Город Ярославль ожидал 1987 Нового года.
Заснеженные ночные улицы мерцали гирляндами и яркими витринами магазинов. Двадцатиградусный мороз щипал носы и уши редких прохожих, оглушительно скрипел под каблуками их ботинок и не давал возможности двигаться размеренно и спокойно. Одинокие человеческие фигуры торопливо семенили по тротуарам в свете желтых фонарей, мечтая поскорее добраться до своих теплых квартир.
По улице товарища Урицкого дефилировал ночной патруль в составе двух ментов и одного служебного пса. Отряд был юн и по-новогоднему розовощек. Средний возраст людей составлял двадцать два года, при стаже полтора, собака же была еще моложе - трех лет отроду и стажа работы не имела.
Милиционеры в своих теплых полушубках напоминали дедов Морозов, шкура пса отливала черными подпалинами и лоснилась от сытости и здоровья. Принадлежащие к роду человеческому, как обычно, трепались о девках и о работе, а собачье отродье ревностно поглядывало по сторонам, мечтая кого-нибудь покрепче тяпнуть. Оно с вожделением косилось на яловые сапоги старшего патруля, в прошлом сержанта-десантника, и вздыхало от подергиваний поводка, что находился в руках хозяина - кинолога.
Патрулируя освещенный двор длиннющего дома N 30, троица заметила стоящую на ящике темную фигуру, пытающуюся пролезть в форточку окна на первом этаже.
Удача! Преступление! Не каждый день и даже месяц на квартирного вора наткнешься, ох не каждый....
Пацаны прижались к какой-то замороженной легковушке, но неопытный собак тут же предал, и совершенно некстати громко сказал: "Гав!". Вот пиздюк мохнатый!
Фигура у окна замерла, ящик под ногами оглушительно хрустнул, и "форточник" грохнулся на снег.
- Стой, уважаемый, не ходи никуда! - зачем-то крикнул десантник. Крикнул от волнения, совсем не по-ментовски, хрипловато как-то, с грабительскими нотками в голосе. Мужик немедленно вскочил на ноги и сиганул так, что стало отчетливо ясно - уйдет. Сверкнули пятки, и добыча торпедой начала таять вдали.
У старшего сработал собачий рефлекс: если убегают - надо догнать. Он резво бросился в погоню, но, не пробежав и десяти метров, с ужасом услышал сзади громкую команду «тормоза- кинолога»: "Фас!"
У собаки тоже, как известно, есть такой же инстинкт. Правда, нет мозгов. Спущенная с поводка, она поняла все по- своему - рванула за тем, кто ближе - за десантником. Ибо, какая ей, собственно, разница - кого кусать? А, гражданин начальник?
Это мент-десантник понял мгновенно. Непослушные солдатские извилины включили доселе скрытое воображение. Оно быстро высветило очень нехорошие последствия «фаса» и выдало единственно возможное решение.
Необходимо было перегнать жулика, чтобы тот стал первым для пса. В длинные ноги прямо из сердца попер адреналин, и парень дернул так, как будто за ним гналась банда афганцев, чтоб освежевать и принести в жертву своему Аллаху.
Поддав жару, он расстегнул портупею, и все причиндалы - ремни, рацию, фонарь вместе с полушубком, не жалея, швырнул перед собакой на снег. Бежать стало гораздо легче, и он прибавил ходу.
Но хитроумное животное не зря служило в милиции. Оно не купилось на брошенный тулуп и своего ходу не сбавило. Маневр бывшего советского десантника, отличника, между прочим, боевой и политической подготовки, не удался.
Осознав, что обмануть зверя не удается, десантник, хоть и был не слабак, - дрогнул. Он всегда побаивался собак, еще с детства... Ему реально замерещились рваные галифе и огромные дюпеля клыков в собственной заднице.
Не желая сдаваться, прямо на ходу, он скинул с себя сначала один сапог, а затем другой. Сапоги были для зимы, и потому слетели довольно легко. Мент даже пожалел, что не догадался ими запустить в пса.
Молодой пес, споткнувшись на одном из сапог, лишь бодро зарычал, как уссурийский тигр.
На землю полетел китель с погонами сержанта и каким-то чудом державшаяся на голове меховая шапка.
Когда все это упало в сугробы, милиционер понял, что снимать, кроме штанов, уже больше нечего.
Он подумал было и о ремне с пистолетом, но решил, что это его последний шанс, и оружие он ни за что не бросит. В душу стала заползать черная тоска и запоздалое раскаяние в содеянном.
"И кой черт понес меня в эту милицию? Ох, говорила мне мама - иди в гинекологи...."
Бег стал приносить первые результаты. Мужик, до сих пор хорошо бежавший впереди, вдруг споткнулся и начал сдавать. Расстояние между соперниками неумолимо сокращалось. Мент наддал, пес сзади, хрипя, добавил еще, и кавалькада роскошных идиотов понеслась дальше.
Проезжавшие редкие ночные машины останавливались, прохожие прижимались к витринам. Запаздывавшие домой граждане были вознаграждены редкой возможностью наблюдать и олимпийскую эстафету, и собачьи бега, и милицейский стриптиз одновременно.
Замыкал парад-алле увалень кинолог, семенивший позади как тренер с волочащимся позади длинным собачьим поводком и руками, полными подобранной по дороге казенной одежды своего товарища.
Молодость, а также боевая с политической взяли таки свое. У десантника открылось второе дыхание. Могучие, натренированные в горах Афгана ноги понесли молодое тело вперед, как на крыльях. Голова полностью очистилась от мыслей - ее заполнил вселенской пустотой космический поток. Человек сделался велик, как архангел, и целиком оторвался от этого бренного мира. В таком вот эйфорическом экстазе парень перегнал своего соперника, уходя все дальше и дальше к горизонту.
Мужик же, со страху несшийся по улице с первой космической скоростью, вдруг с удивлением обнаружил, что рядом с ним бежит какой-то придурок в серо-голубой рубахе. Глаза этого героя были устремлены в неясное пространство, как у марафонского грека после битвы у Фермопил. Псих легко обогнал его и понесся вперед. Вторая космическая!
Ошарашенный «жулик» продолжал бежать, разглядывая удаляющуюся мокрую спину, стриженый затылок и правый носок с дыркой на пятке. Куда ты, брат?
Он в недоумении сбавил ход и через пару секунд спустя обо всем догадался сам. Его ударило по спине, словно доской. Человек грохнулся на снег в полный свой рост. И сразу же крокодильи зубы вцепились ему в зад.
"Мама! Мать!!! Еб вашу мать!!!"
Он заорал дурным голосом и завертелся на снегу волчком. Громадный пес с желтыми тигриными глазами рвал его новые джинсы и то, что они прикрывали.
"Все, пиздец!!! Не поминайте лихом!", - потерпевший тихо завыл. В это время зубы собаки расцепились и он услышал спасительное: "Фу, Вулкан, фу! Сидеть, мой хороший, сидеть, мой мальчик!"
Мужичок лежал на снегу мордой в снег, задницу саднило. Огромная башка пса, не мигая, смотрела, злобно рыча, в глаза. В голове крутились обрывки странного вечера, было и больно и почему-то смешно. "Вот те, блин, как ключи-то дома оставлять! И чего побежал? Ничего себе, сходил за хлебушком..."
Десантник очнулся нескоро. Набранная скорость, второе дыхание и связь с космосом увлекли его от места происшествия очень далеко. На сверкающей огнями площади он сделал почетный круг у громадной елки, меж вышедших из позднего автобуса людей, а затем унесся прочь, словно кентервилльское привидение в дырявых носках.
Прохожие дружно затрясли головами и кто-то озорно засвистел: "Ату его!!! Фас! Фас!"...
Слышал ли наш десантник этот "фас", неведомо. Если слышал, то вполне возможно, что он до сих пор бегает по свету в одной рубашке и носках.
Перед Новым годом чего только не бывает.


@Шукшын
Цельнотянуто с ЯПа

Во второй половине 80-х годов пришлось мне проходить службу в ГСВГ, и впечатлений осталось на всю жизнь - любой, кто там служил, подтвердит, что такой мощной группировки не только в Союзе, но и во всём мире не было. Конечно, без курьёзных случаев не обходилось...
Попробую рассказать об одном из эпизодов армейской жизни, связанных с таким удивительным транспортным средством, как автобус «Прогресс» (на сайте www.gsvg.ru можно увидеть его фотографию). Собирался этот автобус на базе ГАЗ-53 в Лейпциге на заводе «Звезда», где на шасси автомобиля ставился кузов, чем-то напоминающий автобус «Кубань» при минимальных удобствах, но зато хорошо ремонтопригодный. Это было основное средство перевозки школьников и личного состава на территории группы.
Как-то раз в штаб ГСВГ прибыла небольшая американская группа для просмотра каких-то сборов на территории одной из дивизий (периодически происходил обмен такими делегациями между бывшими союзниками). И дёрнул же их чёрт изъявить желание проехаться до места сбора на нашем транспортном средстве вместе с офицерами штаба. Назначили время отправки, создали колонну из 8-10 автобусов, плюс сопровождение, и в установленное время убыли в определённое место (то ли Альтенграбов, то ли ещё куда-то, не помню). Часа через два с небольшим прибыли на место, выгрузились и ждём команды. Проходит тридцать минут, час, а занятия не начинаются. Начали прикидывать, кто получит втык за срыв занятий, и кто ответит за такое позорище. Прождали еще около часа, и вдруг даётся команда прибыть на учебные точки, а дальше идёт всё как по маслу - таких мероприятий в группе проводилось много, и подготовка к ним была достойная. По окончании занятий сворачиваемся и убываем в Вюнсдорф с немым вопросом: чтобы это значило, и каковы последствия для руководителей этого мероприятия? Как потом выяснилось, наши доблестные союзники, прокатавшись на нашем «Прогрессе», слегка ошалели и на полном серьёзе заявили, что после такой поездки им требуется столько же времени, чтобы придти в себя. Конечно, для них организовали кофе, бутерброды, и всё что положено в таких случаях, но, думаю, русский экстрим им запомнился надолго. Впрочем, возможно это обычные издержки армейского юмора - кто в армии служил, тот в цирке не смеётся, но мы ещё долго вспоминали эту поездку, по нашим меркам вполне заурядную.
Другой случай произошёл в Потсдаме, куда группа офицеров и членов их семей прибыла на экскурсию в Сан-Суси. Наш знаменитый «Прогресс» остановился на площадке, где останавливались все автобусы, а мы организованно приступили к осмотру достопримечательностей. Было назначено время сбора у автобуса, и потихоньку все разбрелись по личному усмотрению. Часа через четыре мы стали собираться у автобуса, курим, делимся впечатлениями и готовимся к убытию в свой гарнизон. На этой же площадке стоят и несколько шикарных современных автобусов, привёзших туристов из ФРГ. Наш водитель, солдат срочной службы, очень добросовестный и исполнительный (на автобусы обычно назначали лучших), открыв капот, начинает что-то там подкручивать, проверять, драить и прочее, что хороший хозяин делает со своей машиной. К нему подходит немолодой водитель немец (из западных), и внимательно приглядевшись к солдату, похлопав по кузову автобуса на ломаном языке спрашивает: « Сам... сделал?».
Не знаю, что ему ответил боец, но отходил он с отвисшей челюстью (возможно что-то в духе - «Нет, я танки делаю»). Кто немного знает психологию немцев, поймёт, какой шок испытывает человек, всю жизнь пользующийся услугами автосервиса и ничего, кроме замены колеса не умеющий делать, при виде такой картины.
Думаю, что в глубокой старости, рассказывая внукам о встрече с «советской военной угрозой», он непременно будет доказывать, что русские солдаты сами собирали что-то похожее на автобусы, сами ими управляли и сами их ремонтировали. Мы же, посмеиваясь, были рады, что он не видел наших бойцов, стоящих буквой «Г» у раскрытого капота какого-нибудь КрАЗа или МАЗовских тягачей - инфаркт бы немцу был обеспечен.
А в целом автобус был нормальный, и когда после многосуточных учений мы возвращались в свой гарнизон, спалось в нём сидя так прекрасно, что никакой лимузин не требовался. Кто прошёл армейскую службу, подтвердит это...
С.М.

Товарищ рассказал, у него отец полковник в отставке вот такое наблюдал:

Заполярье. Поздняя осень1976 или 77-го года. Полуостров Рыбачий. Полигон.
Приехал генерал, проверяющий из Мурманска. Обходит с командирами позиции, подготаливаемые в этот самый момент личным составом полка.
Солдат-первогодок узбек, весь синий от холода, копает окоп для гранатомётчика. РПГ лежит рядом с окопом...
Проверяющий:
- Солдат, ты кто?
Узбек, дрожащий от холода, трясущимися синими губами:
- Щиттто, плять, не вввыдыш? ЫстрЫбитЫл танкаф...

Над болотами Южной Джорджии лежал утренний туман. Ранние солнечные лучи отражались в каплях ледяной росы, застывшей на пожухшей от летней жары траве.

- Мужики, закурить не найдёться?
- Свои надо иметь.
- Так я ведь все свои вчера на полосе препятствий скурил.
- Ладно, держи, угощаю.
- Чёёёёёрт, что ж так холодно так, а? Джорджия, сентябрь, а у меня уже причиндалы отвалива ются от холода. Хорошо хоть кофе спасает.
- Подожди, у тебя где BOLC II? Здесь или в Оклахоме?
- В Оклахоме.
- Не, ты попал, вот там-то ты точно взвоешь.
- Почему?
- Представь, голая степь и пронизывающий ледяной ветер. И нет ни деревца ни куста где укрыться.
- Зараза! А ты там что, был уже?
- Угу. Только что оттуда.
- Да? Артиллерист, значит. В какой части служил?
- (Называет часть)
- (Пристраивается третий) Эй, это правда, что у вас сержант - осёл?
- Нет. Сержант у нас лошадь, а осёл у нас капрал.
- Это вы о чём? В смысле... реальная лошадь?
- Объясняю для тупых. В начале 20-го века вся артиллерия была на конной тяге. Сейчас всё перевели на механизированную, конечно, но в некоторых частях лошади и ослы остаются как дань традиции и как талисманы. У них и звания есть. У лошади - сержант, у осла - капрал.
- Зарплату они тоже получают?
- Конечно, всё честь по чести. Деньги им на прокорм идут. Осла пару месяцев назад, правда, лишили месячной получки.
- За что?
- Во время генеральской проверки лёг в строю. Вот ему и 15-ю статью и дали.
- Блин, с жиру беситесь.
- Ладно, народ, туши сигареты, наши уже строятся.

Отрывок из книги Рона Лешема "Если есть рай..." Она была написана про последние месяцы пребывания израильских войск в Ливане в 2000 г.

"...Йонатан уже не увидит нас стареющими. Он всегда говорил: "Мы никогда не будем более красивыми, чем сейчас", а я спрашивал, должно ли это меня подбадривать, потому что оптимизма эта фраза в меня совершенно не вселяет.

Слышь, ты спятил? Не знаешь эту игру? Не может быть, что не знаешь. Она называется "Он уже не...", и в нее играют, когда погибает друг. Кто-то бросает его имя в компании, и каждый должен закончить предложение, чтó он уже не сделает. Часами так можно сидеть и говорить, на футбольной площадке, например. Или посреди ночи, ни с того ни с сего, будишь всех, через минуту после того, как все уснули. Или когда ты дома, занят своей подругой, о нас даже не думаешь, меньше всего тебе охота сейчас играть в эту игру. И вдруг - бах! Звонит телефон, мы на проводе, говорим тебе "Йонатан больше не...", и ты должен, все должны, придумать продолжение, такие правила, и каждый раз другое, нельзя повторяться. Например:

Йонатан больше не поведет своего младшего брата в кино. Йонатан не увидит, как Апоэль возьмет кубок. Йонатан не услышит новый альбом Эйяля Голана. Он не увидит, как Шону достанется самая страшная блядь в Наарии, и еще после того, как он ржал над нами всеми, урод. Он не узнает, как это хреново, когда у тебя не стоит. Он не узнает, насколько это классно, когда мама гордится тобой, что тебя взяли в универ. Ну или в колледж, тоже неплохо. Его не будет на похоронах его дедушки, он не узнает, выйдет ли замуж его сестра, не помочится вместе с нами с самого высокого утеса в Южной Америке, не спустится на лыжах с вершины Чакалатая.

Йонатан никогда не узнает, что такое снимать квартиру вместе со своей подругой. Он не узнает, что такое зайти с ней в Кастро, когда выходит новая зимняя коллекция, или потащиться в кондитерскую посреди ночи, под дождем, потому что ей вдруг захотелось пончик, а ты ведь идиот, ты никогда не мог сказать ей "нет". А я вот думаю, как же мне повезло, что я уже бегал как-то за пончиками под дождем.

И он не изменит ей, не узнает, что такое раскрутить самую классную телку в стране, одну стерву из Хайфы, которой ты нужен всего на одну ночь, и ты понимаешь, правда, слишком поздно, что это совершенно не стоило того, и твоя любовь уходит. Он не поймет, насколько это больно. И он никогда не узнает, что такое сидеть на траве с маленьким мальчонкой, своим мальчонкой, и рассказывать ему, какие мы были крутые в засадах в Ливане. Геройские вещи мы там проворачивали. Он не расскажет. Много вещей Йонатан уже не.

Йонатан не узнает, какую песню пели над его могилой. "Песнь Ступеней", в какой-то современной обработке, она стала его песней. У каждого погибшего есть своя песня, которая всегда будет сопровождать его друзей после похорон. Много месяцев они продолжают слушать ее, снова и снова, и им не надоедает.

Йонатан никогда не узнает, как санитар Ривер плакал над его телом, не мог отпустить, развалился, размазался весь над ним. Как грудной ребенок он ревел. Йонатан не узнает, как Форман и я лазили весь день по склону горы в поисках его головы. Когда ракета попала в его пост, голову оторвало и она улетела в реку Литани. Мы не могли поверить, что она укатилась так далеко, аж до реки, но так оно и было, и мы в конце концов были вынуждены прекратить поиски. И я склонился к нему в дыму, схватил его тело двумя руками, тело без головы, но он этого не знал. Огонь полыхал вокруг, а мы стреляли, и стреляли, и стреляли, во все стороны, как будто нам должно было стать легче от этого. В нас что-то переломилось. А еще вчера мы танцевали вальс, в нашей маленькой берлоге, и зажигали свечи, и нам было хорошо, и вот все, конец. И он никогда об этом не узнает. Никогда.

Йонатан больше не вдохнет всей грудью запах сладкого пота, смешанный с ароматом нежного шампуня, во время длинной ночи бурной любви, ночи, которую мы все пережили в ту неделю, когда вернулись из Ливана, когда все закончилось. Йонатан даже не узнает, что мы ушли из Ливана..."