THE CLOWN IS DEAD

У меня двое замечательных детей
От очень разных женщин
Но при чем здесь брак?

Лемми Килмистер, The Motorhead


- Ну и что? Не хочу я ничего знать. Сама виновата. Давай, подавай. Уже? Когда? Ах, так... Ну тебе, как всегда, виднее. А? Я сам по себе тебе не нужен? А интересно, с какого времени? Да? Ну, извини. Я, кажется, знаю, что тебе нужно вместо меня - бабло. Бля, ты извини, конечно, никогда не думал, что все будет так мерзко. Где-то я тебя недотрахал, наверно, но ты ж хрен признаешься. Признаешься? Волк тряпошный? Да? Тебе тоже кое в чем признаться? А то так и помрешь дурой фригидной... так, все. Пожалей стекла - у тебя теперь почти нет средств, если только на панель не пойдешь. Хотя куда тебе, с твоими-то навыками, на панель? Ладно, всё. Денег нет. Адрес в/ч ты знаешь, подавай иск на алименты. На хер. Не хочу. Да сама ты... Ладно. Бывай. Об одном предупреждаю: если Сашку начнешь против меня настраивать, головы тебе не сносить. А я не угрожаю. Я просто предупреждаю. Ага, попробуй, спрячь, давай. На цепь посади, стер... Хм.
Хлопнула дверь.
Эмоции все еще шарашили в белый свет, как в копеечку, и спускаясь по лестнице, он сильно и злобно пнул соседского кота, отлетевшего в батареям. Стало стыдно. Запал ссоры потихоньку замыкался на себя, возвращался в, казалось, до предела распухшую голову, и приносил вместе с собой какую-то мерзкую тревогу: то ли так переживалось осознание топотни по руинам семьи, то ли это уже текущая житейская шаткость властно и полноправно сверлила давешнюю бытовую устроенность, которая, теперь уже ясно, просвистев над головой, разбилась в труху там, позади, за спиной.
Он обернулся и посмотрел назад, как будто хотел увидеть там эти руины. Руин, конечно, не было, были окна обычной двушки на третьем этаже, и все там было по-старому, если не учитывать всяких мелочей - ну, например исчезновения бритвенного станка из ванной и шинели из шкафа.
К стыду добавилась щемящая грусть, выдавившая крошечную слезу. Жизнь становилась никчемной, в голове звучали только осуждающие голоса - обрывки всяких возмущенных монологов из прошлого. Никогда не уходите из семьи зимой - вся эта душевная бодяга консервируется, замораживается до весеннего ветра... Странно - почти нет снега. Просто холодно. Холодно и неуютно в этой шинели, как в давно нетопленной и неприбранной квартире. Ох-ох...
Прямо так вот, во всем военном и с чемоданом в руке, он и зарулил в ресторан. Напьюсь, думал он, и тогда, может, сердечко тайм-аут получит.
В принципе, было жалко брак - все-таки десять лет... было очень, до сведения скул, жалко сына - Саша в семейных скандалах терялся, но интуитивно принимал сторону матери, понимал, что отец не сможет дать ему любовь и заботу за двоих, и дело не в службе... а в том, что он так и не смог отнестись к сыну, собственному сыну, серьезно, оставаясь для него в лучшем случае переростком-старшеклассником. Но это, признав, можно было как-то пережить. Более же всего было жать себя. Да-да, себя. Жаль своего времени, своих надежд, своих сил, наконец. И пока эта жалость выворачивала душу, водка действительно не брала верх - отпускала вместе со слезой. И только подняв голову, чтобы посмотреть на нечто аляповато-щебечущее рядом и попытавшись оценить ситуацию, он почувствовал, как захмелел. Ну да, конечно. Капитан-лейтенант в белой рубашке (кремовые грязные все) и тужурке (старая синяя куртка п/ш сносилась до дыр). Тьфу. Его просто снимали. Пусть, подумалось тогда. Ну и пусть. Почти месть - подленькая и гадкая. Опъянение подвисло в каком-то тумане, неторопливыми завесами, из которых выплывали гардероб, такси, три фонаря вдоль спящей улицы, крохотная прихожая, раскладываемый старый диван. Кто-то ходил за дверью.
- Эт... кто там у тебя?
- Да неважно... так, домашние. Не обращай внимания...
Ну и ладно. Тяжелый сон - какой-то мальчишка, незнакомый совершенно, открывает дверь в комнатушку, по которой разбросано нижнее белье и элементы формы одежды. Открывает, смотрит и тихонько тянет: "мама, мама..." А рядом - Ирка... какая-то слишком толстая... она, не глядя в лицо, теребит плечо:
- Вставай, тебе пора валить... Ну, вставай же...
Туман рассеивается, вместе с ним сон, мальчишка и Иркин образ на чужом осунувшемся лице в обрамлении спутанных волос. Нет уж, надо смотреть в это лицо. Это теперь такая у меня жизнь - вот это и есть ее отражение. Жизнь почти разведенного офицера на службе... непонятно кому. Но действительно, надо ехать.
- Может, зайду...
Тишина. Воскресенье. Сквозь них - мерзкие привкусы похмелюги, какого-то парфюма, несвежего постельного белья. Шершавая на ощупь щека. В окне автобуса, как в аквариуме, плавают снежинки - как, в сущность, мало нужно человеку, чтобы научиться обращать внимание на падающую снежинку?
Сидя в теплом салоне, он подумал, что вот теперь и служба тоже почти лишена смысла. Собственно, со смыслом здесь всегда было негусто, но вот теперь его нет вообще. Сейчас я приду на корабль, лягу на койку в каюте и буду лежать. Встану, посмотрю телевизор в кают-компании, поболтаю с мехом. Покурю. Схожу... куда бы сходить? Наверно, в кабак. Иди в баню. Надо что-то думать насчет завтрашнего визита флагманов. А потом будет граница, много работы, и я забудусь на время...
Вахтенный у трапа, химик, что-то такое содержал во взгляде, в четкости своего козыряния....это отметилось мимоходом. А в кают-компании сидели зам и абсолютно неожиданный здесь мент - и по тому, как они прервали разговор и уставились на него, подумалось, что, наверное, мои матройзеры опять почистили ночью ларьки...
- Ляксеич, ты вот тока не обижайся, но вот присядь, разговор есть.
- Кто?
- Ты.
- В смысле?
- Ну, ты теперь проблема, ты сам. Твоя жена...
- ???
- Ну я не знаю, что у вас там, но она заяву в милицию накатала, что ты выкрал общего с ней ребенка и где-то прячешь.
- Мол, ребенок сегодня дома не ночевал - после вашего ухода играл во дворе, а потом исчез, - казенно проговорил опер.
Защипало горло, противно ослабли коленки.
- Так. Что сделано?
- В смысле?
- Искать, бля, надо. Я не знаю, где он и что с ним. Вы что-то узнали уже?
- Да хули тут узнавать? Заявился твой малец сегодня в полночь - ехал, говорит, в товарном вагоне
- Да ему семь лет всего!
- Не знаю. Простыл он немного. Сейчас спит в мичманке правого борта, оттуда выгнали всех... Не ходи пока, не буди.... вот кофейку наебни... бренди плеснуть?
- Не надо, спасибо.
- Знаете, ребята, вот из такой херни работа и состоит в основном - вместо того, чтобы жуликов ловить - высказался мент, - Хорошо хоть не регистрировали эту заяву, жены-то вашей...
- Зарегистрируйте лучше. Потом дерьма не оберетесь. И напишите в протоколах все, как было и как есть. Это не сор из избы, это просто правда, - перед глазами плыли разноцветные круги, - Я схожу гляну, как он там. Михалыч, а как в Лиепае кто-то из штабных, я слышал, один двух девок растил?
- А так... соседка у него хорошая была. И потом, это штаб. Я тут начмеда вызвал рассыльным, должен подойти скоро. Ну, еще раз извините, - зам повернулся к милиционеру, - уж сами решайте, чего и как. Ребенок здесь, как говорится, по собственной воле.
Ночью... сам добрался... , - шумело в голове, - ехал черт знает на чем по такому холоду, пока я там...
Он тихонько затворил дверь каюты, сразу найдя взглядом койку с задернутыми шторами. Аккуратно отодвинул занавеску, положил руку на лоб спящему мальчику. Есть температура. Задернул занавеску, включил светильник над койкой напротив. Увидел на столе термометр. Потушил свет, опять протянул руку к занавеси...
- Папа, - донеслось от подушки, - папочка, папка... я хотел тебя догнать на улице, только потерял из виду...
- Спи, сынок, поспи еще. Ты прости меня, пожалуйста, если сможешь. За что, я тебе потом расскажу. Сейчас к тебе доктор придет. Ты не бойся. И - спасибо тебе, родной..
Сашка включил свою лампочку и пристально посмотрел на него, сидящего над койкой в три погибели, несвежего и потертого. И захотелось говорить с сыном - впервые, пожалуй. Говорить о разных, но обязательно серьезных вещах, и говорить серьезно. Клоун был мертв. Ценой крупозного воспаления легких маленького человека, которому он был, вообще-то, очень нужен.
Вот только не в образе родного отца.
Который за это утро, наконец-то, вырос.
Выйдя на верхнюю палубу, он почти ахнул от неожиданности.
Пирса, моря, соседнего корабля, даже своего вахтенного - ничего этого не было.
Был только снег, отвесно и мягко ложащийся на этот мир.
И еще был сын Саша.
И давнго забытое ощущение смысла.