На днях в Мурманской областной больнице прошёл вечер-встреча, посвящённая покойному ныне Николаю Степановичу Андросову.
Многие годы он был бессменным заведующим сначала общей хирургией областной больницы Мурманска, а затем отделением абдоминальной хирургии.
Поехать в Мурманск я не смог.
В память об этом человеке вновь помещаю старый свой рассказ, несколько его подправив.
Тогда я не называл его имени, но сейчас - делаю это.
Светлая память!

ХИРУРГ ИЗ ОСВЕНЦИМА

Во всех отделениях больницы еженедельно проводится « общий обход»: все врачи во главе с заведующим осматривают больных, планируют лечение и обследование каждого. Сейчас это делается быстро, и обход напоминает весёлую рысь на ипподроме.
Но не у нас.
В разных больницах обход называли по-разному.
Часто - «Показать больным заведующего».
У нас - «водить слона» - медленно и обстоятельно.
Наш «слон» - хирург ДЕД.
На одном из таких обходов он осматривал женщину, которой на следующий день предстояла операция по удалению части щитовидной железы.
ДЕД и раньше видел эту больную, но только сейчас заметил на предплечье у неё татуировку - восьмизначный номер:
- Аушвиц? - спросил ДЕД.
Больная утвердительно кивнула:
- С 41-го и почти до конца.
- Освобождали наши? - помолчав, спросил ДЕД.
- Нет, американцы.
- Понятно. И меня американцы.
ДЕД у нас сутулый, а тут его как-то совсем скрючило, лицо заострилось, посерело. Торопливо закончил он обход и ушёл в свой кабинет, поручив разбор полётов старшему ординатору.
До конца рабочего дня мы нашего вездесущего заведующего так и не видели.
В этот день я дежурил.
Все разошлись, и я остался один в ординаторской.
Сидел, дописывал истории болезни.
ДЕД зашёл в ординаторскую очень тихо. Присел в уголке дивана, нахохлился, покряхтел и вдруг стал рассказывать. Ни до, ни после я не слышал, чтобы он говорил так много, и очень волнуясь.

Оказалось, что ДЕД почти всю войну, попав в плен, провел в разных фашистских лагерях смерти.
Я только от него узнал, что «Аушвиц» - это «Освенцим», и долгое время ДЕД находился в этом концлагере. Никогда и нигде я не читал и не слышал того, что рассказал ДЕД.
Он и в лагерях оставался врачом: немцы выделяли бараки для больных, давали лекарства, еду.
- Лечили, кормили, - рассказывал ДЕД, - и вдруг в один день забирали всех больных и убивали.
Почему - ДЕД понять не мог.
В одном конце барака умирали с голода, а в другом ели вволю яйца, консервы, сало: в лагере можно было достать все: были бы деньги или драгоценности
«Играем мы в волейбол(!) - продолжал ДЕД, а рядом с нашей площадкой двигается очередь из измученных людей. В газовую камеру.
И мы, и они знаем, куда их гонят, а они болеют за нашу игру, подсказывают. Солнце светит, трава зеленая, мы мяч гоняем, а их ведут травить газом».

Он совершенно очевидно стыдился того, что остался жив:
- Вот вы, молодые, возмущаетесь, что бумаг много писать приходится, бюрократия, говорите. А меня немецкая бюрократия от смерти спасла.
Перегоняли нас из одного лагеря в другой. Идем колонной. Долго идем. Охрана устала, злятся. Совсем стемнело, когда нас пригнали к новому лагерю. Ворота не открывают. Мы измучались, зайти в лагерь не терпится: знаем, что на новом месте немцы обязательно устроят помывку горячей водой, накормят - порядок такой свято блюли.
Немецкий я так и не выучил - не лез он в меня, только слышу, наша охрана орёт «коммунисты», «партизаны», а им лагерная охрана в ответ: «папир» и опять и не один раз слышу: «папир» да «папир»,- « бумага» по-немецки.
Так нам ворота и не открыли.
Наша охрана заматерилась по-русски, завернула колонну, и погнали нас дальше. Прошли мы ещё километра четыре и попали в другой лагерь - там нас приняли.
А позднее мне товарищ объяснил, что в первый раз немцы, чтобы не идти эти четыре километра, привели нас в ликвидационный лагерь. На уничтожение. Но служаки этого лагеря ночью возиться с нами не захотели: «Нет у вас бумаги-приказа, на этих пленных. Не знаем мы, что с ними делать: то ли газ применить, то ли, наоборот, расстрелять». Спасла нас немецкая бюрократия.
Вообще за этих три года убить могли в любой день. Пронесло как-то...
Освободили нас американцы. Два года провёл в наших, советских лагерях. У немцев - это понятно, а у своих сидеть очень обидно было. Потом разобрались - отпустили. Только в Москве жильё моё пропало, на работу не брали.
Предложили поехать сюда, на Север - организовывать хирургическую службу.
Жилья и здесь не дали - жил в туалете для медперсонала. Этот туалет и сейчас есть в отделении грудной хирургии. Накрыли унитаз деревянной коробкой - вот и стол. Помыли этот сортир с хлоркой. Вместо кровати - смотровую кушетку поставили. Я такому жилью рад был до невозможности».
На следующий день ДЕД оперировал эту больную.
Зря он делал это сам - очень уж старался. Известно - лучшее - враг хорошего. Вот и неладно получилось с этой больной: она до операции усердно лечилась - таблетки, уколы. В таких случаях ткани опухоли делаются хрупкими, сильно кровят - хирургу трудно ориентироваться в ране.
Так или иначе, но оказалась поврежденной веточка нерва, отвечающего за голосовую связку - после операции у больной пропал голос.
Если было бы возможно, ДЕД поседел бы ещё больше. Он совсем бестелесным стал. Стал серым, как моль. Думаю, что будь он помоложе и других правил - запил бы по-чёрному.

А больная удивительно спокойно отнеслась к случившемуся. На прощание написала в книгу отзывов благодарность и просипела деду: «Всё что нужно, я уже сказала».
Опухоль у неё была злокачественная, но после операции, облучения и химиотерапии она жила ещё долго и считала себя здоровой.
Наш заведующий жил гораздо меньше.
(С)
http://onoff49.livejournal.com/