Бог и его друзья
Ночной триптих

"Пидарасы", - сказал Хрущев.

С. Гандлевский
Солнечное слово

Однажды в полночь зазвонил телефон.
- Привет, Игорь, - сказал голос из далекого прошлого. - Это Юра Кокоскин, помнишь меня?
Конечно, я помнил. Двадцать пять лет назад студент медицинского Юра Кокоскин был томным кудрявым юношей. Он интересовался всякими недиалектическими учениями, нелечебными свойствами медикаментов, неизвестной мне литературой - говорил, что когда в СССР будет напечатан «Чонкин» Войновича (кто это такие, я не знал, но прозорливо понял, что не нужно путать с Войнич, и не выказал своего невежества), вот тогда можно будет поверить в перемены. Боялся кровавой гэбни, - открывая мне дверь, всегда смотрел вниз, в лестничный пролет - нет ли "хвоста". Мне была интересна книжная полка в его квартире - с журналами на нерусском, книгами Солженицына, Буковского, Лимонова, докладами какого-то Римского клуба под председательством какого-то Печчеи, и много еще чего незнакомого и незапомнившегося.
Большая часть книг, как я догадывался, принадлежала не Юре, а его старшему другу, который жил у Юры, то ли снимая комнату, то ли просто по дружбе. Звали его Виталик, - так он сам представлялся, несмотря на свои тридцать семь и седые волосы. Тогда я еще не знал, что самоуменьшительность - один из важнейших признаков демократичности. Он зарабатывал на жизнь фотографией - весной снимал выпускные классы, летом бродил с кофром по окрестным турбазам и профилакториям, чтобы зимой не беспокоиться о хлебе насущном. В ответ на запрос память моя выдает одну и ту же сценку: Юра лежит на диване в позе Олимпии Мане, я сижу в кресле, а Виталик ходит перед нами и говорит про отсутствие свобод, привычку к рабству русского народа, про неумение оного осваивать захваченную им территорию - потому нужно отдать японцам не только Курилы, но и всю Сибирь до Урала.
Хотя перестройка была в разгаре, я никак не мог определить, работал ли Виталик на западные разведки, или был банальным провокатором КГБ, собирая вокруг себя прозападно настроенную молодежь, тем самым готовя нейтрализацию пятой колонны. Поэтому я все время спорил с ним, отстаивая советские ценности, но очень выборочно отвергая западные, чем ввергал его в недоумение.
Однажды весной Виталик с гордостью продемонстрировал нам изящные полуботинки - лаковые, сливочно-шоколадные.
- Шведские, - сказал Виталик. - Купил вчера в салоне для новобрачных. Вот он, капитализм, - недорого и качественно...
На следующий день у туфель отвалились подошвы - они оказались картонными, потому что туфли были предназначены для покойников.
- А это уже наше русское убожество, - говорил Виталик, - надуть ближнего!..
Я возражал, говоря, что мошенничество не в русском характере, это уже влияние Запада, - все началось с фарцы...
- Видишь ли, Игорь, - нежно-вкрадчиво говорил Виталик, - Человеку, подавлявшему свободу афганского народа, не понять отличия спекуляции от свободного рынка... - это он так тонко иронизировал над моим недавним прошлым.
- Да, Игорь, - подхватывал с дивана Юра, - к сожалению, души, тяготеющие к коллективизму, к казарме, легко заражаются марксизмом и могут болеть им всю жизнь...
- Маркс - умнейший представитель умнейшего народа, - отвечал я, надеясь, что буду понят правильно.
- А вот антисемитизм, Игорь, - с терпеливой укоризной дрессировщика говорил Виталик, - это такой же дурной тон, как пускать ветры в приличном обществе...
Когда начались выборы и съезды, Виталик стал доверенным лицом депутата и уехал с ним в Москву. Пару раз звонил мне оттуда, рассказывал, что организует живую цепочку от Зеленограда до Москвы, не хочу ли я помогать ему, гарантированы большие перспективы, такая возможность бывает только раз - вот Юра это понимает...
Я помогать отказался - к тому времени я уже уютно работал ночным сторожем, - и Виталик с Юрой пропали из моей жизни.
И вот, спустя четверть века, я услышал в трубке томно-жеманный голос.
- Привет, Игорь! - сказал Юра. - Давай встретимся прямо сейчас, а то я утром улетаю в Москву.
- А ты где? - спросил я растерянно, думая как бы избежать.
- Я у Вадима, Теодорыча ты его знаешь..
Я знал Вадима Теодорыча, но не знал, что Вадим Теодорыч и Юра знакомы. Однако теперь мозаика вдруг сложилась в моем мозгу. Вадим Теодорыч был мужем одной моей интеллигентной знакомой, у которой временами, особенно весной, случались рецидивы, - она говорила, что КГБ, превратившись в ФСБ, не оставляет ее в покое.
- Они даже сейчас следят за мной, - говорила она, когда мы стояли с ней на тротуаре, случайно встретившись. - Вон из того здания. Сейчас я махну им рукой, и одно окно погаснет.
Она махнула рукой, и одно окно погасло, чем заставило меня как-то по-иному взглянуть на проблему шизофрении. Но ненадолго, потому что через день мне передали ее рассказ о нашей встрече: "Встретила Фролова, хотела поговорить, поздоровалась, но он плюнул мне на сапог и молча прошел мимо!"
И все же, учитывая тот самый акцент, что был присущ не только Юре, но и Вадиму Теодоровичу, активному распространителю "отэренной" литературы и проповеднику идей гуманизма, я принял к сведению открытие, которое совершила его внимательная жена:
- Вы представляете, я разоблачила вчера своего мужа! - сказала она, однажды весной поймав меня за рукав на улице. - Он оказался педерастом, извините за выражение! - и в ответ на мое изумленное молчание пояснила: - Он в портфеле носит наконечник от грелки, знаете, клизмы ставить? Вот он его себе вводит и так сидит на уроке, свою историю преподает! А я-то думала, чего он избегает со мной любовью заниматься, а однажды обнаружила, что он в нашем диване пружину заточил ровно напротив моего сердца!...
Я вспомнил, как приходил к Вадиму Теодоровичу за книжками. Однажды он предложил мне лимоновского «Эдичку», и я проявил осведомленность, с напускной небрежностью заметив:
- А-а, это тот, что с негром?
- Видите ли, Игорь, - сказал хозяин огромной домашней библиотеки,- все не так просто...
Он поил чаем и читал лекцию об однополой любви как о высшей точке личной свободы, полном отказе от обязательств перед государством, поскольку здесь сексуальное удовольствие является не шопенгауэровской платой за продолжение рода, а самодостаточным удовлетворением человека человеком.
- Недаром именно во времена демократии это явление выходит из подполья, тогда как тирании его туда загоняют, - говорил вкрадчиво Вадим Теодорович, надевая на палец сушку и снимая ее.
Перед тем, как отказать старым друзьям в свидании, я, чтобы не показаться грубым, спросил:
- Ну как вообще дела, Юра, как живешь? Виталик жив?
- Да ничего себе, - ответил Юра. - А Виталик не просто жив, а очень хорошо жив. Мы же тогда неплохо поднялись, в правительстве Силаева работали, потом Гайдара, сейчас у меня дом на Рублевке, а у Виталика еще и дом в Калифорнии, мимо окон по утрам Сталлоне пробегает. Мы с Вадимом после Москвы туда махнем... Так мы идем к тебе?
- Нет, я сейчас занят, у меня девушка, - сказал я, представляя, как на том конце провода зашипело, сгорая, ухо вампира, в которое попало солнечное слово «девушка». - Как-нибудь в другой раз. Привет Сталлоне с Виталиком!..
И, отключившись, пробормотал совершенно без злобы, с дружеской даже нежностью:
Пидорасы...

(продолжение следует)