День ВДВ
Странно. Ничего из того, что рассказывал сейчас Лёва, я не помнил. Лёвка смущённо крутит в руках рюмку на тонкой ножке, не замечая, что остатки водки плескаются на его серый пиджак, расплываясь маслянистыми пятнами.
- Ты что, правда, не помнишь? - сомневаясь в моей искренности, бурчит Лёвка.
Эх, братишка, братишка! Я же контуженный. Дважды причём. Так что ничего удивительного. Как там говорится: «Тихо шифером шурша, крыша едет не спеша!» Кстати, любимая поговорка в отношении меня бывшей супружницы. Выходит, права она.
- Лёв, ну чего ты огорчился? Я ж тебе верю! Так было, значит - так! Ты же сам всё видел.
- Ладно, Игорёха, давай ещё по полтишку и побежал я, - вздохнул Лёва, - Дела. Сам понимаешь!
Да уж. Дела. У всех дела. А сегодня, между прочим, день ВДВ. Хм, пойти, что ли, к памятнику, встретиться с братвой в голубых беретах. Нет, пожалуй! Шумно очень. Провожу-ка Лёву, да посижу ещё. Выпью.
Дувалы кишлачка, слившиеся единым пыльным цветом с землёй, казались очень близкими. Думалось, что за несколько часов возьмём селеньице, прочешем и уйдём дальше в горы на выполнение основной задачи. Кто ж знал, что так всё обернётся?! Хадовцы клялись и божились, что кишлачок мирный и проблем с его пересечением у полка не будет. Ошиблись. Или не ошиблись. Подставили, скорее всего. А может быть, и нет. Не важно.
Только кишлачок этот стоял на замечательном месте, контролировал перевал, через который караваны тянулись в Иран, Ирак, Китай, куда угодно и обратно. Волокли всё, понятное дело, на чём можно было разбогатеть достаточно быстро. Продукты, электронику, одежду, обувь, а главное - наркотики и оружие. Ну и как? Мог этот кишлак оказаться свободно проходным? Нет, конечно! Богато тут жил народ, собирал мзду за проезд через перевал. Жировал-пировал кишлак, оказывая услуги по кормёжке странствующего люда, устройству на ночлег, проводниками и так далее. А тут пришли мы. Кто ж откажется от своего добра? Это как у нас в прошлые времена. Припёрлись в деревню красные комбеды и начали трясти-расстреливать зажиточных мужиков, называя их кулаками, вытряхивая последние крохи для кормёжки пролетариата, непонятно для чего ввёргшего Россию в нищету и бедность. Чего уж там, история развивается по спирали, отражаясь целиком и полностью на разных точках карты. Тут бы пожалеть бедолаг разжиревших, но - нельзя! Враги они сейчас для нас. И для меня лично.
Так что - только вперёд. А вперёд не получается. Залегла рота. Слишком уж плотный огонь ведут духи. Эх, сейчас бы пару вертушек, хоть самую завалящую артподготовку провести. Тогда бы - лафа! Воюй - не хочу.
Сегодня день ВДВ. Второе августа значит. Командир роты ещё в предутреннем липком тумане поздравил нас, пообещал, что после прохода через кишлак, отдаст на разграбление. Нет, не кишлак! Личные запасы сигарет «Родопи». А что там пара блоков? Ничего. Зато, вроде бы, действительно праздник.
Подниматься-то как не хочется! Пули визжат, взрываются фонтанчиками в податливой мягкой земле, чиркают или глухо врезаются в камни, брызгаясь яростными брызгами. Чёрт, всё лицо искровянили осколочки. Острые, заразы! И всё же надо подниматься и переть на эти чёртовы дувалы.
- Ну, братва, вперёд! - как-то удивительно громко в трескотне пулемёта звучит голос командира.
Невольно все смотрят в его сторону. Майор срывает с себя разгрузку, выдирается из побелевшего от пота, солнца и пыли хэбэшки. По глазам ярко бьют голубые полоски тельняшки. Командир напяливает разгрузку на плечи, хватает автомат и выскакивает из-за огромного валуна навстречу пулемётам. Ну и кто после этого усидит в укрытии? Кто из нас тогда не стянул с себя куртки, выставляя на показ всему миру свой тельник? Ломанулись мы тогда лихо! Духи, видимо, совсем обалдев от такого зрелища, замялись чего-то, что дало нам шанс прорваться почти к самому кишлаку. Только когда мы были совсем у дувалов, лупанули по новой. Да куда там. Смяли мы их. Напрочь. Напоролись наши братишки на пулемёты. Завалили их своими телами, что твой Александр Матросов. Да кто ж во время боя считает потери? Есть цель. Есть враг. Надо уничтожить!
Вдруг вижу, заспотыкался чуть впереди меня Пестик. Здоровенный хохол. Между прочим, фамилия-имя его Павло Тычина. Во как! Только почему-то прилепилось к нему Пестик. Рост под два метра, ручищи как чайники, размер обуви под пятидесятый. Короче, ещё тот Пестик!
Упал Пестик ничком, разбросал руки в стороны и автомат выронил, а ногами сучит, вроде как бежать собирается дальше. Значит, жив! Подскочил я к нему, тяну на себя, а он тяжеленный, в лифчике магазинов автоматных немеряно, да гранат достаточно. Вылущил я Пестика из разгрузки, тяну к себе на плечи. Никак! Хоть бы помог кто. Только все уже вперёд проскочили. Душат, давят духов в кишлаке. Еле взвалил Пестика на плечи. Тут вторая проблема - два автомата на земле и разгрузка раненого. Встал на колени. Боюсь Пестика на землю уронить, потом ведь не удастся поднять его снова. Подобрал добро наше, поднялся в полный рост, аж в глазах померкло, и бодренько зашагал в сторону боя. Благо, стрельба уже оттеснилась к перевалу, туда, где окраина кишлака.
Неудобно, тяжело, чёрт возьми, такого мужика переть, всё время соскальзывает с плеч. Вот уже и носками ботинок волочится за мной. А ботинки у Пестика исторические. Почему исторические? Так ведь история была замечательная.
Когда молодых привезли самолётом из Ашхабада, построили, посчитали, ржали всем полком. Сами посудите, было ведь над чем. Во-первых, хэбэшка у всех была одного размера. Пятьдесят четвёртого. Это и тем досталось, у кого от природы метр с кепкой, и тем, кто побольше росточком вышел, и тем, кому она явно мала была, включая Пестика. Видок ещё тот! Штаны по щиколотку, рукава по локоть, на животе куртка не сходится, треугольник тельняшки аж под брючным ремнём заканчивается. Да и это ничего! Все в боитнках, один Пестик - в кедах. А ноги у него как ласты. Команда была: «Равняйсь! Смирно!» Все, конечно, носочки подравняли, на грудь четвёртого, вроде бы вылупились, а сами через плечи за спины поглядывают и краснеют от сдерживаемого хохота. Потом не выдержали, заржали. Так и было с чего! Наш командир роты, майор Петрович, даже не цикнул ни на кого, сам хохотал. Не думайте ничего такого, никакого панибратства. Фамилия у него такая. Была. Погиб потому что Петрович. Так вот. Ржали-то почему. Из-за строя каблуков далеко выдавались пятки истоптанных кед Пестика.
- Ну, ты - пингвин! - восхитился Петрович.
Вобщем, пока молодых натаскивали к местным условиям, через месяц прислали ботинки для Тычины. Заказные. Сшитые в ателье по заказу.
Чувствую я, что Пестик своими замечательными ботинками чиркает по земле. Ну, думаю, сейчас к стеночке прислонимся, сползём как-нибудь и передохнём. Там уж пусть санитары Пестиком занимаются, а я дальше погребу. Бой-то ещё не закончился.
Дотащились до полуразвалившегося сарая. Сил на то, чтобы стрельнуть в тёмный зев уцелевшей двери, уже нет. Ладно, будем надеяться, что братва хорошо здесь прошлась. Только собрался повернуться к стеночке, как страшный удар в спину опрокинул в пыль.
Потом что-то смутное помнится. Кто-то меня тащит, выдирает из руки автоматы и разгрузку, льют воду на голову, в нос тыкают нашатырём и сквозь ватную заглушку шепчут:
- Да живой он, живой. Видишь, кровь не его. А Пестика уносите туда, к убитым. Вертушки скоро будут...
А Лёвка видел всё тогда. Они шли за нами следом с другой стороны кишлака.
- Вижу я, Игорёха, как ты взвалил хохла этого на плечи. Прёшь, как бульдозер. Вокруг вас пылищи немеряно поднялось. Он сполз у тебя с плеч, ногами по земле волочится. Стрельба, молотим по духам, несёмся за твоей ротой. Потом вижу, ты к дувалам подобрался. Тут-то вам в спину и стрельнул душара из базуки. Силища-то у пули её ого-го какая! Думал, всё, не увижу больше тебя.
Потом уже, когда в вертушку убитых грузили, хохла того узнал, а тебя нет. Пошёл искать. Смотрю, ты у колодца умываешься, льют тебе на спину из кожаного ведра воду, а на спине синячара с тарелку, в кровоподтёках...
Теперь, после рассказа Лёвы, дружка моего боевого, стал я понимать, отчего спину ломит на сырую погоду, да и тяжести поднимать могу только с кряхтением. Вот уж подарочек, так подарочек получил ко дню ВДВ!
Ладно, хорош отдыхать. Последнюю рюмашку и побежал. А куда деваться? Дела!

Все полосатые знают - каждый корабь, да что там корабь, каждая списанная лоханка речфлота имеет свои традиции и законы. И их не нарушают. И все полосатые эти законы чтят и исполняют.
МРС "Бакан", смена судовых врачей у берегов всё ещё братской Кубы. Старый Айболит ушёл вчера - сдали его с рук на руки "Гагарина". Все мы очень надеялись что док протрезвеет до того как попадёт на Родину. Сегодня должен пожаловать новый врач.
"Идут, идут" - кричит молодой матрос, размахивая окулярами и тыча пальцем в синеву. Белый маленький кораблик с гордой надписью "Пайлот" на белом борту прыгая с волны на волну приближался к нам. Вот он (врач) уже на борту. ЭЭх, молодой то какой !
Кто-то из офицеров представился новому Айболиту, пожал руку, дал в сопровождение матросика. "У нас как раз сейчас совещание офицеров в каютке, Вас проводят". Парочка чинно удаляется по направлению к БЧИП (боевая часть истребления продуктов). У входа матросик присаживается и неторопливо расшнуровывает ботинки. Снимает их, переступает коммингс и вопросительно смотрит на новенького. Врач пожимает плечами, но тоже присаживается и снимает ботинки. "Традиции..." - мелькает в голове молодого офицера. Двое, шлёпая по чисто вымытому полу удаляются в нутро корабля. Вот и каютка. Матросик учтиво приоткрывая дверь пропускает врача вовнутрь, закрывает за ним и удаляется.
А вот вам и другой ракурс - взгляд из каютки.
Совещание на полную мощь, Кэп гремит своим архангельским голоском (В Москве его тоже слышно, клянусь). Открывается дверь, входит новый судовой врач. В носках. Ставит портфель с пожитками на пол. "Вот, товарищи офицеры, разрешите представить, наш новый судовой Айбо... врач, (пауза) Почему то без ботинок". Через мгновение откуда то извне доносятся раскаты молодого задорного хохота.
Добро пожаловать на малое разведывательное судно "Бакан".

В вооруженных силах героев много. Один куском кирпича на подлодке вероятного противника слово матерное написал, другой - с командующим армии водку пить не стал. Но как же быть со скромными труженниками разных родов войск? С теми, кто держал обороноспособность страны на недосягаемой высоте, с теми, кто позволял остаться в строю миллионам и миллионам воинов? Если бы не эти труженники милитаризма, все эти миллионы воинов сидели бы на губе за неряшливый вид, несоответствующий светлому образу солдата Советской Армии. Товарищи, настала пора прославить этих настоящих героев. Итак,

Трактат о Военных Парикмахерах.

Первым парикмахером в Советской Армии, который удостоился чести заняться моей прической, был замкомвзвода старший сержант Егоров. Надо заметить, что перед отправкой в армию я не стал стричься под ноль, рассудив, что ТАМ это сделают бесплатно. Как только меня впихнули в казарму, Егоров сразу повел меня в бытовку, не дав даже получить форму. В бытовке Егоров вооружился машинкой и за 10 секунд обрил мне правую половину головы. Отошел, оглядел творение рук своих (как настоящий художник), затем ушел и вернулся через пять минут с еще тремя сержантами. Они взялись бурно обсуждать мою прическу, словно мне с ней было идти на подиум. Сержант Чен завладел машинкой и поработал над левой стороной моей головы. Посередине остался гребень-"ирокез".
- А что, - сказал ст. сержант Егоров, - пусть наши студенты именно так и ходят. И нам легче: сразу студента отличим.
Мне эта идея не понравилась и я возразил:
- Пилотка держаться не будет, трщ старший сержант.
- Да, правда, - грустно сказал Егоров и сбрил мой гребень. И стал я неотличим от остальных 80-ти солдат нашей учебной роты.

Через какое-то время я собирался в наряд дневальным. Моим напарником заступал Джонни. Несмотря на американское имя, Джонни был русскоязычным грузином, проживающим в Латвии. Дежурным по роте заступал грозный из грозных, свирепый из свирепых младший сержант Яковлев. Он критически оглядел нас с Джонни и велел постричься. Вынужден признать, что к тому времени наши волосы безобразно отросли миллиметров на шесть. На наш робкий вопрос, а кто же нас будет стричь, он сказал, что друг друга и подстрижем. Когда мы вяло заметили что не умеем, он ласково сказал, что горе нам, если мы вынудим ЕГО стричь нас. Больше вопросов не было. Мы кинули жребий и первым в кресло сел Джонни. Ну что, я могу сказать... Мой первый опыт не был особо удачен. В Джонни внезапно взбурлила горячая кровь и он, щелкая ножницами, сказал:
- Ну, садысь. Твая очиридь!
По-латышски Джонни говорил не хуже, чем по-русски, а по-грузински почти не говорил. Поэтому мне не понравился его внезапный горный акцент и зловещее выражение лица. Я отклонил его приглашение и на всякий случай побежал прочь. Он гнался за мной по казарме, размахивая ножницами и ругался на смеси латышского, грузинского и великого. С размаху я налетел на мл. сержанта Яковлева.
- Почему не стрижен?! Сгною! - раздался рев грозного командира, - два наряда вне очереди!
Тут подбежал Джонни. Когда младший сержант увидел его стрижку, с ним случилась истерика. В виде исключения (реверанс в сторону техники безопасности, снижения травматизма и борьбы с неуставняком) мне разрешили заступить нестриженным, Джонни срочно кем-то заменили, а мне наказание подняли до трех нарядов.

В войсках картина почти не отличалась от учебки. До поры, до времени...Когда я отслужил год и был благородным "черпаком", мне неожиданно повезло. К нам на ремонт пришел Т-72 и механик-водитель рядовой Бакшишев вдруг сам изъявил желание участвовать в ремонте (обычно эти ребята моментально рассасывались среди своих земляков по разным нычкам. А наш командир роты их отлавливал и отправлял в наряды по столовой, хотя прикомандированных в наряды ставить было "неположенно"). Его волонтёрство в работе на танке требовало поощрения. Я уговорил ротного не трогать Бакшишева, не отправлять его в наряды и на копание вечных траншей, а оставить на броне. В ответ расчувствовавшийся Бакшишев признался мне, что до армии он работал мужским мастером в парикмахерской. Государи мои, вот кто был мастером от Бога! Ни до, ни после мне так не везло. В рембате он под полным секретом стриг только двух человек: меня и взводного. Через три месяца, когда бакшишевский танк был, наконец, отремонтирован, мой лейтенант написал благодарственное письмо командиру бакшишевской части. Тот от неожиданности присвоил Бакшишеву звание ефрейтора. За успешный ремонт танка, конечно.

И в завершение трактата - Янис Потт, дедушка Советской Армии из второй роты. Он был сам себе парикмахер. Янис являлся латышским воплощением Винни Пуха. Круглолицый, добродушнейший, молодому солдату слова грубого не скажет. Но... Традиции Янис очччень уважал. А с некоторыми традициями у нас боролись. Например, когда зимой на "100 дней до приказа" почти все деды постриглись под ноль, наш начальник штаба в отместку всех свежестриженных духов на построении ставил вперемежку с дедами и не разобрать было, кто есть кто. Янис обиделся. Но волосы обратно не отрастишь... И тогда Янис решил побрить голову. Лезвием "Нева". Четырнадцатого поколения использованности. Под холодной водой. Бр-рррр! Но зато - один в батальоне Фантомас будет солнечные зайчики пускать, никто с духом не перепутает.
И Янис приступил. Кровь обильно струилась из многочисленных порезов. Слезы катились из янисовых глаз обильней, чем кровь из порезов. Но он мужественно продолжал. Чуть-чуть осталось, за ухом... Ох, не сбрить бы ухо... Осторожно... Аааа! Бритва сорвалась и пробрила широкий след в левой брови. Янис вздохнул и решил сбрить и брови тоже. Обезображенная бровь не давалась, было мучительно больно...Наконец, Янис резанул настолько сильно, что из брови ударил фонтанчик крови. К черту вторую бровь! Потом! Янис отбросил бритву и с ревом побежал по второму этажу казармы с целью выскочить наружу и воткнуться горящей головой в сугроб. Он выскочил на лестницу и столкнулся с нач. штаба. Неподготовленный майор закричал, увидев такой кошмар. Перекошенный рот, выпученный глаз из-под едиственной брови...И море крови. Майор пришел в себя, сидя на полу площадки между этажами. Портфель почему-то лежал на втором этаже, шапка каким-то образом скатилась на первый. Нач. штаба спустился на улицу и увидел торчащие из сугроба ноги. Из того же сугроба раздавался рев, заглушающий местные танки. Майор, держась за сердце, поднялся к себе в кабинет и хлопнул стакан водки. Полегчало. Он вызвал к себе своего писаря и распросил, что случилось. После чего начал диктовать приказ по батальону:
- Пункт первый. Всвязи с зимними морозами, личному составу запрещается брить головы бритвами. Пункт второй. Рядовому Потту запрещается сбривать правую бровь, пока не отрастет левая...

ВКУС ЖИЗНИ

«Ненавижу вводные!» - раздраженно подумал майор Алексеев и передвинул кобуру за спину, пытаясь устроиться поудобнее на узком дюралевом сидении. Прижатый к корпусу вертолета пистолет противно завибрировал, и тут же протяжной болью отозвалась поясница. Алексеев вздохнул и повернулся к иллюминатору. Августовский день заканчивался, тусклое солнце в пыльных, оранжевых облаках клонилось к закату. Был тот неприятный час, когда дневное раздражение и усталость еще не смыты отдыхом и вечерней прохладой.
Алексеев не любил дежурить по полку, предпочитая ходить старшим инженером полетов, но летом в инженерном отделе оставалось народу меньше, чем обычно и приходилось дежурить «за себя и за того парня».
После отбоя Алексеев отправил спать помдежа-двухгодичника, и до полуночи, напрягая память и фантазию, заполнял карточки учета неисправностей за прошедший месяц, потом проверил караулы, съездил на передающий центр, оттуда зашел в гости на КП дивизии, сыграл с оперативным партию в «шеш-беш», и вернулся в штаб полка только под утро. С девяти часов утра дежурному, вообще-то, полагалось отдыхать, но в штабе днем всегда шумно, да и начальство на такие мелочи обычно внимания не обращает. Как всегда, от курения натощак, скверной казенной еды и бессонной ночи Алексеев чувствовал себя отвратительно: болела голова, постоянно хотелось очистить рот от слюны, желтой, как вода в банке для окурков. Кое-как дотянув наряд, он с заступающим дежурным отправился к начальнику штаба, мечтая о том, как он в тихой и пустой квартире (жена и дочь уехали на юг) примет душ, заварит себе по «афганскому» рецепту термос чаю и будет читать книгу. Хорошие книги он специально не брал на службу, не желая портить себе удовольствие от чтения. Заваривая чай, Алексеев всегда добрым словом вспоминал тёщу. Термос был её подарком. Сделан он был на каком-то оборонном заводе, по форме, да и по весу напоминал артиллерийский снаряд, но, не имея внутри колбы, каким-то таинственным способом держал тепло в течение суток.
Размечтавшись, Алексеев не сразу понял, что НШ что-то говорит.
Оказалось, что пропал вертолет. Ушел на облет после регламентных работ и не вернулся. Командир вертолета, как положено, запросил у КДП разрешение на взлет, получив «добро», после контрольного висения ушел по маршруту и пропал. Через полчаса Оперативный забеспокоился и вызвал борт по радио. Вертолет не ответил. Еще через четверть часа безуспешных попыток связаться с пропавшим бортом доложили командиру полка. Командир приказал поднять в воздух вертолеты поисково-спасательной службы, а еще через 40 минут безрезультатных поисков - все свободные вертолеты с наспех сформированными экипажами спасателей. Алексееву было приказано возглавить один такой.
Когда Алексеев пришел на аэродром, выяснилось, что вертолет улетел с неполным экипажем: борттехник получил квартиру, и до конца дня ему нужно было забрать ключи в КЭЧ. Бортач бросился отпрашиваться у командира - «Перехватят ведь!» - тот только махнул рукой:
- Давай, занимайся, мы на облет без тебя сбегаем, а ты поляну готовь!
Теперь борттехник сидел напротив Алексеева, замороженно глядя в иллюминатор, лицо его судорожно дергалось. Он боялся за пропавший экипаж, боялся ответственности за то, что не полетел, и одновременно пытался отогнать мысль о том, что если бы он все-таки полетел и разбился, его жена с ребенком остались бы в общаге, а новенькая квартира досталась бы неизвестно кому. По нелепой прихоти судьбы получалось, что за эту квартиру он заплатил ценой жизни своих товарищей.
С экипажем пропавшего вертолета Алексеев не был знаком, он вообще плохо знал вертолетчиков из приданной эскадрильи. Фамилия командира ему вроде бы была знакома, а лица он не помнил.
Ему стало жалко техника, он подошел к нему и прокричал на ухо, преодолевая гул турбин:
- Да не переживайте вы так! Может, ничего страшного, подсели где-нибудь, скоро найдем.
Техник посмотрел на него и отвернулся. Алексеев собрался вернуться на свое место, как вдруг вертолет вильнул, заложил крутой вираж и начал снижаться.
Дверь пилотской кабины распахнулась, командир высунулся, и что-то крикнул Алексееву. «Нашли!» - по губам понял он. Как всегда при посадке, вертолет тряхнуло. Не дожидаясь остановки винта, они выпрыгнули из кабины.
Пропавший вертолет лежал на боку, вломившись в подлесок правым бортом. Хвостовая балка была погнута и судорожно задрана вверх, как лапа мертвого животного. На земле были видны глубокие борозды, вспаханные при ударе несущим винтом. Вертолет был смят, как жестяная пивная банка, но следов пожара видно не было.
- Поэтому, наверное, и найти долго не могли, - подумал Алексеев, - ни огня, ни дыма и упал в кусты, если бы летчики хвост не заметили, искали бы до утра...
Дверь в салон была сорвана или аварийно сброшена - не понять. Обогнав всех, борттехник нырнул в кабину и что-то неразборчиво закричал оттуда. Алексеев и второй пилот вертолета ПСС подбежали поближе.
- Живой, Витька живой! - исступленно кричал борттехник, подтягивая чье-то тяжелое тело к двери. Летчика вытащили из вертолета и положили на траву, он был без сознания, куртка залита засохшей кровью.
- А командир? - спросил летчик.
Техник снова нырнул в вертолет, повозился.
- Мертвый. Холодный уже... сейчас вытащу...
- Вот что, Ткаченко, - решительно сказал Алексеев, - грузите раненого в вертолет! Как взлетите, - повернулся он к пилоту - запрашивайте КП, пусть дают вам коридор сразу на Москву, к нашим помощникам смерти везти бесполезно. Керосина хватит? Пилот кивнул и спросил:
- А вы, товарищ майор?
- А я здесь побуду, скажете там, чтобы машину прислали. Да не тяните время, не довезете!
Фыркнула и дала первый выхлоп турбина, от вертолета подул горячий, усиливающийся ветер. Из салона выпрыгнул борттехник, пригибаясь, подбежал к Алексееву и передал ему портфель.
- Командир приказал отдать...
- Что это?
- Сухпай!
Вертолет быстро набрал высоту и, опустив нос и кренясь на правый борт, пошел на восток. Стало тихо.
Алексеев вернулся к месту катастрофы. Погибший летчик лежал на спине. Черты его лица, как это часто бывает у мертвых, как бы расплылись, потеряли осмысленность. Человека не было, на траве, слегка согнув ноги, лежала сломанная оболочка, потерявшая смысл и значение. Молния на куртке разошлась и была видна майка. На майке веселый слоненок жонглировал мячом.
Алексеев выволок из вертолета парашютную сумку, распустил парашют и накрыл мертвого. Больше он ничего сделать не мог, оставалось ждать.
Алексеев побрел вдоль опушки и в нескольких метрах от места катастрофы нашел маленькую поляну. На ней было выкопано углубление для костра, вокруг него лежали бревнышки для сидения и маленькая поленница дров. Наверное, сюда часто приходили дачники с соседних участков. За поляной в овражке бежал ручей. Алексеев спустился к воде. Течение оказалось неожиданно сильным, а вода - ледяной. На песчаном дне колыхались ленты водяной травы, радужными брызгами сновали мальки. Алексеев нагнулся, зачерпнул в ладони воды и плеснул в лицо. Обжигающее ледяное прикосновение к коже оказалось настолько свежим и чистым, что Алексеев разделся по пояс, забросив одежду наверх, и лил воду на грудь и спину до тех пор, пока руки не свело от холода.
Внезапно он ощутил, что каждое, даже самое простое, движение доставляет ему удивительную радость. Ход времени замедлился. Он медленно погружал ладони в воду, соединял их ковшиком и, поднимаясь, следил, как вода сочится между плотно сжатыми пальцами и падает обратно в ручей. Он ощущал свое дыхание, сокращение мышц, он слышал журчание ручья, видел буйные заросли какого-то сорняка на берегу; внезапное ощущение полноты жизни было пронзительным и забытым с детства. Оно проснулось оттого, что в нескольких метрах отсюда лежало тело человека, от которого по слепому стечению обстоятельств все это ушло. Он не мог больше умываться в ручье, ходить, разговаривать, чувствовать мокрый браслет часов, которые забыл снять с руки.
Алексеев выбрался на поляну, оделся и присел на бревно. Дневное чувство раздражения пропало, осталась спокойная, бездумная усталость. В листьях деревьев возились, устраиваясь на ночлег и сонно переругиваясь, птицы, тихонько шелестел ветер, на пределе слышимости в поле гудел трактор. Солнце быстро садилось, по тускло-красному диску протянулись ленты облаков, сразу стало прохладно. Из низин потянулся туман, заволакивая поле, дорогу, дальний лес. На поляне потемнело. Разбитый вертолет иногда поскрипывал, в нем что-то звенело и постукивало, как будто вертолетный домовой бродил по салону, открывал и закрывал крышки и лючки, прощаясь с машиной. Алексеев разжег костерок. Тени сразу придвинулись, поляна стал совсем маленькой, вечерние, яркие звезды тоже пропали.
В портфеле нашелся термос с остывшим чаем, галеты и консервы. Есть не хотелось. Алексеев бросил в термос несколько листьев брусники и пил кружку за кружкой, слушая, как ветер сонно бродит в верхушках деревьев. Время растеклось в огне маленького костра и исчезло.
Становилось холодно. Устроившись поудобней, Алексеев незаметно задремал и не увидел, как на фоне ночных облаков появились шатающиеся столбы света. К месту катастрофы приближалась колонна автомобилей из гарнизона, таща за собой гудение моторов, лязг металла, громкие голоса, новый день и старые заботы.

Дети балканской войны.
Каждый раз при приготовлении пищи, готовится немного больше. Зачем? Ответ прост - это детям. Каждый раз их очень много, и каждый из них кричит, пытаясь перекричать других «Шеф, я здесь». И ты знаешь, что, выйдя за КП, тебя ждет чумазый мальчишка или девчонка-смуглянка с небольшим пакетом, банкой, а то и термосом в руках, и увидев тебя он аж вырастет от гордости, что персонально ему, воин Росбата, Полбата или Укрбата отдал не только еду и фрукты, которые выдаются в качестве витаминов, а и частичку себя в этой банке, в которой мы обычно видели болгарское лечо или перец . И завтра, не дай Бог, не увидев своего подопечного или уйдя в патруль или конвой, ты будешь терзать себя мыслью, а как там он, а связавшись с базой просить мужиков, чтобы не забыли покормить, вернусь, разберемся. И знаешь, не забудут, ведь они видя их, вспоминают как младшая сестра пошла в первый класс, а ты пятиклассником почти год не видел отца ( и по уже твоему приезду домой втихаря на перекуре он расскажет тебе, что был не на БАМе, как знают все, а в далекой африканской Бурунди, у них тоже есть БМП-2,"кстати, а как они?" ) . По возвращению на базу достанешь из разгрузки помятую шоколадку , от «зайчика», думая, как ему объяснить про отцовский «тормозок», твое самое вкусное блюдо детства. Но когда придя к нему домой, тебя накормят вкусной мусакой, этакой смесью помидоров, баклажанов, чеснока и мяса, а его прабабушка, на прощанье проведет по твоей коротко стриженной голове своей сухой рукой , нежной и мягкой, пахнущей кухней и огородом, совсем как твоя, когда она провожала тебя с каникул домой, ты думаешь, что не зря стал миротворцем.