Ну, тему ротных и взводных, я в других историях развил, нефиг повторяться. Проблема с ними имела место ровно до начала полетов. Все вернувшиеся после них (в смысле, не списанными) автоматически зачислялись в разряд «бывалых» и на 3-4 курсах «дедушек русской авиации» не трогали (если дедушки не борзели). А вот про жену великого и ужасного Саши Полькина не могу умолчать. Ольга (Александровна? Владимировна? Не помню...) Полькина была высокой симпатичной (из категории «вечно молодая») блондинкой - преподавателем физики. С мужем они жили недружно, учитывая Сашину любовь к женскому полу. С курса на курс переходила какая-то невероятно романтическая легенда о большой и чистой любви молодой и симпатичной преподавательницы физики и курсанта. История закончилась драматическим разрывом, после которого мужские попытки обаяния\обольщения действовали на Ольгу (Васильевну? Олеговну? Ч-ч-черт...) как красная тряпка на быка. Т.е. попытка комплимента приравнивалась к э-э-э попытке эксгибиционизма в публичном месте в циничной и извращенной форме. Посему отношения с ней старались строить чисто деловые, без скидок на разность полов. Ну, за что боролась, на то и напоролась. Далее вариант старой байки, произошедший в соседнем отделении.
Лабораторная, 2 курс, из кучи проводов, реостатов, вольтамперметров, сопротивлений и прочего хлама нужно собрать какую-то мудреную схему и 10 раз чего-то поменяв и замеряв, подтвердить какую-то фундаментальную физическую теорию типа Iкз~Uхх (ток короткого замыкания прямо пропорционален напряжению холостого хода, или, как говорят электронщики: «И-ка-зэ и У-ха-ха!»). Через пятнадцать минут выясняется, что схемка из методички нерабочая, ток категорически отказывается идти, куда надо. Ольга (Сергеевна? Петровна? Что же делать?) пытается на ходу ее модифицировать, комментируя свои действия.
- Вот этот проводок подключаем сюда, а уже потом на реостат и амперметр. Поменяли? Включайте.
- А не е*нет? - опасливый голос с «камчатки».
- Да х*й его знает, не должна, вроде.
Говорят, что больше никто на нашем курсе Ольгу (Николаевну? Игоревну? Да что за хрень такая...) краснеющей не видел, тем более так быстро. И характером с тех пор помягче стала.

***
Еще на первом курсе мы начали «оперяться» - прошли парашютную подготовку и выполнили первые прыжки. Тут надо сделать большое отступление и напомнить, что летчик, любящий парашютный спорт более редок, чем пес, любящий намордник, или диабетик, любящий уколы. Раньше, когда за каждый прыжок начислялась какая-то премия к зарплате (не то рубль, не то полтора) желающие в такой извращенной форме подзаработать вызывали вежливое сочувствие, а нынче летчики-парашютисты должны уже совсем перевестись. Летчики прыгать не любят и боятся, и увильнуть от прыжков считается обязательной доблестью и делом чести настоящего мужчины, который никогда не доверит свою жизнь какой-то тряпке. Транспортникам и вертолетчикам полегче, а у истребайтелов еще и обязательные катапультирования есть (как рассказывали инструктора: «...как будто с размаха по жопе лопатой дали...»).
За время учебы мы должны были прыгнуть по 2 раза на каждом курсе, итого 8 прыжков. Слинять на первом курсе не получалось практически ни у кого. И вот, поболтавшись идиотами в подвеске, попрыгав с разной высоты помостов, заучив правила пользования запаской и порядок посадки на лес, мы были готовы совершить свой первый мужской поступок (выполнение первой дефлорации у большинства наступило гораздо позже и было уже вторым мужским поступком).
Забегая вперед, скажу, что как у любого нормального летчика, прыжки вызывали и вызывают у меня острую неприязнь, в силу чего из 8 записанных в летной книжке прыжков реально выполнены лишь три. Про первые два расскажу сейчас.
Холодное летнее утро. Часа в 4 утра дежурный по роте тихонько трясет за плечо: «Вставай». Прыгают по отделениям, сегодня одни, завтра другие, послезавтра третьи, поэтому крика «Р-Р-Р-РЁТА ПОДЪЕМ-М!!!» перед прыжками не услышишь. Чувствую острую зависть к товарищам, которым предстоит еще 2,5 часа провести в сладком сне и зарождающуюся «чиста летческую» неприязнь к парашютам. Сумбурным синхронно зевающим строем (который наш ротный - Пензин назвал бы «плотной группой, бля») движемся в санчасть, где аппетитно-пухлая, но жутко невыспавшаяся, а потому неприветливая медсестра щупает наши запястья на предмет наличия пульса. У кого пульс есть, те объявляются здоровыми и годными к прыжкам. Мрачно топаем обратно к зданию ПДС. Очередной сюрприз - машины на аэродром не будет, поэтому надо километра два (прыжки на старом училищном аэродроме, прямо за штабом) переть на себе два «дуба» и запаску. Взмыленные и злые добираемся до старта и сваливаем свои бебехи на расстеленный брезентовый «стол». Рядом уже нарядились в свои пестрые спортивные парашютики тетки-инструкторши, торопятся на первый пристрелочный заход. Несчастные женщины. Как нам объясняли на занятиях по авиационной медицине, ввиду различия конструкций женского и мужского таза, у женщин при приземлениях и связанных с ними ударных нагрузках смещаются какие-то хрящи и кости и в таком положении деревенеют, от чего жопы парашютисток становятся необъятными, а роды - тяжелыми. Мрачно провожаем глазами «иллюстрации к лекции» в виде здоровенных «карданов», быстро исчезающих в двери вертолета.
Пока вертушка по спирали прет вверх, нас одевают, проверяют, до слез инструктируют. Становится страшновато. «... правую ногу на порог, голову пригнуть, левая рука обнимает запаску снизу, правая сверху, за кольцо запаски не браться...» Вертушка вернулась, первую партию грузят вовнутрь, я как один из самых маленьких и легких остаюсь. Хочется по-маленькому, но кругом голое поле. Подвесная система туго обтягивает пах, отчего все мы выглядим горбато-брюхатыми инвалидами балетного дела. Вот и дошла наша очередь. Старательно обегая лужи от недавнего дождя, несемся к вертолету. Там каждого сразу пристегивают фалом, выходящим из ранца парашюта к тросу под потолком вертолета. Входная дверь все время открыта и сидящие рядом с инструктором могут вовсю «наслаждаться» видом проваливающейся вниз во вращении земли. «Встать, первый... пошел». Тупо двигаюсь в очереди на выход, время замедляется. Замечаю что все впереди меня либо забывают пригнуться и, выходя наружу, бьются лбом о верх двери, либо промахиваются мимо порога, отчего порой ныряют вниз в самых странных позах. Высота страшно засасывает моих товарищей. От живых людей на долю секунды остаются только ноги, торчащие из двери параллельно полу. «...пошел..» Пригибаюсь, забываю про порог, лечу, кувыркась «голова-ноги», удар, ноги вытягиваются в струну и тишина-а-а. Медленно разгибаю сведенные на запаске пальцы. Вспоминается обрывок армейской байки «... а пока летит - отдыхаешь». Но радость недолга - земля быстро приближается вместе со здоровенной лужей. Начинаю беспорядочно тянуть за красные бобышечки-клеванты управляющих строп и падаю точно в середине лужи. Лучше бы не рулил. Собираю грязный парашют в сумку и топаю на старт еще метров 500 (был последним в серии), хлюпая мокрой травой.
15 минут перерыв - и пытка повторяется. Различий два. Первое, плохо уложил свое «хозяйство» среди ремней подвески и при раскрытии купола в глазах темнеет от боли (глянул, Ваня, нет яйца, так и ##нулся с крыльца). Из поднебесья матерюсь на весь аэродром тоненьким голосом. Второе - с успехом миновал другую лужу. А теперь - завтрак! Ну за что я должен любить прыжки?!!! Завтрак гораздо лучше.

***
А еще на первом курсе училища я начал курить. И зря, ибо к концу курса начался знаменитый «табачный кризис». И знаменитая фраза «оставь покурить» натыкалась на снисходительно - равнодушное «уже на троих курим». Сигареты стали валютой посильнее водки, а оставшимся на ПЛО завидовали - поскольку тем, кто параллельно с пересдачами согласился помочь ротному в ремонте казармы, старшина в день выдавал полпачки «Примы». В чипке смели ранее нафиг никому не нужные вьетнамские сигареты с двумя пестрыми птичками на обложке (ха, View Sonic какой-то). В просторечии просто «птичка», на «вкус» помесь спитого (раза 3) чая, истертых веников и березовой листвы. Еще несколько раз завозили крепчайшие кубинские «Лигерас» с корабликом на этикетке, из-за чего они и получили прозвище «смерть моряка». Обычно такую сигарету курили на 2-3, но постепенно привыкли и «Прима» стала казаться какой-то... пресной. Небось, дерьмократы опилками бодяжили.
А как-то из отпуска еще на первом курсе привез продававшиеся в минском «Глобусе», что за углом у главпочтамта, кубинские сигары. Точнее, сигару. И потом группой из 4-5 человек курили её (взатяг!!) где-то неделю. «Мыши плакали, кололись, но продолжали жрать кактус...»
Один раз (уже на 2 курсе) я ехал в зимний отпуск с двумя кубинцами из ведомства военного атташе кубинского посольства. В одном купе. Он был «гидромайором», его жена - общевойсковым капитаном и по-русски почти не говорила. Поговорив «по-душам» с часик, кап-три предложил мне пойти перекурить. В тамбуре угостил сигаретой, естественно, кубинской. И с доброй улыбкой наблюдал, как я ее раскуриваю. К третьей затяжке покровительственная улыбка сменилась на его лице легким разочарованием. Когда же я докурил до фильтра и, кинув «бычок» в примотанную у стекла консервную банку, подытожил: «Слабоваты, далеко до «Лигерас», он рассмеялся и одобрительно хлопнул меня по плечу.

***
Ну, и чтобы подытожить все муки и горести первого курса, расскажу про снег. Это было наше проклятие, наша Голгофа и семь казней Египетских, наша каторга и тихий ужас. Снег начинался в ноябре и шел до середины марта. И, не взирая на его количество, снег на вверенной роте территории должен был быть постоянно убран. Сверху он сыпал, а снизу мы его убирали. Гражданские доводы о разумной целесообразности («пусть закончится, а потом все, что выпало, разом уберем») не действовали. Мы вставали в 4 утра, а «ответственные за лопаты» на полчаса-час раньше. Вы не знаете, что такое «ответственные за лопаты»? Вы не знаете жизни. Эти бойцы невидимого фронта должны были обеспечить свое отделение необходимым количеством металлических скребков и снеговых и совковых лопат, для чего приходилось занимать очередь и проявлять чудеса ловкости и изворотливости, а также быть в хороших отношениях с «каптерщиком». Ибо лопаты и скребки постоянно куда-то исчезали. Их метили, подписывали, но они постоянно пропадали. Приходилось «подрезать» драгоценные предметы у зазевавшихся коллег из других подразделений, а те не упускали случая «подрезать» у нас. Так создавался круговорот лопат в природе. Жалка была участь отделения, которое оказалось последним на раздаче лопат. Поскольку им доставались 1-2 узеньких и тяжелых (а часто и надломанных) скребка и 1-2 штыковые лопаты, которыми снег убирать м-м-м-м... мягко говоря, неудобно. Инструмента на все отделение не хватало, и половина мерзла посреди плаца, в то время, как другая половина, чертыхаясь, боролась с неподатливым инструментом. К завтраку, когда более шустрые и расторопные снегоборцы полностью завершали уборку своего участка, на участке несчастных, опоздавших на выдачу лопат, еще громоздились сдвинутые к бордюрам снежные кучи, перемежаемые нетронутыми участками. И после ужина они шли доделывать свой участок, возвращаясь к вечерней поверке и падая без сил в койки с «невыученными уроками». И назавтра на занятиях имели за это бледный вид. А в конце недели, когда командование распределяло квоты на увольнение, эти несчастные были лишенцами дважды - за плохую успеваемость и за некачественную уборку территории. Трудно переоценить роль «ответственных за лопаты».
Но даже когда снег не шел, мы все равно с ним боролись. Сначала отчищали плац «до асфальта» (а нашей роте досталась бетонная сторона, неровная и вся в выступающих камешках), потом ровняли (по нитке) снежные бордюры снаружи, а когда нам работы совсем никакой не находилось - то и внутри. Ибо курсант без работы - потенциальный преступник. К весне окраины плаца имели вид замковой стены высотой под 3 метра с кокетливыми башенками по углам дорожек и клумб.
Странно, но к 4 курсу территория роты ничуть не уменьшилась, а снежная проблема нас почти не занимала. 4-5 человек за вечер справлялись с тем, на что раньше у всего отдела уходило полтора суток. И лопат стало хватать. Но снег с тех пор я все равно не люблю.

(продолжение следует)