Как выглядит подводная лодка? Никто ее не видел под водой, только в кино, да и там это компьютерное моделирование, трюк.
А вот в надводном положении мне довелось увидеть это чудо, и не раз.
Представьте: полярный день в Баренцевом море, ветра нет, штиль полный. Когда идет надводный корабль, слышен свист его турбин, шум работающих вентиляторов и много других механических шумов.
А когда идет в надводном положении атомная подводная лодка, слышен только шум морской воды, которую она даже не вспарывает, а толкает перед собой громадным валом. Лодка напоминает собой необыкновенное, фантастическое животное. Есть самодеятельная песня, в ней слова:
«Не каждый знает, что оттуда, из-за Привального плеча,
встает бесформенное чудо и семафорит «Я жива!»
Чудо, да и только, по-другому не скажешь. И выглядит это чудо со стороны очень органично, Лодка и Море - одно целое.
Атомная лодка в надводном положении - это невообразимая мощь, кажется, ничто ее не может остановить, блестит черный корпус, летит белая пена вдоль него, спереди синий прозрачный вал воды, а сзади до самого горизонта кильватерный след.
Грандиозно!
Как-то в устье Кольского залива нам навстречу проходил пассажирский теплоход «Алла Тарасова», когда мы с ним поравнялись, было видно, что вся публика столпилась на левом борту и во все глаза смотрела на наш Пароход. Точно, можно сказать, эти люди получили незабываемое зрелище...
Ну, а внутри, лодка - это весьма сложное сооружение, в которое напиханы в невообразимой тесноте всевозможные механизмы, трубы, кабели, приборы и люди.
Люди, нормальные люди не должны и не могут жить и работать в таких условиях. В нормальных условиях несовместимы, например, кислород и жидкое масло, да ещё под давлением. Если они вдруг соединятся, то взрыв неминуем. А на подводной лодке эти два вещества соседствуют вплотную в трубах, да поверх этих труб еще лежит электрический кабель, по которому идет ток напряжением 380 вольт, всевозможные излучения от работающих приборов, да и сама ядерная установка, да трубопроводы с перегретым паром - много чего, что несет в самой своей сути опасность для человеческой жизни. Лодка - это опасная машина, но мы умели укротить ее мощь, мы ей доверяли, а она соответственно нам. Мы ее не боялись и относились с уважением, как к равной. Поэтому она оставалась целой и мы оставались живы.
Вот пример. Система кондиционирования у нас работала на забортной воде. Когда за бортом водичка градусов пятнадцать по Цельсию, то все хорошо. Но однажды волей судьбы и начальства нас занесло почти на самый Экватор, не дошли всего миль двадцать, и две недели болтались вдоль этой воображаемой линии, что делит планету на две половинки.
Это был настоящий ад! Уже не знали, что с себя снять. В отсеках температура за сорок. А в турбинном отсеке вообще самое пекло, две недели термометр показывал пятьдесят шесть - пятьдесят восемь градусов тепла. Турбинисты несли вахту по полчаса, больше не выдерживали. Мы понимали, что и лодке тоже тяжело, но ни минуты не оставляли ее без внимания. Потом, конечно, стало полегче, когда поднялись севернее, ну и уж совсем стало легко, когда вернулись домой на родимый Север.
У моряков есть поверье, что крысы покидают корабль, которому предстоит погибнуть. На атомной подводной лодке крысы не живут, хотя им плевать на всякие там излучения. Американцы во время испытания атомной бомбы на аттоле Бимини угробили все живое, кроме крыс.
Во время стоянки в доке эти звери как-то попадают в корпус, но стоит только заговорить о том, что лодка должна всплывать в доке, они исчезают, будто их и не было. Совершенно неисследованное наукой явление.
Были, конечно, еще безбилетники - тараканы. Уникальные существа, инопланетяне. Они жили даже в аппаратной реакторного отсека. Те, которые жили в аппаратной, были прозрачные, как стеклянная безделушка, даже кишочки у них было видно.
Иногда устраивались тараканьи бега, но не как у Булгакова в «Беге», а по-нашему. Таракана за крылышки привязывали ниткой к чему-нибудь, к какой-нибудь трубе или клапану. Из тонкой бумаги склеивали колечки такой ширины, чтобы он мог его держать в лапках. И давали таракану это колечко. Таракан начинал перебирать лапами это колечки, и так до бесконечности, вернее, до кончины таракана, так как пить-есть по условиям соревнования не разрешалось.
Эти тараканы висели на каждом боевом посту. Суть спорта в том, чей дольше продержится без воды и питья.
Строки из детского стишка :
« На подводной лодке воздух очень плох
Вот тебя туда бы, там бы ты подох...».
На лодке в подводном положении от человека, если он выпил спиртного, спиртным не пахнет. Чем угодно, только не спиртным. Загадка? Да.
Как идет время в море? А время вытворяет все, что хочет. Уходим в море, и первые две три недели кажутся растянутыми в вечность. Время замедляет ход, время останавливается. Даже если и на неделю уходишь, эффект тот же самый. Вахте твоей конца нет, и не предвидится. И между вахтами то же самое состояние растянутого времени. Кажется, можно сдохнуть от тоски, как подумаешь, что сколько еще времени придется просидеть здесь. Время как густой кисель, клей, из которого не выбраться, болото, из которого нет выхода.
Но вдруг наступает момент совершенно незаметно, и все становится на свои места, время приходит в свое привычное состояние. В часе шестьдесят минут, и все как положено. Ну, а к концу похода время летит с космической скоростью.
Вообще, на лодке в море вся жизнь размеренна и нетороплива. Это только в кино все решают секунды, если все идет по плану и без приключений, то очень даже неторопливое течение жизни. Бывало так, что не одни сутки следили за америкосом или сами уходили от слежения.
Чем занимаются подводники в море.
Ну, во-первых каждый несет свою вахту на боевом посту, это четыре часа через восемь, потом спят, едят, занимаются со своими подчиненными, со своей материальной частью. Свободного времени немного. В это время можно почитать, поговорить с теми, с кем хочешь поговорить, посмотреть кино. В мое время, в основном, это были всякие политизированные фильмы, вроде «Ленин в октябре» и тому подобное.
И конечно был замечательный фильм «Белое солнце пустыни». Насмотрелись его так, что даже говорили фразами из этого фильма.
Был у нас одно время помощник командира, и кличка у него была Саид, хотя по национальности он был натуральным русаком.
Во время большой приборки частенько можно было услышать такую фразу: «Зачем ты убил моих людей, Саид, я послал их делать приборку во втором отсеке...»
Большое удовольствие можно было получить от мытья в бане, это
бывало раз в неделю. Баня была в трюме второго отсека, помещение метра четыре квадратных и два душа. Вода пресная и местами горячая - красота. Потом можно было переодеться в чистое, так называемое разовое белье - это такие голубого цвета трусы до колен с карманом на ягодице и футболочка из непонятного материала.
Еще желающие могли принимать душ в седьмом отсеке - это отсек вспомогательного оборудования. Там был устроен из пластика тубус и над ним небольшой душик. Соленой, забортной водой можно было мыться сколько угодно, а если договоришься с хозяевами отсека, то и горячую водичку получишь.

"Сраный пиллерс" и 15 каюта.

197... год. На крейсер пришел молодой лейтенант. Первым делом ему вручили зачетные листы для сдачи на допуск к самостоятельному управлению заведованием и к самостоятельному несению вахты вахтенным офицером. Лейтенант самостоятельно бегал по кораблю, изучал его устройство, а потом приходил к командирам дивизионов и БЧ и отвечали на вопросы...к примеру:

- «...лейтенант, под моей каютой разрезаем крейсер поперек, параллельно шпангоуту... рассказывай, какие наблюдаешь помещения вдоль разреза...»

И лейтенант, пыхтя и потея от сознания собственной тупости, восстанавливал в распухших от знаний мозгах чертеж корабля, который висел в ПЭЖе, перед которым он простоял минут сорок... а в лейтенантском черепе мелькали переплетения переборок, шпангоутов и палуб и лейтенант никак не мог сообразить, где же в этом клубке и переплетении черных линий находится эта самая злосчастная каюта командира дивизиона живучести капитана 3 ранга Гены Букина, который в это время еще и сам не знал, что пройдет 2-3 года, и он будет уже командиром БЧ-5 Авианосца «Новороссийск»... а пока он задавал вопросы бедному отупевшему лейтенанту, сидя в своей каюте N26. Лейтенант кубарем скатывался по трапу вниз, хватал за рукав робы первого попавшегося навстречу матроса и требовал рассказать, какие цистерны и кофердамы находятся ниже... а бедный матрос - первогодок, смотрел на лейтенанта такими же тупыми навыкате глазами, а у него в черепе билась только одна мысль - где найти пожрать годку, который дал ему срока 20 минут... и не зная, как отделаться от настырного лейтенанта, молол ему всякую чушь... Лейтенант с этой чушью возвращался в каюту командира ДЖ... выслушивал все, что о нем думает Гена Букин... и опять нырял вниз... но уже шел в пост энергетики и живучести (ПЭЖ), к дежурному по БЧ-5 и начинал разбираться в чертежах... а потом сам лез вниз по котлам и машинам, по КП и БП с тетрадочкой, тщательно все записывая.
Но вот прошло недели две... измочаленный лейтенант пришел в каюту командира БЧ-5 кап. 2 ранга Сабаева, очень уважаемого офицера крейсера «Мурманск», который даже в самую дальнюю цистерну под котельным отделением спускался в белой рубашке, только перчатки надевал... Пришел, чтобы услышать последний вопрос и получить долгожданную подпись в зачетном листе...
И он услышал этот вопрос... услышал и... охренел...

- «...лейтенант, скажи мне, где находится каюта N15 и где находится «сраный пиллерс»...?

...Каюта N15,... каюта N15,... вертелось в мозгу лейтенанта... и вдруг он с ужасом понял, что он не знает, где находиться каюта N15... Правый верхний коридор заканчивался каютой N13, комбата 1 батареи... левый верхний коридор - каютой N14, зам. ДУК... а где же N15...??? ... а где же еще этот «сраный пиллерс»...???

- ...Ищите, лейтенант, найдете - доложите!...

Лейтенант искал двое суток... не спал... почти не ел... всех спрашивал... Все смотрели на него с сочуствием, пожимали плечами и... молчали.
Через двое суток, утром, на построении на подъем Флага, когда по шкафуту проходил Командир и Большой Зам, когда Командир крейсера поздоровался с подразделением лейтенанта... лейтенант от волнений и морального переутомления и от мыслей, что он никогда не сдаст зачет на допуск... грохнулся на деревянную палубу и потерял сознание...
Лейтенанта откачали, привели к Замполиту. Большой Зам., изображая любящую мамочку, ласково спросил лейтенанта, что с ним случилось, и неопытный лейтенант, приняв нежное выражение лица Большого Зама (кап. 2 ранга Игнатьева, будущего секретаря Парткома 7 ОПЭСК) за действительное... и подумав, что может быть, хоть он поможет лейтенантскому горю, решил поплакаться ему в жилетку и спросил его, где находится каюта N15 и «сраный пиллерс»...
Таких перевоплощений лейтенант в жизни своей никогда больше не видел...
Ласковый Замуля моментально превратился в Карабаса-Барабаса... каюта затряслась от трехэтажного мата... волной негодования лейтенанта вынесло в коридор...
Потом к Заму был вызван весь командный состав БЧ-5... А потом лейтенанта вызвал хмурый командир БЧ-5...

- ...Ну ты у меня сдашь зачеты...

Лейтенант сдавал зачеты вместо положенного одного месяца - два! Он изучил весь крейсер снизу доверху, он знал, под какой цистерной какие кофердамы... их объем и размеры... он мог в любом месте «разрезать» крейсер и назвать все помещения... но он так и не нашел каюту N15 и несчастный «сраный пиллерс».
...И только когда хмурый командир БЧ-5 подписал зачетный лист, потому что больше не знал, о чем его спрашивать... и лейтенанта приняли в «свой круг», как сдавшего зачеты... когда лейтенант накрыл по этому поводу «поляну» старшим товарищам и проставился... ему раскрыли «страшную тайну»... Что каюта N15 - это помещение под катерной площадкой на шкафуте между двумя верхними коридорами, т.е. между каютами N13 и N14... и используется оно как Карцер для арестованного в море... но об этом запрещено вслух говорить... а «сраным пиллерсом» офицеры называют между собой пиллерс(стойку) в офицерской кают-компании у стола командира и большого Зама... потому, что там всегда «дерьмово» себя чуствуешь. И чтобы лейтенант не обижался, потому что этот вопрос задают каждому новому лейтенанту... а ему не повезло, потому что он подставил командира БЧ-5 перед Замом... зато теперь он лучше всех знает устройство корабля...

Конкурс песни

Рота вбивала каблуки в холодный весенний асфальт и надрывно орала в полторы сотни осипших глоток: «Барабан был плох, барабанщик бог, ну а ты была вся лучу под стать!» Мелькали в воздухе ловкие руки Володьки Лаптева, и с тугой, вытертой кругляшами палочек, кожи разлеталась на всю округу мелодия ансамбля «Бони-М»: «Та-та-там-там, та-та-та-та-там!». Для окружающих зрелище ничего незаурядного собой не представляло. Учебная рота шла с обеда. Царь и бог нашего второго взвода, младший сержант Евгений Трушин, шел, как и положено командиру, сбоку строя. Глядя в землю, хмуро бубнил: «Что-то не то. Рота есть и роты нет. Совсем не слышу роты». Помолчав некоторое время, начинал монолог по новой.
Было довольно холодно. Хоть и лезло в глаза надоедливое майское солнце, заметного тепла от него не прибавлялось. С украшенных редкими пучками перекати-поля сморщенных лысых сопок, что плотным кольцом облегали наш небольшой военный городок, дул резкий злобный ветер, от которого не то что «хэбушная» куртка, суконная шинель - не самая лучшая защита. Толкались в голове разные мерзкие мысли о том, что Женя, похоже, нами недоволен, что, скорее всего, придется возвращаться назад, к столовой, и ещё раз, а может быть, и не раз повторять всю шагистику сначала. От этих мыслей становилось ещё холоднее и до ощутимой боли в груди тоскливо. Эх, быстрей бы домой, в казарму. Всего каких-нибудь сто шагов. Ввалиться толпой в дверь и по коридору в умывальник. Там приклеиться деревянной от холода спиной к трубе парового отопления, взять потрескавшимися от ветра губами проплывающий по кругу бычок. Потом закрыть глаза, затянуться поглубже и в полудрёме размякшего от тепла и покоя тела подумать о «гражданке». Той самой «гражданке», которая вот уже месяц, целых тридцать дней, как стала прошлым. Главное, чтобы не рухнуло разом недолгое блаженство, нужно не думать, не гадать о том, что впереди. Ещё о двадцати трех месяцах, семи сотнях дней службы. Если подумать об этом, все пропало. Тоска тут как тут. Черт возьми, и зачем только люди додумались до войны, солдат, армии, и всей этой канители? Сидел бы себе сейчас до...
Женя поднял голову и, поправив пилотку, крикнул коротко и призывно: «Рота-а!». С утроенной силой жахнули по тоскливо застонавшему асфальту каблуки, но и этого показалось мало нашему командиру. Трушин начальственно поморщился, бросил сквозь зубы: «Рота, стой! Направо!» Прошелся мягкой, нарочито небрежной походкой вдоль строя. Начал поучать. «Когда вы, уважаемые, - Женя до службы жил в Москве и иногда любил поговорить с нами культурно, - слышите команду «рота-а!», ваши ноги должны превращаться в слоновьи копыта. Вот эти две трубы, - сержант остановился и величественным жестом показал на закопченные до антрацитовой черноты трубы нашей кочегарки, - должны резонировать между собой. У кого есть голова, тот поймет, что я хотел сказать. Итак, начнем. Напра-во!»
Едва только рота успела выполнить команду, как запели дверные пружины, и из казармы выдвинулась массивная фигура прапорщика Головко. Впрочем, за глаза его называли по-другому - не прапорщиком, не прапором даже, а урядником. Никогда больше мне не приходилось видеть человека, которому бы так подходило это прозвище. Нагловатый взгляд, кудрявый чуб из-под сбитой набок щегольской фуражки, сжамканные в гармошку сапоги и обтягивающий кругленький, крепкий живот, широкий офицерский ремень с портупеей - всё это принадлежало одному человеку: Николаю Ильичу Головко. И, наверное, у многих вызвало бы улыбку, если бы не квадратные плечи и такие же квадратные кулаки уважаемого Николая Ильича. Судя по его раскрасневшейся физиономии и довольному виду, Урядник находился в прекрасном расположении духа, а значит, следовало ожидать очередной шуточки. Он был большой любитель всяческих шуток и развлечений, наш старшина. Это знали все. Обнаружив, что мы стоим к нему боком, Головко сплюнул, раскрыл рот, и рота в третий раз повернулась направо.
«Ребята, - засипел Урядник. Все насторожились в тревожном ожидании. - Есть для вас новость. Сегодня один наш взвод заступает в наряд по столовой. - Он немного помолчал, поиграл губами, что очевидно должно было изображать улыбку, и добавил: - А вот какой именно, мы сейчас разыграем».
Сообщение было не просто неприятным, оно было убийственным. В наряды по столовой мы ходили редко. Для учебной роты и без того хватало грязной работы. Уборка территории и сортировка гнилой картошки на продовольственных складах, земляные и погрузоразгрузочные работы, да мало ли что мы ещё делали. Но все это было просто семечками по сравнению с обещанным нарядом. Вслед за неудачниками на дежурство в столовую заступали бойцы приемной роты. И сам процесс сдачи им наряда был, пожалуй, тяжелее, чем предыдущие, проведенные почти в непрерывной работе, сутки. Ребятам предстояло выполнить прямую обязанность наряда приемной роты. То есть пахать вместо них три-четыре часа, подготавливая столовую к завтраку. Драить полы, протирать до блеска посуду, чистить картошку и каждую минуту ожидать пинка или удара кулаком от вечно всем недовольных «черпачков» приемной роты. Совсем недавно бывших такими же «бесами», как и мы, и только месяц назад получивших негласное право бить и унижать тех, кто меньше их прослужил. Они никогда не заставляли себя долго ждать. Не так посмотрел, медленно побежал, не оказалось при себе сигареты, - поводов для внушения хватало. Что и говорить, поганое это занятие - сдавать наряд приемной роте. Теперь оно ожидало неудачников.
«Мальчики, - между тем продолжал свой монолог Головко, - мы сделаем так. Сейчас каждый взвод с песней пройдет перед казармой. У кого получиться хуже всех, те и пойдут в столовую».
Прапорщик сунул в рот сигарету, зашарил по карманам. Песни можно петь любые. Хоть «В лесу родилась ёлочка», хоть «Арлекино». Пять минут на подготовку и начнем. Он так и не нашел спичек, выбросил в урну измусоленную сигаретку, набычившись, рявкнул: «Разойдись!»
В роте было четыре взвода. Взвод планшетистов, два взвода радистов, - один из них наш, - и взвод водителей. Уважаемым судьям, то есть самому Головко и вышедшим вслед за ним из казармы нашим учителям-сержантам: белобрысому, с пустыми бесцветными глазами Игорю Собакину, по прозвищу Водяной, Жене Трушину, и черненькому, худощавому живчику Сергею Кондрашову предстояло прослушать четыре конкурсные песни. Оценить их и определить слабейшего. Судьи приготовились к представлению. Вынесли из казармы стулья себе, Головко, Жене. Расселись, вытянув ноги, закурили. Ветерок к тому времени стих и в воздухе немного потеплело. Погода была самая песенная.
Трушин построил роту повзводно. Наш взвод «по блату» поставил самым последним. Подмигнул на прощанье (все же путевый у нас был сержант!), пошел в жюри. Прапорщик покашлял для важности, махнул рукой: «Начинайте, ребята!». И мы начали.
Первыми пошли шофера. Шли они твердо и решительно, будто наступали на вражеские позиции. Все - и судьи, и следующие участники конкурса с большим вниманием наблюдали за их шествием. Одни предвкушая удовольствие, другие, желая своим пятиминутным противникам хоть на чем-нибудь да сорваться. Грянула песня: «Распрягайте, хлопцы коней, тай лягайте спочувать», - надрывались шофера, рассчитывавшие купить малочувствительного Урядника «ридной мовой». «Маруся, раз, два, три, калина!» - в такт песне грохотали сапоги, и казалось, от уважения к проходящим, в окнах столовой позванивали стекла. Превзойти удалой рев и грохот, производимый шоферами, мы не сможем. Это было ясно. И мы выбрали другой путь. «В саду ягоду рвала!» - прокричав второй куплет, взвод водителей закончил выступление. Протопали по асфальтовому треугольнику, обрамлявшему кучку пыльных, чахлых кустиков жимолости, пристроились вслед за нами. Как и мы стали ждать следующих.
Жюри пошепталось, подумало, закурило ещё по одной. В густом сигаретном дыму застревал довольный хохоток прапорщика Головко. Начало представления, видимо, понравилось.
Через пару минут сержант Кондрашов поднялся со стула, бросил под ноги недокуренную сигарету и со словами: «Ну, сейчас мои ребята врежут вам па-де-де с выходом», подошел к планшетному взводу. Встал, как умел стоять во всей роте только он. Большие пальцы обеих рук за ремень, правая нога в сторону, левая расслаблена. В лице и маленькой сухой фигуре ледяное равнодушие ко всему окружающему. Многие, особенно планшетисты, тщетно пытались скопировать такую стойку. Зачастую выходило очень похоже. Но точно так, как у него, - никогда. Кондрашов сплюнул сквозь зубы, что тоже входило в позу, медленно и осторожно перебросил через верхнюю губу два слова: «Планшетеры, шагом... - сделав паузу, выплюнул, как окурок, - марш!»
Почти все наши ротные орлы и ухари, по странной случайности, собрались именно в этом взводе. У них было вдвое больше, чем у всех нас вместе взятых, золотых коронок в пока ещё закрытых ртах; втрое больше сигарет и запрятанных до поры до времени в швах курток и брюк (от цепких «дедушкиных» глаз) денег. А их превосходство в наглости и проворстве, - качествах в нашем положении незаменимых, - учету вообще не поддавалось. Кондрашов и его взвод были на особом счету у Урядника и поэтому являлись нашими основными конкурентами в борьбе за лидерство. Правда, займем мы в этом конкурсе первое, второе, а хотя бы даже и третье место - особой роли не играло. Только - не последнее. Однако престиж есть престиж, поэтому смотрели мы на планшетистов с самым пристальным вниманием.
Тонко и жалобно завел песню Горох, разбитной и очень шустрый иркутский парнишка. За пронырливость и непередаваемое, воистину обаятельное нахальство, ходивший в любимцах и у Кондрашова, и у самого Урядника. Это, впрочем, не мешало нашим командирам, видимо, в знак особого расположения, иной раз лупить Гороха по «фанере». Говоря попросту - бить кулаком в грудь.
«Виновата ли я, виновата ли я», - всё выше и выше забирался Горох, и на мгновенье показалось, что не выдержит, сорвется его голос. Нет, смог, дотянул. «Виновата ли я, что люблю, - с гиканьем и присвистом подхватил песню планшетный взвод. - Виновата ли я, что мой голос дрожал, когда пела я песню ему! Целовал-миловал, целовал-миловал», - соловьем разливался Сергей, и, слушая песню, сиял, как только что отчеканенный пятак, прапорщик Головко. «Говорил, что я буду его, а я верила в то и как роза цвела, потому что любила его», - догорланили конец планшетисты.
Жюри заметно оживилось. «Молодцы, молодцы», - загудел Головко и даже пару раз хлопнул в свои чугунные ладони. Заулыбался довольный Кондрашов, хмыкнул скептически сержант Собакин. Горох вышел из строя, шутовски поклонился, чем вызвал ещё больший смех прапорщика, и быстро шмыгнул назад. Да, дела складывались неважно. Однако наш командир сохранял полное спокойствие, Женя умел это делать. Глядя на него, успокоились и мы. Готовились к выступлению радисты первого взвода, а в заключении конкурсной программы предстояло выступить нам. Первого взвода мы не особенно опасались, так как музыкальными способностями он никогда не славился и на всех строевых занятиях и вечерних прогулках песню пел только одну - всем набившую изрядную оскомину «Малиновку». Её, похоже, он собирался исполнить и сейчас. Собакин сказал своим короткую речь, весь смысл которой сводился к трем изречениям: «Давай!», «Не дрейфь!» и «Гляди у меня!». После этого напутствия наши последние конкуренты тронулись. Шагали они неплохо, строевая была на уровне, но вот когда запели.... Как и ожидалось, песню они выбрали самую неподходящую. «Малиновку» председатель жюри не любил. Тем не менее, орал взвод от души и даже с каким-то отчаянным надрывом, в точности следуя заветам своего наставника, которые он ему преподал на одной из вечерних прогулок. В своем высказывании о музыке, и, в частности о песне, сержант заявил, что песню нужно не петь, а орать. Рот солдата, по его мнению, должен раскрываться при этом на ширину ружейного приклада. Этого идеального варианта никто из нас пока ещё не достиг, но на нынешнем смотре первый взвод, по-моему, подошел к нему вплотную. «Малиновки заслышав голосок!» - ревело над городком и из соседних казарм высовывались заспанные «дедушки». «Припомню я забытые свиданья!» - и разбегались от столовской помойки перепуганные кошки и собаки. «Три жердочки, березовый мосто-о-о-к!» - и от находящегося чуть ли не в километре от роты КПП спешил к нашей казарме капитан Малышенко. Оживился весь городок.
Прибежали даже больные «дедушки» и «черпачки» из медсанчасти. Нужно же было посмотреть, что там у «бесов» делается. Головко пресек панику в зародыше, рявкнув: - Чего рты поразевали? Театр вам тут? - загнал в казармы не успевших толком проснуться «дедушек». Выразительно посмотрел на серые больничные халаты и, сделав страшные глаза, заставил ретироваться обратно в санчасть чрезмерно любопытных любителей строевой песни. А капитану Малышенко пояснил, что рота, осознавая свою ответственность перед народом, добровольно занимается дополнительными строевыми занятиями. Конкурс продолжался.
Настала наша очередь. Трушин не торопился. Он приблизился к нам своей неспешной, слегка развалистой походкой, которая, по общему мнению, очень подходила к его мощной, атлетической фигуре. Ухмыльнулся иронически-добродушно. Глядя на него, расплылись в улыбках и мы. Женю во взводе уважали за немалую силу, любили за незлопамятность и большое чувство юмора, хотя гонял он нас порой безжалостно. Трушин придирчиво осмотрел взвод, остался доволен. Сказал: «Ну что, начнем, пожалуй». Отступил шага на три в сторону, скомандовал: «Взвод! С места, с песней, шагом, - улыбнулся одобряюще, - марш!»
Ударили по асфальту первые шаги и началось. Запевалой в нашем взводе был я, и, по меньшей мере, треть будущей победы или, не приведи господь, поражения, по праву были моими. «Спокойно, парень, спокойно», - сказал я себе и откуда-то со стороны услышал свой собственный, слегка подрагивающий от волнения, голос: «По полю танки грохотали, солдаты шли в последний бой!» Песня эта не совсем подходила под строевой шаг, но я знал, что делал. Теряя малое, мы выигрывали в большом. Урядник, как и всякий микротиран, был сентиментален. Особенно после того, как сытно поест. Именно эта песня должна была наиболее сильно ударить в его затуманенную вялой полудремой голову. Попасть не в бровь, а именно в маленький, тускло блестящий глаз. Попасть и выбить из него слезу. Хотя бы одну для победы хватило бы и её. «А молодо-о-го лейтенанта несли с пробитой головой!» - не запели, застонали и заплакали за моей спиной три десятка голосов. Ребята работали отлично. Было видно, как, поморщившись, обхватил рукой подбородок наш старшина. Теперь все зависело от меня: «Заплачет горько мать-старушка, слезу рукой смахнет отец», - перескочив сразу через три куплета, затянул я самую жалобную часть повествования о гибели молодого танкиста. Головко подозрительно заморгал. «И дорогая не узнает, каков солдата был конец», - негромко и проникновенно довел концовку песни взвод. Добил оставшийся десяток шагов, остановился.
Какое-то время было тихо. Жюри молчало. Мы поняли, что последними не будем. Песня, действительно, была хороша, пожалуй, самая любимая в батальоне. Она наверняка произвела нужное впечатление не только на Головко, но и на всю судейскую коллегию. И всё же от Урядника можно было ожидать чего угодно. Человек он был абсолютно непредсказуемый, и мы, как и все остальные, ужасно волновались.
Начиналось самое главное - распределение конкурсных мест. Рота замерла. Головко отпихнул стул, подошел к нам. Полторы сотни глаз жадно впились в его командирский рот, ожидая, когда он откроется и что вымолвит. А прапорщик, подавляя и в то же время, разжигая нас своей неторопливостью, молчал, хотя чувствовалось, что решение у него уже созрело и он ищет нужные слова. Искал, искал и, наконец, нашел. «Ребята, - сказал он, - мы тут посоветовались, и я решил так: лучше второго взвода не было никого». - «Ура! - заорал наш взвод. - Ура! Ура!» - «Ша!» - цыкнул на нас председатель жюри. Мы быстренько замолчали, так как главный судья мог и передумать. Только пихали потихоньку друг друга локтями и кулаками. Радовались. «Второе место, - продолжал Головко, мы тут опять же посоветовались, - получает планшетный взвод». Он замолчал, пережидая восторженные вопли планшетеров, улыбнулся: «Рядовой Горохов получит специальный приз. За лучшее художественное исполнение. Зайдешь в каптерку, я тебе дам банку сгущенки. Наконец, третье место, - шофера и ребята из первого взвода затаили дыхание, - получает первый взвод. За ... громкость исполнения».
Два вздоха почти одновременно раздались в воздухе. Один - полный облегчения и радости - радистов. Другой - полный горечи и уныния, - шоферов. Игра была сыграна.
Роту распустили и, по команде прапорщика мы ввалились в казарму. Понурые шофера поплелись готовиться к наряду. Подшивать свежие воротнички, драить сапоги, поспать немного, если удастся. Над ними никто не подшучивал. Уже завтра на их месте может оказаться кто-нибудь из нас. Оставалось ещё полчаса до начала занятий, можно было покурить и обсудить детали прошедшего конкурса. В этот раз нам повезло, и мы искренне этому радовались. Радовались, что не придется идти дежурить в столовую, что сегодня больше не будет ни строевой, ни физо, что прапорщик, по всему видно, загулял, рано уйдет домой и вечер пройдет спокойно.
Впереди было ещё около года «бесовской» жизни. Много дежурств по столовой и на КП, рядом с неугомонными «черпачками». Много строевой и немало шуток и развлечений прапорщика Головко. Через четыре-пять месяцев нас готовилась встретить, пользующаяся дурной славой, приемная рота. Но всё это было впереди: завтра, послезавтра, через месяц. За тридцать дней службы мы научились радоваться малому: кружке горячего кофе в столовой, сигарете, письму из дома, короткому, безмятежному отдыху. Сейчас можно было отдохнуть, и мы отдыхали.


Историю рассказал. тов. Монгол Шуудан.

Уламывал разместить истории и переводил в электронный формат тов. 22 Регион

Ирония судьбы-2 или «С тяжёлым похмельем»

Отслужив 5 лет в славной базе ВМФ Гремиха (Она же «край летающих кошек»), задумался я о переводе в места с более благоприятным климатом. На удивление, прошло всё несказанно лучше, и менее чем через 2 месяца я уже расписывался в приказе о переводе. В течение двух недель дела были сданы, вся негосударственная обстановка квартиры продана, куплены билеты на теплоход.
...
Отвальная прошла на славу. (Благо, эпоха Гобачёва закончилась, и водка снова появилась в магазинах).
...
Утро... Просыпаюсь от того, что меня кто-то пинает... С трудом приоткрыв глаза, обнаруживаю возле дивана неизвестного мичмана, находящегося в несколько лучшем состоянии, чем я. (По крайней мере, держался на ногах). По-видимому, он от меня что-то хочет... Минут через двадцать понимаю, что он хочет: какого хрена я залез в его квартиру и дрыхну на его диване? Оглядываюсь... Квартира явно моя, о чём немедленно сообщаю визитёру.
- Улица Бессонова, дом 15 кв. 4.
- Нет, Бессонова, дом 13. (дома 13 и 15 стояли на сопке один за другим).
Поддерживая друг друга, выходим на улицу, метель, ни хрена не видно. На месте номера дома облезла штукатурка... Возвращаемся в квартиру, проверяем замок (стандартный «от честного человека»). Ключи подходят у обоих... мебель государственная, единого образца... Стоп. А телевизор-то я уже продал...
Мичман Петя оказался весёлым и добродушным человеком. Обрадовавшись, что прав оказался он, моментом достал откуда-то пол-литра шила...
...
Утро следующего дня... Просыпаюсь от того, что Петя меня пинает и интересуется, почему это он, хозяин квартиры, спал на полу...

Нашел в Сети, автор не указан.
Патруль.

Коль уж речь идет о военной службе, обойти вниманием такое явление, как патруль, просто невозможно. Без патруля жизнь военного любого ранга в гражданской части города пресна и неинтересна. Ну а для курсанта или матроса срочной службы это щекочущее нервы приключение, даже если твои документы в полном порядке и внешний вид радует глаз. Опять же, для каждого отдельно взятого гарнизона требования сугубо индивидуальны. Если в забытом богом Гаджиево грязная телогрейка и отсутствие увольнительного билета еще не повод для задержания, то для южной столицы победоносного Черноморского флота отсутствие фамилии и номера военного билета на хромачах гарантирует строевые занятия до полуночи. Диалектика. Все познается в сравнении.
Первое мое знакомство с патрулем относится к периоду срочной службы. То были ничего не значащие игры в кошки-мышки на улицах Николаева, где я полгода парился в учебном артиллерийском полку, постигая азы командования гаубицей М-30 образца 1938 года. Позднее, продолжая служить уже командиром орудия в городе Бельцы, отношения с патрулем тоже были чисто номинальные. Он существовал, но его мало кто видел. И это всех устраивало. Правонарушений меньше. Настоящий патруль пришлось увидеть только в Севастополе, уже в шкуре курсанта Высшего военно-морского инженерного училища. Скажу одно: любой прошедший школу севастопольского патрульного безумия сразу годен на подпольную работу в тылу врага. Уверен, все очевидцы и участники со мной единогласно согласятся.
Всякая гарнизонная служба - вдохновитель и гарант крепкого уставного порядка в отдельно взятом городе. По слухам, во всем необъятном Советском Союзе существовали всего две флотских комендантских службы, внушавшие легкий ужас военнослужащим всех рангов: в Севастополе и в Кронштадте. С балтийским оплотом правопорядка мне, к счастью, познакомиться не удалось... А в Севастополе, если судить по известной поговорке: все дороги ведут в Рим, все военные дороги вели в комендатуру. Ну, кто из служивших в восьмидесятые в столице Черноморского флота не помнит фамилий Бедарева, Зверева, Рудя, Бусыгина, Галактионова? Легендарные личности. Один другого стоит! По моему личному разумению, на комендантскую службу люди попадали по нескольким причинам. Первая и главная - неспособность служить в любом другом месте. Например, позднее в моем родном северном Гаджиево один помощник коменданта длительное время третировал всех подряд. Служил ревностно, отдавался работе всей душой. А попал он в комендатуру после нескольких лет безуспешных попыток сдать зачеты на самостоятельное управление. Корабельную технику он так и не осилил, а вот проверять длину брюк и чистку блях ума хватало. Кстати, к моему стыду, этот орел заканчивал одно со мной училище по специальности «инженер по эксплуатации ядерных энергетических установок». Вот и вышло из него побочное дитя атомной энергетики и Строевого устава.
Или взять нынешнего орденоносного коменданта Севастополя кавторанга Галактионова. Мы выпускались из училищ примерно в одни и те же годы, и сказать, что все Нахимовское училище люто ненавидело помощника коменданта лейтенанта Галактионова - значит ничего не сказать. Очутившись волшебным образом после окончания училища на комендантском плацу вместо палубы корабля, молодой лейтенант принялся делать карьеру тем, что оккупировал все известные ему по недавней курсантской жизни лазейки из родной "alma mater". Бывших товарищей по гулянкам забирал толпами. Комендантские машины только и летали по маршруту комендатура - Стрелецкая бухта и обратно.
Хотя, сам Галактионов был редким исключением в стройных комендантских рядах. Эта когорта по давней традиции формировалась из офицеров морской пехоты. Опять же не из лучших представителей. Некий капитан Бусыгин, как-то раз, узрев через стекло ресторана "Крым" пять или шесть коротко стриженых гражданских парней, посчитал их за переодетых курсантов, решивших поразвлечься. Вызвал подкрепление в виде еще парочки патрулей, машину из комендатуры и ворвался в ресторан. Наивные ребята пытались что-то лопотать, даже вроде не по-нашему. Их "пьяный" бред никто слушать не стал. Бусыгин посчитал их уже готовыми в стельку и, невзирая на сопротивление, превосходящими силами, ребятам заломили руки, кинули в кузов и доставили в комендатуру. Ночь нарушители провели в камере в обнимку с пьяными матросами, тараканами, среди луж блевотины и под запах хлорки. Вполне естественно, что и здесь их никто слушать не стал до полного "отрезвления". Утром же выяснилось, что это спортсмены из армии дружественной ГДР, прибывшие на флотские соревнования в совершенно секретный город Севастополь. Им, разгильдяям, начальство, оказывается, разрешает в свободное время по кабакам ходить! Ну, у нас-то они не на тех напали! Будут знать! Правда, Бусыгина пришлось из комендатуры убрать. Он, конечно, молодец, не спасовал, но международный инцидент все же имел место. Говорят, оказавшись на строевой службе, в рядах родимой морской пехоты, Бусыгин зачах и карьера его не пошла.
Вторая причина - случайность. Такие, откровенно говоря, тяготятся должностью комендантского волка и надолго не задерживаются. Ну и третья - здоровье. Офицера списали, или болен чем-то, настоящую службу нести не годен. Но человек заслуженный, и на удивление, увольняться в запас не хочет. Вот и попадает. Эти близки по духу ко второй категории, однако ничего не поделаешь, приходится тащить ношу, но без явной инициативы. Надо, так надо. Из этой породы получаются самые стоящие и приличные блюстители военного порядка. Они хоть на мелочи не размениваются.
А начинается все с комендатуры. Точнее, с развода. Само по себе мероприятие это традиционно, наверное, для всех армий мира. Но содержание! Нигде не готовились к разводу гарнизонной службы так тщательно и придирчиво, как в Севастополе. Сверху донизу. Ботинки хромовые с уставными рантами, не обрезанные. Шнурочки обязательно с железочками. Караси только уставные, никаких других! Брюки не ушитые, чем длиннее и шире, тем лучше, а то вдруг заставят подтянуть до подмышек и скажут, что коротки. Бляха дугой, про блеск и говорить не стоит. Должна сверкать, как звезда героя. И вообще вся форма побольше и помешковатее. Не помешает. На голову обязательно уставной головной убор, желательно, чтобы держался исключительно на ушах. Все отглажено, отутюжено и вычищено. Да, вся форма должна быть обязательно подписана хлоркой. Кто не в курсе, объясню. В воде разводится хлорка, и спичкой выводишь на всех предметах туалета свою фамилию, а также номер военного билета. Такая надпись ликвидации не подлежит. Только вырезанием куска материала. Если на дворе зима - без флотских кальсон под брюками в строй и не становись. Высекут и выгонят. И длину шинельки соизмерь с уставом. На разводе между шеренгами ходит один из блюстителей военной моды с шаблоном в руках. Приставил к ноге - сразу видно короткая шинель или нет. Кстати, длинная тоже плохо. Про стрижку и бритье и говорить не буду. Чем сильнее кожа сквозь волосы просвечивает, тем надежнее. Но и лысым тоже нежелательно. Хотя и это все не является гарантией спокойной службы. Твой маршрут четко отчерчен на карте. Отклоняться запрещено. Вправо, влево - считать за дезертирство. Каждый час звонить в комендатуру и докладываться. А чтобы не расхолаживался, иногда по маршруту проносится машина с одним из помощников коменданта. Проверка. И не дай бог ты со своим патрулем отсутствуешь. Пиши пропало.
А еще начальнику патруля дают листок задержаний... Самое занятное в патруле то, что ты поочередно становишься и ловцом и добычей. Сегодня патруль ищет повод задержать тебя. Завтра ты делаешь то же самое. И никаких компромиссов. Ибо каждому начальнику патруля на разводе спускают план. Вся страна жила по пятилетним планам, а мы - по однодневным. Вынь да выложь, десяток задержанных нарушителей формы одежды и воинской дисциплины. Комендант Севастопольского гарнизона незабвенный полковник Бедарев так и вещал перед строем, мол, наш город кишмя кишит нарушителями и злодеями в военной форме, и каждый начальник патруля не может не принести в комендатуру отчет хотя бы о десяти врагах уставного порядка. Будет меньше - значит, службу несли плохо со всеми вытекающими выводами. И народ, пригорюнившись, расползался по своим маршрутам в поисках нерадивых военных. Приходится.
А делается это так. Занимаешь наблюдательную позицию у места вероятного появления матросов. Само собой, курсантский патруль своих не берет. Желательно стоять не на виду. И лучше недалеко от ворот какой-нибудь воинской части. Стоишь. Ждешь. Повалила толпа уволенных. Инстинкт самосохранения заставляет их сбиваться в плотную кучку. Если кто из них успел сдвинуть бескозырку на затылок - он твой. Но допустим, военные дисциплинированные. Идут, как на параде. За десять шагов переходят на строевой шаг и молодцевато козыряют. Все у них в порядке, комар носа не подточит. Не надо расстраиваться. Они все равно твои. Ну, по крайней мере, один. Дальше действуешь таким образом. Пропускаешь группу мимо. Никого не останавливаешь, и не обращаешь ни малейшего внимания. Они проходят. По спинам видно - ждут подвоха. Отошли метров на десять. Еще на двадцать. Один невзначай оглянулся посмотреть, стоит патруль на месте или нет. Ты со своими орлами на них ноль внимания. У "нарушителей" камень с души падает. Миновали. И тут ты посылаешь вдогонку одного патрульного. Пусть позовет к тебе любого на свой выбор. Чистой воды психология. Они только расслабились, а ты тут как тут. Цап! Твой "боец" вежливо тормозит последнего и приглашает к тебе на беседу. Тот ошеломлен, раздавлен и обреченно плетется навстречу судьбе. То бишь к тебе, начальнику патруля! По мере приближения задержанный судорожно поправляет бескозырку, отмеряя положенные по уставу два пальца над бровями, одергивает брюки и переходит на диковинный строевой шаг, задирая ногу на пределе возможности. Следует чересчур четкий, прям таки киношный доклад.
- Товарищ главный корабельный старшина!!! Матрос (старший матрос, старшина II статьи и так далее) Безвинный по Вашему приказанию прибыл!!!
Хочется крикнуть "Ура!". Правда, вместо этого делается очень недовольное, озабоченное лицо. Что-то вроде банального лимона во рту. Весь твой вид выражает неподдельную вселенскую тревогу за воинскую дисциплину в глобальном масштабе. Недовольно покачивая головой, угрюмо спрашиваешь:
- Ну и кто же вас, матрос Безвинный, в таком виде в город выпустил? Давайте-ка документы и увольнительную. Полюбопытствуем откуда вы такой.
Матрос протягивает документы, одновременно ерзая всеми частями тела, пытаясь в очередной раз поправить незамеченные огрехи в форме одежды. Ты берешь документы и молча, долго-долго их рассматриваешь. Листаешь все страницы по несколько раз и, главное, делаешь это не поднимая глаз на бедного матроса. Чем дольше занимаешься документами, тем яснее матрос понимает неизбежность полного краха планов на увольнение. Выждав, медленно-медленно поднимаешь глаза, попутно осматривая моряка с ног до головы. Лицо должно стать еще более суровым и беспристрастным.
- Да... Так кто, вы говорите, вас в город отпускал? Отвечайте товарищ матрос, когда вас начальник патруля спрашивает!
Моряк начинает оправдываться, при этом абсолютно не понимая за что.
- Старшина команды мичман Многомудров... Замечаний не было... Он все проверил... Носовой платок... Бляха...
Ухватываешься за тему.
- Да, бляху вы точно чистить не умеете.
Моряк по инерции начинает тереть рукавом и без того сияющую бляху.
- Да и брюки у вас, по-моему, коротковаты...
Моряк бросает бляху и начинает оттягивать брюки вниз. Пора в атаку.
- Прекратите паясничать товарищ матрос!!! А ну подтяните брюки на место! Вы что не знаете, что ремень должен не висеть на бедрах, а быть утянут выше бедренных костей!!!
При этом можно с чистой совестью схватить моряка за ремень и подтянуть его штаны на максимально возможную высоту, вплоть до подмышек. Будьте уверены: любые брюки станут сразу коротки. Хотя, откровенно говоря, я до сих пор так и не знаю, в каком военном документе регламентируются брюки на костях. Но так работали комендантские профессионалы, и нам не оставалось выбора, как повторять их. Ситуацию можно было варьировать как угодно: грязный носовой платок, металлическая вставка в бескозырку для придания формы, выгнутые не на должный угол бляха и "краб", шнурки неполной длины, подписка, подстрижка, неглажка, небрит, немыт, тельник грязен или тельник застиран, ленточки на бескозырке мятые, короткие или наоборот очень длинные, форма ушита или мешковата и позорит гордый вид советского моряка. Главное - наличие фантазии и нежелание лично самому посетить гауптвахту в качестве клиента. По сути, весь спектакль - внутреннее самооправдание того, что делаешь, мерзость по отношению к парню, который, может, совсем редко вырывается подышать вольным воздухом. Но эмоции в сторону! Ты на работе! Сегодня ты обязан заполнить листок десятью фамилиями с номерами воинских частей и сдать их вечером в комендатуру. Чтобы потом их рассортировали и отправили по частям, где за это матросы получат по полной дисциплинарной схеме, а скорее всего лишатся ближайшего увольнения. Система. Конечно, можно попытаться вписывать вымышленные фамилии, но занятие это нецелесообразное, поймают и вдуют. Можно привести в комендатуру одного-двух пьяных "мареманов", тогда никто не поглядит на пустой листок, но пьяные не на каждом маршруте валяются. Вот и совершенствуешь актерское мастерство. Доводишь до совершенства.
После занесения фамилии обалдевшего и скулящего матроса в свой "черный" список можно поиграть и в демократа. Строго, но с доброй и нежной душой. Отдавая документы, сделай сострадательное лицо и участливо спроси:
- В город-то редко выходишь, разгильдяй?
Ответ предсказуем до тысячных. Редко, все в море, вахта.... Вздыхаешь. Можно для полноты картины минутку задумчиво покусать губу. Потом решительно махаешь рукой.
- Ладно! Задерживать я тебя не буду! Но не дай бог попадешься кому-нибудь! Другие не такие добрые. Ступай! Не забудь доложить старшине о замечаниях. Дай-ка, я тебе на увольнительной автограф оставлю...
Расписываешься, козыряешь и ваши дороги расходятся. Матрос уходит счастливый, что легко отделался и избежал топанья по двору комендатуры. Правда, не совсем понимая, за что же его останавливали. Но радость от освобождения захватывает, и он мчится вперед, до следующего патруля. А их в Севастополе много... Ты же двигаешься дальше в поисках новой добычи. Выполнять план. Суточный наряд. Рутина. В следующие выходные ты и сам будешь озираться в поисках опасности. Такова военная служба.
Оставим в покое парадную столицу королевского Черноморского флота. Там были свои нравы, неповторимые и уже канувшие в лету благодаря суверенной Украине и всему нынешнему безобразию. Перенесемся в дальний полярный гарнизон. Маленький и обособленный. Где гражданское население составляют жены военных, их дети, и сами военные, уволенные в запас. Ну и совсем небольшая прослойка истинно гражданских людей, но все равно работающих на флот и неразрывно с ним связанных. Ловить здесь, в принципе, некого. Увольнений у матросов не было, нет, и никогда не будет. Идти некуда. Из всех чудес цивилизации один Дом офицеров и магазины. В ДОФ матросов и так водят по воскресеньям на всевозможные культмассовые отрыжки периода военного коммунизма и рекомендованные кинофильмы. А уж после технической революции, принесшей народу такое чудо, как видеомагнитофон, походы в кино стали для моряков не удовольствием, а наказанием. Полчаса переться по сопкам в любую погоду. Сомнительный отдых. Куда лучше сидеть в кубрике или кают-компании в тапочках и с кружкой чая. Вообщем, отпущенные в увольнение военнослужащие как категория добычи отпадают начисто. Тем не менее, матроса в поселке можно встретить на каждом углу. И нечему удивляться. Власть-то в городе военная. Централизованная. Единоначалие, как никак. Улицы убирают матросы. По штату есть, конечно, и дворники, но ими на удивление оформлены почему-то жены местных флотоводцев. Те, которые давно забыли даже слово такое, как метла. Зачем? Есть муж с золотыми "паучиными" погонами. У него целая дивизия, а то и флотилия в подчинении. Выскоблят до блеска. А дворник лишь деньги на шпильки получит. Поэтому каждую субботу парко-хозяйственный день по уборке поселка. Или субботник. Как фантазия у начальников сработает. У всех экипажей нарезаны участки около домов. Мети - не хочу.
В магазинах-военторгах работают матросы. Телефонисты - матросы. Сантехники - матросы. Шоферы - матросы. Заступил в патруль. Идешь. Навстречу два "бойца". Чумазые, ватники грязные, рваные, пилотки на затылках, ремни висят на мужском достоинстве, сапоги как со свалки подобранные. Несут трубу. Останавливаешь. Документов нет. Про внешний вид и говорить нечего. Будь дело в большом городе, ехать этим морякам с завернутыми руками в комендатуру. Здесь толку нет. И матросам тоже все по барабану. Ну, отведешь их. Ну, посадят в камеру временно задержанных. Так ведь через полчаса и отпустят. У кого-то, дерьмом квартиру заливать начнет, а труба и ремонтники в камере. Резона никакого. Да и планов никаких никто не дает. Только названивай каждый час дежурному по гарнизону и сообщай, что с тобой все в порядке. Особо хорошо тем счастливцам у кого телефон дома есть. Посадил патрульных перед телевизором и занимайся своими делами, периодически выходя на улицу показаться прохожим.
Так что основная задача патруля в отдаленном гарнизоне - быть! Положено по уставу - значит должно быть! И будет! Клянусь собственным здоровьем, но я видел целых два патруля на точке, где жило чуть более ста человек, из которых треть была семьи офицеров. Два офицера и четыре матроса! На город из одной казармы и трех панельных домов. Каково? Положено!!! Вторая задача северного патруля - миротворец. То пьяные мичмана морды друг другу ровнять начнут, то жена поддатого подводника мужа на ночь в камеру сдать пожелает. Мало ли что случится? А в последние годы даже образовался отдельный пост в местном гнезде пьянства и разврата "Офицерском собрании". С открытия сидит бедный патруль и ждет, когда развеселившиеся военные из-за женщин ссориться начнут. Или просто от скуки молодые офицеры последнего разлива кулаки разминать станут. Они, молодые, нынче те еще орлы. По разговору послушаешь: то ли рэппер, то ли зек, то ли наркоман. Вот и выходит, что северный патруль все больше по офицерам и мичманам специализируется. Матросы - это второстепенно. Приехали по сигналу, скрутили, отвезли. Постоянным отловом и не пахнет.
Другое дело бытовые ситуации. До последнего времени милиция у нас была малочисленна и играла в поселке чисто декоративную роль. Лично мне приходилось вместе с патрульными матросами снимать поддатого кавторанга с женщины, которая подняла своими криками полдома, и к тому же оказалась женой лучшего друга этого самого кавторанга. Муж ушел в море, а офицеру под алкогольными парами померещилось, что жена товарища как-то зовуще на него глянула в последнюю встречу. Принял еще один лишний стакан для куража и в гости, а там без промедления - в атаку. У верной жены мыслей об измене и в помине не было. Она, естественно, сопротивляться. Но как говорил Соболев, "... один матрос -взвод, два матроса - рота...". Против такого напора бедная женщина не совладала и дала волю голосу. Мы прибыли в тот момент, когда обнаженный ниже пояса кавторанг при галстуке и погонах пытался возложить свое могучее тело на уже полностью обнаженную женщину. Вокруг валялись растерзанные в клочья детали ее туалета. Мои патрульные моряки с нескрываемым удовольствием совершили акт правосудия над зарвавшимся старшим офицером и даже пытались вывести его в таком виде на улицу, чему я едва успел помешать. Женщину, кстати, очень даже симпатичную, я закутал в простыню и минут двадцать отпаивал валерьянкой на кухне, пока не приехал комендант. Матросики же в комнате развлекались тем, что одеваться кавторангу не давали, "легонько" при этом постукивая по почкам. В таком виде мы и сдали насильника коменданту. Правда, к моему огромному сожалению, наутро мы узнали, что дело замято по просьбе самой женщины. Обидно, но и ее понять можно. Поселок маленький, все про всех все знают, лишние разговоры ни к чему.
Да, чем только не занимались! Снимали повешенных, разыскивали беглых матросов по подвалам, растаскивали по квартирам пьяных женщин. По крайней мере, это были более земные дела, чем замер длины брюк и углубленный поиск щетины на подбородке у матросов. Да, в принципе, так ведь оно всегда и было: когда нет реальных дел, начинаются строевые занятия.