Уважаемый Кадет!

Сначала я сомневался, нужно ли пытаться опубликовать этот монолог на нашем сайте. А потом подумал: "Это ведь тоже наша история. И нужно ли нам этого стыдиться?" Решение, как всегда, - за Вами.

С уважением,
Питерский банкир

================================
Ненависть и жестокость

1945 год. Победоносное движение наших войск по земле врага продолжалось с большой стремительностью. Западная Польша, но фактически это уже немецкая территория, так как до войны ее оккупировали немцы. Вступив на эту землю, мы видели большую противоположность в сравнении к российской и белорусской земле. Дороги благоустроенные, леса ухоженные, дома в деревнях кирпичные покрыты черепицей, много фруктовых садов. При движении по Западной Польше мы встречали в основном поляков, а немецкое население продолжало бежать с отступающей немецкой армией на запад в Германию.

Наша 35-я минометная бригада, состоящая из 4 минометных полков, как бригада резерва главного командования 1-го Белорусского фронта, была придана для поддержки одной из стрелковых дивизий в ходе ее наступления. Я в это время являлся командиром взвода разведки штаба 35-й гвардейской бригады, переведенный на эту должность по просьбе начальника разведки бригады гв. майора Федорова из 131-го гв. минометного полка, где я был командиром взвода управления.

Войска 1-го Белорусского фронта продвигались с боями и встречали на своем пути неослабевающее сопротивление фашистов. Немцы в отчаянии дрались за свою землю, используя малейшие естественные преграды, населенные пункты, делали дерзкие налеты авиацией, наши потери не уменьшались. Отступая, враг за собой разрушал мосты, минировал дороги, дома, устраивал и другие смертоносные сюрпризы. На отдельных рубежах, особенно на водных, на заранее хорошо подготовленных местах, они сдерживали наши части, завязывались упорные, но недолговременные бои, в новых прорывах наши части устремлялись лавиной вперед, не давая врагу опомниться и закрепиться. Немцы большие надежды возлагали на последний водный рубеж обороны, Одер.

Настроение у нас было приподнятое, мы чувствовали, что победа близка. Питались мы хорошо, готовили еду, в основном, из хороших немецких продуктов, да и так в наступлении всегда под рукой было сало, консервы, курятина, поросятина и так далее. Немецкое население, уходя из городов и деревень, оставляли свои дома с вещами и живностью. Было плохо для нашей армии тем, что свободно можно было достать любому выпивку - спирт, вино, самогон, не все могли устоять от этого соблазна. Много было случаев отравления спиртом-сырцом, а это разлагало армию. Были и у меня во взводе неприятные для меня случаи, когда отдельные солдаты (недисциплинированные) набирались этого зелья, как случай с рядовым (фамилию забыл). По национальности узбек или казах, ухитрился напиться и стал «хорохорить», а дело было на марше, мы ехали в грузовой автомашине под тентом. Пришлось силой самих солдат, моих разведчиков, утихомиривать этого разбушевавшегося вояку.

При вступлении на землю фашистской Германии командованием Советской армии в то время была развязана кампания пропаганды, агитации и настрой войск на враждебность и жестокость к немецкому солдату, как фашисту, так и мирному населению. Были такие призывы, как «отомсти немцу за наш народ», «убей немца», «нет пощады немцу», «выжги немецкую землю» и так далее. И действительно, наши солдаты и офицеры были настроены так жестоко и враждебно, что творили порой ничем не оправданные злодеяния ко всем невинным людям. Конечно, может быть, они действительно расквитывались с немцами за те деяния, которые они творили на нашей земле.

На подступах к Берлину были спущены директивы и приказы вышестоящего командования войскам. В них было требование лояльно относиться к мирному немецкому населению, строго пресекались грабежи и изнасилования. Эти требования, указанные в приказах, в войсках выполнялись.

К вечеру наш штаб бригады разместился вблизи одного селения, по всей вероятности, это было богатое поместье. Добротные кирпичные строения, скотные дворы, заводик по производству спирта (винокурня) и прочее. Март месяц, снег еще не весь стаял, и мы одеты по-зимнему. Разместились в уютных домиках, брошенных хозяевами-немцами на окраине поместья, и могли какое-то небольшое время отдохнуть. Мы с командиром взвода связи ст. лейтенантом Сергеем Виноградовым и двумя разведчиками с ведома начальника разведки майора Федорова направились в имение для уточнения обстановки, которая сложилась в районе размещения штаба бригады. Надвигалась вечерняя темнота, легкий мороз, настроение было приподнятое после хорошего обеда с выпивкой. На подходе к поместью слышались русские песни, где-то играли на баяне, часто встречалась шатающиеся офицеры, была, слышна и частая беспорядочная стрельба из личного оружия, чувствовалось, что дорвалась до спирта, разгулялась офицерская братья. Бесконтрольность, благоприятная обстановка, когда фронт продвинулся далеко вперед - все это настраивало расхлябанность солдат и офицеров. Мы выяснили, что в имении расположились передовые части одной из дивизий, большого начальства еще поблизости нет, и некому было утихомирить разгулявшихся офицеров. Зайдя в одно из кирпичных жилых зданий, мы очутилась в полуподвальном помещении, подобно большому залу, где стояли пять-шесть небрежно заправленных коек к большой стол, рядом просторная кутая. Нам представилась такая картина - за столом сидела небольшая компания из мужчин и женщин, поглощающих стоящее на столе в бутылках спиртное и горланящие песни, на отдельных кокках завалившись пьяные парочки, Стоял галдеж, песни, лилась из радиоприемника музыка, некоторые молодые женщины перепились так, что не могли с собой владеть, это были работницы поместья из русского и польского населения, согнанные для работы на помещика.
Во дворе мы увидели группу подвыпивших офицеров возбужденно, с ненавистью обсуждавших какой то вопрос, офицеры кричали в сторону стоявших перед ними трех человек. Как мы узнали, это был хозяин поместья с женой и дочерью, он был без ноги, на костылях , ногу потерял на войне, девочка, десяти лет, прижалась к матери. Пьяная группа офицеров требовала возмездия за злодеяния, которые фашисты творили на нашей земле. После недолгих возбужденных споров, офицеры решила расстрелять всех троих стоящих перед ними, отведя их в сторону, несколько офицеров добровольцев из личного своего оружия на глазах у всех расстреляли их. Было очень тяжело на душе после такой увиденной нами бессмысленной и жестокой сцены.
Так день за днем и ночами мы двигалась с колоннами пехоты, танков, артиллерии и другой техникой по малым и большим дорогам на запад, от такой лавины войск трудно было устоять фашистам. К вечеру наша колонна подошла к реке Друть отделявшей нас от польского городка Калиш. Немцы, пользуясь водной преградой, подходы к городу за рекой укрепили разветвленной сетью траншей. Река Друть, шириной пятьдесят метров, была покрыта тонким льдом. Стрелковая дивизия, которую поддерживала минометным огнем при наступлении наша минометная бригада, готовилась к форсированию этой реки. Понтоннный батальон готовил свои понтоны к развертыванию. Часто низко над нами пролетали наши штурмовики, обстреливая из своих пушек вражеские колонны, нанося фашистам большие потери. Большие затруднения в переправе наши войска испытывали из-за частых налетов пикирующих бомбардировщиков, а так же от интенсивных артналетов противника с противоположного берега. Превосходство в численности и интенсивном ведении огня нашей артиллерии над немцами сыграло решающую роль в переброске частей через реку. К концу дня чувствовалось, что противник стал слабо реагировать на скопление войск и форсирование реки. Причиной этому являлось то, что наши войска на других направлениях прорвала оборону, угрожали немцам их окружением, поэтому сравнительно легко была прорвана на нашем участке оборона немцев с преодолением водной преграды. Переехав на своей грузовой автомашине по понтонному мосту реку, я, ком. взвода связи ст. лейтенант Сергей Виноградов, техник по ремонту радиостанций лейтенант Ежик с группой разведчиков и связистов разместилась в одном из пустых домов на краю города. На берегу реки были видны траншеи немцев, из которых уже стрельбы не слышалось. К вечеру колонны советских войск, прогрохотав по улицам города, ушли вперед, а мне начальник штаба приказал ожидать одну отставшую от колонны автомашину штаба. Дожидаясь ее, мы решили воспользоваться передышкой, пообедать у, привести себя в порядок. Мы со старшим лейтенантом Виноградовым и лейтенантом Ежиком устроились па обед в одной из комнат, а сержант с солдатами в другой, им я разрешил перед обедом принять по сто грамм спиртного, так, чтобы быть в хорошем настроении. Стояла непривычная для нас тишина, не слышно ни стрельбы, ни разрывов. Но вот, в разгар нашего обеда мы с улицы услышали выстрелы и крики часового, бросив свой обед, все выбежали из дома, захватив свое оружие, и гранаты. Часовой, возбужденный от происшедшего, доложил, что со стороны траншей его обстреляли из автомата или винтовки, но к счастью в него не попали. Мы поняли, что в траншеях остатки отрезанной группировки немцев, которые хотят прорваться к своим частям, но для осуществления их цели мы для них являемся препятствием. Мы принимаем решение: выбить из траншей немцев, не дать им вырваться из западни, в которую они попали.

Определив, как действовать в данной сложной ситуации, чтобы вытеснить огнем своего оружия фашистов из траншей к реке, мы разделились на группы. Сержант Логинов со своей группой в три человека, я с другой, и старший лейтенант с третьей разбежались по ходам и переходам траншей и стали выбивать при помощи имеющегося у нас оружия из траншей немцев. Скрываясь в траншеях, они отстреливались из стрелкового оружия, оказывая сопротивление, завязался настоящий бой. Мы не предполагали, что имеем дело со значительной группой немцев. Свист пуль, автоматная трескотня, ружейная стрельба и взрывы гранат продолжались минут пятнадцать. Мы действовали с двух сторон и немцы могли отходить по траншеям, как мы и предполагали, только к реке. Расположение траншей было запутанное и ориентироваться по ним было сложно. Наш ориентир был река. Трудно описывать ход боя, каждая группа действовала самостоятельно, поддерживая друг друга. В одной из траншей, которая выходила в главную траншею переднего края, я потерял ориентировку и бдительность, решил приподняться из траншеи, чтобы осмотреть сверху расположение траншей и определить обстановку, как сразу чем-то меня ожгло. Я увидел, что в метрах двадцати из траншеи по мне в упор стрелял немец из автомата. Ив тот же момент, когда я еще не успел сообразить о случившемся, по этому немцу из-за моей спины кем-то была выпущена автоматная очередь и немец свалился в траншею. Это спас мне жизнь разведчик младший сержант Расказенко, который по траншее следовал за мной и вовремя увидел стрелявшего немца, тут же автоматная очередь сразила фашиста. Мне опять повезло, так как у немца затвор автомата был поставлен на одиночную стрельбу, а не на очередь. Только после боя я определил, что пуля из автомата прошла у меня под мышкой левой руки, не задев тело, прошила на мне одежду, сделав в ней дырку. Бой продолжался минут тридцать. Отдельные немцы, прижатые к реке, видя свое безвыходной положение, стали выскакивать из траншей, на берег реки, бросая свое оружие, поднимали руки, а один из них попытался бежать по льду реки, но провалился под лед и с трудом выбрался на берег, дрожа от холода или от страха. Стрельба из траншей продолжалась уже реже, но угроза прорыва немцев еще оставалась. Человек пять фрицев, что смогли выгнать из траншей, согнали в группу подальше от места боя и окружили. Мы все так были возбуждены под влиянием этого боя, а еще подогретые спиртным, стали осматривать фашистов, обнаружив у них спрятанные за спиной под поясом «парабэллы» (немецкие пистолеты) и посчитали, что немцы этим спрятанным оружием, могли в какой-то момент нас обстрелять. Наш лейтенант (мастер по ремонту радиостанции) в бою был ранен в плечо, все это усилило нашу ненависть к фашистам, и мы решили их расстрелять.
Был уже вечер, надо было что-то предпринимать, я дал своим разведчикам команду отойти от окруженной группы и открыть по ним огонь. Автоматные очереди огласили надвигавшуюся темноту, немцы, сраженные автоматными очередями, падали, слышны были крики и стоны, но у нас в то время не было к фашистам никакой жалости, мы видели в каждом немце ненавистного врага, которого надо уничтожать, неотразимое возмездие, таков был приказ.

Убедившись, что вся группа расстрелянных нами немцев лежит мертвой, мы не задерживаясь, покинули наше временное прибежище и на автомашине устремились догонять наши передовые часта, так и не дождавшись отставшую штабную машину. Со стороны реки из траншей все были слышны автоматные очереди и ружейная стрельба оставшейся еще там какой-то части немецкой группировки.

Вспоминая об этом эпизоде, я постоянно виню себя в бессмысленном, безжалостном расстреле этой группы немцев.

Двигаясь по еще замерзшим дорогам западной Польши, можно было видеть такие страшные картины, когда на дорогах валялась размятые танками и машинами тела людей, коней, коров, разбитые повозки, машины и. другой скарб. Нетрудно было догадаться, что это поспешно уходили колонны немецких беженцев в глубь своей территории от наступающих наших войск, но бронированные советские части, особенно танковые колонны, настигали беженцев и врезались в их массу, больше всего это происходило в ночное время, когда колонны беженцев двигались, прикрываясь темнотой от налета советской авиации.

В одном из населенных пунктов, в хорошем двух этажном доме кратковременно остановился передохнуть после продолжительного передвижения в наступлении войск командир нашей минометной бригады, находясь в непосредственном контакте с командиром того стрелкового соединения, которому бригада придана для огневой поддержки в наступлении. В командный пункт командира бригады входили отдельные работники служб и штаба бригады: адъютант ст. лейтенант Пушкин (ранее, до назначения меня ком, взвода разведки, эту должность занимал начальник разведки бригады майор Федоров), помощник начальника штаба майор Дьяконов, начальник связи с двумя радистами, ординарец, я - командир взвода разведки ст. лейтенант Мужиков с шестью разведчиками, вооруженными автоматами, карабинами, гранатами и даже ручным пулеметом. Этот командный пункт непосредственно постоянно поддерживал связь по радио или кабельно-проводному телефону с штабом и полками.

Командир бригады полковник Ушаков, впоследствии генерал, Герой Советского Союза, был без левой руки, которую потерял в первые дни войны. Командир бригады подчинялся только командующему артиллерией 1-го Белорусского фронта маршалу Казакову, так как 35-я гвардейская отдельная минометная бригада была резервом командования Фронта. У генерала Ушакова особенно была большая ненависть к немцам за потерянную руку, это можно было заключить из того, что, покидая после кратковременной остановки немецкий дом, он лично поджег в доме вещи, а от них загорелся весь дом.
Фашистские войска терпели большие потери и отходили за р. Одер, последний оборонительный рубеж Берлина. Шли в бой его последние резервы, а они пополнялись после тотальной мобилизации пожилыми людьми и даже детьми и подростками.

Несмотря на свое явное поражение, фашисты отчаянно сопротивлялись, мы часто попадали под их бомбежки и обстрелы. Вот, двигаясь через небольшой лесочек, неожиданно попали под бомбежку и обстрел "мессеров" (пикирующие немецкие самолеты). Остановив машины и рассредоточив их, мы разбежались по лесочку, подальше от машин. Каждый искал себе какое-нибудь укрытие, чтобы спастись от обстрела с самолетов, но поблизости укрытий не было. Я упал под дерево и крутился по земле вокруг него, заслоняясь стволом дерева от пулеметных трасс. Пули впивались в сосну и землю, от дерева летели щепки, но к счастью меня не задели. Я не помню, кто-то из нашей группы был ранен. Таким налетам авиации наша группа подвергалась на всем пути.

На одной из дорог, у населенного пункта, нам встретилась группа ребят лет по пятнадцать, одетых не по размеру для них в немецкую солдатскую форму, они испуганно смотрели на проходившие сов. войска с грозной техникой, многие из них держали свои винтовки вниз стволами и плакали. Ребята-солдаты не решались расходиться, были растеряны и подавлены. Подойдя к ним (один из нас говорил по-немецки) мы узнали, что они жители ближайших населенных пунктов, призваны в армию в этом месяце, некоторые из них бормотали, что Гитлеру капут. Взяв у этих вояк винтовки, мы приказали им разойтись по своим домам. Они с такой радостью на лице поплелись к своим населенным пунктам, смотреть на них в это время было очень жалко. И еще, у своего полуразрушенного дома стоял старик, не скрывая своих слез плакал и что-то кричал, из его слов можно было понять, что «Гитлеру капут». Он, видно, в душе проклинал Гитлера, который принес им вместо обещанного процветания горе и страдания.

// www.iremember.ru

За паршивых пять процентов.

Карьер Камыш-Бурунского железно-рудного комбината, уч. «Е», г. Керчь.
Осень 1982 года.

Ну, не знаю, как там у вас, а в Крыму сентябрь - это ещё не осень, а позднее лето. Бархатный сезон, как говорят курортники. Но что нам курортники, мы в Крыму живём и работаем, а не приезжаем отдохнуть.
Интересно, вот как представляют себе большинство граждан жизнь в Крыму, а? Наверное, так: утром - пляж, днём - ресторан, вечером - дискотека. Ка-а-роче, вся жизнь - сплошной курорт. Нет, уважаемые, не так. Рано утром встаёшь, в переполненном автобусе добираешься на любимую работу, пашешь там целый день на крымской жаре, а вечером, придя с работы, впрягаешься в домашнюю работу. Как и многие работники нашего комбината, я жил в селе, а значит - огород, сад, виноградник, птица, скотина. Дом опять же заботы требует: печь растопить, если холодно, стены побелить, двор подмести, забетонировать, если треснуло где покрытие, забор и калитку подкрасить. Только успевай поворачиваться. Да, если будет время - можешь сходить в кино или на дискотеку. Несколько раз за лето даже на море выбирался, оно рядом, полчаса езды на автобусе.
Ну вот, а теперь плавно к сюжету перейду. Эта история о противостоянии двух начальников карьера: начальника участка и начальника смены. Сам карьер, участок «Е», находился сразу же за нашим селом, хотя формально был городским предприятием. Поэтому неудивительно, что в карьере работало много моих односельчан.
Первого начальника звали (все события и имена подлинные) Серёжа Иванов. Ни за что не угадаете его национальность! Как? Не может быть!!! Правильно, несмотря на фамилию, он был евреем. Причём, с характерной носатой внешностью и соответствующим акцентом. Вас это не трогает? Нет? Вот и меня тоже. Я бы и не вспоминал об этом никогда, если б он постоянно не напоминал об этом.
При любом споре, конфликте, он бил себя в грудь кулаком и кричал: «Моя жидовская морда этого не допустит!» А конфликтовал он часто и много, уж очень беспокойный был у него характер. Иванов был фанатично предан работе, причём бескорыстно. Сейчас бы его назвали трудоголиком. Если б хотя бы часть своей энергии он направил на своё обогащение, как многие другие начальники, он бы уже давно стал миллионером и перебрался в Израиль или Штаты. Там его недюжинную энергию и хватку оценили бы. Но Серёжу, как за глаза фамильярно называли его в карьере, личное обогащение не интересовало. Он ходил в стареньком, но приличном костюмчике, летом - в простой рубашке. Аккуратен был и бережлив Серёжа. Машины у него тогда не было, зато был велосипед. Так вот, об отношении Серёжи к работе. Как-то раз он на своём велосипеде подъехал к карьеру не от села, а со стороны поля. Залёг в лесополосе неподалеку от карьера, замаскировался. И стал наблюдать в бинокль за работой карьера, записывая результаты наблюдений в тетрадь. Когда подъехал под экскаватор первый БЕЛАЗ, во сколько они встали на перекур, сколько курили, когда начали обедать, когда закончили, во сколько пошабашили. Всё это он потом представил директору комбината. Из его разведдонесения выходило, что самосвалисты половину смены не работали, а валяли дурака, чтоб не сбить расценки. Разразился скандал, водителей взгрели по самое не балуй. А Серёжу возненавидели ещё больше. Но Серёжу это не волновало, он любил только работу.
Рабочие карьера боялись Серёжу, но не уважали. И прикалывались над ним часто. Как-то раз привёз Серёжу в карьер, к вагончику начальника смены (о нём речь чуть дальше). Забыл сказать, в карьере я был водителем дежурной машины, часто возил его по карьеру. Так вот Серёжа влетел в вагончик, а там дежурные электрики как раз обедали. А на столе стояла почти полная поллитровка с характерной наклейкой «Столичная». Атас! Серёжа рассвирепел:
- Пьянство!? В рабочее время!? И начальник смены заодно вами? Все будете наказаны!
- Да вы чо, - сказали ему мужики, - какое пьянство? Кушаем просто, обедать только сели, пока взрывники по шурфам взрывчатку закладывают.
- А это что???!!! - возопил Серёжа, гневно указуя перстом на бутылку.
- Ах, это... Это вода.
- Что? Вода?
Серёжа взял бутылку со стола, понюхал. Потом капнул на ладонь, лизнул.
- В самом деле, вода.
Повернулся и молча вышел. Как только он закрыл дверь, в вагончик взорвался от хохота, словно и впрямь рвануло в карьере.
К вечеру об этом случае знал уже весь комбинат.
А теперь пора рассказать о втором начальнике. Непосредственно Серёже подчинялся начальник нашей смены Слава Гусятник. Хохол. А может и нет, тогда ещё не делали различий между русскими и украинцами. Да и язык был смешанный. Слава был молодой крепкий мужик, добродушный, с располагающей к себе обаятельной улыбкой. Славу, в отличие от Серёжи, подчинённые очень любили, души в нём не чаяли. Сколько работал с ним в одну смену, ни разу не помню, чтобы Слава кричал на кого-то из подчиненных. Ему достаточно было просто сказать: «Ребята, под экскаватором думкары с рельсов сошли, берём инструмент и пошли исправлять». И все моментально, без единого возражения шли за ним к составу с рудой, как пошли бы за ним в огонь и в воду. Для нас он был скорее не начальник, а старший брат - мудрый и терпеливый. Хотя некоторые в бригаде были намного старше его по возрасту.
А вот с начальством Слава, бывало, ругался, и очень крепко. Чтобы выбить оборудование или премию, или отмазать от беды кого-нибудь из своих подчинённых. Особенно часто он цапался с Серёжей. Серёжа ненавидел Славу искренне, всей душой, и давно бы избавился от него, да только отец у Славы был главный инженер комбината, а потому Славе были по хрену все наезды Серёжи. Но уважали, как я уже сказал Славу не за его отца, просто сам он был нормальный мужик.
И тогда Серёжа стал систематически ловить Славу на всяких мелких нарушениях. Один раз он засёк, что БЕЛАЗы не успели отсыпать вдоль края карьера предохранительную бровку. И тут же составил акт, по которому Славу лишили пятидесяти процентов премии. А надо сказать, что премия в карьере была значительная, побольше зарплаты. Так что по карману это был ощутительный удар. В другой раз Серёжа засёк, что Слава спускается в карьер не по дороге, а по откосу, что было строжайше запрещено по технике безопасности. Мало ли, вдруг откос осыпется. Но до спуска идти далеко, потому все часто спускались напрямую, надеясь на всемогущий авось.
Так вот, когда Слава спустился вниз к поджидающему его бульдозеру у состава с рудой, внизу его уже караулил Сережа, который подъехал туда со мной на машине.
- Ну что, по откосу ходим? На всех собраниях и планёрках за дисциплину и технику безопасности вопрос поднимаем, а сам нарушаешь? Вобщем, лишаю тебя ещё сорока пяти процентов премии.
- А чего ж тогда не все пятьдесят снял? - удивился Слава.
- А пять процентов я потом с тебя сниму, ещё за какое-нибудь нарушение поймаю, - обнадёжил его Серёжа.
- Знаешь что, - в сердцах сказал Слава, глубоко вздохнув. - Пошёл ты на хуй, мудак! И можешь снять теперь с меня за это последние пять процентов. Ради того, чтоб послать тебя, да ещё при свидетелях - не жалко!
А рядом стояли бульдозерист, электрики, машинист электровоза с помощником, и я к тому же.
Серёжа обиделся. Очень обиделся, аж краска по лицу пошла. Но остатка премии Славу не лишил.
Потом уже, в кабине моего ЗИЛа, он объяснил мне:
- Потом ведь по всему комбинату разнесут, что меня можно послать куда подальше всего лишь за пять процентов премии. От желающих отбою не будет.

РЫЖИК

Легче перепрыгнуть, чем обойти. Росту в нем сто семьдесят, а веса- сто три килограмма. Эти сто три килограмма он три раза подтягивает на одной руке.
Из одежды по этим причинам предпочитает тренировочный костюм и безразмерную кожанку.
Масть рыжая, веснушки россыпью, нос картошкой и над добродушнейшими глазками ресницы бесцветные хлопают.
И украшен этот пейзаж златой цепью на манер лорд-мэрской, однако висит на ней не ключ, а откровенный могендовид.
Если бы этот парнишечка (сороковник разменял) работал натурщиком у художников - антисемитов, мог бы зарабатывать неплохие деньги. Он и зарабатывает неплохие деньги, но немного в ином качестве. Начальником охраны в одной скромной московской фирме. Фирма свою деятельность не афиширует, но стоИт настолько неслабо, что организует всякие международно-культурные сборища и вбивает в благотворительность немереные деньги. А вот такие там ребятки с интеллигентными идеалами подобрались. Всё бывает.
И вот в этом -то городишке, где национальным видом спорта стала стрельба по движущимся мишеням, колорит а'ля рюсс, фирма эта крыши не имеет. Крышей работает Рыжик лично.
« Понимаешь, волк ведь в лесу - он не всех дерет подряд, тоже разбирается: зайчик там, барсук, олень. А вот стоит кабан, секач с клыками, боец. Тут серьезно подумать надо. Да ну его на хрен, еще неизвестно, чем кончится. Пойду поищу что - нибудь полегче...»
Тут он как-то в хорошем подпитии провожал друга с Казанского вокзала и только возвращается к ожидавшей машине - вечер, темь, - подходит милая девушка с сигаретой и осведомляется насчет зажигалки. Лезет безвредный пьяный толстяк в карман - и получает в лицо струю из баллончика. Уклониться он успел не совсем, нюхнул чуток газку и озверел. А периферийным зрением ловит: двое ребят уже подбегают к нему. Один поехал в реанимацию с переломом позвоночника, второй - с разрывом печени, девушка отделалась переломом руки. « Я всё-таки немного подстраховывал, чтобы не убивать. Ситуацию ведь я контролирую». Это оказалась мелкая банда молдавских гастролеров, которую три месяца «не могли» взять.
Всегда симпатичен контраст: Внешне человек не может ничего, а на самом деле - всё. К Рыжику надо присмотреться - тому, кто понимает, чтобы учесть, что толстые ручки у него в запястье шириной с колено и неплотно прилегают к бокам - под жиром мышцы мешают, и славные глазки иногда принимают выражение, по сравнению с которым актер в роли убийцы - это мать-героиня.
Из кадров он уволился в тридцать семь лет. Спецподразделения рассыпались. Последняя должность его в армии была - инструктор рукопашного боя группы « Альфа». На минуточку. Это трудно себе представить, ЧТО должен уметь человек, чтобы в группе «Альфа» быть инструктором рукопашного боя.
Так вдобавок этот еврей-толстяк-убийца-супермен женат на кореянке. Это не совсем обычная кореянка. Ее дедушка( в переводе с корейского на более доступный нам японский - сэнсэй) до сих пор протыкает пальцем стены, разбивает взглядом бутылки - и тому подобные восточные развлечения. Вы много встречали евреев -альфовцев, которые в отпуск ездят на деревню к дедушке в Корею и там совершенствуют свое рукомесло, как дань родственному уважению? Дедушка мечтает, чтобы Рыжик переехал в Корею, и было кому передать свою школу боевого искусства но Рыжик не хочет в Корею насовсем, потому, что там нету евреев и не с кем поспорить о Талмуде и ТАНАХе.
А дедушка души не чает во внуках, рыжих и узкоглазых. Можете себе представить эту гремучую смесь!
Сам-то Рыжик в детстве был существом кротчайшим и забитым. Родом он из местечка под Винницей, классическая черта оседлости. И его собственный дедушка был отнюдь не бойцом. Близко не. Его дедушка был цадик. И не просто цадик, а какой-то уже в особенности почтенный цадик, к которому еще в старые времена знающие люди приезжали со всей Украины, чтобы потолковать о разных святых, но спорных и малопонятных вещах.
Взгляды на святость у дедушки были свои. И он вбивал их во внука в буквальном смысле слова - палкой по хребту. Невинный хребет отдувался за непослушную голову, которая не успевала вмещать трехтысячелетнюю иудейскую мудрость в дедушкиной интерпретации. Мудрец был хил, но крут . Легок на слово и тяжел на руку.
Тору требовалось знать так.
Дедушка раскрывал книгу наугад и накалывал любое слово иголкой. Нужно было продолжать читать текст наизусть со слова, проколотого не на этой, а на обратной, невидимой стороне листа.
Имея натурой копию дедовской, мальчик уважал Писание, но категорически не принимал то, что ему не нравилось. Не нравилось ему уложение о наказаниях, а в особенности его неукоснительное применение. Два полушария юного мозга работали в двух диаметрально противоположных направлениях: одно учило хитросплетения иудейского Закона, а другое алкало мести и торило пути к ее осуществлению.
Поднимать руку на дедушку - цадика было решительно невозможно, но нигде не написано, что нельзя бить всех остальных. Но можно-то оно можно, да кто ж ему даст? Он пробовал бить других мальчиков, менее преуспевших в учении, и в жизни стало одним горем больше: теперь его били все. Хилость и агрессивность - малоперспективное сочетание.
Тем временем мальчик пошел в школу, а в школе были спортивные секции, а в спортивных секциях был недобор, и его взяли на вольную борьбу - для пополнения списка. И вот там он, пыхтя и скуля от злости, стал возиться на ковре, изворачиваясь и напирая на противника всем своим петушиным весом. Он стал бегать, заниматься гантелями, а наибольшее наслаждение доставляло ему подтягиваться рано утром на дедушкином посохе, положив его на открытые двери кухни и сортира. Это был утонченный и даже философский род мести - превратить орудие наказания в орудие своей силы.
В борьбе плохо одно - противника нельзя треснуть. А секции бокса в школе не было. И в четвертом классе, получив третий юношеский разряд по борьбе, он стал ездить на бокс в райцентр. В пятом походя лупил полшколы,и из этой школы его в конце концов исключили вообще за рецидивистское хулиганство - была такая мера наказания.
Тут мнения в семье разделились. Мать плакала, отец держался за голову, зато дедушка встал горой в поддержку, беспрекословно заявив, что будущий великий цадик, надежда семьи, таки должен уметь за себя постоять среди неверных и идиотов, а все эти ложные школьные премудрости его, в сущности, только отвлекают от истинного знания.
Но поскольку учиться все-таки надо, результат этого неординарного коллоквиума оказался вполне в традиции соломонова решения : вундеркинда и хулигана поместили в областную спортивную школу-интернат.
О! Бодливого козленка пустили в огород. В шестнадцать у него были первые взрослые разряды по боксу, вольной и самбо, в семнадцать он стал чемпионом области среди юношей, в восемнадцать был кандидатом в мастера, и его взяли в армию - не за спортивные успехи, разумеется, а на общих основаниях.
На общих основаниях он не прослужил ни одного дня. Сначала естественным путем его зачислили в спортроту, оттуда забрали в спортроту округа, однако, после выигрыша окружного первенства, выдернули как бы вбок - в спортроту ВДВ, откуда перекинули в спецназ, где недолго погоняли и промяли, как в молотилке, и перевели в часть, условно называемую особым отдельным диверсионным подразделением.
Вот там уже всерьез стали учить убивать всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Если серьезные курсанты-десантники сдают зачет по владению саперным и шанцевым инструментом в качестве холодного оружия, то элитного класса диверсант - это кошмарный сон общества противников смертной казни и предмет черной зависти трюкачей Голливуда. Он рубит руку листом бумаги, за семь метров метает щелчком в горло бритвенное лезвие и является тем бойцовым зверем, который есть тактическая единица сам по себе.
В семьдесят втором году их всемером кинули в Венесуэллу выправить положение у прокоммунистических партизан и взять один городишко, так уже по дороге они напоролись на два взвода американских рейнджеров, и стало у США двумя взводами рейнджеров меньше. Их ребятки были во Вьетнаме, в Анголе, в Индонезии - солдаты Великой Империи. Ага. Впереди пятьдесят лет необъявленных войн, и им подписали контракт на весь срок.
« И вот значит, в начале осени семьдесят третьего опять переводят меня в некую отдельную сводную роту хрен знает какого неясного назначения. Комиссия, анкеты. И в лагеря - притереться на взаимодействие.
Странная какая-то рота попалась. Я вожу всё, что ездит, и стреляю из всего, что заряжается. А тут и спецназ, и морпехи, и саперы - ни хрена не понять. И дрючат нас на протыкание обороны и уничтожение управления и связи. При чем тут я?! Это чистая задача десанта.
И тут оказывается, что есть еще занятия по языку. И не по какому-нибудь, а представьте себе, по ивриту! Ни хрена себе, думаю. Ага. И нас на иврите двое - я и еще один парнишечка с гебраистики Института военных переводчиков. Я еще смотрел - что за несколько козлов бестолковых, как это чмо сюда попало?! Так еще двое знали арабский.
Ну че, это уже проясняет картину. Можно понять.
В конце сентября нас всех переодевают в штатское, сажают в самолет и вылезаем мы в Одессе. Сажают по машинам, везут. Куда везут - естественно ,не знаем ,но догадываемся. Можно представить.
Ночь, порт, пароход, трюм - закачало. Поплыли значит.
Из трюма не выпускают, пищу доставляют, качать крепко стало, отдельные личности блюют. Материмся. Скучно.
Качать перестает, опять же ночью. « На выход! Вольно, не в ногу». Трап под прожектором, крытые грузовики у стенки и насмешливый голос из темноты: « И этих укачало!».
Привезли в какую-то пустыню под звездами, построили, переодели в непонятное обмундирование и еще выдали сверху какие-то белые бурнусы. Ну-ну. Ждем, когда скомандуют верблюдов седлать, мля! Засекретили...
Подходит какой-то хмырь с носом и усами. Нос морщит, усами шевелит. Среднее между клоуном и тараканом. « Мля, на кого вы похожи... какой долбак вас так одел?.. Шлют тут не спросясь! Ложись! Ползком!»
Ползем. Да, что, думаю, за херня такая.
« Стой! Кругом! Лечь на спину! Ползком!» Ползем на спине, такой кроль по барханам. Грюпнулся он что ли?
- Хорош! Ну-ка... Ну, вот, хоть не так вас в темноте видно в этих саванах. В грязи б вывалять, да нет ее здесь, мать их. Так , Сварщики есть среди вас?
Вопрос идиотский. «Сварка» - крупнокалиберный пулемет, чего ж из него не стрелять, но мы ж не специально пулеметчики. И тут один голос подает:
- Я сварщик.
- Слава Богу. Пошли со мной. Так, разобрались в колонну по четыре, правое плечо вперед, шагом марш!
Приводит в какую-то траншею, сварщика тычет к пулемету.
- Видишь - вот там огонек? Погаси-ка мне его.
Тот мнется и говорит:
- Да я вообще-то из пулемета не умею...
- Что-о? - скрипит наш усатый Карлсон. - А что ты тогда умеешь? Ты вообще кто такой?
- Так сварщик я.
- Так какой же ты на хрен сварщик? Ты чо вообще умеешь? Ну, прислали котят на мою голову!...
- Варить умею. Любые сплавы. Сварщик пятого разряда.
Мы валимся на дно траншеи и хохочем. Нет, это спектакль, за это деньги надо платить!
- Тебя откуда такого взяли?!
- Отдельный саперный инженерный батальон.
- Ну, сука, я чувствую, вы мне тут навоюете. - Капитан тычет из станкача в огонек длинной очередью, там гаснет. - И всего-то делов.
А мы что? Спрашивают - отвечаем , не спрашивают - молчим. Не такая часть, чтобы рассказывать кому ни попадя что не надо. Пусть наверху разберутся, что да как и куда нас сунули.
Наверху разбирались еще сутки, и за эти сутки нас выставили в оцепление полигона. Пока вели ,по косвенным приметам наши арабисты сообщили, что мы вероятнее всего в Египте. Точно, в Египте. Логично.
На полигоне наши специалисты демонстрировали в действии новую ракету класса «Земля-воздух» по низколетящим целям. Видимо, ракета была из тех, вместо которых арабы просили потом прислать им ракеты класса «Земля -самолет». Либо же она работала по очень низколетящим целям, выбирая их по принципу меньшей высоты. Потому что самолет - мишень прошел квадрат без всяких помех со стороны этих зенитчиков. Зато где-то вдалеке ехал по гребню бархана «газик» с наблюдателями, так ракета разнесла его в мелкую пыль. Действительно, летел очень низко.
Очевидно, инцидент разобрали с тщанием и оцеплением тоже поинтересовались, потому что у носато-усатого капитана нас забрали. Прощался он с нами ,как с родными и всё жалел за неумелость.
А началась ночью какая-то буча, из-за Суэцкого канала стрельба, раздали нам вооружение до зубов, вплоть до станковых гранатометов, поставили уже нашему собственному командованию задачу, и - по машинам, через понтон на Синай, утром ждать задачу по рации.
При этом воды, как водится, по фляжке, и воду мы самостоятельно набрали в пару бочек, слив нахрен солярку. Воняет, но жить захочешь - напьешься.
Однако утром задачу нам не поставили, а напротив - запросили обстановку. Докладываем : обстановка спокойная, пляж чистый, жаль ,что купаться негде. Приказ: укрепить и ждать.
Много ты на ровном песке укрепишься. Ждем. Днем: «Ну как?» - « Загораем» - « Ждите».
Так и переночевали. А на рассвете слышим рычание : танковые моторы. Приготовились к бою на всякий случай, запрашиваем наверх: так как, что ? Ждите, отвечают. Мы-то подождем, так танки идут. Ах, как, что, откуда, сколько? А уже видно: до хрена. Не менее полка, отвечаем. И получаем задачу: оседлать стратегически важное танкоопасное направление, держать и не пущать.
Нет, ты понял юмор? Собирать суперэлитную часть в качестве противотанкового заграждения. Вам привет из сорок первого года!
Ну что ? Мин у нас нет, а если бы и были - ставить их некогда. Рассредоточились по гребешкам, загнули фланги, выделили резерв. Прикинули, как они будут пытаться нас обойти, как выгоднее пройти к переправе, которая теперь, стало быть, за нами. Ящики и всякое барахло навалили на наши ямки - заместо блиндажей.
Подпустили.
А они бодро так из башен торчат, люки водителей открыты, и головное охранение идет вплотную к походной колонне. Только что музыка не играет, мля. А у нас ПТУРСов четыре штуки.
Бздеть нечего, нам надо задержать их всего на час, и авиация поможет, и противотанкисты через час подойдут. Но взаимодействие в бою у израильтян и Египта налажено по-разному, и эту разницу мы ощутили на себе немедленно.
Потому,что самолеты над нами прошли в две волны не египетские. А израильские. Первая волна, как мы узнали позднее, а поняли раньше, разбила аэродромы и сожгла на земле авиацию. А вторая очень профессионально, судя по всему, разнесла переправу.
Пока она разносила переправу, мы под шумок подпустили танки на семьсот метров и врезали со всех стволов. Шесть штук сожгли сразу - головное и боковое охранение.
Остальные попрятались за барханы и стали по нам бить. Но, во-первых, танковая пушка хороша тем, что траектория у нее настильная, это не миномет, и снаряд далеко-о-о за барханом рвется. А во вторых, танк - корова здоровая, его видно хорошо, а из него - плохо.
Пока они так постреливали, мы выдвинули с флангов две группы вперед и еще три машины им сожгли.
Тогда они справедливо решили пустить вперед пешую разведку. Не учли они только одного - что у нас каждый третий - снайпер. Перещелкали с одного выстрела.
Хрен с ним, решили, видимо : раз такие храбрые и упрямые - обойдем. И стали обходить нас справа.
Сожгли двоих ПТУРСами - перестали обходить.
А уже солнце палит, день вовсю, воду с соляркой хлебаем. Но только двое легкораненных и боеприпасов до хрена.
Подобрались они за ближайший бархан, помахали белой тряпочкой и принялись орать:
- Эй, русские, кончай воевать! Вам-то здесь что? Гарантируем : вода, свобода, возвращение домой хоть завтра.
Наш арабист орет в духе,что арабы не сдаются, святую землю освободим, смерть собакам! Из-за бархана лопаются от хохота и отвечают:
- Мужики, кончай лапшу на уши вешать! Арабы, как же! А то мы не знаем, кто как воюет! Сколько вас там? Откуда будете, землячки?
Тут я ору на своем безупречнейшем иврите, что оборону держит противотанковая бригада, подходы минированы, и не фиг им тут ловить, сожжем всех. Со всеми ругательствами, которые я знаю, а знаю я их много, потому, что дедушка-покойник не ограничивал себя не только в руке ,но и в языке.
Короче - двинули они массой на наш левый фланг, и быстренько двоих головных мы сожгли остатними ПТУРСами. На чем наступление и прекратилось.
Если бы мы так берегли свою живую силу и технику - до сих пор бы стояли под линией Маннергейма.
Так весь день с утра до вечера перестреливались потихоньку , а вечером сообщили по радио, что боеприпасы подошли к концу, держать нечем, в рукопашную на танки не пойдешь. Или подбросьте - или отводите. Отвечают - постарайтесь ночь их не пускать, а там давайте к берегу - плавсредства перевезут.
В поту, песок под одеждой, мозги плавятся - а тут ночь, прохлада, чего не повоевать.
Они ночью попробовали обойти нас с двух сторон подальше. Но теперь сравни, как виден в ночном прицеле раскаленный танк и как поймать в него голову над барханом. Еще пару сожгли - и они успокоились.
Посветили ракетами , попалили последним для острастки - и бегом к каналу. Из плавсредств плавает у берега разве что дерьмо. Побросали в воду всё, кроме личного оружия - и вплавь.»
За эту командировку Рыжику дали Красную Звезду. Хотя его старший лейтенант получил Героя.
В семьдесят девятом за афганскую командировку он получил Красное Знамя, будучи уже офицером в «Альфе». Затирали, подполковника не дали, и в конце концов это ему надоело.
А там начались новые времена, предпринимательство, общества еврейской культуры, и стал он цивильным человеком, хорошо зарабатывающим и уважаемым членом правления Московской еврейской общины. Абсолютный язык, абсолютное знание предмета и необыкновенная общительность и пробивная сила.
И вот на праздновании Дня независимости Израиля, на приеме в посольстве по этому случаю, сидит он за столом как раз напротив знаменитого ветерана посольских дел в СССР, лично посла Арье Левина. Пьют, закусывают и приятно беседуют о разном. И Арье Левин, человек резкий и крутой, несколько даже неприятно удивлен тем, что у Рыжика классический иврит чище, чем у него , а знаний в Законе бесспорно больше. И после очередной рюмки переводит мужской разговор на табак ,вино и оружие.
И Рыжик, хлопнув крепко, рассказывает ему эту историю.
Арье Левин долго молчит, чернеет лицом. Протягивает руку к бутылке водки и наливает ему не в рюмку, а в фужер. И себе в фужер. Мрачно чокается и выпивает. И после этого произносит :
- Парень, ты сейчас насрал мне в душу. Ты клянешься, что вас было семьдесят ?
В октябре семьдесят третьего года подполковник Арье Левин командовал головным батальоном в бронетанковой дивизии « Бен-Гурион», которую Рыжик с ротой и держал сутки.
Вот так становятся друзьями.

Михаил Веллер.( Олма - Пресс 1999.)

-

Аморалка или мужская лирика

Navalbro как в воду глядел. Это профессиональное что-то. У меня на этот вечер план - набраться. Историю вот выложу чтобы КБ ее цензурой вырезал и пойду приму пару - тройку стаканов выше ватерлинии. Вот почему.

Средняя статистическая тетка в ю-эс оф эй тянет на полтора центнера как в убойной массе так и в тротиловом (пивном) эквиваленте. Средний ю-эсэйный же пацан столько выпить зачастую не состоянии посему поставки заграничных невест контейнерным способом - прибыльный бизнес. Страшны среднестатистические и опасны как танки. На таком фоне даже повальная чопорность и ханжество выглядит терпимо. Все же, бывает, напарываешься на точки за кривой нормального распределения. Чем дальше тем чаще. Похоже экономический кризис ударил по калорийности пайка. Или я просто старею.

Было это летом 2001. Я тогда еще правильный, скромный и застенчивый был. Клиент гундел. Летели с коллегой в Даллас пресекать гундеж контрольным выстрелом в пузо и восстанавливать репутацию конторы. Коллега - самая что ни на есть среднестатистическая тетка, и к тому же манагер. Я приставлен для технической поддержки, значит, в торец кому технично стукнуть, если что не то спросят. Поздний рейс. Силой духа слеветировал полумертвое тело через контроль на посадку в маленький региональный Эмбраер и упал в свое кресло у прохода мечтая забыться. Ша посплю - подумал Штирлиц, неведая что Обломфюрер Херр Сканает был уже начеку, жрал трофейный мармелад и замышлял пакости. В проходе появилась стюра - флайт аттендант. Рыжая бестыжая.

Бывает же такое. Все при ней, глаз не оторвать, как для меня под заказ делали. Черная магия прямо таки. Снесло варягу башню с первого взгляда. Истерзаный непосильным трудовым днем мозг дремал и ваще слабо перехватывал. Видеосигнал пошел низом, напрямую в органы. Орган на обстановку среагировал как положено и вопрос сразу поставил ребром. Опаньки. Люди кругом, а тут в штанах змей шевелится, шантажирует, гад. Коллега моя, через проход, на меня косится начинает - на свой счет еще воспримет тогда капут мне с северным сиянием. Прижмет где в углу. Клиника. Попробовал послать в орган директиву типа несеръезно, отставить, порутчик - не тинэйджер уже озабоченный, тридцатник на носу, дома жона ждет и все такое. Куда там. Устойчивая эрекция.

Пришлось задрать колено к подбородку и срам журнальчиком прикрыть. Курс медитации опять же - думаем о всем холодном и зверском - например о слонах в проруби - что за дурь - остыньте, гусар. Вроде присела - не видать ее. Отпускает понемногу.

15 минут в воздухе - полет нормальный - ситуация под контролем. А вот и нет. А вот и шиш. Эта бестия рыжая через весь салон вышагивает - заметила взгляд мой сверлящий - улыбается. Подавленный обстрелом вжимаюсь в кресло как пехотинец. У, блин, всяко зацепило. Бедром. И парфюм непростой воображение взбудоражил. Змей встрепенулся, колено вобрат на спинку кресла взлетело. Тетка коллега через проход как-то нехорошо нахмурилась. Ну сколько можно... Бестия вернулась - ящик с напитками катит. Наклонилась. Вам чего спрашивает. А голос поставленый ровный сладкий зверя во мне будит. Добила. ...Воды, сестра... Дала мне стаканчик. Со льдом. Этот бы лед ...

Цедю водичку, в потолок как идиот смотрю. Не могу. Обратно плывет с чемоданом своим железным - всех страждущих напоила, мать Тереза. Коленкой по локтю мне ширкъ. В нервы электричество, искры из глаз, водичка не в то горло, стакан из рук. Водка была бы не выронил. На штаны да на самое интересное место. Эта еще развернулась и с салфеточкой ко мне - ой сорри, лапками своими да за живое... Не лезь, не трожь, кричу, под напряжением, убъет же... Ноль внимания. Как разобрала что к чему не сдержалась, фея воздушная - прыснула.

Сконфузился я. Не случись этого контакта третьей степини, хоть на ужин бы где пригласил и отказ бы принял с достоинством. Нельзя так. Какое уж тут облико морале с этим удавом. Маньяк я теперь выхожу и только. Сели по графику. Стюра сидела на своей откиднушке и прятала лицо в ладонях. Толи смеялась толи плакала. Выполз я в рукав в Далласе эротически хромая и готовый застрелиться. Не застрелился - напился только в баре в отеле в цугульку и два дня не с кем не разговаривал.

Судьба она ж злодейка. Сегодня в маркете стюру ту встретил. 3 года прошло, а она вся такая же реактивная. С благоверным. Не опознала или виду не подала. Один удав - пойду напьюсь. 38 попугаев пусть стреляются. Может еще где пересечемся - в жизни всяко бывает.

ПРЫГАЮЩИЕ КОРАБЛИ
UPSHIPS
Сыну

И чудилась им мелодия "Рул, Британия"...

В нашем нынешнем понимании тридцатые годы прошлого столетия в истории США были годами наивности, но вдохновленности. Тогда всего двадцать лет разделяли гениальную фразу Черчилля о роли авиации в жизни человечества от наивной оценки ее профессором военной стратегии генералом Фердинандом Фошем, сказавшим в 1911 году: "Авиация - прекрасный вид спорта, но как инструмент войны - бесполезна". И в Америке эту точку зрения полностью разделяли, цитируя выдержку из статьи в журнале "Сайентифик Америкэн": "Предположить, что аэропланы революционизируют войну будущего, значит заниматься самым немыслимым преувеличением". Но прошли годы, и уже сами американцы поверили в истину слов, сказанных сэром Уинстоном в 1933 году: "Воздушная мощь может покончить либо с войной, либо с самой цивилизацией". Далеко позади был страшный опыт Первой мировой войны... А впереди был Пирл Харбор и еще более страшная бойня, но кто мог это знать?
Никто. Даже адмирал Уильям Стендли, медленно подходящий к вывешенным у стен Овального кабинета картам и схемам. Кивнув Президенту Рузвельту и присутствующим на заседании кабинета, Министр ВМС США начал доклад о состоянии флота и его задачах:
- Господин Рузвельт, буду краток. Начну доклад с вопросов стратегии. Наша страна не знала вторжения последние 120 лет. Исторические оппоненты, Мексика и Испания, слишком ослаблены, чтобы считаться возможными противниками. Следовательно, задачи сил флота - исключительно оборонительные. Исходя из того, что вторжение на наш континент невозможно без захвата прилегающих территорий, считаю, что основная опасность исходит от мощных морских держав. Таким образом, позвольте предложить Вам два плана возможных боевых действий с наиболее вероятными противниками, которыми мы считаем Великобританию и Японию.
Сказав это, адмирал, ничуть не смутившись, присвоил возможному конфликту с Британией наивысшую "красную" степень и начал "страшный рассказ" о воображаемом вторжении войск Метрополии, высадившихся в канадском Галифаксе и развивающих наступление в направлении Буффало и Детройта. Адмирала несло, и уже скоро красные мундиры "мерзли на захваченной Аляске и обливались потом в аннексированной Панаме".
Но Рузвельт, улыбаясь, молчал. Не выдержал только его специальный советник Джейми Каунзенс, вскрикнувший:
- Позвольте, адмирал! Не слишком ли это сюрреалистично?!
Поэтому дальнейший доклад о возможном конфликте с Японией, которому Стендли присвоил "оранжевую" степень, никто всерьез не слушал.
- Захват Филиппин? Какая чушь! Для обороны Манилы мы держим достаточное количество армейских подразделений, да и линия укреплений на острове Корредигор непреодолима! Он бы еще об атаке Гавайев рассказал! - ехидно думали присутствующие.
Это президентское совещание закончилось, так и не став историческим. Америка, излечивающаяся от моральной и экономической депрессии, не могла дать адмиралу ожидаемого: Гуам было решено оставить без новых фортификационных сооружений, строительство эсминцев класса "Симс" и "Бенсон" было под вопросом. Нужна была жертва - программа флота, не пользующаяся одобрением ни самих флотоводцев, ни президента, программа, отказ от которой дал бы деньги на строительство новых кораблей.
- Дирижабли? - подумал Стендли, - Уила Моффета больше нет, а только он мог защитить свое детище. Решено - с летающими авианосцами покончено!
(продолжение следует)