Фуражка

На третьем курсе бескозырку на моей голове сменила фуражка. По независящим от меня причинам. Как правило, старшинами рот на младший курс назначали старшекурсников, но в нашем наборе что-то пошло не так, вразрез традициям, и в самом начале третьего курса на строевом смотре училища оказалось, что в стройном ряду старшин рот, облаченных в фуражки, обнаружилось три нестандартных типа в пилотках. Я, Грибович из роты Котовского с нашего факультета, и еще один старшина со второго факультета. И легендарный матерщинник контр-адмирал Сидоров, обходя строй старшин, и заметив отсутствие однообразия в головных уборах, недовольно пробурчал в адрес начальника строевого отдела:
- Это что за бл?о? Почему они в этих мятых чипиздонах, а не в фуражках?
Начальник строевого отдела, уж и не помню, был ли это знаменитый Конь, или еще нет, пояснил, что эти старшины назначены из состава своих рот, а не из старшего курса, и их удел пилотка и бескозырка. Сидоров, на миг призадумавшись, выразился коротко и ёмко:
- Все старшины, бл?, должны быть под единым козырьком! И погоны всем привести в соответствие.
За достоверность фразы ручаюсь, ибо отчеканил он ее стоя в непосредственной близости от моей тушки. И в этот же день после смотра я был отправлен командиром роты в Военторг, где приобрел белую, уставную "картонную" фуражку, в которой через пару дней стоял на повторном строевом смотре. Не сказать, что мне это не понравилось. Понравилось, да еще как! Третий курс, "веселые ребята", а ты еще и с лычками главного корабельного старшины, в мице, а не беске, красивый и непонятный. Невольно привлекаешь внимание севастопольского слабого пола своего возраста, прекрасно разбирающегося в особенностях курсантской формы и увы, комендантской патрульной службы г. Севастополя, инквизиторски настроенной в отношении нарушителей формы одежды.
Но на удивление, весь осенний период я прогулял в городе, щеголяя тремя курсовками в фуражке, и не единого раза не был остановлен патрулем. А когда подошло время переходить на черный головной убор, из Феодосии отец передал мне с оказией свою старую черную фуражку. Медслужба не носила дубы на козырьке, и оттого мне ничего не пришлось на ней переделывать. Фуражка, на мой взгляд, был великолепная. Отец пошил ее еще в шестидесятые годы в Ленинграде и проносил всю службу. Она не была "аэродромом", но и не была маленькой, как дореволюционная мичманка, Тулья была не высокой, и не низкой, а в самую меру. А козырек был лакированным и ко всему прочему мягким! Эту старую фуражку можно было сжать в кулаке, отпустить, и она возвращалась к прежней форме без малейших намеков на повреждения. Вот в этой фуражке, в одно из первых увольнений по форме три, меня и взяли.
До Дома офицеров я не дошел метров сто. Я покинул училище не с общей массой увольняемых, а через Северную сторону, сначала заскочив на переговорочный пункт, а уже потом на катере переправившись на Графскую пристань. И едва пересек площадь Нахимова, лоб в лоб столкнулся с патрулем, возглавляемым хмурым капитан-лейтенантом с лицом человека, давно не касавшегося головой подушки.
- Товарищ курсант!
Честь патрулю я отдал. Форма была уставная, хотя и подогнанная в училищном ателье, но в меру. Казалось, бояться было нечего.
- Товарищ капитан-лейтенант! Главный корабельный старшина Белов по вашему приказанию прибыл.
На мои документы офицер взглянул мельком, сконцентрировав взгляд на курсовке.
- Ты на третьем курсе учишься?
Я кивнул в знак подтверждения.
-Так точно!
- А почему в фуражке, к тому же неустановленного образца?
Я начал судорожно объяснять, что мол так и так, я старшина роты, и заместитель начальника училища приказал. И вроде бы начальник патруля уже был готов поверить моему рассказу, как рядом с нами тормознул комендантский бортовой ГАЗ-66, в кабине которого восседал один из помощников коменданта города. Видимо план задержаний трещал по швам, и меня без всяких долгих разговоров отправили в кузов, где вместе с патрулем уже находилось еще человек пять бедняг из разных родов войск, задержанных кто за что. А уже через десять минут нашу компанию злостных нарушителей выпихнули у комендатуры, куда мы и отправились, встав в живую очередь на раздачу наказаний. Помощник коменданта уселся в дежурке за стол, вывалил на него наши документы и начал вызывать всех по одному, оперативно "награждая" кого строевыми занятиями, а кого и отсылая в камеры. Меня, задержанного за нарушение формы одежды, ожидаемо ждал плац, где я с группой таких же горемык утрамбовывал асфальт до 23.30, после чего был бы отпущен в направлении последнего катера, и прошел бы в официальной сводке задержанных в выходной день.
На мое счастье, в комендатуре в этот момент находился обеспечивающий от нашего училища, какой-то молодой капитан 3 ранга с одной из кафедр нашего факультета. В воскресные дни, в дни массовых увольнений, от училища обязательно отправляли в комендатуру офицера в самых благих целях: по возможности уменьшить число замечаний, падающих в сводку по флоту и разруливать с комендантской службой тяжкие нарушения. Я в число тяжких не попадал, и ответственный капитан 3 ранга, неоднократно видевший меня на плацу во главе роты, немедленно бросился на выручку. Но все его потуги найти общий язык с младшим по званию комендантским волком закончились полным пшиком. Краснопогонный капитан стоял на страже воинского правопорядка как железобетонная опора моста, и все разумные доводы просто расплющивались о его непробиваемую убежденность в своей правоте. И когда помощник коменданта, лениво отложив мои документы в общую стопку, пальцем указал на дверь, ведущую на плац, а я окончательно пал духом, в комнату зашел еще один колоритный персонаж.
Полковник был немолод, чуть грузноват, но, высок и статен. Он был облачен в идеально сидящий на нем мундир с внушающим уважение количеством наградных планок. На морщинистом и изумительно багровом лице офицера легко читалась его биография с боевыми службами в Африке, на Ближнем Востоке и в других "братских" дырах и последовавшее за ними увлечение крепкими горячительными напитками. Он величаво прошествовал к столу, за которым сидел помощник коменданта, рукой показав тому, чтобы он не вставал.
- Задержанных много?
Говорил полковник вроде и негромко, но гулко, как будто камни во рту перекатывал, что придавало его голосу пугающую значимость.
Капитан снова начал подниматься со стула.
- Много. В основном за нарушения формы одежды. Пьяных нет. Пока.
Полковник скосил глаза на меня.
- А с этим что?
- Курсант на третьем курсе, но в фуражке.
В этот момент подал голос наш офицер.
- Товарищ полковник! Курсант является старшиной роты, и согласно приказанию командования училища...
Полковник жестом руки остановил речь обеспечивающего.
- Голландия?
- Так точно!
Он хотел еще, что-то добавить, но тут взгляд полковника снова зафиксировался на мне. Точнее теперь на моем головном уборе.
- Ну-ка дай сюда свою фуражку.
Я снял с головы и протянул фуражку. Полковник взял ее в руки, повертел, посмотрел внутри, помял пальцами гибкий козырек. Хмыкнул. Положил ее на стол. Снял свою и положил рядом.
- Близнецы? Боец, откуда у тебя такая?
Скрывать мне было нечего.
- Это фуражка отца. Он ее еще в шестидесятые в Ленинграде сшил. Он врач, академию Кирова заканчивал, потом на атомоходах служил.
- Ясно. Отец еще жив?
- Так точно.
Полковник поднял со стола свой головной убор и проделал с козырьком те же действия, что и с моим.
- В одном ателье пошиты. Одним и тем же мастером. Его уже нет.
Одним резким движением нахлобучил свой головной убор на голову и, повернувшись к помощнику коменданта, голосом, не терпящим возражений, отдал приказ.
- Старшину отпустить. Нарушения формы одежды нет. Главный корабельный старшина приравнивается к сверхсрочнику и имеет право на ношение фуражки. Задержание не фиксировать. Боец, свободен!
Уже через пять минут я несся вниз по улице Ленина в направлении Дома офицеров довольный и счастливый. Кто был этот полковник, я так и не понял. Но точно не комендант гарнизона, которого я уже знал в лицо. А отцовская фуражка честно прослужила мне еще лет пять, пока совсем не обветшала и не пришла в полную негодность. Да и была она по большому счету хорошая, но обыкновенная. Но первая!

Мимоходом. Кое что о флотских династиях

Конец сентября 1985 года. 4-й курс. На третьем курсе меня в очередной раз разжаловали, но, в военном билете запись не сделали, отчего формально я остался главным корабельным старшиной, и меня было можно ставить начальником патруля в славном городе Севастополе. Что периодически и случалось. В один из таких дней, получив в качестве патрульных трех первокурсников с 3-го факультета и пережив знаменитое цирковое представление под названием развод в севастопольской гарнизонной комендатуре, получаю маршрут патрулирования по ул. Адмирала Макарова от остановки конечного троллейбуса № 1 до поворота на 1-ю Бастионную, и так по кругу. Район далекий от центра, вечером темный и малолюдный. С одной стороны заросшая Ушакова балка, с других покрытые кустами склоны, ведущие к бухте и судоремонтному заводу. Что там творят с наступлением темноты в зелени матросы с кораблей на Угольной стенке, меня как начальника патруля не интересовало, главное, чтобы на улицы не высовывались. К тому же местность мне была знакома. Ровно две недели назад я уже попадал сюда же с той же миссией и за весь вечер не видел не одного военнослужащего, кроме одинокого сухопутного полковника с авоськой пива. В этот район помощники коменданта с проверкой приезжали исключительно редко и даже особо не требовали выполнения плана по задержаниям.
Выходим на маршрут. Мои первокурсники в патруле первый раз, запуганы начальниками и сокурсниками до икоты, отчего ходят за мной правильным ордером, в ногу и даже между собой разговаривают шепотом. Делаем пару кругов. Покой и тишина. Даже гражданского населения почти не видно. Потихоньку начало темнеть. Оказываемся на месте, откуда рукой подать до смотровой площадки на месте 1-го Бастиона. Решаю, пока окончательно не стемнело, устроить плановый перекур и заодно показать своим бойцам, как отсюда выглядит училище. Идем туда. Никого нет. Курим. Бойцы по очереди бегают в кусты. По-военному говоря, оправились и отправились обратно. Выходим снова на маршрут, и через пару минут нашим глазам предстает такая картина. По пустынной улице следует процессия. Красивая молодая женщина в легком ярко-красном осеннем плаще бодро щелкает каблучками по асфальту. За ней четыре матроса в робе, без головных уборов, прут огромный диван, а за ними еще один матрос практически тащит на себе крепко выпившего капитан-лейтенанта, который непрерывно и с пьяно-трагическими нотками взывает к даме.
- Наденька! Надюша? Все же хорошо? И диван вот купил. Ну, обмыли чуть-чуть.
Дама гордо шествует, не поворачивая головы не реагируя на призывы. Матросы, внезапно узревшие появившийся перед ними патруль, реагируют мгновенно.
- Шухер! Патруль! Извините, тащ капитан-лейтенант.
И все пятеро с высокой стартовой скоростью исчезают в кустах. Причем моряк, несший офицера, успевает аккуратно положить того на диван. Мы даже рта раскрыть не успели. В итоге живописная акварель: диван посреди дороги, на нем лениво шевелится тело офицера, причем в фуражке, чуть позади дивана прекрасная дама в красном, а перед диваном патруль в позиции "готовность к атаке клином". Минута молчания. Потом дама молча подходит к дивану, грациозно садится рядом с каплеем, закинув нога на ногу, смотрит на шевелящееся рядом тело и очень спокойно констатирует:
- И что мне теперь с тобой делать, горе ты мое водоплавающее?
Достает из сумочки сигареты, прикуривает. Поворачивает голову ко мне.
- Он вообще не пьет. После бутылки пива начинает всем улыбаться и в любви признаваться направо и налево. Мой Мишка-плюшевый.
Уже почти стемнело. Откуда-то от 1-ой Бастионной доносится шум едущей машины и становятся видны горящие фары. Несколько мгновений, и эти фары освещают всю нашу компанию. И я охреневаю. В кои века на наш маршрут приехал помощник коменданта на ГАЗе с выездной группой "поддержки", и сразу попадает на такой изумительный по законченности пейзаж. А капитан с красными просветами на погонах уже вылез из кабины, а из кузова начало выпрыгивать сопровождение. Я совершенно не представляю, о чем мне сейчас докладывать. Севастопольская комендатура славна своими людоедскими нравами, и каплею легкая дремота посреди улицы даром точно не пройдет. Его чисто по-человечески жалко. Жалко его даму, попавшую в такой забавный переплет, да еще и с диваном подмышкой. И себя жалко, мало ли что в голове комендантского орла переклинит, и ты станешь виноватым. Причем во всех грехах окружающих. Но Наденька, судя по всему, комендантские нравы знала неплохо, и реагировала на них правильно. Она как-то очень красиво не встала, а просто стекла с дивана, умудрившись в нескольких движениях виртуозно продемонстрировать все достоинства своей фигуры. Очень даже неплохой фигуры, особенно в свете фар. Сделала несколько модельно-грациозных шагов к помощнику коменданта, подхватила того под руку и решительно повела куда-то в сторону, не переставая при этом курить. И красиво курить! Словно куртуазная дама серебряного века! И помощник, не трепыхаясь и потеряв весь нагловато-опричный вид, побрел за ней как миленький куда-то в темноту. А мы остались стоять. Молча. Разглядывая в свете фар окончательно заснувшего каплея. Вернулись они минут через пять. Помощник коменданта сразу подошел ко мне и скомканно но по-деловому обрисовал задачу.
- Так, старшина, сейчас поможете Надежде Сергеевне доставить до дома ее хозяйство. И потом бегом обратно на маршрут! Ясно?!
- Так точно!
Я только каблуками не щелкнул. А помощник коменданта махнул рукой своим нукерам, залез в кабину машины, и через минуту она умчалась куда-то в темноту. Я повернулся к даме. Она мило улыбнулась.
- Это рядом. Второй этаж. Справитесь?
Мы справились. Благо, дом, и правда, оказался соседним. Каплея мы с Надеждой доволокли вдвоем, а мои патрульные затаскивали этот монумент под названием диван в квартиру добрых полчаса. А потом мы долго пили чай на кухне, мои патрульные чистили брюки и фланки в ванной от побелки из подъезда, а каплей тихонько похрапывал где-то в комнате на принесенном диване. А я не удержался и спросил у Нади, как это она умудрилась так быстро стреножить комендантского волка.
- Понимаешь, старшина. Моя мама, моего папу от лейтенантов до адмирала довела. Из коммуналки в Ленинграде, через три флота до квартиры на Кутузовском в Москве. Он сам бы без нее не справился. И я своего до адмирала доведу. Вы, мужчины, сильные, конечно, но без правильного тыла такие неразумные и глупенькие. А вы ребята, пейте чай, не бойтесь. Сегодня вас проверять уже не будут. Телевизор включить?
В комендатуру мы поехали прямо из ее квартиры. Сдали девственно чистый маршрутный листок без единого задержанного. Поехали в училище, и уже сидя на катере, неспешно пыхтящем в направлении бухты Голландия, я подумал, что военные династии, кажется надо вести не только по мужской линии.

История КПСС



«Я не знаю иного способа судить
о будущем, кроме как по прошлому...»
( О.Генри)


К самой первой своей сессии, класс Максима Слуева подошел практически без потерь. Из двадцати семи человек, за первый семестр у них никого не отчислили. Удивительно, но никто не сбегал в самоходы, не дрался в городе и не наливался карбидным вином бабы Дины до бровей. Точнее, никто не попадался. Не считая, конечно, неудачной попытки сбежать с флота невменяемого молдаванина Мирчу, принятого в училище не по знаниям, а по национальному признаку и республиканской разнарядке от тружеников села. Беззаботный сын бессарабских степей только к декабрю понял, наконец, в какое училище поступил, сильно испугался и начал слезно проситься домой. Домой его естественно никто не отпустил, а наоборот провернули через «морально-идейную мясорубку», крутить которую начал командир роты, а закончил, кажется чуть - ли не начальник политотдела. После трёхдневного круиза по кабинетам Мирчу долго ходил с перекошенным лицом, и недели две строчил в день по нескольку писем домой. Потом консультации с семейством закончились и помрачневший Мирчу, снова влился в ряды сдающих зачеты, лабораторные и РГРы. Оказалось, потомственный молдавский виноградарь, поступая в военно-морское училище, не только не поинтересовался, куда отправила учиться его родная солнечная Молдавия, но даже и не знал, что после принятия присяги, дорога домой ему не светит, по крайней мере, года три, даже если он добровольно покинет стены ВУЗа. А служить матросом на флоте Мирчу не хотел. Он и в училище поехал только, чтобы не попасть на срочную службу. И теперь вместе со всеми снова долбил высшую математику с ее матрицами-столбцами и интегралами, судорожно пытался закрыть все лабораторные работы по химии, и что хуже всего бился лбом о монолитную и фундаментальную науку под названием «История КПСС»...
Волновала «История КПСС» и Максима. Точнее волновал экзамен по этой стратегически важной науке, который им предстояло сдавать в свою первую сессию. Все остальные экзамены тоже вызывали нервную дрожь у класса, но это были все же совершенно конкретные науки, какие, в конце-концов, можно было просто тупо заучить, а вот «История КПСС», у Слуева, как у старшины класса, знающего свой контингент, вызывала очень большие опасения. Сам Максим, как бывший старший сержант Советской Армии, и вообще как очень системный в подходе к любой проблеме человек, понимал, что на высшей математике у него обязательно будет пара двоек, то есть пара «академиков». Еще пару таких же бедолаг, он может получить и на оставшихся экзаменах, а вот совокупление с кафедрой марксизма-ленинизма в экзаменационном экстазе могло закончиться плачевно. Седовласые, немолодые капитаны 1 ранга, с лейтенантских погон варившиеся в идеологических котлах, стойко и профессионально убежденные в верности учения Маркса-Ленина, были вариантом непроходным. Идейно подкованная офицерская когорта кафедры марксизма-ленинизма, была в глазах первокурсников еще не оперившихся, и много не осознавших, силой страшной и дремучей, к тому же говорившей с ними на незнакомом им языке диалектического материализма. Максим, за полтора года срочной службы, имевший удовольствие тесного общения с замполитом своего кадрированного артиллерийского полка, представлял это четко и ясно, и, тем не менее, как и все панически боялся этого экзамена. Ведь даже к простым зачетам, не то, что к экзаменам, будь ты хоть круглым отличником, допускались только те, у кого конспекты первоисточников соответствовали всем требованиям ГлавПУРа, то есть были большими, объемными и красиво оформленными. А если учесть то, что конспектировать задавали обильно и постоянно, то, по сути, вся подготовка к экзаменам составляла лихорадочное, ночное переписывание друг у друга потрепанных тетрадей, после которого времени для зубрежки дат съездов и мер по искоренению троцкиского уклона и перегибов на местах в пору коллективизации катастрофически не хватало. До сессии оставалось чуть меньше месяца, и Максим спинным мозгом чувствовал, что самые большие проблемы будут у их класса именно по этому предмету. А воспитанный родителями, школой и срочной службой, бывший старший сержант, а ныне главный старшина Слуев за свое нынешнее подразделение переживал искренне и не шуточно...
Лекции по «Истории КПСС» в их роте читал сам начальник кафедры, капитан 1 ранга Юферов, красивый, статный офицер с мужественным лицом, один из немногих оставшихся фронтовиков в училище, бравший в 1945 году Берлин. А вот классные занятия проводил капитан 1 ранга Коновалов Иван Иванович, офицер строгий и даже немного раздражительный, но вполне вменяемый и даже позволяющий себе иногда идеологически невыдержанные шутки. Но первый курс, есть первый курс, и каким он будет на экзамене, никто не знал, да и предполагать не мог.
Максим Слуев был не просто первокурсником, поступившим в училище из армии. Он уже имел опыт поступления в Голландию, и поступив вместе со своими друзьями-евпаторийцами два года назад, вылетел из абитуриентов прямо перед присягой за банальную самоволку. Друзья остались учиться, а Максим призвался в армию, доблестно дослужился до старшего сержанта и вернулся в училище. Друзья же его уже учились на третьем курсе, и появлению друга были несказанно рады. Вот с ним-то он и поделился своими опасениями по поводу предстоящего экзамена на политическую зрелость.
- Да... Наши марксисты-ленинисты, мужчины серьезные...- Пашка, товарищ Максима, еще со школьной скамьи, стряхнул пепел с сигареты.
Они стояли в курилке возле камбуза втроем, как раз перед построением на ужин.
- Макс, а кто у тебя классный препод?
Второй друг Макса Сашка Бурдинский учился на том же факультете, что и он сам, а так как, преподаватели исторически приписывались по факультетам, то и знал он их гораздо лучше первокурсника Слуева.
- Коновалов. Дядя Ваня...
И тут Пашка с Сашкой заржали как сумасшедшие, давясь сигаретным дымом и сгибаясь от хохота пополам. Несколько обалдевший Макс тщетно пытался несколько минут успокоить заходящихся в смехе товарищей, потом бросил это занятие и дождавшись, когда они вернулись в нормальное состояние, спросил:
- А что тут смешного-то?
И Сашка ему поведал... Оказывается, капитан 1 ранга Коновалов, был старым и очень запойным офицером. Об этой его слабости знали все, и естественно и начальник кафедры, но Коновалов был офицером заслуженным, в бытность свою замполитом не кабинетным, и до полной пенсии ему оставалось совсем ничего, да и вел он себя, очень примерно и за руку его никто и никогда не хватал. Да и не пытался, скорее всего. Только вот был он постоянно с хронически бордовым лицом, покрытым тонкими красными кровяными прожилками, и вечно благоухал «Красной Москвой», особенно активно по утрам. Поэтому и закрывали на него глаза, дожидаясь пока каперанг спокойно уйдет на заслуженную пенсию и там начнет предаваться своему «хобби» на законных основаниях. Вот и находились изредка храбрецы, которые пользуясь этим, экзамены ему сдавали довольно своеобразно. Правда, не в одиночку, а всем классом, если конечно старшина класса мог на такое решиться. Было у каперанга несколько слабостей. Во-первых, очень он любил сухие сигареты «Ява», и именно с московской фабрики «Ява», а не с зачуханного «Дуката». И, во-вторых, сессию, Коновалов считал очень стрессовым периодом для своей расшатанной многолетней службы нервной системы, а потому и употреблял в эти две недели горячительного гораздо больше, чем в монотонный семестр. А оттого и страдал по утрам гораздо сильнее, становясь похожим на перезрелый и мятый помидор. И вот именно этим пользовались те классы, у кого были наиболее бесшабашные первокурсники, благо экзамены сдавались именно одному, своему преподавателю...
Максим думал несколько дней, после чего решился на подвиг и на вечерней самоподготовке поведал об этом своим одноклассникам. К его несказанному удивлению, возражающих не нашлось. Напротив, многие подали массу дополнительных идей и рацпредложений, и Слуев распределив обязанности, попутно с подготовкой ко всей сессии, начал нелегальную подготовку к экзамену по «Истории КПСС». Сигареты «Ява» взял на себя севастополец Алёхин Коля, у которого мама работала бригадиром пассажирского поезда «Севастополь-Москва». Организацию питания подхватил еще один севастополец Миша Полторанин, имевший знакомства, чуть ли не во всех ресторанах города. Алкоголь Макс предусмотрительно взял на себя. Ну, а весь остальной класс упорно готовясь к своей самой первой сессии в высшем военно-морском училище, о предстоящем, если и задумывался, так только в редкие свободные минуты между занятиями.
Месяц проскочил как один день. В классах вывесили расписание экзаменов, в ленинских комнатах всю ночь перестал гаснуть свет, и даже самые головастых приходилось вечером выгонять из класса. «История КПСС» у класса шла сразу после высшей математики. Как и предполагал Максим, через «вышку не прошло» два человека. Небезызвестный Мирчу, который и на молдавском математику знал отвратительно, и на удивление головастый, но упрямый Макарычев, умудрившийся поспорить с доцентом Передереем на предмет знания им дифференциального исчисления, за что и схлопотал «банан». Коновалов пришел в первый день подготовки в их класс очень «тяжелым». Он, то и дело вытирал со лба пот, выпил целый графин воды, и не сказав ничего путного, лишь пригрозил суровой проверкой их знаний через три дня и величаво удалился в неизвестном направлении. Единственное, что успел сделать Слуев, так это то, договориться с каперангом начать экзамен не в девять утра, а на час раньше, в восемь. Это разрешалось, особенно если преподаватель принимал экзамен в классе в одиночку. Коновалов легко на это согласился и попрощавшись, больше не появлялся до самого экзамена.
Всю вечернюю самоподготовку накануне народ готовил класс к завтрашнему экзамену. Столы сложили друг на друга, оставив лишь один, за которым и должен был сидеть преподаватель. По периметру класса установили пять досок, на которых должны были готовиться к ответам экзаменуемые. Но самое главное было не это. Уже утром, к этой привычной картинке учебного класса перед экзаменом, добавились некоторые, малозаметные, но знаковые детали. На столе преподавателя, кроме ручек, списка очередности и экзаменационных ведомостей, добавился графин со стаканами, в окружении трех бутылок дефицитной «Пепси-колы» новороссийского разлива. Рядом лежала большая чистая пепельница, в которой лежала зажигалка и две пачки, самой настоящей «Явы», которые к этому времени две недели сохли на батарее, и собственно были уже как порох. А в столе стояли две большие тарелки, в одной из которых красиво и аппетитно расположились бутерброды с красной икрой, сёмгой и брауншвейгской сырокопченой колбасой, красиво приготовленные одной Полторанинской подругой из «Нептуна». Продукты были сверхдефицитные, но Миша превзошел самого себя, так как красиво рассказывать о фракционных прениях на 5-м съезде РСДРП тоже не умел. В другой тарелке, горкой лежали всевозможные шоколадные конфеты, которые тоже не каждый день появлялись в магазинах. Там же лежал открытый блок «Явы», из которого собственно и вынули две пачки. Но, все же, самое главное было не это. В том самом полуторолитровом графине плескалась не вода, а самая настоящая, в экспортном исполнении «Водка Столичная», выпрошенная по такому случаю Максимом у своего дядьки, со скрипом оторвавшего от сердца две бутылки для благого дела. Все было готово, и весь класс ложился спать в ночь перед экзаменом, со страхом гадая, чем же все это закончится...
Без десяти восемь, весь класс, как один стоял в две шеренги перед дверьми, стекла которой были заботливо заклеены бумагой, чтобы никто не мог подглядывать за ходом таинства экзамена. Максим нервничал. Он начал нервничать сразу, как только принял решение идти на эту грандиозную авантюру, так как она могла, закончится для него, не больше, ни меньше, а банальным отчислением и отправкой на действующий флот уже в ранге матроса. Даже сейчас, за десять минут до начала экзамена, его охватывало желание заскочить в класс и спрятать куда-нибудь этот графин с водкой, простоявший для охлаждения всю ночь за окном на подоконнике. Без пяти восемь появился Коновалов. Судя по угрюмому виду и кирпичному лицу, вчера он неплохо посидел у себя в гараже, и сейчас был недоволен всем окружающим миром, так, как бывает, недоволен шумным праздником больной в постели.
- Здравствуйте товарищи курсанты...
Первокурсники гаркнули в ответ так, что эхо, казалось, прокатилось аж до режимного корпуса.
- Здравия желаем тащ капитан 1 ранга!!!
Каперанг сморщился. Голова и так была не в тонусе, и этот бравый вопль без малого тридцати глоток, ударил по мозгам как шумовая граната.
- Вольно...старшина, пойдем-ка посмотрим, как вы класс приготовили к экзамену....
Максим послушно зашел с каперангом в аудиторию. Преподаватель без всякого интереса, скорее по инерции вполглаза окинул взглядом комнату. Тяжело опустился на стул.
- Тааак...Слуев...давай первую пятерку...и чтобы не шумели там...в коридоре... Кто у нас там первым-то?
Первым шел сам Слуев. Он всегда шел на зачеты, а теперь уже и на экзамены первым, как старшина класса, да еще и потому-что считал, что лучше отстреляться вначале, а не постепенно накручивать нервы, глядя на выходящих и ожидая своей очереди.
- Товарищ капитан 1 ранга, разрешите я в коридор на минуту...вызову...
- Валяй! Но быстро...- коротко бросил каперанг, и надев очки начал делать вид, что изучает экзаменационную ведомость.
Слуев выскочил в коридор. Очередность все знали, но, тем не менее, не расходились, ожидая неведомо чего.
- Мужики, сейчас первые заходят, остальные бегом на камбуз, трескайте там побыстрее и мигом назад. Кажется, он настроен побыстрее закончить...
- Максим, а как он там насчет...ну...этого...- раздался негромкий вопрос, которого казалось все и ждали.
- Да никак пока...давайте...по местам. Я захожу, а потом по списку...поехали!- и Слуев одернув форму, постучался в дверь и зашел в класс.
- Товарищ капитан 1 ранга, главный старшина Слуев для сдачи экзамена по истории Коммунистической партии Советского Союза прибыл!!!
Каперанг поднял глаза от бумаги. Глаза были пусты и усталы, словно их хозяину уже давно надоел и этот ритуал, и вся остальная мирская суета.
- Тяни билет Слуев, и не тяни время...хватит тут каблуками щелкать...
Максим взял первый попавшийся под руку билет. Отличником по этому предмету он не был, но он был старшиной класса, что давало некоторые поблажки, и конспекты первоисточников у него были в идеальном порядке, что тоже вселяло определенную уверенность в завтрашнем дне.
- Иди готовься...Следующий!
Через несколько минут первая пятерка заняла свои места у досок, и начала усиленно скрипеть мелом по доскам изображая бурную подготовку. Максим, вспоминая все, что знал по билету, занимался тем-же, не забывая искоса поглядывать на Коновалова. А преподаватель откровенно маялся. Он даже внимания не обратил на пепельницу с любимой «Явой», лишь недовольно шевеля губами, и периодически их, облизывая, как будто у него во рту было, что-то страшно кислое и неприятное. Так продолжалось минут пять, а потом рука каперанга потянулась к стакану. Максим напрягся. Коновалов пододвинул стакан. Взял в руку бутылку с «Пепси». Посмотрел на нее. Потом скривился, поставил ее на место, решительно схватил графин и вынув пробку, налил полный стакан...
И как-то разом прекратился скрип мела по доскам. Даже те, кто стояли к Коновалову спиной услышали характерное позвякивание стекла и замерли в ожидании уже совсем близкой развязки их немыслимого плана. Максиму, доска которого была самой крайней справа от Коновалова, лучше всех было видно все, что дальше происходило. Каперанг, наполнив стакан, поднес его к губам, и видимо в этот моменты, его нос уловил странный и удивительно знакомый запах от содержимого стакана. Коновалов притормозил процесс опрокидывания жидкости в рот и принюхался. И судя по всему, сразу понял, что в нем, потому что, не опуская стакан на стол, резко нагнулся и поглядел на полку под столом. Да, теперь уж точно понятно, что не мы первые, и друзья не заливали про слабость дяди Вани, подумал Максим. А каперанг тем делом, извлек из стола бутерброд с семгой, и молча усмехнувшись, залпом опрокинул стакан в рот. Потом так же смачно отправил в рот, чуть ли не половину, довольно крупного бутерброда. Мелки снова заскрипели по доскам. Где-то минуту Коновалов вдумчиво жевал бутерброд, после чего курсанты вновь услышали звон стекла. Каперанг налил второй, так же лихо влил его в свой организм, после чего потянулся к сигаретам. Разминая сигарету, похрустел высушенным табаком, прикурил, снова хмыкнул и выпустил аккуратное колечко дыма. К этому моменту, старшина класса, Максим Слуев уже понял, что пронесло, но вот как дальше пойдет экзамен, он еще представить себе не мог, хотя все происходившее дальше вообразить себе было просто невозможно...
Каперанг докурил, налил себе еще один стакан, и быстренько отправил его в гости к двум предыдущим.
- Тааак....ну...кто там у нас первый? Старшинаааа...Слуев? Ты? Готов?
Максим только приготовился ответить, что ему надо еще минут пять, как преподаватель сразу же ответил за него сам.
- Всё...Слуев иди отвечать! Хватит мусолить там непонятно чего...ты же старшина целого класса!!! Будущий офицер-воспитатель личного состава!!!
Максим подошел к столу. Коновалов сидел, закинув ногу за ногу, тарелка с бутербродами уже не пряталась во внутренности стола, в руках каперанга дымилась сигарета, и вообще от апатии и усталости, которая была у офицера каких-то пятнадцать минут назад и следа не осталось.
- Ну, Слуев....а ты молодец! Подготовка и класса и вообще...отличная! И знания старшины класса должны быть отличными!!! Согласен?
Максим невольно кивнул в ответ.
- Отлично!!! Садись старшина рядом...экзамен принимать будем...
И несколько растерявшийся Слуев, увидел, как каперанг вполне твердой рукой вывел в экзаменационной ведомости пятерку напротив его фамилии.
Максим осторожно сел на стул рядом с Коноваловым. Конечно, он уже понял, что «тайное оружие» поможет ему и его классу сдать идеологический экзамен как-то получше, но вот такое начало, и именно с отличной оценкой поставленной ему попутно, только за то, что он подошел к столу, немного озадачило старшину. Коновалов же тем временем, бодро маханул еще одну чарку, закусил и прорычал в сторону подготавливающихся.
- Следующий!!! Сколько можно готовиться?! История партии должна от зубов отскакивать! Это же основа всей нашей жизни...
И когда следующий подошел с докладом, Коновалов повернулся к Слуеву и выдохнув на того смесью запахов алкоголя, сигарет и рыбы спросил:
- Старшина...а как учиться этот ...курсант...Брусанов, да?
Максим, не задумываясь, ответил.
- Пока даже без четверок. Отличник!
Старшина сказал правду. Брусанов и на самом деле учился очень неплохо, и Коновалов, даже не дав тому сказать ни слова, так же поставил в ведомости ему пятерку и отослал в коридор за следующим. Вообщем, экзамен понесся как курьерский поезд. Курсанты заходили в класс, докладывали о своем прибытии, тянули билет, после чего Максим давал Коновалову краткую характеристику экзаменующегося. Тот говорил какую-нибудь назидательную фразу, ставил тому оценку, и отправлял в коридор за следующим. Таким образом, на пятерку экзамен сдал и молдаванин Мирчу, который даже слово « коммунистическая» произносить правильно не мог. Пятерку с подачи Слуева поставили и чувашу Парамонову, который хоть и говорил по-русски хорошо, в стрессовые минуты автоматически переходил на родной язык, который вообще никто в училище не понимал. Но Коновалов разошелся не на шутку и продолжал одаривать пятерками всех без исключения, не забывая периодически прикладываться к стакану и беспрерывно куря. Где-то на двадцатом человеке, Максим вдруг сообразил, что пока в экзаменационной ведомости стоят одни пятерки, и надо бы их разбавить хотя бы несколькими четверками, чтобы итоги экзамена выглядели более или менее правдоподобными. Но не тут-то было... Распоясавшийся офицер идеологического фронта, не желал ставить оценки ниже «пятерки». Максим смог уломать его только на самом последнем, двадцать седьмом курсанте, да и то, только потому, что графин к этому времени опустел, бутерброды кончились, и лишившись допинга, каперанг как-то обмяк и погрустнел. Опыт штука могучая, и старый каперанг, понимая, что принял на грудь очень изрядно, и в рекордно короткие сроки, попросил Максима нагнуться и негромко сказал:
- Ведомость я подписал, и сейчас же бегом в учебный отдел ее сдавать. Два человека со мной - помогут мне домой добраться...что-то я устал и голова разболелась... А класс вниз...готовится к увольнению. Хорошо к экзамену класс подготовился...хорошо...молодцы!
И замолчав на мгновенье, неожиданно тихо, устало и как-то отстраненно добавил:
- История сынок, наука совсем не точная...ее же пишут люди, а не атомы и молекулы, как в вашей ядреной физике... А люди сынок, все такие разные, и чего только написать не могут...
Все дальнейшее было делом техники и организации. Уже через пару минут Коновалов, тяжело переставляя ноги и зажав блок сигарет под мышкой, брел по коридору в сопровождении двух самых крепких спортсменов класса. Для пущей безопасности, Максим в придачу отправил еще двух человек одного в авангарде, другого в арьергарде, чтобы предупреждали о встречных офицерах. Комсорг класса Дубровский, обладавший внешность располагавшей к себе женский пол, а в особенности дам бальзаковского возраста понесся в учебный отдел сдавать ведомости. Как только оба экземпляра этой самой дорогой бумаги оказывались завизированными секретарем учебного отдела, и одна оставалась у них, результаты экзамена было практически невозможно оспорить. Разослав гонцов в разные стороны, и дав команду оставшимся приводить класс в порядок, Максим наконец взглянул на часы. На отцовских «Командирских» было 09.20. Его класс сдал «Историю КПСС» меньше чем за полтора часа. Минут через пять прибежал счастливый Дубровский, помахивая подписанной ведомостью, а еще через пять минут, когда столы в классе уже были расставлены по штатным местам и бумаги со стекол были убраны в класс, к ним пожаловал сам начальник кафедры марксизма-ленинизма капитан 1 ранга Юферов в сопровождении командир роты.
- Так, Михаил Иванович...а что тут происходит? Почему класс не готов к экзамену?
Юферов с удивлением оглядел по линеечке выровненные столы.
- Кто старшина класса? В чем дело? Где преподаватель?
Максим набрал воздуха в легкие, мысленно перекрестился и шагнул вперед.
- Товарищ капитан 1 ранга, старшина класса главный старшина Слуев. Экзамен начали в 08.00. Пять минут назад сдачу экзамена закончили. Средний балл 4.96. Ведомость сдана в учебный отдел.
И протянул обалдевшему Юферову экзаменационную ведомость. Тот взял ее в руки, но не глядя на бумагу, сурово спросил.
- Кто? Кто принимал экзамен?
- Капитан 1 ранга Коновалов. Наш преподаватель.
Юферов со злостью выдохнул воздух, как будто хотел что-то очень крепко сказать, но передумал.
- Коновалов...Коновалов.... Ну, ясно все...ясно... Хорошо, работайте по плану...
И развернувшись, сунул командиру роты ведомость в руки и вышел из класса, ни сказав больше не слова.
Конечно, командиру Максим не рассказал о их «военной хитрости», ограничившись тем, что поведал о «небывалой» готовности класса к трудному экзамену. Командир, прослуживший в училище не один год, тоже знал о слабости Коновалова и сильно пытать Максима не стал, а «поверил» его рассказу. Только потом Слуев узнал, что такого высокого среднего балла не было в училище на экзаменах вообще уже лет десять, как минимум, и тем более по предметам связанным с кафедрой марксизма-ленинизма. После этой сессии Коновалов у них больше занятия не проводил, Им дали другого, такого же старого, но без вредных слабостей каперанга, и учеба пошла дальше и дальше. Но вот такого экзамена у них больше никогда не было. Коновалов ушел в запас через год, и его потом частенько видели у своего гаража в Верхней Голландии, причем посвежевшего и всегда трезвого. Потом прошло еще несколько лет, и перестала существовать сама КПСС, умерев в один день, глупо и бездарно, преданная миллионами коммунистов, в ежечасье побросавших в мусор свои партбилеты. Бросил свой и Максим, спокойно и без сожаления, только почему-то вспомнив слова старого каперанга Коновалова об истории, которую, кажется, в очередной раз кто-то переписал...

Этот спорт настоящих мужчин...



«...прикладные двигательные навыки - это
доведенные до автоматизма практические
действия, выполняемые в
соответствии с поставленной задачей...»
( Наставление по физической подготовке военнослужащих.2000г.)

Есть на флоте одна такая забава. Называется она флотскими командно-штабными учениями. Для военных, манёвры, штука конечно нужная и важная, нет слов. Боевая подготовка, проверка готовности сил армии и флота к немедленному отражению, нападению и подавлению. Все понятно. Но вот только любили почему-то на «королевском» Черноморском флоте, сопровождать даже банальные командно-штабные учения напряжением всех сил флота, включая даже безобидные военно-морские училища. И если учесть, что такие вот военные игры если и начинали, то минимум дней на десять, то и кислород нам, в виде полной отмены увольнений в город, естественно вводили на этот же срок...
Совместные учения штабов КОДВО и Черноморского флота, начались как всегда неожиданно для всех, кто никакого отношения к штабам не имеет. Вообще, иногда казалось, что штабисты, просто из-за простой человеческой обиды сажали весь флота под замок вместе с собой. Мы бедные сидим тут неделю над картами, значит и вы сидеть должны. Так случилось и в этот раз, и как всегда не вовремя. В пятницу утром. Как раз тогда, когда все старшекурсники, начинают считать часы до 18.00. чтобы, отсидев свои три пары разбежаться по женам и подругам, кто до нолей, а кто и до утра понедельника. И, наверное, можно представить себе такой удар ниже пояса, если не сказать просто по мошонке, когда огромному количеству молодых организмов, в приказном порядке назначили воздержание еще на десять дней. Как-то само-собой мгновенно образовались гигантские очереди у всех телефонных аппаратов, в чепке началась массовая скупка песочного печенья и «Черного принца», а в кубрике по вечерам становилось до неприличия шумно и тесно. А если учесть, что мы были первыми старшекурсниками в нашем училище, которых не переселили в казарму гостиничного типа, а оставили жить, как и на первом курсе в общем кубрике, то нам было совсем невмоготу. Вот и шатались по кубрику взрослые женатые мужики, у которых уже здесь даже зубных щеток давно не осталось, маясь от скуки и занимаясь всякой фигней.
В ту пору, я был как раз в разряде «твердых женихов», то есть заявление еще не лежало в ЗАГСе, но мы как бы готовились к этому событию, которое сначала намечали на эту осень. Я даже увольнялся на сквозняк, благодаря хорошему отношению ко мне командира, но вот начальник факультета, прочитав мой рапорт с просьбой разрешить свадьбу, вспомнил все прошлые «заслуги» и категорически запретил мне совершать таинство бракосочетания в учебный период. Свадьбу пришлось отложить на зимний отпуск, но невесту-то отложить в сторону было нельзя. А тут учения... И я встал в очередь к городскому телефону...
И вот когда я отзвонившись своей будущей супруге и «обрадовав» ее тем, что ближайшую неделю, а то и все дней десять дома не покажусь, плелся через плац, меня откуда-то сзади одернул командный рык Сан Саныча Плитня.
- Белов!!! Белов!!!
Хотя я и был уже махровым пятикурсником, но первым моим действием при получении звукового сигнала от заместителя начальника факультета, стало резкое выдергивание рук из карманов с попутной сменой положения мицы на голове с затылка на лоб. Сан Саныч личностью был уникальной, авторитетов и заслуг не признававшей, и очень даже легко мог впаять мне пару неувольнений в худшем случае, и уж стопроцентно наградил бы сдачей в своем кабинете «Обязанностей солдата (матроса)» наизусть. И всё это я мог огрести по полной, невзирая на выпускной курс. Но видимо на настоящий момент он был загружен решением другой задачи, так как когда я, поднеся ладонь к козырьку, доложился, Сан Саныч махнул рукой, и даже не сделав мне никаких замечаний, с ходу неожиданно спросил:
- Белов, вы же у нас со срочной службы поступали?
Я не чувствуя никакого подвоха со стороны строго, но очень прямого и не способного на интриги начальника, простодушно ответил.
- Так точно, тащ капитан 1 ранга!
Плитень как-то задумчиво посмотрел на меня.
- Ну, вот и хорошо! Белов, завтра, на водном стадионе КЧФ проводится флотская спартакиада по военно-прикладным видам спорта!
Откровенно говоря, намека я не понял. Да собственно и не было никакого намека в словах прямого как палка каперанга.
- Ясно товарищ капитан первого ранга!
- Тогда внимание! Завтра Белов, вы в составе сборной училища по военно-прикладным видам спорта к 09.00. убываете в город, на стадион КЧФ, где примете участие в соревнованиях и будете защищать честь училища!
О такой сборной училища я за 4 года обучения никогда не слышал. Была сборная по боксу, и неплохая. Была сборная по легкой атлетике, альпинизму, гребле, но вот по военно-прикладным... Что это из себя представляло я и предполагать не мог, и поэтому сразу пошел на попятную.
- Товарищ, капитан 1 ранга, а я то тут при чем? Вы же знаете, какой из меня спортсмен! Каждый раз с этими подъем-переворотами в должниках хожу... А тут целые флотские соревнования. Куда мне? Только позориться...
Но видимо Плитень лучше меня знал, что это за такие соревнования, потому-то, сразу и без всякого осмысления моих возражений четко отчеканил.
- Белов! Это приказ. Поплещетесь там, на стадионе, в эстафету поиграете! А потом на сквозняк! До понедельника! Ты же вроде жениться задумал?
Вот тут меня проняло. Кодовая фраза «на сквозняк», говорила о том, что после соревнований, мне не надо будет возвращаться в училище, а наоборот, тайными тропами уходить домой, и вернуться в училище только в понедельник утром. При полной отмене увольнений в училище, это было актом неслыханной доброты со стороны «железного» Сан Саныча, и моментально отбросив всякие сомнения по поводу своей спортивной профпригодности, я набрал воздуха в легкие, и молодцевато гаркнул:
- Есть товарищ капитан 1 ранга!!!
- Хорошо Белов! Сбор команды в 08.00 перед нашим факультетом. С собой иметь робу! Чистую, и без боевого номера. Свободны!
Я козырнул, и изображая усердный строевой шаг, отмаршировал в сторону курилки, где, достав сигарету и пуская дым попытался проанализировать, во что-же я ввязался. Судя по месту проведения, выходило, что бегать в центре города не заставят. Это был плюсом. Бегун я был хреновый. Значит, оставались какие-то иные военно-физкультурные причуды, скорее всего связанные с плаванием. Вырос я в Феодосии, плавать умел и любил, воды не боялся, а оттого с легким сердцем отправился в казарму.
Вечером обнаружилось, что в эту странную сборную, из нашей роты вошло еще два человека, причем соответствующих спорту, примерно в той же степени, как и я сам. Вадик Пуговиченко, был ниже меня вполовину, да и комплекцией напоминал хомячка на выданьи, а от физической культуры и спорта был еще дальше, чем я, после каждой сессии застревая в «академии» с подачи кафедры физподготовки. Вася Чапаев был вполне нормальным курсантом, то есть бегал, подтягивался и делал на турнике требуемое, но исключительно в рамках программы, и на спортивные высоты не стремился. Так, что компания наша была, явно не чемпионская, а скорее подрывная и диверсионная, причем именно для своих.
Утром, у нашего факультета собралась довольно разношерстная компания, из нескольких «пятаков», а точнее нас, пятерых бойцов с третьего курса, почти перепуганных обрушившимся на них доверием десятка первокурсников, и одного грустного и меланхоличного четверокурсника. Причем, все были именно с нашего, первого факультета. Сан Саныч Плитень, лично проверивший по бумажке наличие личного состава, и на всякий случай пару раз пересчитав нас по головам, передал наш сводный отряд в руки преподавателя кафедры физподготовки майора Шмелько. К моему немалому удивлению, Шмелько совсем не удивил такой своеобразный набор «спортсменов», и он быстренько назначив Васю Чапаева капитаном сборной, построил нас в некое подобие строя и мы выдвинулись на причал бухты Голландия для посадки на рейсовый катер.
Через двадцать минут мы уже были на водном стадионе КЧФ, который к этому времени буквально кишел военнослужащими, среди которых в том числе, мы заприметили даже наших «заклятых» друзей из училища им. Нахимова, которые тоже выделялись из толпы таким же несколько удивленным видом. Шмелько, оставив нас на попечение «капитана» Васи, куда- то испарился, но не успели мы и перекурить, как следует, вернулся вновь обвешанный спортивными номерами с завязочками на груди и ворохом ведомостей в руке.
- Внимание!!! А ну, ё...бть...побросали бычки, спортсмены, вашу мать!!! Всем подойти ко мне!!!
Мы сгрудились вокруг майора, обступив его так, что он оказался в кругу.
- Так! Мы участвуем в заплыве 100 метров с оружием, еще в эстафете 4 по 50 метров с оружием, потом транспортировка раненого 100 метров, ну и пока кажется все. Кто хочет пойти первым? Сначала будет стометровка. Что молчите? Туда- обратно по пятьдесят метров с автоматом в руках...Все! Ну...?
Все молчали. Постепенно становилось понятным, что такое военно-прикладной спорт, и с чем его едят. Но желающих пока не находилось. «Капитан» сборной Вася, так вообще отвернулся и увлеченно рассматривал военных спортсменок, очень живописно разминающихся метрах в десяти от нас. Первокурсники стояли единой, немного угрюмой группой, прекрасно понимая, что почти вся тяжесть этого чемпионата ляжет на них, а потому просто ждавшие пока Шмелько им прикажет.
- Товарищ майор, а в чем хоть суть-то первого заплыва?- я спросил исключительно ради интереса, и чтобы поддержать разговор. Шмелько повернулся на мой голос.
- Белов...хочешь поучаствовать? Да все просто, как тещины блины, ё...тыть... Переодеваешься в робу, там тебе «гады» на ноги дадут и автомат деревянный, но весом с настоящий. Ну и по команде «старт», вольным стилем плывешь туда 50 метров и обратно. Рекордов от вас не жду, главное участие!!! Желающие?
Я был старшекурсником, и по статусу не должен был гореть желанием поучаствовать в этом веселейшем мероприятии. Так собственно оно и было. Но мне очень хотелось поскорее сбежать от всей это компании и оказаться в обществе будущей супруги, в гостеприимном доме с вкусными котлетами тещиного производства, с видом на пляж «Солнечный». И потому, презрев все условности, я с готовностью кивнул головой.
- Я готов... Чего ждать-то?...Куда идти товарищ майор?
Переодевались участники прямо на трибунах стадионы, в непосредственной близи от пирса с рейсовыми катерами. Жители с интересом наблюдали за массовым оголением военнослужащих на трибунах, видимо гадая, что за соревнования готовятся проводить моряки, если они не раздеваются до плавок, а просто переодеваются в другую форму. Я быстренько переоблачился в робу, аккуратно сложил первый срок, и найдя глазами нашего майора, направился к нему.
- Ага...ага...Белов, ты готов уже? Вижу, вижу...так, бл...пошли регистрироваться...
У стола расположенного среди трибун, толпилась кучка таких же, как и мы, страждущих совершить спортивные подвиги. Майор быстренько раздвинул погонами всех помладше званием, и уже через минуту вынырнул обратно, сжимая в руках номер.
- На, повязывай...твой номер «10»....пошли на старт...сейчас...а, ладно...главное не результат, а участие... А я тебя сразу домой отпущу, как самого сознательного...
На пирсе уже стоял строй участников. Шмелько, немного суетясь, помог мне повязать повязку, и подтолкнул вперед.
- Ну, Белов...дерзай!
Я, откровенно говоря, даже не знал, как правильно плыть с автоматом в руках. В моей практике, еще на срочной службе был такой эпизод, когда нас, еще в период курса молодого бойца, учили переходить реку вброд. Но там все было проще. Разделись, сложили одежду и амуницию в свернутый мешком ОЗК, повесили автомат за плечо и к реке. А через нее уже натянут канат. Толкаешь мешок перед собой, руками перебираешь канат и минут через десять на той стороне. И еще перед этим полчаса объясняли, как и что делать, чтобы не дай бог что-то не утопить. А сейчас...просто толкнули вперед, и всё...Я попытался было на ходу спросить совета у Шмелько, но он вдогонку выдал самый военный совет на этот случай:
- Белов, осторожнее...не утопи инвентарь!!!
На пирсе, участники этого первого заплыва выстроились в одну шеренгу по номерам, и заслушали инструктаж. Оказывается, стартовали мы, не прыгая с пирса, в уже довольно прохладную воду, а прямо из воды, куда нам надо было спуститься перед стартом. Стиль был вольным. Как хочешь и умеешь, так и плыви. 50 метров до соседнего пирса и 50 метров обратно. Главная задача- дойти до финиша и не утопить автомат. А потом раздали и автоматы. Конечно, боевые нам никто и не думал давать. Для этой цели у «олимпийского комитета» Черноморского флота существовали довольно занятные муляжи. Вырезанные из дерева вполне достоверные игрушки, были, для придания полной схожести по весу, утяжелены прибитыми с двух сторон толстыми металлическими пластинами. Ну, и естественно присутствовал ремень. Получив эту игрушку, я оглядел строй соперников. Показывать чудеса физической подготовки и ставить рекорды я естественно не собирался. Но и позориться тоже не очень хотелось. Я был «десяткой». Под номером девять, слева от меня стоял какой-то недоросль, мне по плечо, коротко стриженый, с ярким, бьющим в ноздри запахом свежей формы, новых «гадов» и минимальным сроком службы. Не соперник, решил я и скосил глаза на следующего. «Восьмеркой» был могучего телосложения морпех. Единственное, что он сделал перед заплывом, так снял гюйс и ремень, отстегнул погоны, и даже берет, снял с головы только перед стартом. И он даже остался в сапогах! При этом парень был безмятежен, как будто ему предстояла легкая прогулка по набережной с мороженым в руках. Его я определил как фаворита гонки, и продолжил осмотр, пока еще оставалось время. Дальше стояли такие же молодые заморыши, видимо даже не первого года, а первых месяцев службы, которых в приказном порядке выделили на это общефлотское мероприятие, как самый бесполезный контингент на кораблях. Еще где-то в самом начале маячил третьекурсник из Нахимовки, но по вальяжному и одновременно обиженному лицу, я понял, что здесь он присутствует в виде наказания и напрягаться не будет.
А потом дали команду спуститься к старту. Автомат я сразу закинул за спину. Как плыть, держа его в руке, я не знал, и не умел, а вот за спиной он казался просто небольшим дополнительным грузом, а руки оставались совершенно свободными. Вода была градусов восемнадцать, и чуть поеживаясь «спортсмены» заняли свои места по дорожкам. Глубина у пирса была мне где-то чуть выше плеч, поэтому малорослая соседняя «девятка», висела в воде, вцепившись в трос дорожки. Хлопнул выстрел, и оттолкнувшись от дна, я рванул вперед. Плыть с автоматом за спиной оказалось довольно легко. Так, как я был крайним, то при каждом гребке, ложась правым плечом на воду, я видел своих соседей. «Девятка» безнадежно отстала на первых же метрах. Рост не позволил молодому бойцу хорошо оттолкнуться от дна, да и вес «автомата», судя по всему, превысил его подъемную силу, так что его рядом видно не было, и только откуда-то сзади раздавались хрипы и всхлипы, напоминающие звуки воздуха вырывающегося из торпедированного парохода. Морпех был на высоте. Меня чуть не перевернула волна от его мускулистого тела, пронесшегося метрах в трех от меня. Видимо для бойцов их подразделения плавание с автоматом было элементом утренней физзарядки, причем из разряда разминочных упражнений, потому рассмотреть его где-то впереди не удавалось. Он подобно глиссеру, весь в бурунах и пене ушел куда-то вперед, быстрый и недосягаемый. Тех, кто шел слева от него, рассмотреть уже не удавалось, только видно было, что и я сам показываю совсем недурственный результат, явно обгоняя всех, кого мог заметить. Так, особо не напрягаясь, я помаленьку приближался к промежуточному пирсу. И вот когда его темная громада начала вырастать уже почти перед моими глазами, я совершил непростительную глупость. Сначала в грудь мне ударила встречная волна от мчащегося уже назад представителя доблестной морской пехоты, а потом я, забыв, что за спиной у меня «автомат», сделал вдох, и поднырнул, чтобы под водой оттолкнуться от пирса ногами. И вот тут, «автомат», не учтенный мной при выполнении этого эффектного поворота, съехал по спине, и врезал прямо по затылку прикрученной к нему стальной пластиной. Удар получился ошеломляющим. Пластина, въехала своим углом мне в голову так, что от боли и неожиданности я раскрыл рот и выпустил весь воздух, после чего увлекаемый «автоматом» повисшем на шее, топором пошел ко дну. Глубина у этого волнореза, была побольше, чем у стартового, и попытка просто встать на дно не удалась, и стоила мне пары мощных глотков соленой черноморской воды. Наконец, уже начиная биться и пытаясь непроизвольно стянуть «автомат» с шеи, я каким-то непонятным образом оттолкнулся от дна и вылетел на поверхность. В этот момент отставшая «девятка», напрягая свои маломощные ресурсы и не разбирая дорожек, рвалась вперед и проносилась, волоча за собой деревянное оружие, как раз над местом моего аварийного всплытия. В итоге, я на скорости врезался головой, правда уже темячком, в такую же пластину на его автомате и получив второй увесистый удар, вылетел на поверхность. Мои массогабаритные показатели были намного выше «девятки», а потому я плечом поддел матроса так, что он перевернулся на спину и выронил свой муляж, стремительно ушедший на дно. Матрос начал судорожно барахтаться и пускать пузыри, а я, найдя глазами, финишный волнорез попытался начать к нему движение. Но теперь это было чрезвычайно трудно сделать. Пол-литра соленой воды, бултыхавшиеся в желудке, дыхание, которое никак не хотело восстанавливаться, «гады» внезапно ставшие каждый минимум по полпуда веса, и болтавшийся уже под животом «автомат» тянули ко дну властно и неумолимо. В глазах потемнело, и я вдруг осознал, что так и утонуть можно ненароком. Мозги, до этого тупо молчавшие, подали сигнал тревоги, и начали выдавать рукам и всему телу массу рекомендаций по спасению. Секунд за пять, я каким-то образом умудрился сбросить без помощи рук «гады», и если бы «автомат» не был припеленут ко мне ремнем, то наверное, я бы сбросил и его, но не получилось. Утонувшая флотская обувь, облегчила меня, так, что я мало помалу начал приходить в себя и продвигаться вперед. Через несколько минут мои ноги коснулись дна, после чего я уже просто еле брел к волнорезу, периодически делая вид, что плыву, плюхаясь животом в воду и сразу же вставая на ноги. Не знаю, как это выглядело с берега, но скорее всего это было похоже на попытки пятилетнего карапуза залезшего в воду с игрушкой научиться плавать. Единственное, что меня рознило с таким ребенком, так только то, что я не плакал. До волнореза я тащился минут пять, не поднимая от стыда головы. Да и поднимать ее мне тоже было тяжело. Я чувствовал себя таким разбитым, что казалось, стоит мне остановиться, как я свалюсь и пущу прощальные пузыри на виду у всего «цвета флотского спорта». Наконец я коснулся рукой волнореза и остановился. Сил дойти до трапа и подняться, не было совсем. Я просто стоял, закрыв глаза и прислонившись щекой к сырому и скользкому камню. Мне было хорошо, не смотря на то, что я чувствовал, что практически все мышцы моего тела болели, в горле саднило, и дышал я все еще как в клочья порванный на разухабистой свадьбе баян.
- Что кадет замер там, как тюлень перед брачным танцем? Вылазь! Молодец!!!
Я поднял голову. Прямо надо мной улыбался двумя рядами белоснежных зубов пышущий здоровьем капитан 2 ранга, судя по довольному виду и багроватому лицу, как минимум один из флотских физкультурников.
- Давай, давай...поднимайся чемпион! Результат конечно хреновый, но...ну, что застыл?! Давай руку!
Я протянул руку и кое-как вскарабкался на волнорез. Босой, с висящей на груди пародией на оружие, весь в ручейках стекающей с одежды воды, с все еще перекошенным от пережитого напряжения лицом, я, наверное, чем-то напоминал все же переплывшего Урал Чапаева, правда утерявшего усы и весь кавалерийский лоск. Но самое интересное, что на волнорезе кроме меня и жизнерадостного кавторанга больше никого не было. Оказалось, что я пришел к финишу первым!!! Акулоподобный морпех, который по моим предположениям уже давно должен был курить на трибунах, увлеченно нырял на одном месте метрах в пяти от волнореза. Остальные участники ралли, еще находились на различных участках маршрута, кто, пытаясь кое-как передвигаться, причем не все в направлении финиша, а как-то хаотично. Другие просто стояли на месте, а моя соседняя «девятка», видимо так и не оправившись от моего подводного удара, просто висела, зацепившись за какую-то скобу на противоположном волнорезе. А нахимовец, так просто вылез на этот же волнорез и усиленно выбивал воду из ушей.
- Хорошо морпех шел...хорошо...только ремень у него развязался... автомат то и свалился.... А он, оказывается, плавает здорово, а вот нырять с открытыми глазами боится. Ой...умора...вот уже минут наверное пять хочет на ощупь его на дне найти... Ха-ха-ха...Одно слово...пехота... А ты не валяньем, так катаньем до финиша добрался, и то дело...
Так я стал чемпионом по военно-прикладному спорту, правда, до сих пор не знаю в какой номинации. Пока я переодевался, Шмелько прыгал вокруг и уверял меня, что был уверен в моей победе с самого начала. Я одевался, и думал, что вот именно он, три года подряд терзал меня подъем-переворотами перед каждым отпуском, совсем не принимая во внимание мою физическую и моральную нерасположенность к любым видам спорта кроме бильярда и нардов. Потом меня пригласили на награждение, где я взошел на пьедестал, получил грамоту, какую-то блестящую медальку и удостоился рукопожатия бодрого отставного адмирала. Медаль у меня сразу же после церемонии реквизировал Шмелько для стенда спортивных достижений училища, оставив грамоту мне. Грамота была красивая, в виде папки, с полноразмерным портретом Владимира Ильича на развороте и надписью «Победителю чемпионата Черноморского флота по военно-прикладным видам спорта, посвященного боевой вахте по встрече 70-ой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции». Шмелько сдержал слово и сразу после награждения отпустил меня домой. Я переоделся, бросил мокрую робу в пакет и на негнущихся ногах вышел на площадь Нахимова. Сил двигаться к рынку на троллейбус просто не было, и не пожалев целого целкового, я плюхнулся в такси и уехал домой. Чемпионство даром не прошло. Все выходные я с трудом ворочал ногами и руками и даже в понедельник отдельные части тела, все еще напоминали мне о моем недавнем спортивном подвиге. Потом я удостоился рукопожатия Плитня, иронической улыбки командира роты и рассказа Васи Чапаева, о том, что увидев, каким я вернулся с водного ристалища, он сразу притворился крайне простуженным и в воду лезть категорически отказался. Вадик Пуговиченко отбиться от Шмелько не смог и чуть не утонул, изображая израненного бойца, которого героически спасали исполнительные и энергичные первокурсники....
Я всегда с огромным трепетом относился к настоящим спортсменам, тем, кто отдал свое здоровье, да и всю жизнь большому спорту. Они заслуживают уважения. Но мир их, весь направленный на достижение результата, со сбалансированными диетами и тренажерными залами, саунами после тренировок и услужливыми массажистами и врачами, с удобными спортивными костюмами и строгим режимом дня, с выверенным по минутам сном и заботой тренеров, бесконечно далек от того, что предполагает и создает простая, но затейливая воинская служба в своих спортивных устремлениях. И я уверен, что в таком флотском чемпионате, они вряд ли были бы первыми. Совсем он не легкий, этот флотский спорт настоящих мужчин...

Оценка - 1,91

Душевной грусти памятник у моря...



«...Не может быть, чтобы при мысли, что и вы в
Севастополе, не проникло в душу вашу чувство какого-то
мужества, гордости и чтоб кровь не
стала быстрее обращаться в ваших жилах...»
( Толстой.Л Н. «Севастопольские рассказы»)



Я буду помнить то время и тот город всегда. Эти тоннели, раз за разом поглощающие ленту поезда, медленно петляющую среди скал и белоснежных каменных отвалов Инкермана. Этот вид сказочно красивой бухты, с каждым разом все отчетливее и отчетливее различимой из окна вагона. Этот запах, большого морского города, сотканный из ароматов соленой воды, степи и гор, который невозможно спутать ни с чем. Я храню память об этом городе в своем сердце. О городе, в котором прошли самые замечательные и добрые пять лет, которые мне подарила судьба, и которые, сделали меня, таким как я, есть ныне и останусь до конца своих дней. О городе, в котором по выходным дням на Графской играл духовой оркестр, и гуляли самые разные люди, от студенток до адмиралов. О городе, где даже воздух был пропитан духом гордости и достоинства, который незаметно делал тебя таким же, как он сам...
Как звонко и многоголосо разносились по утрам над бухтой звуки склянок и переливчато, словно стараясь, перепеть друг друга, перекликались горны на бесчисленных кораблях при подъеме Военно-Морского флага, а с множества пирсов раздавались стройные голоса бесчисленных матросских шеренг.
Я еще помню те времена, когда рейд бухты пестрел вымпелами, и вдоль Госпитальной стенки, подпирая небо мачтами и стволами главного калибра, возвышались старые красавцы крейсера «Ушаков», «Жданов», «Дзержинский», «Кутузов». А между ними выделяясь, совсем не авианосными обводами парил вертолетоносец «Москва», а где-то у 12-го причала стоял еще совсем молодой и необъезженный ракетный крейсер «Слава»... И какое чувство внутренней гордости и гордости, охватывало нас, когда на параде, чеканя шаг и подметая клешами мостовую, мы проходили колоннами вниз по улице Ленина, через площадь Нахимова, туда к Большой Морской под аплодисменты жителей... Мы ненавидели строевую подготовку, но в тот миг, нам хотелось еще и еще маршировать мимо людей, получая взамен, восхищенные взгляды, тепло и любовь народа. И не в одном городе страны, я не видел больше никогда, то, что до сих пор каждый День Победы, празднуется всеми без исключения жителями, как самый дорогой семейный праздник. И нет другого такого, где бы так не праздновался День Военно-Морского Флота, того самого Флота, который вместе с великими Суворовым и Ушаковым стали родителями Севастополя.
А как здорово и бесшабашно весело было пойти купаться на Хрусталку, и плескаться там, в самом центре города под носом у вездесущей патрульной службы, заплывая в самые критические моменты подальше, и с улыбкой высматривая оттуда, как прогуливаются среди отдыхающих патрули, в поисках нарушителей с короткой стрижкой. И потом еще выпить по паре кружечек холодного пивка, у пузатой желтой бочки, из симпатичных, неизвестно куда пропавших ныне пивных кружек-бочонков, в готовности при малейшей угрозе бежать, зажав бескозырку в руке...
Мы просто жили, учились, сдавали лабораторные и курсовые, бегали к бабе Дине за дешевым вином и ходили в караулы, готовили «бомбы» на экзамены и переписывали первоисточники до утра, простаивали сутками с рейсфедерами в руках над «дралоскопами» и носились по утрам на физзарядке, проклиная неуёмного замначфака. Мы висели на турниках, проклиная подъем-перевороты, подметали внешние объекты и старательно выписывали на подкладке брюк и фланок разведенной хлоркой свои фамилии и номера военных билетов. Мы натирали мастикой коридоры казармы, думая о завтрашнем походе в город и вечером выстраивались в очередь за утюгом в бытовке. Мы ходили в увольнения, надраивая форму, как в последний раз, протискиваясь в «горлышко» на Графской под неусыпным взором вездесущих патрулей, рассыпаясь потом по всем районам, чтобы вечером снова встретится на катере идущем домой, в Голландию. Мы влюблялись, изучая и узнавая Севастополь, по месту жительства своих подруг, гуляя с ними то среди белоснежных новостроек на Остряках, или на Летчиках, хлопая калитками уютных старых дворов на Корабельной стороне, а то забредая на Горпищенко или даже ненароком в Инкерман или Балаклаву. А Дом офицеров...эта кузница курсантских семей, зарождавшихся под грохочущих итальянцев, которых заводил неутомимый Женя Рапопорт, приплясывая на сцене в страшно дефицитных и модных белоснежных красовках и бананистых джинсах. Туда пускали только мичманов, офицеров и курсантов начиная с третьего курса, и естественно девушек, одна из которых и стала потом моей женой. Ах, как прелестны были, эти севастопольские девчонки, преподавшие нам первые уроки любви и верности, простаивая часами под забором училища, когда нас не отпускали в увольнения. Они были дочерьми своего города, эти севастопольские красавицы, с пеленок впитавшие любовь и трепетное отношение к человеку в военно-морской форме, подчас даже лучше нас, сопливых первокурсников, разбиравшиеся в ее устройстве. И потом, пять лет спустя, многие из них, держа под руки своих мужей-лейтенантов, разъезжались по дальним окраинам той страны, неся на берега далеких морей и океанов частичку крымской родины в своих сердцах.
Он был совсем иным, чем другие, этот город, да и кому еще выпало быть разрушенным до основания и вновь возродиться дважды за последние сто лет, становясь с каждым разом все красивее и прекрасней, одновременно с этим сохраняя на старых улочках Малашки и Северной стороны очарование прошлых лет не убитое никакими новостройками. Мы возвращаемся к нему, кто, когда может, стараясь и в этой, уже нынешней жизни не забывать город, взрастивший нас, и уверен, почти каждый в душе считает, что Севастополь, это то место где он хотел бы провести свою старость и покинуть этот мир под шум черноморской волны. И мы снова и снова едем к нему, бросая, хоть ненадолго нынешние заботы, повседневные дела и суету больших городов. И вновь как прежде начинаем бродить по его улицам...
И через какое-то время начинаешь понимать, что он тоже стареет и становится другим, уже немного чужим, уже не тем, и над улицам его уже не колышется море бескозырок, и даже вода бухты стала намного чище, чем раньше, оттого, что стало меньше военных кораблей. И над ним уже развеваются совсем другие знамена, не те под которыми он сражался и побеждал. Он уходит в прошлое, этот город-титан, город-боец, город былинный герой, как ушли в прошлое многие другие, уже забытые ныне герои. Он не умер, и его не занесли пески времени. Он просто стал другим. Наверное, тоже красивым, шумным, но уже курортным, а не флотским городом, но именно совсем другим, не тем, который вырастил и воспитал меня и моих друзей. И на улицах этого нового города, уже, к сожалению видна грязь и мусор, немыслимые в былые времена, и на Графской могут мирно посапывать пьяные, прямо на исторических ступенях, и это не вызывает ни у кого, никаких эмоций, разве только едва слышный ропот ветеранов...
И все равно он остается Севастополем, пусть не столицей русского флота, а флотской святыней, тем местом, куда просто хочется приехать, чтобы снова ощутить себя дома, где бы ты не жил ныне. Снова прогуляться по Историческому бульвару и Большой Морской, по привычке заглянуть в «Источник» напротив кинотеатра «Победа», где на втором этаже в былые года буфетчица заговорщицки подмигнув, незаметно наливала стакан пахучей крымской мадеры. Пройтись в Артбухту, чтобы вспомнить, как лихо выплясывали когда-то на первом курсе на «Ивушке», горделиво поводя своими тоненькими курсовками на рукаве. Сесть на катер, и оказавшись на Северной стороне, пройти знакомыми тропами на Учкуевку и скинув одежду окунуться в море, еще хранящее память о многих поколениях курсантов протоптавших сюда дорогу своими самовольными утренними пробежками. А как же вкусно, сочно и красиво звучат понятные и родные каждому названия Херсонес, Абрикосовка, Любимовка, Фиолент, Апполоновка...
И как же иногда хочется, сидя теплым летним вечером на даче, уже не с первой рюмкой, неожиданно вновь услышать ночной перепев крымских цикад, вдохнуть, как в былые годы терпкий аромат лаванды, густо замешанный на соленом ветре с залива, и ощутить, что ты вновь молод, и у тебя нет отдышки, и не ломит суставы перед дождем, и вообще ты счастлив, тем, что еще вся жизнь впереди. И хочется завыть, размазывая дурные мужские слезы по лицу, на эту спокойную подмосковную луну, завыть от тоски, разрывая криком связки и горло, прекрасно понимая, что все это в прошлом, и твоя юность, и твое здоровье, и даже тот самый красивый в мире флотский город, которого больше никогда не будет, а останется только душевной грусти памятник у моря....