Мыльная опера с видом на Магелланов пролив.

Энрикетта Веласкес (назовем ее так) сильно пьет. Ничего удивительного - она держит здесь, на островах, прогорающий маленький магазин скобяных товаров, и для финансовой стабильности подрабатывает в экспедиции. Веласкес... мне так и не удалось выяснить, сколько частей ее крови помнят пробитые копьями кирасы и смешное португальское «рэшш», но по фамилии можно предположить, что много. Мы общались через средних лет шведку, которая обычно живет в Норвегии и достаточно свободно говорит и по-русски, и по-испански - в Европе, оказывается, это вполне нормально. Но не здесь, нет. Здесь мы с Энки совпадаем: мы оба говорим преимущественно на родном языке - каждый на своем. Ничего, это не мешает. Потому, что у нас есть еще кое-что общее.
Скажем, мы оба работаем в норвежской экспедиции здесь, на краю земли, который по совместительству является и общим краем самого большого океана планеты - Тихого, и самого жестокого - Атлантического. Еще мы оба скорее откуда-то сбежали, чем приехали сюда с конкретной целью. Веласкес для этого пришлось пролететь два часа на старом DC-10. Мне - в десять раз больше, трижды меняя самолеты. Энки никогда не покидала пределы Южной Атлантики. Я никогда раньше в эти пределы не попадал. Наконец, нам обоим по 32.
- Да просто Энки, - говорит она, - кто я такая, чтобы выделяться из коллектива? Это русские книги? Что здесь написано?
- «Мертвое море».
- А-а-а... Амаду?... Великий плагиатор.
Она поднимается и уходит.
- Плохо, что эта книжка попала ей на глаза, - говорит норвежка Рэя, - Ее муж был рыбаком. Утонул у Южной Джорджии в позапрошлом году, смыло за борт...
Мда.
Но есть еще кое-что, хотя для нас обоих это кое-что - в прошлом, к которому трудно отнестись как-то просто: оно очень похоже на вырванную из сердца любовь, которая была еще жива, которая умирала, истекая кровью, как сердца жертв жрецов майя в двух тысячах миль к северу, вырванные для ублажения Кетсалькоатля... аргентинское военно-морское звание ее покойного отца, Марселло, «теньете ди навио», примерно соответствует моему русскому «капитан-лейтенант». Конечно, в запасе. Конечно, в прошлом.
Подозреваю, что вечно злой и вздорный джинн, который сожрал изнутри этого Марселло, как раз и носил это звание. Великий властелин дум, заселившийся в Веласкеса в кадетские 60-е и обреченный на вечное проклятие в 1983, когда его выгнали с позорно проигравшего войну флота, как сочувствовавшего хунте, как сторонника диктатур, монархий, автаркий... Как трудно мне было еще недавно представит себе латиноамериканца, настолько убитого горем неличной, в общем-то, потери. Он погиб в автокатастрофе шесть лет назад, но Энки говорит, что умер он раньше - когда в последний раз снял военную форму.
Кто скажет, что море здесь чарующе романтично - или придурок, или лжец. Нет, оно здесь весьма неохотно общается с человеком, предпочитая не замечать его присутствия. Здесь холодно и неприветливо - и оценить красоту здешней природы по достоинству может только тот, кто был когда-либо побежден могуществом удивительного единства трех основных цветов стихий - властностью моря, надежностью скал и свободой ветра. Тот, кого судьба однажды уронила на острую грань этой призмы. Если душа у него бывала в этот момент близко к поверхности, она разбивалась на двенадцать ветров, пять океанов и семь чудес света - а все происходившее вокруг казалось восьмым.
Но Энрикетту это все почти не трогает. Она не может выносить бьющих из памяти отблесков полноты, значимости жизни былой, и давно уже не пытается сравнивать ее с настоящей, и уж тем более - с будущей.
- Я потеряла отца, который потерял родину, - говорит она, потягивая бразильскую кашасу с пивом пополам, - теперь можно терять и жизнь.
- Тебе надо было родиться в Японии тысячу лет назад,- говорю я, - и стать женой самурая.
Это я так шучу - и понимаю в который раз, что шутка получилась дурацкой:
- А я и есть вдова самурая, которого видела раз в месяц. И дочь камикадзе, - усмехаясь, произносит Анна, - который никак не мог найти свою цель... Камикадзе - Летучего Голландца... Тут мягкой, но увлекающейся и столь же быстро теряющей интерес Рэе надоедает перевод этого философски-экзистенциального симпозиума изрядно подвыпивших, и к тому же разнополых, представителей третьего мира, не проявляющих к ней лично никакого внимания. Да и я понимаю, что Энки, в общем-то, не очень хочет, чтобы ей полегчало - здешняя вселенская грусть совсем не так тяжела, как наша, русская, но и гораздо более устойчива во времени... Чтобы всю последующую жизнь читать Маркеса не отрываясь, нужно сначала узнать пару историй людей с этого латинского конца света.
Во всяком случае, весть о переносе основной темы работы на следующий год Энрикетта восприняла совершенно спокойно.
- Не поеду на континент. Поищу работу здесь. Вернее, работа меня найдет сама.
Оно и верно - если ничего от жизни не ждешь, в том числе неприятностей, то все будет нормально.
В общем, мои отношения с южным концом Южной Америки оказались весьма недолгими, и улетая, я никак не мог уложить в сознании простого факта - как же это так получилось, что, убегая из осени восточной Европы, я рассчитывал оставить прошлое - в прошлом, а на новом месте, на другом конце света - столкнулся с ним лицом к лицу. Получается, что только в воздухе из точки А в точку Б я был свободен от него. Воистину - от себя не убежишь...
Возвращался я через Рио. В самолете оказалось, как можно было ожидать, много людей в белых штанах, но что-то неуловимо о’бендеровское в квадратном мужике через ряд от моего места заставило меня задержать взгляд.
- Ага, - сказал он, - Володя.
И протянул руку. Стареющий, но довольно простой в общении плэйбой из Питера. Похоже, с криминальным прошлым и настоящим. Но весьма интересный собеседник. Он сказал:
- Я думаю, нас потрясет слегка. Атлантика - жестокий океан...
Жестокий океан. Атлантика. Люди - уверенные по жизни и сломанные ей.
Как-то все это слилось в шейкер моей головы, и невидимый бармен - мастер сновидений погрузил меня в длинный сон на борту авиалайнера над бесконечным океаном... и осталось стойкое ощущений предсказанного конца, чуть ли не «дежа вю», след цепочки нейронов в мозгу, когда-то уже связавшей эти субстанции в единый коктейль...
«... и единственный злодей среди них - жестокое море»
Пыльное школьное лето, украинский городок Владимир-Волынский. Четыре растрепанных и разрисованных «искателя» из школьной библиотеки, 3-6 номера за 1972 год. Там я впервые прочитал эту фразу. А прочитав, принялся выяснять, где учат на военных моряков.
Как море ломает судьбы, и как возрождает к жизни. Как отпевает и отпускает грехи. Как судит и как засуживает.
Как люди находят себя в море - и как теряются в нем.
Оказалось, этот роман Николаса Монсаррата, насколько я могу судить, с тех пионерских времен более доступным не стал. Во всяком случае, в Интернете этой книги не было.
Не рассчитывая на многое, я его раскопал - а так как в журнальных вариантах даже в годы моего детства случались ошибки и ляпсусы, слегка подправил стилистику и даже грамматику. Скажем, заменил слово «туалет» словом «гальюн». Не более того.
Это книга о море и людях. О войне. И, в конечном итоге, - о жизни.
Вот она: http://vmk.vif2.ru/library/jm/index.htm
Не думаю, что смогу сделать для вас, дорогие биглериане, нечто более значимое.
Простите, коль что ни так.