ГРУБЫЙ ПРОСТУПОК И ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ.

Есть флотская народная поговорка, которую не могу, увы, воспроизвести на бумаге дословно. Суть её состоит в том, что нельзя бесконечно доставлять удовольствие партнёрше, потому что теряется чувство главного действующего элемента в этом процессе. Когда старпом, доставлявший перманентную радость личному составу, забывал об этой премудрости, тогда и случались всякие забавные и грустные непредвиденности.
Почему - старпом, а не Командир? Да потому что на нашем корабле действовало традиционное, но доведённое до абсурда разделение труда: Командир управлял в море, на якоре и швартовах же свирепствовал старпом, получивший от сибаритствующего кэпа карт-бланш. Фамилии начальников соответственно распределились то ли Всевышним, то ли кадрами: Сивухин и Дубина.
Вот уже почти месяц стоим в Лиепае на бочке в аванпорту. К причалу не ставят по желанию старпома: отработка корабельной организации - дело святое, хлопотное и энергоёмкое. Лейтенанты, которых на корабле двадцать три из сорока трёх офицеров по штатному расписанию, бузят и пребывают в состоянии, близкому к совершению серии грубых проступков. Кто-то жаждет сходить на переговорный пункт пообщаться с семьёй, кто-то снять статическое электричество, а кто-то не в силах больше противостоять атакам основного инстинкта. Но казарменное положение насаждается и контролируется властной рукой.
Отвезя Командира на катере для заслуженного отдыха, я воспользовался случаем и привёз на борт четыре бутылки коньяка. Формой протеста против существующих порядков мы впятером избрали уничтожение данного напитка путём распития. Как только эта акция была успешно завершена, услышали радостную весть: старпом отпускает на сход абсолютно всех желающих.
Сборы и переход к причалу были недолгими, и вот мы уже в почти европейском ресторане "Юра". С каждым из нас, как с добрым старым знакомым здоровается за руку визитная карточка этого заведения, знаменитейший швейцар Матвеич. Он бессменно стоит здесь на своём боевом посту с 1939 года. Его не волнуют политические страсти, и ему всё равно, у кого брать чаевые: у буржуазных, немецких или советских офицеров. "Настоящий офицер не должен быть скрягой", - его любимое крылатое выражение.
А вот уже кто-то перемигивается с прекрасными знакомками по предыдущим посещениям, что заставляет сердце биться чаще и дарит надежду на романтическое завершение вечера. Тогда ещё у местной прекрасной половины отсутствовала национальная нетерпимость к представителям восточного соседа, а была "нетерпимость" другого рода, воспетая в веках поэтами и музыкантами: обворожительная и искренняя.
За большим столом нас - человек десять. Заказ обычный: для начала по
0,5л "Кристалла" на лицо, несколько "Шампанских", бутылка "Рижского Бальзама" для обозначения респектабельности, ну, и всякое такое. То, что у некоторых внутри уже находилось по 0,4 л коньяка, в расчёт не бралось, а зря.
Вечер начинался славно: пьянящее чувства вновь обретённой независимости, тосты и здравицы, варьете, запах женщины - всё это давало новый импульс подутраченным жизненным кондициям. К сожалению, что-то из дальнейшего развития хода событий мне придётся реконструировать по рассказам очевидцев. Интенсивность "гремучей" смеси и её количество лишили нас с другом по последующему несчастью возможности изложить некоторые моменты от первого лица.

Ночное просыпание в какой-то невероятно узкой камере лиепайской комендатуры, где я и мой товарищ, артиллерийский комбат Серёжа Цюра, одновременно умещались только на боку, было неожиданным и страдательным. Из всей нашей компании только мы были в ресторане по "штату", и только нас почему-то арестовали. Титаническим напряжением израненной памяти вспоминаю, что, добиваясь тишины для озвучивания своего тоста за родное училище посредством удара кулаком по столу, Серёга попал в тарелку с заливным. За тарелку, извинившись, мы заплатили, но обидевшийся тостующий от нас ушёл. Это значит, что арестованы мы были независимо друг от друга в различных концах города.
Моё задержание было тривиальным по причине лейтенантской борзости по отношению к военному коменданту гарнизона, а вот друг мой отличился по полной схеме.
Из-за разыгравшегося шторма попасть на рейд не было возможности, поэтому в воспалённом мозгу лейтенанта родилась и началась осуществляться гениальная идея. Он вломился в рубку оперативного ОВРа в Зимней Гавани и потряс дежурную службу оглушающим сообщением:
- Играйте тревогу по Флоту! На "Исаченкове" - бунт!
Расчёт - гениален в своей простоте: невзирая на погоду, к кораблю для разбирательства обязательно будет отправлено плавсредство с перепуганными начальниками, которое и доставит Серёгу в его каюту для отдыха и подготовки к новому рабочему дню.
Реакция на сообщение первоначально была истеричной. Когда разобрались во всём, на повестку встала более серьёзная задача - задержание лейтенанта. Ограничение подвижности тренированного под два метра ростом тела потребовало большого количества времени, затраченных сил и физических повреждений от вызванного комендантского наряда.

Поутру покинув гостеприимную комендатуру и пытаясь с помощью кефира вернуть себе хотя бы приблизительное ощущение действительности, мы получили пренеприятнейшее известие: нас непременно желает принять у себя командир Лиепайской ВМБ контр-адмирал Шадрич. Для обеспечения этого торжественного события на местных сторожевиках в Новой Гавани для нас нашли военно-морскую форму, а затем в привокзальном ресторане и командира нашей боевой части, который также получил приглашение на официальный раут. Вчерашняя вечерняя компания продолжала ужин, плавно перетекший в завтрак, за неимением другого места пережидания шторма. От "пяти капель" на посошок мы отказались, так как кефир - и тот входил неважно. Понимая, что сейчас получим передозировку служебных стимуляторов, я всё равно не мог сдерживать периодических приступов нервного смеха: самые длинные военные брюки, которые удалось найти для Серёги, сантиметров двадцать не доставали до щиколоток.
И вот на чёрной "Волге" нас везёт командир бригады - будущий начальник Главного штаба ВМФ и полный адмирал - Селиванов. Он, я так понимаю, - старший машины. Рядом со мной, простым военно-морским офицером, также сидят: будущий комбриг - мой друг Серёга - и зять Дважды Героя Советского Союза - наш командир боевой части. Хоть с коллективом подфартило!
- Вы уж как-нибудь в себя дышали, что ли! А то от вашего перегара и я забалдею! - юморил комбриг, не подозревая, что демонстрирует лейтенантам свою некомпетентность в вопросах распознавания характерных запахов. То, что он чувствовал, было вовсе не перегаром, а чистейшим "свежаком", излучаемым нашим командиром боевой части, которого вконец разморил горячий воздух автомобильной печки. Мы с трудом удерживали своего начальника между собой плечами, придавая вертикальное положение его обмякшему телу, хотя ещё минут десять назад он крыл нас почём зря:
- Сосунки, вам ещё не водку, а дерьмо через тряпочку сосать надо!
Незаметно для Селиванова мы извлекли из его "Волги" нашего начальника и усадили на стул в гардеробе. Десятки чёрных шинелей на вешалках скрывали его от посторонних глаз. Эта превентивная победа добавила нам мужества для восхождения на самим себе сотворённую голгофу.
- Товарищ адмирал! Лейтенанты У. и Ц., бпк "Адмирал Исаченков"! - пафосно доложил адъютант.
Нервно улыбнуло... Ну, во-первых, потому, что комбрига не представил. А во вторых, что-то неуловимо напомнило... ("Леди и джентльмены! Президент USA!")
Адмирал оказался человеком воспитанным и приятным в общении. Он поздоровался с каждым за руку, не кричал, не матерился. Записал наши фамилии к себе в блокнот, ещё раз выслушал комбрига об обстоятельствах нашего пленения.
- Ну что, гусары! Сегодня Член Военного Совета Балтийского флота доложил о ваших подвигах ЧВСу Северного, - эти слова прозвучали звуком похоронного марша по офицерской карьере, и вид "подстреленного" друга уже не вызывал позывов к смеху. - А с вами я хотел бы познакомиться поближе, - обратился Шадрич к Серёге. - Удивлены? Попытаюсь объясниться. Вы - ВТОРОЙ лейтенант в истории русского Флота, поднимавший его по тревоге. ПЕРВЫМ, если помните, был лейтенант Шмидт.
На вопрос о нашем желании продолжить службу мы ответили утвердительно, пообещав, что впредь... никогда... ничего... и в этом духе.
- Комбриг, организуй от меня этим весельчакам по пять суток ареста! - прозвучало уже как поощрение, потому что в соответствии с Дисциплинарным Уставом в то время даже командир нашего корабля мог объявить нам по десять...
Комбриг в обратный путь нас не взял. Пришлось вызывать такси, потому что командир боевой части спал в шинели, лёжа на полу между вешалок рядом с перевёрнутым стулом, и спасти его от стресса, аналогичного нашему, стало делом чести...

Гауптвахта - это военная тюрьма, и пребывание в ней не является героическим деянием. Хотя особо стесняться этого факта своей биографии я не стал бы. Ведь Ленин, Сталин..., ну, да ладно...
Позволю себе вспомнить об этих четырёх днях, потому что они были отмечены очередной вехой проникновения в многоликую сущность Флота. Почему - четыре? Пятый день пришёлся на 23 февраля, и мы были амнистированы.
Наша камера имела отдельный вход со двора и закрывалась изнутри. Мы сами топили печь дровами. Там же готовили "тюремный" чай: пережигали сухари, а затем то, что получилось от этой процедуры, заваривали. Нет, нормальный чай у нас был, но обстановка диктовала форму поведения. До татуировок, правда, не дошло.
С нами сидели два капитан-лейтенанта возрастом под сорок. Оба служили механиками на противолодочниках и обладали уникальными способностями. Один мог часами наизусть рассказывать стихи и выдержки из прозы русских и украинских писателей. Другой с формулами и схемами объяснял нам то теорию относительности, то прорехи в теории политэкономии социализма. Было очевидно, что с таким объёмом знаний эти ребята были явно профнепригодными для Флота.
Еду и то, с чем она превращается в закуску, нам доставляли регулярно и в нужных количествах. Но этого было мало, требовался кураж!
В соседней камере литовец Валдис перекладывал печь, и его работу пришли проверить комендант гарнизона и начальник гауптвахты. Один из наших сокамерников немного владел литовским языком.
- Смотрите, какой я сейчас спектакль разыграю! - сказал он шёпотом и двинулся в сторону печника.
Они о чём-то поговорили с Валдисом. Тот громко смеялся и одобрительно кивал головой, в то время как мы и наши тюремщики не могли понять сути происходящего.
- Ну как? - спросил нас гордый и радостный механик.
- ???
- Да я сейчас в присутствии этих опричников вслух попросил принести нам две бутылки водки, а Валдис сказал, что в честь такого оригинального случая ещё одну преподнесёт - "от заведения"...

Через четыре месяца выходил срок получения звания старшего лейтенанта, и мы с Серёжей, конечно, ни на что не надеялись. Последовавший вскоре переход на Северный флот и интенсивная учебно-боевая затраханность корабля и его экипажа помешали привлечь нас к комсомольской ответственности за неимением времени и истощением физических кондиций у командования. Не до нас было!
Измученный серией подряд сменявших друг друга учений: "Океан-75", "Прыжок-75", "Плёс-75" - помощник командира готовил документы к присвоению очередного воинского звания нашей лейтенантской камарилье оптом в последнюю ночь после того, как его вздрючили в политотделе "за упущения в работе с кадрами". Так как был поставлен хрестоматийно-конкретный срок ("... задницу надрывать не надо, но чтобы к утру всё было!.."), советоваться с командирами и политработниками ему было уже некогда. Написать к назначенному сроку он успел только половину представлений, а писать-то начали с БЧ-1 и далее по порядку. Вот так, на удивление всем, мы с Сергеем, как офицеры БЧ-2, получили старших лейтенантов в срок.
А отличникам из боевых частей с бОльшими порядковыми номерами повезло меньше: следующую партию представлений Командующий флотом подписал только через полтора месяца. В их числе был и лейтенант, за которого в политотдел анонимно просигналила "мохнатая лапа". Ох, и какого же "маугли они из помощника сделали при помощи партийно-политической Камасутры"!!! (Navalbro, по мотивам).
Но это уже совсем другая история.