ПРАПОРЩИК
cathay_stray
Место: в/ч 23573, Витебск (Военно-транспортная авиация)
Время: 1986-88.
Армейскую повинность я отбывал весело. Я был оформителем. И при этом сержантом.
Меня знали в гарнизоне все офицеры, и все прекрасно знали, что увидев меня в городе в середине рабочего дня, патруль мог не трудиться спрашивать документы - они либо всегда были, либо вместо документов канал номер, по которому предлагалось позвонить. Двушки у патруля, понятно, никогда не оказывалось под рукой, а потому я продолжал победное шествие по своим делам на благо укрепления воздушного щита социалистического отечества.
Гарнизон был авиационный, поэтому для удобства все по возможности предпочитали ходить в аэрофлотовских формах (полк постоянно летал за границу, причем не в Польшу-Болгарию, а прилично - скажем, в Колумбию или на Шри-Ланку, не говоря об обыденных Сириях и Мозамбиках) или вообще в техничках, чтобы не чуханить форму.
Когда военный в техничке, погон не видно. Что он офицер, можно понять только по плетенке на фуражке, а у прапоров и сверчков вместо плетенки был пошлый блестящий ремешок из клеенки.
Был в гарнизоне один подонок - прапорщик Окунев, помощник коменданта. Кусок с полномочиями подполковника. Выродок, садист и просто скот.
Вот как-то после завтрака я иду в художку, размышляя о возвышенном - сколько ацетона мне удастся на этой неделе с3.14дить на складе ГСМ для продажи братьям по оружию из стройбата. (Ацетон используется при изготовлении морфия.)
Навстречу мне - Окунев. И что-то меня дернуло, а может, я замечтался, - в общем, честь я свою ему не отдал. (А Окунев обожал, когда ему отдавали честь - причем, с соблюдением всех уставных дуростей - переходом на строевой шаг, поворотом головы и пр.)
Ну не отдал... Иду дальше и уже не о бизнесе думаю, а о том, когда меня с гауптической вахты заберут. Как назло, наш майор ротный (да-с, на роте у нас был целый майор! знаменитый на всю ВТА майор Галеев) был после наряда выходной, а летом все выходные он проводил у тещи в деревне, где телефона, понятно, не было.
Своих же хозяев из штаба дивизии я не желал вмешивать в это дело. Принципиально. Пусть хватятся меня, а меня нету - пусть разберутся, где я, пусть тогда хоть кто-то вы--ет Окунева.
Ну и иду себе. Сзади - нечеловеческий вопль: СОЛДАТ!!!
Поскольку уже ясно, что я еду на губу, то мне все равно, и я решаю покуражиться. Обращение "солдат" уставами не предусмотрено. Посему я не реагирую и иду дальше.
Вдоль дорожки собирается толпа зрителей.
СЕРЖАНТ!!!!
Тоже не по уставу орет Окунев. Нельзя так орать. Во-первых, я не сержант, а младший сержант, а во-вторых, в советской армии в отличие от морально разложившихся армий США и других стран НАТО принято обращение "товарищ".
ТОВАРИЩ МЛАДШИЙ СЕРЖАНТ!!!!!!
Вот это по уставу. Останавливаюсь, поворачиваюсь. Толпа вокруг делает ставки.
Подходит Окунев с мордой цвета жопы ренуаровской красавицы.
напоминание: он в техничке, погон не видно, на фуражке ремешок
Голосом всплывшего утопленника он спрашивает, почему я не отдал ему честь.
- Так ведь по уставу младшие по званию должны первыми честь отдавать, товарищ ефрейтор сверхсрочной службы!
От выдоха толпы с деревьев облетели листья...
Кто не был в армии, тот не поймет, что такое назвать прапора ефрейтором, да еще сверхсрочной службы...
С губы меня забрали только утром.
Впрочем, если бы не холод, так было бы и ничего - я числился в роте охраны, и сержанту из охраны естественно принесли и летную пайку с шоколадом и настоящей отбивной, и коньячка глоточек... а как же. Ты сегодня меня обидишь, а завтра мои товарищи сюда в караул заступят.
|
Обещать - не значит жениться. Это я к тому, что обещал рассказов не писать. Было, не спорю. Плюс к этому, я не корабел и плохо знаю специфику. Но, с другой стороны, у меня есть оправдание - кое-кто тут вам обещал рассказ на определенную тему... который так и не появился. Давайте я выполню чужое обещание, и расскажу эту историю, благо же автором ее можно считать, отловив и протрезвив, любого из жителей утопающего в зелени, лирике и военно-морском долбо@бизме городка, ранее известного под именем Пиллау.
Итак:
КОНЕЦ И ВНОВЬ НАЧАЛО
... и да простит меня Лев Николаевич
Это очень неудобно - быть больным и старым. Люди при мне повторяли эту банальность так часто, что осознавать ее справедливость сейчас, когда я стар и болен, прямо-таки невыносимо. Люди, конечно, имели в виду себя - они почти всегда имеют ввиду только себя. Я это чувствую. Никто, наверно, не рассказал вам, дорогие, раньше, что корабли не умеют видеть, не умеют слышать. Они - только чувствуют. Но зато мы чувствуем очень много и очень глубоко - и протяжный стон корпуса кого-то далекого там, в океане, и холод арктических льдов, и песню пассатов - там, за тридевять земель и семь морей; момент за секунду до перекладки руля; чуть ниже напряжения, чуть меньше давление воздуха; такие разные взгляды людей, такие разные слова - мельчайшей вибрацией по корпусу, по надстройкам... такие разные руки на механизмах... вот руки. Как раз руки передают больше всего. Командир мало чего касается - но КАК он это делает... по дрожанию штурманского стола, на котором он делает контрольную запись в навигационном журнале, я узнаю, что будет дальше.
Механик... Эх, ладно. Это все в прошлом. Это все в прошлом.
Извините - старики так болтливы... Позвольте представиться - ракетный катер тактический номер пятьдесят два. Можно по инициалам - Р-52. Под эти именем я живу уже восемнадцать лет. Для человека - зеленый луч рассвета. Для корабля, тем более такого маленького, как я, - черный, безнадежный закат. У меня уже нет сердца. Но это не значит, что я мертв - нет, что вы... мало, как будто, людей нормально существуют без сердца? Я подключен к искусственному сердцу - береговому электропитанию. А больше мне уже ничего и не нужно. У меня нет больше топлива, оружия, аппаратуры. Да и зачем они мне, если у меня больше нет людей. Людей, ради службы которым я был создан и которым я теперь не нужен...
Впрочем, я лукавлю - один человек у меня все-таки есть. Пусть он только приходит ко мне, но он есть. Это мой старшина электромеханической команды. Старший мичман. Его зовут Андрей. Мы знакомы всю мою жизнь - он принимал меня, неуклюжего и беспомощного, еще на берегу, и был тогда совсем зеленым матросом, мотористом БЧ-5. Мы провели вместе пятнадцать лет и три года. И все те последние три года, что меня списали, он приходит ко мне каждый день. Он кладет руки, руки, которые меня ни разу не ударили, на ржавеющие леера со сбитой краской, и начинает говорить со мной. Потом обоим становится легче, и он уходит. Чтобы вернуться завтра.
Кстати, вот и он.
- Ну, привет, дорогой. Дифферент исчез, я смотрю. Воду из ахтерпика откачали... Мда.
- Приходили, заводили, качали. Зачем-то заварили двери в поперечном коридоре. Как будто у меня осталось, что красть...
- Давай, Малыш, повспоминаем сегодня. Давай, а?
- Давай. А почему ты дрожишь?
- Не сейчас. Давай вспоминать... помнишь, как ты на ходовых не хотел запускать первого «чекиста»?
- Помню. Не было нормальной изоляции, а в БЧ-5 все были такими же зелеными, как и ты - даже командир-лейтенант был только-только из училища.
- Ты мне тогда, наверно, жизнь спас...
- Тебе нет. Вот электрику - может быть. А с чего это тебя такая ностальгия укутала?
- Погоди. А помнишь, ракета эта, новая, экспериментальная...
- Да уж, такое не забудешь - честно, если ты тоже вспомнишь, я вообще не любил ракетные стрельбы и всегда ломался перед погрузкой... надо было мне родиться торпедоловом...
- Но тогда ты сохранил жизнь всем...
- Не преувеличивай. Я просто почувствовал температуру в контейнере, и обесточил комплекс. А тебе - ты ведь мичманил уже - выговор влепили... Помнишь?
- А еще, когда в Лиепайских полигонах прихватило, зимой, я уже думал - все, пришел царь Нептун, и коготками по крыше надстройки - цок, цок. Как ты вынырнул тогда?
- Жить хотелось. Тебе ведь тоже хотелось? Да и командир, как же его звали...
- Сергей. Сергей Андреич...
- ... он кричал по связи, что будет становиться под борт «Грозного», но корабль не оставит - пока работает машина и дизель-генератор.
- Трудно было?
- Трудно. Думал, перевернет - с ракетами у меня остойчивость так себе, сам знаешь...
- А хочешь, я расскажу тебе то, о чем ты не знаешь?
- Про свою первую игрушку? Первую учительницу? Первую женщи... это не надо, это я знаю. А ведь ты секретарем комитета комсомола был - и надо же, товарищ оказался не чужд романтики: под покровом летней ночи и кормовой артустановки старшина второй статьи и второго же года службы потерял девственность с раскосой дочкой вокзальной билитерши...
- Она была такой толстой, а я...
- Хорошенько вмазавши, да? И это я тоже помню, мой милый Андрюша.
- Нет, не обо мне. О тебе.
- ?
- Второй слип «Алмаза», восемнадцать лет назад.
- Ну, я тогда молодой был. Корабль не обязан помнить что-либо до того момента, как он закачался на волнах...
- Это и было почти до, совсем чуть-чуть до... Помнишь, там есть такие металлические ролики на тележках? Все слипы одинаковы... Так вот, слушай: было пасмурнее утро, был ветер и меленькая морось. Народ хохлился, бушлат у меня промок, не по размеру был, черт... Об тебя разбили шампанское, и оно осталось у тебя на носу белой хризантемой, и главный строитель махнул рукой на башню, и ты, накренившись, пополз на тележках в воду... И в этот момент раздался резкий, высокий, пронзительный скрежет металла - все подумали: авария, что-то случилось... но ты, не замедляя движения, скользнул на воду и... да, закачался на волнах и... появилось солнце, и солнце вышибло слезы, и я тогда заплакал, потому что вспомнил, как мама рожала младшего брата - этот скрежет металла, это ты закричал, совсем как младенец...Этот слип ни до, ни после тебя так не кричал.
- Андрей... спасибо... я не знал... ты и сейчас плачешь? Не надо. А то я тоже.
- Не буду. Не мог не сказать.
- Что заставило? Почему сейчас?
- Малыш. Мы. Больше. Не увидимся.
Металл в голосе. Железная глотка. Человек закован...
-...почему? Ты все же уволился? Перевелся куда-то?
- Нет. Обещают перевести в погранцы, и даже вроде бы на новостройку, но это как получится. Нет. Просто... знаешь, кто сейчас пыхтит турбинами в Камсигале?
- Чувствую, что «молния», но какая, уже не узнаю...
- Сто тринадцатая. С того же второго слипа, но на пятнадцать лет позже. Они погрузили два "москита"
- Что...
- Да. Я подумал, что тебе лучше знать правду. Сейчас тебя зацепят и потащят в полигон - к утру доберетесь. Оцепление стрельб из ОВРа уже там, оповещение по флоту прошло. Малыш, я хочу сейчас спуститься через шахту МО и пустить воду. Через месяц тебя решат поднимать, потом месяц будут думать, как. Потом...короче, мы еще повоюем.
- Андрей.
- Это быстро - скоро начнет смеркаться, а обнаружив крен, тебя оставят в покое, начнут искать тех, кто тебя раскачивал позавчера...
- Андрей.
- ...а утром ты будешь на грунте по верхнюю палубу. Ляжешь мягко, я обещаю.
- Андрей, не надо. Ничего этого не надо. Это ведь нормальный выход, куда лучший, чем я мечтал по молодости. Боевой корабль, погибший в бою, пусть учебном - это хороший венец биографии. Ты иди. Я не разойдусь миллионом булавок по всей стране, а буду тихо лежать на дне, и слушать несерьезную болтовню салаки. Надо мной будут проходить корабли и суда... Это не так грустно, как могло бы быть. Иди. Вся моя жизнь, может быть, не стоила того, что ты сегодня для меня сделал. Того, что ты пришел. Не думаю, что так повезло многим - к списанному имуществу обычно не ходят. Во всяком случае, здесь больше никто не осчастливлен. Иди. Иди и не оборачивайся. Спасибо, друг. Иди. Мне надо побыть одному.
* * *
Рывок за нос. Так ведут старые, дряхлые, больные корабли. Еще рывок. Никто не церемонится. Я чувствую, как «молния», мимо которой меня протащили, колышет воду вибрацией корпуса, будто школьница перед балом нервно расправляет складки на платье - ты не виновата. Никто не виноват. Просто так надо людям.
Пост рейдовой службы. Надо бы запомнить его. Хотя - зачем?
Длинный мол, нулевая точка. Здесь Андрей начинал молиться. Никто не слышал, а я - чувствовал. «И да пребудет Господь со мной и моим кораблем. И да пребудет Господь со всеми нами и со всеми, ждущими нас не берегу. И я прошу - спаси и сохрани наши души здесь, и воздай нам по заслугам и вине по возвращении. А я буду смиренно пить чашу свою, ибо угодно было Тебе разделить всех людей на живых, мертвых и тех, кто в море. Аминь».
Сначала мне было смешно. Но только сначала.
Волнолом. Светящий знак. И первая волна - буууух в мой пустой корпус. Последняя первая волна. Теперь все последнее... Холодно. Электричества нет и тоже уже никогда не будет. Мне холодно. Мысли путаются, убегают куда-то внутрь, гаснут... Оцепенение смерти - вот оно какое... Нет, надо держаться. Надо - с достоинством. Я не знаю, зачем, просто надо, и все тут. Вот что: надо заняться чем-то конкретным. Решено - я буду пытаться удерживаться по волне, стараться нырять под ветер, стараться не рыскать на курсе. Я проверю обшивку на каждой шпации - не должно быть ни малейшей течи. Положено в чистом... Я буду держаться. Я буду молиться... я совсем не умею, никогда этого не делал, но у меня больше нет времени учиться. Буду делать, как могу... Как Андрей. «И да пребудет Господь со мной...»
* * *
На малом противолодочном корабле охранения полигона ракетных стрельб работал локатор. Яркая зеленая нить-щель бежала по ровному черно-зеленому круглому столу индикатора кругового обзора, спотыкаясь и выдавая сполох изумрудного пламени только в одном месте - буксир вел в район цель, списанный ракетный катер 205-го проекта. Старый, надежный, крепкий. Обреченный. Над индикатором склонился командир корабля, капитан 3-го ранга. Время ползло со скоростью буксира, но ничего не меняло.
До рассвета еще час. Надо просто ждать. «А каково вот сейчас катеру?» - подумал командир, - «Обычной металлической коробке, прыгающей на волнах? А ведь кто-то когда-то пытался сжиться с ним, срастись. Чувствовать, как свое тело. Чтобы малейший шорох отдавался крупинкой по голому нерву. А теперь - связь разорвана. Человек, наверно, спит в своей постели, рядом жена, детки посапывают... а корабль, влекомый за ноздрю сосредоточенным и молчаливым буксиром, корабль, пустой и безжизненный - что чувствует он?»
- ГКП-радиорубке, - негромко сказала «лиственница»
- Есть ГКП - артиллерист, вахтенный офицер.
- Командир на ГКП? Телеграмма ЗАС.
- Да. (Командирский кивок - «пусть читает»)
- Читай.
- Р-113 прибыл в район выполнения стрельб. О занятии целью точки доложить немедленно. ОД базы.
- Добро.
Все хорошо - все по плану. Все должно быть по плану - никаких судов, никаких самолетов. Только одна засветка на ИКО - старый, ржавый ракетный катер не длинном буксире, просто катер. Который сам не раз стрелял по таким же, как он теперь, списанным железным коробкам. Щелкнули фиксаторы «Рейда», отдавая командирской руке трубку радиостанции морской подвижной связи
- Прометей Бугелю четыре-четыре, прием.
- Прометей.
- Какое расчетное в точку?
- Плюс сорок минут.
- Спасибо. Я на 16-м. До связи.
* * *
...как тяжело умирать с достоинством. Нет, как тяжело жить с достоинством последние часы. Как тяжело жить с достоинством...
- Не бойся. Теперь уже нечего.
Что это? Галлюцинации - у людей. У кораблей из нереальностей бывают только мечты.
- Если бы ты хоть на минуточку представил себе, как сложно бывает бороться вот с этим делением, придуманным людьми - реальность/нереальность. Нет, это не галлюцинации. То, что ты слышишь, реально. Доказательство - тебе уже совсем не так холодно.
- Верно. А... с-с кем имею честь?
- Вот это как раз неважно. Потому что это совсем ненадолго, да и вряд ли этот разговор пригодится тебе в дальнейшем
- Это точно, поскольку дальнейшего у меня никакого нет.
- Как сказать. Если я тебе поведаю, что и смерти - нет, ты, наверное, подумаешь, что я тебя просто утешаю? Хорошо, я ничего не буду говорить на эту тему...
Бум - милях в сорока. Звук добежал по воде, затрясло, зарябило воду в лужицах на палубах моих ободранных кают. Странно, море почти успокоилось.
- Просто начат отсчет. Последний, но конец - всегда начало.
- Теперь будет тьма?
- Как будто ты, незрячий, знаешь, что это такое. Нет. Будет свет. Ты увидишь его - на короткий миг. Серый утренний свет. А сейчас тебе станет тепло.
- Кем бы ты ни был, спасибо.
Тишина. Нет. Нет, нет. Вот оно. По надстройке с безумной частотой застучали радиолокационные импульсы. Бешено... но меня это уже почему-то не трогает. Почему-то, хотя не все ли равно. Тепло...корпус, надстройки, срезанные валолинии, фальшборт - я перестаю различать свои части. Я становлюсь Единым. Что-то мельтешит... что-то сочится... Свет! Это свет!
- Я вижу! Слышишь, я вижу!!! Ты прав! Какое чудо! Како...
================
Из-за четкого горизонта взметнулся и опал столб пламени. Чуть позже донесся раскат грома. Затрепетали флаг и вымпел МПК, загомонили люди на боевых постах:
- Прямое!
- Цель поражена!
- Руководитель стрельб задробил вторую ракету.
- Доложить цель
- Ну вот, пронесло - не может быть два «Муссона» в один год...
Командир МПК, капитан 3-го ранга, устало смотрел на ИКО, сигнальщики - на кляксу черной копоти, нанесенную мазком импрессиониста на бледно-голубое небо над горизонтом. Изумрудный луч локатора бежал по своему круглому столу, споткнулся на точке - цель еще отражала сигнал, цель еще жила... Еще один оборот - зеленая линейка, продолжаясь за пределы индикатора, отправляла в вечное скитание по Вселенной электромагнитные импульсы - они вернутся, отразившись от того, от чего можно отразится... Потом. Через какое-то время.
На этом обороте луч уже не споткнулся.
Но ещё три секунды назад, далеко от оцепленного полигона, на втором слипе завода «Алмаз», кутаясь в мелкую питерскую морось, ещё стоял стройный корпус нового пограничного корабля, и уже распласталась на хищно наклоненном носу белая хризантема разбитого шампанского, и уже был дан сигнал на привода исполнительного механизма слипа.
Две секунды - и корабль начал скольжение к воде.
Секунда. Полпути. Серое утреннее небо. Приглушенный шум большого города.
В который совершенно неожиданно ворвался резкий, высокий, пронзительный, как крик новорожденного, скрежет металла.
И появилось солнце.
|
