Аргонавты наоборот



После первого курса будущим подводникам светит один единственный раз в своей службе пробороздить морские воды в надводном положении вполне долгий срок. А называется это - корабельная практика. Мероприятие для общего развития. Отработка морских навыков. И много другого...
Корабельная практика моего курса проходила в необычном режиме, и в необычное время. До этого, почти во все года, первый курс в один из летних месяцев грузили на учебный корабль "Перекоп", или на один из кораблей Черноморского флота и отправляли в "дальний" поход по Черному морю, с заходом в "иностранный" порт Варна, сопредельного государства Болгария. Ошалевшим до поросячьего визга первокурсникам надолго хватало впечатлений от видов Златых Пясков и сигарет "Мальборо" в свободной продаже. Походы в чуждые по идеологии капиталистические страны случались крайне редко. Но за год до этого курсанты единственного в Греции военно-морского училища заходили с дружественным визитом в Ленинград, где посетили наши морские вузы и естественно пригласили наши к себе в гости. Незадолго до того, в Греции пал режим "черных полковников" с которым наша держава состояла в не особо хороших отношениях, и приглашение посетить родину Аристотеля и Сократа пришлось по душе наши кремлевским руководителям. Надо было наводить мосты с новыми руководителями Греции. Решение о визите принималось на самом верху, и выбор штаба ВМФ пал на наше училище. Видимо по соображениям экономии. Чем гнать корабль вокруг Европы, легче отшвартоваться в Севастополе и через несколько дней уже на месте. Политические соображения перевесили все. Практику с лета перенесли на февраль, учебный процесс сдвинули на месяц, и как только мы вернулись с первого в своей жизни курсантского отпуска, корабельная практика началась.
Видимо наличие морских навыков у курсантов проучившихся только полгода вызывало недоверие, и посему первые две недели нам предстояло провести у пирса, на борту старого артиллерийского крейсера 68 бис проекта, а именно "Адмирала Ушакова". Эти корабли проектировались еще до войны, но в серию пошли только в 1948 году. Могучие красавцы, законная гордость флота, уже отслужили свое и потихоньку отправлялись в утиль. Делались попытки по американскому образцу модернизировать их под более современное оружие, над ними поэкспериментировали, а потом решили, что дешевле сначала законсервировать, а затем порезать на иголки. "Адмирал Ушаков", а по простому "Ушатый" как раз и находился в таком промежуточном этапе. После последней боевой службы его поставили у стенки, сократили экипаж и понемногу выгружали боезапас. Стоял "Ушатый" прямо напротив училища, на другой стороне бухты. Лично для меня, немало почитавшего в детстве литературы о подвигах русских моряков, утыканный со всех сторон орудиями "Ушаков" производил впечатление дикой, дремучей мощи в красивом летящем исполнении. Тем более разительным было отличие увиденного снаружи с увиденным внутри. Огромный боевой надводный корабль- это не просто вооруженный город на воде, это нагромождение палуб, трапов, переходов, помещение, кубриков, погребов закрученных и запутанных в невообразимый лабиринт. А если учесть, что корабль постепенно покидал экипаж, за порядком следили уже не так строго, перегоревшие лампочки не меняли, мусор убирался только на проходных палубах, а некоторые палубы просто обезлюдели, то этот лабиринт больше походил на гигантский, многоэтажный захламленный подвал. В первый же день, мой однокурсник Бондарский, снаряженный на камбуз бачковым, уйдя за обедом, был приведен матросами после ужина, в состоянии близком к истерике, грязный, мокрый, без нашего обеда и без своей шапки. На все вопросы, где он был, Бондарский нервно отвечал, что не знает, что шел прямо пока не уперся в тупик. Все остальное время искал выход наверх. По всем направлениям. Живых людей за все эти часы не встречал. Шапку с Бондарского сняли на одной из палуб. Причем он говорил, что не видел кто. Над головой открылся маленький лючок, вылезла рука, сняла головной убор и убралась. Вместе с шапкой. Вслед за Бондарским экзотики нахватались и мы. Для начала у нас украли все что могли. От зубных щеток до карасей. Найти похитителей было невозможно. Кто мог запомнить в лицо прошмыгнувшего в полумраке кубрика матроса? Да и их, несмотря ни на что, на корабле оставалось еще человек семьсот. Сможешь - опознай! А еще, попробуй, найди похищенное. Скорее сам потеряешься навсегда. Тогда я понял одну из флотских истин: на корабле можно спрятать все, даже другой корабль. Никогда, ничего не найдешь! Как утонуло. Поселили нас в проходных кубриках в корме. Первая же ночь познакомила изнеженное курсантское общество со вторыми хозяевами корабля- крысами. Гигантские, отожравшиеся на казенных харчах грызуны, в темное время суток считали себя полными хозяевами крейсера. Шорох шмыгающих по трубопроводам животных сливался в один довольно громкий звук. Не дай бог оставить что- нибудь съедобное на вечер, залезут даже под подушку. Спать приходилось, укрываясь одеялом и шинелью с головой, чтобы упаси господи из под них не выглядывали, какие- нибудь части тела. Крысы зверюги неприхотливые, особо в еде не капризные, могли и пожевать выступающие мясные конечности. Я же чуть ежа не родил, когда, извините, во время отправления естественных надобностей в гальюне, находясь в позе "орла", заметил вылезающую прямо подо мной из шпигата чудовищных размеров крысиную особь. Причем заметил я ее когда усы монстра находились сантиметрах в десяти от моего мужского достоинства. Кастрирование не входило в мои жизненные планы в ближайшие несколько десятилетий, поэтому в единый миг, я, как и был со спущенными штанами, отталкиваясь от стенок ногами, взлетел под подволок и там прилип. Крыса величаво и неторопливо осмотрела окрестности, ничего интересного не нашла и нырнув обратно в шпигат исчезла. Я же спустился вниз минут через пять, и сразу покинул гальюн, поклявшись заходить в него, только если совсем невмоготу. Кстати, гимнастическое упражнение, выполненное мной в минуту опасности больше повторить не смог, как ни старался.
Ничем особенным на "Ушатом" мы не занимались. А попросту, никому кроме наших начальников мы нужны не были. Курсант на практике - всегда головная боль для командира корабля. Или расшибутся, или напьются. И все камни на шею командира. А уж первокурсник, как ребенок- совсем дитя неразумное, лезет куда попало, не думая о последствиях, потенциальная ходячая опасность для всего личного состава корабля и служебных перспектив командира. К тому же, у всех на крейсере и так дел по горло, а тут еще мы со своим телячьим восторгом и глупыми вопросами. Вот мы и знакомились с жизнь надводного корабля в основном под руководством своих командиров рот, которым бесцельное сиденье на умирающем крейсере тоже было в явную тягость. Дни проходили в нескончаемых, больших и малых приборках, познавательных экскурсиях по утробам корабля, и унылых лекциях о вязании морских узлов в совокупности с боевым и повседневным устройством крейсера. По вечерам, в корме, на башню главного калибра вешался экран и открывался "летний" кинотеатр на палубе корабля. Если учесть, что на дворе был февраль, то к концу сеанса ноги отваливались напрочь. Так, что две недели прошли как- то серо и незаметно, хотя впечатлений от реальной корабельной жизни хватило по уши.
Сиденье на "Ушакове" закончилось неожиданно, на три дня ранее срока. Нас спешно погрузили на катера и доставили в училище. Две ночи мы готовились. На крейсер с собой командование нам велело брать обмундирования по минимуму, справедливо полагая, что нас будут обворовывать почем зря. Теперь, предстояло подготовить практически весь гардероб. Шинель, бушлат, парадная форма, бескозырка и все соответствующие причиндалы. Проверяли наличие всей этой груды тряпья по полной форме. Серьезно и придирчиво. Не шутка, идем к капиталистам, лицом в грязь ну никак нельзя ударить. Кстати, еще за два месяца до этого, нас потихоньку начали вызывать в особый отдел училища, где наш пожилой и лысый чекист ненавязчиво интересовался моральным обликом товарищей. Не знаю, как кого, но меня вместе с моим товарищем Юркой Смирницким, тоже старшиной класса, он промурыжил не меньше часа, доходчиво объясняя политику партии и правительства. Наконец смотры формы одежды и качества подстрижки закончились и нас, снова погрузив по катерам, повезли на новый пароход.
Учебный корабль "Хасан" оказался плавучей курсантской гостиницей. После мрачного "Ушатого", "Хасан" с его милыми светлыми кубриками, чистотой и порядком казался пятизвездочным отелем на волнах Черного моря. Он строился в Польше, специально для вывоза, таких как мы гардемаринов по дальним морям и океанам. Уютные каюты, отделанные пластиком и деревом, специальные помещения для занятий, минимум вооружения, максимум военного комфорта. Мечта офицера. "Хасан" был пришвартован в самом центре Севастополя, в Южной бухте, практически на Графской пристани, и полюбовавшись еще пару дней на город, ранним утром мы отдали концы, и вышли в море.
Распорядок дня, мало отличался от крейсерского, но был значительно интересней. Да и что сравнивать? В море, это в море. Босфор встречали в полном составе на палубах корабля. Выгнали всех, без малого триста курсантов. Вообще гнать было не надо, сами бы вышли на Стамбул посмотреть. Глазели во всю. На причудливые кораблики, на чужие улицы, на красивейший мост, попутно попускав солнечные зайчики в объективы фотоаппаратов катера- шпиона, известного наверное, каждому советскому военному моряку минующему Босфор. Потом два дня по кубрикам делились наблюдениями. А на улице теплело. Из Севастополя выходили, гуляя по палубе в шинелях и шапках, перед проливом сменили шапки на пилотки, в Мраморном море надели бушлаты, а еще через пару дней сняли и их.
К посещению главной гавани Афин- Пирея, готовиться начали с первых дней похода. Приборка следовала за приборкой, красили все облупившиеся детали корабля, гладили форму и подбривали затылки. Апофеозом всего стало массовое чернение палубы, после которого корабль выглядел, словно только вчера сошедший со стапелей. Но все оказалось напрасно. Нашу песню испортили зловредные силы НАТО. Их корабли никак не хотели покинуть Пирей в запланированное нашим командованием время. Заход перенесли на три дня, в течение которых "Хасану" предлагалось побороздить воды Средиземного моря где- нибудь невдалеке. Тут нас и подкараулил шторм. Очень даже неслабый. Баллов семь точно. Но исторгать содержимое желудка на все окружающее наше доблестное воинство начало баллов с двух. Что по большому счету неудивительно. Под водой волнения моря нет. Подводник- существо нежное, к качке непривычное, и с организмом резко реагирующим на изменения в окружающей среде. Особенно, на уходящую из под ног палубу. Поэтому наши доблестные преподаватели, в недалеком прошлом тоже подводники, наравне с нами, выпучив глаза на позеленевших лицах, метались из кают в гальюны и обратно не хуже, чем вчерашние школьники. Вообще, это было кошмарное зрелище. Наш красавец- пароход обблевали весь, с трюма до верхней палубы. Естественно весь учебный процесс пошел по одному месту. Кто могли, добегали до гальюнов и выворачивались наизнанку там. Многие были уже не в силах это делать, и валяясь на шконках, только свешивали головы и гадили прямо на палубу. На счастье родители произвели меня на свет со стойким иммунитетом к любого рода укачиваниям, и поэтому стихия помогла мне извлечь из всего даже некоторую выгоду. Мой вестибулярный аппарат реагировал на качку огромным повышением аппетита. А поскольку подавляющее большинство моих товарищей, пищу просто не могло видеть, эти полутора суток я питался за столом в гордом одиночестве. Впрочем, и на соседних столах народа было немного. Издевательство Средиземного моря над неокрепшими телами первокурсников продолжалось полутора суток. О том, что находиться в кубрике не могло быть и речи. Атмосфера нашего спального помещения напоминала, самый затрапезный медвытрезвитель после праздника Великого Октября. Тела и вонь. Просто, поле битвы какое- то! Я с группой товарищей, которых природа тоже наделили стойкостью к проказам морских вод, не в силах терпеть смрад, исходящий от сломленных сокурсников уединилась в единственной найденной нами чистой душевой. Мы притащили туда скамейки и пару столов, и развлекались игрой в карты, благо ловить нас за это неуставное занятие тоже было некому.
Шторм стих. И когда командир "Хасана" увидел свой образцово- показательный корабль потрепанный ураганом и заляпанный остатками тщательно пережеванной пищи, то был объявлен всеобщий аврал. Эпопея по наведению порядка была повторена в кратчайший срок с применением грубого морального насилия над расквашенными штормом курсантами. Работать заставляли всех, невзирая на физическое состояние будущих офицеров. А погода стремительно улучшалась. Наконец навели последний глянец на материальную часть, и с таким же ражем принялись приводить в порядок себя. Ведь утром следующего дня мы швартовались в Пирее. В кубриках выстроились очереди за утюгами. Обувные щетки шли нарасхват. Теперь подгонять никого не требовалось, все и так драились и чистились со страшной силой. После обеда "Хасан" бросил якорь перед входом в гавань Пирея. В отдалении стояло множество торговых кораблей, так же как и мы ожидавших добро на вход в бухту. А немного подальше над водой возвышалась громада авианосца "Нимиц", ухода которого мы ждали эти дни. Даже издалека размеры этого монстра поражали воображение. До полного наступления темноты, на астрономической палубе стояла очередь взглянуть в дальномер и увидеть поближе палубы авианесущего гиганта с армадой самолетов и точками суетящихся людей на палубе.
Утром нас подняли в пять утра. Быстрый завтрак и тревога. "Нимица" уже не было. Он и корабли сопровождения ушли ночью. Вскоре железным голосом прогремело "По местам стоять, узкость проходить!" И корабль пошел на вход в гавань. Как бы мне хотелось увидеть это зрелище со стороны! А посмотреть было на что. Без малого триста курсантов, в парадной форме, в бушлатах с белыми ремнями, в белоснежных перчатках, были выстроены по всем шести палубам нашего маленького "Хасанчика" по стойке смирно и с интервалом в метр. Я всегда считал и считаю, что русская военно-морская форма самая красивая форма на свете. Не помпезная, но и не простецкая, без излишеств и лишнего антуража, но сразу бросающаяся в глаза своей строгой красотой. И хотя на дворе было раннее утро, на "Хасан" пробирающийся между кораблей густо облепивших причалы смотрела масса народа. Портовые работники, матросы высыпавшие на палубы, ранние прохожие. Они махали руками в знак одобрения, что- то кричали, кое- где вытаскивали красные полотнища и размахивали ими. Тогда, я впервые почувствовал настоящую гордость за себя, свою страну, за нас всех представляющих могучую державу сегодня и здесь. Очень приятное чувство. Редкое ныне. Пришвартовались в центре города между шикарным лайнером "Эль Греко" и еще каким- то плавучим пентхаузом. Только после этого прозвучала команда, и мы спустились по кубрикам. В Пирее предстояло пробыть четверо суток.
Весь последующий день прошел в организационных хлопотах. Старший похода, наш начальник училища вице- адмирал Саркисов давал интервью телевидению на фоне корабля, наши командиры лихорадочно составляли списки увольняемых на берег, а мы с экипажем продолжали чистить "Хасан". К вечеру программа пребывания в Греции стала ясна окончательно. Всех курсантов поделили на три части. Каждая сходила на берег в свой день. Само- собой поодиночке гулять запрещалось. Мы были обязаны общей массой съездить на экскурсию по Афинам, с кульминацией в Акрополе, а затем разбитые по пятеркам со старшим офицером часик побродить по центральной туристической улице Пирея. Вот и все. Мало, но нам казалось, что очень много. Я попал в самый последний эшелон. Не в качестве наказания, а скорее в знак большого доверия. На второй день пребывания в порту предстоял визит в греческое военно-морское училище. Естественно, все три сотни наших бравых бойцов попасть туда не могли, масштаб не тот. У них на всю Грецию одно флотское училище, да и в нем всего двести сорок человек, а нас приплыло триста первокурсников из всего одного училища. Решили отправить наиболее проверенных, и идеологически подготовленных. Ну, я и попал в их число. Как старшина класса, временный старшина роты, да и благодаря наибольшему количеству нашивок на погонах среди первокурсников. Поэтому первый день нам по старой военной традиции выделили на подготовку, второй, на дружественную встречу, а вот третий уже на экскурсию. Про встречу с иностранными "братьями по оружию" я расскажу попозднее, хотя и без этого событий хватало. Почти в полном составе привалило советское посольство в Греции, во главе с самим послом, сыном самого Андропова и всеми детьми нашей афинской колонии. Посла встречали, как положено, с построением, караулом, оркестром и по парадной форме. Меня поставили знаменосцем. Выглядело красиво. А дети... Радовались, слов нет. Их как положено по кораблю поводили, в кают-компании покормили, не изыскано, но по-флотски плотно, а потом отпустили самим осмотреться. Так после, их мамаши и папаши битый час с корабля вытащить пытались, а они ни в какую. Вечером на набережную, рядом с кораблем вытекла огромная демонстрация под красными знаменами, и множеством лозунгов. Часа полтора, они митинговали, о чем, нам не ведомо. Греки же. Дети Эллады... Потом чуть ли не строем промаршировали мимо корабля с песнями и криками и мирно удалились, рассосавшись по близлежащим улицам. На следующий день начался доступ местных жителей на корабль. Посмотреть. Народа шло много. Даже очередь у трапа образовалась. А что поразило нас больше всего, так это количество бывших соотечественников. Каждый второй экскурсант. И старые, и молодые. Тащили с собой даже детей, уже совершенно не говорящих по-русски. Многие плакали. Все без исключения расспрашивали о Родине. Именно о Родине с большой буквы. Мне тогда показалось, а сейчас уже переросло в твердое убеждение, что все эмигранты, покинувшие землю, где им довелось родиться и вырасти, обречены, тосковать о ней. Пусть в глубине души, незаметно для окружающих, со слезами в подушке, но обречены. Это их крест. Плата за туманные материальные блага, сомнительные удовольствия и призрачную свободу. Ведь душевную боль не вылечишь даже в самой лучшей иностранной клинике. Все дни нашего нахождения в Пирее около трапа корабля крутился немолодой, обросший мужичонка бомжеватого вида. Бывший мичман Черноморского флота, лет за десять до этого сбежавший с одного из кораблей во время стоянки. Он размазывал слезы по грязному лицу, рассказывая о семье оставшейся в Севастополе. Он ничего не просил. Знал, что дорога обратно никуда не приведет. Дезертир, он везде дезертир. Он просто плакал. Его узнал кто-то с корабля. Видимо, слух о нем дошел и до руководителя похода, адмирала Саркисова, и он, надо отдать ему должное, не испугавшись никаких органов, приказал пока мы стояли в Пире кормить, этого потерянного человека. Ему выносили гречневую кашу с тушенкой в бачке, и он сидя под трапом корабля, жевал ее напополам со слезами. Мало того, Саркисов приказал приодеть его, и уже на второй день, он сидел на своем месте уже в матросских суконных брюках, бушлате без погон, из под которого выглядывала тельняшка, и в уставной фуражке, естественно без «краба». В этом одеянии, на фоне греческого порта он и напоминал именно того, кем и являлся на самом деле - дезертира, несчастного и никому не нужного...
Весь второй день был посвящен визиту в греческое военно-морское училище. Это требует отдельного и поучительного повествования, так, что на этом останавливаться не стоит. А вот третий день был ознаменован нашим походом в сам город. Как наверное, понятно и без слов, в единственный выход в иностранный порт, и как нам всем казалось первый и последний, если судить по нашей будущей специальности и всем связанным с ней соображениям секретности, хотелось не просто тупо пошататься по улицам, но и сделать что-то, для себя, на память долгую. Как и положено любому моряку, находящемуся в иностранном порту нам выдали карманную валюту. Всем по 85 драхм. На мороженое. Правда у меня, как старшины и бывшего военнослужащего срочной службы получилось 120 драхм, что тоже не было чем то выдающимся, так как по тогдашнему советскому курсу, это было копеек 90. Ну не разгуляешься... А мне очень хотелось купить очки. Хорошие настоящие «поляроиды», а не грузинские поделки, которыми был наводнен Крым, да и наверное, вся страна. И поэтому весь вечер второго дня, я слонялся по кораблю, пытаясь скупить у тех, кто уже ходил в увольнение оставшиеся и уже ненужные им драхмы. И утром я был обладателем аж 350 драхм...
В первую половину увольнения нас повезли в Акрополь. Конечно, древнегреческая святыня впечатляла, но на мой взгляд, никак не больше чем наш Кремль, или Генуэзская крепость в Судаке... По самой древнегреческой развалине толпами бродили туристы из разных стран, и украдкой запихивали в карманы покрывавшие землю осколки мрамора. Только потом я узнал, что каждое утро в Акрополь привозят пару грузовиков таких вот осколков и каждый день туристы со всех концов света добросовестно их прячут в карманы и уносят с собой на память. Причем всех, перед входом на храмовую гору предупреждают, что за это полагается немалый штраф. Мы тоже побродили между полуразрушенными храмами, пофотографировались на фоне Парфенона и храма Ники, и начали уже откровенно скучать, когда на нас выплыла группа японских туристов. И парочка изумительной красоты девушек, заприметив на наших бескозырках звезды, сразу же изъявила желание сделать с нами несколько снимков. Парень, бывший с ними, как из пулемета щелкал нас с ними каким-то шикарным фотоаппаратом, каких мы до этого и не видели, хотя за свои «Зениты» и «Смены» стыдно не было. Этот маленький эпизод так бы и остался простым и приятным воспоминанием, если бы мы разошлись в разные стороны и забыли друг о друге. Но японки начали настойчиво просить бумагу, чтобы написать адрес. Они делали это так смешно, жестикулируя и что-то лопоча по японски, что мы расслабились, и так как, блокнот нашелся только у меня, одна из них написала свой адрес, в надежде, что я обязательно ей напишу. Я до сих пор помню, как звали эту изумительной красоты девушку. Саури Косуги из Иокогамы. Мы еще минут пятнадцать смеялись друг над другом, совершенно не понимая над чем, а потом нас стали созывать к автобусам и мы разошлись. Самое смешное, что те фотографии, какие делали мы ни у кого не получились. Но мне все же довелось еще раз увидеть лицо Саури...
В Пирее нас выгрузили из автобусов совсем недалеко от стенки у которой был пришвартован «Хасан», и к нашему удивлению дали не один час, а целых два на прогулку по одной единственной улице, целиком и полностью рассчитанной на туристов. И естественно самостоятельно нам гулять не позволили, дабы разлагающее влияние Запада не отравило наши неокрепшие краснофлотские мозги. Всех строго поделили на пятерки, и к каждой приставили офицера из числа походного штаба и преподавателей. Нам достался невысокий и улыбчивый кавторанг с кафедры живучести. Он явно не был строевым офицером, а потому замялся с отданием команды начать движение, а просто спросил:
- Куда пойдем-то, военные?
Я ответил, как бы за всех, потому- что заранее предупредил ребят, что хочу купить очки, а уж потом пойдем, как придется. И вот когда мы въезжали на эту самую туристическую улицу, я в самом начале ее и приметил киоск, снизу до верха обвешанный разнообразными очкам.
- Тащ кавторанга, давайте сначала вон туда сходим, я к очкам приценюсь, а потом уже просто пройдемся.
Офицер мотнул головой, выражая согласие, и мы организованной военно-морской группой, не спеша, и во все глаза, разглядывая все вокруг, двинулись к указанной мною цели.
Киоск с очками, просто ошеломил нас, до того не видевших такого разнообразия форм, расцветок и просто количества очков в одном месте. Это была просто какая-то Ниагара дужек, стекол и оправ, в центре которой был маленькое стеклянное окошко, с выдвижным лоточком для денег. И что самое страшное, самые дешевые очки, качеством даже хуже тех, какие сотнями клепали грузинские цеховики, стоили не меньше 600 драхм, против которых у меня было всего 350. Я приуныл. Мечта щегольнуть в отпуске в красивых очках, по феодосийской набережной разглядывая сквозь фирменные темные стекла заманчивые силуэты отдыхающих москвичек, начала таять с ужасающим ускорением. Но тут наш вожатый офицер, присмотревшись к окошку киоска, невзначай заметил.
- Смотри ка, у них тут можно торговаться... Видите бумага с ручкой? Пишешь свою цену, он свою. И так пока не договоритесь. Для иностранцев, наверное, таких как мы.
Я подошел поближе. Действительно, у окошка лежала стопка небольших листов и ручка, а сквозь небольшое стекло на нас с удивлением взирало лицо немолодого седого грека. Он с интересом разглядывал нашу форму, видимо впервые такую морскую форму. Я набрался духа, и нагнулся к стеклу, и ткнул пальцем в ближайшие очки, стоимостью в несколько тысяч местных рублей. Грек с улыбкой кивнул, и сняв их с витрины, подал сквозь окошко. Очки были красивы и изящны. Я осторожно нацепил на нос, это, как мне тогда казалось произведение искусства. На киоске висело зеркало. В нем отражался курсант в бескозырке, и чудовищной красоты очках, в которые я сразу же бесповоротно влюбился. Несколько минут я крутился у зеркала, словно заправский модник и слушал одобрительный шепот товарищей. Наконец грек, дав мне налюбоваться на себя, показал пальцем на бумагу. Я снял очки, и со вздохом просунул их обратно в киоск. Я сделал глубокий вдох, и взяв в руки ручку, написал на листе цифру «200». Глаза у грека стали как две огромные тарелки. Он долго смотрел на написанную цифру, потом вышел из оцепенения, и написал другую. «2500». Мне ничего не оставалось, как невозмутимо написать следующую цифру «250». Все наши, включая офицера, сгрудились вокруг и с увлечением следили за нашим безмолвным торгом. И вот когда я написал свою последнюю доступную цифру «350», а грек написал «2300», и многозначительно покрутил пальцем у виска, глядя на меня, где то сзади, за нашими спинами раздался приятный женский голос:
- Здравствуйте ребята!
Про грека и очки все сразу забыли. Даже я. Нам всем, как бы само- собой казалось, что в этом красивом, но чужом городе, кроме нас нет, и не может быть никаких других русских, уж тем более женского пола. Мы разом повернулись. Перед нами стояла невысокая светловолосая женщина в светлом пальто. Было ей лет тридцать пять, Женщина не просто улыбалась, а казалось, сияла от радости.
- Здравствуйте мальчики! Как я рада русскую речь слышать, вы даже не представляете! Семь лет на Родине не была... И тут вы!!!
Мы неуверенно улыбнулись в ответ, косясь на нашего офицера. Женщина, конечно, не походила на идеологического диверсанта, но инструктировали нас на совесть, и ввязываться в разговор без санкции старшего никто из нас не решился. Женщина, видимо, поняв причину нашего замешательства, торопливо добавила.
- Я сама из Казахстана. Вот семь лет назад к нам греки-коммунисты на целину приезжали, и я одного и вышла замуж. Так в Афинах и оказалась. А потом полковники эти...даже домой съездить не получилось ни разу...
После этих слов, наш кавторанг, как-то старомодно шаркнул ногой и представился.
- Капитан 2 ранга Рудик. Олег Александрович.
Женщина улыбнулась еще раз, и совсем не по нашему протянула офицеру ладонь.
- Евгения...Бланк...очень приятно...
Лед был сломан, и мы вразнобой начали представляться, а Евгения словно купалась в наших словах. Было видно, что она и правда соскучилась по родной речи, и просто млела, отвечая нам на нем, правда уже с заметным акцентом.
- Ребята, а что вы тут стоите?
Рудик кивнул на меня.
- Вот...старшина очки купить пытается.
Евгения повернулась ко мне.
- Какие?
Я, не осознавая последствий, показал на свой предел мечтаний. Женщина неуловимым движением извлекла из сумочки кошелек, и сунула в окошко кучку ассигнаций, что-то добавив на греческом. Грек что-то ответил, и протянул ей вложенные в прозрачный пластиковый чехол очки.
- На носи! Это подарок от меня!!! И пойдемте отсюда мальчики... это улица для самых глупых туристов, на соседней продают все то же самое, только вдвое дешевле. Пойдемте, пойдемте...там и сувениров купите...
И она, подхватив нашего кавторанга, потянула его в сторону. Мы шагали за ними, а я, сжимая в руке очки, почему-то испытывал какое-то стыда, непонятно за что. Я не выпрашивал подарка, но все равно чувствовал себя неловко и неуютно. А Евгения безостановочно щебетала с Рудиком с удовольствием выговаривая родные слова, и беседа их перетекала от погоды в Севастополе до цен на продукты в Афинах и обратно. Она привела нас на соседнюю улицу, где и правда все оказалось гораздо дешевле, и ребята накупили кучу всякой всячины, начиная от открыток с видами Акрополя заканчивая всевозможными симпатичными брелками, которых у нас никто и никогда не видел. Пока ребята закупались, я попытался отдать Евгении свои деньги, чтоб хотя бы частично компенсировать ее траты. Евгения деньги категорически отвергла, не переставая при этом улыбаться, и добавила, что если бы знала, что встретит нас, то обязательно захватила сумму побольше, чтобы каждому сделать подарок. После этого я сдался, и рванул вслед за всеми по лавкам тратить свои греческие копейки. Потом Евгения купила огромный пакет местных, здоровенных, прозрачно желтых и на мой взгляд, уж слишком сладких яблок, и каких-то посыпанных сахарной пудрой местных булочек. Она угощала нас, не переставая радоваться, и как-то сразу стало понятно, что уехав сюда с мужем жить уже много лет назад, она все еще мыслями там, в Союзе, в своем далеком Казахстане, и что научившись говорить по гречески, она никогда не научиться думать на этом языке. Ну а потом наши два часа увольнения неумолимо истекли. Евгения проводила нас, но к автобусу благоразумно подходить не стала, поцеловав каждого на прощанье и оставшись стоять метров за сто. Я знаю, что мне не показалось, и я точно видел две слезинки скатившиеся из ее глаз, когда мы уходили, оставив ее стоять одну на перекрестке. И почему то ее было очень жалко...
А потом был еще ответный визит греческих курсантов на наш «Хасан», где их без лишних церемоний и соблюдения протоколов накормили борщом и гречневой кашей с мясом, не выкладывая на стол массу столовых приборов, а ограничившись ложкой и вилкой. Был день, когда на борт нашего корабля пошла еще одна волна посетителей, и оказалось, что в Греции наших бывших соотечественников не просто много, как казалось в первые дни, а очень много, и «политических» среди них собственно нет, а есть просто люди волей судьбы, осевшие в Греции, кто из-за войны, кто и по глупости, а кто-то и по неуемному убеждению, что нет правды в своем Отчестве. И хотя мы искали глазами Евгению среди гостей, она так и не пришла. Был молодые парень и девушка, спрятавшиеся на корабле, в надежде, что их не найдут и они вернуться в Союз. Увезенные родителями, против их воли, они не нашли другого выхода, как бежать на нашем корабле, и будучи найденными вахтой, рыдая и на коленях просили позволить им остаться. А когда «Хасан» покидал Пирей, до самой последней минуты, с конца мола группа людей махала нам красными флагами...
Наверное, на этом и надо было бы закончить это короткое повествование о единственном в моей жизни надводном походе за границу, но через пару месяцев после нашего возвращения, мне лично еще раз напомнили об Акрополе, Греции и обо всем, что мы видели. Как-то утром, командир, после построения отозвал меня в сторону, и приказал вместо занятий, явиться в главный корпус училища к представителю особого отдела. Причину он не знал, не знал ее и я, но будучи первокурсником, сразу начал перебирать в голове, на чем же я мог проколоться. Но все оказалось гораздо прозаичнее. Когда в Акрополе, мы познакомились с японцами, один из наших все- же написал им наш адрес, «благоразумно» указав вместо своего имени, мое. И теперь в училище, мне, неожиданно пришло довольно увесистое письмо, больше похожее на бандероль, из далекой капиталистической страны Восходящего солнца, из города Иокогама... Да, это было письмо от той самой, нежно-хрупкой Саури Косуги, которая старательно скопировав русские буквы на увесистый конверт, вложила туда пару десятков цветных фотографий, сделанных там с нами, и написала письмо, которое начиналось русским «Здравствуй», а продолжалось тремя страницами изысканной вязи иероглифов. Оно было очень красиво, это письмо, хоть на стенку в рамке вешай, но я смог только подержать его в руках. Как и смог только взглянуть на те фотографии, которые прислали мне, на самой последней из которых, это очаровательная девушка, положила мне голову на плечо. Наш особист был старым и мудрым офицером, и не пытался искать «ведьм». Он молча выслушал меня, ворчливо выговорил за полнейшую несознательность, дал посмотреть фотографии, и порвав их с письмом при мне отправил на занятия, посоветовав просто забыть эту историю. Так я в последний раз и увидел лицо прекрасной японки Саури...

О глупостях

Вот за предыдущий рассказ о рыбалке на «Приазовье» меня справедливо приговорили к расстрелу за сдачу военной тайны. Больше о тайнах ни-ни. Рот на замок. Токмо о военно-морских глупостях, причем военно-сухопутным взглядом.

Суровы военно-морские будни в дальнем походе. День и ночь несут вахту военные моряки, ибо к этому их готовила Родина. Плотно сжаты их губы, суров взгляд. Одна тихая радость у моряка в походе - фотография любимой женщины или семьи... Взглянул на фото, пустил украдкой скупую слезу, выпил «старпомовские» 100 грамм шила - и снова на вахту, нести ее, значит, дальше... Так примерно выглядит военный моряк в глазах сухопутных романтиков...

Любой мужчина, в любом возрасте - игрок. Это женщины с детства играют только в одну очень серьезную игру - куклы, которая позднее переходит в семью, которая те же куклы, только с еще большей серьезностью в глазах и голосе. Зато абсолютно все остальные, хоть чего-то стоящие игры мира придуманы мужчинами.
Экипаж военного корабля состоит из одних мужчин, и они не могут все время играться только в войнушку. Иначе ждущие их на берегу семьи получали бы неврастеников, шизофреников и прочих клиентов психиатрии. Однако мужчины возвращаются из походов домой уставшие, но счастливые, с блеском в глазах. Откуда он, этот блеск?
Самые умные в походе читают книги. Книг на корабле достаточно: есть и какая-никакая библиотека, есть и друзья-товарищи, у каждого из которых припасено пару - тройку томиков... Книги это хорошо, это пища для ума.
Преферанс, игра российского офицерства - это тоже пища для ума, это дымящиеся от напряжения мозги, но это еще и выплеск эмоций, это радость от удачной комбинации и бесконечные споры о том, что бы было, если бы в третьем заходе вместо мелкой бубы, в ход пошла трефа не ниже валета. А «паровоз» на мизере? А девять (я молчу про десять!) без козыря?
И книги, и шахматы, и преферанс - это хорошо и доступно на корабле каждому, но не совсем то, вернее, далеко не все, что нужно здоровому мужскому организму, зажатому в ограниченном пространстве железных стен.
Спорт? Ну, какой может быть спорт на ограниченном пространстве, предназначенном для совершенно иных целей? Разве что железо потаскать, так это на любителя...
Можно бегать. Трудно, требуется определенная сноровка и некоторая смелость, чтобы лавируя между разными (в основном, железными с острыми краями) торчащими предметами, пригибаясь и увиливая, взбираясь по трапам и спрыгивая с них, хватаясь руками за троса, умело выходя из заносов на поворотах, все же завершить полный круг по маршруту: ют - левый шкафут - бак - правый шкафут протяженностью (страшно сказать!) аж 100 с небольшим метров! Надо еще договориться с другими любителями легкой атлетики и разработать правила движения, чтобы все бежали в одну сторону, иначе катастрофы не избежать... Опять же случайно возникшему на пути старпому не крикнешь: «Вон, нах, с дороги, тля, вжался быстро в переборку, нах!!!» Вжиматься придется самому... Настоящих ценителей такого айрон-кросса (железного кросса) не много. Чаще всего это те, кому вдруг стала критически мала военная форма...
Единственная командная спортивная игра, культивируемая на корабле - волейбол. С некоторыми издержками в отличие от сухопутного варианта. Во-первых, поле: его нет. Как эрзац-заменитель используется самая свободная от разных деталей оснастки и экипировки корабля часть корабельной палубы, а именно ют, то есть кормовая палуба. Свобода его весьма относительна, поэтому каждый элемент оговаривается заранее: «Вот это кнехт - еще поле, а эта балка - уже нет». Поскольку таковых элементов много, возможна милая путаница при определении спорного очка. Слева и справа поле ограничивается естественным ограждением корабля - леерами, которые полем уже не считаются. А за леерами - море, а из моря мячики доставать неудобно. Поэтому, во-вторых: волейбольный мяч прикреплен леской к сетке. Длина лески такова, чтобы мяч на ней мог свободно достать до дальнего края площадки. Толщина лески позволяет ей не рваться при каждом ударе. Но все равно мячи периодически улетают за борт. Приходится проводить операцию по их спасению силами самого виновника отрывания. Операция, надо сказать, не самая простая, если трап убран. Но мы ведь не транжиры корабельной собственности, как моряки штатовской туши - ДКУ (или УДК) «Кирсэйдж» - вон они всем скопом вывалили на палубу и во все глаза пялятся на нас, недоумевая, как на таком малом пространстве можно играть в волейбол, и почему мячик никуда не девается? Он что, магнитный? Или управляемый БПЛА? Им-то леска не видна, а сами до этого додуматься они не умеют. У них пространство позволяет не только в волейбол играть, но и в футбол тоже. Мячики, конечно, иногда вываливаются. Два из них мы уже подобрали как гуманитарную помощь. Спасибо.
Суров русский военно-морской волейбол. Леска цепляется за руки и ноги как атакующих, так и защищающихся, детали корабля и туловищ болельщиков. Рубящие удары со свистом рассекают воздух вместо внезапно остановившегося мяча... Матерок стоит на площадке не детский, детским счастьем светятся лица болельщиков - вот она, отдушина от тяжелой службы, полное обнуление. Лучше шила. Травмы, к сожалению, случаются. Доктор все время начеку, да он и сам заядлый волейболист! Вот невысокий, но плотный лейтенант Никитин умудряется в азарте борьбы, спасая трудный мяч, пробить левое полужопие дюймовой толщины болтом!!! Залатали лейтенанта, но правила упростили: теперь все, что не палуба, то не поле. Две половины площадки стали неравнозначными, но разве такие мелочи могут стать преградой для русского моряка?
Да, суров военно-морской волейбол. Но не суровее, чем военно-морской бильярд.
Вы спросите - как!!!? Я вам отвечу: это действительно очень сложная игра. Гораздо сложнее, чем обычный сухопутный. Только великим мастерам она покоряется, причем трезвым - никогда! Никогда ни один трезвый бильярдист не будет пытаться попасть катящимся шаром по катящемуся шару, стоя на качающемся полу (палубе), так, чтобы хотя бы один из шаров закатился в лузу. А у нетрезвого это иногда получается, что является отличным поводом выпить еще! Бильярд стоял в апартаментах доктора - в изоляторе. Очень символично.
Что хочется молодому мужескому организму после спорта? Помыться? Это само собой. А еще ему хочется жрать! Невзирая на четырехразовое питание с двумя полноценными обедами и плюс еще ночной чай для вахты и всех желающих, кто не спит в три часа ночи. Любой военный хорош тем, что умеет все - и убирать, и стирать, и готовить в том числе. А кто не умеет, тот не настоящий военный. Чисто для поднятия вашего аппетита перед обедом тройка лидеров в меню корабельных кулинаров-извращенцев.
На третьем месте скумбрия, маринованная по-флотски: рыбу почистить, порезать кусками три-четыре см толщиной, сложить слоями в литровую банку, каждый слой посолить, поперчить, спрыснуть уксусом, а лучше - лимоном, от души проложить луком кольцами, все залить подсолнечным (нерафинированным!!!) маслом. Поставить в холодильник на двое суток, если хватит мужества вытерпеть эту бесконечность. Ах, как она идет с картошечкой!!! Да под рюмашечку!!! Главное - соли не переборщить.
Серебряная медаль и диплом 2-й степени достается овощному ассорти, жареному с любовью. Потребуется: большая или очень большая и глубокая сковородка и овощи: баклажаны (или кабачки, но лучше баклажаны), морковка, лук, чеснок, сладкий перец. Соль, перец - по вкусу, масло - много и лучше сливочное, чем растительное. Баклажаны, морковка и сладкий перец режутся кубиками, лук - как попало, все, кроме перца, высыпается на сковороду и жарится, помешивая, в большом количестве масла на малом огне, пока вся жидкость не выпарится и еще трошки. Сковородку крышкой не закрывать! По готовности добавить мелко нарезанный чеснок и сладкий перец (хорошо, если будет разноцветный - зеленый, желтый, красный), жарить еще не более пяти минут, а потом жрать, жрать, жрать... Потрясающий гарнир к рыбе! Даже про выпивку можно позабыть...
И победитель хит-парада: кальмар, тушеный по-простому. Для этого блюда требуется свежевыловленный кальмар, порезанный квадратиками, одинаковое с кальмаром по весу количество лука (естественно, репчатого), порезанного как угодно, но лучше мелко, и сливочное масло. Все. Можно, конечно, еще посолить, но никаких других специй класть не следует. Все это сваливается в глубокую сковороду и тушится под крышкой примерно 2 часа. Лук растворяется полностью. У нас был товарищ, который лук не мог есть ни в каком виде. При этом рост имел высокий, конституцию тощую и жрать любил больше всего на свете, прямо как не в себя. Первые 10 минут в кают-компании он всегда посвящал выковыриванию лука или на него похожих элементов из тарелки с супом. Просто лукофобия какая-то была у человека. Как не увещевали его, что лука в нашем кальмаре ровно половина, он не поверил и с детским восторгом сожрал нехилую порцию. Просил еще. Действительно очень просто и вкусно. Главный секрет один: масло должно быть только сливочным, без всяких добавок, и масла должно быть много. Сколько много? Трудно сказать, ведь на корабле оно не в пачках по 250 граммов было... Вот такой эксперимент: допустим, вы кухарите у себя дома на кухне, и кладете на сковородку огромный кусище масла. Если у вашей жены глаза становятся круглыми от ужаса, то масла еще недостаточно. Вы берете еще - глаза становятся еще больше, и еще - жена падает в обморок - вот, значит, почти достаточно. Еще маленький кусочек, пока она все равно не видит, и хватит. Короче, кальмара маслом не испортишь, гласит русская корабельная мудрость.
Все живы? Никто слюной не захлебнулся? О´кей, пошли, постреляем. Ведь на корабле полно стрелкового оружия и патронов к нему, естественно. Я не говорю о пушках и пулеметах, есть обыкновенные ручные гранаты, ПМ-ы, АК и даже СВД. А еще есть план боевой подготовки, предусматривающий учебные стрельбы и метание гранат... А помимо плана в море встречаются различные плавающие объекты, оцениваемые как не слишком нужные в хозяйстве и потому весьма удобные для стрельбы по ним. Если в этом случае корабельное начальство сыто подобными развлечениями, то на верхнюю палубу приглашаются свободные от вахты офицеры. К примеру, стандартной 200-литровой бочки хватает на 3-х - 4-х человек, если не телиться и ждать, пока она сама затонет. Мне довелось испытать не пристрелянную СВД и калаш. Калаш победил с сухим счетом.
Каждый офицер должен знать, что есть «упражнение N 1 стрельбы стоя из пистолета Макарова». Это три выстрела по грудной мишени с расстояния 25 метров, ясно, что стоя. Накануне объявленного испытания боцманская команда мастерила буксируемую мишень. Шедевр инженерной мысли (как и все, выходившее из мастерской боцмана) включал большой кусок пенопласта с установленным на нем листом фанеры, к которому крепилась стандартная грудная мишень. Предполагалось выпускать мишень с кормы на тросе в надежде на штилевую погоду. Однако ветерок в назначенный день «Х» дул спорый, и на следующий день тоже, и на следующий... Стрелять по прыгающей на волнах мишени было бессмысленно. Уленшпигелей в нашей службе не готовили.
...По громкой связи объявили начало упражнения, выходить приглашали на бак. Минут через сорок я освободился и выполз полюбопытствовать... Зрелище было занимательным: старпом выдавал испытуемому ПМ с полной обоймой, боцман швырял за борт три пустых бутылки из-под сухача, испытуемый палил по ним из ПМ-а, старпом считал «недостачу» и что-то записывал в журнал. Хоть меня и не было в том журнале, я все же дождался своей очереди. Получил обойму и наставление:
- Три бутылки, пять выстрелов. Все три поражены - отлично, две - хорошо, одна - удовлетворительно.
- А еще три патрона?
- Утешительные на три с минусом.
Восхищаюсь военно-морским юмором и смекалкой.
Я, в общем-то, нормально стрелял на твердой земле, 24-27 всегда выбивал, но тут все качалось и все вразнобой. И хоть расстояние до «целей» не превышало 10 метров, попасть реально было сложно. Я дождался, когда одна из бутылок поднимется на гребень волны и без резких дергов нажал на куда надо. Спуск у ПМ-а был мягким (не то что у моего штатного), бил он по центру (не то что мой штатный - на семь тридцать), короче, попал! Бздынь, и бутылки нет. Цель поражена! Второй выстрел по той же схеме - еще один «бздынь»! Да я просто орел! Уленшпигель Тиль! Корабельные восхищаются, я даже зарделся и на волне всеобщего уважения следующие два выстрела бабахнул мимо. На пятом собрался и третью мишень все-таки поразил.
- Оценка отлично! - объявил старпом. - Сдать оружие!
- Так еще ж три патрончика осталось...
- Патронов не жалко, а вот буты... бля, мишеней на всех может не хватить. После второй смены приходи, останутся - постреляешь.
Не склалось у меня со второй сменой, а вот напарник мой, Серега, отвел душу. Выкинули за борт штук сорок «мишеней» и палили из трех стволов по очереди, пока все «мишени» не потопили.
Замечательное упражнение N 1 в морском варианте. Это нам и корабельному начальству было развлечение, а народ-то, оказывается, действительно оценки получал почти по-честному.
Где-то ближе к концу на одном из последних переходов командир дал добро на обучение бойцов невидимого фронта метанию гранат. Гранаты боевые, наступательные - чистый типа безосколочный фугас, хотя как минимум два осколка из них все равно получается. Бойцам читается теория. Всем все понятно, да и что там не понять: корабль на ходу, надо зажать гранату со скобой в руке, разогнуть усик, выдернуть чеку, сделать пару шагов и бросить как можно дальше. Пример: граната летит, падает в воду, тонет, еще через пару секунд происходит подводный взрыв, на поверхности за кормой выплевывается небольшой пузырь. И все! Легко!
Рослый и мужественный на лицо старшина первой статьи все делает по науке, разгоняется и швыряет гранату...
Ничего никуда не летит. Он (и не только он) с удивлением смотрит на свою руку: в руке по-прежнему зажата граната с выдернутой чекой, рука разжиматься отказывается. В глазах бравого старшины поселяется ужас... « Всем с юта долой! Тихо, тихо, тихо... Разжимаем по пальчику, ты перехватываешь скобу...» - операцией руководит старпом, помогает командир БЧ-2. Рука старшины ему уже не принадлежит. Граната успешно освобождается и летит за борт. С характерным «пукающим» звуком лопается пузырь...
Занятия продолжаются. Старшина посрамлен, но сдаваться не хочет. Он выпрашивает у старпома еще одну попытку. На этот раз все проходит успешно - рука разжимается и граната улетает...
Но не далеко - пролетая в сантиметрах от кормового леера, она бухается в море в метре от кормы. Звучит сочное многослойно-матерное «что же ты делаешь, нехороший?» Но корабль, слава Богу, на ходу, граната до детонации успела уйти глубоко - пузырь от взрыва почти никакой и метрах в 20 от кормы - нормально, чтобы ничего не повредилось.
Дальше гранаты кидают только те, кто сам этого хочет, и в ком уверены их начальники, то есть единицы матросов, несколько офицеров и мичманов (им это пофиг) и мы. Гранат еще полтора ящика. После третьего раза бросать уже не интересно. Больше инцидентов не происходит, пока в надцатый раз гранату не бросает мой друг, коллега и подчиненный - капитан Серега. Серега невысок, но коренаст, со спортом дружит, оружия не боится. Но бросать гранату просто так ему уже не хочется, ему интересно узнать, что же будет, если швырнуть ее как можно выше и, желательно, чтобы она взорвалась еще в воздухе.
...Граната летит высоко-высоко по «баллистической» траектории - Серега умеет бросать, у старпома почему-то открылся и не закрывается рот, но вот она все же касается воды, и тут же следует взрыв - достаточно далеко от корабля, чтобы быть опасным...
- Пи... Пиз.. Пиздец, занятия окончены, - обмякнув, выдыхает старпом. - Еще пару бросков, и кто-нибудь кого-нибудь убьет. Лучше я сделаю это сам и сейчас.
Ну, еще как-то раз пытались закидать гранатами огромную морскую черепаху. Идиоты были, но, благо, черепахе было пофигу - она была в броне.
Вот так сурово развлекаются дети войны.
Один мичман клеил из спичек кораблики - не фигню какую-нибудь, а точную копию колумбовского галеона сантиметров сорока длиной. Получалось здорово. Каждый снимает напряжение по-своему.
Хорошо, когда на берегу тебя ждет семья, хоть даже и из одного человека. А если всю лейтенантскую семью составляет сам лейтенант и его кот Котя? Можно, конечно, отдать зверя друзьям, но лучше взять его с собой - пусть сам узнает, почем фунт корабельного лиха!
Нет, все-таки одна женщина на корабле была - кошка Машка. А всего котов на корабле было три: Машка, ейный хахаль - совершенно бесполезный и трусливый боров Василий, ну, и Котя. Машка была простой серой кошкой, этакой подзаборной портовой шлюхой, почти плоской, если смотреть сверху, но дело свое знала отменно - давила крыс за будь здоров, одну - двух за ночь. Вася был таким же серым, только толстым и бесполезным - крыс не давил, в руки не давался, где вообще обитал и чем занимался в свободное от отдыха время, непонятно, потому что встречались мы с ним только на юте, куда он с Машкой выползал трижды в сутки в надежде на подарок от рыбаков. Делали они это вечером в начале рыбалки, в середине ночи и утром - под самый конец. Машка ходила и выпрашивала рыбку, терлась о ноги и настойчиво мяучила. Вася сидел в боязливом далеке и жадными глазами смотрел на подругу. Когда ей бросали рыбку, выскакивал из засады и выхватывал ее практически у нее изо рта. Ну, еще он, подлец, настойчиво домогался нашей работящей подруги. Она его уверенно отшивала.
Котя был домашним котом, потому обитал исключительно в каюте своего хозяина. Красив был, зараза, не откажешь: усы - во! щеки - во! Короткошерстный, но с очень плотной шерстью как у британца, крупный, с белыми носочками, манишкой и полосой на лбу, нос - розовый. Ввиду молодости собой смелостью не отличался, потому максимум, что он начал себе позволять через месяц похода, это выход из каюты «на прогулку» в открытый тамбур между двумя каютами. Он там сидел и смотрел на проходящий мимо него мир в боевой готовности шмыгнуть назад в каюту, если этот мир попытается приблизиться. И надо было такому случиться, что именно в такой момент проходила по своим владениям мимо этого тамбура наша Мария (я это видел!) Она остановилась, взглянула на Котю и застыла, Котя взглянул на нее и погиб... И случилась настоящая большая любовь, от которой Котя стал совершенно бесстрашным, ушел в загул по кораблю и отшил от Машки Василия, а через два месяца в каюте замполита родились котята - разнообразные копии Коти. У самого Коти с этого времени проснулся совершенно несвойственный котам отеческий инстинкт, он практически не отходил от котят, ревностно охраняя их, пока Машка ходила на «заработки». Вот такая лав-стори. Все как у людей.
Ну, про рыбалку я уже рассказывал, даже лишку...

Все кончается. И тяжелые походные будни заканчиваются у бригадного пирса, где играет оркестр, жены, дети, матери ждут с нетерпением своих мужей, отцов и сыновей...

- Милый, тяжело было в походе?
- Конечно, милая, не без этого. Но ведь я же мужчина, это моя работа. И у меня была твоя фотография: посмотрю, и сразу легче становится от сознания, что ты ждешь меня. Посмотри, что я привез тебе из далеких странствий...
- А еще в поход хочешь?
- Ну, прямо сейчас нет. Через недельку, пожалуй, начну...

УДК, ДКУ - ударный десантный корабль (очень большой чемодан)
БПЛА - беспилотный летательный аппарат

И об инициативе или военно-морская сказка N2.

Военные - люди странные по определению. У них даже язык странный, квадратный, перпендикулярно-параллельный, чётко отформатированный параграфами устава. К примеру то, что любой цивил назовёт ямой, военные, в зависимости от глубины земляной дырки и её профиля, поименуют "окопом", "траншеей", "ячейкой", а то и "рвом".
Именно в силу такой специфики военных кто-то даже предположил, что военные произошли не от той обезьяны, которая по Дарвину первой слезла с пальмы и научилась оперировать палкой-копалкой, а от того примата, который первым под эту самую палку черепом подвернулся. Подвернулся, отлежался и... стал плодить военных. Со сдвигом по фазе, закреплённом генетически. Но не суть.
Суть в том, что и у некомбатантов, и у людей служивых живёт и здравствует одна общая аксиома: ИНИЦИАТИВА НАКАЗУЕМА. Вот к сути этой аксиомы и перейдём...
...Море и брызги. Брызги и море. Это не всегда очаровывает и пленяет. Особенно не всегда, если над морем торчит пирс, на торце которого личный состав в лице тебя-любимого сам-друг с ещё тройкой "карасей" обязан возвести сортир. Особенно не всегда пленяет, если при этом в двух шагах от тебя стоит мичман Гагарин по прозвищу Гагара и орёт так, что его слюни окропляют всё твоё лицо, аки пасторальная утрення роса. Т.е. - густо. А ты не смеешь пошевелиться, потому что есть такие два волшебные понятия, как команда "смирно" и приказ старшего по званию...
- Я в последний десятый раз спрашиваю, что это за хрень вы тут своими культяпками понастроили? - выдаёт Гагара, багровея от натуги. - Я не спрашиваю, где вы спёрли гвозди! Я умею уважать военную тайну! Но, товарищ старшина, объясните мне, зачем вы ЭТО построили?!.. ВОТ ЭТУ ВОТ ДЕРЕВЯННУЮ НЕМОЩЬ имени вас! Повторяю: ЗАЧЕМ?!
...Старшина Птюхин мысленно согласился с мичманом. Да, увидь он, Птюхин, ранним утром на торце пирса нечто отдалённо напоминающее по внешнему виду помесь юрты и сказочной избушки-на-курьих-ножках, то и сам бы удивился. И сам бы недоумённо спросил: "Что за нах?!" Но он, старшина Птюхин, не был мичманом Гагариным, а потому знал ответ на поставленный вопрос:
- Товарищ мичман, разрешите объяснить?
Гагара как раз набрал полную грудь воздуха, чтобы ещё раз пройтись акустическим катком по ушам поникших создателей архитектурного чуда, посему предложение Птюхина застало мичмана врасплох. "Шшшшшшшш!!!.." - с этим паровозным леймотивом Гагара стравил пар, вытер тыльной стороной ладони лоб под козырьком и только тогда согласился выслушать покаяние. Его содержимое заставило Гагару по новому взглянуть на ситуацию...
Дело, собственно, было вот в чём. Не далее как вчера ввечеру по расположению вверенной ему части шёл комдив. Вывернув на корень пирса и залюбовавшись на закат, он в какой-то момент обнаружил, что вид затмевает двуногое и раскоряченное создание, кулуарно именуемое "срущий матрос". Матрос со спущенными штанами прибывал на дальнем конце пирса и с видимой мукой на лице клал в волны, одновременно стараясь отдать честь каперангу.
Комдива взорвало и устремило. Последовавшее расследование показало, что матросик имеет место быть с ошвартованной у пирса подлодки. Что на подлодке опечатаны все гальюны. Что пИсать и какать несмотря на это подводникам всё же хочется. Что ближайшее очко для страждущих находится шагах в двухстах на берегу. И что старпом лодки, почесав в загривке, разрешил л/с отправлять естественные надобности на торце пирса.
Разобравшись в алгоритме казуса, командующий дивизионом капитан первого ранга не стал придумывать велосипед, а просто вызвал к себе того самого старпома. Взял его тело за пуговицу, проникновенно заглянул в глаза и лаконично приказал устранить безобразие. Старпом попросил уточнить как. Комдив рубанул воздух ладонью и с чапаевской прямотой спросил:
- Товарищ капитан-лейтенант, у вас мозги есть?
- Так точно! - гаркнул старпом.
- Тогда где они? Почему я их не вижу?.. - обескураженно переспросил каперанг, протягивая обе ладони к каплею так, как будто надеялся, что старпом вытащит сейчас из кармана своё серое вещество и доверчиво вложит его в руки начальства. - Где эти чудесные шарики и ролики, которые у вас должны при виде меня фонтанировать и искрить?!.. Что же вы молчите, как скорбная мама над телом упившегося сына? - Тут комдив обнаружил, что у него кончился воздух и закашлялся. А потом сказал: - Короче, я больше не хочу видеть на вашем пирсе ни одного сруна-ссыкуна. Всё. Свободны. Идите и исполняйте!
Старпом пошёл и исполнил. Т.е. взбодрился на своё железо, отловил боцмана и доходчиво донёс до него смысл высказываний комдива. Боцман в свою очередь нынче чуть свет выцепил Птюхина сотоварищи, выдал им молоток с топором и боевую задачу - в кратчайший срок из подручных материалов (читай - "спизженных откуда знать не хочу") построить на торце пирса загородку. Чтобы, значит, за ней подводники могли ссаться, не травмируя взоров командования. Спустя час на команду подневольных архитекторов набрёл Гагарин, числившийся минно-торпедёром на их же подлодке...
...Гагара заложил руки за спину и с самым озабоченным видом обошёл птюхинскую конструкцию. Потом попинал её на предмет прочности левой ногой и веско бросил:
- Фуфло вы построили, товарищ старшина. На летнюю беседку нищего негра это ещё потянет, а вот на ограждение сральника - нет. Утренний бриз сдует всю эту вашу трихомудию, как тот волк - соломенный домик поросёнка. Тут нужна фундаментальность...
Взгляд мичмана запрыгал по окрестностям. Запрыгал-запрыгал, да и замер, упёршись в железобетонную плиту, что лежала поперёк пирса неподалёку.
- Во! - обрадовался Гагара, - то, что нужно!.. Значит так, слушай мою команду. Я иду искать кран, а вы тем временем ликвидируете свой рахитичный мавзолей. Чтоб к моему возвращению стройплощадка была чиста. Подцепим плиту, перетащим сюда и поставим вертикально. Хер её, бетонную, сдует. А за торчащие арматурины при сёре можно держаться руками - очень удобно!..
Сказано - сделано. И доложено. Боцман (он же старший мичман) уважительно пожал руку мичману Гагарину, а Гагарин в свою очередь покачал указательным пальцем перед носом Птюхина и наставительно сказал:
- А всё почему? А потому что думать надо уметь, салаги!..
Завтра у Гагары выдалось во всех смыслах дивным. Во-первых, он целый день провёл дома, а не на лодке. Во-вторых, у мичмана был День Рождения, так что Гагара нагрузился за столом в тёплой компании коллег и сослуживцев по самое не могу.
Армагеддец грянул в лице вестового под самое утро следующего дня. Жена мичмана, кутаясь в наброшенную поверх ночной рубашки шинель мужа, открыла дверь и узнала, что Гагарину нужно срочно на лодку. Так срочно, что просто капельки пота стынут в подмышечных впадинах.
Тревога! Все на борт! Лодке принять боезапас, топливо и выйти в какой-то там квадрат! Ахтунг! Алярма! Вставай, пьянь подзаборная!
...Гагарин покинул квартиру совершеннейшим зомби. Выделывая противолодочные зигзаги по закоулкам ещё спящего военного городка, мичман доковылял до причалов, где нарвался на своего непосредственного начальника - старлея, командира боевой части-3. Последний, также выхваченный тревогой из-под тёплого бока жены и ввергнутый в предотходный хаос, имел вид самый безумный. Столкнушись посреди сумасшедшего рассвета с Гагарой, БыЧок-3 обрадовался ему, как родному брату:
- Мичман, ты уже тут? Отлично! Проследи за доставкой практической (учебной - u_96) торпеды. Сейчас принимаем на борт последнюю. Вон там хлопцы её уже катят. Давай, дуй к ним. А я пока на лодку...
Гагара сделал ответственное лицо и побрёл в указанном направлении. Там действительно отыскалась торпеда. Маслянно поблёскивая в лучах фонарей, она покоилась на специальной тележке, которую по проложенным по пирсу рельсам вручную катила ватага минёров. Мичман встал от этих бурлаков сбоку и какое-то время пытался им помогать, громко декламируя: "Эх, раз! Ещё раз! Эх, пошла, пошла родная!.." Потом Гагарин ощутил себя по итогам последних суток окончательно уставшим. Рассудив, что раз он и торпеда движутся в одном направлении, то не стоит лишний раз ходить пешком, Гагара накинул на торпеду кусок старого брезента (чтобы не измазаться), а сверху улёгся сам. И скомандовал подчинённым историческое гагаринское: "Поехали!"
И они поехали. С берега на пирс рельсы шли с небольшим уклоном, так что тележка с торпедой стала невольно разгоняться. А тут ещё и впавший в лёгкую дрёму Гагара стал частить со своими "эх, раз!.."
Тем временем к причалам борзым скоком приближался со своей свитой комбазы, решивший лично проконтролировать выход лодки.
...Когда перед минёрами из утреннего сумрака внезапно выскочил адмирал, торпеда с мичманом уже довольно деятельно выстукивала на стыках рельс железнодорожную песенку "ту-дум, ту-дум". Минёры, ошарашенные блеском погон, сказали себе "смирно!" И замерли. А тележка, торпеда и Гагара покатили себе дальше. Мимо охуевшего адмирала. Прямиком на пирс. К лодке.
В общем-то, ничего страшного тут не было. Специально на случай подобного ЧП в конце рельсов мудрыми людьми был установлен стопор - плита. Новационная ценность момента была в том, что стараниями Гагарина эта самая плита сейчас присутствовала не на своём штатном месте, а на торце пирса...
- Ой, бля... - успел сказать БыЧок-3, провожая зачарованным взглядом проносящуюся вдоль борта субмарины торпеду с неподвижным человеческим телом наверху. Больше сказать он ничего не успел, т.к. тележка добралась до конца рельс, с хрустом соскочила с них на бетон пирса, по инерции легко преодолела оставшееся расстояние и култыхнулась в чёрную промазученную водную гладь.
...Нет, все остались живы. Но фитиль всем вставили такой, что по слухам небо над базой в то утро было ярче, чем в полдень на экваторе.
Торпеду и мичмана выловили. Плиту вернули на место. А выстроенному экипажу лодки адмирал лично пообещал: "Я вас научу срать, где положено! Вот этими самыми руками!.. Вашу мать!..."
"Ами! Ами! Ами!.. Мать! Мать! Мать!.." - далеко улетало эхо по морской глади к горизонту.
Стоящий во второй шеренге Птюхин зябко повёл плечами и в который раз за это утро подумал, что ничего романтичного в моряцкой профессии нет. Есть только тихий незаметный подвиг, который называется "служба".

Честнотянуто с http://u-96.livejournal.com

Сапожковские были.
Посвящается моим дедам-ветеранам.


...Ухо, плотно прижатое к динамику, опухло, покраснело и начало побаливать. Минуло уже четыре минуты, как в выпуске новостей должен был прозвучать метеопрогноз на завтра, но «погода» всё почему-то не шла... Это злило, тем более, что радио странно хрюкало и гнусавило. Председатель колхоза «Красный Ильич» товарищ Данилин с чертыханием отстранился от динамика и грюкнул по лажающему прибору своей стиснутой в кулак грабкой.
«Фррррр... Чих... Сообщают, что!.. На венецианском кинофестивалехрррррр... Картина Лукино Висконти «Белые ночи», снятаяаааахррррр... По произведенииииихрррр... Русского писателя Фёдоррррраххх... Достоевскогохххрр... Победила в категорииххрррррр...»
Не утерпев, предколхоза вырвал штепсель сбрендившего транзистора из розетки и едва удержался от того, чтобы не плюнуть на пол. Впрочем, можно было б и плюнуть... Пол, после того как Данилин прошёлся по нему в свежеизгвазданных на скотном дворе кирзачах, глянцем отнюдь не блистал.
- И?.. - спросил председателя агроном, по интеллигентской привычке щепочкой отковыривающий за порогом от своего сапога шмат ещё тёплого навоза.
- ...Не пизди! - с чувством откликнулся в рифму предколхоза. Потом глубоко засунул руки в карманы старых солдатских галифе и, громко чмокая губами, прошёлся по помещению. - Вот, что я думаю, Михалыч,..
Агроном совершил филейной частью некое телодвижение, которое по его разумению должно было изображать состояние предельной внимательности.
- ...Возьмёшь ты сейчас, голуба, мой ЗИС, да рванёшь на нём в Рязань. Там-то уж точно должны знать, что у нас на завтра с облачностью... А то выгоним в поля комбайны, а тут - ливень. Помнишь, как в прошлом годе утонувшие по оси косилки тракторами выдёргивали?..

Не успела дверь за агрономом захлопнуться, как снова распахнулась, едва не снесённая с петель могучим напором.
- Оп-па... - Данилин ёрзнул на скрипучем табурете, с удивлением воззрившись на отдувающегося и энергично вытирающего с лица пот рукавом пиджака председателя горкома товарища Неусеку. - Семёныч, ты чего?.. Бегом решил заняться?
Лицо Неусеки было таким иссине-зелёным, что сердце предколхоза неприятно ёкнуло:
- Война?!..
Предгоркома молча прошёл к подоконнику, сграбастал оттуда графин с мутной стоялой водой и в три глотка его опорожнил. Потом повернулся и поморщился:
- Хуже, товарищ Данилин, хуже.
Товарищ Данилин, прошедший Великую Отечественную от Москвы до Кенигсберга, решительно не мог представить, что может быть хуже войны. Потому чмокнув губами пару раз для стимуляции мыслительного процесса, нерешительно предположил:
- Комиссия какая, что ль?..
- Да если бы!.. - Неусека скривился. - Герой у нас, понимаешь, в городе образовался...
- Какой герой?
Предгоркома оглянулся на дверь, как будто подозревал, что кто-то за нею подслушивает, понизил голос и скороговоркой прошипел:
- Герой Советского Союза!..
Данилил перебрал в голове список поселковых фронтовиков, но никто из них по его разумению на столь высокую награду не тянул.
- Это кто ж такой-то?..
- Пе... Пер... Пер... А, чёрт! Забыл фамилию. Мне как из райцентра позвонили, так я на бумажке фамилию и записал, а потом к тебе побежал и бумажку в кабинете забыл... Пер... Пере... Пера... Тьфу! Нет, не помню. Помню только, что посмертный.
- В смысле?
- В смысле, что присвоили звание посмертно.
- Ага. Понял. А ко мне чего принёсся?..
Изрядно заплывший жирком лик Неусеки молниеносно стал похож на мордочку голодной шавки. Предколхоза нутром понял, что у него сейчас будут просить людей. Потому вскочил, шумно опрокинув табурет, и энергично замахал перед носом предгоркома руками:
- Нет, даже не проси!..
Неусека набычился, упёрся костяшками пальцев в стол и ввинтил свой тяжёлый взгляд верного ленинца в лицо Данилина. Потом веско оборонил заветное слово, разом заставившее председателя колхоза сдаться:
- Партия... Партия не для того вас, товарищ Данилин, поставила на ваш пост, чтобы вы ей, партии, отказывали в жизненно-важный исторический мОмент! - Слово «момент» Неусека по неким неизвестно-принципиальным соображениям всегда произносил с ударением на «о»...
- Да я ж не отказываю. - попробовал, было ещё потрепыхаться Данилин. - У меня ж - жатва!..
- Да партии плевать, что жатва! Хоть потоп!.. - Неусека хотел, было грохнуть для пущего эффекта кулаком по столу, но в последний момент передумал и опустил руку на стол мягко, почти ласково.
- Сколько?.. - убито поинтересовался предколхоза.
- Краска и машина щебня. Плюс - двадцать пять... Нет - тридцать человек.
Данилин взвыл.

Спустя сутки предколхоза с вялым интересом смотрел, как целая бригада вместо того, чтобы окучивать почти перезревшие пшеничные колосья, споро домазывает свежей краской фасады домов, заборы и заодно - подзаборную крапиву с лопухами на улице Садовой. Под ногами мягко похрустывал белый щебень, которым спешно завалили вечные лужи и непролазную грязь на проезжей части. Между малярами поневоле метался Неусека указывая, советуя, поправляя, отскакивая и издалека оценивая. В какой-то момент из дыры в соседнем заборе высунулся пятак здоровенного и вонючего хряка. Не успел свин сделать и пары шагов на улицу, как предгоркома на него набежал, наорал, загнал обратно за забор, но на этом не успокоился, а начал барабанить ногами в дверь дома до тех пор, пока ему не открыли. Через пяток минут, бурча: «Ничего! Решительно ничего без меня сделать не могут!..», - он подошёл к Данилину и с чувством исполненного долга показал обрывок листа в клеточку, на котором криво было написано: «Я - Марфа Ивановна Косенкова, будучи владельцем хряка Тошки, обязуюсь завтра не выпускать его на улицу ни под каким видом вплоть до окончания процедуры, в чём и подписуюсь».
- А чё у нас завтра за процедура? - машинально спросил Данилин.
- А! Я ж тебе забыл сказать!.. - Неусека довольно хмыкнул и обвёл руками свежепокрашенные окрестности. - Райком решил, что в честь героя надо одну из наших улиц переименовать. Я подумал-подумал, да и выбрал Садовую. Она почти в центре - самое то. Осталось только прибить новые таблички на дома и - вуа-ля!.. - предгоркома сделал руками на манер фокусника в воздухе несколько пасов. - ...Была Садовая, а стала - героя Советского Союза Перегудова. Так что завтра к нам на процедуру торжественного переименования из райцентра приедет цельная делегация с журналистами и фотокорами. Глядишь - и в газетах замелькаем!..

Надо сказать, что мечта попасть на газетные страницы уже месяц была самой настоящей идеей-фикс предгоркома. С того самого момента, как из последней поездки в Москву Данилин вернулся с медалью Всесоюзной Сельскохозяйственной Выставки, а Неусека - лишь с пёстрым сувенирным веером четвёртого Всемирного фестиваля молодежи и студентов. С тех пор предгоркома стала снедать жажда большего...

- Гм?.. - Данилин почесал затылок. - Ты-то, Семёныч, нездешний, а вот я что-то я не припомню никакого героически погибшего Перегудова. Вот разве что в Пушкарской слободе живёт один с такой фамилией. Знаю, что воевал, но он-то живой!.. В честь кого ж улицу-то называем?
- Товарищ Данилин,.. - Неусека с неприязнью посмотрел на собеседника. - ...Вы считаете, что умнее целого райкома? Нам дали сигнал про земляка-героя, героически погибшего во время защиты нашей с вами Советской Родины. Память, о котором надо увековечить для потомков. И не только бюстом в какой-то там хрен-знает-где Гатчине, но и тут - на родине героя. Мы этот сигнал партии приняли. И соответственно отреагировали. Так что вас не устраивает, товарищ Данилин?.. Вот то-то. Считать себя умнее райкома, как говорил товарищ Ленин... - Неусека обличающее потыкал пальце в небо. - ...Это «оооооочень большая ошибка!»

Минули ещё сутки в суете и неразберихе, временами перерастающей в тихую панику. В полях начала осыпаться, так и не собранная перезревшая пшеница. Всегда скромный, тихий и интеллигентный агроном перешёл на мат...

- Ееееееедут! - заорали с высокой водокачки.
Нервно подпрыгивающий в обитом красным кумачом ГАЗовском кузове, Неусека рубанул рукой и, до поры прятавшийся в тени чьего-то сарая духовой оркестр поселковой пожарной части, бравурно заиграл нечто неразборчивое, но, несомненно, героическое.
В тон оркестру громко захрюкал запертый за забором хряк Тошка. Стоящая по обе стороны от импровизированной трибуны - автомобиля ГАЗ толпа заволновалась, стала тянуть шеи и привставать на цыпочки.
- Ееееееедут!..
Первой, опасливо култыхаясь по щебню, на улицу вырулила райкомовская «Победа». За ней тарахтел битком набитый прессой автобус. Неусека довольно потёр руки. Оглянулся по сторонам, испугался, что его жест был замечен, и начал тереть руки непрерывно, словно замёрз. Где-то наверху из безоблачного неба вовсю жарило осеннее солнце...

Ещё минут через десять оркестр заткнулся, и присутствующие как по команде затрясли головами, изгоняя из оглохших ушей звон медных тарелок.

Наконец, митинг начался. Долго с пафосом ни о чём говорил осанистый председатель райкома партии. Ещё дольше, яростно размахивая руками, барабанил речь о любви к Родине и необходимости, если что за неё немедленно и до конца умереть предгоркома. Председатель колхоза товарищ Данилин своё выступление свёл к двум фразам. Первая была обращена к землякам и звучала так: «Нас Родина позвала и мы сделали всё, что могли.» Вторую фразу, прозвучавшую, куда тише, предколхоза адресовал Неусеке: «Да пошёл ты...» Председатель горкома поморщился, но заставил себя продолжать улыбаться - ведь вокруг так и блистали фотоблицы!

Уже торжественно сорвали простыню с таблички «Улица героя Советского Союза Перегудова». Уже Неусека подумывал как бы побыстрее закруглить митинг и завлечь предрайкома со свитой, а также журналистов в здание городского комитета, где на загодя сдвинутых столах были в ожидании банкета расставлены выпивка и закусь... Но как раз в этот достославный момент кто-то из фотокоров вывел под руку из автобуса человека лет 45-ти на костылях.

И сразу стало как-то тихо. Даже хряк Тошка почувствовав какую-то перемену в окружающем пространстве, замолчал.

В перекрестье сотен глаз седой как лунь инвалид, звеня россыпью медалей на синей офицерской форме, медленно добрался до ГАЗа. Но не стал забираться в кузов, а остался стоять у заднего борта, вздёрнув погон на плече устало опёршейся о грузовик правой рукой. А потом этот человек заговорил неожиданно сильным и громким голосом:
- Здравствуйте, люди добрые... Я сюда, на родину Лёшки давно хотел доехать, да вот ноги отказывать стали... - человек горько усмехнулся, а потом продолжил. - Я ж с Лёшкой Перегудовым почитай с самой финской летал... И тогда, в конце сентября 43-го на Ленинградском фронте, когда лёшкину машину подбили, я сам видел, как Лёшка вмазался в ту фашистскую батарею... Вот говорят Гастелло-герой... Так я вам скажу, что Гастелло - сосунок рядом с гвардии капитаном Лёшкой Перегудовым. 200 вылетов на бомбёжку - это вам не фунт изюму!.. - ветеран задохнулся, потом хотел что-то ещё добавить, но не смог. Потому что из толпы поселковых к нему медленно шёл такой же как он сам седой мужик, но только не в форме, а в старом истрёпанном сером плаще. Брякнув о щебёнку, упал один костыль...
- Лёха?!
- Я, Саня, я...
И они обнялись. С воем. С рычанием. Со всхлипами сухих мужских слёз.
- Да как же?!..
- Я тогда выпрыгнуть успел...
- Сволочь ты, Лёшка, сволочь!..
- Плен, потом вернулся...
- Да тебя ж в Гатчине похоронили!..
- Это не меня, а командира моего, наверно...
- Где ж ты после войны-то был?..
- Да сидел я, после плена-то... А как выпустили - я сюда.
- Ну и везучий ты, сволочь!..
А весь посёлок, онемев, стоял вокруг и боялся пошевелиться.
И только председатель колхоза товарищ Данилин, прошедший войну от Москвы и до Кенигсберга, на цыпочках подкрался сзади к комбайнёру-передовику Ивану Швецову и разборчиво прошептал тому на ухо: «Пулей - в горком. Всю водку - сюда. Если что - я приказал!..»

Бывший штурман 34-го гвардейского бомбардировочного авиаполка гвардии капитан Алексей Иванович Перегудов прожил ещё пять лет. Ему не только не вернули заслуженные когда-то орден Ленина, 2 ордена Красного Знамени, орден Отечественной войны 1 степени, орден Красной Звезды и медали, но также и не признали, что он и тот А.И. Перегудов, которому 4 февраля 1944 посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза - одно и тоже лицо. Улица героя Советского Союза Перегудова в Сапожке существует до сих пор... Как и две могилы героя. Одна в Гатчине, а вторая в Сапожке.

Честнопянуто с http://u-96.livejournal.com

Рядовой Жусупов

Срочную службу мне довелось проходить в Красноярском крае, в частях специального назначения МВД СССР. Охраняли мы очень военный завод. Ввиду секретности объекта особо болтливые и излишне сообразительные солдаты не приветствовались, да и для охраны периметра никакой заметный интеллект не требовался. Потому значительную часть личного состава батальона составляли разнообразные советские азиаты — узбеки, таджики, киргизы. Собственно говоря, сообразительность и обучаемость у них была вполне нормальная, но стереотипы играли свою роль.
Справедливости ради стоит отметить, что рядовой Жусупов мог запросто оказаться и рядовым Ивановым, и рядовым Петренко, и рядовым Ждановичем. Но он оказался именно Жусуповым, узбеком по национальности. Призвался этот самый Жусупов через полгода после меня, и сразу же привлек к себе внимание непомерно высоким для узбека ростом, чудовищно сутулой осанкой и маленькой головой, к которой была приделана постоянная улыбка. Впрочем, через какое-то время улыбку демонтировали, но об этом позже.

Первая хохма, которой отметился Жусупов, произошла в один из первых его дней в роте, сразу после отбоя. У офицеров части была странная привычка заходить через полчаса после отбоя в расположение роты и громко желать спокойной ночи. Та часть личного состава, которая еще не спала, дружно ревела в ответ "Взаимно!" От рева просыпались те, кто уже уснули, и ревели "Взаимно" второй волной. Рядовой Жусупов, весьма поверхностно знавший на тот момент русский язык, чисто на слух прикинул, какое из известных ему армейских слов могут реветь, сделал определенные выводы и ревел в общем хоре что-то своё. Что именно, в общем хоре понять было решительно невозможно.
В эту ночь Жусупов уснул очень быстро и очень крепко. Поэтому первую волну рёва он проспал, а проснулся лишь от второй. И в тишине, наступившей после двукратного 70-голосого "Взаимно", раздался совершенно нечеловеческий сиплый вопль "Магазин!!!"
Ротный настолько опешил от такого ответа, что никак не прокомментировал Жусупова, а поспешно ушел в канцелярию смеяться.

Рассудив, что к чему, Жусупова поставили на периметровый пост. Обязанностей у него было раз-два и обчелся, свободного времени на посту — хоть отбавляй. И однажды, придя на пост сменять Жусупова, обнаружили означенного рядового держащим автомат не в положении "на ремень", а в положении "на караул", то есть перед грудью. Причина была очень проста — у автомата отсутствовал приклад. То есть приклад был, но он болтался на ремне, кокетливо переброшенном за спину.
Офигевший от такого расклада разводящий спросил у Жусупова, как это произошло. В ответ получил лаконичное "Шоль — поскользнуль — упаль — сломаль". Разводящий поинтересовался, с какого именно небоскреба "упаль" Жусупов, поскольку при падении с тропы нарядов сломать приклад даже теоретически невозможно. Жусупов пожал плечами и снова повторил свою версию, сохраняя поистине азиатскую невозмутимость.
Разбирательство было долгим и разнообразным. Не Жусупова орали, его уговаривали, ему угрожали гауптвахтой и клялись, что всё забудут, если он расскажет правду. Но все было напрасно — первоначальная версия происшедшего не менялась ни на йоту.
Разумеется, такая порча оружия не могла остаться безнаказанной, поэтому Жусупов попал-таки на гауптвахту, где отсидел свои законные 10 суток и вернулся. Невинно пострадавший приклад старшина роты кое-как склеил, автомат аккуратно поставили в пирамиду, а Жусупова отправили на кухню, где он автономно плавал несколько месяцев подряд на перископной глубине.
Лишь через полгода кто-то из узбеков, имеющих колоссальный дар убеждения, выпытал у Жусупова, что же произошло на самом деле. Оказалось, что какая-то светлая голова показала Жусупову нехитрый фокус "взвести затвор взмахом". Автомат для этого снимается с предохранителя и крепко берется за ствол. Если теперь поднять его вертикально над головой и совершить энергичный круговой мах через низ, то затвор оттянется назад центробежной силой и взведет курок.
Вот таким образом Жусупов и развлекался на посту, пока при очередном богатырском махе не залепил прикладом по тропе нарядов.
Через какое-то время всё это не то чтобы забылось, но как-то утратило остроту и актуальность в офицерских умах. Жусупов был возвращен на родной пост N7, где продолжал зорко охранять покой Родины с автоматом, блестевшим новым свежелакированным прикладом.

Наша часть имела несчастье быть отличной. Как известно, для солдата праздник — что для лошади свадьба: голова в цветах, а задница в мыле. Поскольку любой приезд дивизионного начальства был для части праздником души, солдаты имели геморрой по полной программе. У любой нормальной части были две итоговые проверки в год (это что-то вроде сессии, когда сдаются всякие военные и политические подготовки), а у нас их было четыре.
Каждая проверка обязательно включала в себя сдачу огневой подготовки. Большая часть роты сдавала общевойсковые упражнения, в которых не было ничего сложного. Второму отделению первого взвода, в котором я служил, приходилось стрелять из всего, что могло стрелять и было в наличии. АК-74, РПК-74, СВД, ПМ, РПГ-7, АГС-17... Это был кромешный ужас, длящийся почти две недели. После стрельб надо было все оружие чистить, что надоедало хуже горькой редьки.
В день специальных стрельб из АК-74 мы вынуждены были участвовать в любимой клоунаде комбата — разворачиваться в цепь, десантируясь из движущегося автомобиля с тентовым кузовом. Судя по всему, комбат испытывал совершенно феерическую гордость за то, какими орлами он командует. Орлы кувыркались в пыли, клацая зубами и автоматами, офицеры загадочно улыбались, комбат сиял.
Мы, в свою очередь, проявляли чудеса хитрости, направленные на сохранение стволов автоматов в первозданной чистоте. Для предохранения от пыли и песка в ствол загонялся шомпол с накрученной ветошью, большой комок ветоши напихивался в дульный тормоз-компенсатор. После клоунады достаточно было освободить ствол от шомпола и тряпок, а потом еще 20 минут блаженно отдыхать, изображая вдумчивую чистку оружия.

А причем здесь Жусупов, спросите вы? В общем-то, он как бы и ни при чем. Да вот беда — увидел он нашу спецподготовку автоматов, и решил, что ничем не хуже. Засунул шомпол в ствол, напихал тряпок — и сразу же почувствовал себя причастным к батальонной элите под названием "спецотделение". Какое-то время он погордился своей исключительностью, но потом, вероятно, забыл о ней думать. О шомполе в стволе — тоже.
Пока мы кувыркались и отряхивались, отстрелялось первое отделение. Вроде бы наша очередь, но полагается чистка оружия. Поэтому стреляет третье, то самое, где Жусупов.
Получает Жусупов свои законные три патрона, снаряжает ими магазин, укладывает магазин в подсумок...
— Рядовые Гареев, Жусупов, Кристя! На огневую позицию!
Поднялись ростовые мишени. Автоматы Гареева и Кристи выстрелили, полностью замаскировав тихий "пук", произведенный автоматом Жусупова. Ротный, наблюдавший за мишенями, какое-то время помедлил, а затем осведомился, почему рядовой Жусупов не ведет огонь и не заснул ли он от хорошей жизни. Жусупов, вспомнив про шомпол и медленно осознавая весь ужас происшедшего, нервно проблеял "Нэ стрэлят, таварыща каптана". Ротный слегка удивился и взял автомат в руки. Увидев тряпку через отверстие компенсатора, удивился еще больше. Когда же компенсатор был отвинчен и на свет явилась головка шомпола, удивление ротного достигло апогея и стремительно начало перерастать в ярость. Ствол, шомпол и пуля превратились в единое целое. Разъединить их не смогли бы и совместные усилия армии, авиации и флота. Автомату пришел полный и необратимый абзац. Планам ротного на поступление в академию и получение майорской звездочки — тоже.

Дальнейшее было настолько эпично, что комбат, до этого энергично дравший глотку в мегафон с вышки, притих и с интересом наблюдал за событиями. По пыльному песчаному стрельбищу, петляя и сдваивая след, неслась тощая сутулая фигура в бушлате. Следом за ней на крыльях реющей офицерской шинели летела стокилограммовая грозовая туча, размахивая над головой покойным автоматом как казачьей шашкой. При этом грозовая туча непрерывно вопила неожиданно тонким голосом "Твайумать!!! Стоять!!! Ко мне!!! Смирно!!!". Тощая фигура помалкивала, поскольку все слова были уже сказаны.