Лучшие истории 2010 года из категории "Флот"

Тост за Победу...
«Прошлое - родина души человека. Забывая великое прошлое,
никто не может рассчитывать на славное настоящее,
ибо без убитой души, можно только существовать, а не жить...»
(Адмирал Непенин А.И)

Вторая половина третьего курса, а точнее те месяцы, которые последовали после ночного празднования 23 февраля в санчасти, оказались для меня самыми насыщенными по объему репрессий, которые вполне обоснованно обрушило на меня командование факультета. В дни увольнений, я каждые два часа добросовестно ходил отмечаться к дежурному по факультету, ему же дышал в лицо на вечерних проверках, да и просто при любой встрече и почти забыл, как выглядит мой увольнительный билет. В выходные дни, когда вместо увольнения я брел в актовый зал училища смотреть очередной кинобоевик Одесской киностудии, в назначенное время, мне приходилось покидать зал посреди сеанса, и мчаться вниз на факультет, чтобы предъявить себя дежурному лично и в трезвом виде. Я спорол старшинские лычки с погон, и запрятал, куда подальше свою мицу, которую с гордостью одел в начале третьего курса. Я стал таким же обычным курсантом как все, и к своему удивлению почувствовал какое-то облегчение, словно до этого времени, на моей шее висела якорная цепь легкого крейсера «Ушаков», которую неожиданно с этой самой шее сняли. Все было как бы и неплохо, жизнь продолжалась, обошлось- отделался малым, только вот в город очень хотелось, аж зубы сводило...
Так, как я точно знал, что ближайшие пару месяцев «берег» мне не светит, а на милость начальников рассчитывать не приходилось, стоило вспомнить лишь одни насупленные брови адмирала Бичурина, высвободившееся свободное время я сознательно решил посвятить учебе и самообразованию. Поменяв многочисленные обязанности старшины роты на необременительную, и даже вполне синекурную деятельность ротного баталера, я в первую очередь подтянул учебу, а затем совершил для себя новое открытие училищной фундаментальной библиотеки, в которой оказывается кроме научных трудов ядерных физиков и прочих титанов науки, оказалось много чего другого интересного...
Этот период стал, наверное, последним в моей жизни, когда я читал много, везде и что самое главное, читал не то, что попадало под руку, а то, что хотелось. Почти каждый день я просиживал не меньше полутора часов в читальном зале библиотеки, открывая для себя все новые и новые книги. Через пару недель после начала моего «исхода» в мир словесности, мне даже стали втихаря давать на ночь книги, которые выносить за пределы библиотеки, было категорически запрещено, а через месяц строгие на первый взгляд библиотекарши, даже начали угощать чаем. Я стал «своим», а не случайным читателем, и это судя по всему, заметили...
Как-то раз, когда я перед построением на ужин, сдавал библиотекарю «Морской сборник» за май 1905 года, в котором некий инженер Лидов с пафосом рассуждал от несовместимости широкой русской натуры со службой на подводных лодках, одна из библиотекарей, стыдно признать, но как ее звали, за давностью лет я не запомнил, неожиданно спросила меня:
- Молодой человек, я заметила, что вы историей флота интересуетесь?
Я последние несколько дней, с упоением зачитываясь, по нынешним временам наивными, но чрезвычайно занятными рассуждениями противников и сторонников подводного плавания начала прошлого века, кивнул.
- Ну да...интересно...и забавно очень.
Она посмотрела в мою карточку. Улыбнулась.
- Павел...а вы не хотите написать доклад...допустим, по действиям Черноморского флота, и подводников в том числе, во время войны и прочитать его в Доме офицеров перед ветеранами?
Как любой нормальный военнослужащий, выступать перед кем бы то ни было, я совсем не любил. Видимо это отразилось на моем лице, потому что женщина снова улыбнулась и спросили.
- Вижу сомнения. Боитесь, что не справитесь? Или просто не хотите? У вас в карточке такой список...мне кажется вы не то, чтобы какой-то доклад, а вполне зрелую научную работу осилите...
Вот тут, я как то не очень вежливо, скорее спонтанно выплескивая крик души, перебил вежливую женщину.
- Да может быть и написал бы, только вот меня не то чтобы в ДОФ, меня за ворота не выпустят...
- Гм... а за что же это вас так сурово?
И я поведал за что наказан по полной программе, и о том, что теперь невыездной и лишенный схода на берег, и вообще, слава богу, что не отчислен и даже не на гауптвахте. Библиотекарь все внимательно выслушала, и немного лукаво улыбнувшись, невозмутимо ответила.
- Понятно. Но ведь каждый имеет право на исправление? Не так ли Павел? Поэтому если ты берешься готовить доклад, то я тебе обещаю увольнение в город на весь день. А если ветеранами понравится, то думаю, и твоя ссылка станет не такой уж строгой. Ну, как?
Не знаю почему, но я согласился. Может от скуки, может еще от чего, но уж точно не от стремления поучаствовать в протокольном мероприятии городской ветеранской организации. Скорее всего, я уже был морально готов в минуту душевной слабости, сбежать в самоволку, чем бы мне это не грозило. А грозило это многим. И понимая это, я готов был схватиться за любой, пусть даже призрачный шанс оказаться в городе на законных основаниях...
Уж не знаю, кого и как там задействовала милейшая хранительница книжного богатства нашей системы, но через пару дней на обеденном построении, меня с командиром роты отозвал в сторону наш заместитель начальника факультета, капитан 1 ранга Плитень Сан Саныч.
- Так, товарищ Шадурко! Уж не знаю, как такие безобразия случились, но вот политотдел приказал этого разгильдяя отрядить на заседание городского совета ветеранов Великой Отечественной с каким-то там докладом! Ничего абсолютно совершенно не понимаю?! У нас есть более достойные кандидатуры! Комсомольцы, отличники! Я пытался объяснить товарищам, но, они, как говорится, увы...к нам не прислушались... Так что, товарищ капитан 2 ранга, это все на лично, заметьте, конкретной вашей ответственности! Хоть сами с ним идите, но чтобы никаких....!!! Никаких... От Белова всего можно ждать...
И развернувшись, Сан Саныч засеменил в учебный корпус своей знаменитой походкой. Командир посмотрел ему вслед, потом перевел свой усталый взгляд на меня.
- Ну, Паша, во что ты там снова вляпался?
Я рассказал командиру все, после чего ему стало получше и он даже попытался пошутить по поводу того, на какую тему доклад у меня получился бы лучше всего. Но, все же памятуя о том, что я совсем недавно превратился из «надежды училища в горе факультета», командир, на всякий случай поставил ребром ряд вопросов. О моей запущенной прическе, форме одежды, и прочих важнейших воинских атрибутах, сопровождающих простое увольнение в город такого махрового нарушителя воинской дисциплины, как я. Я предельно внимательно внимал его словам с самым озабоченным видом, и поющей от радости душой, после чего четким строевым шагом отправился готовиться к предстоящему мероприятию.
Доклад я написал быстро, благо всесторонняя помощь со стороны библиотеки мне была обеспечена на самом высоком научно-просветительском уровне. И вот в четверг, накануне дня моей премьеры в качестве лектора, мой милый библиотекарь, которой я принес для последней проверки свое творение, просмотрела его, удовлетворительно кивнула, и зачем-то наклонившись, заговорщицки шепнула мне на ухо,
- Павел, в город тебя отпустят в десять утра. Начало мероприятия в одиннадцать. Но... На самом деле начало в 16.00. Ты сходи, куда тебе надо...или к кому тебе надо... Но поаккуратнее пожалуйста. Не подводи меня... А к шестнадцати часам будь в ДОФе. Там к администратору подойдешь, он скажет что делать. Согласен? Ну что, а...доклад у тебя хороший. Думаю, нашим фронтовикам понравится... Там и мой папа будет. С богом, мальчик...
Сказать, что я возликовал, значит не сказать ничего. Такого подарка от судьбы, а точнее от самого простого библиотекаря, я никак не ожидал. Откровенно говоря, я практически смирился тем, что до конца третьего курса буду лишен радостей большого города, и буду вынужден усмирять гормональные всплески, лишь в дни «скачек» на косогоре училища в совершенно антисанитарной обстановке. Написание доклада, сразу показалось мне абсолютно ничтожной платой за возможность попасть в город. Торопливо попрощавшись со своей благодетельницей, я помчался вниз, к городскому телефону...
На следующий день, выбритый до состояния линолеума, и отглаженный до хруста на всех сгибах, я вместо того, чтобы идти на занятия, стоял навытяжку перед светлейшими очами Сан Саныча Плитня и получал последний инструктаж по поводу предстоящего увольнения в город, да еще и в день общефлотской боевой подготовки. Естественно Сан Саныч, ледоколом прошелся по всем моим прошлым «подвигам». Потом пофантазировал по поводу будущих свершений, а затем на всякий случай проверил у меня подписку брюк и ремня, словно ветераны обязательно должны будут поинтересоваться этими немаловажными элементами воспитания воинского духа. После его могучего внушения, я четким строевым шагом отправился к пирсу, и сразу сел на катер. Правда, не на тот, что шел в город, а наоборот. А выйдя на Троицкой, с возрастающим ускорением, но стараясь не запылить вычищенную и заутюженную форму, помчался, не разбирая дороги по косогорам в направлении обиталища своей подруги Капельки.
Оповещенная накануне о моем предстоящем визите вежливости, Капелька среагировала на это, так как и должна реагировать настоящая черноморская женщина на кратковременный приход своего мужчины из морей. Выдумщица она была знатная, с фантазией необузданной, и в этот раз встретила меня в черных чулках, явно иностранного происхождения, тельнике на голое тело и с бутылкой марочной массандровской «Мадеры» и двумя бокалами в руках. Вино я естественно сурово отклонил, а вот от всего остального не отказался...
Четыре часа пролетели как-то очень незаметно, практически моментально, я бы даже сказал молниеносно. Но все же я успел отобедать фирменными котлетками подруги, которые вкусил не за столом, а из-за нехватки времени прямо в постели, по простецки поставив тарелку на плоский и аппетитный живот Капельки. Еще я успел принять душ, если можно назвать душем мои тщетные попытки хоть на одну минуту остаться под струей воды одному. Но всему хорошему рано или поздно приходит конец и ровно в 15.30 я с докладом под мышкой и стойким запахом капелькиных «Мадам Роше» вышел из троллейбуса у музея КЧФ и через несколько минут был уже в ДОФе. Администратор, найдя мою фамилию в списке, проводила меня к конференц-залу, где сдала на руки какому-то кавторангу из политуправления флота. Тот не мешкая, завел меня в зал, усадил с края недалеко от сцены и приказав ждать, когда меня вызовут, ушел. Оставшись один, я оглядел зал.
Ветеранов было много. Человек сто, не меньше. Одни были одеты просто, выделяясь лишь одними наградными колодками. Другие наоборот были в форме, даже старого образца, увешанные орденами, медалями и разными памятными знаками. Они разговаривали, подходили друг к другу, обнимались и вообще казались огромной толпой старых знакомых. Но роднило их всех одно. Лица. Немолодые, морщинистые, со следами былой войны и житейских невзгод, они на удивление почти все были с живыми, молодыми глазами. На дворе были восьмидесятые годы, недавно страна отмечала сорокалетие Победы и многие из них, те кто уходили на фронт со школьной скамьи, сейчас только перешагнули шестидесятилетние рубежи, и были еще крепки и полны сил. Надо сказать, что, увидев вокруг сразу такое количество людей, видевших ту войну не по телевизору, я отчаянно начал бояться, что мой доклад покажется им детским лепетом и полной чепухой, надерганной из официальных источников. Но отступать было уже некуда, и я начал потихоньку перечитывать свое творение, репетируя предстоящую речь.
На сцене стоял стол для президиума и трибуна для выступлений. Сначала в президиум поднялись несколько человек, и один из них, старый и седой как лунь контр-адмирал, сразу подошел к трибуне. При его появлении ветераны как-то организованно приумолкли. Адмирал минут пятнадцать отчитывался перед залом о каких-то памятниках, письмах, встречах и поездках. Ему хлопали, а он все называл и называл какие-то фамилии, и непривычные воинские звания, давно вышедшие из употребленияя. Потом адмирала сменил какой-то молодой гражданский деятель, то-ли из горисполкома, то-ли из горкома партии. Он говорил с полчаса, в очень идейно выдержанном стиле и с хорошо отрепетированными фразами и оборотами речи. Его ветераны тоже слушали, но уже не так внимательно, начав потихоньку шушукаться между собой. И вот когда он закруглился, к трибуне снова подошел тот седовласый адмирал, и объявил, что сейчас с докладом о действиях КЧФ в 1941-1944 годах выступит курсант 3 курса СВВМИУ Белов Павел.
Я поднимался на сцену с едва скрываемой дрожью в коленях, чувствуя на своей спине сотню взглядов. На негнущихся ногах, доковылял до трибуны и положив перед собой доклад, поднял голову. В зале стояла тишина. Весь этот зал, все эти немолодые мужчины, прошедшие в свое время такое, что нам нынешним и не снилось, молча, доброжелательно и с вниманием, смотрели на меня.
- Не дрейфь, юнга...Если что, подскажем, поддержим...Давай!
Сидящий на крайнем месте в президиуме седой адмирал подмигнул мне и улыбнулся. И я, сглотнув начал читать, а точнее рассказывать, то, что успел уже повторить не один раз, лишь изредка заглядывая в свои записи. Я говорил и о первых днях войны на Черном море, и об Одессе, и об осаде Севастополя, и о керченско-феодосийской десантной операции, и о Аджимушкае, и о лидере «Ташкент», и о Грешилове, и об обстреле Констанцы, слово обо всем, что смог вместить в полтора десятка страниц рукописного текста. Я даже набрался смелости, и мельком упомянул о том, как адмирал Октябрьский бросил Севастополь, чем заслужил одобрительный гул зала. Сколько продолжался мой доклад я не знаю, только вот за все время никто и ни разу меня не перебил, и не пытался поправить. И когда, наконец, вытерев пот со лба, я сказал, что доклад закончен, зал вдруг разразился аплодисментами. Я до такой степени растерялся от этого, что остался торчать свечой за трибуной, не зная куда податься. Седовласый адмирал, встал из президиума, подошел ко мне и положив руку на плечо, сказал, обращаясь к залу:
- Молодец! Растет смена!
И наклонившись, уже тише добавил.
- Иди в зал. Не уходи пока...
Я спустился в зал. Сел на прежнее место. Еще минут сорок на сцену поднимались и спускались ветераны, говоря о всяком наболевшем. Потом дети читали стихи о Василии Теркине и хор спел несколько песен военных лет. А затем все закончилось, и фронтовики начали расходиться из зала. Я продолжал сидеть и ждать адмирала, который у сцены разговаривал то с одним, то с другим ветераном. Наконец он освободился и подошел ко мне.
- Ну, вставай юнга! Пойдем, посидишь со стариками, послушаешь...
Мы сели в буфете ДОФа, в том самом буфете, куда иногда можно было забежать во время танцев и тайком опрокинуть стаканчик портвейна, стараясь не попасться никому на глаза. Но теперь я сидел за столом с шестью ветеранами, из которых двое были контр-адмиралами, один одноруким капитаном 1 ранга, и еще трое в костюмах, с впечатляющими орденскими колодками. И боевых наград у этих шестерых старых воинов, было, как мне показалось, больше чем у всех офицеров нашего факультета, вместе взятых.
В буфете не было водки, одно сухое и крепленое марочное вино. Но когда к стойке подошли, позвякивая орденами целых два адмирала, у нас на столе вмиг материализовались две бутылки настоящей «Столичной», с тарелочкой на которой лежал аккуратно нарезанный черный хлеб, и другой тарелкой на которой горкой была навалена вареная докторская колбаса. Себе я попросил березовый сок, который мне очень нравился, а в ДОФе, где он всегда был прохладным и свежим, а в настоящей обстановке вдобавок ко всему и политически правильным выбором напитка.
Они не пили много, лишь изредка чокаясь и занюхивая рюмку черным хлебом. Они постепенно становились многословнее, вспоминая войну, а я, открыв рот и забыв о том, что обещал неугомонной Капельке вернуться к ней, как только все закончится, слушал и слушал...
Они вспоминали такое, о чем я никогда бы не прочел ни в одной, даже самой откровенной книге о войне, и говорили о том, что пережили с таким простым обыденным спокойствием, словно рассказывали о рыбалке или каком-то туристическом поход, а не о событиях пропитанных железом, кровью и человеческой болью. Они не вытирали слез измятыми платками, и голос их не дрожал. Они вспоминали страшные вещи, и лишь иногда срывались, негромко по стариковски матерясь. Одного из них расстреливали три раза. Два раза немцы и один раз наши, когда после одной из неудачных морских десантных операций под Новороссийском он через две недели в одиночку вышел через горы к своим, переодетый в снятую с убитого немца форму. Он выжил, и закончил войну в Заполярье, в Киркенесе, вытаскивая из штолен наших военнопленных, где нашел умирающим своего родного старшего брата, пропавшего без вести еще в первый год войны. Другой, рассказывал как в Сталинграде, они три зимних месяца по ночам выкладывали настоящие укрепления из тел немцев и наших солдат, в три слоя, и они, эти мертвые солдаты, спаянные морозом и кровью, прикрывали их от фашистских пуль не хуже железобетона, лишь оставляя на лицах клочья, оттаивавшие потом в блиндажах кровавыми ручьями. Однорукий капитан первого ранга, прошел всю войну, начиная от обороны Одессы и Севастополя, заканчивая взятием Берлина без единой царапины, и получив перед новым назначением на Дальний Восток двухнедельный отпуск, решил навестить родной Севастополь. Там увидев, что от его родного старенького дома на Корабельной стороне остались только стены, он поклялся себе отстроить его и сбросив мундир увешанный орденами, с самого первого дня взялся за работу. Война щадила его четыре года, проведя через все свои ужасы целым и невредимым, а вот родной дом отнял руку, когда уже почти заканчивая строительство, он среди камней напоролся на неразорвавшуюся немецкую гранату...
Они ведь не были героями. Они были самыми простыми людьми, защищавшими свой дом и свою Родину, свои семьи и своих детей. И потом, выжив в этой бойне, они засучив рукава, принялись возвращать к жизни свою землю, так же как и воевали, упрямо, неистово и беззаветно, не щадя себя, и не требуя ничего взамен...
Они долго говорили, а я сидел рядом, едва дыша, и боясь пошевелиться. Я забыл о времени, и о том, зачем я здесь. Я буквально пропитывался духом этих людей. А потом седовласый адмирал, неожиданно встал, и подняв рюмку, громко сказал:
-За Победу! За нашу Победу!
Они встали, и только в этот миг, я впервые за весь этот вечер, заметил в уголках их глаз, что-то похожее на влагу, на неожиданно накатывающиеся слезы. И когда их рюмки уже почти соприкоснулись, однорукий капитан первого ранга посмотрел на меня и опустил свою рюмку.
- Неправильно, Михалыч... Юнга без стакана... За Победу пьют все, кто носит форму.
Вот тут я пришел в себя и по- настоящему испугался. Отказать этим могучим дедам я был не в силах, но и возвращаться в систему с запахом просто не имел права.
- Я не могу...честное слово не могу...
Адмирал поставил рюмку на стол. Кажется, он сразу понял, что я отказываюсь не просто так.
- Докладывай!
И я коротко, но откровенно поведал им о том, как здесь очутился, честно рассказав о своем февральском залете и его последствиях.
Ветераны молча выслушали. Адмирал, усмехнулся и снова взял рюмку в руку.
- Молодец юнга, не стал лгать старикам. Ну, что ребята, не дадим пацана в обиду? Хорошо ведь доклад прочитал...от сердца...видно же...старался...
Те утвердительно закивали.
- Налейте юнге!
Мне протянули стакан наполненный водкой. Все встали.
- За Победу!
Я никогда так не возвращался из увольнения. Я вообще больше в своей жизни никогда и нигде не ходил в таком сопровождении. Я шел через площадь Нахимова к катеру, в окружении этих орденоносных стариков, во главе с двумя адмиралами, перед которыми выстраивались не только патрули и все военнослужащие, но и простые люди останавливались и как-то незаметно, но вытягивались перед этими крепкими немолодыми солдатами прошлой войны. И как не грешно такое сравнение, но мне показалось, что, кто бы ни попытался нас остановить, они бы меня закрыли собой, как закрывали много лет назад в бою своих товарищей. Они посадили меня на катер, и перед тем, как расстаться, адмирал протянул мне свою визитную карточку.
- Звони юнга, если сегодня все-таки возникнут проблемы. Мы своих в обиду не даем...
Никаких последствий этот случай для меня не имел. В этот вечер кто-то со старшего курса очень громко залетел в комендатуру, и всему нашему факультетскому начальству было не до таких мелких нарушителей, как я. Добравшись до роты, я умылся и завалился спать. Время шло, меня все-таки простили, потом снова наказали, уже за другие прегрешения, но я никогда так и не воспользовался той визитной карточкой, которую до сих пор храню у себя. Я еще несколько раз видел их издалека, на городских севастопольских праздниках, когда все ветераны гордо шли через город, но так и не решился подойти. А уже через пять лет, на день Победы я уже не увидел в первых рядах ни адмиралов, ни того однорукого каперанга...
Возможно, я не прав. Может быть я просто пессимист. Скорее всего, так оно все и есть. Но я уверен, убежден, что это могучее поколение, по настоящему, жилистое, сильное и жадное до жизни, а главное истово любящее свою Родину и свою землю, некем заменить. Мы стали совсем другими. Мы стали забывать, о том, кому обязаны своими жизнями. Мы слишком связаны боязнью потерять свои материальные блага и давно уже не способны на самопожертвование. Мы разучились любить то, что есть, и только жадно думаем о том, чего нам не хватает. И в тот день, когда последний ветеран той страшной войны, в последний раз дрожащей рукой поднимет рюмку и скажет «За Победу!» а потом тоже уйдет от нас, наша страна станет совсем другой, но, к сожалению далеко не такой, о какой они мечтали, умирая за нас, своих непутевых потомков..

Оценка - 1,93

Этот спорт настоящих мужчин...



«...прикладные двигательные навыки - это
доведенные до автоматизма практические
действия, выполняемые в
соответствии с поставленной задачей...»
( Наставление по физической подготовке военнослужащих.2000г.)

Есть на флоте одна такая забава. Называется она флотскими командно-штабными учениями. Для военных, манёвры, штука конечно нужная и важная, нет слов. Боевая подготовка, проверка готовности сил армии и флота к немедленному отражению, нападению и подавлению. Все понятно. Но вот только любили почему-то на «королевском» Черноморском флоте, сопровождать даже банальные командно-штабные учения напряжением всех сил флота, включая даже безобидные военно-морские училища. И если учесть, что такие вот военные игры если и начинали, то минимум дней на десять, то и кислород нам, в виде полной отмены увольнений в город, естественно вводили на этот же срок...
Совместные учения штабов КОДВО и Черноморского флота, начались как всегда неожиданно для всех, кто никакого отношения к штабам не имеет. Вообще, иногда казалось, что штабисты, просто из-за простой человеческой обиды сажали весь флота под замок вместе с собой. Мы бедные сидим тут неделю над картами, значит и вы сидеть должны. Так случилось и в этот раз, и как всегда не вовремя. В пятницу утром. Как раз тогда, когда все старшекурсники, начинают считать часы до 18.00. чтобы, отсидев свои три пары разбежаться по женам и подругам, кто до нолей, а кто и до утра понедельника. И, наверное, можно представить себе такой удар ниже пояса, если не сказать просто по мошонке, когда огромному количеству молодых организмов, в приказном порядке назначили воздержание еще на десять дней. Как-то само-собой мгновенно образовались гигантские очереди у всех телефонных аппаратов, в чепке началась массовая скупка песочного печенья и «Черного принца», а в кубрике по вечерам становилось до неприличия шумно и тесно. А если учесть, что мы были первыми старшекурсниками в нашем училище, которых не переселили в казарму гостиничного типа, а оставили жить, как и на первом курсе в общем кубрике, то нам было совсем невмоготу. Вот и шатались по кубрику взрослые женатые мужики, у которых уже здесь даже зубных щеток давно не осталось, маясь от скуки и занимаясь всякой фигней.
В ту пору, я был как раз в разряде «твердых женихов», то есть заявление еще не лежало в ЗАГСе, но мы как бы готовились к этому событию, которое сначала намечали на эту осень. Я даже увольнялся на сквозняк, благодаря хорошему отношению ко мне командира, но вот начальник факультета, прочитав мой рапорт с просьбой разрешить свадьбу, вспомнил все прошлые «заслуги» и категорически запретил мне совершать таинство бракосочетания в учебный период. Свадьбу пришлось отложить на зимний отпуск, но невесту-то отложить в сторону было нельзя. А тут учения... И я встал в очередь к городскому телефону...
И вот когда я отзвонившись своей будущей супруге и «обрадовав» ее тем, что ближайшую неделю, а то и все дней десять дома не покажусь, плелся через плац, меня откуда-то сзади одернул командный рык Сан Саныча Плитня.
- Белов!!! Белов!!!
Хотя я и был уже махровым пятикурсником, но первым моим действием при получении звукового сигнала от заместителя начальника факультета, стало резкое выдергивание рук из карманов с попутной сменой положения мицы на голове с затылка на лоб. Сан Саныч личностью был уникальной, авторитетов и заслуг не признававшей, и очень даже легко мог впаять мне пару неувольнений в худшем случае, и уж стопроцентно наградил бы сдачей в своем кабинете «Обязанностей солдата (матроса)» наизусть. И всё это я мог огрести по полной, невзирая на выпускной курс. Но видимо на настоящий момент он был загружен решением другой задачи, так как когда я, поднеся ладонь к козырьку, доложился, Сан Саныч махнул рукой, и даже не сделав мне никаких замечаний, с ходу неожиданно спросил:
- Белов, вы же у нас со срочной службы поступали?
Я не чувствуя никакого подвоха со стороны строго, но очень прямого и не способного на интриги начальника, простодушно ответил.
- Так точно, тащ капитан 1 ранга!
Плитень как-то задумчиво посмотрел на меня.
- Ну, вот и хорошо! Белов, завтра, на водном стадионе КЧФ проводится флотская спартакиада по военно-прикладным видам спорта!
Откровенно говоря, намека я не понял. Да собственно и не было никакого намека в словах прямого как палка каперанга.
- Ясно товарищ капитан первого ранга!
- Тогда внимание! Завтра Белов, вы в составе сборной училища по военно-прикладным видам спорта к 09.00. убываете в город, на стадион КЧФ, где примете участие в соревнованиях и будете защищать честь училища!
О такой сборной училища я за 4 года обучения никогда не слышал. Была сборная по боксу, и неплохая. Была сборная по легкой атлетике, альпинизму, гребле, но вот по военно-прикладным... Что это из себя представляло я и предполагать не мог, и поэтому сразу пошел на попятную.
- Товарищ, капитан 1 ранга, а я то тут при чем? Вы же знаете, какой из меня спортсмен! Каждый раз с этими подъем-переворотами в должниках хожу... А тут целые флотские соревнования. Куда мне? Только позориться...
Но видимо Плитень лучше меня знал, что это за такие соревнования, потому-то, сразу и без всякого осмысления моих возражений четко отчеканил.
- Белов! Это приказ. Поплещетесь там, на стадионе, в эстафету поиграете! А потом на сквозняк! До понедельника! Ты же вроде жениться задумал?
Вот тут меня проняло. Кодовая фраза «на сквозняк», говорила о том, что после соревнований, мне не надо будет возвращаться в училище, а наоборот, тайными тропами уходить домой, и вернуться в училище только в понедельник утром. При полной отмене увольнений в училище, это было актом неслыханной доброты со стороны «железного» Сан Саныча, и моментально отбросив всякие сомнения по поводу своей спортивной профпригодности, я набрал воздуха в легкие, и молодцевато гаркнул:
- Есть товарищ капитан 1 ранга!!!
- Хорошо Белов! Сбор команды в 08.00 перед нашим факультетом. С собой иметь робу! Чистую, и без боевого номера. Свободны!
Я козырнул, и изображая усердный строевой шаг, отмаршировал в сторону курилки, где, достав сигарету и пуская дым попытался проанализировать, во что-же я ввязался. Судя по месту проведения, выходило, что бегать в центре города не заставят. Это был плюсом. Бегун я был хреновый. Значит, оставались какие-то иные военно-физкультурные причуды, скорее всего связанные с плаванием. Вырос я в Феодосии, плавать умел и любил, воды не боялся, а оттого с легким сердцем отправился в казарму.
Вечером обнаружилось, что в эту странную сборную, из нашей роты вошло еще два человека, причем соответствующих спорту, примерно в той же степени, как и я сам. Вадик Пуговиченко, был ниже меня вполовину, да и комплекцией напоминал хомячка на выданьи, а от физической культуры и спорта был еще дальше, чем я, после каждой сессии застревая в «академии» с подачи кафедры физподготовки. Вася Чапаев был вполне нормальным курсантом, то есть бегал, подтягивался и делал на турнике требуемое, но исключительно в рамках программы, и на спортивные высоты не стремился. Так, что компания наша была, явно не чемпионская, а скорее подрывная и диверсионная, причем именно для своих.
Утром, у нашего факультета собралась довольно разношерстная компания, из нескольких «пятаков», а точнее нас, пятерых бойцов с третьего курса, почти перепуганных обрушившимся на них доверием десятка первокурсников, и одного грустного и меланхоличного четверокурсника. Причем, все были именно с нашего, первого факультета. Сан Саныч Плитень, лично проверивший по бумажке наличие личного состава, и на всякий случай пару раз пересчитав нас по головам, передал наш сводный отряд в руки преподавателя кафедры физподготовки майора Шмелько. К моему немалому удивлению, Шмелько совсем не удивил такой своеобразный набор «спортсменов», и он быстренько назначив Васю Чапаева капитаном сборной, построил нас в некое подобие строя и мы выдвинулись на причал бухты Голландия для посадки на рейсовый катер.
Через двадцать минут мы уже были на водном стадионе КЧФ, который к этому времени буквально кишел военнослужащими, среди которых в том числе, мы заприметили даже наших «заклятых» друзей из училища им. Нахимова, которые тоже выделялись из толпы таким же несколько удивленным видом. Шмелько, оставив нас на попечение «капитана» Васи, куда- то испарился, но не успели мы и перекурить, как следует, вернулся вновь обвешанный спортивными номерами с завязочками на груди и ворохом ведомостей в руке.
- Внимание!!! А ну, ё...бть...побросали бычки, спортсмены, вашу мать!!! Всем подойти ко мне!!!
Мы сгрудились вокруг майора, обступив его так, что он оказался в кругу.
- Так! Мы участвуем в заплыве 100 метров с оружием, еще в эстафете 4 по 50 метров с оружием, потом транспортировка раненого 100 метров, ну и пока кажется все. Кто хочет пойти первым? Сначала будет стометровка. Что молчите? Туда- обратно по пятьдесят метров с автоматом в руках...Все! Ну...?
Все молчали. Постепенно становилось понятным, что такое военно-прикладной спорт, и с чем его едят. Но желающих пока не находилось. «Капитан» сборной Вася, так вообще отвернулся и увлеченно рассматривал военных спортсменок, очень живописно разминающихся метрах в десяти от нас. Первокурсники стояли единой, немного угрюмой группой, прекрасно понимая, что почти вся тяжесть этого чемпионата ляжет на них, а потому просто ждавшие пока Шмелько им прикажет.
- Товарищ майор, а в чем хоть суть-то первого заплыва?- я спросил исключительно ради интереса, и чтобы поддержать разговор. Шмелько повернулся на мой голос.
- Белов...хочешь поучаствовать? Да все просто, как тещины блины, ё...тыть... Переодеваешься в робу, там тебе «гады» на ноги дадут и автомат деревянный, но весом с настоящий. Ну и по команде «старт», вольным стилем плывешь туда 50 метров и обратно. Рекордов от вас не жду, главное участие!!! Желающие?
Я был старшекурсником, и по статусу не должен был гореть желанием поучаствовать в этом веселейшем мероприятии. Так собственно оно и было. Но мне очень хотелось поскорее сбежать от всей это компании и оказаться в обществе будущей супруги, в гостеприимном доме с вкусными котлетами тещиного производства, с видом на пляж «Солнечный». И потому, презрев все условности, я с готовностью кивнул головой.
- Я готов... Чего ждать-то?...Куда идти товарищ майор?
Переодевались участники прямо на трибунах стадионы, в непосредственной близи от пирса с рейсовыми катерами. Жители с интересом наблюдали за массовым оголением военнослужащих на трибунах, видимо гадая, что за соревнования готовятся проводить моряки, если они не раздеваются до плавок, а просто переодеваются в другую форму. Я быстренько переоблачился в робу, аккуратно сложил первый срок, и найдя глазами нашего майора, направился к нему.
- Ага...ага...Белов, ты готов уже? Вижу, вижу...так, бл...пошли регистрироваться...
У стола расположенного среди трибун, толпилась кучка таких же, как и мы, страждущих совершить спортивные подвиги. Майор быстренько раздвинул погонами всех помладше званием, и уже через минуту вынырнул обратно, сжимая в руках номер.
- На, повязывай...твой номер «10»....пошли на старт...сейчас...а, ладно...главное не результат, а участие... А я тебя сразу домой отпущу, как самого сознательного...
На пирсе уже стоял строй участников. Шмелько, немного суетясь, помог мне повязать повязку, и подтолкнул вперед.
- Ну, Белов...дерзай!
Я, откровенно говоря, даже не знал, как правильно плыть с автоматом в руках. В моей практике, еще на срочной службе был такой эпизод, когда нас, еще в период курса молодого бойца, учили переходить реку вброд. Но там все было проще. Разделись, сложили одежду и амуницию в свернутый мешком ОЗК, повесили автомат за плечо и к реке. А через нее уже натянут канат. Толкаешь мешок перед собой, руками перебираешь канат и минут через десять на той стороне. И еще перед этим полчаса объясняли, как и что делать, чтобы не дай бог что-то не утопить. А сейчас...просто толкнули вперед, и всё...Я попытался было на ходу спросить совета у Шмелько, но он вдогонку выдал самый военный совет на этот случай:
- Белов, осторожнее...не утопи инвентарь!!!
На пирсе, участники этого первого заплыва выстроились в одну шеренгу по номерам, и заслушали инструктаж. Оказывается, стартовали мы, не прыгая с пирса, в уже довольно прохладную воду, а прямо из воды, куда нам надо было спуститься перед стартом. Стиль был вольным. Как хочешь и умеешь, так и плыви. 50 метров до соседнего пирса и 50 метров обратно. Главная задача- дойти до финиша и не утопить автомат. А потом раздали и автоматы. Конечно, боевые нам никто и не думал давать. Для этой цели у «олимпийского комитета» Черноморского флота существовали довольно занятные муляжи. Вырезанные из дерева вполне достоверные игрушки, были, для придания полной схожести по весу, утяжелены прибитыми с двух сторон толстыми металлическими пластинами. Ну, и естественно присутствовал ремень. Получив эту игрушку, я оглядел строй соперников. Показывать чудеса физической подготовки и ставить рекорды я естественно не собирался. Но и позориться тоже не очень хотелось. Я был «десяткой». Под номером девять, слева от меня стоял какой-то недоросль, мне по плечо, коротко стриженый, с ярким, бьющим в ноздри запахом свежей формы, новых «гадов» и минимальным сроком службы. Не соперник, решил я и скосил глаза на следующего. «Восьмеркой» был могучего телосложения морпех. Единственное, что он сделал перед заплывом, так снял гюйс и ремень, отстегнул погоны, и даже берет, снял с головы только перед стартом. И он даже остался в сапогах! При этом парень был безмятежен, как будто ему предстояла легкая прогулка по набережной с мороженым в руках. Его я определил как фаворита гонки, и продолжил осмотр, пока еще оставалось время. Дальше стояли такие же молодые заморыши, видимо даже не первого года, а первых месяцев службы, которых в приказном порядке выделили на это общефлотское мероприятие, как самый бесполезный контингент на кораблях. Еще где-то в самом начале маячил третьекурсник из Нахимовки, но по вальяжному и одновременно обиженному лицу, я понял, что здесь он присутствует в виде наказания и напрягаться не будет.
А потом дали команду спуститься к старту. Автомат я сразу закинул за спину. Как плыть, держа его в руке, я не знал, и не умел, а вот за спиной он казался просто небольшим дополнительным грузом, а руки оставались совершенно свободными. Вода была градусов восемнадцать, и чуть поеживаясь «спортсмены» заняли свои места по дорожкам. Глубина у пирса была мне где-то чуть выше плеч, поэтому малорослая соседняя «девятка», висела в воде, вцепившись в трос дорожки. Хлопнул выстрел, и оттолкнувшись от дна, я рванул вперед. Плыть с автоматом за спиной оказалось довольно легко. Так, как я был крайним, то при каждом гребке, ложась правым плечом на воду, я видел своих соседей. «Девятка» безнадежно отстала на первых же метрах. Рост не позволил молодому бойцу хорошо оттолкнуться от дна, да и вес «автомата», судя по всему, превысил его подъемную силу, так что его рядом видно не было, и только откуда-то сзади раздавались хрипы и всхлипы, напоминающие звуки воздуха вырывающегося из торпедированного парохода. Морпех был на высоте. Меня чуть не перевернула волна от его мускулистого тела, пронесшегося метрах в трех от меня. Видимо для бойцов их подразделения плавание с автоматом было элементом утренней физзарядки, причем из разряда разминочных упражнений, потому рассмотреть его где-то впереди не удавалось. Он подобно глиссеру, весь в бурунах и пене ушел куда-то вперед, быстрый и недосягаемый. Тех, кто шел слева от него, рассмотреть уже не удавалось, только видно было, что и я сам показываю совсем недурственный результат, явно обгоняя всех, кого мог заметить. Так, особо не напрягаясь, я помаленьку приближался к промежуточному пирсу. И вот когда его темная громада начала вырастать уже почти перед моими глазами, я совершил непростительную глупость. Сначала в грудь мне ударила встречная волна от мчащегося уже назад представителя доблестной морской пехоты, а потом я, забыв, что за спиной у меня «автомат», сделал вдох, и поднырнул, чтобы под водой оттолкнуться от пирса ногами. И вот тут, «автомат», не учтенный мной при выполнении этого эффектного поворота, съехал по спине, и врезал прямо по затылку прикрученной к нему стальной пластиной. Удар получился ошеломляющим. Пластина, въехала своим углом мне в голову так, что от боли и неожиданности я раскрыл рот и выпустил весь воздух, после чего увлекаемый «автоматом» повисшем на шее, топором пошел ко дну. Глубина у этого волнореза, была побольше, чем у стартового, и попытка просто встать на дно не удалась, и стоила мне пары мощных глотков соленой черноморской воды. Наконец, уже начиная биться и пытаясь непроизвольно стянуть «автомат» с шеи, я каким-то непонятным образом оттолкнулся от дна и вылетел на поверхность. В этот момент отставшая «девятка», напрягая свои маломощные ресурсы и не разбирая дорожек, рвалась вперед и проносилась, волоча за собой деревянное оружие, как раз над местом моего аварийного всплытия. В итоге, я на скорости врезался головой, правда уже темячком, в такую же пластину на его автомате и получив второй увесистый удар, вылетел на поверхность. Мои массогабаритные показатели были намного выше «девятки», а потому я плечом поддел матроса так, что он перевернулся на спину и выронил свой муляж, стремительно ушедший на дно. Матрос начал судорожно барахтаться и пускать пузыри, а я, найдя глазами, финишный волнорез попытался начать к нему движение. Но теперь это было чрезвычайно трудно сделать. Пол-литра соленой воды, бултыхавшиеся в желудке, дыхание, которое никак не хотело восстанавливаться, «гады» внезапно ставшие каждый минимум по полпуда веса, и болтавшийся уже под животом «автомат» тянули ко дну властно и неумолимо. В глазах потемнело, и я вдруг осознал, что так и утонуть можно ненароком. Мозги, до этого тупо молчавшие, подали сигнал тревоги, и начали выдавать рукам и всему телу массу рекомендаций по спасению. Секунд за пять, я каким-то образом умудрился сбросить без помощи рук «гады», и если бы «автомат» не был припеленут ко мне ремнем, то наверное, я бы сбросил и его, но не получилось. Утонувшая флотская обувь, облегчила меня, так, что я мало помалу начал приходить в себя и продвигаться вперед. Через несколько минут мои ноги коснулись дна, после чего я уже просто еле брел к волнорезу, периодически делая вид, что плыву, плюхаясь животом в воду и сразу же вставая на ноги. Не знаю, как это выглядело с берега, но скорее всего это было похоже на попытки пятилетнего карапуза залезшего в воду с игрушкой научиться плавать. Единственное, что меня рознило с таким ребенком, так только то, что я не плакал. До волнореза я тащился минут пять, не поднимая от стыда головы. Да и поднимать ее мне тоже было тяжело. Я чувствовал себя таким разбитым, что казалось, стоит мне остановиться, как я свалюсь и пущу прощальные пузыри на виду у всего «цвета флотского спорта». Наконец я коснулся рукой волнореза и остановился. Сил дойти до трапа и подняться, не было совсем. Я просто стоял, закрыв глаза и прислонившись щекой к сырому и скользкому камню. Мне было хорошо, не смотря на то, что я чувствовал, что практически все мышцы моего тела болели, в горле саднило, и дышал я все еще как в клочья порванный на разухабистой свадьбе баян.
- Что кадет замер там, как тюлень перед брачным танцем? Вылазь! Молодец!!!
Я поднял голову. Прямо надо мной улыбался двумя рядами белоснежных зубов пышущий здоровьем капитан 2 ранга, судя по довольному виду и багроватому лицу, как минимум один из флотских физкультурников.
- Давай, давай...поднимайся чемпион! Результат конечно хреновый, но...ну, что застыл?! Давай руку!
Я протянул руку и кое-как вскарабкался на волнорез. Босой, с висящей на груди пародией на оружие, весь в ручейках стекающей с одежды воды, с все еще перекошенным от пережитого напряжения лицом, я, наверное, чем-то напоминал все же переплывшего Урал Чапаева, правда утерявшего усы и весь кавалерийский лоск. Но самое интересное, что на волнорезе кроме меня и жизнерадостного кавторанга больше никого не было. Оказалось, что я пришел к финишу первым!!! Акулоподобный морпех, который по моим предположениям уже давно должен был курить на трибунах, увлеченно нырял на одном месте метрах в пяти от волнореза. Остальные участники ралли, еще находились на различных участках маршрута, кто, пытаясь кое-как передвигаться, причем не все в направлении финиша, а как-то хаотично. Другие просто стояли на месте, а моя соседняя «девятка», видимо так и не оправившись от моего подводного удара, просто висела, зацепившись за какую-то скобу на противоположном волнорезе. А нахимовец, так просто вылез на этот же волнорез и усиленно выбивал воду из ушей.
- Хорошо морпех шел...хорошо...только ремень у него развязался... автомат то и свалился.... А он, оказывается, плавает здорово, а вот нырять с открытыми глазами боится. Ой...умора...вот уже минут наверное пять хочет на ощупь его на дне найти... Ха-ха-ха...Одно слово...пехота... А ты не валяньем, так катаньем до финиша добрался, и то дело...
Так я стал чемпионом по военно-прикладному спорту, правда, до сих пор не знаю в какой номинации. Пока я переодевался, Шмелько прыгал вокруг и уверял меня, что был уверен в моей победе с самого начала. Я одевался, и думал, что вот именно он, три года подряд терзал меня подъем-переворотами перед каждым отпуском, совсем не принимая во внимание мою физическую и моральную нерасположенность к любым видам спорта кроме бильярда и нардов. Потом меня пригласили на награждение, где я взошел на пьедестал, получил грамоту, какую-то блестящую медальку и удостоился рукопожатия бодрого отставного адмирала. Медаль у меня сразу же после церемонии реквизировал Шмелько для стенда спортивных достижений училища, оставив грамоту мне. Грамота была красивая, в виде папки, с полноразмерным портретом Владимира Ильича на развороте и надписью «Победителю чемпионата Черноморского флота по военно-прикладным видам спорта, посвященного боевой вахте по встрече 70-ой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции». Шмелько сдержал слово и сразу после награждения отпустил меня домой. Я переоделся, бросил мокрую робу в пакет и на негнущихся ногах вышел на площадь Нахимова. Сил двигаться к рынку на троллейбус просто не было, и не пожалев целого целкового, я плюхнулся в такси и уехал домой. Чемпионство даром не прошло. Все выходные я с трудом ворочал ногами и руками и даже в понедельник отдельные части тела, все еще напоминали мне о моем недавнем спортивном подвиге. Потом я удостоился рукопожатия Плитня, иронической улыбки командира роты и рассказа Васи Чапаева, о том, что увидев, каким я вернулся с водного ристалища, он сразу притворился крайне простуженным и в воду лезть категорически отказался. Вадик Пуговиченко отбиться от Шмелько не смог и чуть не утонул, изображая израненного бойца, которого героически спасали исполнительные и энергичные первокурсники....
Я всегда с огромным трепетом относился к настоящим спортсменам, тем, кто отдал свое здоровье, да и всю жизнь большому спорту. Они заслуживают уважения. Но мир их, весь направленный на достижение результата, со сбалансированными диетами и тренажерными залами, саунами после тренировок и услужливыми массажистами и врачами, с удобными спортивными костюмами и строгим режимом дня, с выверенным по минутам сном и заботой тренеров, бесконечно далек от того, что предполагает и создает простая, но затейливая воинская служба в своих спортивных устремлениях. И я уверен, что в таком флотском чемпионате, они вряд ли были бы первыми. Совсем он не легкий, этот флотский спорт настоящих мужчин...

Оценка - 1,91

Мы красные кавалеристы и...

«Я мстю! И мстя моя страшна...»
( Из народного творчества)

С самого начала третьего курса Арсений Пинча мечтал о мести. Мести жестокой и неотвратимой. Мести, о которой услышит вся Северная сторона, да и весь Севастополь, и отзовется на нее одобрительным гулом всех, кто носит бескозырку или курсантскую мицу. Он мечтал о своей личной мести помощнику коменданта Северной стороны старшему мичману Рудько...
Арсений был коренным севастопольцем, сыном капитана 1 ранга, внуком мичмана и правнуком революционного матроса чуть ли не с легендарной «Императрицы Марии». Морские гены, аура флотского города и отцов ремень сделали из Арсения настоящего приморского бойца с заранее предопределенной жизненной дорогой. Единственное, в чем дорога несколько не совпала с семейной, так это с выбором училища. Вопреки желанию отца, всю службу простоявшего на мостике надводного корабля, его сын избрал не командную Нахимовку, а инженерную Голландию. Выбор Арсения был по-мальчишески прост. Жили они на Северной стороне в получасе легкой прогулки до Голландии, а так как Арсению по большому счету было все равно, какие носить погоны, простые или с молоточками, то и выбрал он училище то, которое было ближе к дому. И все бы хорошо, но вот только до поступления в училище он не знал, что в соседнем с ним доме проживает целый помощник коменданта Северной стороны, тот самый старший мичман Рудько. Пока Арсений был школьником, нырял с пирса в Южной бухте и гулял на праздники со всем семейством во главе с отцом в капразовском мундире, он даже и знать не знал о существовании такой личности. Разве только иногда видел, как какой-то мичман подчеркнуто уважительно козырял его папаше, скромно улыбаясь в землю. Но когда отец ушел в запас, а Арсений облачился в форму курсанта, все разительно изменилось. Соседский мичман оказался не просто мичманом, а целым помощником коменданта, и, видимо, имел давний и большущий зуб на отца Арсения. Не имея возможности напакостить отцу, он перенес свою «любовь» на его сынка, который к тому же став курсантом, попал под его полную юрисдикцию. И для Пинчи начались черные дни. Когда его останавливал любой патруль на Северной стороне казалось, что его фамилия впечатана жирным красным шрифтом в их листки задержания еще загодя в типографии. Его останавливали, отводили в комендатуру для трехчасовой шагистики, выпуская за час до конца увольнения. Если же абсолютно не было за что задерживать, ему писали такие замечания, что следующее увольнение он уже пропускал по причине того, что в училище прибывала ужасная «телега» из комендатуры, и его сразу наказывали. Получилось так, что за первый год учебы, находясь на расстоянии плевка от родного дома, там он побывал, исключая неделю отпуска, всего раз пять. Его несколько раз задерживали даже у родного подъезда, практически на ступенях дома, уводя в комендатуру под сочувственные взгляды соседей и грустную улыбку мамы в окне. Отец, будучи человеком военным, на эти неприятности смотрел исключительно философски, лишь повторяя всегда одно и то же, мол, учись, сынок, сейчас шхериться по-умному, на флоте службу бдить легче будет. Арсений и учился. На втором курсе Арсений поменял приоритеты и начал ходить в увольнения не на Северную сторону, а в город. Там команды «фас» на фамилию Пинча никто и никому не давал, и жизнь понемногу начала налаживаться. Домой он теперь тоже попадал, но исключительно на такси, которое привозило его прямо к подъезду. Обратно в училище он наловчился просачиваться тоже мимо глаз патруля, выскальзывая из подъезда не на улицу, а в переулок, в котором отродясь не бывало патрулей, а оттуда уже окольными путями добираясь до училища. Словом, все шло своим чередом, Арсений, как и все курсанты, набирался жизненного опыта, и на втором курсе понемногу начал забывать о мрачных временах первого курса. У него появилась девушка, которая жила в Стрелке и у которой он хранил комплект гражданской одежды, периодически выбираясь в ней то на пляж, то в кино в Камыши, а то и в центр города просто погулять. Девушку звали Надя, она тоже была из офицерской семьи и являлась настоящей дочерью своего города, а потому прекрасно разбиралась в чрезмерно строгих городских порядках флотской столицы. Познакомились они случайно, и, как ни странно, в Москве, куда Арсений отправился в свой самый первый летний курсантский отпуск, и сошлись как-то сразу, без многомесячных ухаживаний и целомудренных прогулок под ручку по Приморскому бульвару. Они как-то сразу понравились друг другу и к середине второго курса Арсений сделал Наде предложение, от которого она не смогла отказаться. Свадьбу на общем семейном совете назначили на лето, как раз на отпуск Арсения, и оба семейства погрузились в подготовительный процесс к этому важнейшему мероприятию. Роспись была намечена в Доме культуры рыбака, насчет ресторана подсуетились родители Нади и заказали весь «Дельфин» напротив музея Херсонес, а второй день решили отпраздновать в тесном семейном кругу в квартире Пинчи на Северной стороне. Подошло лето, прошла сессия, которую Арсений, находившийся на душевном подъеме, сдал на одни пятерки, быстро пролетела практика и, наконец, начался отпуск, на середину которого была назначена свадьба. Потом подошел долгожданный день. Надя была восхитительна в подвенечном платье, Арсений, не отошедший от севастопольских традиций, мужественно смотрелся в отутюженной новенькой форме, родители умилялись и пускали слезу, а гости глотали слюну в предвкушении свадебного стола. Свадьба получилась. Погода не подвела и была тихой и солнечной, но не изнуряющее-душной. Застолье получилось очень душевным и веселым, без перепивших гостей, мелких ссор и мордобития. Первую брачную ночь молодожены провели в номере люкс гостиницы «Крым», откуда к обеду следующего дня их забрала машина и вокруг всей бухты доставила в дом Арсения, где их уже ждали гости и накрытый стол. И через два часа, когда переодевшийся в гражданскую одежду Арсений, потерявший бдительность от эйфории происходящего события, вышел с гостями перекурить во двор, его забрал патруль. Уже потом, позже, Арсений, проанализировав ситуацию, понял, что патруль целенаправленно ждал, когда он выйдет из дома во двор. Они ждали его на углу дома и, быстро подойдя, сразу подцепили под руки и повели к выходу из двора, где их уже ждала машина со стоящим рядом и довольно ухмыляющимся старшим мичманом Рудько. Как и положено жениху, на второй день Арсений был немного под хмельком, и, естественно, просто так сдаваться не стал. Все закончилось небольшой потасовкой, в процессе которой на горизонте показалась вторая патрульная группа, оттеснившая выскочивших гостей и родственников, пока первый патруль «паковал» Арсения. В итоге Арсений оказался в камере комендатуры, обвиненный в употреблении алкогольных напитков, нарушении формы одежды и драке с патрулем. Ему порвали всю одежду, разбили нос, но, судя по сбитым костяшкам правой руки, он и сам кому-то неплохо зарядил. Но вот медовый месяц молодоженов на этом закончился...
Из училища Арсения не выперли. Свою роль сыграло и то, что забрали его с собственной свадьбы, и авторитет погон его и Надиного отца тоже, и то, что он был в отпуске, и то, что учился на отлично, и наверное, еще много другое. Но вот медового месяца у него не было. Ему дали десять суток ареста, и, не дав даже заехать домой, отправили в училище, где, оперативно переодев в форму и собрав положенный набор арестанта, отослали на гарнизонную гауптвахту. Он видел жену только минут пятнадцать, пока шел из Голландии на Графскую на рейсовом катере, а в следующий раз они повстречались только через две недели, когда она приехала к нему в училище на присягу нового набора. Отсидел он не десять дней, а пятнадцать, получив непонятно за что пять суток дополнительного ареста от начальника гауптвахты. Потом его еще месяца два в виде наказания и профилактики правонарушений не пускали в увольнение, и только лишь в конце октября Арсений «воссоединился» со своей второй законной половиной в полном объеме. Только тогда Арсений, наконец, узнал, что когда-то давно его отец поставил на место чрезмерно наглого молодого мичманенка, волей судьбы через много лет ставшего его соседом и заодно комендантским служакой, и, судя по всему, запомнившему и затаившему обиду. Для того, чтобы испортить жизнь капитану 1 ранга, силенок у него было маловато, вот он, видимо, и решил отыграться на сыне, что у него получилось великолепно. И вот с тех пор Арсений Пинча грезил о мести. Он подошел к этому вопросу фундаментально. В личное время поднял огромный пласт книг по терроризму, почитал Савинкова, воспоминания старых большевиков, полистал Ясера Арафата. Но все это было слишком радикально...
Идея пришла в голову Арсения на стажировке. Он не хотел устраивать мордобоев с противогазами на лице, чтоб никто не узнал, отбрасывал всякие трудоёмкие варианты с ввариванием в отопительные батареи Рудько ломов, и отклонял крестьянские затеи с коровьими кучками у двери. Он хотел чего-то если не грандиозного, то уж запоминающегося как минимум. И то, что пришло ему в голову, было не то чтобы оригинально, просто давно забыто и в современном городе трудноосуществимо. Но, тем не менее, именно эта идея показалась Арсению достойной того, чтобы ее осуществить. Он вспомнил, что где-то читал, что лошадь не может спускаться вниз задом. То есть поднимается она вверх хорошо, да и спускается тоже довольно умело, но только тогда, когда она спускается мордой вперед. Рудько жил в соседнем доме ранней брежневской постройки на четвертом этаже с лестницами вполне широкими для прохода лошади, но узкими для того, чтобы ей развернуться. Так вот, Арсений задумал привести ночью лошадь в квартиру подлого мичмана. Одному осуществить такое грандиозное мероприятие ему было бы затруднительно, и как только план окончательно оформился в сознании, Пинча начал искать соратников, готовых вместе с ним сделать прощальную «козу» помощнику коменданта. Такие нашлись довольно быстро, причем в его же классе и в более чем достаточном количестве. Когда в группе заговорщиков было уже пять человек, Арсений прекратил вербовку и, взяв со всех обет молчания, начал широкомасштабную подготовку. Лошадь нашлась сравнительно быстро. Это была старая ломовая коняга, которую кто-то каждый вечер привязывал среди кустов у Учкарей, чтобы она самостоятельно пощипывала травку. Утром ее уводили, но план Арсения предусматривал проведение карательной акции где-то между 24.00 и 01.00, что подходило идеально, потому что вести оттуда до дома коня заняло бы минут двадцать, не больше. Затем Пинча несколько раз перепроверил адрес Рудько, чтобы не дай бог не перепутать и обидеть по ошибке ни в чем не повинных людей. И вот на второй день после защиты диплома, выждав до 23.00, «боевая группа» покинула училище на последнем автобусе в предвкушении предстоящего события.
В гараже отца Пинчи все переоделись в робы. Боевые номера предусмотрительно были спороты, да и с роб были удалены все написанные хлоркой фамилии и номера военных билетов. На головы предполагалось натянуть чулки, заранее выкраденные у жен и подруг. Затем группа разделилась. Двое отправились к дому Рудько. Густая крымская ночь уже легла на землю, и наблюдатели расположились в сквере напротив нужного подъезда, разлегшись в кустах, словно заправские партизаны в чащобах Полесья. Арсений со своим соседом по парте Володькой и своим старшиной класса Стасом легкими перебежками направились к Учкарям. Конь был на месте. Трудяга, лениво помахивая хвостом, щипала траву, привязанная недалеко от одинокого фонаря. Пока террористам везло. То ли из-за свежего ветра с моря, то ли просто волей случая, но ночных купальщиков, возвращающихся с пляжа, почти не наблюдалось, и заговорщики приступили к приручению коня. Коневодов среди будущих инженеров не нашлось. Но последовательный в подготовке Арсений на всякий случай изучил несколько околонаучных трудов, посвященных лошадям, и для себя уяснил одно. Лошади как и собаки любят сахар. И к ним сначала надо подлизаться. Поэтому Арсений нес с собой коробку сахара-рафинада, а Стас с Вовкой тащили кучу тряпья и веревок, взятых в гараже.
К коню первым шагнул Арсений, протягивая к губам старого скакуна ладонь с лежащими на них несколькими кусками сахара. Было немного страшновато. Лошадь, хоть и выглядела старой и апатичной, все-таки могла невзначай заехать копытом вполне прилично, чего не хотелось бы никому. Но трудовая коняга, почуяв сладкое, мягко слизнула сахар с ладони Пинчи, и как ему показалось, улыбнулась от удовольствия. Минут десять Арсений добросовестно скармливал животному сахар, не забывая гладить его по гриве и чесать холку. Видимо конь был не избалован таким вкусным вниманием, потому что когда Арсений дал сигнал ребятам приступать ко второй части, животное начало послушно поднимать ногу за ногой, не забывая поворачивать голову за очередным куском деликатеса. Еще минут за десять все четыре копыта скакуна были обернуты тряпьем и надежно завязаны веревками. Потом Стас вынул из пакета банку с краской, и через какое-то время на боку лошади красовалась лаконичная фраза «За всё, конь комендантский!!!» Настала пора выступать. На голове коня оказались шторы, которыми ему закрывали глаза во время работы. Арсений опустил их, отвязал коня и, вложив в рот очередной кусок сахара, потянул поводья. Конь слизнул его и послушно двинулся в ту сторону, куда его потянул Арсений. Теперь они неспешно двигались в направлении жилых домов, стараясь держаться темных мест. Стас шел метрах в тридцати впереди, проверяя дорогу на наличие прохожих, а Володя рядом, следя, чтобы с копыт не свалилось тряпье. Укутанные старыми свитерами и махровыми полотенцами копыта ступали совершенно бесшумно, на дороге практически не попадались люди, а если такое и случалось, то ребята на пару минут сворачивали в кусты, пропуская их, чтобы потом продолжить движение. Лошадь оказалась на редкость воспитанной и молчаливой, и ни разу за все время не подала громко голос, начиная негромко ржать только тогда, когда Арсений запаздывал с очередным куском сахара. Поглядывая на часы, Пинча видел, что на цель по времени они выходят идеально. Как правило, Рудько приезжал из комендатуры около часа ночи. А если точнее, между 00.30. и 00.45. Уазик привозил его к подъезду, высаживал и отправлялся обратно. Через минуту на четвертом этаже на кухне загорался свет, что было свидетельством того, что старший мичман уже дома, а его дородная супруга мчалась на кухню разогревать котлетки и прочую снедь своему благоверному. Ровно без десяти минут час «эскадрон» тормознул около дома помощника коменданта за углом в тени деревьев...
- Мужики, все нормально... Объект на месте. Приехал минут десять назад, сейчас с женой на кухне крутится...
Вынырнувший из темноты «партизан» азартно улыбнулся, блеснув в темноте зубами.
- Выходы на крышу проверили?
- Да... У Рудько открыт, да во всех подъездах открыты. В крайнем справа замок висел, правда, не закрытый, так я его снял... там, у лестницы положил...
Они закурили, молча подымили сигаретами в кулаки, чтобы никто не заметил огоньков.
- Ну, понеслось? Потом собираемся у моего гаража, а оттуда ко мне на дачу. По местам, мужики...
- Ни пуха...
- К чёрту!
В подъезд пошли тем же составом, что шли с Учкуевки, за исключением Стаса. Он присоединился к наблюдателям в сквере. Арсений все так же скармливал лошади сахар, а Володя шел сзади, помахивая толстенной веткой, выломанной по дороге. Покорная сладкоежка доверчиво ступала вперед, не выказывая ни малейшей тревоги. Арсений распахнул обе двери подъезда, заранее подготовленные ребятами, и потянул коня за собой. Это был критический момент. Хоть глаза лошади и были прикрыты шторками, она могла почувствовать возникающую вокруг тесноту и, не дай бог, заартачиться. Но видимо неслыханная щедрость поводыря, непрерывно подкидывающего в его рот сахар, расслабила животное и оно покорно вступило в подъезд, начав безропотно подниматься по ступеням. Идущий сзади Вова выключил свет. В подъезде было тихо. Люди спали, отдыхая перед завтрашним трудовым днем, и лишь где-то слышались случайные звуки текущей по трубам воды и голоса от еще работающих телевизоров. Теперь в этот бытовой шум добавился негромкий шелест и пофыркивание. Старая коняга как зачарованная спокойно и аккуратно шла за Арсением, слизывая сахар кусок за куском. Он миновали первый этаж, затем второй, третий. Перед площадкой четвертого этажа Арсений немного притормозил. Он набрал в ладонь побольше сахара, и, дав лошади его слизнуть, тихонько дернув за поводья, вывел ее мордой прямо к двери Рудько.
- Ну, готов?
Володя молча кивнул, быстрыми движениями ослабив веревки на ногах коня и приподняв руку с палкой.
- Поехали...
Арсений сунул лошади еще пару кусков сахар, осторожно приподнял шторки с ее глаз. В подъезде было темно и животное никак не прореагировало на произошедшее, продолжая флегматично хрустеть сахаром. Затем Пинча нажал на дверной звонок... Входную дверь своей квартиры старший мичман Рудько ни глазком, ни элементарной цепочкой не снабдил. Да и не особо тогда это было принято. Уже скинувший форму и дефилирующий по квартире в трусах и майке, старший мичман сначала раздраженным голосом поинтересовался, кто звонит, и не дожидаясь ответа, резко распахнул дверь, видимо полагая, что он опять нужен по неотложным комендантским трудам. И когда дверь распахнулась и яркий свет ослепил лошадь, Володя, стоявший сзади, со всей возможной силой врезал палкой по ее заднице и отскочил назад, чтобы ненароком не попасться под ее копыта. Бедное животное, уже больше часа получавшее только удовольствие, и вдруг неожиданно ослепленное, лишенное сладости, да еще и получившее по заду, встрепенулось и решительно двинулось на свет вглубь квартиры, отодвигая очумевшего и онемевшего мичмана. Через миг из квартиры раздался истошный женский визг, и вслед за ним обиженно-раздосадованное ржанье лошади. Володя, прикрывая лицо, скользнул наверх к Арсению, на прощанье врезав по скрывающемуся в коридоре квартиры крупу лошади еще раз. В квартире раздался грохот, и теперь уже истошный крик помощника коменданта:
- Ах ты... Бл...... аа.......!!!!
Ребята не стали дослушивать эту кантату мичманского отчаяния и рванули к лестнице на крышу. Через минуту они бежали по крыше между антенн, и скользнув в по лестнице, ведущей в крайний подъезд, уже через несколько мгновений, обогнув дом, присоединились к наблюдателям. Разворачивалось воистину феерическое действие, достойное кисти как минимум Глазунова. Где в вышине, искажаемое стенами, раздавалось непрерывное ржанье лошади. Это было уже не то добродушное фырканье довольного животного, это был крик старого разозленного боевого коня, громящего все вокруг в стремлении выбраться на свободу. Прямо таки дуэтом с конем слышался непрерывный женский визг, меняющий тональности и тембр, но не прекращающийся ни на минуту. Между ними вклинивались мощнейшие матюги, издаваемые мужским голосом, грохот и треск чего-то ломающегося, а нарастающим фоном всему начинали звучать возмущенные крики соседей из окон и в подъезде. Это «музыкальное шоу» сопровождалось еще и светомузыкой, которую создавали окна начавшие зажигаться широким фронтом, волнами света расходясь от «аварийной» квартиры.
Через пять минут, когда двор уже был ярко освещен и во двор на машине прибыл милицейский наряд, «мстители» отошли на еще одну заранее высмотренную и более безопасную смотровую площадку. Оттуда в бинокль двор и окна дома были как на ладони и, передавая друг другу бинокль, ребята продолжали наблюдать процесс. Скоро во двор пожаловала и комендантская служба с патрулем на борту, потом появились пожарники, еще одна машина милиции, скорая помощь, да и просто во двор группами прибывали люди из окрестных домов, разбуженные и поднятые из кроватей шумом, далеко разносившимся над мирно спящей Северной стороной. А конь видимо совершенно обезумел и разошелся не на шутку. Криков мичмана и его супруги слышно уже не было, а над ночным городом раздавалось лишь непрерывное лошадиное ржанье и треск мебели, ломающейся под мощными ударами освобожденных от тряпок копыт...
Они ушли через минут двадцать, посчитав, что ничего интересного уже не увидят. Переодевшись в форму и добравшись до дачи, спать они не легли, а выпили пару бутылок вина, утихомиривая разгулявшийся адреналин и со смехом обсуждая блестяще проведенную акцию возмездия. Утром они аккуратно присоединились к группе курсантов, ожидающих автобус в училище, где и узнали о ночном нападении на помощника коменданта, его квартиру и семью. По рассказам «очевидцев» поздно вечером группа хулиганов на конях ворвалась в жилище старшего мичмана, устроила погром в доме, отстегала того кнутами и чуть не изнасиловала его жену, попутно побив в доме все, что можно, начиная от посуды, заканчивая мебелью. «Мстители» охали и ахали, ехидно улыбаясь уголками губ. Уж они-то знали, как все было на самом деле, но судя по масштабам слухов, им надо было только помалкивать в тряпочку и деланно удивляться. Происшествие, как ни странно, не получило широкой официальной огласки, скорее всего, стараниями самого Рудько, опасавшегося стать посмешищем для всего города и флота. Доподлинно стало известно, что жена его еще много лет при виде лошади впадала в бесконтрольную панику, а сам он стал иногда слегка заикаться, правда, только при сильном волнении и только в ночное время. Старый конь был выведен из квартиры и дома только через два с половиной часа, когда нашли его хозяина, который, успокоив животное, тихо и мирно увел его обратно на вольные травы. Правда, за эти часы престарелый трудяга так добросовестно поработал копытами, что семейство Рудько два дня после этого выносило на свалку остатки мебели и вещей, и еще месяц квартировали у родственников, делая капитальный ремонт квартиры. Надо сказать, что «месть неизвестных» не особо убавила чрезмерной служебной прыти Рудько, но вот, как будто почувствовав, откуда повеяло ветром, он совершенно перестал посылать патрульные группы на свадьбы, в роддома и прочие юбилеи, словно поняв, что, наверное, перегнув палку в отношении чьей-то семейной жизни, получив взамен сильнейший удар по своей.
А лейтенант Арсений Пинча, возвращаясь после выпуска с супругой Надей домой и случайно встретив во дворе спешащего по своим, наверное, ремонтным делам старшего мичмана Рудько, расплылся в широчайшей улыбке, молодцевато отдал ему честь, и сделав пару шагов, неожиданно для Нади тихонько заржал, имитируя конский голос. Жена засмеялась, а Арсений, приобняв ее, повернулся и посмотрел назад. Рудько стоял и растерянно глядел на него с приоткрытым ртом, а в глазах у него как будто скакали лихие красные кавалеристы с шашками наголо...

Оценка - 1,90