Забирал как-то я в Шауляе с авиаремзавода свою "Сушку". Погоды назад не было, и мы, к великому нашему удовольствию "заторчали" в этом небольшом, симпатичном прибалтийском городке.
Стоим со штурманом Мишкой Синельниковым перед костелом, любуемся его старинной архитектурой. Холодно до омерзительности. С моря ледяной ноябрьский ветер гонит морось. Мы закутались в воротники демисезонных курток, руки греем в карманах.
Вдруг слышу: сзади кто-то лопочет просительно на местном наречии. А мы-то на нем, на местном языке латышском — ни бельмеса, ни гу-гу! Но надо что-то делать!
Оборачиваюсь. За моей спиной стоит создание предположительно женского пола, на голове всклокоченные волосы заменяют шапку, под тощим кримпленовым плащиком — ни шарфа, ни свитера. И что поразительно, на побагровевших от холода ногах — летние сандалии без всяких признаков носков!
Я в замешательстве говорю первое, что приходит на ум: Нихьт ферштеен. И отворачиваюсь. Сзади опять раздается какое-то индюшачье лопотание с просительными нотками, но уже настойчиво, с нажимом! Оборачиваюсь и говорю уже внятно, с разделениями, как можно более убедительно: Нихьт фер — ште — ен!
И тут происходит невероятное превращение! Убогое создание гордо откинуло голову, глаза его сверкнули дьявольским пламенем, оно подбоченилось, отставило в сторону ножку и презрительно изрекло на чисто русском языке: — Ну и хуёво!
Когда мы с Мишкой отошли от столбняка...