В боксе номер один завелись партизаны. Трое (или четверо).
На гражданке Христос был слесарем-инструментальщиком в каком-то НИИ и оказался очень хорошим автомехаником. Он был самоучкой, но какииим!! Из троих его коллег, прикомандированных к нам один был настоящим маслопупом, с дипломом сельхозтехникума. Видели мы его ровно полтора раза. Пол-раза, - когда партизанен спешивались из грузовиков в первый день, вторые пол-раза, когда он спрашивал у нас штопор. И один раз, когда приехал из госпиталя с загипсованной ногой сниматься с якоря. Он шмыгал носом и прощался со всеми за руку, как со старыми друзьями. Хорошо, целоваться не полез.
Второй товарищ на гражданке занимался ремонтом промышленного швейного оборудования и прожужжал нам все уши о своей яркой трудовой деятельности, полной риска, опасностей и андреналина. Третий и последний был молчаливым маленьким фотомастером. Рядом со своими молодцеватыми приятелями он и его жизнь казались генетическим промахом. Рабочая одежда висела на нём мешком, потому что маленький размер, как водится, не был найден. Фотомастер постоянно путал места, названия, количества и направление резьбы. Будучи самокритичным и усердным все полученные распоряжения и инструкции записывал на клочке бумаги. Записку, впрочем, моментально терял. Однажды его попросили принести сырой резины от господ-вулканизаторов. Фотограф решил, что над ним издеваются в стиле "ведра клиренса", решил поддержать шутку, взял кусок резины от рваной камеры, уложил в миску из солдатской столовой, аккуратно разрезал её на кусочки, посолил и сервировав блюдо парой листиков крапивы преподнёс. Воинство не знало, как реагировать и все поручения ему впоследствии сводились к просьбе читать вслух вопросы из кроссвордов.
Неформальным лидером и командиром переподготовщиком был Христос. Он был умницей и выдумщиком. Его манера выражаться частенько валила нас наповал со смеху. Христос оставил яркий след в моей памяти. Расставались с ним, как со своими пацанами, уходящими на дембель. Было грустно, Но это будет потом...
А пока Христос обнаружил на площадке списанной техники старый мёртвый ГАЗ-69. Колымага лежала под забором, имея в арсенале гнилой кузов, держащийся на десятках слоёв маслянной краски, по количеству БПД(Большой Парковый День) и дембельских аккордов. Последний слой являл собой красно-чёрный камуфляж а-ля божья коровка. Дверей не было, брезента не было, составляющих капота - тоже. Сиротливо торчала пустая рама от ветрового стекла и каркас кузова, однако ходовые агрегаты были на месте и несмотря на глубокую ржавчину подлежали ремонту. Как Христос доставал запчасти - загадка. Но за неделю-две ГАЗик стал на колёса и запугивал окрестности грозным рыком лишённого глушителя двигателя. И понеслась....
В один прекрасный субботний вечер ржавый амбарный замок задних ворот парка был удалён. ГАЗик был выведен из стойла. За забором его завели и четверо бравых военнослужащих запаса удалились на поиски приключений в сторону соседних населённых пунктов. За рулём в защитных очках, одолженных в токарке восседал Христос. Рядом с ним на пустом ящике из-под боеприпасов пристроился мастер по швейным машинкам. Позади на расстеленном матрасе расположился фотограф, а рядом с ним ещё один партизан, повар с кухни. Где они пропадали и что делали до восьми часов - никто не знает и никогда не узнает. Упоминания о приключениях "четверых мушкетёров" появляются в летописи того вечера с момента, когда пёстрый ревущий и стреляющий карбюратором ГАЗик без номерных знаков чуть не смолол в муку местного участкового на мотоцикле с коляской.

-Вот оно, - молодцевато подумал участковый, возвращаясь на просёлок из кювета и ощупывая кобуру табельного пистолета.

Размеренная жизнь деревенского миллиционера, перемежаемая пъяными разборками селян и небольшими кражами с МТС обрела новый смысл и он погнался за нарушителями. Нарушители правопорядка вообще и ПДД в частности, опъянённые ветром с выпивкой и оглушённые воплями мотора никакого такого миллиционера не заметили и продолжали гнать свою кабриолу в сторону районного центра. На заднем сидении подходила к концу казнь очередной бутылки со спиртным. Повар сцедил последние капли жидкости в стакан, метнул ёмкость на дорогу и призывно заорал предлагая причаститься. Миллиционер тоже заорал. Бутылка вмазалась в придорожный камень и брызнула осколками. Участковый дёрнулся, уворачиваясь от хищного стекла и снова выбирался из кювета. Партизаны заметили погоню, только когда хорошо стемнело и участковый включил фару. Хотели было последовать примеру мотоциклиста, но тут оказалось, что о фарах забыли. Фар не было. Забыли о фарах. Видимость быстро ухудшалась но лихие парни продолжали гнать . На счастье проглядели поворот. Машина сошла с дороги и запрыгав по пашне ткнулась в стог сена.

Участковый тоже остановился, развернул мотоцикл так чтобы фара освещала сцену, спешился и извергая тонны нецензурщины направился к ГАЗику. По пути пытался открыть кобуру, но она не поддавалась. По мере приближения к хулиганам матюги становились всё тише и тише, а уверенности защитника законности в своих силах всё меньше и меньше. Но отступать было поздно.
- Участковый миллиционер такой-то, - представился страж порядка. Предъявите права и документы на маши..., на транспортное средство - продолжил он, с трудом припоминая фразу из нормативной лексики коллег- гаишников.

Четыре обескураженные физиономии, жующие и выплёвывающие сено уставились на представителя закона. Он всё ещё не оставлял попыток расстегнуть кобуру, а потому его поза и странное подпрыгивание озадачили партизан. От опупения некоторые перестали жевать, а некоторые поинтересовались, нужна ли менту помощь. Участковый ответил, что нет, потом, что да, потом опять нет, а затем приказал всем оставаться на местах и занялся кобурой вплотную. Участок дороги, на котором происходили события частенько использовался нами для сокращения пути в часть.
Кто-то из наших как раз возвращался в расположение на личной "Ниве" и обнаружил работающий бесхозный мотоцикл перегородивший дорогу. Этот кто-то вылез из-за руля, оттащил мотоцикл на обочину и "поле боя" погрузилось в темень. Потом со стороны поля раздалась ругань, крики "Стой!!" и топот ног. Единственным обладателем персональной "Нивы" у нас был зампотех. Он стоял и смотрел в темень, откуда спустя несколько мгновений странно подскакивая появился миллиционер.
Кобура так и не поддалась и столкнувшись с военным майором участковый всё ещё продолжая процесс выхватывания табельного оружия повёл жалобную речь о бандитах-хулиганах и что надо оцепить район. Они опять навели фару на стог и офицер признал вверенную ему технику. Признал, благодаря окрасу, но глазам не поверил, потому что место колымаги было под забором. Как был успокоен милиционер зампотех источнику не рассказал. Добрососедские отношения остались добрососедскими, а часть была поднята на уши по тревоге около часа ночи (ночь с субботы на воскресенье!!!). Посреди залитого светом прожекторов плаца стоял пригнанный ГАЗон, вокруг сладко посапывая стоял поротно личный состав. Командиры взводов и маленьких рот с трудом продрав глаза раздражёнными голосами проводили перекличку. Замполит, дежуривший по части, заложив руки за спину наматывал круги вокруг машины, ожидая услышать фамилии отсутствующих. Зампотех прикрыв глаза рукой стоял опёршись на чудо техники и придумывал экзекуцию. Когда перекличка подошла к концу не выявив преступников, возбудитель спокойствия махнул рукой дав отбой тревоге. Догадка пришла в его голову только ранним воскресным утром. Но утром ГАЗик стоял на привычном месте под забором. Глянув на двигатель майор Кротов обнаружил отсутствие карбюратора, генератора, бензонасоса, шлангов и прочих важных агрегатов (короче, такая машина ехать не может). Слегка взбесившееся сознание пробормотало про себя некрасивые слова и отправилось досыпать. Никто не знает, о чём думал зампотех проходя мимо мирно отдыхающей партизанской палатки.

P.S. Один из источников повествования был персоной приближённой к зампотеху. Второй источник, рассказавший партизанскуя версию, сидел тем вечером в том ГАЗике, за рулём. Этот, второй источник утверждал, что после недолгих скитаний по ночным лесам бригада удачно вернулась в часть и обнаружив ГАЗик на плацу тихо но быстро откатила его под забор. Ещё источник утверждал, что на водительской седушке был оставлен большой букет полевых цветов. Утром он был найден растоптанным.

Истории, логически связанные с настоящим повествованием см. по ссылкам:
http://www.bigler.ru/showstory.php?story_id=2913
http://www.bigler.ru/showstory.php?story_id=3012

В продолжение темы про службу в роте охраны.

В столовую мы обычно ходил строем и с песней. Занятие нудное, но деваться не куда. Жрать захочешь, и маршировать будешь и песню орать. Если чего не так, рота возвращается на исходные позиции, и по новой.
Был период, на нашу авиабазу зачастили штабные аэропланы с генералами и прочим народом, мешающим нормальным людям спокойно службу тащить.
Так вот после одной из таких комиссий нам повелели в столовую шастать исключительно под ритм барабана. Мы люди военные, пожали плечами, и не такие закидоны видали.
Выдали ротам соответствующий инвентарь. Стали искать, кто на этой штуке играть может. Выбор пал на Генку Мутника. Так жисть и потекла. Как в столовую, так Генку вперед, барабан к бою и рванули трапезничать.
Ну да такой дурдом не мог закончиться без комедии. Как-то двинулась рота после ужина в расположение. Че-то ротному не понравилось в нашем шаге. Последовала команда: «Рота стой!». Бойцы встали. Все!!! Кроме одного!!! Генка не услышал команды и продолжил движение.
Картина была еще та... . Длинная центральная аллея части, вечер и по этому великолепию марширует одинокий боец, с упоением хреначащий палочками по барабану. Сила!!! Вся база в ауте!!! Несколько сотен человек бьется в истерике!!! Но Генка не слышит. Генка делом занят.
Командир части чуть не подавился, углядев такое. «Б@ять!!! Бардак на базе!!!» - только и произнес командир.
Уж и не знаю, то ли наш командир принял самостоятельное решение, то ли в других частях бойцы так же народ веселили, и это всем в армии надоело, но только вскоре после этого случая барабаны мы сдали на склад, а в столовую стали опять ходить, горланя песни.
Часть снова зажила спокойной размеренной, боевой жизнью. А в авиации по-другому и не бывает

Историю эту мне поведали где-то в конце 80-х. За давностью лет забылось и имя рассказчика, и кое-какая конкретика. Поэтому, если господа из особо придирчивых обнаружат неточности и нестыковочки, прошу строго не судить. Так уж у меня лично мозги устроены, запоминается суть, а всякая второстепенщина служит фоном, да и не в том дело, где именно произошли описываемые события, и как там называлась воинская часть.

В ближнем Подмосковье, в Голицыно, располагалось Высшее Военно-политическое училище Пограничных войск. Думаю, что и сейчас оно там и никуда не делось, название только поменялось. Но в те далекие времена, когда ваш покорный слуга щеголял в зеленой фуражке, оно называлось именно так. Позже нашивали мы и другие фуражки, да не в этом дело.
Именно там, в стенах пограничного училища, в перерыве занятий по командирской подготовке и были поведаны завсегдатаям курилки изложенные ниже события. Рассказал их от первого лица капитан, фамилия которого, как я уже говорил, в моей голове не задержалась, да и сам капитан (назовем его Ивановым) у нас не задержался. Так как Голицынское училище было временным аэродром для капитана Иванова на пути в Главное управление Пограничных войск. Да и то дело. Из Москвы в Голицыно на электричке не наездишься, как никак целый час в электричке трястись. Прочитают эту фразу погранцы, бывшие и настоящие, и вскипит в их душах праведный гнев. - Мы в Закавказье, Средней Азии, Кандалакше, да мало ли еще где ноги до колен стачиваем, а этому хмырю час в электричке, видите ли, прокатиться тяжело? Тем более что идет электричка не куда-нибудь, а в столицу нашей Родины. Вот, мы... Нам только дай... Мы и два, если надо...- Ваша правда, господа-товарищи. В те годы перебраться в Подмосковье, не говоря уже о Москве, без мохнатой лапы было невозможно. У капитана Иванова лапа такая, судя по всему, была, но и она не смогла выдернуть капитана с далекой туркестанской заставы прямо в теплый кабинет напротив Детского мира. Пришлось ему на пути к этому кабинету сделать пару остановок. Одна, как я уже говорил, пришлась на пограничное училище, а предыдущая была в дивизионе пограничных катеров на Черном море, где-то под Ялтой или Геленджиком (что само по себе неплохо). Попал туда капитан Иванов, чтобы пересидеть месяца два-три на должности помполита, пока идут бумаги из Москвы. Понятно, что на новом месте Иванову особо напрягаться смысла не было, но и на службу особо не забьешь. Мало ли чего. Сослуживцы Иванова знали, что человек он временный, проблемами своими его не грузили и к разным ситуациям, в которые он попадал, будучи человеком новым, относились с понятием. А вот личный состав вверенного Иванову подразделения в таких тонкостях не разбирался и снисхождения к нему не испытывал. Это только человеку непосвященному кажется, что когда употребляют словосочетание «морской пограничник», то речь идет о пограничнике в морской форме. Сами они себя считают, в первую очередь, моряками со всеми вытекающими отсюда последствиями. И вот представьте их праведный гнев и возмущение, когда командовать ими назначают «сухопутную крысу», «сапога», который море первый раз в жизни увидел. Поначалу они саркастически хмыкали у Иванова за спиной и в разговорах один на один исправляли его «кухни» на «камбузы», «туалеты» на «гальюны». Но Иванов на их потуги реагировал слабо, резонно полагая, что два месяца пролетят быстро, и забивать голову всякой лабудой смысла нет. Бойцы с этим смириться не могли, начали хмыкать Иванову прямо в лицо, и поправлять его, не взирая на находящихся рядом младших и старших офицеров, опуская и без того невысокий авторитет Иванова до уровня земли. Недооценили они старую закалку советского офицера, которого такими штуками не проймешь. Капитан Иванов решил их бить их же оружием. И вот вам картина:
Иванов приближается к трапу вверенного ему судна, пришвартованного у мола. На судне рабочая обстановка: на банке валяется чей-то тельник, следы недавней уборки, но команда службу бдит. При приближении Иванова из рубки выскакивают бойцы и один из них, старший по званию, приложив руку к бескозырке, осуществляет доклад. После непродолжительной паузы, Иванов выдает дословно следующее:
- Значит так, бойцы. Почему на лестнице лужи? Чья это тут майка на скамейке валяется? И, вообще, хватит прохлаждаться. Навести порядок в комнатах, окошки закрыть, потом веревки отвязывайте и поплыли.
Немая сцена. Немая только потому, что все слова у бойцов просто застряли в горле.

НОВЫЕ ПОГОНЫ СТАРЛЕЯ ХОРОШЕВСКОГО

По случаю присвоения очередных воинских званий старшим лейтенантам Горобцу и Хорошевскому было устроено грандиозное празднество. Молодежь смело ломала традиции, поэтому вместо рутинного стакана водки в дежурке батальона весь офицерский состав вместе с женами был приглашен на настоящий банкет в солдатской чайной. В истории чайной это был первый случай, когда ее полностью арендовали и закрывали на «спецобслуживание», а в истории батальона - первая пьянка, на которую были официально приглашены жены офицеров.

Сердце Файзуллаева тихо млело от простого военного счастья, когда он встречал в чайной своих подопечных. У них были трезвые, добрые, хорошие лица. Сияли ботинки, пуговицы и звезды на погонах раскидывали солнечных зайчиков. Боевые подруги, оживленные и взбудораженные предстоящим развлечением, озирали первый в своей жизни стол, в приготовлении которого им не пришлось принимать участия. Комбат разглядывал боевых подруг с не меньшим любопытством.
Ольга Горобец оказалась круглолицей курносой блондинкой с волосами, уложенными в высокую башнеподобную прическу. Она охотно хохотала, стреляла глазами и время от времени профилактически шептала своему мужу:
- Ты только, гад, попробуй напейся...
Валентина Хорошевская, не пользующаяся особой симпатией дамской части батальона, держалась в стороне, всем своим видом показывая, что она тут оказалась случайно. Ее можно было бы счесть даже красивой, если бы не примерзшее к лицу выражение крайнего неодобрения в адрес всего происходящего. Что-то еще в ее облике показалось Файзуллаеву странным, но он так и не смог определить, что именно.
Юля Шаброва, как только замполит представил ее комбату, вскинула брови и завела разговор о необходимости создания реально действующего женсовета. Говорила она так же профессионально, как и ее муж, и у Файзуллаева от ужаса зашевелились волосы.

Парами, группами и поодиночке личный состав батальона индифферентно прогуливался вокруг длинного стола, постепенно сужая круги. Сесть за стол первым никто не решался, а двум виновникам торжества как-то не пришло в голову выступить с соответствующим предложением. Сигнал подала массивная одышливая заведующая чайной. Она вышла из подсобки, на ходу натягивая шубу, и милостиво кивнула Файзуллаеву:
- Ну, господа офицеры, приступайте. Посуду не бить, песни не орать, на кухне не блевать. И имейте в виду - закрывать приду ровно в десять. Так что вы свои силы рассчитывайте.
Повторного приглашения не потребовалось. Произошла некоторая суматоха - кому-то не хватило стула, кто-то уселся сразу на два, кто-то перепутал жен, но постепенно все уладилось и Файзуллаев официально зачитал текст приказа, завершив его призывом:
- А теперь, товарищи капитаны, прошу вас... По обычаю.
Обычаи Степа и Юрка знали хорошо и, судя по всему, эту процедуру уже не раз втайне отрабатывали. Вася Рукосуйко, поднаторевший в таких делах, поставил перед каждым по стакану водки, высыпал в каждый стакан по горсти звездочек и выжидательно уставился на свежеиспеченных капитанов. Те встали, сделали дружный выдох и под аплодисменты собравшихся выпили.
- Поздравляю вас, капитан Горобец, - Файзуллаев обошел стол и протянул Степе руку. Степа, ставший вдруг похожим на шаловливого хомяка, протянутую руку пожал и принялся выгребать из-за щек свои новые звездочки.
- Поздравляю вас, капитан Хорошевский, - комбат вместе с рукой обратился к Юрке. Но тот не расслышал. Он недоуменно разглядывал выложенные на ладонь звезды и пересчитывал их пальцем.
- Семь штук, - Юрка поднял на Файзуллаева округлившиеся глаза, - Одну проглотил, что ли?
- Точно семь? - Рукосуйко сунулся через плечо комбата и тоже пересчитал Юркины звездочки, - Семь... Юр, да ты не расстраивайся, может, это я обсчитался. В любом случае - скоро узнаешь. Давай лучше выпьем, а то времени мало осталось.
Юрка потерянно кивнул и полез на свое место за столом.
Как это обычно бывает, первый тост был выпит в официально-натянутой обстановке. Женщины боялись шокировать окружающих чрезмерным аппетитом или дурными манерами и зорко смотрели, чтобы их мужья не напились раньше времени. Мужчины вели деловые разговоры и презрительно игнорировали расставленные в шеренгу бутылки, страдая от невозможности выпить их сию же минуту и от необходимости уложиться в строго лимитированный отрезок времени.
Первыми вошли во вкус вечера дети: маленькая Иришка Горобец, восьмилетняя дочь замполита, взявшая на себя обязанности гувернантки, и двое конопатых рукосуек. Не прошло и четверти часа, как они уже с индейскими воплями бегали на четвереньках под столом. Постепенно атмосфера разрядилась окончательно. Господа офицеры, помня, что ровно в десять хозяйка заведения их разгонит, а продолжать праздник на морозе рискованно, напились с феноменальной быстротой. Жены отставали, но ненамного.
Файзуллаев потом с трудом мог вспомнить происходящее. Кажется, он с кем-то танцевал. Кажется, с Юлей Шабровой. И клятвенно обещал ей на следующий же день создать необыкновенно эффективный женсовет и назначить ее председателем. Потом они прямо на скатерти нацарапали повестку дня первого заседания. После этого Вася Рукосуйко клялся комбату в своем искреннем уважении и спрашивал его совета - дать или не дать кому-то в морду. Кому - Файзуллаев не понял, но посоветовал дать, что Вася тут же попытался исполнить. Правда, Шабров, который являлся объектом Васиных претензий, успел спрятаться за прилавок, где и задремал. Хорошевский приставал к Валентине с требованием немедленно сделать ему вскрытие - ему казалось, что злосчастная проглоченная звездочка уже бесчинствует в его организме. В ответ непростительно трезвая Валентина обозвала его нехорошим словом, надела пальто и ушла домой, хлопнув дверью. Двое молодых лейтенантов, не в силах успеть за ходом событий, сидели в уголке и пересказывали друг другу содержание своих дипломных работ.
Выпивка закончилась без четверти десять. Вася не без сожаления известил об этом товарищей и печально разлил по стаканам последнюю бутылку. Дети уже спали на ворохе бушлатов и шуб.
Файзуллаев понял, что за ним, как за командиром всего этого бардака, должно остаться последнее слово. Он встал и надолго задумался, пытаясь это слово вспомнить. Двадцать пар глаз смотрели ему в лицо, готовые внимать. Комбат вспомнил все поздравительно-парадные речи, которые ему приходилось слышать, и начал:
- Товарищи! От лица командования... То есть мы с вами прекрасно провели время... Короче... Я выражаю искреннюю благодарность тем, кто нас здесь собрал. Тем, кто, так сказать, способствовал еще большему сплочению рядов...
- Ик... - громко произнес Степа.
- Капитан Горобец, - строго отозвался Файзуллаев, - Я вам слова не давал... Так вот, сплочению наших рядов перед лицом... перед лицом...
- Ик... - повторил Степа.
- Капитан Горобец, я дам вам слово, подождите немного. И также большое спасибо тем, кто в периоды даже самых тяжелых испытаний остается... - «Боже, что я несу!» - подумал Файзуллаев, - Тем, кто остается нашими верными боевыми подругами... Женами, так сказать...
Присутствующие кивали и одобрительно улыбались, словно слышали этот набор штампов впервые.
- А теперь вам слово. Вы ведь хотели что-то сказать? - Комбат попытался указать пальцем на Степана и не попал. Горобец и сидящий напротив него Вася Рукосуйко с невероятной скоростью менялись местами, словно наперстки в известной игре. Файзуллаев покачнулся, ухватился покрепче за спинку стула и зафиксировал указующую длань на прапорщике.
- Я? - растерялся Вася, - Я хотел сказать? Ну ладно, я скажу.
- Ик... - еще раз произнес Степа. Против внеочередного предоставления слова прапорщику Рукосуйко он не возражал, потому что сам сказать все равно уже ничего не мог.
Василий медленно и аккуратно поднял над стулом свое массивное тело, проследил, чтобы наполненный прозрачной жидкостью стакан остановился точно на уровне погона, и принялся произносить речь.
- Я полностью поддерживаю предыдущего оратора, - Вася улыбнулся Хорошевскому, - И от себя хочу добавить. Мы вот тут про жен говорили... Баб здесь действительно много. И все - одна к одной, - Вася улыбнулся всем присутствующим, не пытаясь плавающим взглядом выделить из них так называемых «баб», - Но самая... Самая лучшая жена....
- У командира! - безапелляционно пискнула Юля Шаброва. Замполит дернул ее за рукав, она кинула ему дерзкий взгляд «от такого слышу» и отвернулась.
Рукосуйко медленно, стараясь не разлить жидкость из стакана, повернулся всем корпусом в Юлину сторону, тщательно вытянул руку и погрозил пальцем:
- Ни х***, - очень серьезно произнес прапорщик, - Самая лучшая жена у капитана Горобца!
Васина жена Надежда прыснула, у остальных со скрежетом перекосило лица. Раскрасневшаяся Ольга Горобец, сияя, вертела во все стороны своей башней и толкала в бок Степана.

Если бы не заведующая чайной, явившаяся, как и обещала, ровно в десять, саперный батальон никогда бы не разошелся по домам. Огромного труда стоило разобраться, кто из офицеров какому бушлату соответствует. Потом произошла небольшая путаница с женами. В конце концов батальон вместе с женами, детьми и командиром, высыпал на улицу. Заведующая проводила их взглядом, похожим на брошенный в спину кирпич.
Первым от компании оторвался зампотех Серебряков. Потоптавшись немного на пороге чайной, он махнул рукой и ушел ночевать в казарму. Остальные, тесной кучкой добравшись до жилой части городка, понемногу рассосались по своим домам. Последними расстались Файзуллаев, Горобцы и Юрка. Они долго прощались у подножия постамента с сувенирным танком в натуральную величину, после чего пути их разошлись. Степа с Ольгой нырнули в свой подъезд, Хорошевский затопал направо по аллее к своей пятиэтажке, а Файзуллаев, которому идти было дальше всех, неспешно побрел прямо.
По пути он почти протрезвел и с ужасом думал, что будет, если заведующая чайной найдет на скатерти повестку дня заседания женсовета.

Придя домой, комбат кое-как переоделся, упал на подаренный Шабровым спортивный мат и принялся детально изучать свои впечатления от пережитого вечера. Вопреки ожиданиям, впечатления были в основном хорошие. И Юля Шаброва неплохо танцует. И взгляд у нее такой... многообещающий. Надо будет еще при случае выяснить, какие у Васи личные счеты с Шабровым... Умиротворенный своими неторопливыми мыслями, Файзуллаев начал погружаться в сон. Но окончательно погрузиться не успел. Он пребывал еще в каком-то пограничном состоянии, когда на дверь его квартиры обрушился град мощных ударов. В первый момент Файзуллаев решил, что ему снится, будто замполит пришел выяснять отношения по поводу женсовета. Потом поморгал глазами и понял, что дверь вот-вот снесут с петель наяву. Петли было жалко, поэтому он заставил себя встать и пойти навстречу неизвестному позднему гостю. То, что комбат увидел, распахнув дверь, было даже хуже Шаброва, выясняющего отношения.
На площадке стояла Ольга Горобец. На ней были валенки на босу ногу и мужнин тулуп поверх длинной ночной рубашки. На одной половине головы еще сохранялась часть башнеподобной прически, на другой волосы были распущены и перепутаны до неузнаваемости. По щекам тянулись разноцветные полосы косметики - черно-синие по вертикали и красные по горизонтали.
Не успел Файзуллаев спросить, что произошло, как Ольга с рыданиями кинулась к нему на грудь.
- Что... Что такое? Что случилось, Ольга... как вас по отчеству? - растерянно забормотал комбат. Не каждый день к нему на шею кидались зареванные чужие жены, и он совершенно не знал, как полагается себя вести в таком положении. На всякий случай утешительно потыкал Ольгу пальцем в плечо.
- И... ик....Ириш..., - Ольга судорожно пыталась ухватить хоть немного воздуха в промежутках между рыданиями, - Иришка-а-а-а-а....
- Господи, - перепугался Файзуллаев, - Что с ней? Заболела? Машину? Я сейчас....
- Потеря-я-я-а-а-алась... Уа-а-а-а-а!!!! - неожиданным басом заголосила Ольга, и Файзуллаев услышал, как за дверями соседних квартир зашаркали шаги и защелкали выключатели.
- То есть как - потерялась? Когда? Вы ведь ушли все вместе! Я же с вами шел! - последние слова комбат прокричал, уже прыгая в сапоги и в прыжке хватая с вешалки шапку.
Невежливо оттолкнув Ольгу, он скомандовал ей:
- За мной, быстро! - и кинулся вниз по лестнице, перепрыгивая через пролеты. Ольга, подвывая и размазывая слезы, поспешила за ним.

Вышедшему на крыльцо покурить дежурному комендатуры предстало странное зрелище: по окостеневшей дороге, круша лед в рытвинах и перепрыгивая через ухабы, мчался человек в спортивных штанах, майке, сапогах и офицерской ушанке. За ним, спотыкаясь и причитая, едва поспевала растрепанная женщина в тулупе и развевающейся ночной рубашке, подол которой то и дело путался в валенках. Дежурный не без удовольствия проводил их взглядом и пожал плечами.

Пр.сл.

Валит снег. В казарме неделю не топили. Случилась авария в котельной. Молодое пополнение рядов ВС СССР стучало зубами, материлось совсем по-детски и проклинало "недоделков", придумавших эту учебку, эту армию и эту котельную. Раз в день, ровно на два часа мою учебную роту вооружали большущими фанерными щитами и лопатами, открывали ворота КПП-1 настежь и выгоняли на снегоуборочные работы вокруг забора части. Терпеть их не могли. Снег возненавидели, лопаты попереломали. А тут - радость. А всё потому что можно было хорошо согреться. Ей богу.
Мы с дружком моим, Лёвкой Львовским (вот уж не помню, фамилия ли это его, или родом он из Львова) впрягаемся в щит, весело урчим моторами, напевая футбольный гимн. Снег сухой, ещё не успел слежаться, дело идёт споро. Рожи раскраснелись, живое тепло пронизывает тело. Ах, хорошо! Конец квартала. Разворот на 180 градусов и.... порция офигения вгоняет в мёрзлый асфальт весь оптимизм. Снег-то не успел слежаться потому что всё время идёт. Не перестаёт. Нежный, тоненький, полупрозрачный белый слой свежих осадков в другой ситуации может был бы описан с любовью в стихотворной форме. Но не сегодня, не сейчас. Сейчас Лёвка грязно ругается, сплёвывает под ноги и со злостью зашвыривает щит к забору, в самую гущу сугроба. Здраво рассудив решили посидеть, покурить на троллейбусной остановке разбазарив с таким трудом аккумулированное тепло. На остановке расположились молодые люди, наши ровестники. Судя по разговорам, - студенты местного политеха. Судя по координации движений, - студенты местного политеха, отмечающие очередной экзамен зимней сессии. Ребятки весело гогочут, курят "Ту-134", временами поочерёдно протягивают руку в большую сумку, наполняют гранённый стакан неизвестной жидкостью с запахом и видом водки, запрокидывают быстрым отточеным движением и продолжают гоготать. Мы с Лёвкой всего пару месяцев в армии, но нам кажется, что гражданка находится позади на расстоянии трёх парсеков (если по прямой). А потому мы оба сидим и открыв рот смотрим на тёплую компанию. Каждый из нас думает о своём. Я - о своей девчонке. Вспомнил, как пил из её рук последние пятьдесят перед посадкой в автобус. Лёвке видится его секция кинологов. Как после соревнований собирались они все вместе и отмечали чей-нибудь приз. У меня потухла сигарета и отвисла челюсть. У Лёвки сигарета не потухла, но потекли слюни. Наши рожи представляли собой славное зрелище, - поэтому студенты быстро обратили на них внимание. Очнулись мы с Лёвой, когда один из них, с сильным украинским гыканьем окликнул нас и призывным жестом предложил выпить. Парочка зомби, обтянутых в неуклюжие шинели, с красными носами и помутнённым сознанием синхронно поднялась с лавки, подошла к студентам, получила по дозе, выпила, гакнула, поблагодарила и вернулась на место. Потом другой студент отломил кусок от промёрзшей буханки ржаного хлеба и предложил в качестве закуски. Перекинулись парой слов, получили ещё по пайке и с тоскою посмотрели на полупрозрачный, нежный, белый слой сухого снега. Он уже не был полупрозрачным.
-Ъ, - выразил сомнения Лёвка. Я ничего сказать не успел, потому что подошёл троллейбус и толпа студентов стала шумно загружаться. Тот самый, который гыкал (корефаны звали его Пашкой), покачиваясь подошёл ко мне вплотную, упёр в мою грудь полбутылки, произнёс что-то типа "вот, это от пацанов", с весёлым криком запихнул своих в троллейбус, махнул рукой и ... всё. Уехали. А я ещё пару минут стоял столбом с бутылкой водки в руке. Потом наше коллективное сознание просветлело и услышало грозный рык сержанта. Он повторял наши фамилиии в разных словосочетаниях и амбициозно выпятив грудь приближался. Я сделал шаг назад и утопил бутылку в сугробе. На всякий случай слегка примял снег. Сержант принёс кастрюлю звиздюлей, оценил нашу работу и приказал сворачивать ласты. А потом смотрел на нас как на полных идиотов.
-Товарищ сержант, мы это, тут ещё не закончили, - выдавил из себя мой дружок.
-Чиииво?
От удивления ушанка командира стала на уши и провернулась вокруг своей оси.
-Ополоумили, идиоты, - быстро отреагировал сержант.
-Ничего, вначале такое бывает, - заключил высокий чин.
-Да, товарищ сержант, тут нам ещё чуть-чуть осталось, - подлил масла в огонь я.
-Коллективно ополоумели, - поставил диагноз босс. Такое тоже бывает.

Потом пожелание сержанта было высказано в более доходчивой форме и мы подобрав щит поплелись в сторону собирающегося строя.

На следующий день на этот участок мы не попали. Что снилось Лёвке ночью я не знаю, а утром он не вспомнил. Но во сне он ворчал: "Душу, душу не отбирайте, товарищ сержант!!". На ту улицу мы попали через пару-тройку дней.
Сержант ещё более укрепился в своей оценке наших умственных способностей, когда мы уцепившись в щит и распевая "Всё выше и выше и выше стремим мы полёт наших птиц" со скоростью реактивного истребителя на исполнительном удалились по направлению к кладу. Проводив нас долгим испытующим взглядом командир испарился, а мы принялись дотошно очищать остановку и её окрестности.

-Да вы точно сдурели, - орал сержант когда явился через некоторое время и обнаружил нетронутую аллею и досконально вычищенную остановку. Потом он посмотрел в наши глаза и заглох. Бутылку мы не нашли.