Ошалевшему от радостных стрельб полку не повезло - дизентерия поразила больше половины рядовых и сержантов. (А не хрен было есть уворованные и немытые фрукты-овощи.)

Но что сделано, то сделано.
Путь из Кап-Яра до Серпухова предстоял длительный, и поэтому медики, изолировав больных и применив режим обсервации к здоровым, дали добро на погрузку личного состава в эшелон.
Эшелон медленно, с длительными остановками возвращался на родину. Несколько платформ с накрытой брезентом техникой, охраняемой часовыми, штабной вагон и короткая череда вагонов для личного состава.
Но вопреки военной медицине дизентерия не дремала, и уже через три дня практически весь состав, за исключением двух десятков стойких к кишечным напастям южан, не успевал приспускать и вновь натягивать штаны.
Считалось, да и сейчас наверняка считается, что воин должен мужественно переносить все тяготы и невзгоды службы, из-за чего в вагонах не были предусмотрены места общего пользования, именуемые по-флотски гальюнами, жителями туманного Альбиона ватерклозетами, русскими стеснительными дворянами сортиром, а жизнерадостными парижанами туалетом.
По дороге на полигон это как-то и не раздражало, ибо юность и простатит - вещи, как правило, несовместимые, и перегоны от остановки до остановки не казались длиной во Вселенную.
Но приступы дизентерии, имеющие очень специфический характер, не позволяли солдатам и сержантам проявлять чудеса выдержки. И поэтому, сдвигающаяся створка шкафа-купе, зовущегося в просторечии телячьим вагоном, в которых Родина по обыкновению посылала свою могучую армию шлифовать и оттачивать воинское мастерство, была сдвинута до отказа, и, во избежание схлопывания, прикручена проволокой.
И пятеро доблестных, но постоянно сменяющихся воинов, с ремнями на шеях, держась за перекладину, являли полосе отчуждения свои крепкие солдатские дизентерийные зады.
Явилось раннее утро пятого дня.
Степное августовское солнце полыхнуло своим жарким ликом, но, увидев, в девяти вагонах сорок пять направленных в его сторону задниц, стыдливо спряталось за случайным облачком.
Поезд описывал большую дугу. Близился героический Волгоград. Вокруг простирались совхозные поля, усыпанные помидорами и белыми платочками сборщиц этих самых даров американского континента.
Ближняя сборщица, услышав шум состава, и увидев часовых на платформах, радостно разогнулась, и, сдёрнув платок, весело и приветливо стала махать им.
Моментально поле преобразилось в тысячи беленьких трепещущих платочков в тоненьких девичьих ручках.
Но вот платочки стали колыхаться всё медленнее и медленнее - девушки увидели направленные в них жерла сорокапяток.
И мгновенно, только что восторженная толпа, сменила милость на гнев: в вагоны прицельно полетели помидоры. Сначала это были единичные попадания, потом артобстрел усилился. Попадания стали более точными и частыми. Залп следовал за залпом. Стоическое поведение воинов, так и не рискнувших напялить штаны под массированным безошибочным огнём, усилили негодование атакующих амазонок.
Под их воинственные крики эскадрильи летящих помидоров затмевали рискнувшее выглянуть из-за тучки солнышко. Помидоры множились как микробы в чашках Петри. Часовые, являющиеся лицами неприкосновенными, потому что службу несли исправно - при оружии и в штанах, корчились от хохота. Этот хохот ещё более раззадорил воительниц. Артобстрел перешёл в свою заключительную фазу.
И вот задницы приобрели кроваво-красный цвет.
Апофеоз войны.
Но стойкость воинов была непоколебима. Не один не дрогнул, помня героический подвиг своих дедов в этих самых степях.
Пол и крыши вагонов на пятнадцать сантиметров были усеяны давленными томатлями.
Красный состав потихонечку вползал в красный Сталинград.

P.S. Весь эшелон тогда же поклялся больше не есть немытых фруктов и сырых помидоров. И клятву они свою сдержали.