Серега и Гиббон

Анархо - синдикалистам и памяти м-м Йенг посвящается.

Давным-давно, когда шарик еще был наполовину красным, жил да был маленький народ Пасасон - непосредственный и добрый, стройный и голодный, вечно наивный и удивляющийся тому, что корабли железные, а плавают. Я-то, пожив, уже не удивляюсь, а констатирую - плавает железо! А они удивлялись. А еще эти маленькие Будды были вечно смешливыми, радующимися теплому весеннему солнцу, +40 в тени. Чему ж тут радоваться, когда знаешь, что у тебя над головой идет неограниченная ядерная война уже миллионы лет. А почему? Потому, что солнцевские изрядно запаслись оружием и военной техникой, что пасасонцы делали нежелательно, из-под палки, ибо были мирными и вечно голодными. Они удивлялись, почему мы, русские, не едим змей, цикад и гиббонов. Почему? Я-то, пожив, уже не удивляюсь, а констатирую - голодный и гиббона сожрет.
Серегой его звали: и гиббона, и Серегу.
Серега - не гиббон был переводягой в советской военной миссии во Вьентьяне. Серега - гиббон был гиббоном, подаренным Министром Обороны Лаоса нашему Главному военному советнику. Явно, что с намеком. Уже вторым. Первым намеком был шимпанзе Саша, сидевший в железной клетке за сломанный палец летчика Паши. За палец Паши Саша и сел и к тому моменту уже отсидел два года. А Паша уехал, но жила до сих пор в Саше страсть к русскому летчику. Крикнет какой-нибудь проходящий мимо русский: «Саша, Паша идет!», и с обезьяном случалась солнцевская реакция, гнущая толстые железные прутья. За этот боевой характер Сашу и уважали все наши мужики. А Серегу не любили, так как он любил всех русских баб миссии и считал их своим гаремом. Я уже запутался - который из них?! А! Оба!
Гиббон Серега, не облаченный служебными обязательствами, проводил все свое время в гареме - обнимая радостно визжавших баб, загорающих у бассейна. Но потом вечером приезжал переводчик Серега, и начиналось его время. Серега этого Сереге простить не мог и установил за последним наружное наблюдение. А Сереге лишние глаза были не нужны, поэтому, пробираясь однажды ночью с одним из членов своего гарема мимо виллы нашего генерала, он запустил камнем в светящиеся глаза гиббона. И попал...
Вот ведь богат наш язык, ибо Серега не только попал гиббону в лоб, что является снайперским достижением мирового уровня - в эту обезьяну даже днем с трех метров попасть невозможно - она гибка как нерожавшая гимнастка, но и попал бедняга - переводчик в интереснейшую ситуацию. Нет, бабу он все же проводил, пока гиббон потирал ушибленный лоб. Охота началась позже...
Теперь, выйдя рано утром из своей виллы, Серега мог наблюдать дежурного гиббона, сидящего на коньке крыши и ждущего своего визави. Оба были примерно одинаково роста, когда гиббон поднимал свои жуткие лапы лирой вверх, но у последнего были десятисантиметровые окостеневшие когти. А у Сереги он был всего один и не всегда в боевом положении. Поэтому бедный переводяга пускался рысью, подгоняемый противно свистящим «тренером» - гиббон ведь был птичий и свистел как удод. Некоторые называют это пением... Страшно - сам пережил. Серега, едва не схваченный, успевал перебежками добраться до столовой и только тогда первый раз позволял себе глубокий выдох. Вдох производился по окончании завтрака, когда Серега, спросив сидящих во дворе девушек - лаотянок: «Линг ми бо?» («Обезьяна есть?»), выскакивал и несся в направлении штаба. А там - в машину и НА ВОЛЮ! До вечера. И так все продолжалось две недели, заменяя нам шефские концерты заезжих «он сам блей».
Но однажды утром вышедшему на веранду с палкой в руке Сереге повезло - дежурного гиббона не было ни на крыше, ни по маршруту следования в столовую, который переводяга прошел, насвистывая, но оглядываясь. Съев ножку Фомвихана и запив ее паксонским кофе, Серега вышел на улицу и, потянувшись, остановился под козырьком столовой, не понимая, на что ему показывают пальцем смешливые лаотянки. А ведь свистеть не надо было! С козырька опустилась карающая лапа с окостенелыми когтями и сделала молниеносное харакири на лице переводчика.
Главный военный советник, опаздывавший на встречу с начальником штаба Лаосской Армии, был в ярости, сходу объявив рыдающему окровавленному Сереге десять суток: о какой поездке в Министерство Обороны могла быть речь, когда харя его переводчика несла явные следы морального разложения - четыре ровных борозды через всю щеку! Вспомнив же, что ближайшая гауптвахта в Москве, сжалился и провел первичный допрос. Проведя, помчался к комендантше нашего военного городка полковнику мадам Йенг. Тут все называют Тэтчер железной леди, ни разу не встретившись с героем лаосского сопротивления командиром полка вьетнамкой мадам Йенг, под стальным взглядом которой прижимали уши собаки. Что уж тут какой-то русский генерал? Пф... Мадам соизволила принять его, что случалось редко. Выслушав генерала и внимательно посмотрев на окровавленное лицо Сереги, полковник достала пистолет. Переводчик сжался.
Через пять минут на улицах миссии шли съемки нового фильма Джеки Чанга: по дорожкам мчался мотоцикл «Кавасаки» с двумя лаосскими лейтенантами и сидящей в коляске мадам Йенг, ведущими прицельный огонь из «Макаровых» по убегающему Сереге. По какому из них? Какая разница...
Гиббон сдался, только получив восемь пуль в грудь и, умирая, завещал быть съеденным голодными пасасонцами. Серегу же на поминки не пригласили, да и времени у него не было - теперь он один отвечал за гарем, который был в восхищении от мужественных шрамов на его лице. Некоторые верили, что их оставила злая рука местной контрреволюции. Или делали вид? Да какая им была разница...