Честно утянуто с анекдот.ру

Общага лейтенантов-холостяков: обшарпанная фатера в хлипком бараке с
печным отоплением. Три солдатские койки, колченогий стол, да табуретки того же казарменного дизайна - вот и весь интерьер сурового мужского быта. Остальная мебель присутствует в виде вбитых в стены могучих гвоздей, на которых висят лейтенантские шмотки - от джинсов до противогазов.
Сами лейтенанты, Толян и Колян, цвай камераден, в сиянии пыльной голой
лампочки-сороковки сидят за столом и на пространстве, отвоеванном у
сковородки с подгорелой картошкой и железных кружек, клюя носами, строчат план-конспекты для проведения занятий. Только что сменились после суточного наряда, а завтра в шесть выход на стрельбище - сорок кэмэ пехом по заснеженной тайге. Из щелястых окон сифонит, несмотря на намерзший в районе щелей синеватый лед. Печка бодро постреливает и гудит, но все равно дымит и еле греет, зараза.
Четвертый день лейтенанты питаются одной подмерзшей картошкой (за исключением дней в наряде, когда можно похлебать солдатского борща) - до получки еще целая неделя. Уцелевшие от кабака последние копейки потрачены на "Приму", грузинский чай и пачку стирального порошка "Лотос". Тоска.
С треском распахивается дверь и в клубах морозного пара на пороге появляется третий обитатель общаги - лейтенант Федька с розовыми щечками, холеными усиками и вообще с внешностью бубнового валета.
- С-сидим, додики?! - жизнерадостно приветствует он соседей, - Р-работаем?! Эт правильно, старайтесь!
- Дверь плотнее закрывай, блин! - угрюмо откликается Толян, - Не май
месяц...
- А я тащусь! - спешит поделиться радостью Федька, - Вся рота в наряд
заступила, а я свободный остался - завтра весь день бамбук можно курить!
- Класс твои дела, - кивает Колян, - У вас в роте офицеров - комплект...
- А щас - на блядки пойду!! - с энтузиазмом потирает ладошки Федька, -
Та-акая тетенька - у-м-м-м!!! Пэрсик!
- Флаг тебе в руки, - бросает Толян, не отрываясь от конспекта, - Барабан за спину...
- С-сиськи!! - продолжает восторженно делиться Федька и растопыривает
пальцы, словно приготовился прижать к груди пару арбузов, - П-попочка!..
А хата у нее - ну ваще!... Муж - штурманец дальнего плавания, бабок
немеренно... Все импортное, аппаратура - японская, а жрачка!...
- Слушай, завязывай! - начинает терять терпение Колян, - Идешь - ну и вали!
- Щас, отогреюсь только маленько, - кивает Федька и пристраивает на
печку ведро с водой, - Подмоемся, побреемся - и вперед!
- Э, Федос, иди ты в баню! - протестует Толян, - Куда ведро взгромоздил?! Нам же утром - ни помыться, ни чайник поставить! Давай, чапай к колонке сначала, воды принеси, а потом подмывайся!
- Да принесу, принесу! - отмахивается Федька, - Завтра приду и принесу...
- Ох, свежо предание... У нее чего - ванны нету, что ли? Шел бы, да там и подмылся...
- Не-не-не! - отметает Федька, - Тут наготове быть надо! Такое дело.
Тэ-экс... - Федька самозабвенно копошится в чемодане, счастливо
вздыхая в сладком предвкушении, - Трусняк цивильный... Тельничек
свеженький... Коляныч! Носки чистые одолжи!
- Может, тебе еще и в шинку пукнуть?
- Не, люди - ну вы жлобы! Блин, придется свои доставать, - Федька
извлекает из чемодана пару черных носков и с тяжким вздохом отрывает
ярлычок, - Нулевые...

Приготовив чистое белье, Федька нетерпеливо разоблачился, безмятежно
почесал мошонку и отправился к печке греметь корытом.

- Она сегодня знаете, чего мне приготовить обещала? - хвастается он
оттуда, - Поросенка! С хренком-с!
- Пасть закрой...
- Ага, завидно?! - торжествует Федька и, повизгивая, плещется в мятом
корыте, - А коньячок у нее какой!... А икорочка...

Ну не сука? Несколько секунд Колян и Толян, не мигая, смотрят друг другу
в глаза, с ненавистью стиснув зубы. Наконец, Толян хищно прищуривается и
закусывает губу. У него созрел план.

- Как башку намылит - кивни, - шепчет он Коляну и бесшумно выбирается
из-за стола, направляясь к доверчиво оставленному Федькиному
парадно-выходному бельишку.
- Порево и жорево - это очень здорево... - бахвалясь, напевает Федька,
вытряхивая на башку последние капли из (конечно же!) чужого флакона
шампуня.

Короткий кивок - и Толян скользящим индейским шагом пробирается к печке.
На обе ладони у него уже надеты вывернутые наизнанку новенькие Федькины
носки. Секунда - и носки щедро вываляны в жирной печной саже. Еще пара
секунд уходит на возвращение Толяна на исходную, приведение носков в
обычный вид и водворение их на место. И вновь Толян за столом,
старательно пишет конспект.

- Ах, мармелад! Ня-ня-ня-ня... - мурлычет Федька в счастливом
возбуждении, вертясь у осколка зеркала, прилепленного к стене синей
изолентой и щедро прыскаясь Толяновым одеколоном, - Ну, я погнал! Не
балуйтесь тут без меня...

Хлоп - дверь, скрип-скрип-скрип - снежок за окном. Йессс!! И Колян с
Толяном с треском хлопнулись ладонями в немом восторге. И в холодные
свои холостяцкие коечки укладывались они в прекрасном настроении - ну до
чего же порой мало человеку для счастья надо!

- ПИ-ДА-РА-СЫ!!! - вырвал их из сладких владений Морфея горестный
вопль посреди ночи. Бесцеремонно врубив свет, Федька стоял посреди
комнаты и потрясал кулачками в бессильном гневе и отчаянии.
- Охуел совсем? - поинтересовался Толян, жмурясь от света, - Чего
орешь?
- Да блядь!... Мужики, суки, ну вы ваще!! У нее же, бля... Простынки
такие!... Хрустящие! Б-беленькие-беленькие! Были...
- И - чо?
- Чо-чо?! В очо! Я по этим простыням: чап-чап-чап... Она как глянула -
так и охуела! Аж про еблю забыла - выгнала на хуй... - горестно
шмыгнул Федька носом, - Блин, мудаки вы все же...

ИСР В ТЕАТРЕ.

Несколько раз, по результатам всяких соревнований и отчётности, смачно окроплённой кровью, пОтом и водкой, моя рота становилась отличницей учебно-боевой. И однажды была премирована походом в Читинский театр имени кого-то там. За давностью лет не скажу, что за постановка там шла. Хорошо помню только, что что-то скучное и поучительное до жути в желудке.

С небольшим опозданием на территорию части ввалились два гарнизонных ЛАЗа и мои орлы упаковались внутри. Перед самым выездом, по результатам переклички, оказалось, что Шершнёв Виталий, один из водил командного взвода , своим присутствием нас не осчастливил. То есть, до посадки в автобус он был. И все это хорошо помнили. Но потом сплыл, не оставив лоции.
Мы уже начали слегка нервничать, когда он появился из здания штаба, застёгивая на ходу ширинку.

-$^%&*%###&^%& ???? , - живенько поинтересовался старшина роты, попутно наливаясь кровью.
-Расстройство желудка, - виновато пролепетал Виталик и юркнул в автобус.

Километров через десять, игнорируя командование и прочие церемонии, Шершнёв пробежал по автобусу и, вцепившись в плечо водилы, потребовал немедленной остановки.

До Читы останавливались раз пять. А может пятьдесят. Я уже начинал думать, что парня стоило оставить на поруки санчасти. Но было поздно. А санинструктор сказал, что такие раны не бинтуются.

В театре, кроме моего воинства, сидело несколько десятков благообразных старичков и старушек, класса два школьников и, наверное, делегация комсомольцев какого-то предприятия.
Мои очень завидовали комсомольцам, которые, судя по интимному побрякиванию тары, к встрече с культурой подготовились заранее.

В первом отделении Виталик ещё пару раз отлучался со скорбной миной, рапортуя рядом сидящему старшине: "Расстройство желудка". Старшина, не отводя глаз от сцены, важно кивал головой и просил не утонуть. Замполит полка, сопровождавший нас, даже предложил несчастному воину пачку мелованных программок на внутренние нужды.

А по сцене порхали персоны, одетые в модные костюмы конца 19-го века и говорили всякие "пардон месье" и "не соблаговолите ли, милостивый государь".

Потом было второе отделение и многие зрители мешали вникать в ситуацию своим разнузданным храпом. Иногда свет на сцене тух, и в кромешной тьме передвигали мебель. Потом свет снова загорался, и дворянские рожи продолжали разводить общественность на предмет морального облика. Когда свет потух в очередной раз, сидевший рядом со мной командир одной из рот облегчённо вздохнул и, спустя мгновение, тоже захрапел.
Не знаю, сколько времени он храпел. Не засекал. Наверное, из-за того, что проклятые классовые враги сморили и меня.

Но проснулся я оттого, что зал безутешно рыдал от счастья.
По партеру, поддерживая парадные брюки на уровне колен, нёсся Виталик Шершнёв, а за ним гнался толстый сержант милиции. Другой милиционер появился откуда то сбоку и Виталику не оставалось ничего, кроме как прыгнуть на сцену и пересечь её в направлении кулис огромными скачками. Актёры вытирали слёзы кружевными манжетками, а Виталик кричал,
- Срачка у меня. У командира спросите.

Толпе очень понравились букеты ромашек на Шершнёвых трусах, и она стала хлопать. Особо старались комсомолки и школьницы. В зале втопили полную илюминацию, и милиция, вдруг врубившись, что силы неравны и галёрка кипит от праведного гнева, обратилась к дипломатии.

-Кто командир? - спросил второй милиционер, подойдя к передней части сцены.
-Я, - говорю.
-Справить нужду боец пошёл. Где проблема?
-Можно вас, товарищ капитан, на пару слов?

Я спустился к сцене, сделав вид, что мешают западать по театральному искусству.

Дальше - диалог с Шершнёвым и милицией:
-Я, товарищ капитан, вобщем, в туалет пошёл, а там закрыто, на приборку. Спрашиваю у уборщицы, где ещё можно того, облегчиться.
Ну, и послала она меня в бельэтаж. Захожу туда, вобщем, со всех сил терплю. Там вывеска, - УБОРНЫЕ. Штаны на ходу уже расстёгиваю, захожу, блин!.......
-Ну?
-А там - красота. Зеркала, фонарики всякие. А очка нету. Я грешным делом на кувшин один большой подумал, вовнутрь заглянул, а тут мент в двери ломится.......
-Ну?
-Я ему и сказал, что занято.......
-Ну?
-А он разозлился. Вот я и тикАл.....

Рядом раздались два звонких удара и мягкое шуршание. Два милиционера бились головами в судорогах, а ближайшие к нам зрители-комсомольцы медленно сползали по креслам.

-Хоть сделал? (это вопрос к воину.)
-Нет! Прошло! Как рукой сняло!

Со стороны комсомольцев раздались бурные овации. Актёры, по ошибке, стали раскланиваться с растерянными улыбками.

Гитара в чехол лезть не желала.
Артист (помните «Мамочку» из фильма «Республика ШКИД»?), только что исполнивший несколько песен, виновато покосился на стоявшего рядом генерала и, вздохнув, отступил назад, где продолжил процесс упаковки инструмента.
Генерал, заместитель начальника ГУВД, невысокий, коренастый, в огромной сшитой фуражке напоминавший гриб-сыроежку, подошел к установленному на асфальте перрона микрофону. Напористо, хорошо поставленным голосом начал напутствовать.
Высоко нести. Быть достойными. Соблюдать. Не допускать. С честью выполнить. Бдительно следить. Вернуться.
После речи генерала Саныч вышел перед строем.
- Отряд, равняйсь! Смирно! Вольно. Тридцать минут на прощание с родными, затем погрузка в вагоны. Разойдись!
Перрон станции Санкт-Петербург-Московский Товарная, затерявшийся среди бесчисленных железнодорожных путей, стрелок и строений видел многое на своем веку. Отсюда отправлялись редкие в нынешнее время воинские эшелоны. Здесь грузят в вагонзаки гораздо более частые этапы. Сегодня на нем стоит наш СОМ - сводный отряд милиции одного из РУВД. 70 человек. Командировка. Три месяца. Чеченская республика. Поселок Гойты, между Чири-Юртом и Урус-Мартаном.
Жены, отцы-матери и дети облепили бойцов. Негромкий гул голосов. Где-то слышен невеселый смех. Кто-то утирает слезы. Некоторые молчат, крепко держа родных за руки и глядя в глаза.
- Командир отряда, заместитель и начальник штаба отряда, ко мне! - окрик генерала.
Командир Саныч, в обыденной жизни комбат ППС, его зам и я подходим, докладываем. Так точно, погрузка завершена. Да, оружие в отдельном купе, под охраной. Настроение? Нормальное настроение. Да, все понимаем. Да, проследим. Нет, не забудем. Нет, нашей родни здесь нет, мы дома попрощались. Спасибо, товарищ генерал-майор. И Вам удачи, товарищ генерал-майор.
Что-то вдруг меняется в окружающем нас скопище людей. Какой-то диссонанс. Генерал смотрит за наши плечи. Мы разворачиваемся.
Молодой сержант из батальона ОВО. Работает недавно, лицо незнакомое, я видел его лишь раз до этого на общем инструктаже. В него вцепилась пожилая рыдающая женщина. Мать. С другой стороны к нему прильнула совсем юная девчонка. Некрасивая, зареванная, с явно выдающимся животом. Жена, значит.
- Не поедешь! Никуда не поедешь! Не поедешь! - все громче кричит его мать, - Не пущу тебя, в Чечню эту сволочную не пущу! Не надо, Витенька, родной мой, не пущу! - крик ее переходит в вой.
Все, кто был на перроне, уже замолчали, все смотрят на них. У сержанта пунцовое от смущения лицо, он пытается успокоить маму, освободиться от ее рук. Бесполезно.
- Не пущу! Не смей мне возражать! - продолжает кричать женщина, - У тебя жене через месяц рожать, куда же ты ехать собрался! Не надо, Витя!
Все. У нее истерика. Генерал, набычившись, смотрит на Саныча.
- Твой боец?
- Никак нет, овошник, - вздыхает Саныч.
Генерал подходит к женщине, трогает ее за рукав.
- Послушайте...
Она с ненавистью, сильно отбрасывает его руку.
- Заткнись! Не тронь меня! Я его никуда не пущу! Хоть убей меня здесь, никуда он не поедет! Сам-то никуда не едешь! Твои дети не едут! Не пущу его, не пущу!
Проходит минут 15, женщина не унимается, наоборот. Уже жены и дети других бойцов рыдают в голос. Крик, вой. Жена сержанта, тихо утиравшая слезы, начинает оседать на асфальт. Муж пытается поймать ее, но мать не отпускает его.
- Фельдшер, сюда! - рявкает Саныч, держа девчонку под руки.
Нашатырь. Она приходит в себя. Мать тем временем не унимается.
- Грузиться пора, - напоминает мне Саныч, - Командуй давай!
- Нет! - кричит женщина, - Что хотите делайте, никуда он не поедет!
- Товарищ генерал-майор, - шепчет Саныч, - Оставим его? Один человек нам там погоды не сделает. А из-за них, того и гляди, и у других сейчас истерика начнется, что тогда делать будем? Еще под колеса бросятся!
Генерал хмурится, потом машет рукой.
- Ладно, оставляйте. В приказ я его сам подам. Да, Сергей Андреевич, - обращается он с издевкой к присутствующему здесь же начальнику РУВД, - Слабые у тебя кадры.
Начальник РУВД берет мать сержанта под руку, что-то тихо говорит ей. Саныч кивком подзывает к себе ее сына.
- Ладно, не переживай. Ты не при чем, мы же понимаем, плохо о тебе никто не подумает. Выдай ему автомат, пусть сдаст, - это он мне, - И давай, сержант, уводи своих, нам пора.
Все. Под «Прощание славянки» залезли в вагоны. Помахали в окна. Поехали...

Отряд через три месяца вернулся без единой потери. На посиделках, организованных на следующий день, мы узнали, что сержант Витя погиб через две недели после нашего отъезда. Выехали группой по заявке от соседей по коммунальной квартире буянившего пьяницы (бывшего милиционера, кстати), зашли в квартиру, постучали в комнату. Тот шарахнул через картонную дверь дуплетом из незарегистрированной двустволки. Все вошло сержанту в голову, он скончался на месте.
Судьба?

С Новым годом, друзья!

Спасибо, что в прошедшем году вы были с нами.

Обещаем, что в новом, 2005 году постараемся сделать сайт еще лучше, интереснее и удобнее для вас, наши бесценные!

Желаем вам здоровья, удачи, любви, успехов в личной и семейной жизни!

Администрация сайта bigler.ru
и лично Кадет Биглер

ЕЩЁ ОДИН ДУРАК

Эта вещь - из моего "гражданского" цикла. Отправляю, с надеждой на то, что, несмотря на тематику сайта, кому-нибудь придётся ко двору.

Над Андрюхой вечно посмеивались. Потому что недотёпа. Потому что, что бы ни сделал, - всё наперекос. Говорили, доброта, - это у него от глупости. Может быть. Как такие вещи проверяют, - науке неизвестно.
Ему говорили, - Андрюх, учись. Ученье-неученье, - знаешь ведь поговорку.
-Успеется, - лениво отвечал Андрюха и топал куда-нибудь по делам.

Дела. Ооо! У него было много дел. Хороших и разных.
Перво-наперво, - посещал Андрюха кружок Юного Дзержинца при школе милиции. Самбо-мамбо, кимано и прочая утварь. После милиции шёл Андрюха с мальцами в клубе в маленький теннис резаться. После тенниса смотрел продлённую программу по телевизору и в следующий раз просыпался только к следующему полудню. Потом всё начиналось снова.

Восемь классов кое-как прополз, а из ПТУ выгнали на втором месяце. За усердную и постоянную порчу социалистического имущества. Последний раз, - ключ в токарном станке оставил, да так и включил. Концевик щитка залип, подвёл. Ключ - не то, что Андрюха, - ключ в физике смекал и, описав сумасшедшую траекторию, угодил мастеру в центр берета.
Снял, тогда мастер берет, к Андрюхе подошёл и дал подзатыльник. А потом ещё один. И ещё. А Андрюха, - не промах. Челюсть мастеру сломал. И опять ходил допоздна с мелюзгой в настольный теннис гонять, планеры клеять, грузильца для рыбалки лить, велики починять и прочие мудрые дела делать.
-Дурак какой-то, - мило сплетничали женщины во дворе.
Особо старалась Валентина Николаевна. Дворовая особистка. Всё про всех знала, всех поучала, ну и , вообще, самой клеевой гражданкой на свете была. Над Андрюхой все смеялись. А Валентину Николаевну терпеть не могли. Все. Фрекен Бокой звали.

-Дурак, - говорил сосед.
-Дурак, - говорила соседка.
-Дурак, - говорила Танька - скрипачка, Андрюхина любовь безответная.
-Дурак, - бормотал отец.
-Дурак, - кричали вслед интеллигентные детишки училки истории, Ирины Сергеевны.
-Дурак!!!!!!!!Дурак! Дурак! Дурак! - звенело в ушах у Андрюхи.

-Дурак, - поставил диагноз сержант в карантине.
-Дурак в Афганистан попал, - с сочувствием лепетали соседи через полгода, с жалостью посматривая вослед Андрюхиной маме.
-У Дураков - своё счастье, - говорили, когда вернулся. А он, Андрюха, ни на грош не изменился. Поздоровее стал, да почернее. После демобилизации, с полгода в парадке ходил, грудь выпятив.

-Слыхали? - радостно-возбуждённо кричал сосед-сапожник. - Фрекен Боку нашу побили.
-А что было? А что было? - весело зудели соседи, обступая сапожника.
-Дак, говорят, коло Универсама пацаны какие-то, пьяненькие, собачку свою на котёнка напустили. А Фрекен Бока и накричала на них. Один из смельчаков энтих Валентину нашу, Николаевну за грудки и головой об столб. Так и бил. Пока Андрюшка Нестеров рядом не прошёл.
-Ну?
-Побил он этих хулиганов шибко!
-Дурааак! - разродилась толпа и пошла по своим делам.

Он через четыре года вернулся. Убить не убил, но покалечил. Тюрьма его не изменила. Он улыбался всем, пытался всем помочь. Однако, в медвежьих услугах никто не нуждался.
-Дурак, - кривя физиономию, - говорила Валентина Николаевна сотрудницам по скамейке.
-Уж дурак, - вторили ей подружки, пряча глаза.

Апрель 1994