Добрые рыбари. Ностальгическое.

(На границе щуки ходят хмуро....)

С сайта www.ortschool.edu.ee

Некая побрехушка, написанная вскоре после того, как Нарова в который раз вновь стала пограничной рекой...

На реке Нарове клева никакого. Дело к вечеру. Ветер. Конец лета, и, по всем понятиям, рассчитывать на улов не приходиться. Зябну на эстонском берегу. А с российского, поросшего тростниками и прибрежными кустами, наваливаются сизые тучи. Темнеет. Последнее солнце еще бьет в яркий, прыгающий по волнам маячок поплавка, но по всему видно, что скоро густая августовская ночь проглотит и рыбака и его снасти.

Простывшая водка хрустит пластмассовыми боками. Хлеб после нее кажется пресным. Отлив. Кувшинки безжизненно распластались на илистом берегу, крючок всё чаще цепляется за темный ком всплывших водорослей. Ни чего! Ни одной поклевки! Червяк синеет от холода и скуки и разочарованно растягивается длинной лапшой на ладони.

С другого берега сквозь надвигающиеся сумерки доносится звон цепи. Слышен плеск спускаемой на воду лодки, глухие голоса и стук весел... Леска гудит на ветру. Досада на минувший день, на глупую затею выудить из реки душевный покой коченеет в мозгу, а озябшие руки в который раз роняют пробку.

Рыбари растягивают сеть и работают ею как бреднем: один ее конец остается на берегу в руках рослого, плечистого мужика, в то время как другой описывая на веслах против течению дугу, замыкает часть реки в полукруг. Огромный пес почему-то считает своим долгом плыть за лодкой, пока та не ткнется носом в берег. Выскочив из вводы и отряхнувшись, он громки лаем и прыжками сопровождает вытягиваемый невод.

Меняю холодного прозрачного червя на золотистый французский воблер с изящным вращающимся лепестком, чья радужная блестка кажется символом удачи. Воблер игриво скачет по волнам, приветливо помахивая пропеллером и пряча за собой опасный крючок из темного металла. Но и это затейливое шоу оставляет упрямых таинственных речных обитателей совершенно равнодушными к человеческим радостям и заботам. Стемнело. Делать нечего: надо собирать снасти. Наудачу, совершенно уже бессмысленно, цепляю к воблеру поплавок. Странный тандем задумчиво покачивается на волнах, леска гроздями сваливается с катушки и тает в черной воде. Река вдруг становится похожей на страшную темную пропасть, в которую беззвучно проваливается всё на свете. В неё, как в омут, неудержимо тянет, голова кружится и, чтобы не сорваться, вдруг бью резко удилищем по воде...

Стемнело. Испуганный увиденным, начинаю сматывать распустившуюся до самого узла леску. Озябшие руки не слушаются, леска, как капризная девка, дергается и кривляется. И вдруг... Неужели?.. Зацеп! Дурной — вязкий. Да что за невезуха такая! Делаю резкие подсечки — вбок, верхом, низом, травлю леску — всё тщетно! Обидно до слез.

На русском берегу, в такт моим отчаянным потугам, кланяется тростник. Так и есть — поплавок прибило к противоположному берегу, и француз-ренегат воблер намертво вцепился своими зубами в российский тростник. Слаще он здешнего, что ли? Удилище по-лакейски гнет спину, река безмолвствует, на лбу выступает испарина. Рвать или не рвать?..

Нет, дудки! Не сдамся. Сколько можно покоряться, услуживать, примериваться к обстоятельствам, случаю, стихии. Тьфу! Нужно бороться за жизнь, за справедливость, за воблер, за поплавок, в конце концов, к которому приценивался два месяца! Из принципа достану. Та-ак, погранцы ушли на катере к морю только минут двадцать назад, обернутся не раньше, чем через час. Успею. Кроме них на моторе по реке теперь никто не ходит. Паспорт с собой (о, благоразумие!), сто грамм, велик, — мухой обернусь.

На мосту пересменок. Двадцать минут созерцания. Начинает трясти. Оба наряда ждут, пока долговязый неуклюжий новобранец соберет с территории таможни в свою пригоршню все окурки. Потом — десятиминутный инструктаж. Очередь хмуро бурчит. Но у государства — свои заботы. Служба встречает хмуро.

— Ваш пропуск не годится, — солдат-эстонец в серой форме, напоминающей больше бабушкину вязанную кофту, невозмутимо вытягивает у меня из паспорта заветную карточку.

— Как это — не годится? Неделю назад был жив-здоров, а теперь помер?

— Адрес поменялся. Нужно заново регистрировать, приходите на кордон в понедельник.

Сбивчиво пытаюсь объяснить, что случай-то неординарный. Говорю про зацеп, про перебежчика-воблера, про темную пропасть, в которую так тянет, про сладкий тростник... Живу-то я там же, это улицу, меня не спросив, переименовали; прикидываюсь простачком, похлопываю парня по шеврону с оскалившемся саблезубым тигром, вворачиваю что-то по-эстонски, предлагаю настоящему эстонскому парню червей, — пусть сам пойдет попробует, какой клев... А вообще-то в Отепя куда лучше, и, будь на то моя воля, давно сидели бы с тобой Ахто, таскали бы жирных карасей и глотали тартуское пиво...

— Вообще-то меня зовут Тыннис. Назад пойдешь, пропуск не показывай. Я тебя не видел...

Нейтральный мост меж Западом и Востоком пролетаю минуты за две. От ветра, а может быть, при виде больших белых букв — РОССИЯ, — проступают слезы. Заспанное лицо хмурого прапорщика кажется мне милым и симпатичным, по всему видно, что мужик свойский. Он долго рассматривает мою краснокожую паспортину, сверяет номер по компьютеру, цокает языком. Мало-помалу мне становится неловко за мои грязные болотники, длиннополую плащ-палатку, за чумазый велик, из под переднего крыла которого на сверкающий новенькой плиткой пол совсем непатриотично капает черноватая жижица.

— Так это, в Россию вам нельзя, — огорошивает прапорщик. — Тю-тю, штампа-то нету.

Нет-нет, товарищ прапорщик ошибается, штамп есть, и даже не один, — вот они, синие кляксочки, вольно, точно ряска, раскинувшиеся по страницам моего старорежимного документа.

— Эти куцые — от эстонцев, а то — наш, русский, понимаешь? С понедельника ввели для апатридов, газеты читать надо. В понедельник в консульство пожалуйте, а теперь — извините!

— Так сегодня же воскресенье!

Смотрю на часы. Так и есть, в Эстонии еще без двадцати двенадцать!

— Это — у вас всё выходной, — холодно заключает прапорщик. — А в Москве сорок минут как рабочая неделя началась.

Да, я ошибся: это не прапорщик — это Хронос, плывущий по волнам сна меж двух часовых поясов. В затылок мне дышит эстонское воскресенье, а впереди мелькают пятки эстонского понедельника. И вдруг, о чудо! Сверкающее ажурное здание таможни неожиданно превращается в волшебную машину времени, мифологический пилот-прапорщик легким щелчком отпирает турникет, на миг останавливает время. Дни недели почтительно расступаются:

— Да ладно, вали — мне не жалко...

Фантастика! В декларацию не забываю внести, помимо червей эстонского происхождения, две блестящие мормышки, приобретенные на Сытном рынке в Петербурге. Рюкзак сплющенной лепешкой проплывает по монитору хитроумного сканера. Водка отливает в нем синевой, а плоскогубцы, приложившиеся к горлышку, почему-то напоминают рака.
До реки добираюсь почти на ощупь. Долго шарюсь в тростниках. Дно здесь илистое. Черпаю правым сапогом воду. Наконец, запустив по локоть руку во влажную темноту, нащупываю предательский воблер, вцепившийся в коряжку. Чтобы распутать его приходиться намочить и второй рукав. Краем глаза вижу, как по реке на невероятной скорости мчится катер. Взбесившийся воблер предательски жалит мне руку и — вместе с поплавком — пулей уносится догонять пограничников...

... Огромный невод вытащить на берег нелегко. Набухшая вечерней влагой сеть с неохотой выползает из реки. Илистый берег аппетитно чмокает, облизывая черные рыбацкие сапоги. Скудные, обрывочные фразы не разобрать: ветер рвет их на части, путая обстоятельства с дополнениями, и, смешав с собачьим лаем, уносит в небо.

— Эй, мужик, мелочь нужна?.. Забирай!

Десятка два серебристых подлещиков размером с ладонь плещутся в лужице. В лодке приличный улов: компанию из пяти упитанных окуней и двух добрых лещей украшает только что выловленная щука, нервно похлопывающая хвостом на правах первой леди по туповатым рыбьим мордам. Не веря в удачу, торопливо собираю щедрый дар. Пес заливается лаем. Он явно не понимает хозяйской расточительности. Его страшная пасть лязгает, выпуская пар, где-то рядом с лицом. Ленивые подлещики один за другим ныряют в рюкзак...

Рыбари раскладывают сеть для очередного заброса. От громкого лая, от вида трепещущийся рыбы, от водки кружится голова. Щука, возмущаясь навязанным ей соседством с провинциальными лещами, открывает рот, словно поддакивает псу. Окуни почтительно помалкивают, но и они, похоже, с ней заодно. Костер гаснет, и в навалившейся темноте не видать ни рюкзака, ни банки с наживкой, ни самого берега. Хрустнул под ногой пластмассовый стакан, издалека донесся скрип уключин и плеск опустившихся во тьму сетей. Ветер стих, и на небо, откуда ни возьмись выспался звездный горох. Описав очередной полукруг, лодка замыкает в сети часть неба вместе с созвездием Пса. И было уже не разобрать, что сверкает в сетях необычных рыбарей — чешуя ли рыбы или запутавшаяся звезда.






По реке Нарове проходит государственная граница между Эстонией и Россией. Но беспаспортных подлещиков это уже мало интересовало. Дети весело удили их из тарелок, где те неуклюже маневрировали между кусочками картофеля, лука и горошинами черного перца.