МЕМУАР ОФИЦЕРСКОЙ ЖЕНЫ

Уже на третьем месяце жизни на станции Мирная я поняла, как местная популяция офицерских жен вычисляет вновь прибывших. Новенькие всегда ходят с дамскими сумочками. С риди-, прости, Господи, - кюлями. В которых лежат кошельки с бесполезными деньгами и бесполезные ключи от казенных квартир. И на каблуках, которыми они очень смешно ковыляют по разбитым дорогам там, где нет тротуаров (а их нет нигде), и царапают сухую пыльную землю там, где дорог тоже нет. А если дождь, новенькие ходят с беспомощными зонтиками и стоически сглатывают льющуюся по лицу воду пополам со слезами и соплями. Каждая новенькая, желая сделать приятное аборигенше, продающей молоко, делает комплимент его дешевизне, после чего на следующий же день цены на молочные продукты взлетают вдвое. Резиновые сапоги, плащ-палатки и «вы чо, охуели?» появляются позже.


В тот момент, когда мы, ошалевшие и заржавевшие от нескольких суток в поезде, скрипя суставами, выползли на аэродромные плиты, заменявшие перрон в пункте назначения, на станции Мирная не было НИ-ЧЕ-ГО. По нашу сторону поезда простиралась безжизненная степь, и единственным признаком цивилизации в ней был огрызок грунтовой дороги и ярко-синий щит «Счастливого пути», под которым дорога заканчивалась. А между тем Лехе следовало кому-то доложить о своем прибытии. Доложить о прибытии - это первое, что должен сделать офицер на новом месте службы. Потом уже можно пописать, умыться, побриться и т.д. Кстати, это хорошее правило - оно помогает не растеряться в незнакомой обстановке.
Поскольку в пустой степи наше прибытие, кажется, никого не интересовало, Леха снял фуражку и полез под вагон, надеясь на другой стороне найти кого-нибудь, кому можно доложиться.
Оставленная при багаже, некоторое время я рассеянно прислушивалась к нетрезвой болтовне проводников, потом поезд чихнул, свистнул и уехал, увезя их с собой, и я испугалась так, как никогда до этого. Потому что по другую сторону колеи ТОЖЕ ничего не было. Вообще ничего. Только огромная, выжженная солнцем и выдубленная ветром степь, стеклянное небо и полоумные кузнечики. Я сидела посередине всего этого со своим телевизором и ревела от мысли, что Леха, проползя под вагоном, влез в него с другой стороны и уехал дальше в Китай, выбросив меня, как ненужный чемодан. Я тогда не знала, что меня-то Леха еще может выбросить, но телевизор - никогда.
Потом уже, спустя два-три месяца, я обнаружила, что там была и станционная будка, и штаб дивизии в каком-то полукилометре от нее, и еще какие-то постройки, и даже люди. Оказалось, что с перрона из аэродромных плит их было прекрасно видно. Не знаю, где оно все пряталось в тот самый первый день. Чудеса маскировки.
Но настоящий офицер даже в арктических льдах найдет, Кому Доложить, и уже через полчаса появился и Леха, и грузовик с двумя военными, и нам сказали «Добро пожаловать», и пожали руки, и сказали, что очень рады и давно ждали.
- Моя жена, - сказал Леха и показал меня приехавшему за нами капитану. Капитан посмотрел на меня, как папуас на Миклухо-Маклая, и задал удивительный вопрос:
- Так вы что, тоже приехали?
- Ну да. Разве непохоже? - удивился Леха.
- Впервые вижу, - пробормотал капитан и поволок в кузов наши вещи.
Я, кстати, тоже видела его впервые, и меня это ничуть не удивляло.
Солдат за рулем тоже вел себя странно. Леха с капитаном телепались в кузове, а две главные драгоценности - меня и телевизор - определили в кабину, и я всю дорогу старалась произвести на бойчишку хорошее впечатление. Он молчал, иногда угукал и исподтишка косился на меня, как на спущенного с поводка носорога. И лишь много времени спустя до меня дошло, почему у встречавшего нас капитана был такой вид, словно он борется с желанием потрогать меня рукой и сказать «Ух ты!» Дело в том, что Настоящие Офицерские Жены НИКОГДА не едут в Дальний Гарнизон вместе с мужьями. В лучшем случае - через пару месяцев, после того, как он обживется-осмотрится-устроится. Но чаще все же никогда.


Потом было офицерское общежитие, где мы были единственными постояльцами, если не считать тараканов. Впрочем, тараканы были не постояльцами, а скорее законными хозяевами. Они сидели на стенах, сложив лапки, ревностно следили за нашими действиями, и казалось, что они обмениваются критическими замечаниями.
А потом началась какая-то фантасмагория, и я до сих пор не уверена, что все это мне не приснилось в дорожной усталости. Пришли два мужика в штатском, пьяные и веселые, попытались ввалиться в нашу комнату, но застряли в двери и оттуда начали орать, что они тоже офицеры, тоже ротные и тоже саперы, что один из них вот-вот уезжает отсюда ко всем ебеням, а Леха приехал на его место, и что вот сейчас они празднуют у него дома этих самых ебеней, и надо немедленно отпраздновать и Лехин приезд, потому что если бы Леха не приехал, то хрен бы он отсюда вырвался, и короче, ребята, собирайтесь, пошли к нам, потому что там уже сидит толпа человек в двадцать, которая ждет только вас, и выпивки у них залейся, но если у вас есть, то тоже возьмите. У нас было. Мы взяли и пошли. Шатаясь от усталости и поддерживая друг друга на поворотах.
Толпа из двадцати человек встречала Леху овациями, а меня - тем же тихим и недоверчивым изумлением, которое я поняла впоследствии. В тот вечер я подумала просто, что они залюбовались. Но мне это было уже по фигу. Масса незнакомых людей, в центре внимания которых мы вдруг оказались, орала, наливала, чокалась, хлопала по плечам и лезла обниматься. Я не запомнила ни имен, ни лиц, ни званий. Запомнила только, что через неделю, сдав дела, хозяин этой квартиры уедет к ебеням, и она станет нашей, в доказательство чего нам тут же передали запасной комплект ключей. Местонахождение квартиры я тоже не запомнила, но от ключей не отказалась.

В тот же вечер я имела удовольствие прокатиться на мотоцикле с коляской по пересеченной местности. Водитель, наш будущий сосед-старлей, был пьян, сидел, как мне казалось, спиной к рулю и все время размахивал руками, показывая нам местные достопримечательности. Достопримечательностей мы не разглядели, потому что ночь была безлунна, а у мотоцикла не горели фары.
Кроме нас с Лехой на мотоцикле стояли и висели еще человека четыре, которым вообще не надо было никуда ехать - им просто захотелось нас проводить.
Всю ночь я ехала в поезде, который свистел, визжал и плевался коньячным паром.

Вскоре мы переехали из общежития в тот самый ДОС. Если кто не знает, ДОС - это Дом Офицерского Состава. И от обычных домов от отличается так же, как и Офицерский Состав от обычных людей, даже если выглядит простой пятиэтажкой. Вот хотя бы номер. Знаете, какой у нашего ДОСа был номер? Нет, названия улицы не было. Там вообще не было ни одной улицы. А ДОС был N 988. Еще там были ДОСы N 745, 621, а номера четырех других я уже не помню. Конечно, выговаривать такие сложные номера на морозе было сложно, поэтому все дома имели клички. Наш,например, назывался Горбатым. Он стоял на пригорочке, и три первых подъезда были на этаж выше четвертого и пятого. Еще там был Копченый, получивший свое прозвище из-за пожара в начале семидесятых, был Зеленый и был еще один, который все называли уважительно по имени-отчеству - Дом, Где Живет Комдив. Этот был элитным - там электричество отключали только два раза в сутки.

Вскоре после нашего новоселья Леха впервые проявил себя как добытчик. Он принес домой две бутылки портвейна в целлофановом пакете. Т.е. в пакете не две бутылки, а только их содержимое. Потому что у Лехи не было пустой тары для обмена. Тара была на вес золота. Впрочем, перелить портвейн из бутылки в пакет - дело нехитрое. Гораздо сложнее его потом из этого пакета наливать в посуду для непосредственного употребления. Особенно когда этой посуды нет. Дело в том, что мы с Лехой, как я уже говорила, ехали в Забайкалье налегке, в полной уверенности, что весь жизненно необходимый хозяйственный минимум сможем приобрести на месте. Хренушки!!! Я тогда просто не знала, что такое НАСТОЯЩИЙ минимум. Это когда в магазине - три полки мышеловок, полка фотоальбомов в роскошных кожаных переплетах и хрустальные вазы, которые не продаются, потому что дефицит. А в квартире... Однако про квартиру потом. В общем, на тот момент, когда удача улыбнулась нам портвейном, у нас из посуды имелся только полуторалитровый эмалированный ковш (тарелку мы купили уже позже). Из него мы и пили по очереди. Один пил, а другой в это время держал пакет и зажимал пальцами маленькую дырочку, которую мы прорезали в нижнем углу, чтобы проще было наливать. Потом менялись местами.

Таки собственно о квартире... В общем, ничего примечательного. Четвертый этаж, кухня, раздельный санузел и длинная, узкая комната-кишка. Кухня была большая, а в комнату вела двустворчатая стеклянная дверь, поэтому, когда я рассмотрела квартиру при дневном свете и с трезвых глаз, она мне сразу понравилась. В кухне помимо четырехконфорочной электрической плиты, с которой я так и не нашла общего языка, имелась школьная парта, сколоченный прежними хозяевами рабочий стол, похожий на гигантский посылочный ящик, занавешенный шторкой (шторку, правда, они сняли и увезли), и огромный глубокий противень из нержавейки. Противень был до краев забит окурками - бывший хозяин квартиры праздновал свою «отвальную» больше недели, и выносить мусор ему было некогда. Всю остальную мебель мы добывали собственными силами. Из шести казарменных табуреток, нескольких необрезных досок и борцовского мата Леха соорудил двуспальную кровать. Из подобранной у помойки шкафной дверцы и четырех украденных у аборигенов поленьев - журнальный столик. В качестве письменного стола была притащена не какая-то там школьная парта на железных ногах, а настоящая - из батальонного учебного класса. Когда мне было скучно, я изучала автографы, вырезанные на ее суровой деревянной поверхности, и пыталась представить, чем сейчас занимаются их авторы. Особенно те, которые «ДМБ-63»...

Спустя два месяца мои родители все-таки прислали нам контейнер. Им кто-то из знакомых сказал, что военная семья без контейнера - и не семья вовсе, а так, недоразумение. Как балерина на лесоповале. Таким образом наше хозяйство пополнилось двумя школьными книжными шкафами и холодильником. Оно вообще много чем пополнилось - даже веником, потому что в контейнере оставалось свободное место, но шкафы и холодильник были наиболее крупными предметами. Холодильник, правда переезда не вынес, и где-то на полпути испустил свой фреоновый дух. До следующего лета мы его использовали в качестве шкафа, а потом обменяли на китайскую кожаную куртку у соседей. Соседи, - капитан Толян и старлей Юрка, - как раз собирались открывать в Мирной бар, и сломанный холодильник им был нужен до зарезу. Пустые пивные банки им тоже были нужны, и их мы отдали просто так, без обмена. Что-то нам подсказывало, что до следующего Нового года мы на станции уже не дотянем, и украшать этими банками елку нам больше не придется.
Еще через какое-то время Леха обзавелся велосипедом. Это, конечно, было не так круто, как мотоцикл с коляской (мотоциклов на станции было всего штук пять, и их владельцы были заносчивы и пренебрежительны), но для начинающего ротного - все равно что папин автомобиль для 17-летнего оболтуса.
Ближе к зиме в ходе дефицитно-распределительной кампании в батальоне Леха вытянул счастливый лотерейный билет - немецкий бюстгальтер и три куриных яйца. Яйца с презрением отверг в пользу коллектива, потому что я уже работала в военторге, а талон на немецкий бюстгальтер обменял на талон на стиральную машину. Узнав об этом, я его забранила совсем как старуха старика за золотую рыбку. «Лифчик ты и сама себе связать можешь, - отрубил Леха, - А стиральную машину я сам не сделаю». С тех пор я с Лехиной логикой больше не состязаюсь. Машину, правда, Леха немного помял по дороге из магазина - он ехал на ней с ледяной горки и не успел увернуться от ухаба. К слову: в те времена отечественная бытовая техника была не в пример надежнее нынешней импортной. В нашу трепетную «Занусси», например, Лехин бушлат даже не умещается, а вот то конверсионное недоразумение с вертикальным взле... загрузкой даже после аварии на ледяной горке играючи не только стирало бушлаты, но даже мыло посуду (тоже Лехино ноу-хау). А швейная машина «Чайка», привезенная мне моими родителями, имела движок от истребителя и могла шить брезент, войлок и тонкую фанеру. И не ломалась, даже когда я молотком выбивала иглу из гнезда. Вообще-то мои родители приезжали к нам не столько ради того, чтобы привезти швейную машину, сколько ради того, чтобы прокатиться. Они тоже приехали поездом, причем в СВ, успев по дороге даже покутить в Чите у папиного одноклассника. За те три дня, что они у нас гостили, мой папа успел открыть мне глаза на ту сторону жизни, о которой я даже не подозревала. Как-то в моем сознании очень быстро закрепилось, что продукты бывают только в пайках, по талонам или по военторговскому блату. Папа же, блуждая по гарнизону в поисках «чего-нибудь и закуски» забрел в местный военный супермаркет и увидел в витрине Мясо, которого в Москве в тот период уже не было. Сезон прошел.
- Что это? - спросил папа.
- Баранина. Разве не видите? - ответила Машка Скрытникова, с которой мы еще не успели подружиться, и которая, конечно, не знала, что за мужик стоит перед ней.
- И что, продается? - удивился папа.
- А на хуя она тут, по-вашему, лежит? - Машка тоже удивилась, потому что ей никогда раньше таких вопросов не задавали.
- И что, можно купить? - не отставал папа.
- Деньги есть - покупайте.
- А сколько можно?
- Сколько нужно - столько и можно.
- Что, вот прямо так можно купить?
- Нет, бля, через жопу правой ногой, - рассердилась Машка, - Мущщина, не морочьте мне голову, я замужем.
Потрясенный неосязаемой связью между бараньей тушей и Машкиным мужем, папа тут же купил баранины на все деньги, заныканные на пиво, и в тот же вечер безжалостно развенчал мой миф о том, что в мирненских магазинах пища вообще не продается. Этот миф я придумала, чтобы достойно прикрыть от окружающих свою неприязнь к электрической плите и к кухонному труду как таковому.
Еще родители сделали перестановку мебели. Они были большими любителями этого дела.
Не успели мы после их отъезда вернуть наши нехитрые мебеля в прежнюю диспозицию, к нам нагрянул Лехин отец. Он тоже сделал перестановку, поставив один книжный шкаф вверх ногами, а другой - горизонтально, плюс к этому соорудил угловую полочку под телевизор. Он сказал, что смотреть телевизор, лежа на нарах и переключая программы большим пальцем ноги вредно для зрения. Полочка была слаба здоровьем, то и дело норовила телевизор уронить, и ей пришлось приделать костыль - лыжную палку. Чтобы вторая лыжная палка не пропадала без дела, Лехин отец отодвинул вертикальный шкаф на метр от стены, положил на него палку одним концом, а другим - на стоящий неподалеку холодильник, и заявил: «А занавесочку сама повесишь»... Оказалось, это такая кладовка для разных вещей...
Однако хватит ностальгировать. Что любопытно - эта ободранная, несуразная, не своя квартира с нищенской казенной обстановкой до сих пор кажется мне лучшим домом из всех, в которых я когда-либо жила. Хотя бы потому, что это единственное в моей жизни жилье, из окна которого был виден горизонт.

А вообще я вам так скажу: в гарнизоне жить можно. Жить можно везде, где живут люди. Даже если кажется, что это вообще не жизнь.

Главное - не забывать мудрые слова Карлсона, который живет на крыше: «Если человеку мешает жить только ореховая скорлупа, попавшая в ботинок, он может считать себя счастливым».

«Полк, равняйсь, смирно, к торжественному маршу...» слова, зазвучавшие со стороны трибуны, вдруг на полуслове замерли, и последовала роковая фраза: «Это чье?» Со стороны клуба, через плац, не замечая построенный на развод полк, шел в сторону столовой наш Митя с чайником в руках. Митя был холодным каптером. Призвавшись почти год назад, он как-то сразу резко и профессионально стал болеть. Кое-как пережив КМБ и придя в роту, он получил в руки оружие настоящего мужчины - ПКМН, с запасным стволом, ночным прицелом и коробками с лентами, с ужасом думая, что есть где-то на складе еще и станок. Видимо, это его доконало окончательно, и, приняв присягу, он сумел лечь в госпиталь на операцию с каким-то страшным диагнозом и пропал. Вспоминали его только на вечерней поверке.
Зимой, по истечении нескольких месяцев, он вернулся. Когда произошло это знаменательное событие, рота была на стрельбах и, дыша, как поется в песне, здоровьем и бодростью, ввалилась в расположение глубокой ночью, гремя оружием и снаряжением. Кто-то с удивлением заметил вжавшегося в угол бойца, одетого совсем не по сезону в х/б и пилотку, и произнес фразу: «Митя вернулся». Митя, имевший вид чистый и ухоженный, слегка недоуменно наблюдал за проявлением мощи и силы Советских ВС в лице нашей родной 2 мср. Появление его в расположении объяснялось банально просто, воин мог болеть непрерывно не более строго определенного времени, далее он либо выздоравливал, либо комиссовывался. Мите грозило только первое и, смирившись с неизбежным, он был вынужден вернулся к своему родному ПКМН. Что было потом, можно коротко описать одной фразой: «Никто не хотел умирать». Первое же посещение стрельбища, расположенного от полка на расстоянии шести км, преодоленного из-за плохого настроения ротного не бодрым солдатским шагом, а бегом, судя по выражению его лица, чуть не стоило ему жизни, хотя к концу пути он нес только себя. Так бы все продолжалось и дальше, и Митя, глядишь, притерпелся бы к тяготам и лишениям и стал бы стойко их переносить наровне со всеми, да и пулемет забрали бы у него в конце концов, всегда находились достойные, но случилось ЧП, кто-то залез в нашу холодную каптерку, небольшой каменный сарайчик, в котором хранилась всяческая хозяйственная и шанцевая мелочь, не являвшаяся штатным снаряжением, но существенно облегчавшая жизнь на учениях и ПХР. И решили командиры на некоторое время выставлять у неё на ночь дневальных. Нетрудно догадаться, что добровольцем вызвался Митя, и так там и остался. Расчистил полку, свил себе гнездышко, благо, старых шинелей и бушлатов было достаточно. Притащили ему из парка старый танковый комбез для повседневного ношения, не май все-таки месяц, а после участия в массовках какого-то фильма уволокли со съемок танковый шлем военного образца, кожаный еще, и подарили Мите. Мужик нашел свое место в структуре ВС. Все ему нравилось. Жил по своему графику, ни на какие построения не ходил, питался в столовой самостоятельно и охранял и оборонял вверенный объект. Оружие даже какое-никакое имел - стреляную "Муху". Ротный смотрел на это сквозь пальцы, было окончание зимнего периода и шла сдача проверки, проще было Митю спрятать, чем выводить «в люди», благо, формально он числился в наряде.
И вот, наш Митя не спеша шел по плацу в сторону столовой, одетый в танковый комбинезон н-го периода носки, имея на голове танковый шлем образца 41 года, в валенках и с самодостаточной улыбкой на закопченном лице, покачивая пустым чайником в руках, совершенно не обращая внимания на построенный полк и вопрос КэПа.
Он был в нирване, ему все было по х..., он был счастлив, все у него было просто замечательно, его пулемет со всем навесным оборудованием в данный момент висел на чужой шее, но тут 3.14159здец подкрался незаметно.
Дальше все было грустно и однообразно, как все в ВС. Митя сам просрал свое счастье. Сначала было все объяснили комбату, комбат потом все довел до личного состава батальона, и персонально нашему ротному и так далее по команде от обратного до самого Мити непосредственно. Были назначены ответственные за уровень его физической и моральной подготовки и через некоторое время он стал практически неотличим от остального лс, периодически доставая нас воспоминаниями о своем житие в госпитале и холодной каптерке. Но пулеметчиком он остался до самого дембеля.

Москва, как много в этом звуке ...

Признаюсь вам сразу и без всяких оговорок - я, как всякий порядочный провинциал, не люблю Москву. Меня раздражает необходимость бывать там. И по служебной надобности и в силу странного устройства железнодорожной сети нашей необъятной Родины. Откуда и куда бы ты ни ехал, ты непременно проездом окажешься в Москве.
Я ненавижу Ленинградский вокзал, толпы деловито суетящихся мешочников с огромными клетчатыми баулами, бесконечные приставания - «сами-то мы не местные, ездили на присягу к сыну в Мурманск ...», наглые рожи вокзальной ментуры, дебильную попсу, несущуюся из всех киосков, торгующих всяким дерьмом, разнообразную вонь того, что какой-то придурок назвал едой ...
Я терпеть не могу московские улицы и прущую по ним невесть куда и зачем плохо одетую и еще хуже пахнущую (смесью пота, перегара и дешевой косметики) толпу, идиотски роскошное метро (вместо всех этих стекляшек и бранзулеток лучше бы кондиционирование сделали) с почему-то всегда закрытой половиной дверей на входах и выходах, эти ужасные рынки, забитые ларьками подземные переходы, бензиновую гарь, которая здесь считается воздухом, манеру вождения московских водил, заставляющую усомниться в собственном убеждении относительно полезности личного оружия, пробки на дорогах, укрепляющие эти сомнения...
Мне очень не нравится бывать в московских конторах, где никогда не найдешь на месте нужного тебе клерка, а если он случайно окажется на месте, то это обязательно не тот, кто тебе нужен. Когда же ты, проявив нечеловеческое упорство, нужного клерка найдешь, то все равно ничего не решишь, потому как нету клерка, что сидит над этим, а без него ... и так до бесконечности.
Очень тоскливо шататься без дела по пыльным московским улицам в тягомотном промежутке между завершением работы и отправлением поезда, еще тоскливее дожидаться этого поезда на вокзале. И еще, ну почему у этого чертова поезда такие квадратные колеса, что стук их слышишь в собственной голове еще сутки?
Нет, ну не все так безнадежно, бывают и светлые минуты. Хороший обед в приличном ресторане с приветливой обслугой по совершенно приемлемой цене, та же горячо любимая мной пицца, безумно вкусная и недорогая.
Масса забавных впечатлений и наблюдений на московских улицах. Ну скажите, где, в каком еще городе мира можно встретить на улице бомжа в смокинге с соответствующей рубахой (пластрон кажется называется, бабочку он где-то посеял)? Где, я вас спрашиваю? А вот я видел. Где еще вы увидите как солидного вида джентльмен, или даже скорей господин в недешевом костюме, галстуке и при пОртфеле, важно шествующий по улице Тверской, вдруг зажимает большим пальцем ноздрю, а из другой вышибает на асфальт сопли? А как замечательно бывает, сделав все дела, просто бездумно посидеть на лавочке в Александровском саду с бутылочкой пива, наблюдая за японскими туристами, велосипедистами, выделывающими занятные кренделя, девченками с голыми, посиневшими от нелетней нынешней погоды, пузиками.
А эти ребята с коробками - здравствуйте, наша фирма проводит рекламную акцию... Пятнадцать минут делаешь вид, что клюнул на это разводилово, а потом в благодарность за спектакль предлагаешь актеру сигаретку. И слышали бы вы это печальное - не курю! Нет, Москва еще и очень забавный город, иногда она здорово веселит человека.
И все-таки я ее определенно не люблю. Вот только почему-то после двух-трех недель, проведенных дома, начинаешь ощущать какую-то неопределенную тоску и неуютность. А по истечении бескомандировочного месяца задумчиво говоришь, обращаясь к монитору: «Что-то я давно в Москву не ездил...»