«СУД»

Мы привыкли к ночным звонкам, когда сын в море...
Где-то там, в Америке - середина дня, когда у нас уже глубокая ночь.
- Привет-привет, как дела?
- Привет! Да нормально все. Ну почти все. На швартовке стопор лопнул, мне по ноге...
- ...
- Да не переживайте так, опухла слегка. Сам виноват: не уследил за швартовщиками, отвернулся на минуту...
...И опять закрутит нескончаемую ленту память, опять захочется сидеть на кухне, смотреть в темноту и курить... И только огонек сигареты, отражающийся в стекле, да память. Она порою судит - жестоко и беспристрастно. И никуда от этого суда не денешься.
...
Говорят, что он каждый день приходит в собор. Степенно раздевается, вешает верхнее на крючок у входа. Выстаивает службу.
Я не знаю, о чем он молится.
И мне не хочется узнать. И даже не хочется когда-нибудь с ним встречаться. Может быть, поэтому я ни разу не был в этом соборе.
...
Мы не были друзьями никогда, хоть служба на одном флоте, да по одной специальности, да и еще выпускников одного года, хоть и разных училищ, каким-то образом «перехлестывала», сводила и разводила, напоминала друг о друге.
Потом мы командовали кораблями в одной бригаде.
Потом я стал начальником штаба в той же бригаде. А он оставался командиром.
...
Постановка корабля на стенд размагничивания - дело вполне обычное. Буксир для обеспечения заказан, командир проинструктирован, план постановки утвержден, погода нормальная. Ждать каких-то неприятностей не приходится.
«Но» - всего два. Начальник штаба - за комбрига. Комбриг в море. И молодой помощник командира. Хотя и не очень молодой - старлеем уже полсрока отходил, но назначен на должность недавно. Он же командир ютовой швартовой команды.
Стенд размагничивания - что тот препарационный стол с распятой на нем лягушкой. Ставится пароход на два якоря и четыре швартовные бочки - две в носу и две в корме. Так, чтоб и шелохнуться не мог. И натягивая или ослабляя концы швартовные, приводится корабль точнехонько так, чтобы точно на курсе четвертном стоял. А потом загружаются на корабль хмурые дядьки с судна размагничивания, лазают по кораблю со своими хитрыми приборчиками да проводами... Пока не получат свою установленную порцию шила - спирта корабельного и не сделают нужную запись в формуляре, что, мол, магнитное поле в норме. Отсутствие нормы поля чаще всего решалось какими-то хитрыми манипуляциями с обмотками размагничивания и канистрой того же шила.
Рутина.
...
От буксира он тогда отказался - барказ на воду, возить к бочкам швартовы, и достаточно.
Оно конечно - рутина. Только все равно промахнуться можно. Скорее всего, именно и промахнулся. То есть якорь-цепи уже до жвака вытравлены, а кормовых швартовов до бочек, чтоб «дуплинем» завести - чуть-чуть не хватает. Я по молодости командирской на этом стенде так тоже промахивался. По новой сниматься, да на швартовку заходить - может гордость командирская помешала, а может, просто посчитал, что дотянет. Дотянул - со стенки видно было, что кормовые швартовы «играют» втугую. Выравниваться на «Курс - 270» начал. То есть подтягивать попеременно правый и левый якоря и швартовы, чтобы поточнее встать.
...Как рвется капрон? Кажется, что за секунду до разрыва он как бы вспыхивает, окутываясь синеватым дымом, и летят с бешеной скоростью в разные стороны обрывки. Они как резинка, не успевают за время полета сжаться, придти в нормальное, ненапряженное состояние, и при встрече с преградой обматываются вокруг нее, обвиваются, как удав, и потом сжимают преграду, ослабляя внутреннее напряжение. Такой капроновый конец способен смять трубу с десятимиллиметровыми стенками так же легко, как детская рука сминает свернутый в трубочку лист бумаги.
А еще бывает, что натянутый втугую капрон, «ходовой» конец которого еще на шпиле, начинает «уходить». То есть сила, с которой корабль его дергает, превозмогает силу шпиля, и стоящих у шпиля людей рвет к шпилю, затягивая в него.
...Помощник успел убрать людей. За какие-то мгновения до того, как стал уходить капроновый конец, которым они выравнивали корабль, каким-то чутьем успев осознать, что может случиться вот-вот, он убрал людей с юта. А сам не успел - совсем чуть-чуть. Его примотало стапятидесятимиллиметровой «змеей» к пиллерсу.
Разрыв печени, селезенки, поломанные ребра и пневмоторакс. Несовместимо с жизнью.
Через час на разбор председателем комиссии пришел мой бывший командир - когда-то на дивизии я служил на его эсминце.
Состояние командира корабля, только что потерявшего своего помощника, словами не описать. Гибель человека - всегда шок, из которого не сразу и не скоро выйдешь. Может быть, и есть привыкшие и холодные к смерти люди... не знаю.
Но когда во флагманской каюте командир сидел перед нами, он был в шоке.
- Я «толкнулся»... (отработал двигателями кратковременно, на толчок), я виноват во всем...
Больше он ничего тогда сказать не мог.
Председатель комиссии отправил его к себе писать объяснительную. Потом - остальных членов комиссии, и мы остались одни.
- Ну что, Борис, будем спасать командира?
Тогда я сказал: «Да».
Мой бывший начальник прекрасно знал, что только он и я, оба бывшие командиры, понимаем всю суть произошедшего.
И никто кроме нас не составит точной картины. И наши слова всегда будут последними и истинными. И никто их не оспорит.
"Толчок" двигателями - пять тысяч тонн дергают за капроновый конец. Будь у него хоть немного слабины, хоть несколько метров запаса, все бы было совсем не так...
Тогда я сказал: «Да».
Хотя точно понимал, что «толкаясь» двигателем, командир корабля должен был осознавать, к чему это может привести. И в этом мера его вины.
...Мы «спасли» командира. Его не сняли, и он долго еще потом, до самого увольнения, командовал тем же кораблем.
...
Говорят, внешне мы когда-то были похожи.
Не знаю.
Но меня мучают порою воспоминания.
Правильно ли я тогда поступил?
И выплывают снова из сигаретного дыма лица - и живых и мертвых.
Они не судят меня. Просто напоминают о себе.
Это - мой суд.
А он - говорят, что он каждый день приходит в собор. Степенно раздевается, вешает верхнее на крючок у входа. Выстаивает службу.
Я не знаю, о чем он молится.