Райком закрыт. Все ушли на фронт.

Дело было во время очередного КШУ, плавно перетекающего для нашего батальона в БТУ с боевой стрельбой.
Почти всё командование нашего доблестного отдельного беззнамённого дважды чуть не награжденного мобильного батальона уже неделю обитало в палатках, рисуя на картах жаркие схватки с вероятным противником, пытаясь заодно убедить в обоснованности того или иного решения кучу посредников, клерков и просто «помогаек» из штаба армии.
Эти же «мудрейшие их мудронов» во время, свободное от «заслушиваний», совещаний и постановки задач аки стервятники рыскали по обезглавленному гарнизону, выискивая недостатки, фотографируя их на цифровые аппараты и с щенячьим восторгом предъявляя фотографии различных «безобразий» в виде бычка в умывальнике, ими же и подброшенного, скорому на расправу командарму.
Тот же немедленно, но методично начинал уничтожать комдива, взбешенный комдив как раненый зверь ревел на провинившегося командира части, комбат же, не имея возможности свалить с командного пункта, начинал с помощью ТА-57 и «такой-то матери» наводить порядок в подразделениях, кляня, на чем свет стоит, оставшихся в части «рулевых».
В подразделениях же в этот момент обстановка также постепенно но неотвратимо накалялась. С одной стороны, лишенный родительской опеки отцов-командиров личный состав несколько расслабился - римские каникулы, с другой, здравые ротные себе и подчиненным особо расслабляться не позволяли и лихорадочно готовились к полевому выводу, да и прилетавшие с командного пункта дистанционные командирские звездюли вводили в тонус особо отличившихся.
В штабе части творилось нечто невообразимое. Незадолго до описываемых событий в батальон передали все службы гарнизона и все остальные части, включая штаб дивизии, поставили к нам на довольствие. Две тысячи душ военного городка замкнулись на один батальон. Нормально работать стало возможно только вечером-ночером, ибо постоянно прибегали разнообразные личности, кому-то срочно требовались деньги, кому-то снять или поставить на довольствие солдат, получить выписки, заправить машины, и так далее и тому подобное. Порой кому-либо из прибежавших по срочному делу указывалось на регламент работы штаба, и тут же обидившийся на свою тяжелую жизнь представитель штаба дивизии, либо тётушка из соседней части бежали ябедничать к комдиву. У комбата или штабного раздавался телефонный звонок и из трубки, предусмотрительно оставленной от уха на безопасное для барабанных перепонок расстояние, раздавался рёв генерала: «Ты что там, майорина, совсем охамел? Офицеров штаба в х*й не ставишь? Мои приказы не выполняешь? Да я тебя... (далее следовали различные варианты уничтожения провинившегося только в том, что он является командиром богом проклятого ПэГэшного батальона майора)».
Так как в момент КШУ в штабе находился только отправленный туда контрабандой с командного пункта ЗНШ капитан Ержанов, то на все сопутствующие обеспечению вопросы приходилось отвечать ему. Это отнюдь не способствовало выполнению поставленной непосредственным начальством задачи - подготовки всей документации батальона к тактическому учению с боевой стрельбой.
Но не таков был краснодипломник славного Новосибирского училища, чтобы не выполнить боевую задачу, позволив задурить себе голову повседневной тягомотиной!
Оценил обстановку, принял решение и отдал «вирусу» боевой приказ. Серая казенная дверь штаба начала преображаться в соответствии с задаваемыми ему албанскими вопросами.
Первым появился листок с надписью: «По всем вопросам тыла обращаться в кабинет N 7 на втором этаже».
Затем:
«Деньгами я не распоряжаюсь, комбат на КШУ».
«По выходу машин - в кабинет N 8, но зампотеха там нет, он также на КШУ».
«Топлива у меня тоже нет, обращаться в кабинет N 7 к пр-ку Федяшовой».
«У меня печати нет. Капитан Ержанов».
И, как апофеоз всего творившегося, дверь штаба украсила табличка с крупным жирным текстом:
«Райком закрыт. Все ушли на фронт!»