(Продожение о стройбате)
Со строевой песней - по жизни

Наш военно-строительный батальон за разгильдяйство был на грани расформирования, и его спасало только то, что далеко не все грехи доходили до высшего руководства. И кто бы к нам не назначался, сразу хватался за голову и потом за бутылку, без которой у нас служить ни у кого не получалось. Если по должному служить - то не дожить, в лучшем случае - прямое попадание в психушку обеспечено.
Я призывался после двадцати лет, так что мне со стороны, ситуация в части очень была даже ясненькой. Если бы тогдашний военный Министр Устинов либо другой высший командир видел бы всё что у нас творилось, и если бы это были честные люди, то публично сожрали бы свои погоны, причём звёзды зажевали бы в первую очередь.
Как-то к нам засунули за какие-то грехи нового командира части, со звучной фамилией - Зверев. Выражение лица и его мимика были в близких родственных отношениях с его фамилией. Всегда горевшие глаза напоминали ночной взгляд хищника отряда кошачьих, так что мы ошибочно думали, что они сверкали по более близким нам причинам.
Не совсем присмотревшись к нашей «боевой» обстановке, он решился провести строевой смотр чуть ли не с Кремлёвским акцентом. Оружие, не считая офицерских пистолетов, мы видели только на картинках, да и в учебном карантине нам не удосужилось пострелять, так как офицерский состав очень любил пострелять по консервным банкам, а пригубив и последнюю рюмку не сосчитать по сколько раз, наш общий боезапас транжирился ими полностью и за всех.
Так вот знали бы мы, что строевой смотр будет скоропостижно проведён, то обязательно бы вооружились лопатами, ну хотя бы вениками. А так мы выглядели как немецкие военнопленные, дошедшие своим ходом до Сибири. Подворотнички пришивались редко, пуговицы застёгивались обязательно не все, и верхний наряд был в соответствии со строительными работами - кто в чём.
Нас всё таки построили, ну мы это ещё в школе научились, и глянув на наш бравый вид, которому позавидовал бы и Швейк, новый командир от потери дара речи пустил только слюну.
Очухавшись, он доказал, что речь его покинула не надолго. Заорав на всех, в том числе и на младший офицерский состав, он остановился только, по длительности, после третьего куплета. Голос его также соответствовал фамилии, но из-за избыточности децибел смысл речи нами не улавливался. Ради спасения ушей мы шапки ушанки сразу усугубили на уши. Это его ещё более взбесило и подойдя к солдату-строителю, у которого одно ухо шапки торчало выше другого, и шапка сидела чуть ли не задом наперёд он той же речью начал объяснять: «Товарищ рядовой, почему... да как... да без команды... . Что за вид на параде! Если я так буду перед тобой стоять», и для убедительности начал рвать за козырёк своей фуражки, натягивая с силой на великолепный по размерам лоб.
Наша швейная промышленность к военной технике отношения не имела, потому и была очень даже нормальной, но по Советскому ГОСТу. Козырёк сопротивлялся не долго и, оторвавшись, повис на одном конце, сверкая перекосившейся кокардой.
Дальше всё пошло как по маслу, в смысле как серпом по командирским яйцам. Приказав строем с песней от нас избавиться, он увидел такое, что даже у вытрезвительского состава так бы не получилось. Стадо баранов, перебегавшее дорогу, по сравнению с нашим строевым шествием более походило бы на военный парад. Если кто то и нарочно старался наоборот - хуже бы чем у нас не получилось бы.
Первая рота пела песню «Солнечный круг, небо вокруг», вторая - «Взвейтесь кострами синие очи», третья - «Крутится, вертится шар голубой», и последняя четвёртая что-то из репертуара Пугачёвой.
Что-что, а петь, как и пить мы умели. По громкости тоже не опростоволосились, жаль только, что в то Устиновское время, других песен не существовало. Было бы в наше - у Шуры от популярности ещё бы один зуб отлупился.

(Забайкальский военный округ, станция Оловянная 1978-1980 г.г.)