Орёл, да не тот...

До чего же причудлива память! Минуло тридцать пять лет, а она все напоминает и напоминает о позоре...

Однажды, в конце лета 1974 года гаубичный дивизион после марша встал у подножия уссурийской сопки. Тягачи еще не остыли, и часть бойцов, ночуя в них, пользовалась этим теплом, остальные довольствовались таёжным воздухом и припёком костра.

- Эй, салага, просыпайся, - голос и толчок в больное плечо, мгновенно выдернули из небытия. Стараясь в потемках не попасть ногой или рукой на спящих вповалку товарищей, нащупывая свободные пяди пространства, мало-помалу выбрался из тягача. Старшина батареи, сержант Васильев, подождал, когда надену очки, и бросил: "Охраняй тягач и тех, кто у костра, через два часа сменят", и, сунув автомат без патронов, - наверное, в качестве дубины, - ушел. Так начинался мой первый караул.

На часах два ночи. Осмотрелся: в двадцати метрах от тягача в круге спящих бойцов догорал беспризорный костёр. Над головой мерцали звезды. Попытался найти Большую Медведицу, но сразу не удалось - дальневосточное небо было совсем чужим и это рождало ощущение далёкой чужбины. Мягко ступая, слушал ночные звуки. Некоторое время двигался маятником: тягач - костёр, костёр - тягач, но однообразие было противно моей натуре. Изменил маршрут: обошёл бронемашину, а там... Боже мой! - в темноте виднелось мертвецки белое лицо! Справился с волной ужаса и, тихонько примкнув штык-нож к автомату, начал красться, желая только одного - лишь бы это не было трупом. По мере приближения это превращалось в светящуюся голову с темными пятнами на месте глаз и рта. Вокруг что-то летало, пульсируя необыкновенным светом. Завороженный жутковатым зрелищем, я всё же шёл, подавляя страх, пока не ткнулся штыком во что-то мягкое. Оп-пана! Да это была всего лишь большая трухляшка на раскладном столике! О светящихся гнилушках я слышал и читал, но никогда прежде не видал. А летали, конечно, светлячки! И их я видел впервые. Когда-то я мечтал читать книгу со светлячком в руке, как в сказке о бедном китайчонке. Вот и сбылась мечта детства: поднес пульсирующее светом брюшко к обрывку газеты и - верно, вполне можно читать. Фантазия разыгралась, вспомнил "Собаку Баскервилей" и решил пошутить - натереться светлячками, но увы-увы, умирая, они светились лишь мгновение.

Минул час и в животе заурчало - то солдатская каша прокладывала себе дорогу на свободу. Будить товарищей из-за пустяка, конечно, и не пытался - не поймут, а то и по шее получишь. "Делов-то, - уговаривал я себя, - на десять сек, присел, «как горный орёл на вершине крутой", стрельнул и готово". В стороночке наметил "стрельбище" и побрёл. Почти дошел до места, как вдруг - треск у костра! Оглянулся - никого. На всякий случай вернулся. Бойцы лежат, посапывают - значит, все в порядке. А каша всё подпирала. Снова пошёл, но, на всякий случай медленно, пятясь задом, не сводя глаз со спящих бойцов. Снял, присел и - опять тот же звук! Вздёрнул штаны и - в несколько прыжков был на месте. Гляжу: лежат, как лежали (позже выяснилось, я в упор не видел лишнее тело, а оно - смотрело на меня!!). Что за фигня, - думаю, - может, кто из бойцов ворочается? А каша неудержимо рвалась наружу. Начал, не спуская глаз с костра, третий заход. При этом решил провериться: нырнул в высокую траву и через три секунды вынырнул - никого. Окончательно успокоился и наконец-то оправился! Внутренне рассмеялся, неожиданно вспомнив правило стрельбища: "Отстрелялся - собери гильзы!". Господи, хорошо-то как, - только подумал я, и тишина взорвалась топотом и треском ломаемых веток! Сердце мое упало ниже сапог. Звуки уже гасли в лесу, а я мчался, не помня как надел штаны, страшась увидеть зарезанных товарищей! Ух, ни крови, ни трупов, лишь один боец, сидя что-то искал, шаря руками подле себя.
- Что случилось, что здесь было? - спросил я, уже понимая, что ничего страшного не произошло.
- Кажется, автомат мой кто-то спёр, - не совсем уверенно сказал он.
- Какой автомат? - переспросил его, уже понимая что "вечер перестает быть томным".
- Да мой, рядом вот тут лежал, - тихо ответил он. Только теперь я
разглядел, что около каждого спящего виднелся автомат.
- Старшину надо подымать, - подсказал он мне.

Когда я вернулся с сержантом, никто, конечно, не спал, все обсуждали происшествие. Несколько раз прозвучало "начштаба капитан Тризна". Судя по тому, как это было произнесено, этого человека явно не любили, но восхищались и боялись. Меня выслушали. Рассказал всё, почти всё, но признаться, что прос... л автомат, язык не повернулся. - Так, ясно, это Тризна, его штучки, он любитель проверять посты, - объявил Васильев и добавил, - подымайте Люфта. Это прозвучало как у Гоголя: "Приведите Вия!".

Люфт, как и Тризна, легендарная фигура. Был он из поволжских немцев, худющий, низкорослый, в востроносом лице с умными глазками чудилось что-то лисье. Поражал тремя вещами: имея бараний вес, мог сожрать столько каши, сколько не вмещалось ни в одного бугая; бегал по сопкам так, что мало кто мог за ним угнаться; был дьявольски находчив. Заспанная легенда явилась, шмыгая носом и принюхиваясь, пытаясь учуять, зачем её подняли ни свет ни заря. Вникнув в ситуацию, стал отмахиваться: "Не, я не пойду красть автомат, мне что, больше всех надо?" Васильев тут же дал ему по шее и сказал: "Ты чё, Люфт, оборзел? Те наплевать, что утром нашу батарею будут е... ть?! Я ж те такое устрою, мало не покажется. Быстро уполз и без автомата не вертайся, понял?" Люфт, сверкнув зло глазом, покорно кивнул, и как бывалый разведчик, растворился в темноте. Прошел час, второй, а он не возвращался. Что-то долго его нет, может, схватили? - тревожился я, - да, позорное начало службы, а ведь мечтал совсем о другом...

Люфт вернулся на рассвете. Догадки подтвердились - автомат точно спёр начштаба. Лежит он под матрацем, с которого, как не выжидал Люфт, капитан не вставал даже по нужде. Избежать неприятностей не получилось, оставалось ждать "утра стрелецкой казни".

Утром, не смея поднять глаз, насупившись, я стоял перед строем и смиренно выслушивал филиппику начштаба, из которой помню только ключевые фразы: "Родина ему доверила... из-за таких часовых погиб герой Чапаев... предал товарищей... ни чести, ни долга ... советские солдаты на Даманском погибали с оружием в руках... член ВЛКСМ позорит... по закону военного времени...". Причём говорилось это по началу с таким пафосным накалом, что я, в конце концов, по-видимому, обязан был осознать себя ничтожеством и предателем, сорвать с себя погоны, упасть на колени и молить расстрелять, не меньше. Но вот что странно, чем он дольше говорил, тем больше в его идеологически правильной и шаблонной для того времени речи сквозил сарказм. Вкупе с ехидной и самодовольной улыбкой на румяном лице это вызывало совсем иные эмоции как у жертвы, так и у свидетелей казни. Ко всему прочему, он раскачивался с пятки на носок (со стороны казалось, пританцовывает от избытка энергии) и периодически поворачивался то в сторону замполита - с усмешкой, то к командиру дивизиона - с уважительным наклоном головы. Под моей пилоткой зароились злые мысли: "Клоун хренов, а если бы у меня были патроны? Сунулся бы проверять?"

Но вот и командир дивизиона внес лепту: обвинил комбата в бардаке, отсутствии дисциплины и прочее, прочее. Затем наступила пауза. Все притихли, ожидая приговора. И вдруг замполит стал что-то бормотать командиру, а в ответ было слышно раздраженное: "Как не принимал?! Почему?" Строй оживился, зашуршал, понимая, что происходит нечто странное. Оказалось, никто в дивизионе почему-то не знал, что я, прослужив четыре месяца, присяги не-при-ни-мал!!! Только два моих друга по карантину помнили, как за день до присяги я очутился на операционном столе. Вышел из санбата через два месяца, когда все были в летних лагерях. Из полка привезли туда с оказией - на машине с продуктами.

Как говорится, не было счастья, да ... В связи "с открывшимися новыми обстоятельствами", я был "амнистирован". Не веря до конца, что меня пронесло, ожидая, как минимум ареста, встал в строй. Потом глянул на Тризну и понял - мы враги. С той минуты началась наша обоюдная неприязнь (один из эпизодов её - байка "500 окурков"). Но даже в страшном сне мне тогда не могло и присниться, что меня, уже деда, он снова прихватит на посту, да ещё в новогоднюю ночь, когда я опять ...