- Нет, я не знаю где он. Честно! Если бы знал сам - вы бы не нашли. Никогда. Я на собственном горбу туда таскал, ночами таскал. Сам. Сам находил, сам таскал. А этот м-м... чудак... все зараз испортил! Чтоб ему... Да, и туда тоже. Что, это я говорил? Ну да, говорил. И обещал. Так точно, для внутреннего, так сказать, его использования. А вы сами попробуйте. Ночью, при свете звезд. Под дождиком тоже очень бодрит. А если дождя нет, то сам тащишь и поливаешь. Нет, я его не знал. Да кто он такой?! И где он был, этот чур... мальчик загорелый! - когда я там корячился? Нет, я его не видел. Да, я сам бы хотел. Просто посмотреть. В глаза его посмотреть. Взять их по отдельности - правый с левым - и посмотреть. Исправить, блин, врожденное косоглазие! Да, а буссоль ему в то самое место засунуть! Заподлицо. Ну, то есть, за-под-сами-понимаете-что. Чтоб не торчало. Никак нет, я не выражаюсь. Нет, спокоен. Да, накрытие близкое, даже очень. Можно сказать - прямое. Даже потеплело. Так, знаете, теплом дохнуло, что одно ухо до сих пор не слышит. Да ну их... коновалов. Так точно, понимаю: чувство локтя... в промежности. Нет, этого точно не буду. Да, понимаю, хороших наводчиков мало, а такого - так еще поискать! А снайперов у вас, стало быть, завались?! Пристреливался он! На триста метров промазал, ко... конопатый. В мелкий кисель всего чуть не у... ухайдокал - раз! Лежку оборудованную раскурочил - два! Вы сами видели, как я от этой оравы по полю уходил бегом на карачках? А где был этот ваш... красивый?! Почему вместо прикрыть он с-с... так, что до сих пор найти не могут? Вы видели этот мой забег с препятствиями? Они вволю развлеклись, выцеливая мою зад... фигуру. А его я не трогал. Не нашел. Не успел. Сами ищите. Есть, свободен.

Эпизод
Серега встал первым, прошлепал босыми ногами по полу до распахнутого окна, выглянул наружу, после чего с хрустом потянулся и выдал фразу, от которой у двоих его соседей по комнате разом слетела утренняя дремота:
- Дааа! Если бы я родился женщиной, то был бы блядью! - Серега повернулся и, увидев наши отпавшие челюсти, смутился и пояснил, - Ну..., это я... в фигуральном смысле...
Сам вид смущенного Сереги впечатляет, поскольку еще с училища абсолютное большинство однокашников и сто процентов преподавателей небезосновательно считали, что совести и стыда он лишен полностью. Циник и бабник под сто кило весом со своеобразным чувством юмора - а вот, поди ж ты, наш вид его смутил. А когда мы с Константином расхохотались, вконец засмущавшийся Серега схватил чайник и ретировался.
Нас троих сдернули с главного Кавказского хребта и на перекладных, попутными бортами отправили, и сделали это так быстро, что мы очухаться не успели, как нас уже разместили в отдельной комнате то ли гостиницы, то ли ДОСа. Три кровати, три тумбочки, стол, стулья, шкаф и поднос с графином и тремя стаканами на холодильнике. Но есть ряд отличий от обычной гарнизонной гостиницы: мебель вся отличается качеством и удобством, я таких в гостиницах не видел даже в люксах, на полу в коридоре ковровые дорожки, пол блестит паркетом, а когда я увидел местный санузел, то подумал, что нас ненароком подселили к космонавтам. Нет, биде там не было, но все остальное было и даже работало! Что, улыбаетесь? Вы просто не видели ванной комнаты в гостинице славного города Нальчик, где из всех аксессуаров наличествуют слив в коричневом кафельном полу и торчащий из зелено-масляной стены смеситель с направленным вверх обрубком трубы; остальное - в конце коридора.
Но самое главное - вид из окна; дорога, поле, рощица в трехстах метрах от нашего четырехэтажного здания, и все это - Подмосковье!
В первый же вечер Константин ушел в «самоволку». Нам, конечно, никто не запрещал покидать номер. Провожатый в звании старлея, уходя, сказал: «Располагайтесь и ждите». Но у Кости особый случай, его отец учится в Академии, сейчас должен быть в столице, мать тоже - а когда приведется в следующий раз повидаться - черт знает!
Под утро он вернулся нагруженный снедью на десятерых (мама постаралась) и с двумя бутылками настойки на кедровых орешках от отца (спасибо Вам, тащщ подполковник!). Серега тоже вышел «покурить» часов в девять вечера и вернулся только с Константином. Хорошо, что нас поселили на втором этаже.
О букете и вкусовых качествах той настойки следует писать отдельный рассказ, сейчас я этого делать не буду, скажу только, что по ощущениям - чистая амброзия! А под закуску, которой снабдили Константина - это просто неописуемо! Но зло употреблять всю имеющуюся драгоценную жидкость мы не стали, закуску положили в холодильник, а содержимое бутылок перелили в имевшуюся у Константина фляжку из-под спирта. Недолго думали - куда девать спирт, которого во фляжке было под закраину - и перелили его в пустой графин. Получилось почти треть графина. Переглянувшись с Серегой, достали свои фляжки и тоже опорожнили в графин. Наполненный спиртом почти полностью он более соответствовал нашим эстетическим вкусам на тот момент времени - не в последнюю очередь благодаря выпитой настойке, я думаю.
Легли спать уже на заре. В девятом часу в дверь постучали и вчерашний провожатый, старлей, возник в дверном проеме. Мы как раз приканчивали завтрак и предложили старлею присоединиться. Отразившаяся на его лице смена чувств нас насторожила и мы вопросили, в чем дело. Старлей прикрыл за собой дверь, кивком поблагодарил за поданный ему бутерброд и выдал военную тайну:
- Проверка. Оттуда, - указал пальцем на третий этаж и запихнул бутерброд в рот целиком. Уходя, он обернулся, - Приберите тут.
Дык, делов-то, прибраться. Остатки завтрака запихнули в холодильник, оправили постели, посмотрелись в зеркало - сойдет пока, но нынче надо купить новые лезвия.
Проверку осуществлял не кто-нибудь, а целый генерал-майор. При нем находились бравый полковник и просто майор настолько прощелыжно-интендантского вида, что никаких сомнений в его должности не оставалось. При всем при том из сей живописной группы он выделялся округлостями в талии и красным цветом лица.
Товарищ генерал смотрел милостиво, увидев наши загорелые физиономии поинтересовался, откуда мы прибыли, завел разговор о ЗакВО, начал расспрашивать про своих знакомцев оттуда. Мы, несколько смутясь, отвечали и строго по уставу ели начальство глазами. Надеюсь, что это именно так и выглядело для генерала, ибо на самом деле все наше внимание было приковано к движениям за его спиной. Майор, выглядевший не самым лучшим образом, вследствие утреннего сушняка, быть может, обратил внимание на наполненный графин. Схватив его, он налил себе полный стакан его прозрачного, высшей очистки (вследствие чего не имеющего почти запаха) содержимого и опрокинул в себя. По мере того, как жидкость вливалась, его лицо начало приобретать более насыщенный цвет, глаза заслезились и заметно округлились. Когда он допил, на его вспотевшем лице вдруг мелькнуло испуганное выражение, ибо организм требовал выдохнуть воздух, он рвался наружу, но позиция майора была такова, что сделать это он мог только в спину приезжего генерала, или в лицо местного полковника, стоящего рядом. В какую-то минуту эта борьба читалась на его страдающем лице, после чего он предпочел офицера ниже рангом. Когда выхлоп майора достиг ноздрей полковника, тот встрепенулся как боевой конь! Казалось, только присутствие генерала не дало ему начать бить копытом, причем по этой красной лоснящейся морде! А мы втроем, стоя навытяжку перед генералом, молча наблюдали эту пантомиму за его спиной - с игрой бровями, показыванием кулака и характерной артикуляцией губами.
Генерал удовлетворил свое любопытство, пожелал нам успехов и отбыл восвояси, сопровождаемый двумя старшими офицерами. Стоило двери сомкнуться за их спинами, как Серега одним прыжком достиг холодильника, схватил графин со стаканом и рванул в ванную, откуда мы услышали плеск и рев открытого в полную силу крана.
Минут через пять без стука в дверь вошел давешний полковник, молча взял графин, открыл, понюхал, и так же молча поставил на место. Осмотрел нас, покачал головой и ушел, козырнув.
Минут через двадцать пришел майор, налил из графина полстакана, понюхал воду, попробовал, печально посмотрел на нас, тяжко вздохнул и вышел.
P.S. - Серега, а ты весь спирт вылил?
- Да ни капли!
- ???
- Я в чайник перелил.

Маскировка
На черно-коричневой грязной мешковине поля, вдоль желтеющих увядшей ботвой межей, возились десятка два колхозников. Работа у них не то чтобы не спорилась, а так... вроде бы как этих селян в 1861 году забыли вывести из крепостной зависимости помещику и с той самой поры они ежедневно отрабатывают давно обрыдлую повинность. Поле с трех сторон окаймлено лесополосой, листва деревьев непривычно зелена для этого времени года; с севера поле заканчивается невысокими холмами, их нераспаханные склоны зелены от разнотравья, на одном из них торчит ориентир - тренога геодезического знака.
Солнце надежно спряталось за слоем облачности, но дождя нет. От земли и покрывающего ее слоя прелой листвы терпко пахнет сыростью и ушедшим уже летом. Обоняние человека в 200 раз хуже, чем у собаки, но, если напрячься, то можно почувствовать, как пахнет срезанная трава возле моей лежки, там, где я расчитил свой сектор. Слева от меня лежит инструктор, еще дальше - другой курсант. Самодельный камуфляж, изготовленный под руководством инструктора, делает нас настолько незаметными, что я с трудом могу разглядеть лица своих «соседей». Под проволочным каркасом, затянутым сеткой, ничего не разобрать. Человеческая фигура скрыта и силуэт ее размыт настолько, что поневоле задумываешься о том, что лежать здесь придется еще очень и очень долго. Дело в том, что в четырехстах метрах от нас, на другой стороне поля, в другой лесопосадке, точно так же лежат два курсанта нашей школы со своим инструктором, пытаясь расшифровать наши позиции.
Чтобы глаз не «замылился» от долгого наблюдения в оптику я периодически отрываюсь от него и рассматриваю кору рядом стоящего дерева, следы грузовиков на проходящей в нескольких метрах от нашей позиции дороге, копошение людей на поле. Когда мы затемно вышли сюда и оборудовали лежки, никаких людей здесь еще не было. В восьмом часу из-за холма протарахтел синий колесный трактор с разбитой тележкой и вывалил на краю поля гору пустых мешков и корзин, а спустя полчаса подошли с десяток женщин в сопровождении пары мужиков. С тех самых пор панорама изменилась незначительно, лишь работники продвинулись на два десятка метров.
Продолжаю наблюдение. Казалось бы, нехитрая игра, вроде, а заводит не по детски. Чувствую возбуждение охотника выслеживающего дичь, кровь толчками бежит по венам, не давая замерзнуть на остывшей осенней земле. Но, это все эмоции, которые нам описывал загодя инструктор и учил гасить. Ибо эмоции - вещь неполезная вообще, а снайперу так даже и вредная. Потому пространно описывать здесь свои переживания за те несколько часов, что от темна и до темна я лежал в этой чахлой посадке, я не стану. Ну, только одно, самое яркое...
Когда нас учат приемам правильной маскировки, мы воспринимаем это некоторым образом на веру, но более умом. Ибо лежа под самым великолепно изготовленным маскхалатом, ты все равно чувствуешь свою беззащитность. Это заставляет нервничать, что несет в себе потенциальную опасность для снайпера. Чтоб избежать этого и проводятся, в частности, вышеописанные тренировки. Но я расскажу, как я лично убедился в действенности маскировки. Это произошло в тот самый момент, когда напротив моей позиции остановился обшарпанный «беларусь», из кабины с трудом выбрался его водитель, размер брюха которого не соответствовал размерам как бы игрушечной дверки, и, отойдя на несколько шагов, извлек из ширинки свой агрегат он удовлетворил свои малые надобности. Как это связано с моей верой в маскировку? Да так, что если б он сделал еще пару шагов, то его струя несомненно задела бы ствол моей винтовки.

«Скорая» не приехала. С того конца провода посоветовали вызвать милицию, дескать, они должны написать какую-то бумажку. Старик набрал названный номер, сообщил свои имя и адрес, сел и стал ждать. Старенькие часы в простеньком деревянном корпусе тихо тикали - и это был единственный звук в комнате; выцветший циферблат, светящиеся цифры - когда-то очень давно он привез этот трофей с ТОЙ войны, лично вывинтив его из подбитого немецкого танка, и сам изготовил деревянный корпус. Старик застыл сидя на стуле, облокотясь рукой на стол и уставившись невидящим взглядом в точку на стене. Иногда его выводили из этого состояния свет фар и шум машины за окном, но машины проезжали по узкой улочке, не останавливаясь перед старым домом.
Майор милиции с крупным одутловатым лицом пришел только в половине одиннадцатого. Он задержался не надолго, просмотрел документы, сделал пару записей в блокноте и написал несколько строк на листочке со штампом. Уходя, он сказал старику, что с утра вызовет участкового врача и та напишет заключение.
Хлопнула дверь и старик снова остался один на один со старухой. С шумом подтащив стул к диванчику он тяжело сел и, откинув простыню, долго смотрел на ее лицо. Видел ли он за пожелтевшей кожей и сеткой морщин лицо той юной девушки, какой была она тридцать с лишним лет тому назад? Или он видел лицо их сына, который унаследовал черты матери? Над диваном висели старые фотографии: вот он сам в довоенной еще гимнастерке, вот он уже с погонами и двумя нашивками за ранения, вот она, молодая, улыбающаяся, держит маленького сына, а вот их сын после выпуска из училища - те же погоны, что у отца, та же улыбка, что у матери. Поздний брак, единственный ребенок.
Старик снова вздохнул, с трудом поднялся и пошел на кухню. Там он наполнил водой таз, взял мыло и ножом разрезал надвое чистое полотенце. Снял рубаху и аккуратно повесил на стул. Клеенку со стола бросил на пол у диванчика, сам сел рядом и начал отстегивать протез. Истертые пряжки и ремни сегодня почему-то долго не поддавались. К горлу подступила горечь, на глазах выступили слезы, но старик не заплакал. Он не плакал, когда ему отрезали раздробленную ногу. Он не плакал, когда после госпиталя начинал привыкать ходить на деревянном протезе. Он не плакал даже от чувства бессилия, когда раз за разом в очередном кабинете получал отказ - а сколько их было, тех отказов! И даже когда два офицера с черными повязками на рукавах привезли из Богом забытого Герата цинковый ящик с телом единственного сына, он все равно не плакал. Мать - да, она выла в голос и просила открыть ей тот ящик, чтобы последний раз взглянуть на сыночка.
- Ну почему, - кричала она, обнимая гроб, - нет в нем хоть окошечка, хоть щелочки, чтобы я могла посмотреть на свою кровиночку!
Старик знал, почему сына привезли в закрытом гробу. Он сам, гвардии майор танковых войск в отставке, трижды горел в танке - дважды на ТОЙ войне и один раз после, там же, где гусеницы горящей же самоходки проехали ему по ноге, когда он вывалился из люка своей машины на дымящийся и плавящийся асфальт. Его сын тоже стал танкистом. Его танк сгорел полностью, а вместе с ним и все фотографии сына, которые он так и не успел отослать домой. Единственная фотография сына в форме осталась та, что висит над диваном, снятая в день выпуска.
С большим трудом старик сумел спустить тело жены с дивана на расстеленную клеенку. С еще большим трудом ему удалось снять с нее кофту и старенькое ситцевое платье. За окном начало светать, когда старик начал обмывать тело покойницы, окуная свернутое полотенце в мыльную воду и переползая по полу. От головы к ногам, мягким махровым полотенцем. Он вымыл ей голову и даже попытался уложить длинные и мягкие волосы - она всегда гордилась своей косой, моя милая - в привычную прическу. С нижней полки шкафа достал ее «смертное» белье. Да, не чаяла она пережить своего мужа, ее сорочка лежала под пакетом с его вещами и, доставая ее, он достал и этот пакет. Бездумно развернул. Кальсоны, майка, носки, рубашка, костюм висит на плечиках. Коробка с наградами: три ордена Славы, Красная Звезда, два Отечественной войны, за оборону Москвы, за Днепр, за Будапешт (во второй раз таких уже не давали,- подумал он), за взятие Вены, юбилейные. В уставших, испещренных шрамами от ожогов руках тяжелая коробка задрожала.
Молодая участковая пришла к старику около девяти утра. Маршрут для нее был хорошо известен, в последний год она приходила к его жене почти регулярно - у старой женщины было больное сердце. Эти старики ей всегда нравились, и, наверное, это было взаимно, поскольку ей ни разу не удалось уйти без того, чтобы ее не напоили чаем с вареньем. Врач поднялась по скрипучим ступенькам на второй этаж, рука непроизвольно дернулась к кнопке звонка. В последний момент она передумала и тихонько постучала в дверь. Было тихо, только из-за соседской двери слышались звуки радио. Дверь оказалась открыта. В единственной комнатке на расстеленной по полу клеенке лежали рядом два тела. Косой солнечный луч освещал комнату и в этом свете серебром светились волосы старой женщины и золотом блестели награды ее мужа, для которых едва хватало места на груди.
Они так и легли рядом с сыном в могилу на краю старого Арского кладбища Казани. Совсем недавно я был там, но могил не нашел. Там теперь строят новую дорогу и мост, а на месте могил - только ржавая арматура и следы тракторных гусениц, которые так похожи на танковые.

Хороший солдат - зае%ный солдат
(народная армейская мудрость)
Вот что бы не говорили, я ни за что не поверю, что стройбаты комплектовались по остаточному принципу. Нет, несомненно, была некая система отбора, но суть ее - страшная военная тайна. Во всяком случае, среди бойцов строительных батальонов тупые встречались как бы не реже, нежели в прочих родах войск.
Бойцы стройбата восстанавливали постройку, разрушенную частично силами стихии, но большей частью - усилиями рядового состава расквартированного в Т. автобата. Не столько с целью ускорить работу, сколь для привнесения в нее элемента развлечения, стройбатовцы применили передовой, до сей поры еще не освоенный мирными строителями метод подъема стройматериалов на второй этаж ремонтируемого здания. Используя широкую доску с подложенным под нее бидоном, они получили нечто вроде качелей. На один конец устройства стопкой складывали пару кирпичей, на противоположный конец с приставленных к стене наподобие лестницы носилок прыгал довольно упитанный боец. Подброшенные кирпичи залетали прямиком в окно второго этажа и кто их там ловил, мне видно не было.
Жара плавила гудрон крыш и висящее в зените солнце отбивало всякое желание идти делать разгон бойцам, тем паче, что они не входили в число непосредственно подчиненных. Сидя на подоконнике открытого окна я наслаждался легким сквозняком приятно холодившим кожу, распаренную снятым и брошенным на стул хэбе, и наблюдал за возней стройбатовцев.
Перекидав с полсотни кирпичей указанным выше способом бойцы доблестных строительный войск ушли на обед. До сей поры наблюдавшие за процессом издали «дедушки» местного автобата, воспользовавшись отсутствием хозяев «установки», решили тоже развлечься аналогичным образом. Их послеобеденный энтузиазм не охладило даже то, что строители унесли носилки и заперли их в специальной будке на колесах вместе с прочим инструментом. Из находящейся тут же кучи кирпичей был сложен импровизированный постамент. Судя по оживленной жестикуляции, довольно много споров вызвал вопрос, сколько же кирпичей стоит класть на доску. Решили начать с одного. Когда сержант, взобравшись на постамент, прыгнул, мне стало ясно, что расчеты, проведенные бойцами на скорую руку, если таковые вообще имели место быть, не оправдались. В отличие от стройбатовцев, имевших, видимо, достаточный опыт, бойцы автобата не учли ни высоты постамента, ни веса бойца, ни веса «снаряда», ни прочих переменных. Кирпич стартовал почти вертикально, по крутой траектории поднялся выше крыши, на мгновение повис в высшей точке - и ринулся вниз. Туда, где задрав вверх голову, стоял сержант.
Глухой стук в момент соприкосновения кирпича и темени бойца, который вместо того, чтобы отпрыгнуть, застыл и втянул голову в плечи, слышал не только я. Когда я прибежал к месту происшествия, там уже находились два других офицера. Один, зампотех батальона, судя по тому, что все еще продолжал жевать, был оторван непосредственно от приема пищи. Другой, молодой прапорщик, осматривал пострадавшего, неподвижно лежавшего на куче строительного мусора, одновременно нецензурно восхищаясь талантами присутствующих бойцов. Именно таким незатейливым образом он стимулировал их на незамедлительные поиски фельдшера и носилок. Пострадавшего бойца перетащили в санчасть, а уже через неделю его комиссовали. Догадаетесь, по какой статье?