Гиперборей

- Папаа-пап! - топая пятками бежит чадо. - Бабушка не помнит, где это тебя сфоткали...
- Доча, я тоже не знаю, где и кто это фотографировал.
Интерес к фотографии был сразу же потерян и она осталась лежать на столе.
***
Его фотографии и описание были разосланы по всем железнодорожным и автовокзалам, участковые сбились с ног, обшаривая все закоулки района, опрашивали даже водителей-дальнобойщиков, проезжающих через город - все впустую. Никто его не видел...
Он заранее проконсультировался с дедом и с соседом. Дед говорил, что кратчайшее расстояние между городами - железнодорожные пути. Сосед, более старый чем дед, но бодрый бабай, утверждал, что кратчайшим расстоянием являются линии электропередач. Он до выхода на пенсию был энергетиком и ему было, наверное, видней.
Он основательно подготовился: в рюкзак сложил хлеб, сало, печенье, шоколадные батончики, пачку рафинада, пакетики чая, термос. Просмолил и смазал лыжи (дед научил). Наточил нож. Спички всыпал в пластиковую баночку из-под фотопленки, туда же сунул срезанные боковины коробка. Пара запасных носков, второй свитер, кусок оргстекла для розжига костра, котелок, ремкомплект, спальник и кусок полиэтилена. Подготовил одежду и обувь. Сунул компас в нагрудный карман и карту в другой.
Он собрался и ушел из дома, когда в нем никого не было, мать и дед - оба работают. Соседи видели, как он с лыжами и рюкзаком за спиной уходил в сторону рощи, но не придали этому значения, в чем каялись потом очень искренне.
День был морозный и солнце пробивалось сквозь легкую дымку. Ветер был слабый. Он шел на лыжах вкруг городка до ЛЭП, потом повернул и пошел вдоль опор. Кустарник был вырублен не так давно и не мешал, цепляясь за лыжи. По расчетам, за два дня он должен был выйти к Казани, где у него жила бабушка. Ее адрес был записан в блокноте, как и номера автобусов, маршруты которых идут к ее дому. Он вообще очень досконально подготовился к этому походу. Единственно, чего он не мог предусмотреть - резкого изменения погоды.
Сначала сгустившаяся дымка погасила солнце, небо набрякло и потемнело. Температура постепенно повышалась, но ветер усилился. А потом пошел снег. Сначала он падал снежной крупой, потом повалил крупными влажными хлопьями. Это был разгул стихии такой силы, что были закрыты для движения даже федеральные трассы, поезда либо стояли на станциях, либо тащились сквозь круговерть на минимальной скорости. За полтора суток выпала половина годовой нормы снега. А на второй день ударили морозы.
Видимость не превышала десятка метров и скорые зимние сумерки еще усугубили ее. Несколько часов он двигался практически на ощупь, сначала от опоры к опоре, но по мере снижения видимости, потерял направление и больше из блеклой снежной тьмы не показывались крашеные серебрянкой металлоконструкции. Он шел на лыжах, пока одна из них не сломалась о скрытый под снегом пень. Тогда он решил переждать снегопад, соорудить себе укрытие из лапника. Но в сосновом лесу было слишком мало молодых деревьев, а до веток больших он не мог дотянуться. Он вырыл в снегу углубление под косо поваленным стволом, закрыл его как смог полиэтиленом, набросал вниз веток и даже попытался развести костер. Его так и нашли - завернувшись в промокший и промерзший спальник, он лежал в своем укрытии возле остатков чахлого костерка.
Слишком много сил он потратил, слишком мало тепла было в этом маленьком тельце...
***
Влад погиб в горах через четыре месяца после их свадьбы. Его связка только начинала подъем по отвесной стене, когда сорвался впереди идущий, а за ним и второй. Внизу был ледник, рассеченный многометровыми трещинами и Влад принял решение... Не нам судить, насколько оно было правильным и обоснованным. Он просто заклинил себя в бергшрунде и спас обоих, но не себя. Рывок был такой силы, что просто сломал его пополам.
Ей было девятнадцать или двадцать тогда. Совсем еще девочка. Не до конца верящая в то, что произошло. И когда ребята из альпклуба пришли к ней, Она даже сначала обрадовалась...
Гроб, запечанный в ящик, везли очень долго, недели две. За те дни Она изменилась и осунулась, будто иссохла. Подруги почти насильно кормили ее. А потом были похороны. Несколько автобусов, много знакомых и незнакомых лиц, какие-то невнятные родственники с обеих сторон. Помню глинистый холм под летним солнцем, рыжая куча у могилы, слабый ветерок наклоняет высокую траву в сторону стены металлических крестов. Некоторые наши девочки плакали, Она - нет.
Помню, по дороге с кладбища в нанятое кафе две старухи обсуждали молодую вдову, дескать ни слезинки не проронила, не жалеет поди, а потом перешли к обсуждению предстоящих поминок. Стало тошно и я, стукнув в кабинку водителя, попросил высадить меня прямо здесь. А за спиной услышал старушечье: - Ни стыда, ни совести у нынешней молодежи, залез в автобус, прикинулся своим...
На поминки я не пошел.
А Она после перестала принимать гостей. Не открывала дверь - и все. Катя рассказывала, что Она целыми днями лежит на диване и смотрит в никуда. И Катьке становилось не по себе от этого, жутко.
Катя - замечательная девушка, хорошая подруга, но даже и Катьку Ее поведение... пугало что ли? Но Катька каждое утро приходила к ней, убирала в квартире, мыла посуду, готовила еду. Она же или лежала, или двигаясь как сомнамбула, ходила по комнатам, переставляла предметы с места на место, брала книгу с полки, но даже не открывала ее. А однажды Катька в квартиру попасть не смогла - ключи у нее были, но цепочка дверная была накинута. Не отзывается никто. И вот тогда Катерина испугалась по настоящему! И принялась звонить всем подряд. Сотовых тогда не было, утром в будний день все на работе и нашла Катька только меня, отпускника. Своей паникой заразила, я сорвался и прилетел меньше чем через полчаса. Дверь приоткрыта, Катерина в слезах, уже не кричит, а стонет... Взял у соседки топорик, расковырял дверь, Катюха чуть не под ногами пролезла вперед и - в комнату.
Уф, все в порядке, жива. Катька растрепанная, с красными от слез глазами, невесть чего понапридумывать успела, кричит на Нее, а та смотрит, будто сквозь нее, спокойно так. Катерина рассвирепела, хватает бухту альпинистской веревки с крюка в стене, кидает ее в пустой рюкзак и с воплями, что ни единой веревки в доме не оставит, ни одного лекарства, ни единого колюще-режущего предмета, начинает бегать по квартире сваливая все вышеназванное в рюкзак. Присел на корточки у кровати:
- Как ты?
Вздохнула и закрыла глаза. В кухне слышны лязг и скрежет, кажется Катерина решила еще и газовую плиту изничтожить. Сказал об этом Ей. Услышала, губы чуть дрогнули. Не улыбка, но тень ее.
- Катерина Батьковна, раз уж ты на кухне, поставь чайник, пожалуйста!
Грохот падающей крышки кастрюли на кухне и снова легкая гримаса-полуулыбка на бледном лице.
- С твоего позволения, я присяду, - и сел прямо на пол, прислонившись спиной к ее кровати. Открыл лежавшую рядом книгу. Раскрасневшаяся Катя возникла на пороге комнаты, но поглядев на нас молча ушла обратно в кухню, стуча каблуками. Чайник ставить.
Потом мы пили чай. Придвинули к кровати стул в качестве столика и пили душистый жасминовый напиток. Девчонки сидели на кровати, я на полу - и мы беседовали. Конечно, говорили я и Катька, а Она молча сидела, подложив под спину несколько подушек и слушала, тонкими пальцами обнимая чашку с остывающим чаем. Она и раньше очень хорошо умела слушать. Это редкий талант для людей, особенно для молодых женщин. Но у нее все и всегда получалось очень органично и естественно. Потом я сходил в гастроном и соорудил обед. Потом Катерина ужин. И просидели мы до самого позднего вечера. А когда стемнело, почти насильно вывели затворницу во двор, воздухом подышать. Сидели под кленами, впитывая запах остывающего от летнего зноя города, смотрели на гаснущие одно за другим окна дома. А потом она взяла меня своей узкой ладошкой за руку и сказала:
- Идем, - жестом руки остановив встрепенувшуюся Катерину, - Извини, Катя. Завтра увидимся.
И была ночь, одна-единственная. И больше мы не виделись. Катька, прижатая в угол, насупившаяся и оттого похожая на обиженного воробушка, накануне моего возвращения в училище, сообщила, что Она уехала. Навсегда. К отцу, в В-ск.
***
Она появилась снова спустя много лет. По-прежнему стройная, со спортивной походкой. И ей очень идет ее короткая стрижка. Но глаза... В них та же боль, что и надцать лет назад.
- Здравствуй, я искала тебя.
- Здравствуй, - в горле застрял комок, давящий и мешающий говорить.
- Ты совсем не изменился. Ну, почти.
- Ты тоже, - сердце пропустило два такта, прежде, чем я смог что-то сказать.
- Мне нужно тебе рассказать что-то очень важное. Ты можешь меня выслушать?
- Конечно.
Мы сели в сквере на скамейку и она достала из сумочки пачку цветных и черно-белых фотографий.
- Я хочу, чтобы ты увидел, каким он был.
Был?! С фотографий смотрел серьезными серо-зелеными глазами мальчик лет двенадцати. Вот он помогает матери ставить палатку. А это он с удочкой на берегу, машет кому-то рукой. А на этом фото ему лет пять, наверное... Господи, любую из этих фотографий можно положить в мой детский альбом и никто не заметит разницы!
- Это Алеша, так я его назвала.

Боль

Этот удар был неожиданным и оттого еще более болезненным. Снова, как в старом телевизоре, изображение смазалось, потеряло четкость, стало черно-белым и все провалилось в слепящую точку посреди экрана. Каждая мышца тела ныла, словно после растяжения. Судорога свела ноги и пришлось опереться руками, чтоб не упасть. Голова - как хрупкий сосуд, наполненный расплавленным свинцом. Кажется, если дотронешься до нее хоть пальцем, тонкое стекло пойдет трещинами, рассыплется и боль плеснет вовне горячей дурно пахнущей волной. Пульсирующий сгусток боли поселился над правым виском и подобно смерчу втягивал в себя все силы. Тошнота выворачивает наизнанку и недавний завтрак вместе с желчью оказался на полу и на обмундировании. Нет сил поднять руку и утереться хоть рукавом.
Больше всего в такие моменты я ненавижу свою беспомощность!
- Командир, что с тобой?
- Ничего. Все нормально, - Господи, дай сил подняться с колен! - Пойди к Мансуру и скажи, что если этот придурок опять положит несвежие продукты в наш котел, я разберусь с ним сам, лично. Понял?! Бегом марш!
Хрена с два он побежал пугать повара, спустя пару минут вернулся с котелком воды, полотенцем и двумя пачками активированного угля. Таблетки бросил в воду и поил меня, одновременно вытирая рвотные массы с подбородка, броника и разгрузки. Когда он забросил мою руку себе на плечо я прокусил губу от боли. Левая вообще висит, словно отлежал. Так, встали. Ноги словно чужие. Это меня так качает или в глазах все плывет? По лицу скользнул сырой, пропахший дымом и плесенью полог палатки. Скрипнула койка на которую в шесть рук уложили меня. Далекий брезентовый полог с треугольником выхода вращаясь прыгнул вверх и я стал падать, падать. Чьи-то руки цеплялись за меня, наверное пытались остановить мое падение. В ушах гул и скрип собственных стиснутых до боли зубов. Чьи-то голоса звали меня, но я не мог сосредоточиться и их речь рвалась на отдельные звуки, они вибрировали и затихали. Падение продолжалось долго, как затяжной прыжок и только одна мысль жгла мозг словно раскаленная игла: как мне совладать со своим телом, перевернуться, выпустить купол и выдержат ли сведенные судорогой ноги удар о землю? Бред, рефлекс... он не дал мне уйти в небытие, я дернулся всем телом, как учили, разворачивая тело ногами вниз, набегающий поток мешал, он держал меня, рвал за одежду и на пределе своих сил, не видя ничего сквозь кроваво-красные круги, рванулся... Взвизгнула гнущимся и ломаемым металлом раскладушка и я упал на пол. Двое бойцов не смогли удержать, как ни старались. Как это ни странно, новый приступ боли отрезвил меня, палатка перестала вращаться. Я словно со стороны наблюдал, как бойцы снимают с меня лифчик с автоматным рожками, бронежилет, укладывают на другую койку взамен сломанной, бинтуют распоротую руку.
Головокружение ослабло и вместе с тем пришел озноб. Во рту хрустели отколовшиеся крошки зубной эмали, хотелось их выплюнуть, но слюны не было. Глоток воды очень помог бы, но от одной мысли о том, что губ коснется холодный метал, начинало буквально колотить как в лихорадке. Два толстых армейских одеяла тяжело давили на грудь, но не согревали. Сквозь стук собственных зубов, услышал разговор двух офицеров снаружи:
- Фугаска долбанула прямо под машиной. Нашего «везунчика» выбросило, а остальные все - в кашу!

Рыбалка

В одном большом тридесятом государстве, в одном славном вертолетном полку жило-было мноооого славных воинов-богатырей, которые жаждали проявить удаль свою молодецкую. Ну да и не только ее, родимую, но не о том сказ. И все окрестные селения знали: вертолетчики - они ого-го, это самое, и выпить не дураки! Аз есмь - жили, не тужили. И тут прибыл к ним по обмену коллега, аж с самого Дальнего Востока! Там, за тридевять земель, он не только усовершенствовал свои профессиональные навыки, но и овладел тайным искусством ловли жабродышащих, сиречь рыб!
А на новом месте и полетов было много меньше, и с досугом имелась некоторая, гм, напряженка... За месяц сей богатырь обиходил всех бл... Ну, об этом позжей. Короче: встал вопрос о культурном дОсуге.
- А как тут начет рыбалки? - молвил славный мОлодец.
- А почитай, никак, - отвечала славная дружина.
- А почто? - вопрошал удалец.
И ему подробно объяснили, что в окрестных болотах из живности в основном пиявки да жабы, а на французкий манер жрать гадов добры молодцы - ни в жисть не будут! Но витязь был настойчив, он раздобыл карту и углядел в ней - что б вы думали? Водоем. История не сохранила название той речушки, но память о событиях кочует в тех местах по сию пору!
Сей славный муж развил большую деятельность, сколотил для предприятия команду аж из пяти витязей небесных, которые либо сами знали, как насаживать червя на крючок, либо видели в детстве-отрочестве. И встал вопрос о транспортном средстве - ведь ехать не за десять верст. А надобно сказать, что в ту пору не всякий витязь, даже из небесного воинства, имел персонального коня. Нет, не из тех, что по небу мчат, керосином озоновую дыру в бюджете страны прожигая. Даже и обычного, хромого, отечественного, бензиномасложрущего. А посему пришлось челом бить ближнему боярину, поставленному государством стеречь и блюсти егонные антиресы и прямить какую-то там линию. Звался тот боярин - «Зампой»; поди, разбери - то ли грек, толь татарин. И был у того боярина в конюшне конь по прозвищу «Москвич-2141». Неказистый, пегой масти, но бодрый и свежий, бо боярин никак не мог оформить на него какие-то «права». То бишь в очередь на коня с остальными дружинниками он встать побрезговал, коня получил, а вот с «правами» как-то не заладилось...
Боярин был хват и коня стоялого «Москвича-2141» сторговал за половину будущей добычи. Добытчики погрузили в его снасти, снедь и мнооого зелена вина номер 21, коим и пробавлялись до приезда на место. Долго ли коротко ли - прибыли! А надо заметить, что учитывая общий опыт рыбной ловли, снастью для оной был выбран НУРС. Сия весчь предполагалась быть опущенной в субстанцию, именуемую водой, и подорвана посредством провода и аккумулятора железного коня «Москвич-2141». Технология вызывала некоторые сомнения, но зелено вино имеет тенденцию их, сомнения, истончать, а засим никто не обратил внимания на предостерегающие жесты, производимые приглашенным колдуном-оружейником, бо тот производил их уже лежа на траве у ног коня, сраженный Зеленым змием и вином номер 21. Провода соединили на «авось», и НУРС был брошен. Кто-то к месту вспомнил древнего витязя, который тоже что-то там бросал в Рубикон и это, в конечном итоге, плохо для него закончилось... хотя и не сразу. Вспомнил и прижал клеммы к аккумулятору.
Нет, действительно, как-то не так они соединили повода с НУРСом! Сия весчь, многомудрыми жрецами огня обученная летать прямо по воздуху, в воде стала вести себя непотребно, что-то там выкобенивать. Может, воздуха ей не хватало, а может заклинания, произносимые витязями, не возымели того действия, что заклинания оружейников, хотя количество и порядок букв был тот же... В результате НУРС вырвался на воздух, пронесся над головами воинов и прямиком устремился к стоящему на косогоре железному коню «Москвич-2141». И так удивился конь железный той встрече, что рассыпался буквально... в общем совсем. И снедь и зелено вино с ним тоже. И сопровождалась их встреча такими звуками и светом, что попадали оземь четверо витязей, а пятый - лежавший - протрезвел! И долго падали окресть запасные части...
И воротилися воины без славной добычи, пешком, неся на руках уцелевший аккумулятор почившего железного коня «Москвич-2141».
Сия летопись писана со слов воина того же полка, собиравшего деньги на нового коня для греческого татарина Зампы.

Хрень

- Атас! Она сейчас ебнет!!!
- Не ссы, Костян, я ее уже держу. У-уу, бля!
- Держи лучше, если эта хрень чуть сдвинется, нам амбец...
- Учи ученого.
- Ребята, я вам не помешаю?
- Слышь, остряк, быстро взял пассатижи и держи эту хрень!
- Быстрее давай, я уже пальцы не чувствую!
- Где пассатижи?
- У меня за ремнем. Блин, провалились...
- Серега, мы друг-друга давно знаем, но к тебе в штаны я не полезу.
- Держи вот здесь, я сам достану.
- Блядь, она острая и скользкая, долго ее не продержу.
- Я держал.
- Ты дурак и в перчатках!
- Сам дурак. Мог тоже перчатки надеть.
- Задолбали разговорами! Достал пассатижи?
- Щас, зацепились там...
- Тащи осторожно, как бы не оторвать чего...
- Быродавайкрепиэтухрень!
- Не нервируй меня. Я обеими руками держу эту ебаную дуру, еще могу зубами чего ухватить. Хочешь, укушу?
- Серега, етит-твою-в-душу-мать, чего ты там?!
- Спаакойствие, только спаакойствие...
- Все, я отпускаю и будь что будет!
- Не пугай, Костян, семь раз не помирать...
- Олегин, ты чего руку убрал?! Чего убрал, говорю? Я сейчас ебнусь нахрен и эта хрень так ебнет, что мало не покажется!
- Не шурши, я работаю. Видишь - гвоздик выковырял. Щас я его вот эдак вот вставлю...
- Не «вставлю», а «введу».
- Для человека с пассатижами в штанах ты слишком много болтаешь.
- Я уже достал. Давай, подержу. Здесь?
- Ага. Костя, отлепись от этого края, держи здесь. Сейчас я сюда ножом... Так, осторожненько, выравнивай. Проволочку бы сюда, зафиксировать нечем.
- На - звездочку.
- Годится. Так, вот сюда и усики разводим. Опаньки! Усе готово, усе свободны.
- Сволочь ты, Серега.
- Вот те раз! Я его, можно сказать, от смерти спас, а он - «сволочь»!
- Костя, не дергайся!
- Нет, ну ты видел: я двумя руками эту хрень держу, а он у меня из погона звездочку достает и тебе отдает!
- Да отдам я тебе звездочку.
- Чума, таких у тебя нет.
- Да я тебе эту и достану. Вот саперы приедут эту хрень забирать - и достану. А пока будешь полумладшим лейтенантом.
- На, водички попей.
Втроем уселись и по-очереди приложились к фляжке с водой. Солнышко теплое, трава зеленая и ветерок хвоей пахнет.
- Хараашооо.
- Угу.
- А знаете, что я думаю? Неправильно вы эту штуку называете: не «хрень» она, а «хреновина»...
- Угу.
- Одно слово - немчура!

Альпинист и камикадзе

Тополиный пух властвовал на территории училища. Он кучами лежал под столетними деревьями, покрыл газоны и облепил кусты, забивался в забранные сетками форточки и неосторожно открытые рты, подобно декабрьскому снегу летел и летел, гонимый легким и даже на ощупь горячим ветерком. Дождливое прохладное лето как-то сразу обернулось этаким вот зноем, с безоблачного неба жарило совершенно немилосердно, а тополя решили взять реванш за не растраченное ранее. Солдатик во взмокшем хэбэ отгребал метлой целые ворохи тополиного пуха от ворот склада, дабы избежать возгорания - пацаны из городка по своему боролись с летней напастью.
Заниматься ежедневной гимнастикой в тридцатиградусную жару казалось совершенно излишним; воспринимаемая в молодости как способ прогнать утреннюю сонливость, по мере увеличения количества звезд на погонах, она стала суровой необходимостью в борьбе с лишним весом, а воцарившаяся уже с неделю жара вытапливала сало вместе с потом. Вот и сейчас капитан смотрел на улицу сквозь затянутое марлей окно и морщился, словно стоя у доменной печи. Есть совершенно не хотелось, и оставленные супругой макароны с сарделькой он отнес в холодильник. Там он наткнулся на бидон с остатками вчерашнего кваса. О, сладость первых обжигающе-холодных глотков кисловатой пахучей влаги! Остатки он вылил в стакан, который сразу же покрылся каплями конденсата. Этот стакан он пил медленными глотками, растягивая удовольствие. Идея возникла, когда показалось дно стакана с выпуклым клеймом стекольного завода. А поскольку день был ну совершенно выходной и причин откладывать не было никаких, то, приняв решение, капитан сразу же приступил к выполнению.
Выйдя из подъезда, он сразу же ощутил всю силу небесного светила. Стали ощутимо нагреваться даже погоны на летней форменной рубашке. Стараясь не выходить из короткой тени от забора, капитан кружным путем прошел к КПП. Самая сложная часть маршрута была впереди - вдоль ряда чахлых от жары кленов и елок вдоль улицы до ресторана «Чайка», перейти на другую сторону и, укрывшись в тени проходных дворов, мимо общежитий, выйти к «железке». Там, на склоне, притулилось ветхое строение, крашеное облезлой синей краской с корявой фанерной вывеской «Пиво-Воды». Там бил неиссякающим ключом вожделенный источник волшебной влаги, которая, если ее охладить, поможет скоротать день до вечера, когда вернется жена. Супруга капитана отсутствовала по уважительной причине - уехала за дочкой в пионерлагерь. Смена пролетела нечувствительно быстро, только-только успели переклеить обои в квартирке, да полы подновить.
Уфф... Платок вымок насквозь после повторного вытирания лба и фуражки. Ботинки стали явно тесны, будто ссохлись от жары... Капитан, вытираясь, присел на оградку детского садика и стал похож на иллюстрацию с импортной банки пива «Туборг», которое пивал он в период службы в ЗГВ. Уфф... Ну да вон уже меж домов видны провода над путями.
Очередь у окошка конечно была, как же без нее, но куцая и тоже будто ссохшаяся. Дородная тетка в мокром от пота некогда белом халате колдовала с двумя кранами, наливая желающим кому пива, кому квас. Халат был маловат продавщице, и ее «прелести» проступали сквозь него чересчур отчетливо, но это отнюдь не возбуждало - и не жара тому виной. Капитан встал в очередь за неряшливо одетым парнем в стройотрядовской кепке. Продавщица работала споро, очередь продвигалась быстро, и вот уже капитан отошел в тень дерева, держа на весу наполненный бидон. Наполненный пивом. Ибо здраво рассудил, что от кваса проку и удовольствия будет гораздо меньше.
Пиво было свежее и не слишком даже теплое. Капитан размеренно и не торопясь отпил прямо из бидона. На душе полегчало. Как давным-давно заметил товарищ Платон, человек, в сущности своей, алчет простых удовольствий для тела и сложных - для души. Или это был Конфуций? Но, несомненно, оба не отказались бы выпить в знойный день почти прохладного свежего пива с эдакой легкой горчинкой и вознесли бы хвалу Анастасу Микояну за рецептуру и всеобщую доступность сего напитка.
Находясь в несколько даже блаженном состоянии, капитан поверх пенной шапки наблюдал за метаниями у ларька довольно прилично одетого мужичка, поочередно подходившего к людям из очереди, к сидевшим с пакетами и банками на траве в тени под деревьями, редким прохожим, даже к девушкам. У всех он спрашивал что-то, показывал содержимое сумки-авоськи и просительно заглядывал в глаза. Поймав взгляд офицера, он прямиком направился к нему.
Капитан испытывал к людям, стрелявшим на пиво-водку-сигареты, сложный букет чувств и мысленно приготовился грубо отшить в случае такой попытки, но приблизившийся к нему мужчина обезоружил его своей почти детской улыбкой и, протягивая обеими руками раскрытую сумку, произнес:
- Посмотрите, разве они не чудо?
В авоське помещалась трехлитровая банка, на дне которой копошились мохнатые пестрые комочки.
- Хомячки, - пояснил мужчина. И рассказал, что разводит их для продажи на рынке, а сегодня ввиду жары спрос был плохой, всех распродать не успел. Выкидывать оставшихся жалко, а нести в банке... в общем, тару требуется освободить. И он готов уступить их любому желающему даром.
Не подумайте чего, отнюдь не жадность двигала офицером! И даже не чувство вины перед женой и дочкой, что не смог нынче поехать. Просто наложились друг на друга остатки того чувства умиротворенности и единения с природой, что он испытал сидя под деревом среди вдумчиво употребляющих янтарный напиток, чувство неловкости перед человеком, которому он собирался, может статься, нахамить. Да много чего наложилось и совпало! Выходной, жара, окончание ремонта. Да и дочка будет, несомненно, рада. И этот человек с глазами ребенка, уверяет, что хомячки просто чудесно уживаются в любой квартире и совершенно не приносят хлопот.
В обмен на мятый влажный рубль, врученный с некоторым даже трудом этому милому человеку, капитан оказался владельцем целого выводка симпатичных и, несмотря на жару, очень бодрых и активных животных, похожих на разноцветных бесхвостых мышей. От мысли упаковать их в валявшийся рядом дырявый полиэтиленовый пакет пришлось отказаться, ввиду того, что пока он ловил очередного юркого зверька среди пыльной травы, его собратья в пакете либо умудрялись протиснуться наружу через не такую уж маленькую дырку, либо начинали грызть пакет, либо заворачивались в него и начинали задыхаться. Пересчитать их никак не удавалось, тем более поймать. Парень в стройотрядовской кепке, уже допивший свой пакет, помог в отлове, складывая «добычу» в ту самую кепку, но пара штук наверняка скрылась, по-пластунски передвигаясь в траве. Отловленных пришлось ссыпать в фуражку за неимением другой свободной емкости. Их было не менее десятка, и капитан с легкостью презентовал парню парочку. Оставшиеся были слишком увлечены исследованием внутренностей фуражки, чтобы заметить исчезновение сородичей. Этого занятия им хватило примерно до угла ближайшего дома. Именно там один из оставшихся, как альпинист влез на скользкий козырек, оттуда перебрался на руку офицера и, цепляясь за обильную волосяную поросль полез вверх по руке. Движение руки, которое стряхнуло «альпиниста» обратно в фуражку одновременно подбросило из нее пару других, которые упали на асфальт, полсекунды обнюхивали новую для себя среду, а затем рванули в противоположных направлениях. Пришлось поставить бидон с пивом и опять ловить шуструю парочку. Процесс отнял несколько минут, в течение которых неустойчиво поставленный бидон накренился и часть пива вылилась в дорожную пыль. Обратная дорога к дому отняла вдвое больше времени, ибо постоянно приходилось отвлекаться на копошащуюся в фуражке живность.
Войдя в квартиру, капитан в видимым облегчением вывалил их всех в стальную кухонную раковину. Пока он переодевался-умывался хомяки отчаянно пытались покинуть свое узилище, но отвесные высокие (для хомяков) стенки были серьезным препятствием. Но пестрая ватага не растерялась и к тому моменту, когда капитан вернулся на кухню, в раковине суетились только две особи. Задние лапы третьей торчали из отверстия стока, оказавшегося достаточно проходимым для хомяков. Если бы не сифон слива, который хомяки забили своими телами, ушли бы все!
Судорожное откручивание пластикового сифона (они ж захлебнутся!) привело к тому, что из сломанной пластикой трубы вместе с потоком сгнивших очисток и гадостной слизи вывалились семь испачканных, осклизлых от грязи грызунов. Восьмого, застрявшего в трубе, пришлось выдувать. Силы легких офицера оказалось достаточно и застрявший хомячок с отчетливым хлопком вылетел из трубы и улетел через приоткрытую дверь в комнату, где и приземлился с легким всплеском. Этот звук озадачил и насторожил хозяина. В ходе недолгого поиска хомячок был обнаружен в пластиковом ведерке с остатками обойного клея.
Холодная вода из-под крана плохо отмывает обойный клей. Хомячок, находящийся в состоянии глубокого шока, безропотно сносил водные процедуры и только мелко дрожал. Капитан решил, что он замерз, и решил согреть его феном. Положив пациента в стоящую на столе вазу, он направил на него струю горячего воздуха. Хомячок со слипшейся от клея и лишь частично отмытой шкуркой под струей дующего ему в морду воздуха был похож на парашютиста, какими их показывают по телевизору при исполнении затяжных прыжков. Он сощурил свои глаза-бусинки, судорожно сжал лапки на краю вазы и смотрел на офицера вызывающе презрительно. Этим выражением мордочки он был похож на японского летчика-камикадзе в момент атаки. Хомякадзе, блин! Внезапно хомякадзе разжал лапы и подхваченный мощным воздушным потоком кувыркнулся в воздухе, перелетел стол и сгинул в груде обойных обрезков.
Брошенный фен обиженно выл на столе, пока капитан рылся в ворохе обойных листов. Он перерыл его несколько раз, прежде чем обнаружил хомячка приклеившимся к одному крупному куску. Решив не испытывать судьбу еще раз, он аккуратно оторвал кусок приклеившихся к спине хомяка дефицитных рельефных обоев и вместе с ним отнес «хомякадзе» к его собратьям.
Те, оставленные без присмотра в той же раковине, время зря не теряли и почти растеребили тряпку, которой человек заткнул сток, на отдельные нити. Рыжий «альпинист» уже предпринял попытку протиснуться в образовавшийся просвет и застрял, отчаянно свирища. Вызволение его легче было производить снизу. Когда человек извлек рыжего из отверстия слива и встал, он успел заметить, как последний из оставшихся в раковине хомяков карабкается по спине «хомякадзе» по приклеенному листу обоев, перебирается на край раковины, оттуда на край стола и исчезает за резной хлебницей.
Ловлей хомяков капитан «развлекался» до самого приезда жены и дочери. И даже с их помощью этот процесс занял их до позднего вечера.
Опустилась душная летняя ночь. В марлю на окне билась какая-то летучая насекомая живность. Из развороченного и кое-как наспех скрученного двумя лентами лейкопластыря стока кухонной раковины мерно капала вода в подставленный тазик. Семья офицера сидела за кухонным столом и смотрела, как в коробке из-под обуви копошится десяток пестрых глазастых зверьков, частью покрытых паутиной (найден за шкафом), испачканных в муке (найден в шкафу), краске (найден в банке с краской), с приклеенным на спине огрызком обоев... и только один рыжий «альпинист» мирно спал на ворохе измельченных газет, ибо его выловили полузахлебнувшимся из стакана с пивом.
Про то, что утром капитан обнаружил в своей фуражке я рассказывать не буду. А коробку хомяки к утру прогрызли и их ловили уже по всему ДОСу.