Тополиный пух (окончание)

Сорок километров мертвой земли. Это расстояние они мерили не шагами, а приступами тошноты и головокружения. Каждый километр был пыткой, маленькой смертью. Мир вокруг превратился в однообразное, выжженное полотно под мутно-желтым куполом неба, где вместо солнца висел тусклый, белесый диск. Тишина давила на барабанные перепонки, в ней не было ни звука жизни ? ни шелеста ветра в ковыле, ни стрекота кузнечиков. Все умерло. Четыре дня пути. пока есть силы передвигать ноги, толкая их вперед одну за другой. Когда силы заканчивались, они брали передышку. Спали. Просто лежали, пока капитан не говорил, что пора идти дальше.

И они шли дальше, опустив головы, глядя под ноги, чтобы не споткнуться о трещины в иссохшей земле. Дыхание давалось с трудом, каждый вдох обжигал легкие сухим, пыльным воздухом с неизменным привкусом металла. Этот привкус стал их постоянным спутником, напоминанием о яде, что тек в их жилах. Да и мышцы ног ныли неимоверно. И судороги. Их тела были обезвожены.
- Воды, - прохрипел старший лейтенант, останавливаясь и тяжело опираясь на колени. Его лицо осунулось, губы лопнули, кожа покрылась сыпью петахий.
Капитан, шедший впереди, обернулся. Он двигался медленно, но с какой-то механической упертостью, словно его тело работало на одном лишь упрямстве. Он протянул лейтенанту почти пустую флягу.
- Два глотка. Не больше. Нужно растянуть.
Старший лейтенант жадно припал к горлышку, но тут же отшатнулся, закашлявшись. Сухой, надсадный кашель сотрясал его тело, и он согнулся пополам. Капитан молча ждал, глядя на горизонт. Там, в мареве, уже угадывалось что-то. Намёк на что-то, что когда-то было их воинской частью.

? Все, товарищ капитан? Не могу больше, ? выдохнул старший лейтенант, вытирая губы. На тыльной стороне ладони снова остался кровавый след, то ли из лопнувших губ, то ли из распадающихся лёгких. ? Давайте здесь? отдохнем... немножко.

? Отдыхать будем уже в раю. Или в аду, ? ровно ответил капитан. ? А сейчас ? идти. Видишь? Почти пришли.

Он не смотрел на старшего лейтенанта. Он смотрел вперед. Там был их долг, их цель, их могила. Идти туда было безумием, но оставаться здесь ? бессмысленной смертью. А капитан не терпел бессмысленности. В его мире все должно было иметь цель. Особенно собственная жизнь.

Чем ближе они подходили, тем страшнее становилась картина. Расположение, похоже, исчезло в огромной воронке, они даже не пытались подойти к эпицентру. Они шли сейчас по ровному, покрытому серой пылью и мелкими обломками место. Очень ровному. Ударная волна слизала все, но капитан вел их уверенно, его внутренняя навигация работала безошибочно. Это координаты КПП. Отсюда азимут 246. Километр.

Седьмой капонир пострадал, но он был. Мощные склоны оврага и толща земли приняли на себя, отразили и рассеяли основную силу удара. Огромные бронированные ворота были перекошены, одна створка сорвалась с верхней петли и просела, но они выдержали. Подход к ним был завален обломками бетона и искореженным металлом. Проход был, но узкий, едва достаточный для одного человека.

? Он здесь, ? выдохнул капитан, и в его голосе впервые за долгое время послышалось что-то похожее на торжество. ? Я знал. Я знал!

? Как мы его откроем? ? глухо спросил старший лейтенант, глядя на массивные, заклинившие ворота. ? Тут и танком не пробьешь.

? Руками, лейтенант. Руками, ? ответил капитан. Он уже шарил среди обломков, ища что-то, что можно было бы использовать как рычаг. Он нашел длинный кусок толстой арматуры, торчавший из бетонной плиты. ? Помогай.

Они вдвоем, шатаясь от слабости, расшатывали стальной прут. Он поддавался с трудом, скрежеща и вибрируя. Наконец, он вышел из своего бетонного плена. Меч короля Артура. Теперь он был у них. Примитивный, но инструмент. Они просунули его в щель между створкой и стеной и навалились всем своим весом. Металл скрипел, стонал, но не поддавался. Снова и снова. Их дыхание стало рваным, перед глазами плыли темные круги.

? Не идет? ? прохрипел старший лейтенант, отступая на шаг. Его ноги подкосились, и он прислонился к стене, сползая по ней.

? Идет! ? яростно прорычал капитан. ? Еще раз! Вместе!

Ворота, содрогнувшись, сдвинулись на несколько сантиметров. Этого было достаточно. В образовавшуюся щель можно было протиснуться. Капитан, тяжело дыша, опустил арматурину. Силы оставили его. Он прислонился к холодному металлу ворот, и его тело пробила крупная дрожь. Изо рта и носа струйками вытекала кровь.

Он не пытался ее остановить. Просто стоял, глядя, как темные капли падают на серую пыль. Старший лейтенант начал было движение в его сторону, но капитан остановил его жестом.

? Нормально, ? выдавил он. ? Я сам.

Они протиснулись внутрь. В полумраке капонира, покрытый толстым слоем пыли, стоял он. Шестнадцатиколесный гигант МАЗ-7917, а на нем - герметичный транспортно-пусковой контейнер с 'Тополем'. Чудовищная, невероятная машина судного дня, спящая в своем бетонном гробу. Машина. которую очень давно и очень официально заменил еще более совершенный и убийственный "Ярс" с его РГЧ.
Она была цела. Ни царапины.
Лейтенант медленно обошел машину, проводя рукой по ее запылённому борту. Это был его мир, его ремесло. Он знал каждый узел, каждый тумблер этого зверя. Это было последнее, что связывало его с жизнью, которую у него отняли.
- Она живая, товарищ капитан, - прошептал он с благоговением. - Аккумуляторы, конечно, сели. Но дизель? дизель от аварийного пневмостартера должен завестись. И основная система наведения в самой ракете, она в контейнере экранирована. Шанс есть.
Капитан кивнул. Он опёрся о колесо монструозного грузовика, пытаясь унять дрожь в теле. Он достал свою карту. Разложил ее прямо на пыльном капоте.
- Вот, - он ткнул пальцем в точку, обведённую красным. - Отсюда тридцать три километра. На юго-запад. Азимут сто тридцать пять. Летом это ровная солончаковая площадка. Идеально. Мы с тобой её и отметили. Тогда.
Он поднял глаза на старшего лейтенанта. Взгляды их встретились.
- Сутки у нас есть? - тихо спросил старший лейтенант, словно боясь услышать ответ.
- Если повезет, - так же тихо ответил капитан. Его лицо было серым, как пыль на капоте. - Может, чуть больше. А может, и нет. Поэтому мы не будем терять ни минуты. Твоя задача - завести эту машину. Моя - довести нас до точки. Пока я еще вижу карту.
Это был их последний приказ. Последний рубеж. Лейтенант кивнул. Он открыл небольшой шкафчик, вмурованный в левую стену возле ворот, откинул защитные колпачки с двух красных кнопок и вдавил их, разрешая аварийным пиропатронам сработать и срезать петли перекосившихся ворот. Протрещало несколько громких хлопков, и ворота упали вперед, открывая путь наружу. Старший лейтенант открыл кабину, устроился за рулём. Вдавил кнопку запуска двигателя. Капитан стоял, привалившись всем телом к громадному колесу МАЗа, и смотрел на свою карту. Последний маршрут. Из точки 'Смерть' в точку 'Долг'.
В тишине мертвого мира раздался щелчок, потом натужный стон стартера. И через мгновение бетонные стены капонира содрогнулись от оглушительного рева. Пятисотсильный танковый дизель проснулся, выплюнув из трубы облако черного дыма. Яростный зверь был жив. И его умирающие хозяева поведут его в последний бой.
***
Тридцать три километра ада на шестнадцати колесах. Гигантский МАЗ ревел, надсадно пробиваясь сквозь мертвую степь, но его рев тонул в безмолвии. В кабине, пропахшей дизелем, пылью и болезнью, сидели два призрака. Старший лейтенант вцепился в огромный руль, его костяшки побелели. Он вел машину почти вслепую, ориентируясь на короткие, на выдохе, команды капитана. Каждое движение, каждый поворот руля отнимал силы, которых почти не осталось. Перед глазами все плыло, и дорога сливалась с жухлой травой в одно серо-желтое пятно.
Рядом с ним, почти лежа на сиденье, застыл капитан. Он больше не смотрел по сторонам. Его взгляд был прикован к карте на коленях, которую он прижимал к себе, как величайшую святыню. Одна его рука сжимала планшет, другая бессильно свешивалась вниз. Он уже не мог сидеть прямо, но его воля, казалось, жила отдельно от умирающего тела.
- Левее? еще? - шепот был едва слышен за ревом мотора. - Азимут сто тридцать пять. Держи его.
- Есть, держу, - просипел в ответ старший лейтенант.
Он пытался сфокусировать взгляд на компасе, но цифры плясали, сливаясь в неразборчивую кашу. Он просто вел машину в указанном направлении, доверяя капитану до последнего. Каждые несколько минут его тело сотрясал приступ сухого кашля, и на губах выступала свежая кровь, которую он безразлично смахивал рукавом.
Капитан больше не кашлял. Он просто дышал. Редко и шумно, с хрипом, который, казалось, разрывал его легкие. Но он все еще видел карту. Он видел цель. Его палец медленно полз по бумаге, оставляя за собой темный, потный след. Он вел их. Даже из-за порога смерти он продолжал вести их к точке, которую сам выбрал. К их общему финалу.
- Приехали, - выдохнул капитан. - Вот она, наша точка. Мои вехи. Вставай в центр и глуши.
Старший лейтенант послушно довернул и нажал на тормоз. Теперь стояночный. Теперь полная блокировка, всё, как положено. Они стояли посреди плоской, как стол, площадки, покрытой белесой коркой соли. Идеальное место.
Несколько минут они просто сидели, собирая последние крохи сил. Лейтенант смотрел прямо перед собой, на потрескавшуюся от солнца землю. Капитан тяжело дышал, его глаза были закрыты. Казалось, он уснул. Но потом он шевельнулся и с видимым усилием протянул старшему лейтенанту свой блокнот.
- Бери, - прошептал он. - Координаты точки пуска в блокноте. Все расчеты там. Ты знаешь, что делать.
Старший лейтенант взял блокнот. Тот был тяжелым, как могильная плита. Он посмотрел на капитана. Они попрощались бы, если бы это значило для них хоть что-то. Лейтенант даже не задумался, какая цель в полётном задании. Это уже тоже не имело значения. Кто-то когда-то в каком штабе очень давно выбрал точку на карте и записал её координаты. Теперь они хранились в системе наведения бортового компьютера. Ракета сама знает, куда ей лететь. Нужно только сказать ей, откуда.
- Я справлюсь, товарищ капитан, - твердо сказал старший лейтенант.
Справлюсь.
Капитан слабо кивнул. Уголки его губ, казалось, дрогнули в подобии улыбки. А может, это была просто предсмертная судорога. Он откинул голову на спинку сиденья. Его рука, державшая край карты, разжалась. Планшет с картой соскользнул с его колен на пол кабины. Его дыхание остановилось. Без драмы, без агонии. Он был здесь, и вот его не стало.
Старший лейтенант сидел неподвижно. Он смотрел на своего командира, на его спокойное, теперь уже безмятежное лицо. Он был один. Посреди мертвой степи, в кабине машины судного дня, рядом с телом единственного человека, который был с ним до конца. Не было ни слез, ни отчаяния. Только огромное, холодное чувство долга, которое капитан оставил ему в наследство вместе со своей картой.
Он медленно, с усилием, открыл тяжелую дверь кабины и вывалился наружу. Ноги не держали, и он упал на колени на потрескавшуюся соль. Воздух обжёг легкие. Он постоял так с минуту, качаясь, глядя на свои руки, перепачканные кровью и грязью. Потом поднял голову и посмотрел на белесое небо. Времени не было. Он поднялся, опираясь на огромное колесо, и побрел к корме установки. Работа ждала.
Каждое действие было пыткой. Он добрался до пульта управления шасси. Руки тряслись так, что он с трудом попадал пальцами по тумблерам. Он включил гидравлику. Раздался низкий гул, и из чрева машины медленно поползли вниз массивные опоры домкратов. Они с хрустом вгрызлись в соляную корку, поднимая многотонную махину над землей. Старший лейтенант следил за кренометрами, выравнивая платформу с точностью до долей градуса. Его тело кричало от боли, но руки делали то, чему его учили. Мышечная память была сильнее подступившей смерти.
- Есть. По нулям, - прохрипел он сам себе или, может, мертвому капитану в кабине.
Следующий этап. Подъем контейнера. Он нажал нужную кнопку. С шипением и скрежетом транспортно-пусковой контейнер начал медленно подниматься, отрываясь от своего ложа. Длинное, двадцативосьмиметровое сигарообразное тело ракеты, устремилось в вертикальное положение. Оно вставало, как перст, указующий в больное небо. Последний аргумент мертвого мира. Старший лейтенант смотрел на это, и в его затуманенном сознании не было ничего, кроме этого зрелища. Его ракета. Его долг.
Когда контейнер замер в строго вертикальном положении, старший лейтенант сполз по борту машины на землю. Силы кончились. Он лежал на земле, тяжело дыша и кашляя кровью. Несколько минут он не мог пошевелиться. Но потом он вспомнил о блокноте. О цифрах. Он пополз обратно к кабине. Забраться внутрь было уже невозможно. Он просто дотянулся до планшета, выпавшего на пол, и вытащил его наружу. Открыл блокнот на последней странице. Цифры. Последнее, что имело значение.
Шатаясь, он поднялся к пульту управления пуском. Это был небольшой отсек в борту машины. Он откинул крышку. Перед ним были ряды тумблеров и маленькие экраны. Он включил питание. Загорелись тусклые зеленые лампочки. Система была жива. Руки тряслись так, что он не мог попасть в кнопки. Он прижал левую руку правой, чтобы унять дрожь, и начал вводить координаты. Цифра за цифрой. Из блокнота капитана. Каждая вспышка на экране подтверждала ввод. Это была самая трудная работа в его жизни.
- Так, товарищ капитан? - прошептал он, когда последняя цифра встала на свое место.
На экране загорелась надпись: 'ДАННЫЕ ПРИНЯТЫ'. Он откинулся назад, тяжело дыша. Все. Он сделал все, что мог. Осталось только одно. Нажать кнопки. 'ПУСК'. Они были под защитными крышками, внизу пульта. Он откинул их. Положил большие пальцы на красные вогнутые кнопки.
Он нажал. Надавил всем телом.
Раздался новый звук. Тонкий. Это проснулась сама ракета. Включилась ее собственная система, начался отсчет циклограммы короткой предстартовой подготовки.
Его работа была окончена. Старший лейтенант отстранился от пульта. Ноги окончательно подкосились, и он медленно осел на землю, прислонившись спиной к тёплому от работающей гидравлики борту машины. Он поднял голову и посмотрел вверх, в небо. В его ушах стоял гул и звон. Мир сузился до этого гула и темного силуэта ТПК на фоне белого неба. Последнее, что он увидел. Сознание померкло. Его голова безвольно упала на грудь. Он умер, не дожив до момента пуска две секунды.
***
Две секунды. В масштабах вечности - ничто. В короткой циклограмме запуска - целая жизнь. Гудящая, бесстрастная машина не знала, что ее создатель и повелитель уже мертв. Она просто выполняла свою программу. В кабине, откинув голову, застыл капитан. На солончаке, прислонившись к колесу, лежал лейтенант. Их война закончилась. Война машины только начиналась.
Внутри ракеты оживали гироскопы, раскручиваясь с нарастающим воем. Система наведения сверяла свое положение с мертвой землей внизу. Она не видела ни серого неба, ни выжженной степи. Она видела лишь цифры. Координаты старта, введенные дрожащей, умирающей рукой старшего лейтенанта. Последняя воля капитана. Координаты цели, заложенные когда-то давно.
Тишина взорвалась.
Не было постепенного нарастания рева. Был удар. Резкий, оглушительный хлопок, будто раскололось само небо. Отстрелилась и упала крышка транспортно-пускового контейнера. Второй хлопок - это вышибной заряд выбросил из контейнера ракету. Отлетели, разделившись на половинки, хомуты, ранее удерживающие ракету от касания стенок контейнера. Из сопла ударил слепящий столб огня, превратив серый солончак в желто-оранжевое полотно. Тени от гигантской машины и двух неподвижных тел метнулись прочь, длинные и черные, чтобы тут же исчезнуть в нестерпимом сиянии. Земля содрогнулась, поднимая тучи соленой пыли. Раскаленная газовая струя с шипением опалила землю и машину.
Огромный МАЗ-7917, стоявший на своих гидравлических лапах, застонал. Металл вибрировал под чудовищным давлением. Казалось, он вот-вот развалится на части, не выдержав ярости родившегося из него монстра. Это было похоже на агонию. Агония рождения.
Исполинская сигара рванулась ввысь. Двигатель первой ступени заработал на полную мощность, превращая тонны топлива в чистую, яростную энергию. Огненный след прочертил на блеклом небе дымную линию. Ракета уходила. Она набирала скорость, становясь яркой, стремительной точкой, улетающей на северо-запад. Точно по азимуту триста два. Туда, куда указывала последняя линия на карте капитана.
Рев постепенно стихал, превращаясь в отдаленный гул, а затем и вовсе растворяясь в мертвой тишине степи. Огненный хвост исчез за горизонтом. Остался лишь инверсионный след. Белая, ровная царапина на лице безразличного неба. Последнее слово в споре, который уже никто не слушал. Последний приказ, отданный мертвецами.
На земле воцарилась тишина. Она была еще глубже и тяжелее, чем прежде. Воздух медленно остывал, наполнившись едким запахом сгоревшего твердого топлива. Ветер, вернувшийся на свое законное место, лениво шевелил облачка пыли, поднимавшиеся от раскаленной земли в центре солончака. Там, где только что бушевал ад, теперь чернело закопченное пятно, похожее на язву.
Рядом стояла пусковая установка. Осиротевшая, с задранным в небо пустым контейнером, похожим на ствол орудия после выстрела. Она тихо поскрипывала, остывая. Она выполнила свою задачу. Теперь это был просто памятник. Огромный кусок бесполезного, фонящего железа посреди пустыни. Памятник двум людям, которые довели его сюда.
Капитан так и сидел в кабине, его голова была откинута на спинку сиденья. Спокойное, почти умиротворённое лицо. Весь его мир, состоявший из карт и координат, лежал у его ног. Истёртая карта валялась на полу, присыпанная пылью. Его палец больше не скользил по ней. Маршрут был окончен.
Старший лейтенант лежал на земле у пульта управления. Он словно обнимал колесо многотонной машины, ставшей ему последней опорой. Его тело было расслаблено, голова опущена на грудь. Он выполнил свой долг. Он все сделал. Он смог.
Всё так же висело в небе мутное солнце. Все так же тянулась до горизонта мертвая, выжженная земля. Ничто не говорило о том, что здесь только что были решены чья-то судьбы. Возможно, целого города. Или ракету собьют. Или цель, которую так точно рассчитал капитан, уже давно не существует, стертая с лица земли таким же яростным ударом.
Миру уже было всё равно.

Бой

Капитан Аникеев лежал на траве, закинув руки за голову, и смотрел в небо. Небо было бледно-голубое, как застиранная тряпка, и без единого облачка. Несмотря на ранний час, стояла тяжёлая, удушливая жара. На циферблатах старых барометров писали «Великая сушь». Великая сушь накрыла центральную часть России, уже два месяца не было дождей. Тут и там вспыхивали пожары. Горели трава и засохшие кустарники, горели дачные домики и посевы, опасались пожара торфяников. Дышать было тяжело, в висках пульсировала вязкая кровь.
Аникеев представил себе, что он - князь Андрей и лежит на поле Аустерлица. Но величавые толстовские мысли не думались, в голову лезла неприятная ерунда вроде сорванных сроков испытаний, необходимости готовиться в академию и разговора с вероятной тёщей. Ирма Викторовна была оперирующим хирургом, поэтому житейские вопросы привыкла решать резко.
- Вот что, Лёшенька, - сказала она позавчера, поймав Лёху на кухне, - хватит морочить девке голову. Ей пора выходить замуж и рожать, потому что бабий век короток, это вы, мужики, до сорока лет женихи. Так что решай: или женись, либо попрощайся с Юлией и дай ей возможность найти другого мужа.
Лёха был вовсе не против женитьбы на Юльке, они были знакомы уже второй год и давно жили вместе. Но застарелый инстинкт холостяка сеял панику в душе и не давал сделать предложение. «Ладно, - загадал Аникеев, - если сегодня закончим испытания, завтра же поговорю с Юлькой. И правда, пора. Юлька молчит, ничего не требует, но глаза как у больной собаки...»
Аникеев лежал в тени нового танка, испытания которого проходили на подмосковном полигоне. Этот танк в течение нескольких лет был предметом ожесточённых споров теоретиков танковых войск. Одни утверждали, что 152-мм пушка современному танку необходима, а другие это яростно оспаривали. Руководству Министерства обороны надоело разбирать жалобы военных учёных друг на друга, и было решено построить батальонный комплект Изделия 152, чтобы на практике разрешить спор. Длинноствольная пушка нового танка непривычно далеко выступала вперёд, что создавало проблемы при езде по пересечённой местности, потому что стволом легко можно было зачерпнуть земли. Из-за этой же пушки танк получил неофициальное название «Долбоклюй». Стрелял «Долбоклюй» отменно. Лёха специально посетил мишенное поле и был впечатлён видом развороченных и расщеплённых мишеней, собранных из толстых брёвен. Испытания нового танка были практически завершены, но оставались стрельбы в сложных метеоусловиях, для которых требовались гроза и ливень, а их не было. Все сроки были сорваны, заводские инженеры, представители КБ и ГАБТУ ходили злые, как осы, но погоде ведь не прикажешь... И вот сегодня синоптики пообещали грозу. Экипаж «Долбоклюя» срочно выдвинулся на исходный рубеж и ждал только команды с вышки. «Лезь в самую грозу, - инструктировал Аникеева зам начальника полигона, - отстреляй весь боекомплект и с оптикой, и по электронному прицелу, всё как записано в программе. И у тебя только один шанс, потому что вторую такую грозу мы будем ждать до морковкина заговенья, понял, студент?» Лёха был из «пиджаков» и давно махнул рукой на беззлобные шуточки кадровых офицеров.
Гроза и правда приближалась. На востоке, там, где была Москва, клубилась стена чёрно-синих туч, вдалеке погромыхивало, но до танкодрома она пока не добралась. Стало ватно тихо, куда-то исчезли стрижи, шмели и бабочки. Раздавленная гусеницами трава запахла резко и неприятно.
Лёха всегда удивлялся фантазии Льва Толстого. Как это так, человек тяжело ранен, почти при смерти, а он таращится в небо и философствует. Тяжёлых ранений у Лёхи не было, но он хорошо знал, что когда что-то болит, мысли о высоком в голову уж точно не приходят. А Толстой придумал что-то несуразное и уже сто пятьдесят лет морочит людям головы. За это Лёха и не любил классиков, но объяснять это школьной училке по кличке «Рубль двадцать» было нельзя. О литературе полагалось иметь строго определённое мнение, которое было записано в учебнике, скучной, тоскливо-серой книге, способный навсегда отбить у школьника любовь к чтению. К счастью, Лёхе достался от рано умершего отца книжный шкаф с замечательными книгами, и он каждый раз открывая дверцу и вдыхая запах старой бумаги, замирал от счастья. Что почитать сегодня? «Три мушкетёра» или «Аэлиту»?
Лёха начал дремать, но его разбудили.
- Командир, ракета! - крикнул над ухом мехвод, татарин Ахмет. Лёха сел и глянул на вышку. Над ней трепетали три красных звёздочки.
- По местам! - скомандовал он. В танке он подключил фишку переговорного устройства и в танкошлеме захрипел руководящий голос.
- Заводишься по моей команде, как только включим запись, дальше работаешь самостоятельно по программе. Ливень будет коротким, поэтому сопли не жевать, надо откатать всю программу! Как понял?
- Принял, - сказал Лёха.
Подождали ещё четверть часа. Начало быстро темнеть. По траве побежали пылевые смерчики, налетел порыв горячего ветра, по броне ударили первые капли дождя. Пора было начинать работу.
Лёха едва успел закрыть люк, как на танк обрушился ливень. Дождь хлестал стеной, видимость упала до нуля, ориентироваться можно было только по приборам. Но это был свой, давно изученный полигон, Лёха мог бы проехать его с закрытыми глазами, но он честно вёл танк по приборам. Первая группа мишеней. Масляно чавкнул автомат заряжания, и снаряд ушёл в ствол. Выстрел! Экстрактор выбросил гильзу за борт, знакомо запахло порохом, потянулся сизый дымок. Вентиляция пока работала хорошо, удушья не было, но и стрельбы только начались. За бортом всё чаще сверкали молнии, и индикаторы приборов на мгновение слепли. Грохот танковой пушки сливался с грохотом электрических разрядов, и казалось, что идёт танковая дуэль.
Вдруг сверкнуло синим, в танке на мгновение вспыхнул ослепительный свет, потом что-то треснуло, и Лёха потерял сознание.
***
Младший лейтенант Лёвочкин готовил свои противотанковые пушки к бою. Всё было сделано, как положено. Вокруг пушек были насыпаны брустверы, снаряды лежали в специально отрытых ровиках, ездовые давно уехали в тыл. Расчёты 45-мм пушек сидели на лафетах и ящиках. Кто-то курил, кто-то дремал. Все ждали боя. Ожидание боя было хуже самого боя. Когда он начнётся, думать будет некогда, время спрессуется до отказа, и тут уж кому как повезёт. Одни переживут часы и минуты смертельной опасности, а другие будут убиты или ранены. Всё, что можно было сделать, было сделано, и теперь оставалось только ждать. Нельзя было ни отодвинуть начало боя, чтобы ещё несколько минут посидеть в тишине и покое, ни приблизить его, чтобы уже скорее всё началось и сосущее чувство страха отступило, спряталось на дне души.
Стоял густой туман, он пах болотом, грибной прелью и еловой смолой от лапника, которым замаскировали позицию. «Пока туман не рассеется, бой не начнётся, - думал Лёвочкин, - немцы не дурнее паровоза и не попрут вслепую». Немцев Лёвочкин ненавидел, но знал, что они хорошие, храбрые и упорные солдаты, и тут уж кто кого. Но 43-й год всё-таки был не 41-м, и наглости у Гансов изрядно поубавилось.
От нечего делать Лёвочкин приложил к глазам бинокль, правая линза которого имела привычную трещинку, и стал осматривать будущее поле боя, как учили, слева направо. Когда он повернулся направо, подул ветерок и туман немного поредел. Лёха глянул в туманное окошко и мгновенно облился холодным потом. Справа стоял танк! Откуда он взялся?! Вчерашним вечером и ночью его здесь не было, и Лёвочкин не слышал ни рёва мотора, ни лязга гусениц. «Если это немец, нам крышка! Сейчас он развернётся и проутюжит позицию, а мы даже не успеем повернуть пушки!» Но танк стоял тихо и неподвижно, как будто был каменным. Солдаты пока танк не видели. Лёвочкин подкрутил бинокль по глазам и вдруг увидел на башне небольшую звезду. «Слава богу!» - неизвестно откуда всплыло в сознании комсомольца и безбожника Лёвочкина. Теперь, когда первая опасность миновала, он стал разглядывать неожиданного соседа. Такого танка мамлей не видел ни разу в жизни. Огромный, приплюснутый, как жаба, с непомерно длинной пушкой и странными наростами на башне. Профили наших, немецких и ленд-лизовских танков Лёвочкин знал наизусть, но такого танка в альбомах не было. Правда, в курилке болтали, что из тыла пришли какие-то новые сверхмощные гвардейские танки, но мало ли что болтают в курилке...
***
Аникеев пришёл в себя, но состояние было отвратительным - мутило, кружилась голова, мучительно хотелось пить. В танке было тихо, казалось, что он был полностью обесточен. Лёха щёлкнул тангентой.
- Экипаж, ответьте!
- Э, алашнын бэтэгэ! - по-татарски ругнулся мехвод. - Что это было? Снаряд в пушке рванул?
- Да хер знает! Наводчик, эй, наводчик! - Молчание. Лёха пробрался к его рабочему месту. Наводчик сидел, уронив голову в танкошлеме на руки. Лёха потряс его за плечо. Наводчик в ответ что-то промычал, но позу не изменил. «Ладно, с ним потом разберусь, - подумал он, - живой и ладно. А вот что с танком?» Лёха аккуратно включил питание борта. Приборы приняли ток, на панелях засветились разноцветные лампочки и светопланы. «Так, теперь связь...» Рация работала, Лёха слышал шипение эфира, но все рабочие каналы молчали. Он вызвал вышку, но и она не ответила. Тогда Лёха достал смартфон. Сети не было. «Да что ж такое-то? - подумал он и сказал мехводу:
- Ахмет, глянь, у тебя мобила работает?
- Сейчас тебя наберу, командир, - откликнулся мехвод. - Не-а, не соединяет.
- Сеть глянь.
- Нет сети!
- У тебя кто провайдер?
- Этот... Билайн, а что?
- А у меня МТС, и тоже сети нет, вот что.
Лёха прижался к нарамнику прицела и увидел какую-то серую муть. Он покрутил рукоять увеличения, но картинка не изменилась. Нужно было выбираться из танка. Лёха открыл люк, выбрался на броню и осмотрелся. Танк стоял на опушке чахлого леска, за деревья которого цеплялся густой туман. Было прохладно, и на броне оседали капельки росы. Из танка, кряхтя, выбрался наводчик.
- Очухался? - спросил Лёха.
- Да вроде... башка только трещит, как с перепоя.
- Как думаешь, что это было?
- Похоже, что в танк молния жахнула, мы же в самую грозу въехали, кругом всё сверкало и гремело...
- А почему именно молния?
- Так на борту половину автоматов защиты сети выбило. Товарищ капитан, а куда это мы заехали? На Кубинку не похоже.
- Понятия не имею, но место и правда незнакомое и диковатое. И воздух такой... «В меня ударила синяя молния, и я стал чародеем». Бред-какой-то, - сморщился Лёха.
- А может, соседи какое-нибудь новое оружие испытывали, а мы под раздачу попали? - не унимался наводчик, - и нас занесло в параллельное пространство? Ну круто же!
- Типун тебе на язык, накаркаешь ещё! - отмахнулся Лёха - Но мобильные сети не ловятся и радио молчит. Это под Москвой-то!
Невидимое солнце поднималось над горизонтом, и туман стал быстро таять. Порыв ветра сдёрнул его остатки, и видимость сразу улучшилось. Лёха посмотрел вперёд и онемел. На них шли танки! Казалось, ожили кадры из «Освобождения». Угловатые «Тигры» Лёха узнал сразу. Вперемешку с ними ползли какие-то другие танки поменьше и длинноствольные «Пантеры». За ними катили бронетранспортёры с пехотой. Немцы наступали не торопясь, выдерживая интервалы и дистанции между машинами. Танки переваливались, кивая пушками и выбрасывая клубы синего дыма. Слева Лёха разглядел наших - вокруг маленьких, почти игрушечных пушек суетились солдаты, а рядом с ними стоял офицер и смотрел на танк в бинокль. Лёха колебался только миг.
- В машину! - заорал он, - к бою!
В танке он привычно устроился на своём месте и соединил фишку переговорного устройства.
- ... мандир, ты чего? - услышал он удивлённый голос мехвода.
- Парни, слушаем меня, - заговорил Лёха и удивился своему голосу: сроду он таким тоном с подчинёнными не разговаривал. - Похоже, нас каким-то образом перенесло в прошлое, в Великую Отечественную. На нас прут фашисты, а слева позиция наших артиллеристов. Без нас им крышка - сомнут и затопчут. И я решил: мы принимаем бой!
- Какой бой, какие фашисты?! - с места мехвода наступающих гитлеровцев не было видно.
- Обыкновенные, Ахмет. Такие вот моего прадеда в танке сожгли, и у меня появился шанс отомстить, понимаешь? Отомстить! Силой орудийных башен! Такое бывает только раз в жизни! Боекомплект почти полон, но стрелять так, чтобы ни одного промаха! Карать блядей! Ахмет, заводи!
***
«Ну, всё, сейчас начнётся! - подумал Лёвочкин, глядя на наступающих немцев. - Стрелять пока рано. Они нас не видят, и первый залп наш, но очень уж их до хрена... Стопчут и не заметят, но это мы ещё поглядим».
- Заряжай! - скомандовал он. - Стрелять только по моей команде!
Гул моторов и лязг гусениц немецких танков пока был не слышен, поэтому внимание Лёвочкина привлёк посторонний звук справа, это ожил неизвестный танк. Но привычного рёва дизеля не было. Мотор танка издавал странный свистящий гул. Танк пошевелил пушкой и внезапно выстрелил. От неожиданности Лёвочкин вздрогнул - звук был очень громкий и резкий, как будто треснула огромная доска. Лёвочкин взглянул на немцев и успел разглядеть тусклую искру, блеснувшую в районе погона башни головного танка. Танк продолжал ехать ещё пару секунд, а потом взорвался. Взрывом сорвало башню, а из проёма корпуса вырвалось пламя. «Повезло, - подумал Лёвочкин, - пробитие и попадание в боекомплект. Один долой!» За первым танком последовал второй, этот не загорелся, а проехав несколько метров, остановился и затих, его пушка безвольно упала. Лёвочкин знал, что механизм вертикальной наводки - слабое место «Тигров». Для пушек Лёвочкина дистанция до немцев была слишком велика, а вот экипаж чуднóго танка она не смущала. Танк расстреливал немцев, как будто они были из фанеры. Мощность крупнокалиберной танковой пушки не шла ни в какое сравнение с «сорокопятками», а подкалиберные бронебойные снаряды с вольфрамовым сердечником легко прошивали броневые листы. Вскоре на поле перед танком образовался клин из чадно горевших машин, однако немцы не прекратили наступление. Их танки и самоходки разделились, обтекая подбитую технику и левое крыло наступающих наконец оказалось в досягаемости противотанковых пушек.
- К орудиям! - фальцетом крикнул Лёвочкин, и закрутилась стремительная карусель боя. Вокруг пушек валялись стреляные гильзы, перед их щитами взлетали разрывы, зло визжали осколки. Одна пушка от прямого попадания взлетела на воздух вместе с расчётом, накал боя возрастал и вскоре должен был достигнуть той предельной точки, которая определяет его исход, когда станет ясно, кто кого, отобьют ли артиллеристы атаку или танки проутюжат их позицию и пойдут дальше, взламывая нашу оборону.
Капитан Аникеев этого не видел, он искал новые цели, но в дыму от подбитых машин противника не находил их. Тогда он скомандовал «Вперёд!» и «Долбоклюй», мягко перевалившись через канаву, рванулся в атаку. Аникеев испытывал чувство холодной и злобной ярости. Иногда в борта танка что-то стучало, пару раз сработала динамическая защита, но Лёха этого не замечал. Он слился с механизмами своего танка и думал только о том, что наверняка ещё не все гитлеровские танки сожжены, что сейчас, вот сейчас он захватит в прицел ещё одну цель и сожжёт её, а потом ещё одну, и ещё... Только бы боеукладка не опустела! БПС-ы закончились, и он бил по немцам осколочно-фугасными, и они тоже поражали цели. А потом в борт что-то грохнуло, как будто на танк рухнула огромная кувалда. Это подобравшаяся под завесой дыма «Пантера» расстреляла танк Аникеева почти в упор.
***
Уазик руководителя стрельб мчался к танку. Аникеев, сидя на броне, равнодушно следил за ним.
- Ты что творишь, урод?! - сходу заорал полковник. - Где тебя черти носят? Куда с полигона уехал? Да я тебя сейчас своими руками выебу!
Вдруг руководитель стрельб глянул на танк и поперхнулся матерщиной. Сорванные короба динамической защиты, свежие царапины и шрамы на броне ему, старому и опытному танкисту, сказали многое. Танк только что вышел из боя. Он повернулся к Аникееву:
- Что это было?!
Капитан Аникеев устало пожал плечами и промолчал.

" ТУНГУСский метеорит ".

Это было великое время, когда разваливался Советский Союз. Сначала у корабельных офицеров был большой праздник, когда им объявили, что призывать на флот, как и во всю Советскую Армию, всяких киргизов, узбеков и прочих туркменов больше не будут. И когда уже имеющиеся дослужат - всем будет хорошо. Но праздник был недолог, и комбаты с группёрами даже не успели полить друг друга в коридоре шампанским. Потому что следующим же призывом пошли те, кого в советские годы не призывали: народы Крайнего Севера. И это подчас было пострашнее любой Средней Азии.

Он свалился на наш корабль внезапно, как метеорит. И, естественно, звать его стали точно так же. Потому что звать, как было написано в военном билете, было невозможно: русский язык неспособен переварить пять букв Ы в имени-фамилии-отчестве.
Айдыл Ымыргенович Шыырап был восьмым ребенком в своей семье, и его порядковый номер был далек даже от середины полного списка. Детей в семье было так много, что сперва закончились национальные имена, потом интернациональные, а потом у родителей закончилась фантазия. Поэтому самого младшего брата Айдыла звали Ильич, а самую младшую сестру - Пенсия. Я искренне надеюсь, что Ильич Ымыргенович и Пенсия Ымыргеновна до сих пор живы, здоровы и у них всё хорошо.
Но это всё мы узнали потом, потому что вначале Айдыл Ымыргенович по-русски не говорил и русский не понимал. По этой причине его не распределили ни в одну боевую часть, зато за него, засучив рукава, взялся замполит. Переворотив справочники, зам узнал, что тунгусы - это те же эвенки. С чувством выполненного долга зам, взяв с собой Шыырапа, отправился на эсминец «Быстрый» (в народе - «Вялый»), где по данным разведки служил русскоговорящий эвенк.
Тут его ждало первое разочарование. Выяснилось, что «Дед Мороз был пьян сам по себе, а Снегурочка - сама по себе». И тунгусы с эвенками настолько различаются меж собой, что их языки не имеют никакого сходства. Примечательно, что даже сейчас все справочники относят тунгусов к эвенкам, и даже всезнающая «Википедия» грешит этим, но я-то знаю лучше, поскольку учился на собственном опыте, а не на справочниках.
Дальше у зама начались мытарства: он ходил по всей эскадре, выискивая на кораблях, в гараже и подсобном хозяйстве всевозможных алеутов, коряков, нанайцев и прочих чукчей. С одной-единственной целью: найти переводчика. Но Шыырап продолжал смотреть на зама своими добрыми, воловьими глазами и мотал головой.
Энергия у замполита закончилась недели через три. И он пришел к старпому, чтобы передать Метеорита в какую-нибудь боевую часть. Хотя «какую-нибудь» - это было слишком сильно сказано. Иного пути, кроме Службы снабжения, у Шыырапа не было. В самом деле, не отправишь же его в штурмана? А в ракетчики или торпедисты - это ж куда у нас ракеты полетят и торпеды поплывут? И в связисты его нельзя, там русский язык нужен. И в механики ни в коем случае - у нас котлы со всеми их многочисленными защитами от дурака и вполне себе русскоговорящие макаки взрывали, а уж такой...
В общем, все дороги вели к снабженцам, но напрямую ко мне замполит привести это чудо не мог. Потому что у замполита еще оставалась совесть. Немного, но оставалось. К тому времени в основном его стараниями в моей службе снабжения из 14 человек срочной службы насчитывалось:
- литовец - 01 штука;
- один русский (до сих пор не пойму, как он туда затесался);
- два бульбаша-буддиста (причем братья-близнецы, которых я начал различать только к концу их службы, а буддисты потому, что вывести их из себя было невозможно в принципе);
- два хохла (в том числе один западенец, что само по себе страшнее атомной войны);
- два узбека;
- один казах;
- один дагестанец;
- один черкес;
- один азер;
- один каракалпак;
- и венчал этот зверинец самый настоящий, «марочный» еврей - причем из Биробиджана, из той единственной еврейской семьи в Еврейском автономном округе, главу которой раз в год показывали во всех теленовостях, это был его дедушка.
В таком интернационале не хватало только тунгуса - и вот он появился! Этому радостному событию предшествовал задорный торг работорговцев, прошедший в каюте старпома. За столь ценный подарок со стороны командования я, к тому времени уже матерый старлей, умеющий глядеть в перспективу, потребовал от командования документы на отпуск, переходящий в увольнение, для своего самого злобного годка.
Спор длился долго. Для военнослужащих срочной службы в принципе нет ничего слаще, чем отпуск, переходящий в дембель. Особенно на Дальнем Востоке, где дальняя дорога позволяет отправится на гражданку еще до приказа Министра обороны. Это поощрение применяется к лучшим из лучших, передовикам и стахановцам.
Мой злобный годок не был не только лучшим из лучших, он не был даже лучшим из худших. А еще он был дагестанцем со всей присущей дагам неукротимостью. На дрессировку этого вайнаха я потратил целый год, а он, в свою очередь, провел этот год в основном в карцере и цепном ящике. Где жратву бросали сверху, а ходить можно было только под себя. В среднем раз в две недели за ним бегал дежурный по кораблю со штатным оружием, снятым с предохранителя, с досланным патроном и криком: «Убью накуй!» Четырежды командир клялся своим здоровьем, а старпом бесчисленное множество раз - моим, что этот джигит уйдет на гражданку 31 декабря в 23 часа 59 минут и ни секундой ранее. Обо мне и говорить не стоит: всю военную карьеру этого джентльмена я разрабатывал наиболее изуверские способы его убийства. Потому что просто сварить его в кипящем комбижире, предварительно содрав с него живьем кожу и посыпав солью, казалось мне недостаточной сатисфакцией за выпитую у меня кровь и разорванный мозг.
Именно поэтому договорно-рабовладельческий процесс продолжался достаточно длительное время. Несколько раз меня выносило из старпомовской каюты могучими ебуками. Но я успевал выкрикнуть: «Тогда трахайтесь с ним сами!», после чего переговоры продолжались.
Я знал, чего добиваюсь, и понимал, что овчинка выделки стоит. И когда мы наконец стукнули со старпомом по рукам, я дождался, пока писарчук подготовит и принесет все необходимые документы и объявил своему подразделению большой сбор.
Дальше начался процесс, который никогда не опишут ни в одном учебнике по воспитательной работе в СА и ВМФ. Но на котором стоит и будет стоять российский флот. Вкратце представив личному составу молодое пополнение в лице Шыырапа, я воздел к небу руки с документами на увольнение. Долго тряс ими. Сунул эти документы каждому под нос, дав возможность разглядеть все печати и подписи. И делал это до тех пор, пока у личного состава изо рта не стала капать пена на палубу. Оттолкнув дага, который обнимал меня за ноги и со словами «Атэц радной!» норовил поцеловать руку, я заявил, чтобы он не обольщался. Что сойдет он с корабля, несмотря на все продемонстрированные документы, тогда, когда захочу я. А я захочу тогда, когда эта обезьяна (и мой указующий перст впился в бедного Шыырапа) начнет меня понимать и станет бодро лопотать по-русски. После чего дал команду: «Разойдись!».
Но быстро никто не разошелся, все сочувствующе смотрели на ничего не понимающего Шыырапа. Каждый пожал ему руку, а годок - кок-инструктор даже приобнял его и сказал: «Дэржись, джан!..»
На следующее утро, во время подъема флага выяснилось, что Шыырап начал меня понимать. На второй день он по-русски обратился к дежурному по камбузу, отчего мичман в ужасе бежал, теряя на ходу колпак и повязку. К исходу третьего дня бедный тунгус под руководством дирижирующего дагестанского наставника без запинок и с выражением прочитал перед дверью моей каюты «Белеет парус одинокий». Отчего у проходящего в этот момент мимо замполита началась форменная истерика.
Спустя несколько лет, уже на гражданке, я услышал достаточно интересный анекдот. О том, как провинциальный город был весь обвешен афишами гастролирующего цирка. Афиши гласили: «Невиданное чудо! Летающие и поющие крокодилы» На премьеру набился полный зал, все ждали, где и как их будут обманывать. Но обмана не было: на арену вылетели крокодилы, которые стали летать по кругу и человеческими голосами петь детские песенки.
Наконец под аплодисменты обалдевшей публики они улетели, и только самый маленький, вконец устав, приземлился прямо на колени дородной тетки в первом ряду. Тетка погладила тяжело дышащую рептилию по голове и спросила:
- Миленький, кто же вас этому научил?
У крокодила из глаза скатилась слеза, и он по-человечески ответил:
- Тетенька, вы бы знали, как нас пиздят!..
Так вот, для меня этот анекдот ничего нового не открыл. По этому принципу строится вся военная служба. Можно месяц искать переводчика, а может решить вопрос по-другому, и - кардинально. Потому что на флоте никому не интересно, каким образом ты станешь решать невыполнимую задачу. Ты просто должен её выполнить. У американцев есть такое расхожее выражение: «Do or die» - «Сделай или сдохни». В России говорят: «Сдохни, но сделай». Таким образом, смерть не является у нас достаточным основанием для невыполнения поставленной задачи.
Вы спросите: что было дальше? Дальше продолжилась служба, и у Шыырапа она до самого увольнения прошла в камбузной посудомойке, где за два с года он сделал выдающуюся карьеру до должности старшего посудомойщика и звания старшего матроса. Он был весьма старательным, и с его приходом посудомойка засияла, как у кота яйца.
Что же касается замполита, то ему Шыырап вновь понадобился ровно через год. Зам ввалился в каюту ко мне, релаксирующему над квартальным отчетом, и заявил, что научный анализ исходящей с корабля корреспонденции позволил ему установить непреложный факт: единственный человек, не отправивший за год ни одного письма, находится в службе снабжения. И с этого человека надо строго спросить, пока с нас самих не спросило высокое замполитовское руководство. Зам у нас был достаточно мирным, «вегетарианским», то есть, людей не ел, жить не мешал, к тому же мы уже видели, как на некоторых соседних кораблях замполиты, оставшись без партийного контроля, съезжали крышей или переобувались в воздухе. Поэтому спорить я не стал, и мы пошли в столовую команды строго спрашивать с Шыырапа. Тогда-то мы и узнали, что письменность у его народа закончилась в 1929 году по уже указанной выше причине, а ближайшая почта находится в райцентре, в двух неделях езды на собаках от их родового стойбища. Из этого райцентра его, собственно говоря, и призвали весьма брутальным способом, когда он приехал в магазин, задав перед призывом один-единственный вопрос: сколько вёсен видел?. А поскольку в устном тунгусском всё, что больше трех, обозначается цифрой «много», то он был тут же, у магазина, признан райвоенкомом годным к прохождению срочной службы.
Замполит ушел расстроенный, а меня вдруг осенило:
- Так родители не знают, что тебя призвали? Они же, наверное, с ума сходят...
- Не сходят, - рассмеялся Шыырап, сидя на столе и болтая ногами. - Старший брат за солью в райцентр поехал, через два года вернулся - в армии служил. Третий брат за порохом поехал - не вернулся. Думали, в армии служит, а снег сошел - оказалось, росомаха задрала. Младшие подросли, родителям помогают, - и все это было мне преподнесено с такой детской непосредственностью, что понадобилось какое-то время, чтобы обдумать все сказанное и разложить в голове по полочкам.
Демобилизовывал Шыырапа я собственноручно. Потому что он это заслужил. И не только проводил его с корабля, но и отвез на машине на железнодорожный вокзал Владивостока, взял в кассе билет по ВПД и посадил в вагон. С трудом подняв и передав ему на прощание скромный узелок с нажаренными коками пересушенными отбивными, типа «уши спаниеля», из расчета на месяц пути. Перед этим мы немало времени провели с ним над картами нашей бескрайней Родины, разбираясь с его будущей логистикой. Которую я потом расписал ему по пунктам прямо на последней странице его военного билета. И был очень рад, когда спустя три-четыре месяца получил открытку, судя по почтовому штемпелю, из того самого райцентра, где есть соль, порох и почта. В открытке были два слова печатными буквами: «ЯДОМА ПАСИБА».
За эти годы мне его часто не хватало. Особенно в сложных жизненных ситуациях не хватало его умения смотреть на жизнь и все ее проблемы незамутненным детским взором. Мы много чего приобрели, цивилизовавшись.
Но иногда кажется, что потеряли еще больше.

История, услышанная в чебуречной "Дружба" на Сухаревке - одном из последних осколков советского общепита в Москве...
Недавно зашел в чебуречную "Дружба" перекусить и вспомнить былое, т.к. посещаю данное заведение уже лет 40. За одним из столиков стояла компания мужиков ранее пенсионного возраста и внимательно слушала рассказ небритого мужика в поношенном камуфляже.
"Всю жизнь посвятил армии, но выше старшего прапорщика не поднялся. Наша часть занималась сопровождением и охраной грузов. Сперва по всему СССР ездили, потом только по России. Грузы разные были. И техника, и тушенка, и... Ну это не важно. Уже перед увольнением послали меня старшим группы в Саратов. Надо было принять пять контейнеров, уже загруженных, опломбированных и установленных на машины. Водители и машины гражданские. Место назначения... Ну это неважно. Приняли все честь по чести, проверили пломбы, расписался в куче накладных, провёл инструктаж личного состава, расчехлили оружие, расселись по машинам и вечером тронулись. Пять машин. Хорошо пошли! Дорога свободная, погода хорошая, ночь звёздная. Периодически по рации доклады бойцов принимаю, что все в порядке. Вдруг часа через 3-4 мотор странно зашипел и заглох. И свет в кабине погас. Вызываю по рации бойцов - молчат. Приказал водителю заблокировать двери, пээмку из кобуры достал и вылез из кабины. Хорошо, что ночь звёздная, ясная. Смотрю, все машины целые стоят. Прошёл вдоль них, бойцы и водители на местах. Проверил пломбы, посветив зажигалкой - целые... Пошел к своей машине, залез в кабину. Тут мой водитель, мужик в годах, хлопнул себя по лбу и говорит: "Щас все поправим!" Достал бутылку водки, стаканчик и вылез из кабины. Налил стакан, постоял молча и на дорогу вылил. Перекрестился и в кабину залез. И мотор завелся без проблем! Прям как новенький! И радио заиграло. Я рацию включил - работает. Доклады бойцов выслушал, что все в порядке, машины готовы к движению. А водитель мой три раза просигналил, остальные тоже повторили. Спрашиваю, что за обряд такой? Оказывается, на Ново-Астраханском шоссе есть мемориал водителям воинам, погибшим во время войны. И все грузовики, проезжающие мимо, должны почтить их память, трижды просигналив. Иначе души павших могут обидеться и не будет удачи в дороге... Ну а водкой он как бы извинился перед павшими за забывчивость. Раз такое дело, разрядил я пээмку и трижды в небо, в холостую щелкнул. Залез в кабину и поехали дальше уже без ЧП. Через день были на месте, сдали груз и отправились в часть. Особист потом меня и бойцов долго расспрашивал, все хотел диверсию отыскать. Но доказать ничего не смог... А меня вскорости на пенсию и выперли, благо, календарей с боевыми даже с избытком. Ну, братцы, ваше здоровье!" Выпил, закусил остывшим чебуреком... В помещении чебуречной стояла тишина... Рассказчик еще налил из чекушки и произнёс "За водил! Живым ни гвоздя, ни жезла, а павшим вечная память! "

Какой же он был красивый...
Много кнопочек и пимпочек по серебряному ободу.
И всего-то 14 злотых, что еще раз говорило о необходимости его покупки, ибо мне как раз и было 14 лет.
С его помощью можно измерять, учитывать..да что там - останавливать время.

- Тетя Валя, дайте, пожалуйста, вот этот Секундомер. Вот вам 14 злотых мелочью.

Продавщица военторга мельком осмотрела витрину прилавка и всплеснула руками:
- Ой, мля, спасибо мальчишки, что подсказали. А то я и забыла, что ценники не разложила.

- Так чего вы хотите купить? Секундомер? Он 362 злотых стоит.
А за 14 злотых могу курвиметр продать. Он как раз рядом лежал!


ПС тетю Валю курвой по выходу из магазина мы не обозвали. Потому как офицерскими детьми были...