- А я вас туда посылал, что ли?
- Нет, не посылали.
- Ну - и?
- Не вы посылали. Родина меня посылала...
- Знаете что? Я вам не Родина. Я работник военкомата...
- Понятно.
И он уходил. С кем говорить? Не с кем. Родина - это все и никто. Никто конкретно.
Майор, находящийся на ежемесячном денежном «удовольствии» - это РАБОТНИК военкомата. Не военнослужащий, а именно работник... Типа пахарь. Что живот, что жопа - во!
А в Кандагаре было ну ни фига не холодно. Жарко было в Кандагаре. Даже в горах, где зимой по идее и по природе должно было быть очень холодно. Горело всё. Горели «бээмпухи», горели «бээмдэшки», горели гимнастёрки, тельники и прочее хэбэ. И горели души. И уж конечно, горели тела. Натурально горели. Пахло мясом. Жутко пахло горелым мясом. И совсем не говядиной.
...Зажигательная пуля влепила в спину. Было очень больно, но не поднимешься. Мало ли что всякого говорят про «духов», но уж пулять их научили. В ушах - сплошной рикошет от камней: визг, щёлканье и снова визг. Башку не поднимешь. А спина горит. Нет, это не то ощущение - «спина горит». Типа финалгоном намазали. Нет. Просто горит и всё. Натурально. Пламенем. Дым, вонь. И страшная боль. Пуля, мать её разэтак, зажигательная. Вонь собственного горящего мяса - это не тот кайф, о котором можно размышлять и вспоминать...
Он и не вспоминал.
Ему устроили встречу «с воинами отличной части». Матросов-срочников собрали в столовой, она же клуб. Пришли мичмана, пришли и офицеры - практически все, хотя уже можно было «море на замок». Пришли, потому что замполит приволок реального «афганца». Воина. С Красной звёздочкой на сером пиджаке и с совершенно седыми курчавыми волосами. Ему тогда было двадцать три.
Мы тогда не втыкались, что это такое - «съездить за речку». По большому счёту, не втыкаемся и сейчас. Да, да - за исключением тех, кто за той «речкой» был.
Ему задавали вопросы. Дурацкие, насколько я сейчас понимаю. Он отмазывался дежурными ответами. На вопрос, за что орден Красной Звезды, сказал, что сходил в горы на какое-то задание. Задание было выполнено. И всё.
А потом его взяли в нашу часть мичманом. Он служил, как все. Его расписали на «двести четвёртое» - катай себе туда-сюда телеги с контейнерами и не заморачивайся особо, что в них такое. А в контейнерах было всякое ядерное и термоядерное. Он и катал. Ещё ходил на дежурства - по автопарку, по камбузу, начальником патруля... Как-то раз скрутил какого-то гражданского засранца, который, по его мнению, нехорошо обращался с дамой. Чуть не убил. Замяли...
Всё дело в чём? В том, что к кишлаку было никак не подойти. А было надо. Приказ такой был. Надо! А никак. Головы не поднимешь - такой огонь из всего, что есть. Лейтенант вызвал «вертушки». Десантура залегла и ждала поддержки с воздуха. И дальше так случилось, что сдохла всякая связь - для Вооружённых Сил СССР дело привычное.
Они лежали в камнях, а «вертушки» откровенно мочили по ним же. «Духи», наверно, усирались от счастья. Потом стали добавлять и от себя. Вертолёты улетели, а от взвода осталось отделение без малого. И головы не поднять. И зажигательная пуля попала в РД.
РД - это рюкзак десантника. Там есть чему гореть. И горело. И воняло. Жутко и больно. Воняло горелым человеческим мясом. А осатаневший АКМ не имел права умолкнуть, посылая очередь за очередью и прикрывая братух, которые волокли вниз убитых и раненых, и то, что осталось от лейтенанта - такого же пацана...
Конечно, мы вместе выпивали - уже потом, когда он был у нас мичманом, и когда, как я думал, что-то в его восприятии уже подтёрлось. И ещё как выпивали. Порой он рассказывал кое-что из того, о чём не упомянул перед собравшимися в клубе будущими сослуживцами. Не стёрлось оно ни фига. Не стирается такое.
Просто у разведроты есть задача, и она должна быть выполнена любой ценой. Иначе разведроте грош цена. Идя в горы, приходилось стрелять в каждого афганца, встреченного на пути. В дитятю, в тётку, в старика. Иначе порой разведотряд обратно просто не возвращался. Ушёл - и нету. Был - и тю-тю. Иногда находили останки. Обычно не находили. Сколько раз стрелял по детям? Не помню. Много. Очень много. Просто подряд. Но чаще по старикам. У них была ненависть в глазах. И они через раз лупили в спину из всего, что только было. И тут же оповещали «духов». Так что, хочешь жить - стреляй. Это война. Простая и страшная истина. Каждое задание - это дымящаяся кровища и запах стреляных гильз. Иначе - никак.
Ибо так было угодно пославшей их Родине.
Через три года он ушёл. В смысле - ушёл из Вооружённых Сил. Не знаю почему. Стал пожарником у нас же, в Вилючинске. Может, потому что огонь - это почти как на передовой. На пожаре, бывает, пахнет горелым мясом. Хоть что-то похожее на настоящую жизнь. На запах сгоревшего пороха и взорванного тротила - нет, но хоть что-то... не жить, а гореть...
Кого-то он, говорят, из огня вынес. И не раз. Девочку, старушку... кого и когда - попробуй теперь узнай. Возможно, старался сравнять тот счёт, который у американских «зелёных беретов» во Вьетнаме назывался «body count»...
Его звали Юра Кругликов.
Печень и сердце - штука ненадёжная, чтоб вы все знали. Они работают на износ до самого того дня, когда вдруг скажут: «Не могу больше». Вот ты ещё хотел бы пожить, а они - «не могу».
Юра! Я только сегодня узнал, к своему стыду, что тебя вот уже четыре года как нет. Прости меня, ладно?
Прости за то, что я ничего не сделал, чтобы наши пути пересеклись, когда тебе было трудно и тяжело. Может, я бы тебе помог... может... Жалким оправданием мне может служить то, что я просто не знал...
Прости, тёзка.
Прости...

filibuster60.livejournal.com/96617.html?mode=reply