Знакомый лежит в больнице после операции. Позвонил ему справиться о самочувствии, Спросил, как прошла операция? Услышал в ответ:
- Меня привезли на каталке, положили на стол, готовят. Анестезиолог тыкает мне в вены иголки-капельницы, все дела, проверяет чувствительность. Чувствую: началось. Головокружение легкое, подташнивает, это анестезия начала действовать. Приходит хирург, старый такой дядька, из-под маски и шапочки одни морщины видны. Наклоняется надо мной, веки поднимает, в глаза заглядывает. А мне - смешно, вспомнился гоголевский "Вий" и его "Поднимите мне веки!" Хирург видит, что меня подергивает от смеха, наклонился ко мне и спрашивает: "Форофомеатыфете?" Тут у меня просто истерика началась, аж затрясся от смеха. Хирург остальным: "Уфопоитеномуубикофаать". И вот тут начался приход... Очнулся уже в палате, живот болит - то ли от швов, то ли от смеха, не понять. Никогда так на "хи-хи" меня не торкало еще. У пришедшей медсестры спрашиваю, а чего это мне такое кололи, что меня на смех так пробило? И даже голос хирурга очень смешным показался? Та на меня эдак с укоризной посмотрела и заявляет, что "ПалСтепаныч заслуженный хирург, он в Афганистане был, оперировал, ему там осколок в челюсть попал и с тех пор он зубные протезы носит, но перед операцией снимает. И вообще, в этом нет ничего смешного!" Короче - швы у меня все-таки от смеха разошлись, но смеялся я уже не над хирургом...

Сегодня по офису ходит молодой манагер, хвастает перед всеми новым авто, купленным в кредит, разумеется. Собственно, это первый новый автомобиль у него, до того все б/у были. И вот, на беду свою, он зашел в бухгалтерию, где его жестоко обломили наши девочки, в ответ на его восторги по поводу собственной крутости, заявившие:
- Прикольная расцветочка! Это же салатовый металлик, да? - и, добавили участливо, - Мама выбирала?

Вызвали их на взятие заложников, приехали, там картина маслом - женщина в неглиже рыдает так, что слышно в соседнем микрорайоне, у подъезда пятиэтажки чуть не весь РОВД, пара машин скорой, вот-вот городское милицейское (тогда еще) начальство ожидается, соответственно, у многих местных начальников истерика не хуже бабской. В чем дело, интересуются приехавшие? Так мол и так, со слов потерпевшей ее сожитель взял в заложники сына и угрожая охотничьим ружьем выгнал ее из квартиры. Группа экипируется соответственно в броники (у впереди идущего аж два), сферы, берут щиты и кувалды дверь выносить. Вынесли на раз, аж дверь в прихожую упала, кстати. Ввалились в комнаты и на кухне застали двух мужиков за распитием спиртного, сильно удивленных происходящим.
- Что за ёб вашу мать, суки!? - прорычала фигура в двух брониках и каске с забралом, пытаясь протиснуться в слишком узкую кухонную дверь. Видя, что не пролезет, застряв в дверях, а оружия в руках сидящих не наблюдается, он срывает с себя шлем и ебошит им сначала одного, потом другого, приводя их в "небоеспособное" состояние. И уж потом, с помощью коллег освободившись от лишней аммуниции, протискивается в кухню боком и повторяет свой вопрос.
- Дык, эта, сынок из армии дембельнулся. Сидим вот, отмечаем... - пролепетал побледневший хозяин.
- Ребенок где? Где ружье?
- Какой ребенок? Какое ружо? Вот он мой сын единственный, 22 года скоро. А ружья у меня и нет, сам только в армии и держал в руках.
- А что за баба внизу орет?
- А, это Гульнарка, сожительница моя. Она нам выпивать мешала, вот я и выгнал ее.
Потом выяснилось, что истерившая дамочка рассчитывала на прописку на данной жилплощади, но вернувшийся из армии сын послал ее обратно в ту деревню, откуда она приехала в Казань. Вот она и разыграла спектакль.

Заяц на поводке

За полтора года, проведенных в Германии, Ленька порядком подзабыл то, чему его учили в учебке славного города Кишинева, зато успешно освоил мастерство гешефта и тауш абгемахт, даже стал в этом некоторым образом спецом. Именно в этом качестве младшего сержанта использовало командование родной роты обеспечения. Несомненно, он обладал определенными талантами и уверенно шел по стезе снабжения всех страждущих благами цивилизации за умеренные деньги - рубли и марки.
Когда впереди замаячил неотвратимый, как крах капитализма, дембель, Леонида озаботила перспектива возвращения на Родину. Не то, чтоб его совсем не тянуло к родным осинам, но свою жизнь в нечерноземной полосе России он вполне уверенно мог назвать прозябанием, если б знал это слово. По сравнению с жизнью в Германии, разумеется. Посему с несомненным энтузиазмом он воспринял предложение остаться на сверхсрочную, прапорщиком.
Тут, как бы в виде лирического отступления, надо отметить, что прапорщики роты обеспечения образцового мотострелкового полка в основном занимались обеспечением приема и обслуживанием всяческих комиссий и проверяющих из штаба Группы войск. Обеспечивали уровень сервиса, так сказать.
Например, один генерал, регулярно наведывавшийся с инспекцией, страстно любил утиную охоту. Так для него в пожарный водоем посреди техпарка спускался специально изготовленный понтон, в центре которого было закреплено вращающееся кресло стрелка с бомбардировщика, а по краям - ящики с высаженными камышами, дабы у сидевшего на понтоне создавалась иллюзия уединения. Камыши регулярно удобрялись и подрезались, а кресло регулярно смазывалось специально закрепленными за сим устройством сержантами роты обеспечения. В отдельном помещении подсобного хозяйства разводились утки и селезни. В день приезда генерала устраивался небольшой фуршет - легкий завтрак из семи-восьми блюд - после чего подобревший генерал брал специально возимую с собой штучную двустволку и восседал на кресло и понтон аккуратно спускался на воду. Сей же момент генералу подавали запотевший графинчик и закуски. А специально подготовленные прапорщики уже выпускали уток и генерал всласть палил по ним из штучного ружья, а присутствующее командование части раз за разом поздравляло его с очередным удачным выстрелом. Неизменную удачность выстрелов обеспечивали четыре снайпера из разведвзвода, которым по такому случаю выдавали специально закупленные дробовики, а также четыре вышеозначенных специальных прапорщика, которые с помощью привязанной к лапам уток лески контролировали траектории полета «дичи». Надо ли говорить, что после такого приема часть получала неизменно самые прекрасные отзывы и становилась все более и более образцовой, не в последнюю очередь благодаря утиному хозяйству.
Правда, сознавая свое особое положение, указанные прапорщики со временем начинали излишне борзеть и тогда их отправляли в радушные объятия Родины, где они терялись на ее бескрайних просторах, а им находили замену из «сверчков». Вот и очередной прапор, седеющий Кузьмич, «засыпался» на утках - взял себе за привычку ужинать жареной утятиной и извел на жратву часть «стратегического запаса» крякв и нырков, после чего полетел, обгоняя мигрирующие утиные стаи, служить Советскому Союзу в Забайкальский военный округ.
Освободившуюся вакансию обещал Леониду сам командир. Плюсы были налицо - один лишь валютный оклад прапора тянул на семь сотен родных рублей в прямом пересчете, а ежели закупить, например, сервизы, да потом продать там, дома...
Правда, место обещали с условием - обеспечить утятиной штабных в связи с открытием в неметчине охотничьего сезона на водоплавающую дичь.
Всех штабных.
А их много.
И наличного поголовья уток на подсобном хозяйстве на всех не хватит (Кузьмич, сука!).
Бензин ваш, идеи наши; Леонид справился на пять баллов! Выглядело это следующим образом: пока достопочтенные, избалованные цивилизацией и почтовым сервисом бюргеры готовили свои карамультуки и выбирали по каталогам разные всякие патроны в цветных пластиковых гильзах, некий руссише зольдат последовательно появился во всех трех близлежащих магазинах охотничьих принадлежностей и скупил всю наличную мелкую дробь весовой россыпью. Восемнадцать кило. Далее картину следуем писать красками агфаколор. Рассвет окрасил кармином восток над тихой аквамариновой озерной гладью, несколько десятков немцев с ружьями притаились в прибрежных камышах, дисциплинированно дожидаясь шести часов утра, с которых открывался охотничий сезон. На воде отдыхала стая уток в полтыщи голов, их силуэты четко виднелись на зеркале озера. В пять часов пятьдесят девять минут на берег озера вышел советский офицер в полевой форме, поднял сигнальную ракетницу и в шесть ноль ноль красная ракета со свистом пронеслась над озером, поднимая в небо ополоумевших от испуга птиц и будя нехорошие предчувствия у собравшихся законопослушных охотников. Одновременно с этим, сбрасывая с себя маскировочную сеть, на берег озера выехал советский танк, поднял в сторону встающего солнца ствол стодвадцатимиллиметровой гладкоствольной пушки и выстрелил. Всеми восемнадцатью килограммами купленной в магазинах мелкой дроби. Прямо в тучу поднявшихся с воды уток. И если бы у охреневших от такой наглости бюргеров не заложило от выстрела уши, они бы услышали, как с шумом и плеском сыпались в воду озера тушки уток. Сотни утиных тушек. А из береговых камышей позади танка уже выбегали бойцы, неся надувные лодки, весла и сачки - рота обеспечения спешила собирать урожай!
Леонида сам командир части назвал по имени-отчеству, от своего лица гарантировал ему погоны прапорщика и пожелал долгих плодотворных лет служения Отечеству не взирая на. А пока его, как сверчка, отправили на полигон. Сказали, что через месяц-полтора пошлют в школу прапорщиков, как раз набор будет - и он в первых рядах. А пока вот - старшим стрельбища. И поехал Леонид аж за тридцать верст от ставшего родным полка - на лесной полигон.
Ну, что вам сказать, лесной полигон - это не подсобное хозяйство. Именно это подумал Ленька, выгрузив из грузовика свой мешок и две коробки с продуктами. Мда, это - гораздо хуже, подумал он, когда от легкого пинка дверь кирпичной сторожки выпала внутрь помещения, открыв взору некрашеные стены, кусок выцветшего линолеума на сыром бетонном полу и развалившийся трехногий стул, под которым лежала кучка старого говна - привет от бывших обитателей лесного объекта.
Наиболее пригодным для обитания оказался вагончик позади сторожки КПП, чуть в стороне от ворот. Там даже была печка, банка с солью и две сотни пустых пивных и водочных бутылок под топчаном. Судя по их количеству, служить на полигоне было можно. Но - трудно!
И началась его служба на новом месте. Пару раз в неделю приезжали бойцы, жгли патроны, дырявя мишени на и смешанный лес за стрельбищем, прибирали кое-как за собой и снова оставляли Леньку одного. Раз в месяц из полка присылали пару бойцов косить подросшую траву и чинить мишени, что они нехотя делали в перерывах между походами в гештет, расположенный в городке за пять кэмэ от полигона.
За два первых месяца Леонид несколько благоустроил свой быт, подмазал глиной и обложил кирпичом печку в вагончике, заменил треснувшие стекла в сторожке и вынес покрывшееся плесенью гуано, вместе с колченогим стулом и сгнившим линолеумом. Даже покрасил стены найденной краской и подновил предупреждающие надписи по периметру стрельбища. Дни шли за днями в ожидании направления в школу прапорщиков.
А потом как-то сразу кончилось германское лето. Лес вокруг полигона потемнел, единственную дорогу в цивилизацию, разбитую армейскими «Уралами» развезло дождями, проводную связь коротнуло где-то посредине. Леньке все меньше и меньше нравилось на новом месте. А когда он вспоминал о разнице в денежном довольствии у прапорщика и сверчка, он вообще начинал беситься. Такого экономического термина, как упущенная выгода, он не знал, но подсознательно чувствовал. Его рапорта на имя командования, переданные с сопровождающими офицерами, оставались без ответа. И это тоже бесило.
От безделья он начал чаще посещать гештет, хоть это плохо сказывалось на его довольно скудных инвалютных накоплениях. Блуждая пьяный на обратном пути по ночному лесу, он нашел браконьерский капкан, наступив в него. Слабенькая пружина заячьего капкана не смогла повредить ноге, обутой в яловый сапог, но Леонид мстительно оторвал тросик и утащил капкан к себе.
С некоторым удивлением обнаружив данный механизм у себя под кроватью уже находясь в трезвом рассудке, Леонид починил его и поставил на краю полигона. Браконьерством он рассчитывал поправить свой бюджет. К его удивлению, капкан сработал исправно и уже на следующий день он извлек из него живого зайца. Немецкий заяц смиренно сидел и дожидался своей участи, кося карим глазом на русского солдата. Рука не поднялась у Леньки извести животное на мясо, да и что делать со шкурой, он плохо себе представлял. Заяц был перевязан бинтом из индпакета и через пару дней обживал новенькую клетку. Так на полигоне прибавилось обитателей. Вот только одному из них недостаточно было одной лишь травы.
Когда на полигон забыли забросить продукты, Леонид уже был полон решимости поехать и учинить небольшой скандал. Мало того, что его мурыжат на полигоне уже четвертый месяц, так еще и голодом уморить пытаются. Он уже подъел всю консервированную перловку с мясом, которыми в полку брезговал. Остались только сухари.
И тут волшебным образом зазвонил молчавший телефон. Звонили предупредить о зачетных стрельбах в присутствии комполка. На вопрос Леньки об отправке на курсы прапорщиков ему было сказано, что списки давно утверждены, его в них нет и вообще - все означенные уже уехали, поезд ушел и жди теперь до следующего года. Сиди там, в лесу, и не рыпайся.
- А как же обещание полковника? - спросил Ленька.
- Ха, вспомнил! Ушел на повышение. У нас уже месяц другой комполка, - ответили ему.
Этим ответом Ленька был уязвлен в самое чувствительное свое место. Ну, у людей с более сложной организацией она называется душой, а у рачительного Леонида это была жаба. Она возмутилась и стала его душить. Если давешние траты на дробь он еще мог оправдать расчетом на воздаяние со стороны командования, то теперь расчеты накрылись... как бы помягче сформулировать, - медным тазом, например. Вся экономика с арифметикой рухнули, оставив Леньку с двадцатью марками посреди германского сырого леса. Жить здесь до весны - сдохнуть от фурункулов и тоски, как на необитаемом острове! У Робинзона был хоть Пятница и персональный пляж, а у Леньки - лишь хромой заяц и неясные карьерные перспективы.
С досады Ленька так наподдал кулаком по печке, что с нее отвалились все кирпичи и он обжегся. И тут же принял решение: любым способом - на дембель!
***
По подмерзшей грунтовке двигалась колонна автомашин. В головном новеньком, только с завода, уазике ехал новый командир образцового полка в новеньком бушлате, с новыми, необмятыми погонами. И тут, за поворотом к стрельбищу, им навстречу, можно сказать, в объятия, попал некто, одетый в солдатские галифе старого образца, заправленные в яркие адидасовские кроссовки, с старом ватном бушлате, рваном, с вылезающими клочьями ваты, и в парадной фуражке (вот она, продуманная, завершающая картину деталь!) с порванным поперек козырьком и с начавшим линять зайцем на самодельном поводке!
- Эт-то что? - спросил ошарашенный новый комполка.
- Это, бл..., - поперхнулся старый начштаба. - Это начальник стрельбища, сверхсрочник, товарищ полковник.
- В Союз! В двадцать четыре часа!
- Есть!
Есть, есть все-таки справедливость на свете. Так думал Ленька, наблюдая в иллюминатор за пробегающим внизу лесным массивом. Где-то там осталось его стрельбище, ставший ручным заяц и два года срочной службы.

Вводная
Вместо эпиграфа:
Ты чем там занимаешься?
Выжимаю из себя раба. По капле.
Ага, слышу я, как твои капли вниз летят. Ты в курсе, что как раз под нами армейцы лагерь устроили?
Судьбааа...
***
В стародавние времена существовал такой как бы род как бы войск, которые отнюдь не всегда носили свои родные законного цвета петлицы и погоны. Ну, служба была такая, да и неловко, право слово, приковывать к себе повышенное внимание окружающих, особенно в некоторых областях огромной тогда страны. Посему погоны-петлицы перешивались достаточно регулярно, и цвет их менялся бессистемно. Теоретически - чтобы дезинформировать супостатов, на практике - чтоб меньше было проблем в пункте назначения со свободой передвижения (если кто не в курсе, в столице нашей Родины в пределах Садового кольца перемещаться не по служебной необходимости в нашей форме было просто запрещено, отт так вот!).
Ну, не совсем об этом речь. Речь о том, что все господа охфицеры, независимо от цвета перешитых петлиц, убывая в командировку гражданским транспортом, получали билеты в комендатуре при аэродроме лично. А поскольку командировки были частыми, то практически всех их (то есть нас) знали в лицо. Это преамбула.
Да и вообще таковых набиралась масса народа, которые видели одних и тех же офицеров то артиллеристами, то мотострелками, а то и вэвээсниками. Ну, это тоже была преамбула.
Кстати, в художественной околовоенной литературе очень мало внимания уделено такому сложному и многогранному явлению, как вводная или распоряжение. Все больше о приказах пишут, и даже где-то поют. «Дан приказ ему на запад...» Кхм, отвлекся. Сие труднообъяснимо, учитывая, сколь много самых разнообразных проявлений могут принять как сама вводная или распоряжение, стиль их изложения командованием и даже так называемая «подача» ее непосредственным прямым подчиненным. Прямым - потому что вводные подчиненные обычно выслушивают стоя в положении «смирно», что, на мой взгляд, тоже в корне неверный термин, ибо о смирении в данном контексте говорить не приходится. Но, тем не менее, стоят, распрямленным телом изображая готовность воспринять вышеупомянутую вводную как перорально, так и обычным армейским способом. Тааак, о чем бишь я? А, вводная...
Новая вводная гласила, что дабы супостаты не углядели, в каком колере ныне выезжают доблестные представители нескажукакоговоинства, необходимо всем при выезде поверх кителя надевать одежду, на которой нет указания принадлежности к какому-либо роду войск. Дабы не привлекать внимания. Вступает в силу с сегодняшнего утра. Касается всех! Кто не с нами, тот сами знаете куда. А то, что у вас командировка вот прямо щас, это даже хорошо. Вы, лейтенант, на хорошем счету, вас ставят в пример. Выкрутитесь, короче. Да, и всем товарищам покажите образец находчивости. Свободны.
Вот мне интересно, не привлекло ли тогда повышенного внимания окружающих появление четверых офицеров в новеньких камуфлированных бушлатах, учитывая два фактора: во-первых в те годы бушлаты население видело в основном к кино, причем иностранном, а наши офицеры и солдаты носили почти исключительно шинели; и во-вторых, не показалось ли откровенно странным появление целой группы явно обмороженных офицеров, ибо кто еще наденет теплый бушлат с меховым воротником в солнечный летний день? А на головах у них у всех были фуражки с голубым околышем ВВС!