ПРО БАЛТИЙСКУЮ ЧАЙКУ

-Ну ёп, ну ты чего это делаешь, а, рыжий? - в раздражении спросил я.
-Искусство, брат! Понимать надо! - не поворачивая головы и не вынимая сигареты изо рта ответил Антошка.
-У нас ещё во-о-о-он сколько тут (я ленинским жестом указал на колонну грузовиков), а ты херню какую-то малюешь.
-Это не херня, это - чайка, ....наша балтийская чайка, - с налётом грусти в голосе сказал Антон.
-Самэц! - с характерным акцентом из анекдотов уточнил тот из нас, которого звали Георгием Хеладзе.
Антошка сделал последний мазок на двери Захара, отступил на метр, как заправский живописец, поцокал языком и полез одевать дворники.

На этом представлении мы уже бывали. Прошло полгода, но тут ничего не изменилось. Как и в прошлый раз, начальник командировочной партии, прапорщик Дранков, застрадал от зубной боли на станции и пообещал вскорости догнать. Как и в прошлй раз нас никто не ждал, не хотел видеть и слышать. Тот-же суховей гонял останки той-же скудной растительности той-же самой степи. Подросшие псы слегка заматерели, поумнели и гавкнув, для протокола, продолжали лежать в пыльных лужах, тяжело переживая раннюю жару. Сержант на КПП уже, наверное, уволился и его место занял другой боец. Пагубная привычка спать на телефоне переходила здесь из поколения в поколение, - у бойца на щеке виднелись точно такие же круглые следы от номеронабирателя.

В прошлый раз нас разместили в огромной заброшенной казарме и тут-же обокрали. Мы привезли лампочки для Захаров, километры электропроводки и толстого мл. сержанта Гошкодерю. У Гошкодери было много недостатков, - он много ел, он много пил, в учебке его ничему путному не научили, он был ленив, как полковой санинструктор, но одно его преимущество с лихвой покрывало всё остальное. В нём было много живого веса, у него были огромные красные кулаки и совсем чуть-чуть терпимости к чужакам.

Гошкодеря был оставлен на хозяйстве, а мы отправились в город духов - в город законсервированной техники. Слева и справа тянулись ряды открытых и закрытых боксов. Тут и там стройными, но мёртвыми коробочками были разбросаны грузовики, пушечные лафеты, гусеничные шасси, полевые кухни и прочая, иногда совсем незнакомая, пугающая своей уродливостью, военная техника. Время от времени в репродукторах, развешанных на столбах, раздавались отрывистые, нечленораздельные, словно выдранные из предложений слова. Они долетали до нас с разных направлений, превращаясь в акустическую мешанину. По пути мы видели двух офицеров, майоров. Один куда-то спешил, держа под мышкой футляр из-под скрипки, а второй молча сидел прямо на земле около цистерны с водой и смотрел в небо.

На маневровом тепловозе добрались по указанному нам «адресу». Машинист был военным, но был отчаянно пьян и на все вопросы улыбался и указывал пальцем вдаль.

Какой-то военный в комбинезоне, со следами пожарища на спине, долго пялился в наши бумаги, сверял какие-то номера, шевеля губами переписывал в свои бумажки номера наших военников и, в конце-концов указал на десяток Захаров.
-Начинайте с этих, - хорошо поставленным командным голосом сказал он и,забрав с собой парочку типов в таких же обгорелых комбезах растворился.

Часть Захаров была уже оттёрта от консервантов, а кое-где виднелась даже новая электропроводка, поэтому дело пошло споро. Сиденья, правда, как всегда, пришлось искать в опечатанных собратьях. Кронштейны зеркал пришли оттуда же. Лампочки мы вкручивали свои, привезённые. Военный в подгорелом комбезе появился потом ещё раз, ненадолго, и доброжелательно объяснил, где находится баня. Затем на небе повисли первые звёзды, и мы, уставшие, но довольные (с), отправились в своё жилище.

Наш «дневальный» удивил, - казарма была подметена, картошка почищена, и, неизвестно откуда взялась электрическая плитка.
Сам Гошкодеря сидел на подоконнике с каким-то хлопцем.
-Зёма мой, Миша, целый старшина, - представил он его нам. - Они ночью уезжают, - вот, плитку нам оставляют.
-Есть шило, - после паузы сказал Гошкодеря и общество оживилось. - На тушёнку выменял, - один хер у нас много.
Пили из горла странного вида пластмассового сосуда. Пили без страха отравиться, не закусывая. Потом долго обнюхивали правый рукав и говорили «б-р-р-р».

Искупались в бане, смыли пыль и тяжёлые фракции нефти. Выпили ещё немного, закурили и вернувшись в казарму, расселись на ступенях с отчаянно расстроенной гитарой рыжего Антона. Гошкодеря и его земляк, старшина Миша, были заметно пьяны и, обнявшись, раскачивались из стороны в сторону, пытаясь подпевать в тему.

Скоро на крыльце остались только мы с Антоном и Мишей.
-Мы щас уже грузимся и уезжаем! - заявил нам Миша. - В родную Белорусию.
-А нам тут ещё пару деньков придётся потрахаться. Ещё двадцать штук Захаров одевать надо, - пожаловался Антон.
-Да вы чо, как неродные, хлопцы, - сквозь пьяный умат и всё время пытаясь обняться говорил Миша.
-Тут жеж, блять, бардак. Народу разного херова туча, - рожу кирпичом и припахали кого-нибудь, - мы так всегда делаем.
-Как припахали? - спросил Антон.

Миша что-то говорил, жестикулировал, с трудом удерживая равновесие, но колонна Захаров, ставшая около соседней казармы заглушила его речь. Старшина поднялся, горячо пожал нам руки и отправился к машинам.

Мы с Антоном закурили и молча наблюдали, как соседи грузятся. Братья-«белорусы» лихо закидали манатки в кузова, загрузились следом и кавалькада шумно пыхтя восставшими из пепла двигателями медленно двинулась в сторону железнодорожных платформ. Из кабины последнего Захара кто-то махал нам пилоткой. Это был Миша. На двери машины отчётливо белел рисунок «балтийской» чайки. Мы помахали в ответ и глупо уставились друг на друга.