Нет, он не кричал на меня. Он не брызгал слюной. Не топал ногами. Он был обычным. Совершенно обычным. Таким же как и всегда - открытым, прямым и честным. Он любил улыбаться и шутить. И он это умел. Всегда умел. Всегда.
А в последнее время всё реже и реже мы видели на его лице радость. Но зато всё чаще разочарование и озабоченность. Особенно после участившихся вызовов «на ковер» к начальникам. Эти вызовы нашего командира были теперь обычным явлением. И мы, курсанты пятого курса 15-й роты, стали к ним уже привыкать. Да и наш командир, уже каждый день, без напоминаний и не дожидаясь приказа, сам шел куда следует. Шел молча и зло, опустив голову низко. Он хорошо понимал, что ему там скажут на сей раз. Он прекрасно знал, какими эпитетами будет сопровождать начальство свои претензии. Это было понятно, ему каждый день рассказывали о том, что происходило в его роте. Ему с криками и визгами выговаривалось накопившееся, и доказывалась неправомерность и недопустимость действий его подчиненных и его самого. Ему настоятельно рекомендовали пересмотреть отношение к службе. В противном случае, ему обещали его уволить без всяких полагающихся пособий. Они знали всё. Они знали всегда. Они знали про всех. И кто бы что не говорил, кто бы как не доказывал то, что нужно и даже можно служить и командовать шестьюдесятью человеками и при этом не иметь никаких проблем и замечаний - это вопиющая неправда, это страшная ложь. Всегда и у всех они, эти проблемы, были. Всегда и у всех они, эти замечания, останутся.
Но на 90 процентов они останутся в подразделении.
И никогда и ничьё командование о них не узнает.
Не узнает, если кто-либо ему не поможет...

- Прости меня!!! Прости, Вадюха, дурака старого!!! Мы нашли их. Мы нашли этих двух ублюдков. Их уже нет в роте. Прости меня если можешь. Я ведь думал, что это ты. Проси что хочешь. Я всё сделаю, что смогу, - Командир сидел на стуле напротив меня и почти что кричал. На глазах его были слёзы. И хотя мы с ним уже выпили по стакану водки, я видел, я чувствовал - эти слёзы не от водки. Это слёзы осознания своей вины и горькой обиды на себя.
То был конец пятого курса и всего училища. Близилось распределение. Но я не попросил его себе улучшить. Я так и поехал лейтенантом туда, куда считалось в те года самым не престижным во всех смыслах. Я поехал туда, куда сам командир меня и вписал ещё месяц назад, думая, что хоть таким способом, но отплатит за всю ту гадость, что по «моей» милости ему пришлось отведать.
И там, где я начинал офицерскую службу, моя семья, самым любимым членом которой был мой годовалый сынок, не имела квартиры шесть с половиной долгих лет. Мы снимали углы и комнаты, а нас отовсюду норовили прогнать.
Я не попросил командира написать мне в предписании Север или Камчатку. Я об этом не жалел. Не жалею и сейчас.
А командира я простил. Конечно простил. Как же его не простить? Ведь я его так уважал...

А в той же самой канцелярии, где мы сидели с командиром пьяные после литра выпитой, плача и обнимаясь и простив все грехи друг другу на всю оставшуюся жизнь, ровно год назад происходило нечто очень сильно связанное с тем, о чем говорилось выше.
В тот день к нам пришел неизвестный капитан второго ранга с очень приятным и по-детски трогательным лицом. Оно светилось весенним ласковым солнцем, его теплотой и заботой. Оно улыбалось так, что его вытянутая дугой улыбка, прямые височки
и лысина между ними образовывали удивительно красивый эллипс.
Математика с добродетелью обнялись при виде него и расцеловались.
Командир построил нас для приветствия доброго гостя в две шеренги, но тот, с мольбою на лице вскинул руки и очень попросил командира лишь предоставить ему свою канцелярию для, как он сказал, работы.
Затем нас стали приглашать по одному к этому милейшему офицеру. Дошла очередь и до меня...
Завидев вошедшего в кабинет меня, он страшно обрадовался, как будто мы были с ним родственниками и очень долго не виделись. Он долго тряс мне руку и повторял всё время, обращаясь ко мне почему-то не по званию, как принято у военных, а по имени, да ещё и отчеству: «Очень рад, очень рад, Вадим Валерьевич! Присаживайтесь», - и он подвинул для меня стул и спросил меня не хочу ли я чаю. Я учтиво отказался - не в моих правилах быть грубым с хорошими людьми.
Не теряя времени, он начал мне рассказывать о геополитической ситуации в стране, о теперь уже почти дружественном нам блоке НАТО. Затем плавно перешел к голодающим детям Африки, рассказал и о наших бедных беспризорниках. И всё время интересовался, согласен ли я с ним. Я был согласен с ним и в подтверждение этого кивал головой.
В ответ на мои постоянные согласия он довольно хрюкал и радовался ещё больше.
Потом он очень пристально стал интересоваться моими родственниками. Он очень внимательно меня слушал и страшно переживал за мою маму, которой в Казахстане в тот момент жилось неважно.
После родственников он очень неожиданно сказал, что почти в меня по-братски влюблен и жутко желает мне помочь с предстоящим мне распределением. Говорил, что может в этой жизни не всё, но многое. Он может сделать так, что я всю свою жизнь и моя мама будем благодарить судьбу за то, что она нам помогла встретиться с таким человеком.
Да и сам он так рад нашему знакомству, что подобного восторга не испытывал от рождения.
- Ну, так мы с Вами, Вадим Валерьевич, договорились?, - не стирая улыбки со счастливого лица промурлыкал капитан второго ранга.
- Конечно договорились, - отвечал ему не менее радостный я, - Только о чем, простите, я не совсем понял Вас.
- Ну как же, как же, дорогой Вадим Валерьевич??? И он снова начал мне рассказывать про тяжелую жизнь американских индейцев, их жен и детей. В конце, опять заметив одобрение на моём лице, совершенно просиял и сказал:
«Ну вот... Всё верно и я в Вас не ошибся. Так Вы поможете нам?»
- Конечно. Я согласен, - протянул и я ему свою руку, - Только скажите, что я должен делать, я сделаю.
Капитан второго ранга, тряся мою руку, удивился тому, что я ещё не понял:
- Да особенно то и ничего. Приходите ко мне раз в месяц. Посидим, поговорим. Вы мне расскажете как у Вас дела, как в роте. Я Вам про себя порасскажу, кофе попьем. А уж я то Вам по выпуску... Вас направят на ответственную работу. Всё будет в лучшем виде.
Пораженный неожиданной догадкой, я не сразу ответил:
- Так это...стучать что ли?
- Ну что за вульгарности? Что за детство? Просто общаться будем.
- Нет, я передумал. Поищите для этих целей других.
Перемены произошли с капитаном второго ранга очень быстро и очень разительные. Он вскочил со своего места и заорал мне в самое лицо:
«Вон!!! Вон отсюда!!!».
Выскакивая из канцелярии я слышал, как он уже мягко говорил мне в след в открываемую мною дверь: «Позовите пожалуйста следующего».

А потом был пятый курс. Для меня оставшийся в памяти не столько получением диплома и звания лейтенанта, сколько вечно злым на меня командиром и огромным количеством нарядов на службу. А потом было окончание его. А потом меня вызвал к себе командир...