В бой пойдут одни старики...

«Но бывает, расстается с кораблем своим моряк, -
Значит, силу краснофлотца на земле узнает враг.
Ничего, что сердцу тяжко, что не флотская шинель, -
На твоей груди тельняшка, темно-синяя фланель!»

(«Это в бой идут матросы!» Музыка: Б.Терентьева Слова: Н.Флерова)

Матрос Микола Ползунок попал служить на подводную лодку совершенно случайно, неожиданно для себя и еще более неожиданно для окружающих. Дело в том, что природа наградил Колю не самым большим, но все же внушающим уважение ростом в 1 метр 96 сантиметров, что само по себе указывало, что самым разумным было бы направить служить парня военным регулировщиком, чтоб его издалека видно было, но, как известно, военная организация славна не разумным, а творческим подходом. Вот благодаря именно такому «творческому» решению одного из офицеров Львовского областного военкомата Миколу, примостившегося на скамейке военкомата и отходившего от вчерашних традиционных сельских проводов, неожиданно разбудили пинками, и пока он пытался понять, что к чему, воткнули в строй помятых призывников, которых незамедлительно пересчитали, и когда количество сошлось, довольно резво повели на вокзал. Только на полдороге Микола сфокусировав зрение, осознал, что ведет их офицер в военно-морской форме, а вместе с ним еще и парочку морских прапорщиков, флотское название которых он никак не мог вспомнить. Попытка Ползунка покинуть ряды флота, еще не добравшись до вокзала, натолкнулась на такую жесткую отдачу от офицера, что проникшись чувством глубокого и сильного уважения ко всему военно-морскому флоту в лице этого офицера, призывник притих, и даже как-то философски пришел к выводу, что годом больше, годом меньше, а в сущности, никакой разницы.
Оказавшись в учебном отряде подплава в Северодвинске, Микола мгновенно стал звездой. По заверениям старожилов таких высоких подводников они еще не встречали, а принимая в расчет, что кроме роста Ползунку от родителей досталось крупное и сильное тело, то таких богатырей здесь отродясь не видали. Годковщины он так в полной мере и не вкусил, может, оттого, что стал вечным знаменосцем учебки и чемпионом гарнизона по гиревому спорту, а может, и оттого, что трогать его откровенно боялись из-за внушающей уважение комплекции. Так бы Коля и остался в учебке, к чему дело и шло, если бы под конец срока немного не оборзел, и в один из выходных, раздавив с боевыми товарищами пару бутылок «огненной воды», завис в какой-то заводской общаге, где ему, в отличие от собутыльников, неожиданно не нашлось достойной подруги. Обиженный женским невниманием к своей персоне, Ползунок покинул общежитие, и, будучи, как все большие и сильные люди, человеком неконфликтным и спокойным, побрел обратно в учебку. Туда он добрался без приключений, но каким-то неожиданным зигзагом забрел в строевую часть, обычно в выходные дни пустую. Зачем он туда пошел, Микола даже потом не мог понять. А в строевой части люди были. Точнее, один человек женского пола. Старший мичман Ольга Александровна, женщина немного за тридцать, миловидная, мать двоих детей от неизвестных героев флота, ну и естественно, разведенная давно, и казалось, навсегда. На свою беду, а может и на радость, старший мичман, пришедшая навести порядок в бумагах перед какой-то проверкой, справедливо полагала, что в этот день и в этот час никого со стороны в канцелярские помещения не занесет, а потому даже дверь за собой не запирала. А так как всякого рода канцелярии всегда и везде обладают свойством быть душными и жаркими, то и сидела за своим столом Ольга Александровна соответственно атмосфере, без мундира, в расстегнутой белоснежной рубашке, под которой было такое же белоснежное тело и бюстгальтер, скрывающий высокую, не испорченную двумя родами грудь. Надо сказать, что рождение двух ребятишек совершенно не исковеркало внешние данные этой статной поморской женщины, которая и мичманом стала при помощи отца первого ребенка, а в канцелярии учебки оказалась при содействии второго. Так вот, Микола, вломившийся в первую попавшуюся дверь, вдруг узрел перед собой женщину, сидевшую на стуле, закинув одну красивую ногу на другую, которые были очень хорошо видны из-за неуставной длины юбки, задиравшейся довольно высоко. У сильно подвыпившего матроса участилось дыхание, и когда прекрасная мичманша повернулась к нему лицом, Микола уже мало чего соображал, потому что перед его глазами сочными и красивыми виноградинами покачивались две большие груди, еле сдерживаемые тугим бюстгальтером. Матрос то ли всхлипнул, то ли прорычал, и напрочь откинув субординацию, практически одним прыжком оказался около оторопевшего старшего мичмана, и заграбастав того под мышки, рывком вынул из кресла и присосался к ее губам. Ольга Александровна, толком не успевшая отреагировать на молниеносные действия статного матроса, не успела даже сжать губы, и эта оплошность решила все. Пока в течение нескольких секунд, она сообразила, что надо бы упереться и оттолкнуть матроса, совершавшего явно неуставные действия, было уже поздно. Микола уже перенес свои руки на ее ягодицы, губы на грудь, и когда они достигли сосков, старший мичман, уже с месяца полтора не бывшая с мужчиной, как-то сразу покорно и безвольно сдалась. И не просто сдалась, а неожиданно для самой себя сразу же страстно отдалась, причем в полный голос. Через пару минут вся канцелярия была закидана предметами матросского и мичманского вещевого аттестата, а сама пара хаотично перемещалась от стола к столу, артистично выполняя фигуры из всех рекомендованных уставом комплексов физической зарядки. Наверное, получалось у них это очень красиво и эстетично, так как начальник строевой части, немолодой и давно списанный с плавсостава кавторанг, тоже, наверное, из-за предстоящей проверки, ненароком заглянувший в расположение своего хозяйства, с парализованным видом замер у двери, не в силах вымолвить слово. Несколько минут он ошеломленно взирал на это действо, и наверное, так бы молча и смотрел дальше на этот впечатляющий спектакль, если бы в процессе исполнения одного из акробатических этюдов исполнители не оказались одновременно лицами к офицеру. Старшему мичману, распростертому обнаженной грудью на столе, отдать воинскую честь не получилось никаким способом, а вот у матроса в пьяненькой голове что-то перещелкнуло, и он, приняв строевую стойку, автоматически поднес руку к голове. У кавторанга, пребывающего в прострации, так же автоматически вырвалось:
- К пустой голове руку не прикладывают!
Дальнейшие события можно упустить, добавив разве только то, что Ползунка отправили проходить дальнейшую службу в Гаджиево, а вот старший мичман Ольга Александровна нашла свою судьбу. Давно разведенный и страдающий от всех военно-морских болячек начальник строевой части с пониманием отнесся к зову плоти своей подчиненной, и историю раздувать не стал, ограничившись устным выговором, на который ожидавшая страшных репрессий женщина отреагировала не по-военному, а чисто по-женски. Набравшись смелости, в ближайшие выходные она завалилась к холостякующему начальнику домой, и пока он приходил в себя от нежданного визита, перестирала тому все скопившееся белье, убрала в квартире и приготовила и ужин, и завтрак сразу. А через пару дней просто переехала к нему вместе с детьми. Говорят, у них уже третий ребенок, и вообще, получилась очень дружная семья.
Ползунок же, снова философски отнесшийся к происшедшему, скорее был рад, что отделался простым втыком, чем огорчен тем, что едет служить на атомоход. Надо заметить, что судьба в очередной раз поиздевалась над рослым парнем, сделав его турбинистом в самый последний момент. Случилось то, что на флоте бывает повсеместно и никакого удивления не у кого не вызывает. Кто-то перепутал документы в той же злополучной строевой части, и вместо ожидаемой ВУС ракетчика, у Коли появился ВУС турбиниста, с которым он и попал на ракетный подводный крейсер стратегического назначения «К-...», в обиходе называемый личным составом крейсером «Бессмысленным», а иногда «Безумным». Оба этих прозвища корабль полностью оправдывал в зависимости от ситуации по причине того, что последние года два экипаж крепко врос в береговую базу. Корабль эти два года ремонтировался в том же Северодвинске, а второй экипаж, в который и попал матрос Ползунок, все это время безвылазно отирался в базе, занимаясь общественно-полезными делами, начиная от камбузных и прочих нарядов, заканчивая поездками в Белоруссию для оказания помощи в спасении урожая картошки. И вот как раз аккурат перед прибытием пополнения, корабль, наконец, вернулся в родную базу, первый экипаж уехал в заслуженный отпуск, а на борт, кряхтя, залез ставший почти придатком береговой базы второй экипаж, и начал сдавать задачи. К этому времени в экипаже осталось совсем немного офицеров и мичманов, видевших море не с берега, да и те были в большинстве своем списанные «калеки», или люди готовившиеся к уходу в запас поднимать народное хозяйство. К тому же командир корабля был назначен на должность года полтора назад тоже с ремонтирующейся лодки, самостоятельно в море еще никогда не ходил, да по большому счету уже и не собирался, а потому откровенно боялся, мастерски маскируя свой панический страх хорошо поставленным командным голосом и повышенной строгостью ко всему окружающему. А потому, обстановочка на корабле была еще та, личный состав друг к другу только начинал притираться, а штаб дивизии практически прописался на борту, боясь тяжких последствий от неподготовленного личного состава и его решительных, но неграмотных действий. Опять же волей дурашливой судьбы попал Ползунок служить в турбинную группу и не просто турбинистом, а турбинистом-водоподготовщиком в самый кормовой 10 отсек. Что такое водоподготовка, Микола никогда не слышал и откровенно напрягся, когда оказалось, что в его заведовании оказалась целая, пусть и небольшой, но набитый пугающими приборами запирающийся на замок закуток с гордой табличкой «Выгородка ВХЛ». Что такое ВХЛ, Ползунку быстро объяснил командир отсека, лейтенант Белов, офицер, судя по всему, служивший на корабле ненамного больше, чем сам Микола. Гордое название "водно-химическая лаборатория", мало чего сказало парню из украинской глубинки, тем более что ничего сложнее отцовского мотоцикла он до этого в своей жизни не видел. Вообще, сама подводная лодка не то чтобы очень впечатлила матроса, а чисто по-житейски озадачила тем, как же ему тут жить со своим ростом и сохранить следующие два с половиной года голову без повреждений. По центральным проходам отсеков ходить было еще более или менее безопасно, но вот при самом первом посещении турбинного отсека Микола рассадил голову сразу в пяти местах и крепко призадумался. Выход нашелся буквально на следующий день, когда во время утренней учебной тревоги для осмотра отсеков лейтенант Белов, обозрев со всех сторон залепленную и обклеенную пластырем голову Ползунка, саркастически хмыкнул и извлек откуда-то из недр Валки оранжевую заводскую каску, оставшуюся со времен заводского ремонта.
- Носи, Коля... и видно издалека, и голова в целости будет. А стесняться не надо, вон на 192-ой целый старпом тоже в такой же по кораблю бегает... а ростом он пониже тебя будет... Держи!!!
Стесняться Ползунок и не собирался, голова все-таки дороже, а поэтому совершенно спокойно и с благодарностью в глазах водрузил себе на голову каску, отчего сразу стал похож на могучего такелажника, случайно забредшего на подводный крейсер. Над здоровенным матросом в каске стали довольно беззлобно подшучивать офицеры и мичмана, да и матросы поначалу тоже поизгалялись, а потом как-то притихли, особенно после того, как Ползунок очень показательно продемонстрировал одному из старослужащих «люксов», что при его телосложении годковщину он просто не замечает как явление. При всем этом, Микола был патологически добрым и незлобивым человеком, которого было очень трудно вывести из себя, и надо было очень постараться, чтобы он закипел и дал волю рукам. К тому же говорил Ползунок на певучем украинском языке, так мило и непринужденно пересыпая его русскими словами и зазубренными на корабле техническими терминами, что злиться на него было просто невозможно, и почти каждое предложение вызывало улыбку. И вообще, всем своим видом матрос Микола Ползунок очень анекдотично походил на одного из героев старого советского мультфильма «Как казаки невест выручали».
Время шло, и экипаж, все еще находясь у пирса, все же постепенно приходил в норму, становясь мало-помалу похожим на нормальный флотский коллектив, пока еще не совсем готовый к реальному морю, но уже находящийся совсем-совсем близко. Ползунок тоже как-то быстро освоился со своими обязанностями водоподготовщика и даже научился разогревать банки с тушенкой в каком-то непонятном приборе в ВХЛке, по слухам относящемся к химической службе, и назначение которого не знал даже сам командир отсека. Каска Ползунка покрылась «боевыми» царапинами и шрамами, но зато он уже знал, как пролезть в машине 8-го отсека к сепаратору, и при этом не расколошматить голову и колени до крови и как отобрать пробы воды и масла везде, где только возможно, причем без ущерба собственному здоровью. Микола даже начал изредка снимать каску во время своих трюмных путешествий, и при этом не разбивать голову до кости, как в первые дни. В своем отсеке Ползунок тоже обжился. Десятый отсек был самым маленьким на корабле, но, тем не менее, набитый оборудованием насколько возможно и заваленный попутно ко всему неимоверным количеством банок с консервированной картошкой. Микола умудрился проползти на собственном пузе все мало-мальски доступные для своего габаритного тела щели, и на одном из отсечных учений убедился в том, что только ВСУ, всплывающее спасательное устройство, расположенное в отсеке, ему недоступно. Как только они все вместе не старались, но даже при помощи пинков и аварийного упора Ползунок, обряженный по всем правилам в полное водолазное снаряжение, так и не смог протиснуть свою мощную длань в саму камеру, предназначенную исключительно для спасения его же матросского организма. А дело, тем не менее, шло к первому выходу в море их корабля, а значит, и самого Ползунка...
Прошел, правда, еще целый месяц бесконечных «войн и разрушений» у пирса, пока, наконец, командир, к этому времени уже немного обросший пока еще береговыми ракушками, объявил на построении всему экипажу, что они через три дня выходят в море. Сразу же начались бесконечные погрузки всего самого разнообразного, а главное, продовольствия, где Микола разжился десятком банок с консервированными сосисками и столькими же банками с говяжьим языком в желе. Все было надежно припрятано в уже ставшим родным 10-м отсеке, да так, что лейтенант Белов, производивший обыск отсека непосредственно сразу после погрузки, смог обнаружить только несколько банок, но никак не все. Потом была еще масса всякой суеты, которая мало затронула Миколин распорядок, а еще через сутки начался ввод ГЭУ в действие.
Как ни пугали корабельные годки свое молодое пополнение летающими по отсеку светящимися нейтронами и фиолетовой радиацией, для Миколы все происходящее на корабле показалось какой-то обыденной суматохой, скрашенной только тем, что на корабле одновременно оказалось очень много всевозможного народа, да еще и приятным сюрпризом в виде неожиданно вкусной, и главное, обильной пищи, разительно отличавшейся от того, чем их потчевал береговой камбуз. Про это счастье Микола, конечно, слышал, да и сам поучаствовал в погрузке продовольствия, но ожидаемое оказалось гораздо более ярким, а главное, вкусным, а если учесть и то, что по приказанию командира, впечатленного Миколиным ростом, ему в добавке не отказывали, то ввод ГЭУ в действие Ползунку просто и по-человечески понравился.
В море вышли через два дня. Все это время устраняли какие-то замечания и недоработки, до которых Миколе было мало дела, да и не понимал он в этом ничего. Ползунок просто и с настоящим и искренним интересом ползал по трюмам работающей машины, и к собственному удивлению, впитывал знания как губка. Поэтому он чуть не пропустил команду: «Исполнять приказания турбинных телеграфов», которая и ознаменовала его первый выход в море. А уж первое свое погружение матрос Микола запомнил надолго. Как только корабль погрузился на глубину 50 метров, командир отсека с довольным лицом извлек откуда-то плафон из-под светильника, причем плафон явно нестандартный и очень большой, и начал ритуал посвящения Ползунка в подводники. Сопротивлялся Микола как мог, но все же в этот день выпил целых два плафона соленейшей забортной воды, один в отсеке под руководством Белова, потом уже в 8-м отсеке, со всей молодежью турбинной группы. Столь обильное поглощение не предназначенной для питья воды ничем серьезным не закончилось, не считая легкого расстройства желудка, ну и естественно, внутренней гордости за то, что он уже полноценный подводник, прошедший все положенные ритуалы.
Ну а дальше началось то, что офицеры и мичмана называли дурдомом. В этот самый свой первый выход в море Микола понял, что как не крути, а легче всех в море все же матросу. Офицеры и мичмана всегда на виду, а матрос в корме, может и на вахте вздремнуть, и в трюме побакланить запрятанными после погрузки припасами, да помыться всегда можно, а не только в воскресенье. А к тому, что работать приходилось много, Микола относился на удивление спокойно, не в пример многим другим матросам, преимущественно призванным на срочную службу из городов. Да и командир отсека ему попался, по мнению всех, вполне достойный. Белов по пустякам не придирался, и будучи офицером молодым, совершенно не гнушался спрашивать о том, чего не знает, и вместе с Ползунком до крови оббивал коленки, проползая в самые недоступные места их самого маленького на корабле отсека. А если добавить ко всему то, что лейтенант был человеком веселым и очень начитанным, то все длительные и часто бессмысленные тревоги проходили у них в отсеке просто интересно. Между приборками и отработками командир отсека рассказывал многое такое, о чем матросы, да и старшина отсека мичман Кашбаев никогда не слышали, да самостоятельно, наверное, никогда бы и не узнали. Именно от Белова в морях Микола впервые услышал об острове Пасхи, инопланетянах, террасах Баальбека, да и всю историю подводного флота, лейтенант поведал интересно и увлекательно, начиная от Ефима Никонова, заканчивая легендарным Маринеско и первопроходцами атомного флота. После всего этого было даже неудобно каким-нибудь образом подставить своего командира отсека, которого и так из-за его лейтенантского звания командование дрючило по полной программе. Поэтому и на приборку, и на тревоги матросы прибывали вовремя, в курилке старались не попадаться, и убирались в отсеке как у себя дома. Так день за днем проходил сначала первый выход в море, потом второй, третий. Экипаж перестали ругать, постепенно начали похваливать, а уж после ракетной стрельбы, закончившейся планово удачно, вообще вручили какой-то там приз Главкома.
А потом экипаж сдал корабль, и командование, поразмыслив, пришло к выводу, что пора бы подковать личный состав подводного крейсера еще и теоретически. И срочно, практически в пожарном порядке выслало экипаж в Эстонию, в Палдиски, где располагался учебный центр кораблей их проекта. Микола, которому и Львов с Северодвинском после его деревни казались чуть ли не гигантскими мегаполисами, поездку в Эстонию воспринял как настоящий подарок судьбы, а по большому счету, просто как выезд за границу. Впрочем, и все матросы корабля с удовольствием предвкушавшие возможность увидеть настоящую жизнь вместо сопок и пирсов, хотя бы из-за забора. Да и какой забор может сдержать настоящего матроса Северного флота? Поэтому сборы экипажа в промерзающей казарме проходили немного по другому сценарию, чем выезд куда-либо в другое место. Моряки носились по соседним казармам, выпрашивая у друзей новые гюйсы, форменки и ботинки, надеясь хоть разок, но щегольнуть новенькой формой по брусчатке старого Таллинна. Да и сами начальники, начиная от старшин команд, заканчивая командиром корабля, целую неделю строили, строили и строили матросов, проверяя форму одежды так, словно им предстояло участвовать в параде на Красной площади. Наконец нервная суматоха подошла к завершению, и экипаж тронулся в путь.
Сама дорога мало чем запомнилась Миколе, разве тем, что в поезде умудрились напиться почти все матросы, за исключением самых молодых. Сам Ползунок, памятуя Северодвинск, пить под одеялом не стал, так как уж больно товарный вид имели вполне молодые проводницы их состава, и Микола опасался того, что половой налетчик снова проснется в нем в самый ненужный момент. Другие бойцы оказались не такими сдержанными, вследствие чего полночи в плацкартных вагонах шли разборки офицерского состава с проводницами, с некоторых из которых наиболее любвеобильных матросов снимали прямо с полуспущенными сатиновыми трусами. Истины ради надо заметить, что многие пышнотелые проводницы были совсем не против такой вот формы общения, только вот бригадирша у них попалась очень высокоморальная женщина, и сделав обход состава, подняла тревогу. Тотчас из своих купе были вызваны офицеры и мичмана в огромном количестве, которые, как, оказалось, тоже отмечали отъезд из северных краев, а оттого, будучи неожиданно оторванными от душевных купейных застолий, вели себя нервно, и мягкостью в обращении не отличались. Разбирательства то затухая, то снова разгораясь, шли почти до самого утра, но Миколу совсем не волновали, так как он спал сном праведника на верхней койке, и снился ему, как ни странно, свой, теперь уже родной, 10-й отсек...
Рано утром по прибытии в Питер прямо на перроне Московского вокзала командир устроил построение, на котором сразу пять матросов получили по десять суток ареста, одного старшину разжаловали, а офицерам и мичманам, отведя тех в сторону, командир минут десять что-то очень зло выговаривал, яростно жестикулируя руками. Но все это скоро закончилось. Поезд на Таллинн был только вечером, и экипаж сначала переехал на Финский вокзал, откуда офицеров и мичманов отпустили на весь день, оставив, правда, небольшую часть с матросами. А потом был многочасовой экскурсионный поход по Ленинграду. Город Миколу, конечно, впечатлил своим размахом и какой-то неземной монументальностью, но матросу, выросшему на зеленейших привольных просторах Украины, Питер все же показался каким-то неуютным и холодным, и для себя Микола решил, что никогда бы в нем жить не остался. К вечеру экипаж собрался на вокзале, и загрузившись в вагоны, уже рано утром были в Таллинне, где, сразу перейдя на другой перрон, пересели на электричку, и уже через час были в Палдиски.
Палдиски оказался очень небольшим городишкой. На взгляд Ползунка, даже поменьше Гаджиево, и состоял из одного громадного учебного центра с казарменным городком и собственно самого поселка, на тоже на четверть состоящего из офицерских гостиниц и зданий, имеющих то или иное отношение к центру подводников. Об увольнениях тут можно было сразу забыть. Во-первых, поселок находился в зоне, куда и местных жителей пускали только по пропускам, а военнослужащих выпускали только по отпускным билетам. В сам поселок матросов в магазин выводили группами, но об увольнениях можно было и не мечтать. Пока первую неделю личный состав обживался в казарме, привыкал к новому распорядку дня и по сути своей выдерживал карантин вместе с оргпериодом, вопрос о поездках в Таллинн у моряков не возникал. Но вот когда все устаканилось, режим учебы и нарядов стал понятен и прозрачен, матросы начали атаковать своих начальников просьбами об экскурсиях в столицу Эстонии. Замполит, посовещавшись с командиром, «добро» на эти мероприятия дал, правда, только в составе группы и в сопровождении офицеров и мичманов. И в первое же воскресенье матросы в количестве 26 человек с двумя офицерами и двумя мичманами, отутюженные и подстриженные, убыли в Таллинн. И с того момента это мероприятие проводилось каждый выходной неукоснительно, благо, моряки вели себя на удивление дисциплинированно и повода для прекращения экскурсий не давали.
Два раза побывал Ползунок в Таллинне за первый месяц, и был в восторге от него в отличие от Ленинграда. Этот полусредневековый, полусовременный город с непривычными, но удивительно красивыми домами и улочками казался Миколе городком из сказок братьев Гримм. Даже люди, говорившие на русском языке со странной похожей на заиканье тягучестью и подчеркнутой вежливостью, казались матросу какими-то выходцами из прочитанных в школе книг. А вот в третье увольнение, когда их группу повез в парк Кадриорг командир его 10-го отсека лейтенант Белов, и произошел тот случай...
В программу любой экскурсии в парк Кадриорг входило посещение памятника броненосцу «Русалка», погибшему в здешних вода еще при царе-батюшке. А уж организованное посещение парка личным составом ВМФ с этого памятника и начиналось. Несмотря на раннее субботнее утро, народа в парке было уже довольно много. И бегающих по аллеям спортсменов, и чистеньких бабушек и дедушек, гуляющих под ручку, и просто большое количество праздношатающихся обывателей. В этот выходной день группа матросов, выехавшая в город из Палдиски, была сравнительно небольшой, всего 12 человек, и поэтому старший был всего один. Лейтенант Белов. Еще в электричке моряки договорились с ним, что в Кадриорге побудут недолго, так как там уже бывали, а потом поедут в Старый город, где и посидеть с мороженым можно, и просто поглазеть по сторонам есть на что. Слава богу, Белов, хоть и был всего лишь с лейтенантскими погонами, но нарушить волю заместителя командира по политчасти не убоялся, и уже в электричке, выслушав пожелания матросов, объявил свой план проведения выходного дня. Из всего ранее заявленного в нем остался лишь парк Кадриорг, что несказанно обрадовало моряков, желавших поглазеть на городских девиц, и может быть, чем черт не шутит, хлебнуть где-нибудь пивка, если лейтенант варежку раззявит. Поглазев минут десять на памятник броненосцу и выслушав краткий рассказ лейтенанта о его бесславной гибели, группа только было направилась к близлежащей аллее, как откуда-то сбоку раздался довольной громкий хоровой крик.
- Оккупанты! Оккупанты! Прочь с нашей земли! Оккупанты... оккупанты...
Скандировали стройно и организованно. Когда все повернулись, то увидели метрах в десяти группу молодежи, скандировавшей и размахивающей несколькими флагами, непонятной сине-черно-белой расцветки. Лейтенант, до этого пребывавший в благодушном состоянии, сразу как-то подобрался и негромко скомандовал:
- Так, бойцы, вести себя спокойно. Не реагируйте ни на что. Поворачиваемся и идем своим маршрутом. Давайте, давайте...
Матросы после слов лейтенанта, отдавшего команду с несколько изменившимся не в веселую сторону лицом, развернулись, и не спеша пошли в противоположную от демонстрантов сторону. Микола, пользуясь тем, что командир отсека шел рядом спросил:
- Тащ, лейтэнант, а шо це за орлы?
Лейтенант, сморщившись, как от зубной боли, процедил сквозь зубы:
- Народный фронт, наверное... бл ... борцы за независимость...
- А что им надо-то? Мы ж свои...
Микола искренне не мог понять, с чего бы их обзывали оккупантами. В их селе тоже были старики, которые называли власть оккупантами, но со слов деда семьи этих стариков когда-то были очень богатыми и зажиточными, и теперь в них говорила только злость и обида за утерянные богатства. А здесь... Пацаны какие-то... Одеты хорошо, даже с шиком заграничным, что еще надо-то?
Моряки спокойно, и не обращая внимания, уходили, но молодежь, распаляя себя, не отставала и продолжала свой речитатив. И в один момент, видимо не дождавшись никакой ожидаемой реакции на своё выступление, в спины моряков вместо слов совершенно неожиданно полетели камни. Одному из турбинистов булыжник попал в плечо, лейтенанту Белову «оружие пролетариата» зарядило прямо в спину, а Миколе досталось по голове, слава богу, вскользь, но все же здорово рассадив кожу до крови, моментально потекшей по щеке. На самом деле Ползунку не было очень больно, но было очень обидно. За что? Растерявшиеся матросы как-то разом посмотрели на Белова. Лейтенант с перекошенным от боли лицом поднимал с земли фуражку, слетевшую с его головы после попадания камня. Матросы загалдели, перебивая друг друга.
- Тащ лейтенант... давайте мы их... нас же много... козлы... наваляем...
Белов поправил на голове фуражку, и повернувшись к примолкнувшим демонстрантам, резко, так как Ползунок еще никогда не слышал, даже не отдал команду, а просто рявкнул:
- Слушай мою команду! Взять несколько человек, кого сможете. Не бить!!! Сдадим в милицию!!!
И жаждавшие мести матросы широким фронтом бросились на националистов. Те если и ожидали что-то подобное, но все же среагировали с опозданием, когда развившие чуть ли не спринтерскую скорость матросы, зажав ленточки бескозырок в зубах, были уже в нескольких метрах от них. Кто-то сразу попытался отбиться флагом, кто-то бросился наутек, получив пару зуботычин от рассвирепевших матросов, но оказывать более или менее достойное сопротивление никто из них не решился, и уже через минуту все было закончено. В руках матросов с завернутыми за спину руками оказалось четверо «террористов», а остальные, побросав свои знамена, разбежались по близлежащим аллеям. Матросы не особо церемонились с ними, и когда их подтащили к лейтенанту, то было заметно, что кулаки североморцев все же прогулялись по их телам. Инцидент не прошел незамеченным, и вокруг начали собираться люди, до этого степенно прогуливавшиеся по парку.
- Позор!
Из столпившихся вокруг зевак начали раздаваться крики.
- Позор! Армия против своего народа!!! Позор!!! Вон из Эстонии!!! Отпустите наших детей!!!
Но уже оправившийся лейтенант Белов, зло оглядев кричащую толпу, неожиданно громко и уверенно скомандовал:
- Тихо!!! Граждане, эти молодые люди совершили нападение на военнослужащих срочной службы!!! Задержанные буду переданы милиции!!!
Шум немного стих, и прямо из столпившихся людей внезапно нарисовались два милиционера, уверенно подошедших к Белову.
- Капитан Аллик!
- Лейтенант Реэк!
- Лейтенант Белов!
Офицеры представились друг другу, и капитан как старший из милиционеров задал вопрос:
- Лееейтенант... что туут происходит?
Белов коротко обрисовал ему произошедшее, указав на кровь на лице Ползунка и кучу флагов, собранных матросами.
- Таак... хооорошо... Оттпустите их... - попросил капитан, указывая на задержанных подростков.
Матросы посмотрели на Белова. Тот кивнул. Матросы разжали руки, и освобожденные потирая занемевшие руки, начали как-то боком перемещаться за спины милиционеров.
- Идите, деттти... идите доммой...
Капитан помахал рукой в направлении столпившихся людей. Молодые националисты, не долго думая, подхватили свои валявшиеся флаги, и растопырив напоказ пальцы жестом «виктория», выкрикивая что-то на эстонском, растворились в толпе. Матросы, видя такую картину, начали недовольно переговариваться, а Белов, шагнув вплотную к капитану и еле сдерживая себя, спросил того, сжав зубы.
- Капитан, это что за дела?! Почему вы их отпустили?
Капитан с непроницаемым лицом как-то не к месту козырнул, и очень официально произнес.
- Тоовариищ лейтенааант! Я выыынужден задержать этооого матроссса. Он участвоваллл в избиении школьников...
И палец капитана указал на Миколу, единственного матроса на лице которого были следы крови. Офонаревший от услышанного Микола боковым зрением увидел, как из примолкшей толпы к ним выдвигалось еще два милиционера, но уже с дубинками в руках.
- Капитан, вы что сдурели!!! Никого вы не задержите!!! Не имеете права!!! Нас может задержать только комендантский патруль!!! Только...
Милиционеры, подходившие сбоку, схватили Миколу за руки и попытались завернуть их ему за спину. Микола, который мог одним движением своих плеч опрокинуть их на землю, никак не ожидал такой прыти от эстонских блюстителей правопорядка, и неожиданно дал слабину, позволив повиснуть им у себя на руках.
- Не пыытайтессьь сопротивлятться органам общественного правоопоряддка, товарищ лейтенааант. Вы не пониммаетте...
Белов, видимо колебавшийся внутри между законопослушанием и справедливостью, завидев своего могучего «казачка», облепленного эстонскими милиционерами, и чувствуя на себе двенадцать пар глаз, ждущих его решения или приказа, почувствовал неимоверный стыд. Он вдруг понял, что перед ним враг, и этот враг хочет забрать его матроса, и тот, потом всю жизнь будет помнить, что его отдали каким-то эстонским ментам, просто так, даже не попытавшись отстоять. И осознав это, лейтенант моментально принял решение без оглядки на все возможные последствия.
- Это ты не понимаешь, капитан... Со мной нас здесь тринадцать. Стрелять ты не посмеешь, а разогнать здесь всех мои бойцы смогут на раз, козел.... Белов уже не просто говорил, а шипел дрожащим голосом, сжимая и разжимая кулаки.
- Моряки к бою! Будем прорываться! Ремни снять!
Услышав, наконец, внятную и понятную команду, Микола напрягся, и, вывернувшись, бросил обоих милиционеров на асфальт. Матросы сразу же как-то сами по себе замкнули круг, в центре которого оказались Белов и эстонские милиционеры. Наступила полная тишина. Толпа стоявшая вокруг как будто онемела, а матросы, повыдергивав ремни из брюки, намотали их на руки, получив сразу двенадцать убойных предметов уличной драки с ударной частью в виде латунной пряжки. Матросы и в гражданской жизни, как и большинство советской молодежи, милицию особо не любили, а уж в такой ситуации, получив законный приказ, были совсем не прочь посчитаться за прошлые обиды.
- Мы сейчас уйдем, капитан. Если ты будешь нас задерживать, мы будем отбиваться. А если толпа полезет вам помогать, то это уже будет избиение военнослужащих гражданскими населением при попустительстве и даже активной поддержке милиции. Тебе такое надо?
Капитан, за эти пару минут очень здорово утративший невозмутимость, видимо сообразил, что события пошли не по запланированному сценарию. Забитые и безвольные по его представлению матросы во главе с «зеленым» лейтенантом, неожиданно проявили твердость и решимость, и, судя по всему, были абсолютно готовы пойти на все, чтобы уйти без потерь. Но просто так отпускать их было стыдно.
- Лейтенааант... под суд пойдееешь...
Белов усмехнулся.
- Ага... Дождался... Ты найди нас сначала... Моряков тут навалом...
Микола внезапно подумал, что в словах своего лейтенанта резон есть. Еще в Гаджиево им всем в приказном порядке поменяли ленточки на бескозырках с «Северного флота» на «Военно-морской флот», а больше отличий от балтийцев матрос и не видел. Капитан, видимо, что-то решил для себя, и нехотя выдавил всего одну фразу.
- Нууу... идиитте... идиитте... Даллееко не уйдетте...
Лейтенант повернулся к матросам.
- Товарищи матросы, на сегодня увольнение закончено. Мы возвращаемся в часть.
И напоследок, наклонившись к капитану, командир отсека нагло блефанул.
- Капитан, ты не вызывай толпу своих сразу. У меня на остановке весь оставшийся экипаж нас дожидается. Пока твои приедут, нас тут человек сто будет. Будь здоров!
Сквозь уже изрядно поредевшую толпу расступившихся гражданских группа прошла быстрым шагом, но как только место столкновения скрылось из вида, лейтенант скомандовал:
- Бегом марш на остановку! Прыгаем в первый же транспорт, который идет в город.
К счастью, вся группа успела вскочить в отходивший трамвай, который, громыхая, минут за десять довез их до города. Микола заметил, что покусывающий губу его командир отсека то и дело оглядывается назад, но, слава богу, погони не было. Что там перемкнуло в голове капитана милиции неясно, но подмогу он не вызвал, и план «Перехват» объявлять не стал, видимо, посчитав своим сепаратистским умом, что силовые акции против Вооруженных Сил СССР все же проводить еще рановато. Естественно, увольнение было завершено досрочно, и на самой ближайшей электричке Белов повез всех обратно в Палдиски. Но когда поезд тронулся, лейтенанта видимо отпустило, и чтобы раннее возвращение в казарму не показалось подозрительным, он вывел всех в Кейле, где они и вкусили мороженого и местных сосисок с тушеной капустой. Перед окончательным отъездом в Палдиски Белов взял с матросов честное слово, что о происшедшем они никому, даже своим, рассказывать не будут. Моряки пообещали, и к удивлению даже самого Миколы, и правда о событиях в парке Кадриорг не распространялись, хотя удивляться наверно и не стоило. Почти все, кто был в этом увольнении, являлись турбинистами из первого дивизиона, и подставлять своего лейтенанта, не побоявшегося конфликта с милицией, не хотели, а стукача не нашлось. На память о культурных и воспитанных эстонцах у Миколы остались лишь неприятные воспоминания и небольшой шрам под волосами.
А вскоре подошло время покинуть оказавшуюся такой внешне привлекательной, но совершенно негостеприимной Эстонию, и экипаж ракетного подводного крейсера стратегического назначения убыл на место постоянной дислокации. Там сразу же завертелась военно-морская канитель, связанная с приемом корабля, а потом командира Миколиного отсека, лейтенанта Белова, неожиданно откомандировали в другой экипаж и отправили в автономку. А потом служба закрутила так, что своего командира отсека матрос Ползунок увидел только через полтора года. Лейтенант уже стал старлеем, 10-м отсеком уже не командовал, а рулил на ПУ ГЭУ корабля одним из управленцев. Потом служба совершила очередной кульбит, и самого Миколу отправили на боевую службу с другим экипажем. Миколе, как человеку сельскому, к одному месту привязанному, такая перемена не очень нравилась, но служба есть служба, и матрос, прихватив на всякий случай свою каску, ушел на другой корабль. После автономки Миколу оставили дослуживать свой срок на другом корабле, и он всего несколько раз, и то случайно, видел своего бывшего командира, каждый раз с уважением здороваясь с ним. А потом старший матрос Микола Ползунок был демобилизован, и вернулся уже не просто на Украину, а в Незалежну Україну...
Прошло 15 лет. Около двадцати часов вечера капитан УМВС України Ползунок во главе наряда милиции прибыл в парк И.Франко по сигналу о драке между молодежью на центральной аллее. Но когда милиционеры подъехали к месту, о драке уже ничего не напоминало, кроме свидетельств немногочисленных очевидцев. Но как только капитан собирался дать команду ехать обратно, из управления сообщили, что совсем рядом, около отеля "Днистер", тоже какой-то конфликт, и стоит заехать и разобраться на месте. Со слов дежурного, звонила портье гостиницы и сообщила, что в баре на втором этаже гостиницы произошел конфликт между постояльцем и кем-то из местных. Потом ситуация вроде бы мирно разрешилась, но когда постоялец вышел на улицу прогуляться, его уже ждали несколько человек.
У самого отеля было спокойно, но вот слева от входа, недалеко от входа в очередной бар, было заметно некое скопление народа. Милицейская машина подкатила как можно ближе, и милиционеры, подхватив дубинки, выпрыгнули из машины.
У стены, опираясь на нее, стоял тяжело дышащий мужчина, сжимающий в обоих руках по камню. С его губы стекала кровь, капавшая на белоснежный ворот рубашки. Один рукав был надорван, и вообще, выглядел прилично одетый мужчина как после пьяного мордобоя на свадьбе. Напротив стояло трое бритоголовых парня, все как один в тяжелых армейских ботинках, полувоенных штанах и черных футболках. Четвертый, одетый в дорогое фирменное шмотье, и вообще выглядевший человеком без бытовых проблем, судя по всему, был их предводителем. Ползунок скривился. Этих «патриотов», негласным распоряжением властей лишний раз трогать не стоило, о чем они прекрасно знали и чем с удовольствием пользовались, постепенно начиная напрягать даже националистически настроенную часть органов правопорядка.
- Эй, хлопці! Що отут відбувається?
Вожак, повернувшись к милиционерам, нагловато растягивая слова, ответил:
- Ааа... влада. Так ... один москаль нахабнуватий отыскался...
Ползунок поморщился, как от зубной боли.
- Ну да... і ви вчотирьох його на місце ставите? Давайте-ка йдіть звідси, поки у відділення не забрал.
Парень с вызывающей неторопливостью и пренебрежением к стоящим перед ним представителям власти достал сигарету и щелкнул позолоченной зажигалкой.
- А ти, капітан, видне Україну не любишь... Москалі не повинні топтати нашу землю! Натерпілася вже Україна от...
И тут неожиданно подал голос побитый мужчина.
- Это от вас, уродов, она еще натерпится...
Ползунок вздрогнул. Голос напомнил что-то очень далекое и полузабытое. Капитан шагнул ближе. У стены, сверкая исподлобья глазами, стоял постаревший, изрядно погрузневший его командир отсека старший лейтенант Белов. Он явно не узнал Ползунка, но это было для Миколы уже совсем неважно. У него как будто щелчком обнулились все годы, прошедшие с его флотской службы и он вдруг снова ощутил себя просто молодым матросом, стоящим в парке Кадриорг перед толпой, готовой растоптать тебя с твоими товарищами. И это решило все.
Капитан Ползунок рывком выдернул из кобуры табельный Макаров и передернув затвор, встал рядом с Беловым, плечом к плечу.
- Ну що, бандерівці, підходь хоч усі відразу!!! Нас уже двоє!!! Моряки до бою, товариш старший лейтенант!!!
Двое бывших с Ползунком милиционера остолбенели. Мало того, что действия командира по их разумению были просто безумными, но даже в самых горячих и рискованных ситуациях, которых было немало на их работе, капитан Ползунок никогда на их памяти не вынимал оружие. Они никогда не видели своего всегда спокойного и взвешенного товарища в таком состоянии, а тот, мешая от волнения украинские и русские слова, продолжал кричать, водя пистолетом перед собой.
- Яка мать вас родила, недобитки фашистські, бл...!!! Не українці ви!!! Справжні естонці!!! Бегом звідси... перестріляю!!!
Военизированные парубки со своим предводителем, увидев пистолет в руках милиционера, неожиданно осознали, что шутки закончились, и капитан кажется, готов начать стрельбу. Причем, конкретно по ним. Прицельно, и без малейших сомнений. И тут патриотически настроенной молодежи как-то сразу и очень сильно захотелось жить.
- Біжимо, брати! А із цим зрадником, ми ще зустрінемося...
И четверка, развернувшись, испарилась в темноте самым скорым аллюром, на какой способны человеческие ноги.
Эту ночь капитан 3 ранга запаса Белов провел в гостях у капитана львовской милиции Миколы Ползунка. Его жена Лена застирала и заштопала его изодранную рубашку, а бывший старлей и бывший старший матрос до утра сидели на кухне, интернационально распив сначала бутылку русской водки, а потом еще одну бутылку украинской горилки с перцем. Они запивали водку «Боржоми», закусывая белорусскими маринованными грибочками и домашней колбасой, неделю назад привезенной Миколины отцом из деревни. А говорили они не как бывший начальник с подчиненным, и не как офицер с матросом, а как бывшие моряки одного, когда-то могучего, но побежденного чьей-то злой волей флота. И им точно нечего было делить.
Белов оказался в Львове волей своей нынешней гражданской деятельности, и всего на одну ночь. Днем он сделал все дела, а вечером попивая кофе в баре гостиницы имел глупость спросить у сидящего рядом парня, как переводится какая-то фраза в подаренном ему путеводителе по городу Львов на украинском языке. Белов был в Львове первый раз, и утром перед отъездом хотел прогуляться по городу и просто посмотреть. В ответ на элементарную и вполне вежливую просьбу парень нахамил. Белов, не желая встревать в неприятности в городе, являющимся идеологической столицей украинских националистов, от скандала попытался уклониться, уйдя из бара в холл гостиницы. Но агрессивно настроенному молодому и холеному «бендеровцу» видимо втемяшило в голову указать незваному московскому гостю его истинное место. В конце концов, не найдя возможности отвязаться от прилипчивого «оуновца», Белов ответил ему со всей мощью могучего русского языка, перемежив его смачными морскими терминами. Дойти до рукоприкладства не дала внутренняя охрана отеля, отправившая парня, оказавшегося не постояльцем, куда подальше за пределы гостиницы. Но обиженный незнанием каким-то москалем великой украинской мовы, парень вызвал подмогу, и часа полтора ждал, когда же, наконец, наглый постоялец отправится на вечерний променад. И дождался. Когда Белов налившись кофе под завязку, покинул стены гостиницы, его уже ждали. Помощь в лице Ползунка подоспела как раз вовремя, потому что, со слов самого Белова, на второй заход его могло бы и не хватить, даже с камнями в руках. На следующий день Микола, отпросившись с работы, усадил своего бывшего командира в машину и устроил шикарную автоэкскурсию по улицам старинного города. А вечером после дружеского ужина Белов, тепло попрощавшись с гостеприимным семейством Ползунка, покинул город на ночном московском поезде.
P.S. Я все время думаю, что же будет, когда уйдут на пенсию офицеры-пограничники, ныне стоящие по разные стороны шлагбаумов и в разных мундирах, но когда-то оканчивавшие одно училище, и еще в одной общей стране. И что будет, когда еще через одно, максимум два поколения, русский язык в бывших союзных республиках буду помнить только бывшие сослуживцы и старики...

12 февраля у автора этого и многих других опубликованных на нашем сайте рассказов Павла Ефремова день рождения. Поздравим новорожденного! - КБ

Об ней, об родненькой...

На днях попался на глаза отрывок из романа молодого журналиста о советском бойце, попавшем в плен в Афгане, принявшем ислам и ставшем моджахедом. Как говорится в аннотации, "роман имеет все шансы стать бестселлером". Читаем: "...солдат попал в плен, когда офицер послал его ночью в соседний кишлак за водкой и наркотиками". Вот честно, прочитав впервые, я сначала подумал, что это анекдот такой.
Прочитаем еще раз и помедленнее: офицер(!) послал его ночью(!) в соседний кишлак(!) за водкой(!!) и наркотиками(!!!). Не стоит рассказывать, как драли командиров в Афгане за бойца, пропавшего без вести в любой, пусть хоть самой боевой обстановке, на фоне нынешнего бардака все равно не поверят. И как имели особисты всех подряд за наркоту - по той же причине. Но не знать про ситуацию с водкой в Афгане - значит не знать ничего, воля ваша. Итак, общая ситуация: мусульманская страна. Если кто еще не понял, поясняю: употребление спиртного считается смертным грехом.
Не, я не спорю, страна с мощными торговыми традициями, спрос рождает предложение, и все такое. Да, кое-где водку в дуканах купить было можно. Но - в крупных городах, вроде Кабула или Джелалабада. И по цене от полусотни чеков за бутылку (четверть офицерской зарплаты, грубо говоря). Какой, к чертовой матери, кишлак?! Так что же, спросит читатель, они там вообще не пили, что ли? Пили, как без этого. Весь вопрос, как это было, и что с этим было связано.
Итак, картинка первая. Ташкентская таможня в аэропорту "Тузель" - это только название, кстати, что "аэропорт" - а так обычный военный аэродром, с него все рейсы на Кабул и отправляются. Пассажиры одеты в две униформы: армейскую и джинсуху "Монтана". В ожидании своего рейса с кайфом попивают шампанское. Почему не водку? На жаре развезет, могут на таможне бортануть, кому охота еще неделю на пересылке париться. Пиво - неплохо бы, да надо куда-то советские деньги девать, все равно через границу не протащишь, а на пиво - много ты их потратишь? Даже по 50 копеек за бутылку. Так что шампанское - в самый раз. А главное, до чего потом сладостно вспомнить будет то холодное шампанское: в горах, да в пустыне, когда во фляге воды пара глотков осталось, да и та - горячая...
Попивают мужики шампанское и прикидывают, удастся ли через таможню контрабандные пару литров протащить? Норма для провоза: водка - 2 бутылки, вино - 4. Ну, а дальше - крутись, как знаешь. Можно, например, взять четыре бутылки из-под узбекского портвейна "Чашма" (ташкентские таможенники на отечественную продукцию глядят более снисходительно), налить туда спирта и закрасить рижским бальзамом. По виду получается классическая мутноватая бормотушка, на самом же деле - пяток литров нормальной выпивки. Главная сложность такого способа - достать необжатые жестяные пробки-бескозырки для бутылок, для этого надо знакомых иметь на винзаводе.
Самые неизобретательные заливают спирт в трехлитровые банки, маскируя под компот - такое редко проходит, таможенники как-то не любят, чтоб их совсем уже за лохов держали. Один народный умелец запаял десяток литров спирта в полиэтиленовые мешки и упрятал их в пять новеньких электроплиток, из которых предварительно выкинул все внутренности. Поймали, но пропустили с миром за старание и изобретательность.
Иногда выручает элегантная наглость. Проходит таможню повидавший все на свете капитан-танкист (по виду - пятнадцатый год командует отличным взводом). Из всего барахла - парашютная сумка, да ободранный "дипломат".
Таможенник: - Сколько водки везешь?
Капитан: - Одну бутылку.
Таможенник: - Как - одну?!
Капитан: - Да так. Одну.
Таможенник: - Покажи!
Капитан: - Да пожалуйста. - И раскрывает "дипломат". А в нем - квадратная бутылища, занимающая все внутреннее пространство кейса.
Таможенник: - Ну ни хрена себе!!
Капитан: - У меня брательник в Гусь-Хрустальном на заводе стеклодувом работает. Вот, подарил.... Хочешь, тебе такую же сделает?..
Какой-то прапорщик, не желая расставаться со сверхнормативной водкой, решил выпить ее тут же, прямо перед таможенником. Ну думать-то надо хоть немного: на жаре-то, да без закуси - много ли ты выпьешь теплой водки? Понятно, сломался, не допив и первой бутылки. И был справедливо обложен трехэтажным матом замордованным таможенником за облеванную стойку и сдан патрулю, уехал в свой Кундуз через трое суток с пустыми сумками и препаршивейшей телегой вдогонку. Жадность фраера сгубила. На всю жизнь не напьешься...
Картинка вторая. Кабул. Окрестности аэродрома. По раздолбанной дороге бодро пылит самосвал в сопровождении бэтээра. Возят песок на строительство продсклада в "полтиннике". Старший машины - потный сонный прапорщик. К ступицам каждого колеса прочно прикручено проволокой по двадцатилитровой канистре. Думаете, это какое-нибудь народное "ноу-хау" против мин? Будьте проще - обычная бражка. Бултыхается весь день - никакой стиральной машины не надо, на жаре процесс проистекает в ускоренном темпе - к вечеру бражка готова. Прапору завидуют - у него на складе что дрожжей, что сахара - немеряно. А офицеру на паек всего пару пачек рафинада положено - много ты с него нагонишь? А дрожжей вообще днем с огнем в этом Афгане не сыщешь, местное население потребляет исключительно пресные лепешки. Ну, варианты бывают, конечно. Можно в гарнизонной "чекушке" купить ящик леденцов и потом их полночи из оберток вытряхивать. Если повезет, задолбишь в засаде духовский караван, а в нем попадется хоть что-нибудь сахаросодержащее: пыльные липкие куски вонючего шербета, сушеный инжир, кишмиш... Как-то попался целый мешок айвового джема - во где праздник-то был! Бражка вышла - ну просто сидр какой-то: без вони, с легким шипением, нежного кисло-сладковатого вкуса. Её даже на самогонку перегонять не стали, так всю выпили и долго потом еще вспоминали.
А вообще хорошо служить где-нибудь, где дефицитом распоряжаешься. Например, старшиной у "пианистов", они же "градовцы". Снаряды от "Града" доводилось видеть? Такая длинная чушка размером почти с телеграфный столб. И главное, каждая в отдельном ящике. Деревянном! А что такое доски в стране, где дрова на вес продаются? И покупают их исключительно состоятельные люди, а обычный афганец жилье отапливает либо сухой колючкой, либо верблюжьим дерьмом. А у тебя после одного залпа этих ящиков остается целая куча. И списать их - как два пальца об асфальт. И вот, имея эдакое золотое дно, можно вообще ни фига самому не корячиться - ни с бражкой, ни с ее последующей перегонкой. Старшины окрестные сами тебе все притаранят за эти вот досочки. Чудо, что за досочки! Гладенькие такие, длинненькие, оструганенькие, ровненькие.... Хоть полы из них настилай в палатке, хоть стены бункера ими обшивай, хоть парилку в бане обустраивай, хоть ружпарк... Мечта, а не досочки!
Да босяк просто этот ваш Рокфеллер по сравнению со старшиной "градовской" батареи!
Вот вам картинка третья. Сидят в палатке мужики - обмывают чью-то "железку". Ну и как оно обычно бывает: по одной, по второй выпили, а она и кончилась. Ну, блин. Третью-то не выпить, за погибших - это грех просто. Полезли по загашникам - у кого чего есть. Кто-то выкатил дивный трофейный японский фотоаппарат - "Никон", профессиональный, широкопленочный, с автовзводом на шесть кадров. Месяц назад попался в караване, да так и лежал под койкой у лейтенанта. Потащили к "градовцам". Старшина покрутил носом, но литровую банку все ж таки выкатил, хоть и бухтел недовольно: дескать, в Союзе пленку для такого не купишь и вообще у меня этих фотиков уже пять штук, ну да хрен с вами, только из уважения к разведке, а вообще с вас еще бакшиш какой-нибудь полагается.
А уж как мужики довольны были, что спихнули это барахло нерусское за нормальную самогоночку! И вернулись они довольные к себе в палатку, и распили ее под пайковую кильку в томате - хорошо-то как пошла! А чего бы ей плохо идти, по полторы-то тыщи долларов за бутылку? Еще и не всякие лорды такие напитки себе позволить могут, а мы - запросто!
Ну и напоследок - картинка. У взводного родилась дочка. Узнал старлей про то по рации, возвращаясь с операции - оперативный получил телеграмму и порадовал мужика.
Ну что? Такое дело - надо поляну накрывать. И вот ситуация: закуски - завались, включая живого барана, смиренно дожидавшегося своей участи на протяжении последних двух недель у палатки старлея. А выпивки - шаром покати! Ибо родился ребенок аккурат на ноябрьские праздники, и все, что было в гарнизоне, оказалось подчистую выпитым, пока папа воевал.
Старлей туда-сюда - ни у кого нету! Ни у летунов, ни у гэсээмщика - ну ни у кого, ни за какие деньги. Последняя надежда - санчасть, медицина всегда нашего брата спасала.
- Леш, - канючит старлей у начмеда, - ну выручай!
- Коль, ну ты ж знаешь, мне для тебя ничего не жалко, - клянется начмед, - но вот честно - нету ни фига. Через неделю только в Кабул затариваться поедем.
- Да что "через неделю"... Сейчас-то чего делать...
- Э, да чего это я думаю! - хлопает вдруг начмед себя по лбу и ныряет под койку. - На! Помни мою доброту! - и с торжествующим видом выволакивает пропыленную канистру.
- Ну ни фига себе... Это чего? Неужели спирт?!
- Еще скажи "французский коньяк". Наглец. Йод это!
- Йод?! И чего с ним делать?
- Ну, блин, салаги... Всему их учить надо. Димыч, где у нас там аскорбинка была?
- Вон там, в тротиловом ящике, вроде, - кивает анестезиолог, не отрываясь от замусоленного "Огонька". - Если аптекарь не прососал...
Аскорбинка находится и наивному старлею наглядно демонстрируются чудеса военно-полевой фармакологии.
- Во! - начмед гордо любуется банкой светло-лимонной жидкости, - Спиритус вини! Девяносто пять процентов!
- Ништяк... А пить-то его можно? Не отравимся?
- Обижаешь, начальник. Еще и полезно будет - профилактика базедовой болезни, чтоб щитовидка не отвисала, как у бабушки Крупской!
И что вы думаете? Замечательно тот йодик пошел, под свежую-то баранинку! И решили все присутствующие, что дочка старлея, как вырастет, будет не иначе, как врачом, да таким, что не хуже Пирогова со Склифосовским, вместе взятыми!
И таких вот картинок можно привести еще тыщу. Но, по-моему, достаточно и этих. Вот вам ваш кишлак, вот вам ваша водка среди ночи, вот вам и ваш "бестселлер". Как в анекдоте: здоровый дурак, а все в сказки веришь...

http://artofwar.ru/r/ruban_n_j/text_0050.shtml

Стёпка

Программа на лето 91-го у нас была такая: пройти с чукчами на охотничьем вельботе юго-восточное побережье от залива Св. Лаврентия до мыса Дежнёва, чтобы снять планы эскимосских поселений Нунямо, Поутын, Наукан и менгирного поля на горе Тунытлен, а потом продолжить начатые годом раньше раскопки поселения Кенисхун.
Восточная Чукотка - погранзона. Когда в 90-м мы прилетели на Кенисхун, нас сразу же посетил офицер с погранпоста, лейтенант Алексей К. Разрешения на работу в погранзоне у нас были оформлены как положено, проблем не возникло, а с Лёхой мы быстро подружились. На следующий год, как уже говорилось, на Кенисхун мы пришли на вельботе, встретил нас всё тот же Лёха, проверил для проформы документы, мы обосновались в охотничьем домике в полукилометре от погранпоста и начали работать. По вечерам Лёха захаживал к нам в гости потрепаться за кружкой чая, рассказывал о своём прежнем месте службы на китайской границе.
В один из дней Лёха пришёл к нам на раскоп и сказал:
- Нас меняют сегодня, познакомлю вас с командиром новой смены.
- А кто командир?
- Прапорщик Данилко, молодой, хороший парень.
Действительно, когда мы отдыхали после обеда, в наш домик вошли двое.
- Знакомьтесь, Степан, - представил Алексей нового командира.
Рядом с высоким статным Лёхой Степан смотрелся совсем пацаном: роста невеликого, щуплый, с большими совершено детскими голубыми глазами. Когда он снял кепку, обнаружилось, что волосы у него соломенно-русые и, несмотря на армейскую стрижку, вьющиеся.
Со Стёпкой мы сдружились ещё быстрее, чем с Лёхой. Оказался он парнем простым, незлобивым и компанейским. Вечерами приходил к нам, играл с мужиками в домино, рассказывал о службе, об учёбе в школе прапорщиков. Выяснилось попутно, что родом он из Волжского, то есть, практически мой земляк: с самой восточной точки Евразии Волжский и Самара выглядят просто соседними городами.
Этот ежевечерний трёп был прекрасной релаксацией, поскольку на раскопе мы уматывались до изнеможения, копать в вечной мерзлоте (по-научному называется «долговременно замёрзшая почва», вечным ничто не бывает) - не сахар. Сидели за столом, пили крепкий чай под потрескивание печки и похрустывание леммингов, тыривших у нас вермишель.
Когда я в сердцах обозвал вороватых леммингов ленингами, Стёпка хохотал до упаду и словечко пустил в оборот среди погранцов. Он вообще был смешлив и любил анекдоты и всякие байки. А наш фотограф Шурка Рабцевич, «сябр», как мы его называли, белорус из Минска, знал фантастическое количество анекдотов и потрясающе смешных историй, в основном, неприличных.
В общем, воспринимали мы Стёпку как члена семьи.
Когда погранцы растопили баню, Степан пригласил и нас. Кто работал в экспедиции, поймёт, какой это был царский подарок. А для Арктики - вдвойне царский. Напарившись, мы вышли освежиться на воздух. Это фантастическое ощущение - стоять голышом на краю обрыва, под которым мерно плещет прибой, курить и смотреть на океан. Вода чистая-чистая: берег галечниковый, купальщиков нет (температура воды летом +2, да и население здесь 1 человек на ...дцать квадратных километров.
Так мы и жили. В августе Степан первым сообщил нам о событиях в Москве, - у нас даже радиоприёмника не было. Больше всех замандражировал единственный в экспедиции иностранец - швейцарец Рикардо Карацетти. Знакомые чукчи, которые с лицензией от совхоза рыбачили неподалёку (гольцы как раз в это время шли на нерест), со свойственной этому народу невозмутимостью сказали: «Если что, мы вас на Аляску переправим без проблем».
Тогда чукчам уже разрешили плавать на Аляску официально. Но они мотались туда и без всякого разрешения: ляжет туман на пролив - и вперёд. Четыре-пять часов на вельботе (два мотора «Кавасаки» или «Эвинруд», в те времена вещь для жителя Европейской России совершенно недоступная) - и ты в Номе.
Как-то во время прогулки по берегу Стёпка нагнулся и подобрал две гильзы.
- Смотри: от винчестера, свежие. А между прочим, патроны для винчестера здесь не продают уже лет шестьдесят.
- Значит, плохо вы службу тащите?
- А, уследишь за ними. Но вообще-то чукчи - народ мирный, ничего опасного не перевозят. А куда им без патронов? Винчестеров же полно. Представляешь, как умели оружие делать, столько лет используют, а оно всё годное. Чукчи уважают две системы: винчестер и наш СКС.
Степан достал из кобуры «Макаров».
- А это - фигня. Разве что застрелиться. А служба... Американцы же не идиоты. Хотя в позапрошлом году выкинуло на берег труп в гидрокостюме с маркировкой «Ю Эс нэйви».
- Стёп, разве диверсант может быть в костюме с надписью?
- Может, и не диверсант. Но янки никаких запросов не прислали.
В конце августа мы докопали то, что было намечено, свернули свои пожитки и вызвали вертолёт. Как назло, задул южный ветер, и всё побережье заволокло густейшим туманом, который по закону подлости рассеивался ночью и воскресал днём. Ночевали и питались мы на погранпосту, что не было халявой, поскольку все оставшиеся у нас продукты были подарены стражам рубежей. Один раз вертолёт прошёл прямо над нами, но пилоты в тумане нас не нашли. Стёпка метнулся за ракетницей, выстрелил, но было уже поздно, вертолёт улетел.
Наконец туман рассеялся и вожделенная «восьмёрка» прилетела за нами. На прощание мы со Стёпкой сфотографировались на фоне вертолёта и обменялись адресами.
Прошло девять лет. Я сидел вечером на кухне, пил чай и вполглаза смотрел по телевизору новости. И вдруг улышал: «Чрезвычайное происшествие на Уэленской погранзаставе. Один из военнослужащих расстрелял из автомата четырёх сослуживцев...»
Сердце ёкнуло. Мозг сработал мгновенно: знакомые солдатики давным-давно дембельнулись, офицеры, скорее всего, уже служат в других местах. Но прапорщики же место службы как правило не меняют! Стёпка...
На следующий день в газетах опубликовали подробности. И список погибших.
Я смотрел сквозь слёзы на газетный лист. На короткую заметку. На три слова. «Старший прапорщик Данилко».
Стёпка! За что?
Я разыскал старую фотографию и показал жене.
- Какое хорошее лицо, - сказала она.

«Пылая, падала ракета...»

- «Початок» прибыл!
Голос из динамика ГГС был абсолютно спокоен.
Такой доклад группы засечки означал одно - ракеты нет!
- Повторите доклад! - выплюнул в микрофон радиостанции полковник Ш.
- «Початок» прибыл! - невозмутимым голосом отозвался динамик.
Побледневший полковник Ш. повернулся к командиру части полковнику В., стоявшему рядом с Губернатором области.
- Товарищ полковник, разрешите доложить! Учебная ракета успешно поразила учебную цель! Руководитель учений полковник Ш.!
Свита Губернатора, а также стоявшие вокруг военные дружно зааплодировали и начали поздравлять друг друга. Командир части, широким жестом пригласил всю верхушку в разбитую рядом палатку, где стояли «скромно» накрытые столы.
А как вы думаете? Успешный, да к тому же ПЕРВЫЙ пуск ракеты на полигоне (спасибо соседям летунам-стратегам) осуществлен!
Тем временем, топогруппа, не разделяя всеобщего веселья, задумчиво стояла у топопривязчика и размышляла, куда могла улететь эта чертова ракета. Начальник группы, полковник П., повернувшись к подполковнику Л. и капитану Г., выдавил из себя вопрос:
- Вы ничего не напутали?
Получив отрицательный ответ, отрешенно произнес:
- Ладно, я к руководителю, а вы связывайтесь с Федорычем. Если что, берите «топик», людей и к нему! Но ракету - найти!!!
А как все начиналось!!!
Толпа военных - нужных и ненужных, куча гражданских из администрации области и города и ОНА - остроносая красавица, нацеленная в небо. Все замерли в ожидании пуска!
И вот, команда! Сорвавшись с направляющей, с грохотом ушла в небо. Через несколько секунд скрылась в облаках, оставив за собой тающий дымный след и утихающий гул, как оставляет за собой женщина, скрывшаяся за поворотом, тонкий аромат духов и затихающий цокот каблучков. Все, кому положено, уставились в секундомеры. Через положенное время и прозвучал тот доклад, что группа засечки, возглавляемая подполковником К. (просто - Федорычем), ракету на месте учебной цели визуально не обнаружила. Докладывать об этом Губернатору области никак нельзя, потому как у него возникнет вполне ожидаемый вопрос: «А куда вы ее пустили?». Вот и доложили про «початок». Пьянка, посвященная успешному пуску, была в самом разгаре, а трезвая и злая топогруппа страдала. Одна ее часть во главе с Федорычем страдала, носясь на «топике» вокруг цели в надежде найти обломки, вторая ее часть страдала у рации в ожидании доклада, что ракета таки нашлась, и нашлась на полигоне, а не как у братьев-хохлов, в каком-нибудь жилом доме. Все знали, что комплекс надежен и не требует топогеодезической подготовки, но после известия, что пускать будут «просроченную» ракету, дабы подстраховаться, командир части полковник В. выгнал топогруппу на привязку позиции. «Привязали, мля» - с тоской в душе и с наушниками на голове, думал капитан Г., сидя у рации. Именно он и подполковник Л. месяц(!) провели на этом летном полигоне, выбирая и привязывая позицию, а как по-другому - руководство области и города будет присутствовать! А вдруг что?
Еще час спустя по рации раздался невозмутимый голос Федорыча:
- Нашли, возвращаемся, все в порядке - никого не прибили и не разбили.
Как-то сразу все почувствовали, что меч, занесенный над группой, спрятался в ножны.
Капитан Г., скинув наушники, вывалился из кунга и нырнул в кабину за «горючим». Спирт, так заботливо сэкономленный при обслуживании гирокомпасов и другой оптики, дождался своего времени!
Припылил Федорыч на топопривязчике и чуть виновато, но невозмутимо, ответил на немой вопрос встречавших:
- Чернозем там. Мы подальше отъехали, думали по пыльному столбу засечь, где она упадет, а она как нож в масло в землю вошла. Обнаружили недалеко от цели, и то по правильному прямоугольнику чуть осевшей земли. На метра четыре ушла.
Полковник П., уже успевший доложить об успешном поиске, скомандовал:
- Пойдем, Федорыч, а то только мы одни трезвые.
Федорыч развернулся к капитану Г., протянул руку.
- Держи, Саня. Обломки аэродинамических рулей. До них только докопали. Это у тебя первый пуск - на память.
Через несколько дней в клубе части состоялось награждение непричастных и наказание невиновных. Командиру части Губернатор области с барского плеча подарил квартиру. Руководителю учений именные часы. Грамоты и благодарности, из неисчерпаемого фонда раздавались налево и направо. Лишь топогруппа тихонько сидела - ее никто не вызывал на сцену и никто ей не жал руку.
На концерт топогеодезисты не остались. По приказу, отданному полковником П. глазами, потихоньку выскользнули из зала. Неспешно переместившись в кафе, стоящее через дорогу от части, группа, взяв по сто грамм и пирожку, разместилась за столиком.
- Ну, за удачный пуск! - скомандовал полковник П.
Молча закусывали. Тут самый молодой в группе капитан Г. не выдержал.
- Ну как же так!!! Столько мурыжились, столько нервов, а они даже спасибо не сказали!!!
Подполковник К, Федорыч, опытный офицер, задумчиво посмотрел на капитана Г. и выдал фразу, которую капитан запомнил на всю жизнь, оценивая ее до сих пор:
- Саня, ты скажи спасибо, что не наказали!

- Алё. Да, Дима, это я... Пока не решил... Дим, ну ты же знаешь, я и так на двух работах кручусь... Хорошо, подумаю еще.
- Папа, а это тебе дядя Дима звонил?
- Да, дядя Дима.
- А почему он тебе все время помогает?
- Всё-то ты знаешь. Ты бы лучше о другом думала, егоза.
...
- Ты бы лучше о другом думал, лейтенант. Например, о том что у тебя детей еще нет. Не изображай из себя Матросова. Заведование Сергеева, он туда и пойдет.
- Николай Викторович, да я не за медалью, пост выдачи активных средств Сергеева, а система спецосушения моя. Дима ее три часа собирать будет, а я ее как автомат Калашникова с закрытыми глазами соберу-разберу.
- Ладно, резон есть, глаза можешь не закрывать.
...
- Например, о том, как тебе от школы не отстать, пока ты в клинике на обследовании лежать будешь.
- А я все учебники с собой взяла, поэтому и сумка такая большая получилась.
- Точно всё?
- Ну... кроме физики. Не люблю я её. Молекулы, атомы, протоны, нейтроны какие-то, кто их видел...
- Никто, но они есть, это уж точно.
- Пап, а Сережа с Катей в больнице тоже со мной будут?
- Ну вы же вместе по циклам идёте, раз полгода назад они с тобой здесь были, значит, и сейчас не соскучишься. А вот мы и пришли. Здравствуйте, Леонид Юрьевич!
- Здравствуйте, здравствуйте. Леночка, ты уже взрослая девочка, сходи сама в приемное, пусть тебя оформлять начинают, я попозже туда подойду. Олег Иванович, мне с вами нужно серьезно поговорить.
...
- Олег Иванович, мне с вами нужно серьезно поговорить.
- Слушаю вас, Николай Викторович.
- Значит, Олег, дело такое, о том что у нас шланг с дренажно-контурными водами разорвался и весь пост затопило, пока выдачу прекратили, никто не знает. Химики, может, о чем-то и догадываются, но это тоже не в их интересах - шум поднимать. Ты «воду» убрал и шланг поставил, сейчас выдачу закончим, всё замоем. На «грязнухе», как я понял, вообще ничего не заметили. Поэтому хочу тебя попросить, о своих геройствах никому не трепаться. Сейчас хорошо помойся в пропускнике, чтоб «РУСИ» (установка контроля радиационного загрязнения тела - прим. авт.) пройти и ложись спать.
- Всё понял, Николай Викторович.
...
- Слушаю вас, Леонид Юрьевич.
- Дело такое, Олег Иванович, я прекрасно понимаю, чего вам стоить поддерживать здоровье Леночки, два месяца назад умер Сережа Смирнов, а месяц назад умерла Катечка Петренко, это возрастная группа вашей Лены, как я понимаю, у родителей этих детей просто не хватило денег на все необходимые иммуномодуляторы. Мне очень тяжело об этом говорить, но из-за того, что раздел «Дети Чернобыля» исключен из федеральной программы «Здоровье», мы не сможем больше делать все обследования и процедуры бесплатно. Можно было бы попытаться провести Леночку по другим позициям, но тут мешает, что ваше облучение не было официально зарегистрировано. Извините, мне действительно очень жаль.
- Всё понял, Леонид Юрьевич.
...
- Пап, а пап, а ты говорил, что Сережа с Катей тоже здесь будут, а я в приемном сказали, что только наши малыши сегодня поступили, а Сережи с Катей нет.
- Ну, они, солнышко, наверное, не сегодня будут, а попозже.
- Пап, я тогда тоже хочу попозже.
- Нет, доча, нам медлить нельзя, нам еще много успеть надо.
...
- Алё, Дим... Да, это я. Надумал, выхожу к тебе на работу... Знаю, что молодец, когда выходить?