РОКИРОВКА В ДЛИННУЮ СТОРОНУ

Ночью в пустыне пронзительно холодно. Если забраться в дежурный БТР и посмотреть в прибор ночного видения, то на экране будут видны две зеленые полосы: сверху, посветлей - небо, снизу, потемней - песок. И все. Змеи, ящерицы, ядовитые насекомые и прочая убогая и злобная живность остывают вместе с песком и ночью впадают в оцепенение. Иначе им нельзя: тот, кто выделяется, в пустыне не выживает.
Зато утром, когда из-за горизонта выкатывается шар цвета расплавленного чугуна, включается гигантская духовка и с тупостью и безжалостностью древнего, могучего механизма начинает извергать миллионы кубометров раскаленного, смешанного с песком воздуха. Камни не выдерживают и распадаются в серый, похожий на наждачный порошок, песок. Из него и состоит пустыня.
Сорок лет назад в пустыню пришли люди и построили аэродром. Я даже боюсь себе представить, чего стоило это строительство, но боевые возможности тогдашних бомбардировщиков не позволили выбрать другое место. Конечно, сначала нашли воду. Глубоко под песками лежит озеро, вода в нем скверная, солоноватая, но это - вода. Без воды в пустыне не прожить ни человеку, ни черепахе, ни даже змее, хотя змеи, вроде бы, не пьют.
Я сижу в пустой квартире и в сотый раз листаю путеводитель по Москве. Я нашел его в заброшенной гарнизонной библиотеке. Названия московских районов и улиц звучат, как нежная струнная музыка: Разгуляй, пруд Ключики, Сокольники, Лосиный остров.... В военном городке, затерянном в пустыне, прозрачная московская осень кажется сном, который утром изо всех сил пытаешься удержать в памяти, а он тает, как льдинка и исчезает.
Городок умирает. Раньше гарнизон утопал в зелени, о деревьях и цветах заботились школьники, у каждой клумбы были свои маленькие хозяева. Теперь цветы засохли, клумбы вытоптаны, а деревья пущены местным населением на дрова. Дома офицерского состава по большей части заброшены, туда вселились аборигены, жарят на паркете мясо, от чего выгорают целые подъезды. На белых стенах издалека видны черные хвосты копоти.
Жилые квартиры можно определить по кондиционерам на окнах. Кондиционер здесь - громадная ценность, его не купить ни за какие деньги. Старенькие "бакинцы" гремят и лязгают, но в комнате с кондиционером все-таки можно жить.
Любой офицер, приезжающий в наш гарнизон, проходит три стадии.
Сначала он пытается стойко бороться с жарой, пылью и захолустным существованием, ведь он знал, куда едет, и ему неловко жаловаться. Потом пустыня начинает брать свое. Человек становится вспыльчивым, раздражительным, ему все не так. Начинаются тяжелые пьянки, походы по местным, считанным по пальцам одной руки, разведенкам. Потом обостряются все хронические болячки или появляются новые. У многих, приехавших здоровыми и веселыми людьми, начинает болеть сердце. Это самый тяжелый период. Потом... потом человек или ломается и уезжает или остается... как я.
Я здесь уже четыре года, два срока. На прошлой неделе прибыл мой заменщик, скоро я сдам ему дела и уеду отсюда навсегда. Потом будет госпиталь в Сокольниках и пенсия.
Сегодня - мое последнее дежурство. Нет, неправильно, нельзя говорить - последнее, примета плохая. Крайнее. Командир приказал заступить оперативным дежурным. Вообще-то инженерам оперативными ходить не положено, но людей не хватает, и на утвержденный график нарядов давно уже никто не обращает внимания. Наряд каждый день собирают из тех, кто под руками и более-менее свободен.
Командир сказал: "Заступишь сегодня крайний раз, а я вечером тебя навещу". Интересно, чего ему надо? Впрочем, удивляться жарко. Придет, расскажет. А может, и не придет.
И вот, я сижу на "Вышке" и бесцельно смотрю по сторонам. Впрочем, глаза можно закрыть. Все и так давно знакомо. Справа - выноса РСП, радиостанция и стол метеоролога. Слева - ободранный холодильник "Чинар", пара кресел, снятых с самолета, и столик. На столике - фарфоровый чайник, расписанный подсолнухами, пиалы и коробка с французским шипучим аспирином. Его мы пьем вместо газировки. Линолеум у входа протерт и видны серые доски, дыра аккуратно обита гвоздями, чтобы не рвалось дальше.
Передо мной пульт с громкими связями, телефонный коммутатор и бинокль. Бинокль прикреплен к пульту стальным тросиком, чтобы местные не попятили. Сейчас бинокль не нужен - полетов нет, бетонное покрытие прокалено бешеным солнцем до белизны верблюжьих костей, гудрон в термостыках плит не держится, течет, его заменили какой-то синтетикой. Слева на стоянке тихо плавятся пара транспортников и оранжевый вертолет ПСС, справа - позиция эскадрильи истребителей-перехватчиков. Там тоже пусто, даже часовой куда-то спрятался. А напротив КДП стоят еще четыре самолета с зачехленными кабинами, громадные, серебристые, на высоченных шасси, "стратеги" Ту-95МС. Почему-то их не успели перегнать в Россию, а теперь - поздно, мы на территории чужого государства. Новые хозяева неожиданно заявили, что эти Ту-95 должны заложить фундамент военно-воздушных сил суверенного государства. Россия с этим вяло не соглашается, переговоры, как хронический насморк, то обостряются, то надолго затихают.
Острый приступ военного строительства у новых хозяев, впрочем, закончился довольно быстро. На территории советской авиабазы появился суверенный штабной барак с невразумительным флагом перед входом, с утра в этом штабе кто-то появлялся, но после обеда здание пустело, личный состав убывал в неизвестном направлении, оставляя после себя неистребимую вонь немытых тел и перегара. Штаб оставался под охраной какого-то бушмена, который каждый вечер, обкурившись, выл на Луну свои бушменские песни, обняв автомат и по-хасидски раскачиваясь. Никакими авиационными вопросами эти граждане не интересовались и к самолетам ни разу не подходили.
Вскоре, однако, среди характерных пустынных физиономий замелькала одна вполне европейская. Ее обладатель старался выглядеть как можно более незаметным, но, шляясь по аэродрому, как-то невзначай подбирался к стоянке "стратегов" все ближе и ближе. Особист, заметив англо-саксонского негодяя, почувствовал приближение настоящей оперативной работы, прекратил пить до обеда и поклялся на походном бюстике Дзержинского его извести. Немедленно был составлен план изведения, который помолодевший от возбуждения и трезвости контрик поволок на утверждение командиру.
Вникнув в суть дела, командир, однако, решил по-своему. Он вызвал начальника штаба и приказал взять стоянки под круглосуточную охрану офицерским караулом с участием летных экипажей. Представляя скандал, который по этому поводу учинит летно-подъемный состав, НШ поплелся составлять график нарядов. Пилоты, однако, отнеслись к решению командира с неожиданным энтузиазмом. Зайдя как-то в класс предполетной подготовки, НШ был потрясен редким зрелищем: летные экипажи проверяли друг друга на знание обязанностей часового, заглядывая в книжечки УГ и КС, а штурмана вычерчивали на миллиметровке схемы постов и с нехорошим блеском в глазах прикидывали зоны кинжального огня.
За право заступить в первый караул и, возможно, грохнуть супостата, сражались, как за бесплатную путевку в Сочи. Империалисту, однако, оказался не чужд инстинкт самосохранения, потому что на аэродроме его больше никто не видел.
Солнце валится за капониры, быстро темнеет. Ночной ветерок посвистывает в антеннах, шуршит песком по стеклам. Здание КДП, остывая, потрескивает, поскрипывает, иногда, особенно спросонья, кажется, что по коридору кто-то ходит.
На магистральной рулежке появляется командирский УАЗик. Значит, все-таки решил приехать. Внизу щелкает кодовый замок.
- Товарищ командир, за время моего...
Командир кивает, не дослушав, и усаживается в кресло. Достает из портфеля пакет с бутербродами и термос.
Второй час мы играем в шахматы. Мои таланты ограничиваются умением переставлять фигуры, командир тоже далеко не Ботвинник, но старательно двигает фигуры, делая вид, что зашел на КДП случайно. Я, как положено дисциплинированному офицеру, делаю вид, что в это верю. Моему сопернику нужно делать рокировку, и он старательно обдумывает позицию. Впрочем, подозреваю, что он просто забыл, куда нужно ставить фигуры. Наконец, пытливый ум командира находит решение: как бы невзначай он смотрит на часы (в двенадцатый раз, я считал), отодвигает доску и говорит:
- Позвони связистам, пусть включаются, скажи, ждем гостей.
Кто бы сомневался...
Сонный дежурный связистов повторяет команду и через десять минут аэродром освещается. Командир включает выносные индикаторы РСП и, подтащив кресло, усаживается руководить посадкой. Вскоре на оранжевых индикаторах появляется засечка и медленно ползет вдоль черной линии безопасной глиссады, а еще через пару минут тяжелый Ил-76 аккуратно притирается к бетонке и катится в сторону КДП.
- Я на стоянку, - говорит командир.
Через четверть часа он возвращается в сопровождении троих незнакомых офицеров в летно-техническом обмундировании.
- Этой ночью, - говорит командир, - руководить будут они. А ты сиди рядом, и если что непонятно - поможешь.
Вновь прибывшим моя помощь не требуется. Старший усаживается на место руководителя полетов, а остальные, пошептавшись, уходят. На стоянке начинается какая-то осмысленная суета. Со "стратегов" стаскивают чехлы, что-то делают под фюзеляжами, со стороны автопарка появляются заправщики, "воздушки" и тягачи.
И тут до меня доходит: "Предполетная". Все-таки решили перегнать машины на Большую Землю, вот и славно!
Светает. Я дремлю в кресле, старший - по-прежнему на месте РП. По-моему, он и не вставал ни разу. В комнату входит один из офицеров.
- Товарищ ген... гм... Алексей Петрович, у первого борта готовность "Ч" минус пятнадцать. Остальные - по графику.
- Добро, - спокойно отвечает Алексей Петрович, - взлет самостоятельно, по готовности, в эфир не выходим, - и опять поворачивается к окну.
Через полчаса первая "Тушка", легко разбежавшись, растворяется в розовеющем небе. За ним вторая. И третья.
Проводив глазами последний бомбардировщик, старший оборачивается к нашему командиру, который уже успел вернуться на КДП:
- Ну что, пора и нам... не провожай. Дальше действуешь, как договорились. Вопросы?
- Никак нет, все ясно.
- Добро. И своих сориентируй, что базу будем закрывать. Нечего тут...
Гости быстро грузят оборудование в транспортник, короткое построение - и посадка. Заполошный рев турбин "семьдесят шестого" быстро стихает, на непривычно пустые стоянки вползает тишина.
- Ну, - говорит командир, - с этим разобрались. Теперь вот что. Завтра сюда, конечно, прибежит этот... Табаки, шум поднимет. С ним поступим так...
Шакал Табаки или просто Табаки считается "офицером по связи" с российским командованием, а, на самом деле, просто шпионит за нами. Свою кличку он получил за привычку жевать табак, общую мерзость характера и манеру разговаривать со старшими по званию, слегка приседая и скалясь золотыми зубами. Впрочем, в каком чине был сам Табаки, не мог разобрать даже особист. На его погонах красовались скрещенные сабли почти в натуральную величину, а на камуфляже он носил аксельбант.
Остаток ночи прошел спокойно, а утром мы с громадным удовольствием наблюдали, как Шакал Табаки, размахивая пузом и поливая бетонку потом, нелепой рысью бежит к КДП.
- Г-х-де самолеты?!!! - выдохнул он, едва взобравшись на вышку.
- Улетели, - невозмутимо ответил командир.
- Как улетели?!! - похолодел Табаки, чувствуя, как на его жирной шее затягивается петля ответственности.
Командир, используя жестикуляцию истребителей, показал, как.
- Зач-х-ем?!!
- Учения....
Трясущимися руками Табаки выхватил из кармана рацию и заголосил в нее. Рация в ответ что-то буркнула и смолкла.
- Приказываю самолеты срочно вернуть! - перевел обнаглевший от страха Табаки.
- Хорошо, - ответил командир, - я свяжусь с "Заветным".
- Я буду ждать здесь! - сообщил Шакал и плюхнулся в ближайшее кресло.
- В курилке - поправил я, - у нас сейчас совещание. Секретное.
Табаки прожег меня взглядом поросячьих глазок, но послушно отправился вниз и уселся в беседке.
- Не уйдет он, товарищ командир, - сказал я, выглянув в окно.
- Уйдет, никуда не денется, уже недолго, - взглянул на часы командир, - у тебя почитать ничего нет?
- Нет... разве что наставление по ИАС, настольная книга, можно сказать. Хотите?
- Ты что, инженер, опух? Сам его читай!
Командир подошел к окну, уперся лбом в горячее стекло и с отвращением отдернул голову. На стекле остался мокрый след.
- Достала жара.... Запроси-ка "Заветный", взлетели наши борта?
- Говорят, взлетели... Товарищ командир, а они что же, обратно...?
- Естественно, - холодно ответил командир, - а куда же еще? Обманывать хозяев, можно сказать, воровать у них из-под носа самолеты - некрасиво.
Теперь я уже окончательно перестал что-либо понимать. Может, правда учения?
Через час я уже слышал по радио веселую перебранку между экипажами, каждый из которых норовил сесть раньше других, а через полтора первый бомбардировщик со знакомым бортовым номером катился по рулежке. Однако что-то было не так. Я потянулся за биноклем и поймал на себе внимательный взгляд командира. Наведя бинокль по глазам, я пригляделся и...
- Так ведь это не МС-ки! А бортовые - наши... Странно...
- Ясное дело не МС-ки, - усмехнулся командир, - это "К", им, должно быть, уж лет по тридцать. Когда их в строй вводили, все помойки ограбили, запчасти искали. Боялись, не долетят. Но все по-честному. Четыре ушло, четыре пришло!
- А вдруг, заметят?
- Кто, Табаки, или эти, обкуренные? - командир кивнул в сторону суверенного барака. - Вот ты, инженер полка, и то не сразу подмену заметил, и никому об этом не скажешь, верно? И никто не скажет. Кстати, я тебе еще не говорил? Ты сегодня сдаешь дела, а завтра в ночь улетаешь на Большую землю, будет борт. Документы готовы, заберешь в строевом. Собраться успеешь?
Я киваю. Собирать мне почти нечего...

МАКСИМЫЧ

Говорят, что дедовщина - это плохо. Но это как посмотреть... Некоторые призывают с ней бороться. Но как с ней можно бороться, если она вездесуща, как воздух. Почему-то все борцы замечают только казарменную дедовщину, и не хотят замечать детсадовской, пэтэушной, заводской. В любой стройбригаде кто побежит за пивом? Дед или, все-таки молодой?
В среде офицеров-прапорщиков, естественно, есть свои деды, в прямом и переносном смысле. Везде им почет и уважение... Например, офицер, прослуживший в звании капитана более десяти лет, получает почетное звание «капитаниссимус». Такого «карьериста» никто из командования не обижает, а если он еще и с квартирой, то его вообще не трогают, ведь и «послать» может, чего ему терять... Как такими становятся? Да глядя на своих блатных ровесников, быстро получивших роты-батальоны, невзирая на свои никудышные личные качества. Понимая, что без лапы все равно ничего не добъешься и находя единственное утешение в пиве-вине-водке.
Прапорщиков наш замполит части тоже делил не три категории: прапорята, прапора и прапорюги. К прапорюгам относились как раз деды, имеющие за двадцать пять лет выслуги, давно получившие квартиры и все разговоры переводящие на тему «а мой внучек вчера «деда» сказал». Было их в нашем батальоне обеспечения учебного процесса немного, человек пять, по одному в каждой роте, и техник батальона. У каждого был свой давно и прочно обжитый КУНГ на шасси прицепа, в котором имелось всё на все случаи жизни - от часовой отвертки до кувалды. Каждый решал в своей роте текущие мелкие проблемы - от «припаять разъемчик» до замены прокладки головки блока на ЗИЛ-157. В каждом КУНГе был или достаточно просторный тапчанчик или замаскированный гамак для обдумывания текущих проблем в горизонтальном положении. У каждого в сейфе хранилась трехлитровка, а то и вся ротная канистра спирта, что делало дедушку практически «богом понедельника», могущим вылечить непохмеленных братьев по оружию. Потом всю неделю деда угощают и приглашают во все компании...
К ним шли все - от солдата до комбата со своими трудностями и проблемами, и каждый получал, то, что хотел - добрый совет или сто грамм, напильник на пять минут или размеры антенны на 7 канал.
На политзанятиях, слегка опохмеленные дедушки терроризировали замполита скользкими вопросами текущей политики партии, а Петрович вообще каждую фразу начинал словами: «наше временное правительство...», чем приводил замполита в бешенство. Резонно замечая, что любое правительство - временное, вечного ничего нет.
Из этой группы товарищей Максимыч выделялся неторопливостью, невозмутимостью, небольшим ростом и огромной лысиной. Чем-то он напоминал Луи де Фюнеса в роли бессмертного комиссара - борца с Фантомасом. Иногда бойцам все-таки удавалось вывести его из себя, и тогда он, как вылитый комиссар Жюв, визгливо орал и как-то не по-взрослому матерился. Его КУНГ был одним из самых богатых - в нем был даже маленький токарный станочек и очень удобный откидной стол для вечерних заседаний в кругу товарищей. Но вот форму одежды Максимыч не любил - это точно. Ну не любил, и все. Кузьмич наоборот - придет весь наглаженный, переоденется - и за работу. А Максимыч - в одном и том же кителе лазит под машиной и идет на построение. Говорили ему, говорили - без толку. Ну разве сорокавосьмилетнего мужика в чем переубедишь? Поздно... Мозги уже приняли определенную форму, покрылись коркой склероза. Кто-то назовет это убеждениями, кто-то стариковским упрямством, а вот врач может поставить диагноз...
Как бы там ни было, Максимыч разгуливал по части в засаленном галстуке, рваном кителе и стоптанных туфлях, невзирая на все замечания отцов-командиров. Командир бригады лично на его галстуке ногтем нацарапал по грязи слово «Х%Й», после чего старшина не выдержал и подарил ему новый, солдатский.
А туфли... Если бы на них был спидометр, то счетчик километров пошел бы уже по третьему кругу. Много раз подбитые-прошитые, каблуки косо стерты до основания, на каждом шнурке минимум по три узла - и, тем не менее, Максимыч не замечал в них каких-либо недостатков, как не замечаешь старения своей любимой собаки...
Два раза комбриг ставил задачу зампотылу - переобуть Максимыча. Безрезультатно. Два раза ставил задачу командиру батальона - эффект тот же. Два раза просил лично, по-хорошему. Объявлял гауптвахту деду - не помогло. Максимыч щеголял в тех же туфлях, ну разве что кремом их немного удивил. Но комбриг на то и комбриг, чтобы добиваться поставленных целей... Он применил военную хитрость...
Однажды, проходя мимо группы прапорщиков, куривших возле спортзала, он подозвал к себе Максимыча, отвел в сторонку и с видом заговорщика спросил:
- Ты не мог бы мне занять двадцать пять рублей? Очень срочно надо, понимаешь? Просить у офицеров как-то неудобно, а мы же старые товарищи...
(Дед помнил комбрига еще лейтенантом).
- Тащ полковник, счас найду, все сделаю...
- Ну я тут подожду...
С восторгом в глазах от доверия, оказанного ему командиром, дед тут же по пятерке-десятке назанимал у кого попало денег и подбежал к командиру. Командир деньги взял, положил в карман и почему-то подвел Максимыча к пожарному щиту, висевшему на стене спортзала:
- А теперь - снимай туфли!
- Товарищ полковник...
- Снимай, тебе говорят, это приказ...
На глазах удивленной публики дед выступил из туфлей и остался на асфальте в рваных носках неопределенного цвета... Зловеще улыбаясь, комбриг снял с пожарного щита топор, и несколькими ударами превратил его туфли в жалкие ошметки...
Широким жестом достал из кармана деньги...
- Вот тебе двадцать пять рублей, вон магазин, купи себе новые...
Тогда над ним смеялись, теперь я его понимаю. Старые вещи имеют душу...

Нашу часть расформировали двенадцать лет назад... На ее месте в городе - базар, в парке - гаражи, в учебном центре - пустырь. На последнюю ежегодную встречу - день части - пришло десять человек...
Максимыч уже не придет н и к о г д а...

Ездовые собаки

Если кто-либо думает, что советская армия не использует собак в качестве ездовых животных - он глубоко ошибается. Я это знаю точно, ибо видел своими глазами. Но служил я вовсе не в нечеловеческих условиях Крайнего Севера, как можно подумать. И не в те времена, когда офицеры настолько потеряли нюх, что бойцы, отправляемые в Магадан, не доезжают живыми до места службы. Конечно, даже в теплой Западной Украине солдатскую службу не назовешь приятной - не было солдатского рая и подо Львовом, где была расположена наша учебка. Рая не было, северных снегов тоже, а вот ездовые собаки были, причем аж 27 штук. Но недолго. И так уж получилось, что в число этих скакунов попал и мой боевой товарищ о четырех ногах по кличке Крон.
Не стоит думать, что до поступления на военную службу Крон был лайкой. Он был нормальной восточноевропейской овчаркой, каких в армии на самом деле мало, ибо там этим гордым названием было принято именовать всех невероятных метисов, закупаемых для военных нужд у населения. Достаточным основанием для именования служил чепрачный окрас, потому что черных собак с курчавиной в шерсти в армии принято было именовать русскими терьерами, а других, видимо, не закупали. Зато - и это я сам видел - закупали существо белой масти с розовым носом и бледными когтями, так эта тварь закупочной комиссией была признана военной восточноевропейской овчаркой за большое черное пятно на спине и бутылку водки...
Поскольку, повторюсь, Крон лайкой не был, то ни ему, ни мне, когда мы приступали к обучению премудростям розыскной службы в вышеупомянутой учебной части, не пришло в голову потренироваться в ездовых навыках. По своей наивности мы все восприняли буквально, и раз в названии нашей службы красуется слово «розыскная», сосредоточились на хождении по следу и выборке предметов. Но у командования были иные планы.
Есть такой метод обучения плаванию - бросить человека в воду, и пусть выплывает сам. Согласен, метод жестокий, но эффективный, и среди выживших дает прекрасные результаты. К чему это я? Да к тому, что именно его избрали отцы-командиры, когда, очевидно, решили познакомить наших псов с премудростями ездовой службы. Поэтому нас подняли ночью по тревоге, погрузили вместе с собаками в грузовики, и повезли на некие учения в неизвестном направлении. Военный грузовик вмещает, если мне не изменяет память, 27 человек - и это количество регламентировано соответствующим документом, не менее обязательным к исполнению, чем Устав. А про собак там ничего не сказано. Зато сказано, что личное оружие надо держать между коленей. И поскольку собака в армии (не без оснований) приравнена к личному оружию, при перевозке в грузовике их, собак, велено держать там же. Да иначе 27 человек и 27 собак в кузов просто не поместятся.
Это, я вам доложу, тот еще компот. Собака была создана Господом с сильными анатомическими отличиями от автомата, что совершенно не бралось в расчет писателями армейских регламентов. А вот по уровню мозговой деятельности большинство армейских псов автомату АК-74 все же уступали немного. Поэтому неразумные звери не готовы были удовольствоваться местом между колен вожатого, а заполняли все пространство под его расплющенной по скамейке задницей, да еще и норовили растопыриться дальше. Это приводило к столкновению территориальных интересов у соседних собак, отношения между которыми и так были до предела наэлектризованы - армия вам не клуб любителей собаководства, где с десяток взрослых питбулей, боксеров, ризенов и прочих немаленьких зверей могут мирно играть на одной лужайке. Наши питомцы терпеть друг друга не могли - это вообще довольно типично даже для человеческих отношений в советской армии - и драк удавалось избегать только благодаря нашей постоянной бдительности. В машине же вообще следовало пса жестко зажать коленями, руками вцепиться в намордник и всячески препятствовать недвусмысленным поползновениям этого 40-килограммового дурака. Ослабленным хроническим недоеданием курсантам учебки подобное давалось с трудом.
Но мы бы все же доехали до места назначения без эксцессов, если бы не хитрое устройство армейского грузовика. Это чудо техники при всех недостатках имеет одно очевидное достоинство - в его кузове с равным успехом можно возить и человеческий, и строительный материал. Поэтому скамейки, необходимые для перевозки первого, сделаны складывающимися для облегчения перевозки последнего. Скамеек этих три, и две из них тянутся вдоль боковых бортов. К ним же они и откидываются. А третья скамейка идет посередине кузова, она съемная, и закрепляется специальными штырями, входящими в отверстия переднего и заднего борта. И посередине у нее две складных ножки, чтобы не прогибалась под весом положенных по регламенту 9 бойцов.
Ну вот - уф! - все разместились, и грузовик поскакал в потемках по ухабистой лесной дороге. Все части его разболтанного механизма звенели, и кузов в том числе. А какая часть у кузова самая разболтанная, знаете? Конечно, задний борт, который постоянно открывают-закрывают! И вот на одном из ухабов этот борт изогнулся особенно непотребным образом, и штыри средней скамейки выскочили из разбитых отверстий борта. На скамейке сидело - правильнее будет сказать «скакало» - 9 человек, отчаянно пытавшихся попасть в одну фазу со своими питомцами, тоже скакавшими, но сидя ПОД скамейкой. Складные ножки скамейки не выдержали, и сделали то, для чего были лучше всего приспособлены: они сложились.
Безуспешные попытки солдат немедленно увенчались успехом - фазы скачков вожатых и собак совпали, ибо, выражаясь простым языком, бойцы немедленно оказались практически сидящими верхом на своих псах. Радости, впрочем, это никому не доставило, особенно придавленным скамейкой собакам. Всего лишь несколько секунд 18 душ людей и животных скакали вместе, связанные скамейкой, но эта преграда быстро пала под натиском отчаянно рвущихся на волю зверей. Они еще не осознали, что это началось обучение ездовым навыкам, и устроили в кузове настоящее родео! Остальные собаки не остались в стороне от общего безобразия, и дальше... Честно говоря, я плохо помню, что было дальше. Пришел в себя я в лесу, когда Крон устал волочить меня по кочкам и остановился. Я не ковбой, и усидеть верхом на бешеном скакуне не сумел, но в намордник вцепился мертвой хваткой. Это избавило меня впоследствии от сомнительного удовольствия поисков сбежавшего пса в абсолютно незнакомом темном лесу, которое заняло у многих моих сослуживцев остаток ночи. Ибо башни у собак посносило крепко, и на клички они не отзывались, а может, просто боялись приближаться к ужасному месту. Солдаты же, наоборот, боялись отходить от него далеко, ибо темень была - хоть глаз выколи.
Оклемавшись, я из лесу вышел - на свет фар грузовика. Крон дышал, как паровоз, и шарахался от всего, что попадалось на пути. Несколько солдат, чьи собаки были наименее физически развиты, уже снова сидели в машине. Там я узнал, что спас нас взводный, успевший в считанные секунды выскочить и открыть задний борт. Кавалерия бойцов на собаках ринулась наружу, как в фильме про гражданскую войну. Впечатление усиливало то, что большинство, проскакав немного, падали со своих скакунов, как будто сраженные невидимой пулеметной очередью. Но румын Вася показал себя настоящим Чапаем, умчавшись верхом на своем псе в темноту. Конечно, он, как истинный сын Карпат, еще до армии умел ездить верхом, но большее значение в его успехе имело соотношение размеров. Ибо если рост Васьки был всего чуть более полутора метров, то пес его был настоящим «велосипедом» около метра в холке. Хотя, скорее, не велосипедом, а кроссовым мотоциклом - такое впечатление создавали задние лапы, заметно более длинные, чем передние. Ротный, помню, очень радовался этой своей шутке, когда при распределении собак назначал Василия вожатым столь необычного зверя.
Не знаю почему, но каким-то чудом обошлось без серьезных травм - царапины, ссадины и ушибы не в счет - ибо в кузове, по-моему, была настоящая мясорубка. Теперь я понимаю, почему во время родео всех ковбоев на мустангах выпускают на арену по одному. Но, также как и в процессе родео не происходит приручения дикого мустанга, так и смелая попытка сделать наших собак ездовыми потерпела крах. Крон, например, потом даже детские санки зимой отказывался таскать. И только Вася еще не раз седлал своего пса...

УБИЙСТВО ЧЕКИСТА

Посвящается жертвам отравления

Они только что убили особиста и теперь не знали, что делать.
- Пошел я топиться! - подумал Фролыч и повернулся к двери каюты, не в силах больше смотреть на лежащего чекиста с закатившимися глазами, - Не ботаник ты, Василич, не ботаник! - вздохнул он, взглянув на белое сморщенное полотно, когда-то бывшее румяным анфасом и волевым профилем его друга.
- Думаешь - ошиблись? - ойкнул Василич.
- А ты их цвет помнишь? Точно желтые или красноватые? - тужился Фролыч.
В тот день, за сутки до выхода «Азии» в первый поход, они пошли на окраину Балтийска, чтобы отметить на природе предстоящий переход через три океана. Посидев, как полагается советским офицерам, в кустах с двумя белыми подругами по фамилии Литр, друзья, почувствовав, что солнце совсем опустилось, даже больше, чем они сами, ломанулись тропой хунвейбина через лесопосадку домой, на еще пахнущий заводской краской ССВ-493. В этой гуще Василич и заметил куст, изрядно беременный ягодой.
- Облепиха! - обрадовался Василич, но тут же засомневался, - Это ж не Приморье! Здесь она растет? Похожа, однако...Давай нарвем!
Быстро нарезав веток ножом и набив ими целлофановый пакет, друзья вскоре были на борту корабля в своей каюте. Ягоду отделили от веток, засыпали ею трехлитровую банку и, естественно, залили спиртом. Именно так и никак иначе готовится варенье на Флоте!
Достали напиток из рундука не скоро, только услышав контрольную команду: «Широта ноль градусов...Товсь...Ноль! Есть пересечение Экватора! Команде построиться на юте для празднования Дня Нептуна!» Изможденные после лазания через чистилище под знойным африканским солнцем, отмывшись от мазута, Фролыч и Василич наконец закрыли дверь каюты, наслаждаясь прохладой от кондиционера и предвкушая, ибо не вкушать в такой день - преступление. В банке же оказалась жидкость ярко-желтого цвета, подобная современному апельсиновому соку, что и вызвало их первое подозрение - советский орандж джюс тех времен был более надежного, унитарного для всех соков светло-коричневого цвета. Понюхали и застыли - не пахло ни чем,совсем,даже шилом. Разлили по полстакана и, зажмурившись, отпили по глотку...
- Амброзия! - крякнул Фролыч и всадил остаток в место для приема пищи.
Чудо-настойка была легка, в меру сладка и пилась, как чай! Потянувшись к банке для повтора, он услышал страшное, почти приговор.
- Фролыч, что-то мне кажется, что это была волчья ягода! - убил его Василич. Оттенка сатиры или юмора в его голосе не было. Были только кости с черепом на голубом фоне его глаз.
- Да нет, фигня! Мы же пока живы! - неудачно попытался успокоить его Фролыч. - Вообще-то, странный какой-то вкус... А давай кого-нибудь, кто в ботанике разбирается, позовем попробовать.
Выглянули в коридор. Там, естественно, оказался особист.
- Витьк, а Витьк? Выпить хочешь? - неуверенно спросили его.
Витька захотел. Очень! Поэтому предложенные пол стакана хряпнул разом, после чего и ответил на их вопрос: «Однозначно - облепиха! У сливы другой вкус! Наливай еще!»
Обрадованные, друзья налили чекисту полный стакан. Тот сел поудобнее на койку и благостно влил жидкость в святая святых, то есть - в себя.
Стало так хорошо и тепло на душе, что, проигнорировав присутствие контролирующего органа, налили по стакану и себе. Чокнулись, включили подъемные механизмы рук и ЗАСТЫЛИ: Витек, пустив слюну, закатил глаза и медленно сполз по переборке! Дальше была тишина - жуткая, зверская тишина.
- Кажется, это была волчья ягода...Отморячились! - прошептал Фролыч, подумав, что пора топиться.
- Кто? - не понял друг.
- Он - точно, а мы - наверняка. Не ботаник ты, Василич, не ботаник...
- Думаешь - ошиблись? - ойкнул Василич.
- А ты их цвет помнишь? Точно желтые или красноватые? - тужился Фролыч.
- Хрен его знает, вроде желтый. Может, обойдется? - всхлипнул друг.
- Нет, это редкий песец, стопроцентный. Смотри, как побелел!
Несчастные еще минуту стояли как вкопанные, пока не поняли, что перед тем, как топиться, надо сбегать за доктором. Они уже были в двери, когда вдруг услышали «Хррррррр» - протяжный богатырский храп из угла каюты.
- Ты знаешь, - сказал мне Фролыч при встрече, - с тех пор я люблю храпящих особистов. Храпит - значит, что жив!

История рассказана моим знакомым; кто-то может назвать его "новым русским", но он, строивший когда-то свою карьеру из низов армейского спецназа, может серьёзно обидеться. С прошлым, однако, Серёгу сейчас связывает лишь членство в ветеранской организации да ежегодные встречи с друзьями-товарищами, многие из которых, как и он, стали просто отставниками-безнесменами.
История произошла летом в конце девяностых, когда знакомый путешествовал с друзьями по Скандинавии.

Всё было по честному. Шенген-визы, 600-й "Мерседес", остановки в отелях и спокойный, расслабленный отдых без жён с осмотром городов бывшего вероятного противника и дегустацией блюд местной кухни вперемешку с достижениями пивоваренной промышленности. Времена изменились, и наклейка "RUS" сзади машины уже не удивляет хладнокровных отпрысков викингов...
Маршрут познавательной экскурсии менялся в процессе. И будучи в каком-то прибрежном городке на восточном побережье Швеции, наши герои из туристического буклета узнали о существовании в городке паромной переправы на остров Готланд.
Кто не знает, остров находится в Балтийском море чуть правее Швеции. Площадь - визуально меньше Сахалина и больше Кронштадта. Климат, флора и фауна - это честная компания решила выяснить самостоятельно, к тому же за переправу на остров в обычно дорогой Швеции брали самую малость. Видимо, чтобы островитяне не передохли с голоду и не одичали без связи с Большой землёй.
Остров оказался очень даже ничего. Десяток кукольных городков с церквушками и яхтами на пристани, куча раскрашенных в красно-белые цвета хуторов с непроизносимыми названиями, изредка дорогие виллы и ещё более дорогие маленькие магазинчики. Раз пошло такое дело, решили остров объехать весь, благо в длину он километров сто с небольшим - час езды. Когда ещё туда попадёшь?
Рассказывает Серёга:
- Едем себе по дороге. Никого не трогаем. Скорость - километров сто с чем-то, чтоб пейзаж видеть. Время - полдень. Пейзаж - грунт гранит, рельеф - плоскогорье, растительность - кусты. Дорога - асфальтовое шоссе, но узкое и поворотов до кучи. Я за рулём, чуть выпивши, но из всех самый трезвый. Едем, значит. Захожу в поворот, снижаю скорость. Что-то мелькает в зеркале. Еле слышный стук. Левое зеркало улетает куда-то в неизвестность. Вижу, как спереди уходит за горизонт точкой чёрный "СААБ". Не самолёт, легковушка.
Компания офигевает. Знакомый давит газ в пол, "Мерседес" проворачивает шины по асфальту и устремляется в погоню за "СААБом". Благо, места безлюдные и машин на дороге нет. Минут через пятнадцать безумной гонки постепенно повисают шведу на хвост.
Что делать дальше, никто не знает. Скорость за двести. В итоге, решают гнать обидчика до логического конца - пока не остановится где-то. Дело ведь на острове, тут долго не наездишься.
Швед с дымом от шин бросает машину в поворот и по прямой прёт к какому-то забору. Серёга - за шведом.
Ворота в заборе открыты, на заборе кто-то успевает увидеть табличку и прочитать слово "Институт".
"СААБ" с визгом тормозит у дверей кирпичного здания института, из машины выскакивает щупленький белобрысый подросток в очках и с конвертом в руке, хлопает дверцей и бежит к большим стеклянным дверям.
- От сука, смыться хочет, пиздюлей отхватить боится за зеркальце! - компания пылает праведным гневом.
От ворот к "Мерседесу" бежит человек, явно вахтёр. Знакомый видит его мельком, потому что бежит бегом за белобрысым сучёнком, пока тот не зашарился в кабинетах и ещё виден внутри здания.
С размаху едва не сносит дверь плечом. За ней поднимается со стула ещё один вахтёр, но очень неудачно - стул стоит у прохода и на бегу Серёга нечаянно сшибает его. Так как человек он крупного телосложения, вахтёр улетает куда-то в угол.
- Извини, мужик, - машинально кричит на бегу Сергей, уже начиная трезветь и терять уверенность.
Видит в конце коридора спину обидчика, забегающего в какую-то комнату. Кидается вслед, почти настигает мальчонку, залетает за ним, не глядя, внутрь и попадает в помещение размером с небольшой стадион.
- На стене - цветная карта Союза с огнями и линиями, как сейчас в ЦУПе или РАО ЕЭС. Выше её десяток электронных часов, все показывают разное время. Увидел только слово "Москва". Рядами кабинки, в некоторых какие-то дети с наушниками и магнитофонами. У карты - стоит десяток остолбеневших военных в форме, все офицеры. И над всем этим великолепием разносится не вполне трезвый, но очень узнаваемый голос дорогого президента Российской Федерации Бориса Ельцина:
- Ты это, насчёт бани распорядись. Мы прилетим - чтоб сразу с самолёта в баню!
В комнату влетает "вахтёр" с отпечатком отопительной батареи на лице и автоматом наперевес, наводит его на Серёгу и что-то пронзительно орёт по-шведски.
- Блядь, да он мне зеркало нахуй отбил! - медведем ревёт в ответ по-русски на весь зал охеревший от всех событий Серёга.
- Нахуй, блядь!!! - кричат громко в ответ офицеры на чистом русском.
Серёга собирает в кулак все свои немалые года в Спецназе, чтобы тут же, грубо говоря, не ёбнуться в обморок.

Дальнейших ход событий он описывает, не переставая ржать.
- У шведов "Радиоинститут" - подразделение по радиоразведке. Это я уже после узнал дома. У них база на Готланде. На севере и юге страны мощные пеленгаторы на бывший Союз. Страна расположено удобно для этих целей, параллельно нам. Кабели с севера и юга сходятся на Готланде и пеленгаторы работают синхронно, засекая координаты с точностью до метра... Они слушают всё до Урала: погранцов, лётчиков, моряков - любой открытый текст им слышно, как твоё Би-Би-Си. Президента обычно нет - у него ЗАС. Но часто в жопе наш ЗАС. Как и многое другое сейчас.
Думали, хана нам. Представь, что было бы, если б янки в наше ФАПСИ завалились с бодуна. Меняли бы их потом на наших шпионов... А шведы извинялись очень. У них на острове несколько точек, так солдатики между ними гоняют при доставке донесений, как угорелые - ставят рекорды. Командир показывал конфискованную таблицу "рекордов", у кого время между базами меньше. Вот на такого мы и нарвались Шумахера - шёл на рекорд. Полковник обещал его примерно наказать - позвонить в полицию, чтоб штраф выписали. Позвонил также в сервис мерсовский, зеркало нам через час новое поставили.
Очень они извинялись...
Что забавно, в "институте" срочники вовсю шпарят по-русски. Хотя и на специфическом...
Полковник жаловался:
"Мат у фас в эфире! Плядь!!! Отна плядь!!! Дети приходят сюда служить воспитанными школьниками, а уходят хуй снает кем".