Аэродром.

Вообще-то моя работа закончилась еще около первого разворота - схему захода летчики учили даже тщательнее чем штурмана, посему, пока Санька шуровал штурвалом, закладывая какие-то немыслимые крены, я принялся одним глазом (вторым я все-таки поглядывал на доску и планшет) рассматривать окрестности, благо видимость - миллион на миллион, как любят говорить, позволяла сделать это в мельчайших подробностях. Место, как нам и обещали, был красивым - стены высоченных сосен перемежались цветастыми полянами, поросшими невысоким кустарником, а за соснами просматривалась полоса ярко-белых песчаных дюн. Приветливо выглядевшие домики аэродромных строений из желто-розового кирпича и изумрудно-зеленая трава между серыми, испещренными черными следами шин, рулежками и взлетными полосами дополняли картину, принявшую в желтом свете осеннего солнца какой-то радостный и даже чем-то праздничный вид.
Полосатый как новогодняя хлопушка домик дальнего привода неожиданно вынырнул на нас из-за стены мачтовых сосен, и я принялся вслух отсчитывать высоту, хотя Санька в этом, в общем-то, не нуждался - какой-то неведомый науке орган в его белобрысой, вечно всклокоченной голове феноменально точно измерял расстояния, высоты и скорости просто «на глазок», без помощи всех тех высокотехнологичных приборов, которыми снабдила современная наука и техника наш уже, в общем-то, немолодой Су-24. Полоса надвинулась стремительно - только что она была тусклой узкой ниточкой в туманной дымке где-то на краю поля зрения, и вдруг - она уже заслонила весь фонарь, раздвинулась в стороны, устремилась вдаль серой лентой и стремительно побежала под крыло рябью мельчайших выщерблинок. Тональность двигателей изменилась, звук их начал угасать, нос машины пошел вверх и самолет внезапно завибрировал на стыках плит - касания полосы я так и не ощутил - Санькины посадки всегда были безупречны, с того момента как он два года назад пришел из училища к нам в полк - этакое «чувство полета» было дано ему от природы, как некоторым умение петь или видеть в темноте.
Стоянки располагались совсем близко от полосы, поэтому после недолгой рулежки самолеты замерли у кромки леса, и мы смогли поднять фонари и полной грудью вдохнуть теплый и в то же время свежий, пахнущий соснами и морем воздух и слезть по узеньким металлическим лесенкам на нагретый солнцем бетон. Мы как всегда долго копались, отстегивая маски, разминая ноги и собирая свои вещи, и подошли к краю стоянки когда вся эскадрилья уже стояла нешироким полукругом вокруг командира.
- Старший лейтенант Котов посадку выполнил. Матчасть работала без отказов, нареканий нет, разрешите получить замечания? - в вольной форме доложил Санька, становясь в полукруг. Командир, словно не обратив на Саньку никакого внимания, сказал тихо и в тоже время веско:
- Значит так. Все прошло более-менее. На сборе концевые телепались как обычно, но я уже решил на это не обращать внимания - горбатого могила исправит. У Логинова даже автопилот уже заразился его неряшливостью - даже на эшелоне его водило вверх и вниз, все остальные - ничего. Даже роспуск и заход слева по одному мы сегодня ухитрились не изгадить, как обычно, что не может не радовать. Сейчас все идут в общагу - во-о-о-он - командир махнул рукой куда-то себе за спину - третий домик с края и устраиваются попарно, комнаты должны нас ждать. Ужин будет в шесть, отбой в семь. Сам проверю. Т-э-э-э-к - протянул он дальше - в поселке есть магазин, если какая-то падла себе позволит... - он многозначительно хмыкнул - подъем в три, завтрак, медосмотр и, чтобы в четыре все были в штурманской на постановке. Я никого искать не буду, традиционное утреннее распиздяйство меня достало. И чтоб не зевали во всю пасть, когда перед вами замкомдива будет распинаться - кофе пейте что ли... или выспитесь, хотя бы ради разнообразия... Все. Все свободны до вечера.
После этого напутствия все пошли переодеваться, селиться в общагу и разбирать вещи.
Почему-то после того, как вещи были развешены в шкафу или разбросаны по комнате, мне не захотелось бухнуться с книжкой на сетчатую кровать, покрытую типовым армейским синим одеялом, как я собирался еще в воздухе, а потянуло обратно на аэродром - я спустился мимо дремлющего на колченогом стуле у входа в общагу бойца, миновал пару старых-старых почерневших щелястых деревенских сараев, функция которых на аэродроме была мне непонятна, и пошел вдоль рулежной дорожки, что лежала между полосой и сосновым лесом. Солнце только-только начало клониться к закату, заливая все вокруг мягким светом ранней осени, небо было пастельно-синим, отдельные маленькие-маленькие облачка, разбросанные по нему, не давали резких теней. Аэродром был практически пуст, в воздухе были разлиты тишина и спокойствие. По невысокой траве шагалось легко, ароматный воздух все время хотелось вдыхать полной грудью.
Непонятно, что меня заставило подойти к огромной сосне - настоящему лесному великану, стоящему чуть в стороне от стены своих собратьев, но за несколько шагов от нее я заметил, что к стволу сосны через равные промежутки прибиты короткие толстые планки, вроде обрезков штакетника, образующие что-то вроде лестницы. «Мы прибили к самой высокой сосне ступеньки и сделали наверху площадку, этакий насест» - услужливо подбросила услышанную где-то фразу память. Я улыбнулся непонятно чему и посмотрел вверх - там, в кроне дерева, среди темно-зеленых метелок сосновых игл и вправду явственно просматривались какие-то перекладины, брусья и доски.
- Надо же! - сказал я сам себе и пошел вокруг могучего ствола, ведя пальцами по застывшей смоле и неровностям грубой коры. Чуть в стороне от ступенек лестницы пальцы наткнулись на старый-старый черный провод с потрескавшейся изоляцией, который кто-то прибил вдоль ствола согнутыми гвоздями сильно уже поржавевшими от времени. «На площадку мы посадили наблюдателя и соединили его телефоном с КП» - вылезла из памяти фраза. Что это? Откуда я это помню? Мысли метались из стороны в сторону, в памяти мелькали разные образы... Медленно-медленно в голове все более и более четкой становилась картинка: огромный седой мужчина с залысинами и обветренным лицом, изборожденным глубокими-глубокими морщинами ведет неторопливый рассказ, сверкая ясными голубыми глазами из-под кустистых бровей и слегка постукивая по столу в такт своим словам сплетенными в замок узловатыми пальцами. Мой дед. Мне, наверное, десять лет и я, открыв рот, слушаю про аэродром между сосновым лесом и заболоченной речушкой, про жизнь в землянках, заполнявшихся за день грунтовыми водами чуть ли не до половины, про полеты над серой, подернутой рябью осенней водой, про «Юнкерс», который каждую ночь вываливал на опушку леса сотню бомб-лягушек...Надо же, какие интересные бывают совпадения - здесь тоже кто-то когда-то сажал наблюдателя на верхушку дерева и протягивал к нему телефонный провод. Интересно, как давно сидел наблюдатель на этом дереве - ступеньки явно кто-то обновляет - некоторые настолько потемнелые и замшелые, что кажется, выросли вместе с этой сосной, а другие, наоборот - еще не успели еще до конца утратить янтарную теплоту свежеструганного хвойного дерева. Надо бы кого-нибудь расспросить - почему-то меня даже не заинтересовали, а уже взволновали ступеньки на стволе дерева и старый черный провод рядом с ними. Подстегиваемый нетерпением я быстро пошел, временами подбегая короткой рысцой вдоль рулежки, к виднеющимся невдалеке стоянкам, на которых вокруг наших самолетов копошились несколько человек и ерзали машины. Первый, кто встретился мне - был стоявший около заправщика немолодой жилистый прапорщик со злым лицом взиравший на суету бойцов со шлангами возле крайней машины.
- Добрый день! - поприветствовал я его.
- День добрый! - хрипло и зло ответил он мне и выжидательно посмотрел на меня, всем своим видом выражая неудовольствие тем, что какие-то праздношатающиеся летуны отвлекают его от его важного дела.
- Скажите, а аэродром этот, давно здесь построен? - задал я свой первый, подготовительный вопрос.
- Дак кто ж его знает - ответил он - уже сто лет я тут горбатюсь, наверное, весь городок, бля, при мне построили - все домики эти, клуб, ПАРмы построили, а аэродром уже стоял, он спокон веку тут, наверное, стоял, еще дикие карелы, бля, по лесам шастали, а аэродром это, бля, тут уже стоял. Твою мать! - внезапно заорал он, делая полуоборот вправо - ты, бля, чмо ходячее, как шланг тащишь, у тебя, бля, ща весь штуцер в песке будет, ты его, нах... - он решительно рванул через площадку мимо заправщика и я понял, что с дальнейшими расспросами придется повременить, по крайней мере, до окончания расправы с каким-то незадачливым бойцом-заправщиком.
Но что-то уже вертелось у меня в голове... «испокон веку тут стоял...» «испокон веку тут стоял...»
«Землянки какая-то бестолочь велела откопать не около соснового леса, а напротив, через полосу, там где маленькая речушка ближе всего подходила к аэродрому» - всплыло в памяти. И я, неожиданно для себя, быстро пошел, почти побежал, по рулежке к полосе, оглядываясь по сторонам. Полетов, судя по всему, уже не было, однако бегать через полосу было все равно нельзя, но я уже не мог обходить три километра вокруг взлетки , мне хотелось побыстрее попасть на ту сторону - в густую высокую траву, поросшую редким кустарником и тонкими осинками с почти облетевшими листьями.
Земля на той стороне была влажной, и, как казалось, местами даже начинала пружинить под ногами, трава был сочной и густой, она хлестала по ногам и обвивалась вокруг них длинными зелеными плетями. Я отбежал чуть дальше, но почва становилась еще более вязкой и я побежал вдоль полосы. На самом деле, я в глубине души, не ожидал этого и даже в некотором удивлении остановился перед довольно большой ямой, метра три на три, с обвалившимися стенками и скруглившимися от времени, но когда-то несомненно прямыми углами. На дне ямы тускло блестела лужица зеленоватой воды, из которой торчала трава и какие-то гнилушки. Взгляд заметался влево и вправо - вот еще одна яма, справа и дальше, а вот еще одна. Ямы шли в шахматном порядке! «Слева от нас стояла в окопе зенитка, она оглушительно палила, когда прилетал «Юнкерс» и, если звук моторов и «кваканье» осколочных бомб не давали спать, то зенитка эта просто выбрасывала из коек». Слева? Слева - это наверняка, если стоять лицом к полосе! Я повернул и побежал вдоль ряда одинаковых ям. Вот оно - круглая широкая яма с осыпавшимися от времени стенками, полузасыпанная канава от нее в сторону, меньшая ямка на другом ее конце, метров через десять-пятнадцать.
Теперь я знал точно! От бега я тяжело дышал, ботинки и брюки хабешки были мокрыми, и мне внезапно показалось, что меня всего обдало холодом. Словно в кино картинка стала расплываться, шелест ветерка в траве затих и я, словно на самом деле, услышал звенящий гул моторов «каталин». Я никогда в жизни не слышал его, но сколько раз по рассказам деда я представлял этот рвущий уши, глубокий, проникающий до самой печенки, рев с характерным металлическим звоном. Исчезла высокая трава вокруг, на месте ям с зеленоватой водой появились аккуратные зеленые холмики, а над головой затрепыхались полосы рваной маскировочной сетки, я словно воочию увидел вокруг множество людей в смешных широких брюках, заправленных в брезентовые сапоги и хлопчатобумажных гимнастерках с разрезным воротом. Их молодые лица были серьезны, они тащили парашюты, заправляли в коричневые планшеты с обтрепанными углами цветастые листы карт, несли котелки с дымком, пили воду из тускло блестящих металлических кружек. Неумолчный гул голосов с неразличимыми словами прорывался через рев опробывываемых на стоянках моторов, запах дыма, горячего чая, нагретого металла наполнил ноздри. Наваждение продолжалось всего секунду, но мне показалось, что посередине вытоптанной площадки около землянок я увидел высокого человека в кожаном реглане довоенного образца с правильными чертами лица и ясными голубыми глазами под кустистыми бровями.
Теперь я, уже не спеша, обошел вокруг полосы, постоял около ее среза, вдыхая теплый воздух, наполненный осенними запахами, посмотрел как лучи медленно клонящегося к закату солнца пронизывают сосновый лес и пылинки танцуют в золотых потоках солнечного света. Я подошел к сосне и полез по ступенькам вверх. Я знал, что я увижу наверху - «В хорошую погоду я любил залезать наверх, подолгу сидеть на площадке и смотреть на темно-зеленую холмистую равнину крон соснового леса и на видимое далеко-далеко, но не настолько, чтобы выглядеть размытым и недостоверным, море, которое оттуда всегда было неправдоподобного, ослепительного синего цвета».

Пожар

Наивен тот, кто полагает, что раз Афганистан на юге, то там нет зимы. Она там всегда. Нет, я не вру. Да, там действительно жара, но стоит посмотреть на горы, как ты понимаешь, что зима вот, рядом. Их заснеженные вершины красноречиво говорят об этом. На высотах боле четырёх тысяч метров зима царствует круглый год. Лётчики хорошо знают об этом, они почти каждый день летают в зиму. А некоторые, точнее, пилоты Ми-24, ощущают зиму ещё и на собственной коже. Почему? Да потому что Ми-24 великолепная машина, в которой для удобства экипажа предусмотрен даже кондиционер. Но вот по какому-то капризу конструкторов не оснащён штатным обогревателем. Для обогрева экипажа предусмотрен забор сжатого, значит, горячего воздуха от компрессоров двигателей. У земли, где по идее, и должен летать вертолёт, это работает прекрасно. Но это Афганистан, и вертолёты очень часто летают на потолке, где важен каждый процент мощности двигателей, а подобная система обогрева как раз и отнимает мощность двигателей.
На практике это выглядит так: с набором высоты начинает падать температура воздуха. Отчего в кабине тут же интенсивно (вроде, и не сильно выпили вечером) запотевают стёкла. Включаешь обогрев кабин, помогает, но двигатели от этого теряют мощность и вертолёт в лучшем случае не берёт высоту, а худшем её теряет. А впереди перевал. Выключаешь обогрев. Опять запотевают стёкла. Делать нечего, открываешь забор наружного воздуха. Температура в кабине и снаружи выравнивается, стекла не потеют. Вот только ты в тонком летнем комбинезоне, а в кабине ниже нуля.
После посадки разомлевший от жары, пропотевший технический состав с изумлением смотрит на пританцовующих у вертолёта пилотов, у которых не попадает зуб на зуб.
Но это только полбеды, беда в том, что зима может спуститься с гор. Да-да, именно спуститься с гор. С наступлением осени наблюдаешь, как с каждым днём всё ниже и ниже граница снега. И если ваш аэродром находится на высоте более тысячи метров, то зима обязательно дойдёт и до вас. В одно прекрасное утро вы будете удивляться так по-русски белому снегу и морозному воздуху. А удивляться будете потому, что у вас напрочь отсутствует зимнее обмундирование, и вы будете проклинать преподавателей военных училищ тыла, которые не объяснили своим курсантам такое понятие, как высотные климатические зоны. Впрочем, помянёте вы также за ту же ошибку и преподавателей строительных училищ. Ваш модуль явно не рассчитан на зиму. Нет, какие-то рудименты батарей отопления, конечно, присутствуют и даже местными умельцами сооружена мини-котельная, но увы, температура в модуле немногим отличается от наружной. Чтобы согреться, особенно ночью, авиаторы идут на всякие ухищрения, разживаются вторым комплектом одеял, из вертолётных запчастей сооружают самодельные обогреватели, повергающие в ужас начальника дизель-электроузла, ложатся спать в комбинезонах.
В один из таких зимних вечеров капитан А. и старлей Л. ворочались в своих кроватях, пытаясь согреться и уснуть. Их напарников по комнате, пилотов ведомого экипажа старлеев Н. и С., не было. Они убыли в краткосрочный отпуск. Время было довольно позднее, и старлей Л. почти уснул, не обращая внимание на посторонние звуки, доносящееся с улицы.
- Слышишь, стреляют, - нарушил молчание капитан А. Старлей Л. прислушался, с улицы действительно доносились одиночные автоматные выстрелы. Одиночные, значит, ничего страшного, что было будить? А посему старлей Л. поудобней устроился на кровати и ответил что-то в духе известных трёх букв.
- А почему на улице так светло? - не унимался капитан А.
- Бля, - ответил старлей Л., он был раздражён, завтра была его очередь на час раньше вставать и производить ежедневное опробование вертолёта, а поскольку он окончил училище на два года позже капитана А., то это значило, что его очередь всегда, - тебе надо, пойди и посмотри!
Тем не менее, старлей Л. глаза всё же открыл. И вправду, с улицы в комнату проникал какой-то странный, красноватый свет. Как ни странно, но это обстоятельство тоже ничуть не озадачило старлея Л., его больше удивило другое: капитан А. вопреки своей лени поднялся с кровати. Мало того, он, накинув поверх комбинезона куртку, но босиком подошёл к окну.
- А-а-а-а! Горим! - заорал капитан А., распахнув окно и как был босиком, выпрыгнул в него. А на улице лежал десятисантиметровый слой снега.
Парадокс, но даже это не возымело должного действия на старлея Л. По крайней мере, никакой поспешности в его действиях не было. Здраво рассудив, что пока нет в комнате открытого пламени, можно не торопиться. Он стал не спеша надевать носки, ботинки, по ходу обдумывая сложившеюся ситуацию. Было понятно, что горит модуль и с этим надо что-то делать. Поразмыслив, он пришёл к двум вариантам действий. Первый - это собрать свои вещи и покинуть модуль, второй - это принять участие в тушении пожара. Но вспомнив свою любовь к порядку, старлей Л. понял, что на сбор вещей и эвакуацию ему понадобится минимум два дня, что в данной ситуации было неприемлемо.
- Значит, - пришёл к выводу старлей Л., - придется принять участие в тушении пожара, возможно, даже проявляя чудеса героизма.
Тем временем с одеванием было покончено, и старлей Л. вышел на улицу.
Улица была залита ярким, бледно-розовым светом. Горела та самая пресловутая самодельная кочегарка. Жаркое керосиновое пламя весело плясало над её железной крышей. Оттуда же и доносились выстрелы. Все обитатели модуля, среди которых находился и босой капитан А., выстоявшись полукольцом, с интересом и безучастно наблюдали за происходящим, как будто этот пожар совершенно их не касается. Исключение составляло три человека, двое вёдрами носили из столовой воду, а ещё один этой водой заливал пламя. Но поскольку напор в столовой был низким и вёдра наполнялись долго, действие троицы не оказывали на пламя никакого воздействия. Солдатик-кочегар, причитая, рассказывал обстоятельства и детали случившегося. Особенно интересны были детали. Из них выходило, что солдат готовился отбивать многомесячную осаду, при этом выполняя основную задачу, оказалось, в кочегарке помимо всего прочего, припасено литров сто керосина в канистрах, ящик гранат и несколько цинков патронов. Эти патроны в данный момент и взрывались. Старлей Л. поёжился: если пламя доберётся до гранат, то будет совсем весело и он вознамерился присоединится к троице, занятой тушением пожара. В конце-концов не глазеть же на огонь он вышел, тем более, что все лучшие места для обозрения были заняты. Но вёдер было мало, да и как было сказано, напор воды из крана был невысок, и его услуги оказались не нужны. Такой расклад не устраивал старлея Л., он обошёл модуль и, обнаружив приставленную лестницу, по ней взобрался на крышу модуля.
- Ну вот, по крайней мере, отсюда хоть лучше видно, - удовлетворённо подумал старлей Л., поглядывая свысока не сколько на пламя, сколько на стоящих внизу соседей по модулю. Но его душа по-прежнему жаждала деятельности, что случалось с ней крайне редко, наверное, потому что спросонья. Старлей Л. пошарил глазами по сторонам, на крыше был довольно толстый слой, почему-то толще чем на земле, слежавшегося, подтаявшего от тепла крыши снега. Этот снег доставлял много неприятностей обитателям модуля. То тут то там с потолков капало. Старшина не единожды посылал на крышу бойцов, дабы этот снег убрать, но исполнительности авиационных бойцов едва хватало, чтобы сбросить с крыши две-три лопаты снега. Собственно, они и лопаты тут же на крыше побросали. Что произошло дальше, не иначе как божьем наитием не назвать. Поскольку старлею Л. до этого было в жизни не додуматься. Потому что, как и почему ему всё удалось, он понял только спустя несколько дней. Двигаясь как сомнамбула, не отдавая себе отчёта в своих действиях, старлей Л. поднял лопату побольше (кстати, тоже весьма странный поступок для него, выбор лопаты побольше), начал энергично забрасывать пламя слежавшимся снегом. Он работал энергично и с упоением, не обращая внимания на оху... пардон удивлённые взгляды товарищей снизу. Рядом изумленно застыл товарищ, который заливал пламя водой. Он только и смог, что одобрительно кивать головой. Снег шипел на раскалённой крыше как сало на сковородке. Но пламя с каждым броском новой порции снега таяло, уменьшалось на глазах и вскоре исчезло совсем. Старлей бросил ещё пару контрольных лопат и остановился в готовности чуть что, снова вступить в схватку с огнём. Какой-то смельчак внизу заскочил в кочегарку и вынес оттуда вздувшиеся, но не лопнувшие канистры с керосином и злополучный ящик гранат. Тем самым полностью ликвидировав опасность повторного пожара. Старлей Л., как бы очнувшись, отбросил лопату и спустился с крыши. Статисты внизу уже обсуждали случившееся. По их словам выходило, что старлей Л. не так уж и много сделал. Но самому старлею Л. на их мнение было глубоко плевать. Его вполне удовлетворял тот факт, что продолжение ночевки пройдёт под крышей. А слава - явление мимолётное, да и к чему ему завистники? Старлей Л. повернулся, чтобы проследовать в модуль продолжить прерванный сон. Но тут возникла заминка. Оказалось, что одному жителю модуля всё же удалось осуществить эвакуацию. Это был прапорщик-фельдшер. Он вынес с комнаты не только собственные вещи, но и весьма объёмный ящик с медикаментами. И весь пожар сидел на нём, держа автомат наперевес. По его словам, там находились медикаменты, которые весьма трудно списать. Похвальное действие, но вот с этим ящиком и возникла заминка. Группа офицеров, среди которых находился и по-прежнему босой капитан А., тихо матерясь, пытались затащить этот весьма тяжёлый ящик обратно в модуль. Но как они его не поворачивали, ящик всё равно оказывался шире проёма двери. А ведь по словам прапорщика, вынес из модуля ящик он один. Наконец, после значительного усилия, отчего была выломана часть дверного косяка, ящик был втащен обратно в модуль, где возникла уже новая проблема с дверью в комнату. Но старлей Л. не обращал на это ни малейшего внимания, он вернулся в своё обычное состояние, именуемое непечатным словом. Он проследовал в комнату, разделся и лёг спать. Спал без сновидений, глубоким сном, как может спать человек, которому только двадцать три года и никаких проблем.
Удивительно, но капитан А. не заболел даже насморком.
А медаль «За отвагу на пожаре» старлею Л. так и не дали. Ерунда, конечно. Но дело принципа!

ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ФАКТОР


Если вы меня спросите, что на Флоте главное, я вам обязательно отвечу: Люди. Люди на Флоте самое главное. И самые главные. А на нашем Военно-Морском, Героическом, Легендарном, а также Гвардейском и Краснознаменном - тем более. Нет, есть у нас, конечно, умные торпеды, которые сами летят, сами бегут, сами находят и поражают. Есть у нас и сверхсовременная электроника, которая позволяет не только видеть интимную татуировку на задней части вражеского президента, но и слышать секретные переговоры турецкого Генерального Штаба, в котором говорят по-турецки, поэтому наши герои-моряки все равно ни черта не понимают. Есть у нас и корабли - надводные и подводные, умеющие не только всплывать и погружаться больше чем полтора раза, но и поражать противника. Как своим внешним видом, так и посредством управляемого ракетного оружия. Есть. Все это у нас есть. Но все эти последние слова отечественной техники так и будут стоять бесполезным ломом, без наших опытных, подготовленных и патриотично воспитанных матросов. Ибо Флот это не только корабли, Флот это еще и Люди. Или даже нет. Флот это Люди и корабли. Ни один корабль, даже самый современный, без людей не то, что не является боевой единицей Флота, с места не сдвинется. Не верите? Так вот вам:

Дело происходило в тот краткий период ежегодного круговорота природы, что по традиции именуется весной. Даже здесь - на Курилах. А весна на Курилах (на северных, я имею в виду) начинается не раньше, чем в конце апреля. Да именно к тому времени прибрежные воды очищаются ото льда, сами берега от снега, а температура воздуха несколько повышается. До такой степени повышается, что днем можно даже снять надоевшую шубу и побродить по берегу в толстом свитере, ватных штанах и резиновых сапогах. Ну, то мирное население. А матрос, особенно палубной команды, круглый год ходит в штормовой форме одежды: куртка-реглан с меховой подстежкой и такие же штаны. Сверху все это прикрывается черной шапкой с красной звездой или беретом, в зависимости от времени года.

И вот такой скупой и северной весной наш ПСКР занял боевой пост по охране Государственной Границы на северокурильском направлении. Как полагается, отдали якорь и разбрелись бдить вахту. Все буднично, рутинно даже. Но вот, когда наш Штаб решил, что в этом месте мы уже наохранялись и пора сходить поохранять где-нибудь еще, вот тогда-то все это и случилось.

По команде: "Пошел шпиль!" эта зараза рода человеческого, это электромеханическое чудо даже не фыркнуло.

- Да что они там?! - прорычал командир. - Поохренели все?! - Он высунулся из-за рубки и, не доверяя "Каштану", проорал еще раз: - "Пошел шпиль!" - И рукой махнул: Пошел, пошел!

Боцман с чувством передал шпилю, что пошел! И даже ногой пнул для верности.

Хрен! - подумал шпиль. И остался недвижим.

- Боцман! - крикнул командир. - Что у вас происходит?

- Ты че эта?! - рявкнул боцман, обращаясь к электрику. И добавил еще несколько употребляемых повсеместно слов, из коих ясно свидетельствовало, что единственным выходом для электрика будет чтоб пошел!

Электрик очень хотел чтоб пошел! До дрожи в пальцах хотел. Он нервно крутил штурвальчик управления. Крутил и крутил. А шпиль молчал и молчал.

- Ну, давай же, давай, - шептал электрик.

- Давай, давай, - шептала баковая группа с боцманом во главе.

Не помогало. Не хотел шпиль выбирать якорь. Не хотел и все тут.

- А-а-а! - закричал командир! - Механика сюда!

И пока механик добирался, кэп разъяренным тигром метался по мостику, мечтая сожрать механика живьем, без соли и перца.

- Почему шпиль не работает?! - заорал командир, едва только черная пилотка механика появилась из двери.

Механик был стар. И мудр. И в этой мудрости он был непобедим.

- Сгорел, наверное, - предположил он со спокойствием истинного философа.

- Вы!... - кэп поперхнулся очередным пожеланием. - В-ва!... Почему сгорел?!

Механик был мудр. И поэтому не сказал ничего. Он только пожал плечами. И кто его знает, почему они горят, шпили-то.

- Ах, т-ты!... Так! И еще так! - И далее командир затейливо и витиевато описал то место, где по его мнению следовало бы находиться всей электромеханической боевой части и ему, механику, в том числе.
Механик терпеливо дождался последнего трехбуквенного сочетания, а потом сказал:
- Ремонтировать надо.
- Ремонтировать! - сказал командир. - Так ремонтируй, раз надо! А сниматься нам как?!
Еще одно философское пожатие плечами. Мол, ты командир, ты и думай как сниматься.
- Уйди, - сказал командир механику, и яростно сунув соску "Каштана" в рот, проревел: - Боцман! Снимаемся вручную!
Целую секунду боцман смотрел в чистые и ясные глаза электрика, а потом сказал ему одну весьма распространенную формулу. Ту где икс, игрек и еще что-то из высшей математики.
Вручную так вручную. Унылая баковая группа окружила шпиль, напоминая ансамбль гуцульских народных танцев. Сходство усиливало то, что каждый из них в руке держал длиннющую вымбовку, могущую с грехом пополам заменить гуцульский топорик.
- А ну, моряки, - сказал боцман, осуществляющий общее руководство, - на-ва-лись!
И они навалились. Под массу бодрых выражений восемь человек делали то, что отказался делать электромотор. Они крутили шпиль. Как пираты из приключенческого фильма "Остров сокровищ" они наваливались грудью на вымбовки и, поминая чью-то мать, шли по кругу. Цепь медленно ползла, баковые тяжело дышали, а осуществляющий общее руководство боцман ласково смотрел на электрика, представляясь самому себе древним римлянином. Чувствовалось, что будь у боцмана в руках кнут, он бы им обязательно воспользовался. И бедный электрик, который по большому счету ни в чем виноват и не был, вряд ли сохранил бы свою шкуру.
- На клюзе сто метров, - докладывал боцман. - На клюзе семьдесят метров. Якорь встал.
- Ы-ы-ы! - дружно взвыли баковые перед последним рывком. Теперь уже немного.
Весь экипаж на это время разделился на две половины. Одна участвовала в подъеме, а вторая горячо за это болела. И в то время как росла радость у второй группы, на первую все сильнее и сильнее наваливалась усталость.
- Якорь чист, - доложил боцман.
- Стопора наложить, - ответил кэп.
- Х-хху! - сказали баковые, валясь на залитую холодной водой палубу. Хотелось, конечно, сказать намного больше, но сил хватило только на это Х-хху!
- Средний вперед, - сказал командир. А электрики начали ремонтировать.
Ремонтировали долго. И тщательно. И даже опробовали. И вот, в конце концов, механик доложил:
- Шпиль в строю.
- Ну смотри, - ответил командир и приказал готовиться к постановке на якорь.
Шпиль не подвел. Цепь с него ушла идеально.
- Заступить на охрану Государственной Границы, - сказал кэп и, оставив корабль на вахтенного офицера, отправился в каюту. Отдохнуть ото всех этих волнений.
И целый день все у нас было спокойно и размеренно. Но вот очередное снятие...
Шпиль снова не пошел. Не пошел, хоть ты режь его.
- Ведь работал же! Работал! - чуть не плача, причитал электрик.
- А-а-а! - закричал боцман, предчувствуя новое путешествие в средние века.
А командир стоял на мостике, упираясь в палубу широко разбросанными ногами, чернея лицом и вспоминал родню механика аж до седьмого колена.
Будучи истинным философом, механик не стал суетиться, заламывать руки, обещать, что больше такого не случится. Он просто посмотрел куда-то вдаль и сказал задумчиво:
- Опять сгорел, зараза.
Глядя как унылые баковые разбирают вымбовки, командир сказал механику, что в следующий раз очень хочет его увидеть на баке. С вымбовкой.
И восемь матросов, действуя вымбовками и непрестанно матерясь, снова сняли с якоря боевой корабль, по самый клотик набитый ракетами, торпедами и хитроумной электроникой.
И в каком месте был бы наш Флот, не будь на нем таких Людей, а? А вы говорите...

ВЗАИМНАЯ ПЕРЕСТРАХОВКА.

Из-за горизонта ярко-красным шаром выкатывалось солнце, из-за чего настроение находившихся в ходовой рубке военных моряков теплело и светлело. Заканчивалось тягомотное зачётное противолодочное тактическое учение. А это значило, что скоро в базу, где поставленный на причал трап укажет направление к домашнему уюту и прочим мирским радостям.
Большой противолодочный корабль дрейфовал у назначенной кромки района боевой подготовки в ожидании всплытия обеспечивающей подводной лодки. Были выполнены все необходимые в таких случаях формальности. Включили эхолот, радиометристы до боли в глазах готовились увидеть на экранах своих станций необходимую радиолокационную отметку, а сигнальщики собирались первыми доложить о всплытии субмарины по прочеркнувшему горизонт следу контрольно-сигнального патрона. На всякий случай комбриг приказал лечь в дрейф на кабельтовых двадцать севернее положенной точки.
- Ну их, этих подлодничков! Никогда не знаешь, что они отмочат в следующую минуту! - это комбриг вносил свою лепту в продолжающуюся почти столетнюю перманентную пикировку между надводниками и подводниками. - У них все истории начинаются с фразы: "... сплю я - и вдруг ... ".
Мирную травлю на крыле мостика нарушил непонятно откуда взявшийся секретарь комитета комсомола корабля. Бессонница подвигла его приобщиться к славным боевым делам, и он не уставшим зрением увидел то, чего другие не заметили.
- Мужики, красиво-то как! А как море флюоресцирует! Смотрите, я в первый раз вижу, чтобы в глубине чётко просматривались зелёный и красный огоньки.
То непонятное, чем любовался комсорг, было абсолютно понятно остальным штабным и корабельным офицерам. Беготня, мат, подаваемые одновременно комбригом и командиром команды на руль и машины, которые ничего уже не могли изменить - всё это напоминало заключительные аккорды военного оркестра, исполнявшего финал-апефеоз тяжелой многосуточной работы. Подводная лодка с включёнными ходовыми огнями всплывала откуда-то из-под корабля, а что произойдёт в следующий момент, станет ясно только по факту случившегося. Затаив дыхание, все причастные к происходящему проживали эти несколько нескончаемых секунд.
Но есть Бог на свете, есть! В фонтанах бурлящих воды и воздуха эта гигантская чёрная китовая туша всплыла так, что её диаметраль расположилась почти параллельно борту корабля. Я не берусь через столько лет врать, что лодка находилась в пяти или десяти метрах от нас. Но то, что это было близко и страшно, - вы уж поверьте.
На мостике очень долго было тихо. Никто ни к кому не предъявлял претензий. Вот только всех мучил вопрос: подводники действительно заблудились или тоже решили сделать поправку "на дурака"?

Другу, которому на днях
исполнилось бы 55 лет,
посвящается.


ВАЛЕРА ОСИТНЯНКО.

Есть люди, с первой минуты общения с которыми попадаешь в плен их обаяния и остаёшься в нём без сожаления. Таким был лётчик Валерий Оситнянко - мужчина среднего роста и крепкого телосложения, семьянин и душа любой компании, заряжавший оптимизмом, верой в лучшее любого, кто соприкасался с его личностью, пусть даже мимолётно. Львовянин - он имя Хохол носил с благодарностью и гордостью, как флаг. Тонкое чувство юмора, лицедейство и подражательные способности голоса, вызывающие приступы неконтролируемого смеха у сослуживцев - всё это иногда приводило к мысли: не ошибся ли он в выборе профессии?
А к ней он относился с восторженностью, выраженной не словами, а всем своим естеством: поступками, взглядом, походкой, пульсирующей энергетикой. Не мне судить, как он летал. Но имеющий глаза и уши, да увидит и услышит. В 311 отдельный корабельный штурмовой авиационный полк он пришёл из учебного полка Черниговского лётного училища, где у семерых наших лётчиков, выпускников 1977 года, был инструктором. Посадка на палубу с запредельными скоростью и углами по причине отсутствия давления масла в какой-то системе, когда Командир хотел уклоняться кораблём от несущегося на надстройку самолёта; катапультирование в Южно-Китайском море с рваной раной в районе сонной артерии - ко всему этому он относился философски и буднично...

...Раз лечу, раз лечу я за границей.
Аэродро- аэродрома нет нигде.
Ах, как я бу-, ах как я буду там садиться,
Если от-, если отказал ПД.*

Я ведь тре-, я ведь трезвым был в кабине,
Никака- никакая-нибудь пьянь.
А РП**, а РП велит: Машину
Посади- посадите на Кам-Рань***...

...Поступил, поступил тогда я круто.
Ручки дёр- , ручки дёрнул и - пошёл!
И оба сра- , и оба сразу с парашютом
Приводни- , приводнились хорошо.

(* ПД - подъёмный двигатель самолёта Як-38;
** РП - руководитель полётов;
*** Кам-Рань - порт на юге Вьетнама.)

Бежим по правому шкафуту, видим проплывающего вдоль всего правого борта оранжевого Валеру, который приветственно машет руками многочисленным зрителям на палубе: не волнуйтесь, дорогие, у меня всё в порядке! Зависает поисково-спасательный вертолёт, спускается спасатель-аквалангист. Матрос прицепил Валеру к тросу лебёдки и жестом подал сигнал на подъём. И вдруг спасаемый неожиданно для всех поднимает вверх скрещенные предплечья, что означает: стоп!
- Сынок, а ты не ссышь?
- Никак нет, товарищ майор!
- Тогда - поехали!
Энергичным движением большого пальца правой руки в сторону вертолёта успокоившийся за судьбу спасателя лётчик разрешил продолжение подъёма.

Обошлось, обошлось всё, слава Богу!
"Як" оста- , "Як" оставил в небе шлейф.
А шеф, поду- , а шеф, подумавши немного,
Запер де- , запер дело, напрочь, в сейф.

Поражала его способность влёт реагировать на, казалось бы, безвыходные ситуации, да так, что его визави всегда оказывался в луже, а мы, не преуспевшие в жалких попытках сдержать смех, заносили очередную миниатюру в сборник крейсерских анекдотов.

На переходе Валера однажды виртуозно поставил на место полкового особиста, назовём его Олегом. Было это после захода в Порт-Луи, где кое-кто закупил журналы с эротическими сюжетами. Противостоять этой, разлагающей сознание воина, идеологической диверсии взялись, как положено, политработники вкупе с особым отделом. Вскоре полковой оперуполномоченный стал обладателем самой большой коллекции порнографии на корабле, чем нескрываемо гордился.
И вот группа специального назначения во главе с главным политработником штаба авиации в каюте N39, где проживал Хохол.
- Валерий Григорьевич, есть информация, что у вас хранится порнография. Сдайте её добровольно.
Конечно, круглые глаза обвиняемого, задаваемые с наивностью пятилетнего ребёнка вопросы: "А что это такое?.. Да как вы смеете: я кроме собственной жены ни с кем не целовался, а тут такие обвинения?"- и так далее в этом стиле. Дабы ускорить окончание выполнения задания, в процесс опрометчиво встрял особист:
- Да ладно, Григорич. Я сам это всё у тебя в каюте видел.
Олег-Олеженька! Поберёгся бы. Ведь ты всего два часа назад встал в ботинках с дивана каюты 39, где коротал ночь в беспамятстве. Это Хохол "накачал" тебя в знак отрицательного отношения к некоторым аспектам твоей деятельности, оставшись трезвым. А ты-то, братан, ведь ничего не помнишь!
- А, так вы вот о чём, - потупив взгляд, всем своим видом демонстрируя неловкость и раскаяние, начал Валера. - Товарищ полковник, кроме той порнографии, которую вчера к нам приносил и демонстрировал Олег, извините, капитан Иванов, у нас больше никакой и никогда не было...
Для закрепления пройденного материала однажды Хохол разыграл с особистом, как по нотам, сценку, заимствованную из какого-то литературного опуса.
- Олег, добрый вечер! - поздоровался утром с ним Валера.
Ещё больше оперуполномоченный удивился, услышав такое же приветствие перед обедом:
- Григорич, ну что ты издеваешься?
- Да не издеваюсь я, Олег. Просто, когда тебя вижу, у меня в глазах темнеет.

На том переходе Валера командовал эскадрильей, а в соседней каюте проживал его замполит. Вот он однажды и решил провести с комэской воспитательную беседу на тему соблюдения распорядка дня.
- Валерий Григорьевич, опять до четырёх часов у вас в каюте громкие голоса, гитара, песни. Доколе...
- Тихо! И не распространяйся! Ко мне вчера Семилетенко (начальник походного политотдела) "посидеть" приходил.
- Да ну, брось травить...
- Не веришь? Да вон смотри: он даже шинель свою у нас оставил.
- Ты гля, точно...
На вешалке каюты младших офицеров, диссонируя непритязательной обстановке, висела "голубая" капразовская шинель. (Шинель эту нам подарили преподаватели ленинградских ВВМУЗов, покинувшие со своими курсантами крейсер в Адене.)
Конечно, через некоторое время замполит "врубается": какая шинель в тропиках?! - но крючок с наживкой уже заглочен до желудка, и новый анекдот начинает своё независимое существование.

Не только друзья, но и начальники могли стать жертвами нештатного острослова. Командующий авиацией ТОФ выразил неудовлетворение тем, что замполитом к Валере назначили его младшего друга и ученика лётчика Виталия Хмарского:
- Это непорядок. Для пользы дела вас не мешало бы развести в разные эскадрильи. Вы согласны со мной, товарищ Оситнянко?
- Никак нет, товарищ Командующий!
- Это ещё почему?
- Только в разные полки!
Генерал, в отличие от поперхнувшихся от смеха окружающих, не сразу отреагировал на явную капитанскую борзость: два других полка с самолётами вертикального взлёта и посадки находились в Крыму и на Севере. И хотя бы одному из друзей вернуться таким образом из дальневосточной ссылки представлялось весьма заманчивым.

Во время одного из доперестроечных всплесков борьбы с зелёным змием я с семьёй гостил в Романовке у Оситнянко. Из-под полы в гарнизонном магазине, где Хохла обожали все продавщицы, было взято несколько бутылок запрещённого для продажи в это время суток продукта. Валера демонстративно положил их в классическую авоську с дырками, и мы пошли к нему домой через весь гарнизон. Находящийся на границе нашего поля зрения и готовый через мгновение скрыться за углом дома начальник гарнизона был остановлен приветственным криком:
- Здравствуйте, Юрий Фёдорович! Вот водки из-под полы достал! Сейчас пить будем! Нет, завтра не летаю!.. Понял: c утра к вам в кабинет!
Только раз я помню, чтобы кто-то "посадил" Валеру. В тропиках, в условиях стопроцентной влажности и нечеловеческой температуры, "ЯКи" взбунтовались и начали взлетать через раз. Это было впечатляющее по красоте и эмоциональному накалу зрелище: машина с диким рёвом, как бы привстав на цыпочки, переминалась "с ноги на ногу", и казалось, для того, чтобы взлететь, у неё оставался только один шанс - взмахнуть крыльями.
Не взлетев в очередной раз, злой Хохол вошёл в класс дежурных экипажей. А вот и жертва, на которой он острой репризой обнулит только что полученную отрицательную энергию: совершивший посадку Сергей Сауленко развалился в кресле, сверкая потным голым торсом.
- Ну, Сауль, какой ты толстый! Да тебя скоро самолёт не поднимет!
- Меня-то пока поднимает, а вот тебя - уже нет.
Благородный Валера пожал Серёге руку, честно признавая поражение, - но только в этом словесном раунде!

Поступление и учёба на заочном отделении Военно-воздушной академии имени Гагарина - отдельная страница его героической биографии.
Когда ему, уже заместителю командира полка, готовиться к поступлению? К тому же у Валеры было своё, часто повторяемое в шутку с серьёзным видом, эпатирующее видение образа лётчика, в котором уму места практически не отводилось.
Вступительные экзамены сдавали выездной комиссии в Уссурийском автомобильном училище. Высшая математика.
- Разрешите отвечать без подготовки! - абитуриент, не дожидаясь ответа, сел напротив миловидной женщины-преподавателя, пронзая её - глаза в глаза - своим неповторимым хулиганским взглядом. Букеты цветов заслоняли их от остальной аудитории.
- Вы мне, конечно, можете прямо сейчас поставить "неуд". Но то, что Родина не получит генерала и Героя Советского Союза, будет на вашей совести...
В академию Валера поступил. Но когда лётчику, надолго оставшемуся за откомандированного на Север командира полка, готовить и отсылать в академию контрольные задания? Хохла оставили (говорят, впервые в истории академии!) на второй год. Телеграмма с этой вестью завершалась назидательной фразой: "Командиру в/ч 99316. Прошу разяснить майору Оситнянко, что учёба в академии - это не личная привилегия, а высокая ответственность и честь в деле укрепления обороноспособности государства".
Хохол не был бы Хохлом, если бы не послал телеграмму с ответом следующего содержания: "С майором Оситнянко проведена разъяснительная работа. В результате им достигнуто понимание того, что учёба в академии - это не личная... а ... в деле укрепления... государства. Врио командира в/ч 99316 подполковник Оситнянко".
Затем в академию поступил и командир полка Юрий Иванович Чурилов, получивший к тому времени звезду Героя. Таким образом, командир и зам оказались на одном курсе.
- Какой наивный, если не сказать примитивный, вокруг народ, - разглагольствовал непутёвый академик. - Думают, Оситнянко не мог курсовые работы сдать! Да я специально на второй год остался. Представляете, теперь на все экзамены буду с командиром ходить в паре. Выходим на цель и ..., - кто ж Герою, ну, хотя бы "четыре" не поставит? А он: "Поставьте моему балбесу - ведомому, ну, хотя бы "три". И кто же Герою откажет? Вот закончу академию и в самолёт - ни ногой. Устроюсь к испытателям инженером. Прилетим к вам на "Минск" с лётчиком-испытателем Басовым. А я этому умнику и скажу: "Сам себе напишешь задание, сам слетаешь, и потом сам отработаешь отчёт". А я в это время с вами в каюте N39 разлагаться буду...

На пятое декабря 1985 года Оситнянко и Чурилов взяли билеты на самолёт, чтобы лететь на очередную сессию. Случайно встретились в военном ателье:
- Завтра крайний полёт и здравствуй, столица!

Тот ночной полёт в спарке для экипажа Оситнянко-Хапокныш стал последним. Они растворились в ночном декабрьском воздухе и чёрной воде Уссурийского залива. Ничего не нашли...

Свято верю поэту,
В жизни знавшему толк:
Нет для лётчика Леты -
Только ангельский полк!

Лишь сомкну я ресницы,
Вижу - нет, не мираж -
Их открытые лица,
Их лихой пилотаж.

Всё несутся машины,
Прочь сомненья и страх!
Как живёте Мужчины
В параллельных мирах?

С вами в мужество вера
И судьбы апогей...
Всё нормально, Валера...
Всё в порядке, Сергей...