Спаситель Башни

«Боже, когда же она заткнется???» - раздражено думал Гюстав д’Аржиньи, владелец десятка небольших магазинов, бывший мещанин, а теперь, после женитьбы на бедной, как церковная мышь, но с гонором королевы Кастилии графине д’Аржиньи, сам в результате ставший графом, ныне депутат муниципалитета Парижа, завязывая галстук. Мадам д’Аржиньи высокомерно обращаясь к этому мужлану (ах, если бы не его деньги..) повторяла в двадцатый раз - «величайшие умы Франции - Золя, Бальзак, Мопассан требуют убрать это железное чудовище инженера Эйфеля, мы, как цвет духовной.. и т.д. ..». Скрипнув зубами, депутат повторил в двадцатый же раз елейным голосом:
- .. ну дорогая, не волнуйтесь, прошу Вас, все собрание против этой башни, да и по договору с мсье Эйфелем он обязан разобрать это уродство в этом, 1909 году, успокойтесь..

В эти же самые минуты майор Жак Феррье, пионер радиодела во Франции вытаскивал из шкафа редко доставаемый парадный мундир, и рассматривал его, не побила ли где-нибудь вездесущая моль.

Мэр Парижа, развалясь в кресле и пожевывая трубку с вырезанным на вересковой чашке лицом старого пирата прогудел басом
- ну, и последний вопрос сегодняшнего заседания - о сроках демонтажа башни Всемирной выставки инженера Эйфеля..
Маленький, чрезвычайно похожий на крысу секретарь вдруг заерзал на месте, мэр вопросительно посмотрел на него.
- Господин мэр, по этому вопросу просит слово майор Феррье.
Депутаты недоуменно переглянулись - кто это?

Майор при полном параде, но с невероятно тусклыми, нечищеными давным-давно галунами вышел к небольшой стойке. «Черт побери, как же говорил сержант Папен, как он это говорил..» Майор нервно налил стакан воды, взял его в руку -
- Уважаемые господа - и немедленно выпил.
Далее последовала пятиминутная речь майора, состоявшая в основном из отборного французского мата начала ХХ века, смысл которой сводился к следующему - башня инженера Эйфеля представляет собой великолепную радиоантенну, и муниципалитет будет сборищем пассивных гомосексуалистов, если лишит армию такого устройства.

По окончании в зале наступила мертвая тишина, внезапно прервавшаяся резким громким стуком выпавшей изо рта мэра трубки с пиратом на чашке. Глаза у пирата были вытаращены не меньше, чем у хозяина трубки, но спустя мгновение его пасть с выбитыми зубами медленно растянулась в одобрительном оскале. Майор, круто повернувшись почти строевым шагом вышел за дверь.

Гюстав д’Аржиньи, вошел в родовой особняк на бульваре Ваграм и столкнулся лицом к лицу с графиней, ожидавшей его со старинным, украшенным хрусталем венецианским подсвечником в руках (графиня до сих пор не признавала электричество у себя в доме. В МОЁМ доме, черт побери!!!).
- Гюстав, завтра у меня в салоне соберутся достойнейшие люди, цвет парижского общества, я хочу им объявить дату сноса башни - когда?
Депутат посмотрел на нее совершенно необыкновенным, грозно сверкнувшим взглядом и произнес фразу на малопонятном для графини, и совершенно диком, недопустимом французском, смысл которой сводился к следующему - «всякая, занимающаяся любительской проституцией гражданская сволочь может отправляться в анальное отверстие, занимать там сидячие места, и не открывать рот, когда речь идет об интересах армии!» Затем он резко повернулся, и шарахнув дверью скрылся в своей спальне. Окаменело-возмущенное выражение на лице графини постепенно сменилось задумчивым, она подошла к буфету, поставила тоненько звякнувший подсвечник, и достав пару бокалов плеснула на самое дно немного коньяка, развязала пару тесемок на пеньюаре и, взяв бокалы осторожно постучала в дверь спальни графа.

В 1918 году, когда с помощью башни было принято сообщение о капитуляции Германии, и Феррье, к тому уже времени полковника, просили повторить ту речь 1909 года, он, немало смущаясь отнекивался, и отвечал, что все уже забыл, да и повторить сержанта Папена невозможно - уникум.