Гюнта Кук

Разве все дело в лодке? Совсем нет - дело в пьянстве.
В общем, не съели гавайцы Кука - не доели, оставили на завтрак пять килограмм. А все почему? Потому что с местными шутить нельзя.
И ведь приняли капитана на гавайском курорте хорошо: богом какого-то Лона назвали, кормили, поили, но пьянство допустили зря: пьяный иностранный бог - дело чреватое и гиблое для любого санатория. Потому и похоронили череп Кука без челюсти.
И если бы не пил капитан как докер, не проспал бы лодку. Не проспал бы лодку - не поехал на разборки. Где разборки - там пальба и ответка. В общем, ни лодки, ни челюсти. А ведь уже плыл на Камчатку - надо было ему вернуться?! На Камчатке с местными пить даже полезно для организма.
Привожу пример.
Он себя называет Гюнта. Вообще-то, его имя Гюнтер. По-баварски. Только выглядит он как итальянец: недокормленные метр семьдесят семь, тонкие усики над губой, иссиня черные волосы, пузо отсутствует, блондинистого чуба тоже лишен - не баварец. Если бы! Чистейший, натуральнейший Гюнта. Друг-приятель и собутыльник по путешествиям. Он как Кук, а я как Чарльз Кларк, вечно спящий соратник недоеденного.
Что меня больше всего в немцах обольщает? Приспосабливаемость! Вот привез Гюнту во Владивосток. И в первый же вечер с друзьями принес моего баварца к номеру отеля из ресторана: стали дверь открывать - упал. Но на третий день, когда я сам уже плакал водочными слезами бессилия, Гюнта вылез в девять утра из палатки на пляже под Находкой (не помню, зачем мы там оказались), с криком нырнул в почему-то Японское море и подошел к нам, трясущимся в свитерах у костра, с вопросом: «Ну, когда начнем пить?»
Стодвадцатикилограммовый местный туземец, чилим Степа, в котором десять килограмм занимало снаряжение из золота, два дня, не мигая, смотрел на Гюнту, покачивая ножом и мутными от утреннего недопития глазами. Но на третий день Степа воткнул нож в тушенку, повис на шее ушедшего по колено в песок Гюнты и влюбленно выдохнул: «Наш чувак!» За что они и выпили. Мы уехали, Степа остался тихо лежать на пляже. Баварец печально-одобряюще посмотрел в открытое окно машины на тело на песке, отхлебнул пивка из бутылки и сказал: «Ик, я ж забыл его в Мюнхен пригласить. Стэпан - хороший парень, стойкий».
А следующим летом мы полетели на Байкал. Гюнта был настолько счастлив оторваться от своей француженки жены, что мы надрались еще до отлета - на бетонном ограждении автостоянки Шереметьево-1. Странно, что арестовали за пьянство только Гюнту, не обратив внимания на его собутыльника. Я пытался убедить милиционера, что мой друг - не наш и нихтферштейн, после чего Гюнта нарвался на неожиданное «Аусвайс, битте», сник и попытался дать двадцать долларов милиционеру. Именно эта понятливость немца сменила нихтферштейн власти на ферштейн и позволила улететь в Улан-Уде без финансовых потерь.
- Надо же, - бормотал баварец, - а у нас в Мюнхене пить шнапс на улице разрешено...
- А у нас только медведям можно, - ответил я.
В полете Гюнта прижался лбом к иллюминатору и три часа глядел в темноту тревожно поющей под крылом тайги. Мне казалось, что его расстроило общение с властями, но Гюнта наконец отлип от плексигласа, улыбнулся и сказал:
- Фак, мы летим уже два часа, а я не увидел ни одного огонька на земле! Чувствую, эта поездка удастся на славу!
А как иначе - гость ведь. Вечером, уже в Улан-Уде, мы принесли Гюнту из ресторана, поставили у двери гостиницы, и он, конечно же, не дал умереть жанру - упал, свинтившись ногами как водочная пробка на глазах печально глядящей в окно головы товарища Ленина. Между прочим, эта гигантская отрезанная башка вождя на постаменте внесена в книгу рекордов Гиннесса как самая башковитая на свете.
Поэтому утром, подумав рекордно гудящими головами, мы отправились опохмеляться и далее - в магазин, чтобы закупить ящик водки и два ящика пива на троих к предстоящей трехдневной поездке на берег Великого моря. Треть водочного ящика мы выпили по дороге, потому что бурхан...
Бурхан - это святая для бурят традиция, дружно поддержанная русскими алкашами. Проезжающий должен остановиться у дерева, обвешанного ленточками, накрыть поляну на капоте, плеснуть стакан водки духу бурхана, живущему на дереве, и дружно выпить всей путешествующей компанией, включая водителя. Покровитель дерева бережет автомобилистов, пьющих за его здоровье.
Третью остановку на пути к озеру первым заметил Гюнта:
- Бурьхань! - взвизгнул он и бросился искать под деревом пластиковый стаканчик, так как последний мы выбросили во время второго пить-стопа.
Потом баварец стоял по щиколотку в таежной речке, писал, счастливо жмурясь, а после - зачерпывал воду рукой, чтобы утолить адский сушняк.
Вечером мы принесли Гюнту в баню. Он долго спал под хриплые песни, сдобренные баяном, стонущим в руках нашего могучего сибирского хозяина Валеры, но очнулся почему-то на «Волга-Волга, матерь Волга». Не знаю почему, он всегда говорил, что никто из его родственников не воевал на Восточном фронте.
Напевшись, но не напившись, в три часа утра мы сорвали на грядке Валериной дачи белые грибы и поставили их жариться на медленном огне, а сами тем временем побежали купаться в Байкале. Этим мы понизили градус - температура Байкала была всего плюс семь градусов - поэтому тут же упали спать.
Первым с рассветом проснулся Гюнтер от запаха догорающей сковородки, и как всегда, невинно спросил:
- Ну, когда начнем пить?
Это у него адаптация наступила... Пришлось выпить, закусывая углем сгоревших грибов, и собираться на рыбалку - выбирать сети, немыслимо каким способом поставленные с вечера, до бани...
Слава GPS, мы нашли их в утреннем тумане, бросив в ахтерпик всего три скромных омуля, рыбьими глазами похожими на мучителей. Валера выдернул пробку из транцевой доски («Чтобы рыбку освежить!»), дернул шнур «Ямахи», и мы помчались, глядя на поступающую в «Казанку» воду. Почему-то мы поплыли в другую от берега сторону...
Мое гадкое предчувствие смазал Гюнта: от обилия наконец поступающего в рот кислорода, а не водки, он запел скорпионовскую «Ветер перемен». Я поддержал, но Валера почему-то сник, спрятав лицо на груди. Только к концу песни мы поняли, что он сладко спит. Очнувшись под нашим воздействием, гигант-сибиряк осмотрелся и сказал:
- Один хрен - берег вокруг!
И помчал нас в санаторий в соседней бухте, не объяснив причину. Сходу выпрыгнув лодкой на круто засыпанный галькой берег, наш капитан сказал: «Я скоро» и ушел походкой моряка, вернувшегося из очень дальнего плавания.
Через час мы с Гюнтой решили чем-нибудь заняться. Например, вытащить лодку из Великого моря и слить воду, затопившую ее на треть. Вытащить «Казанку» нам удалось минут за тридцать, искупавшись в Байкале по пояс. И тут я поступил как Чарльз Кларк - ушел в соседний лес «по грибы» и заодно - найти чопик для «пробоины» в корме.
Возвращаясь и увидя баварца в окружении четырех заскорузлых аборигенов, я сразу понял, что сегодня что-то случится... Что-то нетривиальное и злободневное...
- Че тут делаете? - спросил наиболее мелкий и поэтому наиболее голосистый.
Старший, судя по самым стоптанным кирзачам и самому затертому ватнику, сделал каменные глаза и рявкнул в его сторону:
- Задрай тифон, базлан!
И обращаясь к нам:
- Кто такие?
Опыт Кука говорит, что, общаясь с аборигенами, надо стоять к ним лицом, улыбаться и быть трезвым. Первые два условия у меня с учением первооткрывателя совпали, но с последним была беда - требовалось еще часов пять праведной жизни. Правда, в отличие от Кука, нас оно спасло - мое опьянение от безысходности ситуации перешло в кураж:
- Чего смотрите на меня благородными бакланами?! Военнопленный это!
- Типа? - удивились местные.
- Немец.
- Че, в натуре немец? - помрачнели от неудачи аборигены.
Я ткнул Гюнту и шепнул по-английски:
- Скажи что-нибудь по-немецки или нам кранты!
Умница Гюнта прищурился и спросил:
- Как тогда, во Владивостоке?
Тогда, во Владивостоке, мой старинный друг, к которому мы приехали в гости, привел к столу сына и сказал:
- Познакомься с дядей Гюнтером и скажи что-нибудь по-немецки.
- Нихт шиссен! - сказал мальчик.
- Нихт шиссен! - крикнул Гюнта местным.
- Та-а-а-к, - протянул вожак аборигенов, - стоять здесь - никуда не уходить!
Скрипя сапогами, туземцы скрылись за горкой.
Ох, как нам не хватало Валеры в тот момент - его гигантское присутствие дало бы нам шанс умереть не позорно, а с достоинством. Во всяком случае, мы так думали, судорожно ища среди сухих тонких веток хоть какой-нибудь порядочный дрын, совсем забыв о веслах в катере. Но Валера, судя по всему, спал на первой найденной в санатории скамейке...
Еще через полчаса раздался звук бронетранспортера, и на пригорок выехала «буханка» изрядно посеревшего цвета. Из нее, конечно же, вышли наши местные... в сопровождении жен и босоногих детей. Вожак нес в руке сумку-сетку с пятью бутылками водки.
- Гюнта, - сказал я вдруг заулыбавшемуся немцу, - это твой Сталинград. Я больше пить не могу!
- Натюрлих! - сказал друг и бросился устанавливать доску-столик на валяющейся рядом рыбацкой лодке.
Потом была грязная пьянка, сдабриваемая хохотом и нихтшиссеном. Переводить им не было смысла - у Гюнтера в который раз наступила адаптация и полный ферштейн с туземцами.
Через час на берегу показался Валера, при виде которого местные, оказавшиеся байкальскими рыбаками, уважительно встали и сказали, что им пора на рыбалку. Не соврали: погрузившись в утлый барказ, они тут же скрылись на просторах Священного моря.
- Ик, хорошие парни, стойкие. Надо было их на Октоберфест пригласить! - умилился Гюнта, падая и порезав большой палец руки о разбитый плексигласовый козырек нашего катера.
Позже вечером мы решили отведать выловленных омулей. Коптить их пришел некий дед, тоже одетый в ватник и сапоги - на Байкале очень консервативная мода. Дед оказался отставным полковником ракетных войск, когда-то отправлявшим Гагариных в космос. Теперь же, на пенсии, он командовал дачным товариществом, совмещая службу с народным целительством и знахарством. Говорят, своим даром он избавил многих окрестных селянок от бесплодия и неуверенности. Теперь этот медведь по-отечески цепко обнимал хрупкое плечо немца, уплетающего божественную рыбу, пропахшую можжевеловым вкусом. Гюнта чмокал от удовольствия, но вдруг ойкнул от впившейся в раненный палец кости.
- Ну-ка, военнопленный, - гаркнул полковник, - что там с пальцем? Так, началось воспаление - будем лечить. Ждать меня здесь!
- Что он задумал? - спросил Гюнта, улыбаясь.
- Операцию будет делать - палец твой купировать. Чоп-чоп! - заржали мы, но осеклись, увидев возвращающегося деда с мачете в руках. Мне почему-то сразу вспомнились Кубинский ракетный кризис и участие наших ракетчиков в нем...
- Ну чо, - сказал полковник, - клади палец на стол. При этом он достал из кармана бинт, положил его рядом и располовинил мощным ударом тесака:
- Ха, буду я еще целый бинт на военнопленного переводить!
Через минуту палец был намазан какой-то вонючей мазью, собственноручно изготовленной дедом, и плотно забинтован.
- До Мюнхена не снимать! - приказал знахарь. - А теперь, Гюнта, пошли со мной!
- Дед, - нахмурился Валера, подозревая засаду, - ты смотри там, нам через полчаса уезжать в аэропорт!
Вернулись они через полтора часа: Гюнта шел, поддерживаемый стальной рукой полковника; одежда немца топорщилась спереди как у Мишки Квакина. Подойдя к нам нетвердой походкой, Гюнтер что-то мыкнул и расстегнул рубашку - оттуда посыпались помидоры и огурцы. Оказывается, добрейший полковник провел немца по всем дворам, где их встречали, накрывали стол, наливали самогон и провожали, засовывая за пазуху гостинцы.
Когда Гюнтер очнулся в самолете, он долго и грустно смотрел в иллюминатор, а потом сказал:
- Гавайцы съели Кука, потому что он был недружелюбный инглиш. Немцы и русские должны быть вместе. Мне очень комфортно здесь - давай слетаем на Чукотку?!
До Чукотки мы с ним пока не добрались, но все впереди.
Приезжай, друг! Мы отнимем у медведей водку, как когда-то отняли пиво у австралийцев в Праге...
Одну минуту - кто-то звонит...
- Гюнта! Как ты там? Кстати, помогла тогда мазь полковника?
- Не поверишь - приехал домой, развязал бинт - рана полностью затянулась! А еще меня в Мюнхене таможенники остановили. Говорят: «Что у вас на пальце?», а я отвечаю: «Получил ранение в Сибири - русский полковник перевязал!» Очень долго ржали, не веря.
Привет вам от Гюнтера.