ВЫБИРАЯ СВОИХ


Ой ты сон мой сон, легкий, быстрый стриж, лети над ночными деревьями, пой свою непонятную песню.
Ой ты песня моя, о чем ты?
Сон под синей луной, грустная гитара в углу, кубрик пуст, только где-то вдали тихо рыдает женщина. Это и не луна вовсе, это лампочка ночного освещения...
Ой ты страх мой, родной, вязкая тьма и холод вверх дном, что же ты затаился неведомым зверем там, впереди? Или ты позади? Где ты, страх? Я боюсь, я теперь боюсь, теперь только, только во сне. Сон ли это? Отец бормочет, чуть заметно покачиваясь, и койка иногда поскрипывает под ним...
- .... не надо, Маша. Пожалуйста, не надо. Не надо, прошу тебя, Машенька. Не надо....
Тихо стонет душа матери, надломлена. Надорвана, кровит. Что сказать теперь? Не уберегли? Не сохранили? Ой ты боль моя, боль страшная...
-.... теперь скажут, братан, сечешь, скажут: "Он всегда все брал на себя". Да херня это. Не думали, что БТР тонет, как монетка. Не знали, понимаешь? Кто знает, что там было? Почему они, дембеля, лейтенанта успели вытолкнуть? Летеху этого сраного успели, а сами...
Я знаю. Я помню, чувствую. Ничего там не было. Вытолкнули - и все, как только мехвод крикнул, что через моторный идет вода. Как он узнал? Вторая машина, первая высадка. Был бы вместо меня кто-то другой....
-.... слышь, а гитару-то эту Саша вечером перед высадкой брал... да... грустно, говорил, что-то...
Ой ты песня моя, какой же это сон? Нет, это все наяву, все под синей луной... лампочкой...
- .... не надо, Маша, пожалуйста, родная, ну прошу тебя, не надо...
Мать медленно, как будто поправляя седые волосы, подносит руки к голове, гладит ее, а потом так же медленно сжимает пальцы - ой ты горе-горюшко, понять ли мне тебя? Слезы и кровь, и клочья пакли в руках... это волосы...
Остальные родители приедут позже.
" Уважаемые Михаил Федорович и Мария Демьяновна.
С глубоким прискорбием сообщаем, что ваш сын, старший сержант Денисов Александр Михайлович, трагически погиб, спасая сослуживцев при нештатной ситуации в ходе выполнении учебно-боевой задачи..."
Спас сержант своего лейтенанта. Ой ты, служба моя, что ж ты такая жестокая, на вторую неделю-то в погонах....
Койка, скажи: я спать теперь, как раньше, буду?
Что-то там болтают...
-... а знаешь, что играл? Американскую песню, как это, "дом солнца за рекой"
- "Дом восходящего солнца", "Энималз"
- Да? Неважно... слова там такие, печальные. Вот так и я скоро буду - "Стою на перроне, пустой чемодан, а вокруг никого из друзей"
- Ты-то хоть жив...
- Да... а знаешь, мне и ехать-то некуда особо. Вот и думаю - может, пострекотать?
- Чего?
- Ну, на сверхсрочную...
- Не знаю... Ага, лейтенант идет.
Что я им скажу? Спать? Эти - экипаж четвертой машины, все видели.
- Дайте гитару, ребята... ох...
- Тащ лейтенант, на ней последний Сашка играл....
Господи, прости меня. Зачем я плачу? Что же я теперь значу, а, Господи? Что мне делать?
- ... да тише ты... что теперь, родителям ее отдать, что ли? Тащ, вот, только осторожно...
- Спасибо...
Песня... сыграть им "House of Rising Sun"? Так я ее не помню.
Такой нереальный союз - холодная кожа и теплое дерево. Больше я ничего не чувствую, и петь я не буду - куда тут петь? Я просто играю, и песня из моего сна, с синей луной и плачем стареющей на глазах простой женщины, не пробив бетонный спазм в глотке, медленно струится по рукам, согревая их, бежит по руслам запястий, и ниспадает тысячей ручейков на струны, разбившись на капли, падает дождем на желтый потрескавшийся лак - а там, внизу, живет что-то от Саши, которого я успел возненавидеть до дисбата и простить до признания, который выпихнул меня из тонущего БТРа, и который теперь там, в железном гробу вверх колесами, на черном и холодном дне. And you'll no longer burn to be brothers in arm...
Ой, гордость моя, что ж ты печешь мне душу? Я тебя слышу - "думай, постоянно думай о том, как бы не уронить свой авторитет! Тебе командовать этими людьми - отдай гитару, встань, утрись и заставь их заткнуться!!" Слышу - как непросто спорить с тобой...
Я теперь знаю, кто стоит на горле моей песни. Ой ты гордость моя, что ж мне с тобой так тяжело?
- Так, ребята, пора спать.
- Тащ лейтенант, мы тихо. Никто не слышит.
А здесь стенания почти неслышны. Отдал гитару вместе с печалью. Так бы и матери - отдал бы что-то вместе с горем...
- Тащ лейтенант, а как вы думаете, почему вас вытолкнули?
- Куницын... ты лучше спи. Я не знаю.
- Тащ лейтенант, а как вы там командовали?
- Хочешь честно? Я (ох, песня моя... сон и синяя луна... гордость моя... иди-ка ты далеко) ничего не успел ни предпринять, ни скомандовать. Вообще ничего не успел. Меня просто выбросили наружу. Вот и все. Ничего не изменить - в этот раз спасли меня. В другой раз - другого. Может быть, мне повезет и, когда будет надо, я смогу скомандовать то, что нужно, и люди... останутся живы (а сейчас я бегу - от себя бегу, куда глаза глядят. Нет, сейчас - еще хуже: как загнанная в угол крыса, бросаюсь на свору бродячих собак - на этих уродских, больно умных бойцов, которым, бля, видите ли, жалко корешей! Скажи им это, скажи!!).
- Ух.... всё, спать.
Иду к родителям, и вокруг рушится мироздание. Ой, ты жизнь моя каличная...
- Это меня Александр... Саша спас. Поклон глубокий за сына вам... (скажи, что не виноват - ты вообще зенитчик, с ДШБ на высадку шел как командир корректировочного поста, скажи!)... простите меня, это я виноват. Если сможете, простите (Господи, зачем же ты подарил мне такие слабые, женские глаза - чуть что, сразу в носу щекочет)... Простите меня...
Отец привстал, потянулся ко мне, обнял, уперся лбом в грудь и вдруг беззвучно, неслышно разрыдался так тяжко-тяжко, что меня начала бить дрожь... Я держал его и думал... вранье... не думал вообще ни о чем... просто жил, и все.
Ой ты сон мой сон, тяжелый холод, мрак и синий свет холодной луны... почему ночная школа так нереальна? Господи, ну и сон - вторые сутки пошли, начал валиться в себя. Шесть с половиной минут прошло - память отмотала десять лет... Выбираться отсюда надо, вот что, из этой школы. Парты, черные развороченные дома вокруг, жуткий холод. Огромная синяя луна. Оскал разбитых окон. Это город не зря назвали - Грозный. А рация пиликает вызовом слишком громко, слишком. Эдак чехи на звук шмалять начнут.
- Товарищ капитан, тут прапорщик Куницын
- На приеме два-шесть.
- Все закрыли. "Шилка" стала на точке ноль два, котельную и бараки держит, откуда днем снайперы работали. Прием.
- Принял. Закрой ее сверху - особенно с крыши пожарной, посади там кого-нибудь...
Вжжж - рикошет. Откуда? Я в миг на полу вместе с рацией. Ой ты жизнь моя, дрожащая в коленках...
- Один-четыре, восьмой или девятый этаж, балкон перехода между лифтами и лестницей!
- Принял. Разберусь сам.
Кто послал сюда лейтенантов? Кто, блядь? Некому здесь их из БТРов выталкивать - да и выталкивать-то куда - прямо под пули? Так и горят вместе, в обнимку - техника и пацаны эти розовые.
- Раз, два, три, четыре - со мной к подъезду, Юра - остаешься старшим. Знач так - щас Костя врежет по стене на уровне четвертого этажа, с того края - мы вот в этот подъезд, а потом по одному к крайнему. Вы - прикрываете нас огнем по уровню этажа седьмого. Вопросы?
Нет, тащ капитан. Все ясно.
- Два-восемь, двенадцать-два по правому краю на четверке. Три-четыре коротких.
Коленями в грязь из окна, локти, руки. Бежать - пока, рассыпая звонкие гильзы, корявой четырехпалой молнией работает "шилка"...
- Так я пойду посмотрю?
- Давай
Боец, Женя его зовут, распластавшись по стене, ползет между подъездами. Здесь написано, что в соседнем - выход на чердак. Эта тварь может уйти по крыше, если еще не ушла. Стой, назад. Ползком.
Что?
Синяя луна, тихая песня. Десять лет назад. Ой ты, мой страх, мой родной, застывший корявым железом на дне Балтики, ты ко мне в гости пришел, здравствуй. Не ждал. Здесь - не ждал. Холод и ужас. Здесь, за спиной. За деревянной дверью на лестничный пролет. Десять лет не виделись. Теперь ты за мной? Давай. Пацанов не отдам - только после меня.
- Лежать! - шепот может быть громким.
Гранату на балкон второго этажа - ногой в дверь лестничного перехода и! И!!!!
... и лицом в красное пятно выстрела из СВД.
В черный кошмар небытия.
-...четыре патрона успел отстрелять, а чех - два. Правда, того гранатой посекло сильно, весь в крови был. Не помню, живой или мертвый уже. Капитана сразу понесли обратно. Больше ничего не помню.
- Сержант, не надо врать. Вот у меня здесь написано, что чеченец тоже был ранен, но еще жив, когда старший прапорщик Куницын засунул его в мусорный бак, бросил туда гранату и закрыл крышку!
- Не знаю. Не помню. Не видел...
Тесно-тесно-тесно-тесно... и очень светло, и холодно очень. И смешная старушка тычет мне соску, а из коляски видно огромное голубое небо, и ранец первый у меня бело-зеленый, и каждую ночь я прыгаю с крыши и лечу, и просыпаюсь; а деревья и дома все еще огромные, а горд сверху такой волнующий, течет широкой рекой; и очень звонкий вкус крови на губах - их четверо, а я один, да еще и после операции, и больно; а потом много-много звезд, в которые, кажется, можно упасть и падать бесконечно... вчерашний студент политеха - лейтенант-двухгодичник, как хотелось верить в Морскую Пехоту; жена и дочь - близкие и далекие сразу - и черный гроб бронетранспортера на дне, вцепившийся скрюченными колесами в тяжелую свинцовую воду... ослепительная косая черта властно отсекает мрак слева - кто-то открыл дверь в черном пространстве...
-... здесь остановимся. Чувствуй - что ты дал бы своим бойцам, оставшимся на дне?
- Жизнь
- Мимо. Ты не в силах. Что из того, что мог бы? Чувствуй!
- Жизнь. Свою. Тогда, десять лет назад.
- Смело. Не передумаешь? Не перечувствуешь?
- Нет.
- У тебя тоже есть мать. И отец. Они тоже будут рвать на голове седые волосы и беззвучно раскачиваться на скрипучей военной койке.
- Да. Я понимаю. Я уверен: свои - поймут.
- Кто это - свои?
- Родители. Мать и отец. Близкие. Сестра. Дочь. Может быть, жена... Костя поймет. Комбат. Наверно, кто-то еще...
- Ты не боишься уравнивать мать и комбата? Ты не ошибаешься?
- Нет. Я - офицер. За мной люди. На мне... мои люди. Ни лучше, ни хуже меня. Просто мои. Свои. Я принял решение.
- Хорошо. Учти, ты получишь именно то, чего просишь. Последний вопрос, перед тем, как ты сделаешь свой выбор - хочешь ли ты славы?
- Нет.
... нет никакой бездны, хотя и дна тоже нет, и потолка, и горизонта. Нет ничего, только золотистые стрелы, пронизывающие пространство откуда-то сверху. Мощнее, мощнее, сильнее, напористее, светлее, светлее, светлее-светлее-светлее-ослепительно-ярко-аааааааа!
-... есть пульс! Уфффф, заработало!
- Да, зрачок реагирует, хорошо. Порядок, капитан. Порядок. Дыши, капитан. Вот так, да, Аня, убери бушлат... слышь, капитан, пацаны твои и прапорщик здесь ночуют. Они с тобой. Дыши, капитан, ты им нужен. Ты - молодец. Живи, капитан...