Нервные клетки не восстанавливаются
(букаff все больше и больше ;-)

В гарнизонном карауле был один весьма необычный пост - военный окружной госпиталь. Не весь госпиталь естественно, а только две камеры в темном подвале с металлическими решетками вместо дверей и микроскопическими окошками под самым потолком, через которые дневной свет фактически не проникал.

В этих камерах содержались военнослужащие, отбывающие свой срок заключения в дисциплинарном батальоне, которые нуждались в серьезном лечении или операциях. Вторая категория «пациентов» - те «умники», которые еще находились под следствием за различные уголовные преступления и по мере сил и возможностей, а также при наличии аппетита, периодически глотали ложки, вилки, ключи, монеты и прочие мелкие предметы. Или время от времени, добровольно резали себя бритвами, бились головами об стены, ломали руки и выворачивали пальцы, справедливо полагая, что лежать на больничной коечке, пусть даже в темном подвале, все же гораздо уютней и предпочтительней, чем сидеть в одиночной камере гарнизонной гауптвахты между допросами строгого и дотошного следователя в ожидании справедливого судебного приговора.

Но класть такую замечательную, образцово-показательную и местами даже душевную публику в общие палаты для нормальных военнослужащих никто из командования округа особым желанием не горел, и поэтому для подобной клиентуры отвели относительно уютное помещение в глубоком подвале госпиталя - с глаз долой из сердца вон.

Для охраны «ненадежных больных» выставили вооруженный пост, дабы эта деликатная публика не подалась в бега или не натворила еще чего похуже. А на лечебные процедурки и планомерный осмотр доктора можно и под конвоем прогуляться, не так ли?!

Законное право гражданина СССР на медицинское обеспечения, никто у данных индивидуумов не отнимал, так что ООН в целом и Генеральный секретарь Перес де Куэльяр в частности, могут спать спокойно. Все условия содержания и права человека в гостеприимных и уютных камерах уральского госпиталя соблюдались гораздо трепотней, чем в хваленой американской тюрьме на базе Гуантанамо, к бабке не ходи, можно и не проверять.

Данный пост для караула был удобен и неудобен одновременно. На него заступали по два курсанта на 4-ре часа, чтобы осуществить вывод больных и страждущих на прописанные медицинские процедуры и в тоже время обеспечить надежную охрану достаточно серьезной публике, от которой можно было ожидать чего угодно.

Здесь были и дезертиры - кто бежал с оружием и жестокие убийцы, ожидающие решение суда, с последующей отправкой в обычные тюрьмы и лагеря строгого режима.

По тяжести совершенных преступлений и возможной опасности для общества, «сидельцы» были отсортированы на две камеры - «полный пипец» и «не очень полный, но тоже пипец». Поэтому открытие дверей камеры и вывод «пациента» осуществлялся со всеми мерами предосторожности - оружие заряжено, металл в голосе, второй часовой страхует первого и все такое... Все процедуры и каждое открытие камер осуществлялось только с обязательным уведомлением по телефону начальника караула.

А вот уже по коридорам госпиталя «пациента» следовало вести с разряженным оружием (дурной приказ коменданта, в плане отдельная история по данному вопросу), магазин с патронами отстыковывался от автомата и убирался в подсумок, разрешалось только примкнуть штык-нож. Идиотизм, а куда деваться?!

В тот день, на данный пост были назначены четверо ребят из нашего 45-го классного отделения, попарно: курсанты Лелик Пономарев и Саня Симонов, а также - курсанты Витя Копыто и Костя Остриков.

К слову сказать, Остриков в последствии, оставил военную службу и стал священником - настоятелем православного храма. Не могу однозначно утверждать, что именно после данного караула Костя укрепился в мысли сменить военный мундир на церковную сутану, но то, что он в полной мере осознал бренность своего существования в рамках сурового мира и крепко задумался о смысле своей жизни, как таковой, это точно.

Итак! Мы с Леликом заступаем во вторую смену и пока принимаем по описи имущество в караульном помещении у предыдущего состава караула, а Витя Копыто и Костя Остриков, в сопровождении разводящего - сержанта Валеры Гнедовского, взгромоздившись в кузов армейского ЗИЛ-131 цвета хаки, уехали в окружной госпиталь принимать необычный пост и больных арестованных.

Через положенное время, ребята отзвонились начальнику караула лейтенанту Зайчику, отчитавшись, что процесс приема-передачи прошел благополучно - пост принят, арестанты все в наличии и в данный момент часовой Остриков отведет «пациента Михайлова из камеры N 1» на вечерние процедуры - укол антибиотика, а в помещении с камерами останется курсант Копыто. Стандартный доклад, ничего особенного и для ребят на посту потянулось тягучее и монотонное время служебной рутины.

В положенное время, спустя 4-ре часа, мы с Леликом Пономаревым и сержантом Гнедовским, на громыхающем ЗИЛе потащились на пересменку по ночным улицам гостеприимного уральского городка. На улицах ни души, город спит. А мы не спим, мы охраняем покой и спокойствие мирных граждан.

ЗИЛ-131, обиженно хрюкнув и изрыгнув облако сизого дыма, остановился во дворе лечебного учреждения. Спустившись в подвал старинного особняка, где располагался госпиталь, мы постучали в неказистую металлическую дверь с зарешеченным окошком.
Визгливо скрипнули несмазанные петли и в открывшейся маленькой форточке, показалась откровенно заспанная физиономия Вити Копыто. Мельком окинув нас осоловевшим взглядом, откровенно зевающий Витя открыл тяжелую дверь, впуская смену вовнутрь маленького и тесного помещения.

В комнате охраны стоял древний стол, две табуретки и вешалка для шинелей, а на стене висел огромный «корабельный» телефон с убогим диском - номеронабирателем. Прямо напротив стола были расположены зарешеченные двери в две камеры, сквозь которые хорошо просматривались обычные армейские кровати со спящими на них «невольниками».

Что ни говори, а решетки вместо дверей - это удобно и достаточно функционально, можно было даже и не заходить вовнутрь камер, все и так хорошо видно. Но и вплотную к дверям лучше не приближаться, а то «кто его знает» чего от этих душевных ребят ожидать?! Придушат между делом, а потом скажут, что так и было.

Костик Остриков протирая кулаками, покрасневшие от рваного сна глаза и сдержанно зевая, оптимистично пробормотал.
- Не пост, а малина, парни! Дверь входную закрыл и сопи себе все 4-ре часа до времени следующей пересменки. Днем правда придется побегать, вон на столе расписание с процедурами «больных» валяется. А так, в принципе, терпимо. Санаторий, одним словом.

Пока Витя Копыто и Костя Остриков натягивали свои шинели, а мы с Леликом наоборот раздевались, попутно прикидывая, как бы поудобней устроиться на жестких табуретах, чтобы, откровенно говоря, по быстренькому провалиться в обморок и немного вздремнуть, как неожиданно, сержант Гнедовский, приблизился вплотную к решеткам и, сосредоточенно вглядываясь в тела, лежащие на койках в камерах, задумчиво обронил.
- Не понял?! Коек в двух камерах - 16-ть. По списку - 14-ть арестантов, а 3-ри койки свободные?! Как так?! Может, я - идиот, не спорю, сей факт документально не доказан, но одного явно не хватает!

Витя Копыто находясь в пограничном состоянии близком к анабиозу, скорчил умильную гримасу и комично-звонко хлопнул себя ладонью по лбу.
- Блин, вот ведь голова дырявая, чуть не забыл! Не волнуйтесь парни, я одного «сидельца» отпустил на пару часов в город, типа вроде увольнения... Короче, скоро придет.

Нам с Леликом спать как-то сразу расхотелось, у сержанта Гнедовского неестественно вытянулась физиономия, и немыслимо округлились глаза, а курсанта Острикова встряхнуло так, как будто в него попал разряд молнии. У парня сразу подкосились ноги, и Костик тяжело рухнул на ближайшую табуретку. Он крепко вцепился в свой автомат, уперев его в пол, на манер подпорки и уставился на Витю Копыто с немым вопросом, беззвучно открывая рот, не в силах выдавить из себя что-либо внятное.

Витя, тем временем не переставая сладко позевывать, не выказывал даже легкого признака какого-либо беспокойства.
- Представляете, один пацан оказался местным. У него тут жена недалеко живет, буквально пара кварталов. Уж очень просился к жене на свиданку сбегать, за сиську давно не держался. Два пузыря «беленькой» обещал! Ну, я и отпустил, не зверье же, чай какое?! Кстати, должен был уже вернуться, чего-то задерживается, не иначе, весь писюн стер до самого основания! Женушку свою и так и эдак...

Костик в отчаянии закрыл свое лицо ладонями и жалобно простонал, с трудом озвучивая простые слова.
- Когда ты успел...?!
- А когда ты выводил арестанта из 1-й камеры на уколы. Тебе не стал говорить, чтобы сюрпризом так - раз, и два фуфырика водочки, между делом так - «из не откуда», практически! Правда, здорово?!

Сержант громко скрипнул зубами и, глядя в откровенно счастливые глаза довольного жизнью курсанта Копыто, с какой-то обреченной пустотой в голосе тихо спросил.
- Витя, ты что - дурак?!

Курсант Копыто обиженно надул губы и театрально заломил руки, бездарно кривляясь в образе «а-ля-Гамлет».
- Я так понимаю, вы водку пить не будете?! Да?! Пить или не пить?! Вот в чем вопрос?!

Валера Гнедовский уперся тяжелым и немигающим взглядом в глаза Вити Копыто и уже с заметным отчаянием и раздражением в голосе повторил.
- Витя, ты что - дурак?!
- Почему это дурак?! На дворе «сухой закон» и прочая горбачевская херня, а тут два пузыря... на халяву... понимать надо!

Гнедовский с кулаками ринулся на курсанта Копыто и заорал во все свое сержантское горло.
- Придурок! Ты что натворил, идиота кусок?! Я же сейчас должен доложить по команде о побеге заключенного и тебя сдать, как соучастника! Кретин е**нутый! Ты же всех нас подставил и себя в первую очередь, долбоебина! В тюрьму сейчас пойдешь... побежишь, уё*ище недоделанное! И Костю за собой потащишь! Его, правда, возможно и оправдают в конце концов, но из училища точно выгонят... А нервов потреплют, мама не горюй! Тварь! О чем ты вообще думал в этот момент?!

От Валеркиного крика начали просыпаться арестанты и чего-то там попытались вякнуть по поводу: «дайте поспать, ночь на дворе».
Сержант Гнедовский рассвирепел еще больше и пообещал незамедлительно перевести всех «откосистов-шланголоидов» в разряд законченных инвалидов, если они не заткнутся. В результате, посчитав за благо не испытывать на себе неконтролируемый гнев и сокрушительную силу нашего сержанта - КМСа по классической борьбе, арестанты дружно затихли, а перепуганный Витя Копыто наконец-то начал осознавать всю «красоту текущего момента».

Всегда спокойный и предельно уравновешенный сержант был просто ужасен в своем праведном гневе, в таком состоянии его никогда не видели.

А Витю мелко затрясло, его глазки хаотично забегали и он начал жалобно лепетать.
- Ребята, я не подумал ведь... Он так жалобно просился... жена, стояк и все такое... Ну, нельзя же так обманывать, правда?! Он придет, точно придет. Давайте еще подождем, а?!
- Витя, для того чтобы из тюремных застенок на свободу слинять, тебе еще и не такое наплетут, идиот! Развешивай уши шире, чтобы в них ссать удобней было! И твоя цена оказалась всего-то две паршивые бутылки водки! Ты, адрес у него спросил бы, хотя для приличия! Где его сейчас искать?! Два квартала... в какую сторону?!
- Нет, не спросил! Ребята, давайте ждать! А?! Он обязательно вернется...
- Витя, сколько ждать?! Сколько нам ждать, ты скажи?! Мы должны в караулку позвонить о приеме-сдаче. Не можем мы тут до утра тупо сидеть и ждать! Не можем! Понимаешь?!

Витя поник головой и почти заплакал от осознания того, что его могли просто и банально обмануть. В наступившей ненадолго тишине зазвонил телефон. Не иначе, начкар - лейтенант Зайчик, не дождавшись своевременного доклада с поста, начал проявлять беспокойство.
Услышав противный перезвон армейского телефона, который резанул по нервам, курсант Копыто вздрогнул, собрал волю в кулак и решительно выдал следующее.
- Парни, я все понял! Выхода нет! Я виноват! Один! Костик не при чем, я все возьму на себя!

И Витя обреченно вздохнув, медленно и нехотя потянулся к телефонной трубке. Но сержант Гнедовский внезапно перехватил его руку и, сняв громоздкую трубку с допотопного аппарата, бодрым и уравновешенно-размеренным голосом доложил о приемо-сдаче поста без замечаний, мотивируя задержку по времени, светофорами, которые как, сговорившись, переключились в режим «красной улицы» и поэтому ЗИЛ добирался до госпиталя непростительно долго.

Затем, дав отбой и ловя на себе наши несказанно удивленные взгляды, Валера пристально посмотрел в глаза каждому из нас и тихо произнес.
- Значит так парни, у меня такое предложение - сейчас мы делаем вид, что ничего не произошло! Санька и Лелик заступают на пост! Если приедет любая проверка и обнаружится «недостача», вы дружно «включите дурака» и скажете, что камеры не открывали и по головам никого не проверяли, а при дежурном освещении могли и просчитаться на одно тело. Это конечно нарушение Устава, но не смертельное. Ну, а Витенька тогда уже и возьмет всю вину на себя, старательно отмазывая Костю Острикова. Предупреждаю, при таком раскладе, достанется нам всем и очень даже не по-детски! Возможно, что отсидка на гауптвахте будет наименьшим из возможных наказаний. С Витей уже все понятно, он без вариантов идет под следствие! Я лишаюсь лычек сержанта и рискую отчислением из училища, но вас всех буду отмазывать до последнего, что вы не в курсах и не при делах. Условие - всем «мертво» стоять на своем! Я - не я, знать ничего не знаю! Так мы выиграем еще 4-ре часа! Потом опять заступит Витя и Костя, и до начала утренних процедур и завтрака арестантов есть еще где-то 4-часа. Итого, если этот «казанова», доверчивого и наивного дурака Копыто все же не обманул, а действительно сейчас бегает по всему городу с творческом поиске, где бы посреди ночи взять две бутылки водки, чтобы рассчитаться с любезным Витенькой, в чем я глубоко сомневаюсь, то у нас в активе появляется уже почти 8-мь часов! Согласитесь, это уже что-то?! Ну, а потом, Витя, ничего не остается как чистосердечное признание и в долгий путь на долгие года! Не дай Бог конечно! Этот безнадежный план может осуществиться только при единогласном участии всех нас и каждого. Если кто-то не согласен, тогда по приезду в караулку, Витя сразу идет сдаваться! Добровольное признание вроде как бы смягчает вину... Итак парни, кто за то, чтобы дать Вите фору в 8-мь часов, вдруг «беглеца» совесть замучает или он одумается и действительно вернется?! А?!

Честно говоря, вылетать из училища, а тем более оказаться под «строгим, но справедливым» следствием и испытать на себе все прелести дисциплинарного батальона никому из нас совсем не хотелось, но Витьку было откровенно жаль. До него, наконец, дошло, что он натворил и парня колотила мелкая дрожь.

Валера Гнедовский первым поднял полусогнутую в локте руку вверх и тихо спросил.
- Кто «за»?!
Все ребята, особо не медля, подняли руки, курсанта Копыто надо было спасать.

Растроганный Витя чуть не плакал. Он понимал, чем мы все рискуем, и монотонно твердил как заклинание, «уговаривая» нас и себя в первую очередь.
- Он скоро вернется! Он скоро вернется, он обещал... два часа...

Ребята уехали, рычание армейского ЗИЛа затихло в ночной тиши. Мы с Леликом молча сидели на жестких табуретках и старались не смотреть друг другу в глаза. На душе скребли кошки, и было очень тревожно.

Все было предельно ясно и понятно - наше алиби было настолько хлипким, а возможные отговорки «шиты белыми нитками», что мама не горюй!
К тому же, достаточно было нашему Витеньке на следующей пересменке удивленно выпучить глаза и поднять тревогу, как главными подозреваемыми в побеге «арестанта» автоматически становимся мы с Леликом. Это же, как дважды два! Но Витя Копыто не такая же сука, чтобы нас подставить?! Хотя, в такой гнилой ситуации, когда на кону стоит реальный срок заключения, кто его знает?! Мде, ситуёвина?!

Вот в таких невеселых мыслях потянулись эти бесконечные 4-ре часа. Спать совсем не хотелось, нервы натянулись до предела, а ладони и ХБшка на спине предательски намокли. Хотелось вскочить с табуретки и энергично побегать по комнате охраны от стенки к стенке, но места в помещении было непростительно мало, и мы сидели неподвижно как влитые.

Неожиданно по ушам ударил противный звонок телефона. Я инстинктивно вздрогнул, а Лелик взял трубку.
- Часовой 7-го поста, курса... Ну чего тебе надо, придурок?! Нет! Никого! Не пришел! Нет! Ладно, позванивай время от времени. Да, понимаю, что очко противно пульсирует! У самого очко так сжалось, что иголку хрен засунешь! Все, не трахай мне мозг и так противно на душе! Отбой!

Я понял, что звонил Витя, переживающий об «арестанте». Он, наконец, доехал до караулки и, сдав оружие в пирамиду, сразу же повис на телефоне.

А дальше началось нечто - телефон звонил практически каждую минуту! Изнемогающий Витя, накручивая самого себя и нас всех, беспрестанно вращал диск телефона, не успевая положить трубку на рычаг после предыдущего звонка.
- Ничего?!
- Ничего!
- Никого?!
- Никого!
- Ничего?!
- Ничего!
- Никого?!
- Никого!
- Ничего?!
- Ничего!
- Ничего?!
- Ничего!
- Ничего?!
- Ничего!
- Ничего?!
- Ничего!
- Ничего?!
- Ничего!
- Ничего?!
- За**ал, понял?! От того, что ты звонишь каждую секунду, ничего не изменится! Звони хотя бы с 5-минутными паузами! Понял?!
- Понял! Ничего?!
- Ничего!
- Ничего?!
- Ничего!
- Ничего?!
- Ничего!
- Никого?!
- Никого!
- Ничего?!
- Ничего!
- Ничего?!
- Ничего!

И так все 4-ре часа. Пипец, мы с Леликом уже реально завелись и озверели не на шутку. Арестанты в камерах, ворочаясь в своих койках, зажимали головы подушкой, но спать уже ни у кого не получалось. Телефон звонил не умолкая. Возмутиться или тихо пискнуть, «сидельцы» просто не рискнули, понимая, что «охрана» не совсем адекватна и находится «на взводе».
- Ничего?!
- Ничего!
- Ничего?!
- Ничего!
- Бля! - взревел Лелик и, вскочив, швырнул табуретку на пол: - Эта ночь когда-нибудь кончится?!
- Ничего?!
- Ничего!
- Ничего?!
- Ничего!
- Никого?!
- Никого!

До конца нашей смены оставалось минут 20-ть, в очередной раз зазвонил телефон. Багровый и злой Лелик сорвал «кондовую» трубку древнего аппарата с рычага и, со всей дури врезал ей по столу. Шумно набрав в свои легкие максимальное количество воздуха, он приготовился рявкнуть что-то супер многоэтажно-заливистое и непотребное, но очень доходчивое, как вдруг неожиданно напрягся и, выпустив воздух, оправдательно забормотал.
- Часовой 2-й смены, 7-го поста, курсант Пономарев! Прошу прощения, товарищ лейтенант, трубка из рук выпала и об стол ударилась! Есть! Так точно! Все будет в лучшем виде! Есть!

Аккуратно и нежно повесив трубку на рычаг, Лелик посмотрел на меня жалким взглядом обреченного и тихо прошептал.
- Ну, вот нам и 3,14здец, Санечка! Сейчас наша смена приедет, причем вместе с комендантом гарнизона! Лейтенант Зайчик позвонил предупредить, чтобы все было «тип-топ»! Сдается мне, что комендантская зверюга или что-то знает или плановую проверку решил провести. А может «беглого» где-то в городе поймали и нас сейчас как свежеощипанных курепчиков на банальном вранье и повяжут! Копыто - говнюк, без вариантов! Вот попали, твою мать! Если нас с ним в одну камеру посадят, придушу мерзавца!

Я бездумно уперся взглядом в секундную стрелку наручных часов, которая неумолимо отматывала круги, отмеряя наши последние мгновения на свободе. Как хорошо на воле, господи! Воздух то, какой?! Не надышишься!

На нервной почве, у нас необычайно обострился слух, и мы буквально кожей чувствовали приближение «нашей судьбы». Вот в ночной тишине капризно рычит армейский ЗИЛ, вот сейчас он «перегазовывается» и скрежещет раздолбанной коробкой передач, чтобы сдать назад, маневрируя во внутреннем дворике госпиталя. Еще пару секунд и сейчас мы услышим, как по асфальту громогласно застучат металлические подковки на тяжелых сапогах нашей смены...

Неожиданно в железную дверь помещения раздался осторожный стук и тихие поскребывания совсем не похожие на уверенные и требовательные удары кулаком ребят из состава караула. В тот момент, для нас уже не было никакой разницы, мы уже не жили, а существовали...

Я, с равнодушием и смиренностью приговоренного к смертной казни, подошел к двери и, не глядя в зарешеченное окошко, открыл тяжелую дверь. На пороге, счастливо улыбаясь от уха до уха, стоял незнакомый мне молодой человек в госпитальной пижаме и, вытягивая вперед руки, держал в них по бутылке водке.

Находясь в «творческом ступоре», я машинально протянул вперед обе свои руки и инстинктивно взялся за горлышки бутылок... В это время, Лелик мгновенно вскочил с табуретки и быстрее молнии метнулся к двери. Не обходя меня стороной, он буквально из-за моей спины, врезал длинный хук по бессовестно улыбающейся физиономии незнакомца.
Учитывая, что в прошлой «доучилищной» жизни, Лелик был КМСом по боксу и КМСом по гребле на каноэ, то удар справа у него был просто сокрушительный.

Не переставая улыбаться, незнакомец в пижаме, закатывая глаза и безвольно разжимая пальцы, оторвался от земли и попытался отправиться в непродолжительный полет на пределы подвала. Но не успел, однако!

Пока, я перехватывал бутылки, Лелик схватил бесчувственное тело за «грудки» госпитальной пижамы и резким рывком, втащил его в помещение охраны. Затем, удерживая «улыбающегося» клиента одной рукой, Лелик открыл дверь камеры и мощным поступательным движением швырнул тушку «ночного ловеласа» на свободную койку и мгновенно захлопнул камеру.

Вовремя однако, так как в ночной тиши уже отчетливо были слышны шаги приближающейся смены. Лелик остался у входной двери, приводя свою форму в порядок и готовясь к встрече проверяющего офицера.

Я же в это время отчаянно метался по маленькому помещению поста, с двумя бутылками водки в руках, даже не представляя, куда их заныкать. В последний момент, успел сунуть бутылки в боковые карманы своей шинели, висящей на вешалке.

В тот самый момент, когда вторая бутылка еще только скользила в глубокий карман курсантской шинели, Лелик Пономарев уже докладывал суровому коменданту об отсутствии происшествий на вверенном нам посту. Уф, пронесло!

Приемо-передача поста проходила идеально и строго по требованиям руководящих документов. Двери камер открывались, арестанты обязательным порядком поднимались со своих коек, и их наличие строго проверялось методом переклички. Все как один были «на лицо»!

Заметив на физиономии одного из «сидельцев» внушительный «синячище» свежего разлива, несказанно удивленный комендант строго поинтересовался о его происхождении. Вяло владея языком и хаотично подергивая головой, «сонный» арестант доверительно посетовал, что часто ворочается во сне и периодически падает с кровати. Вот, не далее как за пару минут до переклички, опять вывалился, просто беда какая-то?!

Мы с Леликом дружно подтвердили данный прискорбный факт. Комендант удивленно пожал плечами и сделал вид, что поверил. Витя Копыто, увидев своего «давнего знакомого» заметно порозовел и начал дышать более-менее регулярно. Вместе с ним просветлели лицом Костя Остриков и сержант Валера Гнедовский.

Не выявив явных нарушений, удовлетворенный комендант уселся в кабину ЗИЛа, а мы полезли в кузов.

По пути в караулку, трясясь в раздолбанном ЗИЛе, я спросил Лелика Пономарева.
- Слышь Леля, а если это оказался бы не то парень, а случайный больной?! Типа - принес водку от беглеца и прощальную весточку с извинениями, что тот передумал возвращаться. Мы ведь его в лицо не видели?! А ты его приложил не по-детски!
- А какая на хрен разница?! Значит, не повезло пацану! У нас для кворума одной тушки не хватало, а с ним вместе - полный порядок! Должен же кто-то сидеть, чтобы не нарушать отчетность?! Почему бы не он?! А так оказалось то, что надо! Да и за несанкционированное превышение времени разрешенного увольнения в город на 4-ре лишних часа, наказать надо было?!
- Однозначно!
- Ну вот! Бля, нервов потрепал на 10-ть лет вперед! Еще ненаглядного Витеньку Копыто после караула знатно отмудохаю для профилактики! 3,14здюк Пилопедрищенский! Разве можно так?! Я ведь эти 4-часа и не жил вовсе! Вечностью показались! Думал, сейчас сердце из груди через жопу выскочит! Признаться стыдно, чуть не обоссался раз несколько! Слышь Саня, а, правда, что нервные клетки не восстанавливаются?!
- Вроде как!
- Я ведь нутром чувствовал, как они бедненькие, прямо миллионами и миллиардами загибаются! Ну, Копыто...

Пока Лелик раздраженно пыхтел, исходя на праведный и запоздалый гнев, давая волю своим некогда натянутым нервам, я тем временем поймал себя на мысли, что в который раз, мы получили очередное подтверждение незыблемой истины - Бог, Витю любил!
В который раз из такого дерьма выпутаться?! Правда, с колоссальной потерей нервных клеток...но по сравнению с потерей свободы, это такие мелочи...

Донесение

(международному дню кошек посвящается)

Иван Александрович был очень расстроен. Срок отправки очередного донесения в управление вузов ВВС поджимал, а Иван Александрович никак не мог сосредоточиться на работе. И все потому, что Надюша опять принесла гладить кошек - рыжую и белую.
Донесение полагалось готовить раз в полгода, причем управление интересовали такие глубоко интимные подробности из жизни кафедры, что ознакомившись с донесением, управление обязано было бы на кафедре жениться. Но поскольку только в Москве было пять авиационных военных кафедр, а многоженство в СССР строго преследовалось, высокие штабы предпочитали сожительствовать с подчиненными в тяжком грехе.
Мир уже давно познал электронные таблицы, но донесения в штабы самого технологичного вида Вооруженных Сил оформлялись в виде бумажных простыней с чудовищным количеством граф. Управление вузов вожделело знать количество отличников, «хорошистов» и двоечников с разбивкой по факультетам, специальностям и курсам. Интересовало его также, сколько студентов сдало экзамен с первого раза, а сколько со второго, сколько студентов было отстранено от военной подготовки, сколько было объявлено взысканий и поощрений и за что, а также другая, не менее захватывающая информация.
Подготовка таких донесений представляла собой титаническую и абсолютно бессмысленную работу, поскольку было ясно, что их никто не читал. Начальник кафедры свалил подготовку донесений на своего «чистого» зама, тот - на начальника учебной части. Начальник учебной части ловким финтом отпасовал работу начальникам циклов, а те уже злобно щурились на преподавателей, когда на кафедре появился Иван Александрович.
Иван Александрович был полковником-отставником, его попросили взять на должность преподавателя настолько высокие штабы, что нашему начальнику, собственного говоря, даже не обязательно было говорить «есть!».
Оказалось, однако, что Иван Александрович преподавать не может из-за полнейшей профнепригодности. По итогам первой сессии его можно было с чистой совестью увольнять, однако начальник решил сделать доброе дело. Чтобы не обидеть старика, ему предложили должность как бы начальника штаба кафедры, поскольку настоящий штаб военной кафедре не полагается. Имелось в виду, что он будет составлять всякие справки-отчеты-донесения, то есть выполнять канцелярскую работу, не требующую ничего, кроме наличия железобетонного зада.
Доброе дело, как водится, не осталось безнаказанным, поскольку Иван Александрович искренне посчитал себя настоящим начальником штаба. В нем причудливо сочетались настырная въедливость ПНШ по строевой и кадрам, заносчивость начальника штаба дивизии и стариковская обидчивость.
Взявшись за подготовку донесения, Иван Александрович столкнулся с удивительным казусом. Оказалось, что никто точно не знает, сколько в нашем институте студентов. То есть примерное количество было, конечно, известно, но в студенческой массе всегда существует некий слой, в котором, как на мелководье кораллового рифа, бурлит жизнь: кого-то отчисляют за «хвосты», кто-то уходит в «академку», а кто-то переводится из другого вуза с перезачетом экзаменов. На каждом Ученом совете ректор долго и страстно говорил о создании АСУ вузом, но дальше призывов дело как-то не шло.
Ивану Александровичу же требовались точные цифры. Вскоре методисты деканатов стали от него прятаться, а в учебном отделе института на вопросы отвечали уклончиво-вежливо, но холодно. Тогда Иван Александрович обратился за помощью к начальнику кафедры. Шеф сделал вид, что готовится к занятиям, и от решения вопроса уклонился. Начальник учебной части, выслушав Ивана Александровича, пожал плечами и посоветовал:
- А вы пишите среднепотолочно.
- Как это?! - не понял начальник виртуального штаба кафедры.
- Ну, как... По системе «Шесть П». «Пол-палец-потолок-папка-прошлогодних- приказов». Только смотрите, чтобы общие цифры сходились.
- Нет, - обиделся Иван Александрович, - я так не могу!
Но другого выхода не было, и он, скрепя сердце, взялся за фальсификацию недостающих цифр, однако качественному выполнению этой работы мешала Надюша, с который Иван Александрович делил кабинет.
Надюша на кафедре занималась ответственным и серьезным делом - оформляла сокращенные личные дела офицеров запаса. На каждого из тысячи выпускников кафедры полагалось оформить такую книжечку в картонном переплете, поэтому Надюша трудилась, не покладая рук. Поскольку большинство записей в графах дел были одинаковыми, Надюше сделали набор резиновых штампов, и она заполняла дела с треском скорострельного пулемета. Руки у нее были постоянно заняты, а вот язык - свободен, поэтому Надюша болтала, не умолкая, как и положено настоящей одесситке.
Надюша была очень маленького роста, поэтому ходила на сумасшедших шпильках. Впечатляющих размеров бюст компенсировался противовесом, которому могла бы позавидовать и бразильянка, поэтому надюшина фигура напоминала песочные часы.
У Надюши был муж и двое мальчишек, но она считала своей прямой обязанностью держать мужское население кафедры в тонусе, поэтому ее наряды способны были вызвать могучие эротические фантазии у всего профессорско-преподавательского состава, а также у наиболее нахальных из числа студентов. Короткие юбки Надюше были решительно запрещены, поэтому она отводила душу с помощью лихих разрезов и декольте. Особенно любила Надюша блузку, на которой на самых экстремальных местах были нарисованы две персидские кошки - рыжая и белая. У Надюши это называлось: «Принести погладить кошек».
Надюша сидела за соседним столом, закинув ногу за ногу, и молотила штампами. Когда левая или правая грудь мешала процессу наложения печатей, Надюша небрежно отодвигала их рукой и продолжала трудиться.
Иван Александрович вздохнул, заставил себя сосредоточиться на донесении и продолжил переносить цифры из черновика, заполняя нескончаемые графы черной тушью.
Наконец, донесение было готово. Иван Александрович полюбовался своей работой, выбросил черновик и стал собираться на обед. Осталось только подписать донесение у начальника, сконвертовать его, и можно было нести его в Первый отдел, чтобы отправить спецпочтой.
Вернувшись с обеда, умиротворенный Иван Александрович собрался нести донесение на подпись. Но донесения на столе не было! Сначала он подумал, что донесение зачем-то взял начальник кафедры. Оказалось, не брал. Не брал его ни начальник учебной части, ни зам, ни вообще никто из офицеров. Иван Александрович заметался. Куда могло деться донесение?! Не могли же на кафедру проникнуть агенты ЦРУ и выкрасть документ, который по заполнении считался секретным? Иван Александрович обшарил все шкафы в кабинете, заглянул в ящики столов - донесения нигде не было. У него закололо сердце. И вдруг Иван Александрович заметил, что на столе лежит ЧЕРНОВИК!
В ужасном предчувствии он заглянул под стол и в корзине для бумаг веселенького голубого цвета он увидел обрывки БЕЛОВИКА, который, отвлекшись на надюшиных кошек, он по оплошности порвал.
Свет померк в глазах несчастного Ивана Александровича. Сердце из грудной клетки рухнуло в подвальные части организма, и он потерял сознание.
Очнулся он от того, что кто-то мокрым платком, ядовито пахнущим духами, протирал ему лицо. Постепенно слух возвращался к нему, и он как бы через толщу воды услышал:
- Иван Александрович, миленький, что с вами?! Потерпите, сейчас я... Все будет хорошо... Вот неотложка сейчас приедет...
Иван Александрович открыл глаза, но над ним нависало что-то темное, мешающее смотреть. Он пригляделся и увидел двух кошек на бюсте. Белую и рыжую.

На столе закипает банка с водой... Кипятильник, собственноручно построенный из ниток, спичек, двух бритвенных лезвий и куска кроссировочного провода пора бы уже и выбросить - лезвия почернели, и время от времени от них отваливается кусочек окисленного железа, отчего кажется, что в банку уже бросили небольшую щепотку заварки...
Коммутатор время от времени противно пищит, поэтому вахтенный телефонист отрывается от наблюдения за бурлящей водой, вонзает шнур коммутатора в гнездо, щелкает ключом и, стараясь придать голосу как можно больше небрежности, отвечает: "Пятый". Выслушав абонента, прижимает трубку к уху плечом, левой рукой вонзает второй шнур в другое гнездо, а правой практически одновременно двигает ключ вперед - два коротких звонка.
За окном полярная ночь, под ногами валяется бригадный пёс Гришинбрат, на столе закипает банка с водой. Скоро придут "вахтанги" с ЗАСовских постов. Будет много чая, возможно даже, что и с сахаром. Будут сигареты и интересные разговоры... (так, закипела баночка наша трехлитровая, надо позвонить братьям-связистам)... а чем еще заняться в три часа ночи? Регламент сделан, журналы заполнены, никто не звонит...
Блин... Нудный писк коммутатора. Кому еще не спится в три часа ночи? А, пятьсот второй...
- Пятый.
- Пятый? А я - десятый!
Трубку бросил... Шутник... Юморист Евгений Петросян просто... Где там у меня вкусная сигаретка? Пищит... Опять он???
- Пятый.
- Пятый-пятый, пошел на@#й!!!
Вот же коззззел... На тебе вызов, на! Трубку не берет, гаденыш... Поэт, тоже мне... Так, я же пацанам позвонить хотел... Сука, он опять!!!
- ПЯТЫЙ!
- Пятый-пятый, в п@#де замятый!
- Сволочь! Щас приду, башку оторву! Карась сраный, еще раз позвонишь, не поленюсь вахту бросить!!!
Что толку орать, он же все равно трубку сразу кинул... Не спится ему... Жаль, непрерывный вызов не предусмотрен... Так, а если карандаш в ключ упереть? О! Пускай звонок телефонный послушает, заодно и сон развеется...
... Чай допит, на столе хлебные крошки и пятна от сливочного масла. В пепельнице - пара бычков, которые еще можно будет распотрошить и выкурить ближе к утру... Мертвый час... Звонки начнутся в четыре. «Личный состав по койкам проверен, все налицо», гы...
Кстати, пора сеанс воспитательной работы заканчивать... Вынимаем ручку с ключа... Вот же гаденыш, когда он успел трубку снять?
- Алё!!! Алё!!! Пятьсот второй, трубку положи!!! Гля, трубку положи, суконец!!!
Положил... Снял...
- Пятый.
- Пятый - мудак проклятый!
Все, сука, ты меня достал... Кроссировка снимается с гребенки кросса, наращивается... Ага, до розетки дотянется. На тебе, гаденыш, двести двадцать! Минуты, думаю, хватит. А телефон все равно мне ремонтировать...
Успокоился, вроде... Бычки выпотрошены, табак завернут в обрывок бланка телефонограммы... Интересно, звонок сгорел или нет? Вообще-то, корабельный аппарат - штука надежная... Шнур - в гнездо, ключ - вперед...
- ССВ-502, рассыльный по кораблю матрос Грищенко!
- Грищенко, это Пятый. Проверка связи. Как меня слышно?
- Пятый! Пятый! У меня телефон! Он звенел и подпрыгивал! Звенел и подпрыгивал!! Звенел и подпрыгивал!!! И искры из-под него летели!!!
Скоро утро, скоро смена... Еще одна ночь, еще одна вахта. Чайку, что ли, закипятить... Ты смотри, надо же, звонок даже не сгорел... Хотя, искры летели - надо бы с утра сходить, проверить - все равно ж мне на ремонт притащат, если что... Спать так хочется... Ничего, скоро кончится зима, будет лето... Потом еще одна зима и еще одно лето... И домой... домой... домой...

...Заполярье. Гаджиево. В/ч *****. А если совсем просто, то стройбат. Обыкновенный стройбат, чьи серые казармы из силикатного кирпича разместились на сопке над базой АПЛ. Дополнительно надо сказать, что рота, подчинённая мне, была не совсем обычным стройбатом. Она была горнопроходческой. Поэтому и солдаты подбирались, как правило, из горняцких и шахтерских посёлков. Соответственно, и контингент имел либо одну «ходку» на зону или «малолетку», или условный срок. Ещё те ребята. Но это так, к слову.
А сегодня наша рота ждала новое пополнение. Как обычно, в первую очередь переживал замполит, ибо ему было обещано, что с новым пополнением в роту придёт Художник. Не больше и не меньше. О как! Надеюсь, никому не надо объяснять, что такое Ленинская комната и сколько там должно быть плакатов и наглядных пособий?
...И вот он... Художник... Рядовой Каретный из шахтёрского города Горловка... Со статьёй «хулиганство» со сроком наказания 1 год.
Справедливости ради надо отметить, что рисовал он действительно мастерски. Любая черно-белая фотография в его руках через 3-4 часа превращалась в цветной портрет на листе формата А3. Но главное, главное было не в этом. Рядовой Каретный помимо прочего ещё и оказался «кольщиком»! Это сейчас есть модная профессия «Татуажный художник», а тогда было просто «Кольщик».
Роту охватило безумие высокохудожественной татуировки. Каретный не просто выкалывал ластиком с иголками эмблемы войск и ДМБ, он мог легко вытатуировать целые картины. У Каретного была специальная машинка, сделанная из электробритвы. Очередь из желающих уйти на дембель с запоминающейся тату растянулась на многие дни. Но солдатская фантазия иссякла быстро. Кинжалы-финки и розы, увитые колючей проволокой и кобрами быстро надоели. ДМБ 1987-1989, КСФ с полярным сиянием красовались почти у каждого бойца. Роту постигло глубокое уныние. Внезапно чело одного из сержантов просветлело, он решительным шагом направился к Каретному и жарко зашептал ему на ухо:
- Сашка, а ты мне можешь выколоть слона? Ну там, на члене? Так, чтобы когда конец встаёт, казалось бы, что это слон хобот поднимает?
Каретный задумался для виду, но через пару минут за 3 порции утреннего сливочного масла согласился. Уже через неделю сержант Габашвили хвастался новой наколкой. Слон поутру бодро поднимал хобот.
Роту охватила новая волна безумия. За слоном последовала серия носорогов, но вершиной солдатской смекалки был заказ на портрет неандертальца, сжимающего в волосатых лапах мощную дубину. Каретному даже некогда было спать.
Больше всех мучился комсорг роты ефрейтор Глоба. С одной стороны, комсомольская совесть не позволяла ему воспользоваться идеологически вредным увлечением, а с другой стороны «охота пуще неволи». Глоба вздохнул и направился к Каретному:
- Саня, сделай мне тоже наколку. Ну, этого. Неандертальца, с дубиной. Лады?
- Не вопрос, сегодня вечером. В бытовке. С тебя одеколон или самогонки.
Осчастливленный Глоба выпросил у замполита увольнительную и побежал на флотский свинарник, что рядом с ГСС, поскольку свинари регулярно гнали там самогон.
Вечером, хлопнув 150 для храбрости, побрив импровизированный «холст», Глоба развалился перед Каретным. Каретный протёр машинку самогонкой, быстро перекатал Глобе на живот заранее приготовленный трафарет, принял на грудь 100 грамм и принялся за дело. Глоба был счастлив. На всё про всё ушло 2 часа. Была наложена повязка с новокаином, тело забинтовано...
...Через 5 дней в умывальнике перед зеркалом при скоплении ценителей, жаждущих увидеть очередной шедевр, Глоба начал осторожно разматывать бинты...
На него из зеркала, сурово нахмурив брови, в буденовке с алой звездой, сжимая левой рукой цевьё винтовки, смотрел Красноармеец и грозно вопрошал: «Ты записался добровольцем?». Ноготь на указующем персте отсутствовал...
... Глоба закатил глаза и жалобно, с надрывом застонал...

Питон (petrovdv@rambler.ru)

Север. Тундра. Камни. Снег.
Море. Пирсы. Весь мой век.
Лодки. Полюс. Льда хрусталь.
И ветра, что бьют как сталь.


Автономка. Вахта. Дни.
Пульт. Реактор. Ламп огни.
Возвращенье. Встреча. Дом.
Санаторий. Сон с трудом.

Снова море. Шум тревог.
Крик сирены. Болит бок.
Смена власти. Чехарда.
Отпуска: туда- сюда.

Двадцать льготных. Пенсион.
Две полоски на погон.
Две медали "За песок".
Посеребряный висок.

Пьянка. Проводы. Приказ.
Сборы. Вещи. Слезы с глаз.
Поезд. Полка. Вид с окна.
Мурманск. Питер. Суета.

Дача. Воздух. Огород.
Помидоров первый всход.
Старость. Слабость. Просто смех.
Мемуары. Даты вех.

Якорь. Фото. Гроздь рябин.
Стопка водки на помин.
Смерть. Могила. Кончен бег.
Крест. Ограда . Весь мой век...