Как рыбак рыбаку...

Север, как известно место от мировых центров цивилизации оторванное, очагами культуры и искусства сильно обойденное, да и чего греха таить, лишенное самых обыденных мест досуга. О Мурманске говорить не буду, место для Заполярья практически столичное, там даже театр полуразрушенный наблюдался, а вот остальные места, в особенности закрытые гарнизоны подводников, как правило, имели всего два очага культуры и отдыха. ДОФ и военторговский ресторан, у нас, к примеру, называемый «Мутным глазом». Что такое ДОФ любой военнослужащий знает, а название ресторана говорит само за себя. В советское время было немножко не так, точнее совсем не так. И каток зимами на озере посередь поселка заливали, и спектаклей из разных столичных театров лично я в то время больше, чем за всю следующую жизнь в ДОФе насмотрелся, но вот как умерла «руководящая и направляющая», так все разом и закончилось. Ну, сначала по инерции приезжали еще, пока политуправление флота это могло мало-мальски спонсировать, но постепенно вооруженные силы обнищали окончательно, и оказалось, что культурная благотворительность, в среде народных и заслуженных отсутствует как факт напрочь. По большому счету понятно все, времена рыночные настали, на жизнь зарабатывать всем надо, но как-то неприятно, когда любимый всеми, заповедный «машинист» Андрей Макаревич, узнав, что на его концерт в гаджиевском ДОФе продали всего штук пятьдесят билетов, концерт отменил, заявив, что бесплатно работать не будет. Он может и не знал, что нам третий месяц получку недодавали, да и не видел толпы гуляющих вокруг ДОФа в надежде, что их просто пустят, но все же какой-то нехороший осадок остался. Потом перестали и каток заливать, и детские площадки подкрашивать, а уж про новые фильмы в ДОФе к этому времени уж и говорить не приходится. И осталось народу тогда только общеизвестные формы досуга: выпить дома, выпить в гостях, просто выпить где-нибудь, осенью пособирать грибы и ягоды, ну и охота с рыбалкой. Ну, про выпивку все ясно и так, про охоту говорить тоже не будем, дело специфическое и затратное, хотя и о нем есть что вспомнить, грибы требуют отдельного повествования, а вот про рыбалку, точнее про всего одну рыбалку, вспоминаю всегда с улыбкой.
Сам я к рыбалке отношусь просто. Никак. Точнее очень люблю съездить с друзьями на рыбалку, но только в качестве приглашенного гостя, а никак не рыбака. Люблю лагерь обустроить, обожаю настоящим рыбакам шашлычок приготовить, так чтобы они только из лодки вылезли, а тут и я с дымящимися шампурами, ушицу смастерить из улова, но чтобы самому заковаться в резиновые сапоги, со всеми этими непромокаемыми накидками, штанами, дождевиками и прочими важными атрибутами, упаси господи. Максимум, для очистки совести простую удочку, чтобы ее с берега закинуть и пару раз в час проверить, не клюнул ли там кто сдуру, или стоя дежурным по ГЭУ, в летний полярный день, понежиться на пирсе, подергивая элементарной закидухой без всякой ожидания улова, а просто так, для созерцательности бытия. Ну, не вижу я в рыбалке той изюминки, которая других к себе привязывает раз и навсегда. Не дано. Но вот один раз довелось мне порыбачить так, что до сих пор считаю этот занятный эпизод одним из самых экстремальных случаев из собственной жизни...
Был у нас в дивизии один флагманский механик, зам НЭМСа, капитан 2 ранга Ташков Виктор Леонидович. Отличный мужчина, немалого ума, и механик от бога. С лейтенантов побродил по морям немало, десятка два автономок сделал, от ста грамм никогда не отказывался, но и лишнего на грудь не принимал, начальство уважал, но ни когда перед ним не стелился, подчиненных зря не трогал, но по делу спрашивал строго, умел посмеяться, но и порычать умел, короче говоря, именно тот человек, которого всегда хотелось бы видеть своим начальником. И было у Леонидовича только одна слабость. Рыбалка. Он о ней знал всё. И не только знал, но и умел. Где ловить, когда ловить, чем ловить, откуда погонят, а где разрешат, попросту был огромным практикующим экспертом по этой части. И если где-нибудь пари нем заводился разговор, в котором мелькал хоть намек на рыбалку, то можно было быть уверенным, что разговор при помощи Леонидовича будет переведен полностью на эту тему, и уже с нее не соскочит до конца.
За пару лет до этого случая, я провожая семью ранней весной на юг, умудрился довольно сильно простудиться, что для меня было нехарактерно, и почти неделю законно провалялся дома, с жесточайшей ангиной. Простудными заболеваниями я не болел с младших классов, благодаря, наверное, закаляющему гремиханскому детству, поэтому неожиданную простуду с высокой температурой переносил очень тяжко, с постоянным ознобом, и головокружением. Вот именно тогда, я, пытаясь ускорить выздоровление, вспомнил один старорусский рецепт. Простой и действенный. Вспомнил из книг, как в стародавние времена, лечились стопкой крепчайшей перцовочки, а потом часа два на коне по степи, чтобы вся дурь болезненная с обильным потом вышла. Коня и степи у меня под рукой естественно не было, и я решил их заменить простыми гантелями, а перцовку я решил сотворить сам. Где-то на антресолях откопал завалявшуюся пустую двухлитровую бутыль в оплетке, кажется из под болгарского сухого вина «Гымза», и приступил. Сначала натолкал в бутыль всех острых специй, что дома нашлись, благо готовить я люблю, и таковых дома всегда немало. В бутыль переместился перец горошком, несколько щепоток молотого перца, красный и душистый перец, кайенский перец, штучек шесть свежих красных остреньких перчиков, и под конец, немного подумав, я еще добавил пару ложек сухой горчицы, да и еще чего-то, уже всего и не помню. Все это я залил спиртом, доведенным из 96 градусного состояния, примерно до 75 градусного. Взболтал. Опустил бутыль в горячую воду, для ускорения процесса, и прождав пару часов, приступил к лечению. Скажем честно, отсутствие коня, я решил еще немного компенсировать количеством стопок, поэтому махнул не одну, а три, получил огнедышащий факел на всей внутренней трассе движения жидкости ото рта до самого нижнего клапана, и схватился за гантели, принципиально не запив этот кошмар водой. Хватило меня минут на пять, после чего я и правда покрытый потом, как после бани, рухнул на кровать и заполз под одеяло. Правда сразила меня не усталость, а самое банальное опьянение. Видимо ослабленному болезнью организму хватило и этих трех стопок, а вкупе с физкультурой, эффект оказался убийственным. Но надо отметить, что утром я проснулся в гораздо лучшем состоянии, чем вчера, и даже практически без температуры. Отдав должное действенности старорусских рецептов, я тем не менее, убрал эту бутыль подальше на антресоль и благополучно о ней забыл.
Через два года, так же весной, так же отправив семью на юг, я зачем то полез на антресоль, и обнаружил этот забытый мной алкогольный эксклюзив. Мы как раз собирались в очередные моря. Сценарий был понятен и привычен. После ввода ГЭУ мы обязательно простоим в базе пару дней, что само-собой повлечет массовый исход «люксов» на берег, а нам не останется ничего другого, как втихомолку опрокидывать рюмки, по причине полной невозможности схода при работающей установке. Вот я и решил, что такой напиток, обязательно поможет «скрасить» эти часы ожидания, и прихватил бутыль с собой на борт, не удосужившись попробовать, во что превратился этот напиток за два года.
Ввод ГЭУ проходил по штатной схеме. Мы знали, что сегодня никуда не уходим, а все «люксы», постоянно теребили пульт глупыми вопросами в ожидании когда наконец, эти механические силы заведут свою установку, и они, дождавшись «Боевой готовности N 2», как тараканы разбегутся по домам. Но мы не сильно спешили. Лично командир не торопил, да и на борт контролировать ввод ГЭУ прибыл капитан 2 ранга Ташков, который суетливость не любил, и убедившись, что все идет по плану и правильно, расположился на пульте, многозначительно поглядывая на комдива раз. Комдив, «майор» Телков, назначенный на должность совсем недавно, все прекрасно понимал, но будучи довольно долго оторванным от действующего флота заводским ремонтом, откровенно трусил предложить заместителю НЭМСа прогуляться к себе в каюту, где и предложить тому грамм сто пятьдесят, просто ради уважения. Телков все время отводил взгляд от требовательных глаз Леонидовича, и все время пытался тому поведать о проблемах с испарителем 9-го отсека.
На удивление, именно из-за этих самых проблем, в этот день, вопреки правилам, первым в действие вводили левый борт. Я, усадив на свое место лейтенанта Порехина, и он не спеша, согласно правил, в обучающем режиме, под моим чутким руководством, за несколько часов ввел установку в действие. Потом оставив лейтенанта заполнять журналы, я с чувством выполненного долга отправился в 5-бис отсек поужинать. На ужине в кают-компании были только «механические» офицеры, старпом и еще несколько еще не успевших сбежать на берег «люксов». Тут-то за столом, я и предложил нашему киповцу старлею Васе Горошку, командиру 2-го отсека капитан-лейтенанту Шурке Нахимову, и дежурному связисту старшему лейтенанту Сереге Горлохватову опробовать своего напитка после ужина. Товарищи офицеры единогласно согласились, и даже не сменив кремовые рубашки на РБ, практически строем отправились ко мне в каюту. Там я разлил грамм свою жидкость по стаканам, и мы не тратя время на глупые разговоры, чокнулись. Тут я и понял, что сильно ошибся, не попробовав перед этим свой лечебный эликсир, хотя бы на язык. Эффект был шокирующим. Два года выдержки, превратили мою перцовку в некое подобие огненной лавы, обжигающей и уничтожающей все на своем пути. Я покрылся потом как тюлень, и не смог вдохнуть воздух секунд тридцать как рыба ловя воздух ртом, и роняя слезы на стол. На всех других участвующих в распитии, напиток оказал примерно одинаковое действие. Горлохватов, схватил газету, и усиленно махал ей, стараясь загнать побольше воздуха в ротовую полость. Горошек, попросту схватил, еще не успевший остыть до конца чайник, и в несколько глотков, допил еще довольно горячую воду, а самый закаленный и невосприимчивый Шурка Нахимов, только сильно побагровел, а его лысая голова обильно покрылась каплями пота размером с виноградину. Он же первым нарушил молчание.
- Да...мать вашу... Борисыч, это что за братоубийственный напиток?
Я, прокашлявшись, изложил историю его появления.
- Крепкая штука...- с уважением сказал Нахимов.
-Пойду, переоденусь, а то вся рубашка мокрая...и перекурить надо.
Старлеи, до сих пор хранящие болезненное молчание, кивнули в ответ, и разошлись переодеваться.
В курилке, они уже обрели речь, и очень разгорячено высказали свое мнение по поводу выпитого, причем, как мне лично показалось, Горошку, эта доза уже прилично двинула по мозгам. Один только Нахимов, восхищался моим «напалмом», а под конец, даже предложил пойти и шарахнуть еще по одной. Старлеи энергично отказались, я тоже, и тут Нахимову пришла в голову грандиозная идея.
- Борисыч, там на пульте Телок, Леонидычу стесняется налить. Точнее боится. Может ты Леонидыча позовешь к себе в каюту, он мужик нормальный, а то обидится еще...
Мне эта идея пришлась по душе. Леонидыча я очень уважал, и по моря с ним немало пошатался, да и выпивал с ним, так что, покинув курилку, я прямо из отсека связался с пультом ГЭУ, и пригласил Виктора Леонидовича к себе в каюту.
Ташков пришел быстро, и мы закрылись в каюте втроем. Я, он и Шурка Нахимов. Тут и выяснилась причина нестандартного поведения зам НЭМС. Оказывается он с завтрашнего дня в отпуске, сюда пришел лишь по личной просьба самого НЭМСа, а поэтому свое правило, выпивать только после ввода, на сегодня он отменил. Его можно было понять. Последний раз в отпуске он был почти полтора года назад, устал чертовски, и просто хотел отдохнуть. А так, как жену отпускали в отпуск только через месяц, то флагманский просто предвкушал, как он все это время отдастся любимой рыбалке, не спеша и не боясь внезапных вызовов на службу, а потому и расслабился.
Первую стопку флагманский опрокинул вместе в Нахимовым, не замечая ироничных взглядов того. Я от алкоголя отказался, сославшись на то, что скоро на вахту, заслужив тем уважающий взгляд Леонидовича, и насмешливую улыбку Нахимова. Они выпили. Несколько секунд флагманский задумчиво смотрел в потолок, а потом поцокав языком, изрек:
-Забористый напиточек. Откель родом, сия живая вода?
Я объяснил.
- Лечебная значит? Бальзам... Ну, Нахимов, еще по одной?
Шурка, не ожидавший от флагманского такой прыти и невосприимчивости к моему зелью, автоматически согласился, и они выпили еще по одной. После чего Нахимов, продышавшись, тоже отказался пить, вспомнив внезапно, что мы все-таки на борту с работающей установкой.
А потом, подождав еще пару минут, все же спросил Ташкова.
- Виктор Леонидович, а как вам напиток Борисыча?
Ташков поднял бутыль на уровень глаз, и обозрев желтоватую жидкость, которой оставалось еще не менее литра, мечтательно ответил.
- Хороша табуретовка...Ты Борисыч мне рецептик напиши...обязательно поставлю...
А потом, внезапно сделавшись серьезным, как на строевом смотре добавил.
- Так, мальчики. Вам еще вахту бдить. А я Борисыч, с твоего разрешения, еще у тебя посижу. Глядишь, и добью всю твою настоечку до конца. Мне сегодня спешить некуда.
Тут бы мне кивнуть и уйти, но я неосторожно выразил сомнение в том, что этот напиток можно выпить в таком количестве и не умереть.
- Борисыч, не надо сомневаться в стойкости и здоровье заслуженных офицеров. Давай-ка так: если я это зелье допиваю, то ты после море со мной на рыбалку пойдешь. На селедку. Идет? А не смогу...гм...гарантирую год, никуда не прикомандировывать, и никого на выходах в море тобой не заменять. Ну как, офицер Белов, спорим?
Я опять сдуру согласился, и потный от торжества момента Нахимов перебил нам руки.
Флагманский слов на ветер не бросал, и начал спокойно и деловито, не забывая, расписывать прелести северной рыбалки, употреблять дозы моей перцовочки одну за другой. Сначала я считал себя безусловно победителем, но постепенно, глядя на то, как Леонидович поглощал напиток, уверенность постепенно спадала. Когда в бутылке осталось чуть более четверти, меня срочно вызвали на пульт, и я бросив флагманского в каюте, умчался к любимому креслу, оставив того, добивать остатки «огненной воды». Минут через тридцать Ташков появился на пульте, красный как свежесваренный рак, но на удивление трезвый, и подмигнув мне, констатировал:
- Рыбалка за тобой, Борисыч...я ее приговорил....
Потом флагманский расписался в журналах и созвонившись с механиком, отправился к тому в каюту, «на посошок». Больше я его в этот день не видел, а сменившись с вахты, обнаружил в каюте абсолютно пустую бутыль из под «Гымзы»...
За десятидневный выход в море, проигранный спор подзабылся, и вернувшись в базу, я уже совсем и не парился по поводу какой-то рыбалки, благо корабль надолго вставал к пирсу, а командир неожиданно для всех официально назначил меня врио помощника корабля, вместо убывшего на офицерские классы, капитана 3 ранга Широкого. Я сразу погрузился в расписания корабельных вахт, береговых нарядов, бесконечные списки личного состава, снятия и постановку на довольствие, и прочую хозяйственную деятельность экипажа, но не тут то было...
В ближайшую пятницу утром, после построения, командир отозвал меня в сторону, и заговорщицки наклонив голову, негромко сказал:
- Белов, на завтрашний ПХД назначь старшего вместо себя. Меня и старпома тоже не будет. Хотя нет...я лучше заму скажу прийти.
Вполне логично, я пришел к выводу, что и меня завтра не будет. Только вот где я буду, я еще не знал.
- Ясно, товарищ командир. А куда я...
- Ташков звонил. Просил тебя никуда не запрягать на завтра, да и вечером сегодня не задерживать. Не знал, Белов, что ты любитель рыбалки...
Вот тут-то я и скис. Хотя оставалась надежда, что Ташков меня сегодня найти не сумеет, и я спокойно отдохну эти выходные дома. Но и тут я ошибался. Буквально через час, на корабль, стоявший на 14 пирсе бодро прибыл флагманский, одетый в штатское, но от этого не выглядевший менее командно.
- Привет, Борисыч! Ну...сегодня идем рыбачить!
По его очень бодрому виду, я сразу понял, что откосить не получится.
- Здравия желаю, Виктор Леонидович...Место и форма одежды?
Ташков захохотал.
- Да ладно, Борисыч...я же знаю, что ты не рыбак. Амуницию я тебе принесу. Оденься потеплее, возьми перекусить что-нибудь. Лучше хлеба и консервов. Остальное я сам принесу. Значит так. Идем в ночь. Встречаемся у 15 пирса часиков в 10 вечера. Я пошел.
Ровно в 22.00. я стоял у 15 пирса, единственного пирса, к которому можно было пройти спокойно, и без пропуска. Оделся я потеплее, несмотря на уже довольно солнечные и относительно теплые для Севера майские дни, даже напялил высокие резиновые сапоги, взятые напрокат у соседа Гены. Смирившись с неминуемым, я даже как-то развеселился, представляя себя стоящим на берегу в этих резиновых чудовищах, с огромной удочкой в руках и дымящейся сигаретой в зубах. Но реальность оказалась покруче. Минут через десять подъехал Ташков на своей «шестерке» и начал сноровисто выкидывать из салона автомобиля, всевозможные мешки и снасти. Я с тихим ужасом наблюдал этот процесс, пока флагманский не закончив выгрузку имущества, дал команду навьючиваться и идти на пирс. Оказалось, что и тут флагманский подсуетился. На пирсе стоял один из рейдовый буксиров, где его как оказалось ждали. И как только мы поднялись на борт, буксир ходко отвалил от пирса и понесся куда-то между островков вглубь губы.
- На Борисыч, облачайся. -Ташков протянул мне один из мешков.
- Размер вроде твой.
Я извлек из мешка одежду. Это был самый обыкновенный корабельный костюм химзащиты, который, правда отличался от сухопутного ОЗК как танк от велосипеда. И резина поэластичнее, и покрепче, и лишних отверстий нет, и одевается, как нормальный комбинезон с подтяжками. Правда вот стоил он дорого, начхимы хранили такие костюмы, как золотой запас Родины и достать его было довольно сложно. Судя по тому, что сам флагманский переоделся в такой же, проблем с этим добром у него не было.
- Ну, Пашок...план такой. Сейчас нас ребята на у той стороны залива высадят. Сейчас накачаем лодку, и как они отойдут обратно, выгребаем вот сюда... -Ташков показал рукой, как раз на то место, надо которым сейчас проходил буксир.
- Часиков до пяти работаем. Потом обратно, и ждем на берегу. Под утро нас заберут обратно.
Мне почему-то во все это сразу не очень поверилось, но делать было нечего, и я обреченно, словно проститутка перед неизбежным соитием попытался улыбнуться, и даже вполне энергично кивнул головой.
- Виктор Леонидович...я...
- Мы здесь Пашок, не на строевом смотре...на рыбалке все равны...либо Витя, либо Леонидович, но лучше Витя...мы же механические офицеры, в конце-концов?
С этим утверждением, я вынужден был согласиться, и уже более уверенно кивнул головой.
- Викт...Леонидович, а почему тебя так зациклило позвать меня на рыбалку? Мы с тобой вроде и...да не было ничего с этим связанного...
Ташков ухмыльнулся.
- А просто так...верь - не верь...
Я поверил. Да и что оставалось делать? После облачения в рыбацкие «скафандры», флагманский вытащил из огромной сумки лодку, по внешнему виду, тоже попавшую к Ташкову из военных закромов Родины, и начал ее накачивать ножным насосом. Лодка постепенно принимала нужную форму, и с каждой секундой в моей голове росло и крепло чувство панического страха. Оказалось, что когда смотришь с берега, на рыбака сидящего в этом резиновом плавсредстве, ощущение его надежности и защищенности, гораздо выше, чем при личной подготовке к посадке в нее. Я конечно не запаниковал, но не постеснялся на всякий случай поинтересоваться в Ташкова некоторыми нюансами.
- Леонидыч...а тут вообще ловить разрешается? Нас тут никакая рыбоохрана за жабры не возьмет?
Флагманский равномерно двигающий ногой, ответил сразу, и как-то спокойно:
- Может, конечно. И документы, и разрешение потребуют, даже заарестовать могут...Но Пашок...мы же будем ловить там, куда ни одна рыбоохрана без специального разрешения, даже за деньги не полезет... Мы же подводные войска республики!!! Не бзди!!! Идем секретным фарватером!
Буксир сбавил ход, и замедляясь начал медленно дрейфовать к одному из мелких островков.
- Леонидович! Готов?- спросили с мостика буксира.
- Готов!
-Давай, спускайтесь на воду. Утром, часиков в пять-шесть подберем здесь же.
Ташков кивнул, и когда буксир остановился, мы спустили на воду лодку и спустились сами.
Я никогда не был любителем экстрима, но наконец устроившись в лодке, понял, что за ощущения испытывают люди первый раз прыгающие с парашютом, или занимающиеся скалолазанием. Лодка, на борту буксира, ни смотря ни на что, казавшаяся довольно большой, неожиданно оказалась маленькой и очень низкой, после того, как в нее опустили свои задницы два флотских офицера. И теперь сидя на продавливающимся под нашим весом дне лодки, и ощущая собственным задом, десятки метров глубины под ним, я испытал очень сильные чувства, по большей части панические. А если учесть и то, что осевшая под нашей тяжестью лодка оказалась в воде в таком положении, когда над уровнем воды возвышались только наши плечи, а сами мы были, словно подвсплывшая субмарина в позиционном положении, то я как-то еще более напрягся. Подождав, пока мы отгребли на безопасное расстояние, буксир развернулся и умчался прочь, а мы остались болтаться метрах в 70 от островка. Ташков, сноровисто достав из-за спины якорь, метнул его за борт, и сразу же порывшись в одном из мешков, вытащил оттуда неизвестный мне прибор, оказавшийся рыбацким эхолотом. Пока он напряженно выискивал косяки рыбы в глубинах, я курил, ощущая как под моим задним местом, лениво колышутся воды губы Ягельной, и убеждал себя, что все в порядке. Потом обнаружив косяк какой-то живности, флагманский поднял якорь, и мы еще минут двадцать хаотично перемещались вокруг островков при помощи весел. Наконец этот дрейф закончился, и мы снова опустили якорь.
- Стоп машина!- весело скомандовал Ташков.
- Под нами не треска. Под нами сельдь молоденькая. Мировой закусон после засолки. Ходит кругом. Ловить просто и ненапряжно. Делай как я!
Леонидович снова порылся в своем безразмерном бауле и извлек оттуда две самых обыкновенных закидухи, с рядом крючков по всей длине и грузилом на конце.
- Пашок. Просто кидаешь, ничего не наживляем, поводил немного, и резко дергаешь вверх. Сразу вытаскивай. Результат гарантирую. Поехали...
Сначала у меня ничего не получилось. Рыбак я никакой, и поэтому первым естественно поймал самого себя за воротник. Но потом, присмотревшись к действиям Ташкова, с самого первого раза вытащившего пяток сверкающих селедочек, я въехал в процесс и дело пошло. Судя по всему косячок под нами гулял немаленький, потому - что даже у меня, через десять минут, молоденькие трепыхающиеся рыбки начали висеть практически на каждом крючке. Дергая закидуху раз за разом, разгоряченный удачным началом, Ташков, между делом рассказал, что рыба- живность неглупая, но до жратвы охочая. И поэтому именно в этом месте по его просьбе, мужики с буксира, уже неделю сбрасывали в этом месте пищевые отходы, которые в свою очередь, он лично забирал каждый вечер со своего бывшего корабля после ужина. Натуральным образом прикормленная рыба, возвращалась еще несколько дней на одно и то же место, даже после того, как сбрасывать еду прекращали. И охочая до пищи сельдь ходила таким плотным строем, что ее надо было просто подсекать, что мы и делали сейчас с огромным энтузиазмом. Уже час мы сидели не просто в лодке, а по пояс в трепещущейся массе небольшой рыбешки, после чего флагманский дал команду на перекур. К этому времени, захваченный процессом, а главное достигнутым результатом, я проникся к рыбалке огромным уважением, абсолютно успокоился, и чувствовал себя, минимум старпомом на сейнере. Мы закурили. И тут мой организм, до того даже перегревавшийся от постоянного движения, вспомнил, что за бортом вода не выше 4-5 градусов, и напомнил об этом через мочевой пузырь... Мне неимоверно захотелось, как называется, по маленькому...
Как известно всему цивилизованному миру, справлять малую естественную нужду сидя, очень органично получается у женщин, для чего и унитаз не особо нужен. Задрала подол, спустила трусишки, и струйку на травку... Мужчина, сидя на унитазе тоже все сделает образцово, но для этого надо как минимум расстегнуть ширинку. Но самое естественное для мужчины, это гордо выпрямиться во весь рост, расставить ноги на ширину плеч и блаженно улыбаясь восходящему солнцу, оросить матушку Землю... Ничего подобного рядом не наблюдалось. Но желание с каждой минутой хотелось все нестерпимее. Я даже на какой-то миг пожалел, что с насмешкой относился к памперсам, которые, как известно пару литров держат, без проблем. Наверное все это было белыми нитками написано у меня на лице, и Ташков поинтересовался, что за внутренние противоречия меня грызут.
- Да ...отлить бы...
Ташков, для которого кажется в этом мире проблем не существовало вообще, хохотнул.
- Да все нормально Пашок... становись на колени и мочи! Главное не наклоняйся сильно...а то искупаешься...бл...по полной...еще конец отморозишь!
Сначала я встал на колени, что не получилось с первого раза, по причине мягкой податливости резинового днища лодки. Да и толстенный слой трепещущейся селедки, которая скользя под коленями, никак не давала возможность найти более или менее устойчивое положение, тоже не придавал уверенности. Когда я наконец нашел сомнительную, но все же точку опоры, оказалось, что для того, чтобы добраться до своего детородного органа мне надо было самое маленькое, так раздеться по пояс. В резиновом химическом облачении ширинка отсутствовала абсолютно, без всяких намеков на ее существование как детали одежды. В итоге, добравшись до самого важного для мужчины органа, я был мокрый как молодая и глупая нерпа от пота и затраченных усилий. Дальше стало еще веселее. Когда, наконец, мое мужское достоинство увидело свет, появилась новая проблема. Чтобы завершить процесс, стоя раскорячившись на коленях, мне бы не хватило напряжения всех сил организма, чтобы выдавить из себя струю, способную преодолеть барьер в виде борта лодки. Поэтому пришлось и правда упираясь коленями в борт, наклоняться и балансируя над водой, одной рукой удерживать спадающее спецоблачение, другой направляя струю так, чтобы ни капли не попало в лодку. Это слава богу мне удалось, но попытавшись по привычке стряхнуть последние капли, я не удержал равновесие, и просто напросто плюхнулся на дно лодки прямо в сверкающую чешуйками кучу выловленной селедки. Молодая рыбешка на мою беду была очень живуча и подвижна, и наверное очень любопытна, потому что пока я принимал положение, в каком мог привести себя в порядок, небольшая стайка, умудрилась проникнуть в мои незастегнутые одежды, и очень живенько рассредоточиться всюду, вплоть до трусов. Еще минут пятнадцать, под радостный и зажигательный смех флагманского, я выуживал улов отовсюду, выдирая юрких рыбешек, чуть ли не из собственной задницы, и когда наконец вернул себя в первоначальное состояние, был обессилен и выжат по полной программе, и больше уже ничего не хотел.
Насмеявшись надо мной вдоволь, Ташков неожиданно стал серьезным, и снова взял в руки эхолот. Оказалось, пока мы «веселились», косяк переместился, как по глубине, так и по горизонтали, а потому срочно был выбран якорь, и мы, как потом оказалось, на наше счастье переместились в другое место, которое оказалось метров на двадцать ближе к островку. Там флагманский, снова проделав манипуляции с эхолотом, размотал леску на наших закидухах, пояснив, что рыба теперь у дна. Мне после всего, собственно была уже по барабану рыбалка, но тем не менее, я послушно закинул вместе с Ташковым закидуху, и начал подергивать ее, в душе ожидая конца мероприятия, и даже пытаясь поглядывать на часы. На новом месте клёв сначала как-то не пошел, но постепенно дело пошло, и к нашим старым рыбешкам начали добавляться свеженькие. Наконец ненасытный на ловлю Ташков, оглядев лодку, почти под завязку заполненную рыбой, констатировал, что рыбалка удалась, и предложил мне перекурить, пока он как бы на посошок, забросит донку, может чего и хватанет, а уж после можно будет швартоваться к островку ждать буксир. Я, ликуя в душе, торопливо опустил закидуху, и через пару минут вытащил свою последнюю в этот день селедку. Флагманский же, выудив из вещмешка донку, наживил ее крючки лежащей вокруг свеженькой селедкой, и кинул за борт. Мы закурили. Ташков явно был доволен результатами нашего похода, и просто сыпал шутками и прибаутками, по поводу моих злоключений. Потом Леонидович, выбросил окурок, и
соблюдая какой-то свой личный ритуал, очень долго водил рукой с леской вдоль борта, а затем резко дернул вверх. Но леска в этот раз не пошла так же легко вверх, как всегда.
- Бл...Пашок... что-то крупное!!! Сачок готовь!
Я начал судорожно копаться руками по дну лодки, стараясь нащупать среди рыбы сачок, а Ташков, захлебываясь слюной от предвкушения крупной добычи медленно, с видимым усилием тянул леску наверх. Шла она, судя по прикушенной губе флагманского, совсем не легко. И вот когда я наконец нащупал древко сачка, флагманский приподнявшись на полусогнутых ногах в лодке вытянул леску до конца.
За «кошку», на все три крючка которой, Ташков насадил по небольшой селедине, зацепившись клешней висели два громадных камчатских краба. Это членистоногое, выпущенное в восьмидесятых года в Баренцово море ради эксперимента, до такой степени обжилось в местных водах, что под корень извело некоторые образцы местной морской живности, и расплодилось в совсем уж неприличных количествах. И вот сейчас, два выдающихся представителя этого семейства, вцепившись клешнями в крючки, старательно и неторопливо потрошил наживку.
- Ни хрена себе, гаврики нам попались!!! Борисыч, заноси сачок, такие экземпляры грех бросать!!! Быстрее, бл...!!!
Но я ничего не успел сделать. Ташков, стоящий в лодке практически в позе орла, наверное от азарта, а может и от того, что не хотел отпускать добычу, попытался одной рукой держа леску, другой схватить, хоть одного краба за свободную клешню. Взмахнув рукой, он потерял равновесие, и шлепнулся на дно лодки. Один из крабов, отцепившись, шлепнулся мне на колени, а другой, которого флагманский все же умудрился схватить за клешню, тоже отпустил рыбину, и резко задергав всеми своими конечностями шарахнул своими шипами тому по руке.
- Ай, бл....!
Ташков разжал руку, и краб упал на борт лодки, с размаха распоров дергающейся клешней ее борт. Из пропоротой лодки со зловещим свистом пошел воздух.
- Мать твою!!! Борисыч, греби к берегу!!! Тут под нами метров пятьдесят не меньше...ёб...!
Я схватился за весла. До островка было метров тридцать, которые мне показались не меньше полновесной морской мили. Ташков, пытаясь зажать порез одной руками, другой силился вытянуть якорь, что у него получалось плохо, и через минуту лодка встала, не смотря на то, что я греб как раскочегаренный колесный пароход. Лодка, удерживаемая якорем, крутилась на месте, и флагманский осознав, что якорь не стоит собственной жизни, быстро извлек откуда-то нож, и полоснул по капроновому шнуру. Лодка сразу рванула вперед, довольно быстро погружаясь в воду, невзирая на все старания флагманского. Как я узнал потом, нормальные рыбацкие лодки, состоят из нескольких секций, и когда пробивается одна, другие позволяют оставаться на плаву. Такая была и у Ташкова, но в этот раз он взял двухместную, которая была позаимствована из каких-то военно-морских загашников, была большой и однокамерной, и которой он еще никогда не пользовался. И вот теперь, это резиновое плавсредство стремительно погружалось под весом двух здоровых мужчин и кучи отловленной рыбы. Наверное, никогда в жизни я не греб так яростно и вдохновенно. Крабы, предоставленные самим себе, копошились под ногами, а тот который упал на меня, так вообще принял мое тело за трамплин, для возвращения в морские глубины, и упорно пытался вскарабкаться мне на грудь. Второго краба Ташков, стоящий уже в совсем непонятной позе, тем не менее, умудрялся отбрасывать ногой с борта, чтобы он не сбежал. В пяти метрах от берега, лодку уже затопило до такого состояний, что наш улов начал выскакивать за борт, а мы сами практически находились уже не в лодке, а просто балансировали на одном большом резиновым блине. Уж и не помню, как мы карабкались по скользким, покрытым водорослями камням, вытаскивая лодку, но в итоге, когда наконец смогли перевести дыхание, и немного успокоиться, оказалось, что почти весь улов был спасен, а диверсанты крабы, обессилев от воздуха, тоже валяются рядом, лениво шевеля конечностями. В пылу бешеной гребли, я и не заметил, что упрямое членистоногое, штурмовавшее мою грудь во время гонки, практически в хлам порезало грудь моего резинового комбинезона, и я полностью промок от груди и ниже. Ташков, проведя экспертную оценку состояния лодки, констатировал, что ее легче выбросить, чем заклеить, так как, борясь с пробоиной, он совсем не заметил, что его экземпляр тоже оказался вредителем, хоть куда. Оказалось что пробоин в борту не одна, а несколько, и наше спасение можно объяснить только чудом, и той крейсерской скоростью, которую я умудрился развить, спасая наши жизни. Смех - смехом, но вода в мае на Севере редко поднимается выше 4-5 градусов, и проплыть пятьдесят метров в такой воде, да еще и завернутым в кучу, одежды представлялось мне лично маловероятным.
Потом мы часа три сидели на этом каменном пятачке, где не было ничего, кроме бакланьего помета и выброшенного волнами мусора. Флагманский, не потерявший присутствие духа ни на минуту, просто ухахатывался , вспоминая нашу аварийную тревогу, да и я не смотря на то, что начал понемногу замерзать, тоже смеялся от души, представляя как это выглядело со стороны. Потом, Ташков загадочно заулыбался.
- Знаешь Борисович, а ведь я тебе сюрприз приготовил...чуть не забыл...
Я даже не удивился. Сюрпризов в этот день у меня было с избытком.
- И какой... Леонидыч?
Ташков заулыбался во весь рот.
- Сейчас узнаешь...давай вот сюда, тут камень поровнее...подкрепится надо, да и согреться не мешает....
Импровизированный стол накрыли на самом плоском камне найденном на островке. Тушенка, бутерброды, вареная картошечка в мундире, и две фляжки извлеченные Ташковым из рюкзака.
- С какой начнем, Борисыч?
Я ткнул не глядя.
- Попал!!!- снова заразительно засмеялся Ташков, и открутив крышку протянул флягу мне.
- Начинай...
Я выдохнул, и сделал большой, на сколько возможно глоток. Это была моя перцовка. Я узнал ее и по незабываемому вкусу, и по тому, как мгновенно обожгло мне горло, да и слишком заразительно хохотал Леонидович, глядя на мое побагровевшее лицо.
- Вот, вот...потеплело? Я как ее у тебя попробовал, сразу понял, что такой напиток на рыбалке само оно!!! Ты как ушел, я сразу ее и перелил...ха, ха, ха...я ж не самоубийца...давай, я тоже хлебну...
Я протянул ему флягу. Моя перцовка и правда показала отменные согревающие качества. Никакого холода уже не чувствовалось, а стало жарко и даже как-то уютно, и я потянулся к банке с тушенкой...
Когда за нами пришел буксир, мы заканчивали третью, уже мою фляжку, и наш смех разносился над утренними водами звонко и далеко. В ту ночь нам повезло с погодой, и утро тоже выдались тихое и безветренное. Процесс «согревания» зашел так далеко, что флагманский долго стоял перед своей машиной, решая, садится или не садится за руль. В итоге мы все же уехали в поселок на его машине, за рулем которой сидел его знакомый с буксира, а мы на заднем сиденье вовсю братались с флагманским, вытряхивая последние капли из опустевших фляг.
Дома, я целый час плескался в душе, отколупывая присохшие прозрачные селедочьи чешуйки из самых невообразимых мест, а потом, следуя рецептуре флагманского засолил свой улов, сварил своего краба, которого употребил с завалявшимся в холодильнике пивом и упал спать до вечера. Больше на рыбалку в море я не ходил ни разу. Каждый раз встречаясь, как по службе, так и просто мы с Ташковым со смехом вспоминали наш рыболовецкий вояж, но каждый раз я спокойно, но твердо отвергал приглашения на новую рыбалку, и максимум до чего опускался, так это до ловли с пирса во время воскресных вахт. И все-таки, как рыбак рыбаку скажу: селедочка и правда получилась - пальчики оближешь...

Сухо, тепло и уютно...

Как известно, должность первого и второго управленца на подводной лодке, как уважаема, тяжела и ответственна, так и вполне спокойна, нетороплива и даже выгодна. С одной стороны, ты не имеешь практически никакого заведования, кроме как вахтенного журнала, ручки, кресла и сейфа под запасы чая, сала и печенья. Твоя сдача корабля другому экипажу происходит по сценарию совершенно недоступному другим управленцам. А заключается он скорее в неторопливой и дружеской беседе со сменщиком, в процессе которой ты просто рассказываешь ему, что к чему, демонстрируешь вахтенный журнал с расчетом подъема решеток для следующего ввода ГЭУ в действие, передаешь пультовской чайник из рук в руки, и заканчиваешь все это кулуарным банкетом в каюте. А в это время, все остальные управленцы, являющиеся по совместительству еще и командирами отсеков заняты совсем другим. Они лихорадочно ищут замену утерянному или украденному водолазному белью, судорожно пересчитывают аварийный инструмент, и даже тащат из дома консервы для добавления в съеденный в голодный час аварийный запас пищи и припрятанные на «черный» день запасные баллоны для идашек. Меня на самом деле, всегда удивляло то, что наш могучий Военно-Морской Флот почему-то, никогда не имел достаточного запаса топоров и кувалд, и что еще удивительнее самых обыкновенных деревянных брусов и досок, из-за чего каждая передача отсека превращалась в какую-то ярмарку плотников и столяров. Но сейчас не об этом. А вот в море, первый и второй управленец, и надежда и опора, а заодно еще и пробка и попросту затычка. Как говорится, отстой вахту за себя и за того парня. На предмет того, как в море подводник должен стоять вахту, а как отдыхать, существует такое огромное количество приказов и директив, что даю голову на отсечение, что даже самые опытные ревнители букв военного законодательства из отделов устройства службы не знают их всех до конца. Но знаю точно, из некоторых первоисточников, что самые правильные и нормальные были изданы, а потом хоть и забыты, но что самое удивительное не отменены, в период зарождения нашего атомного флота. Нынешнему поколению подводников, о них лучше и не знать. И что всплытия на сеанс связи должны быть не по тревоге, а силами боевой смены, и что разводы вахты в море не предусмотрены, и что операторам, управляющим реактором перед вахтой ни в каких общекорабельных мероприятиях участвовать нельзя, а надо спать и только спать, после чего обязательно выпить перед заступлением стакан натурального кофе. И даже в базе никаких старших на борту не предусмотрено, а царь и бог корабля в это время дежурный по ПЛ и никто другой. В те былинные годы, никто из флотоводцев наверное, и не предполагал, что малую тревогу на подводном крейсере, в недалеком будущем будут делать тоже по тревоге. Слава богу, хоть по учебной... Вообщем, много разных чудес, всего и не упомнишь. Так вот в море, первый и второй управленец стоят вахты за всех. Свою отстоял, и беги галопом поесть и перекурить. Можешь ведь и не успеть. Учебная тревога еще понятно, а вот любая приборка, занятие по специальности, да мало- ли всякого случится, и сразу бегут управленцы на пульт подменять командиров отсеков. А те уже не спеша, с чувством собственного достоинства разбредаются по кораблю, успевая и перекурить, и даже посопеть в ватник в отсеке, пока личный состав порядок наводит. Так и приходится почти каждый день управленцам вместо восьми часов минимум 12 стоять. А если кроме ежедневных плановых «войн», тревог и приборок добавить еще и какое-нибудь всплытие на сеанс связи под перископ, то могут и все часов 16 получится. А уж если корабль вышел задачи сдавать, да еще и со штабом на борту, который просто по должностным обязанностям «крови» желать обязан, то бывало и по 20-22 часа...
Задачи в том году мы сдавали тяжело и со скрипом. То ли командир со штабом перегрызся по неведомым нам причинам, то ли нас решили на всякий случай взнуздать по самой полной программе, но все береговые задачи мы сдавали только с третьего захода, а уж когда приступили к сдаче морских задач, то тут начался сплошной кошмар. На десятидневный выход в море с нами пошли, судя по всему, все кого смог мобилизовать штаб дивизии, начиная от практически всех флагманских заканчивая самим комдивом. Даже наш НЭМС, позабыв на время возрастную мигрень и ревматизм, тоже загрузился в прочный корпус, и поделил с механиком каюту на двоих, что подразумевало под собой, что самому хозяину каюты спать не придется. Так оно и случилось. «Бой с тенью» начался сразу после выхода корабля из Кольского залива. Такой безумной круговерти сменяющих одна за другой тревог я еще не видал. «Каштан» просто раскалялся и негодовал от количества, да и качества отдаваемых в него команд. « Учебная тревога для прохода узкости... учебная тревога для погружения корабля... учебная тревога для приведения корабля в усиленное походное состояние...учебно-аварийная тревога для проведения малой приборки...учебная тревога для проведения зачетного развода вахтенной смены...». Тревоги шли и шли, слившись, по сути, в одну бесконечную и самое главное неотменяемую тревогу. Даже приемы пищи сопровождались опусами типа «...не снижая боевой готовности и не покидая боевых постов, экипажу ужинать! Первая и вторая смены остаются на боевых постах, третьей смене ужинать...». Флагманские метались по кораблю, словно борзые в погоне за ранеными зверями, проверяя все, что только возможно было проверить, и на каждом подведении итогов дня в центральном посту, вываливали на экипаж ушаты помоев, которые мы сразу же доблестно бросались устранять. Таким макаром, прошло пять суток, после я боялся закрыть на вахте глаза, ибо мог сразу провалиться в такой глубокий сон, что меня, наверное, не разбудило бы и торпедирование нашего корабля самым вероятным противником. Утром шестого дня, сверившись с журналом, мы с Башмаком подсчитали, что в среднем спали все эти дни не более трех часов в сутки, и что немного нам уже осталось, чтобы грохнуться лбами о пульт, и заснуть крепко и надолго, невзирая на все «войны». На удивление, после завтрака очередных катаклизмов не последовало, удивленный Башмак грохнулся спать в каюте, а я остался бдить вахту до обеда, надеясь, что и мне карта ляжет так, что я смогу сегодня хоть пару-тройку часов послюнявить подушку. Но, увы, мои надежды не оправдались. Прошедшая вполне спокойно смена с вахты, сменилась таким же обедом без гонок и «тревожных» трелей, а затем неожиданно под учебную тревогу объявили контрольное учение по осмотру корабля. И тут же по кораблю понесся «девятый вал», на самом гребне которого был сам отдохнувший командир дивизии. И уже через час, смотр был оперативно свернут, а в центральный пост начали спешно вызвать командиров боевых частей. А минут через двадцать вызвали и меня...
Судя по лицам начальников набившихся в центральный пост, осмотр корабля, подтвердил все самые худшие опасения командования. Корабль-клоповник, экипаж - разгильдяи, а квинтэссенцией всего этого разврата неожиданно оказался капитан 3 ранга Белов. Дело в том, что пробегая через реакторный отсек, наш адмирал, который кстати, был не чета большинству люксов, и ничего не боялся, неожиданно тормознул, и потребовал открыть ему аппаратные выгородки, чтобы их осмотреть. Вполне естественно, ему их сразу открыли, несмотря на умоляющие взгляды командира реакторного отсека, и в аппаратной левого борта, за чистоту которой ответственным являлся я, среди сверкающего титанового оборудования и прочих устрашающих ядерноопасных железок обнаружили пяток, аккуратно развешенных по поручням ватников. На этом осмотр корабля и был закончен, в центральном посту было устроено торжественное аутодафе, на которого закуску был вызван я, и как ответственный за содержание аппаратной левого борта, и тем более, как офицер хорошо знакомый командиру дивизии по нескольким совместным боевым службам.
- Белов! Ты когда в своей аппаратной последний раз бывал, а? Говори, говори...здесь все свои!
По большому счету в своей аппаратной я был ровно за день до выхода в море, и не просто так, а с белоснежной бязью в руках и с вспотевшей спиной. Механик, справедливо полагая, что штабные механики перед выходом в море не обойдут своим вниманием реакторы, заставил нас выдраить аппаратные по полной программе, что мы и сделали, с особой тщательностью и совсем уж неприличным прилежанием. После чего, прямо в процессе ввода установки в действие, аппаратные осмотрел сам НЭМС флотилии, и нашел всего пару мизерных дежурных замечаний. Но уверять в этом адмирала, жаждущего «крови» было бесполезно, и даже опасно, поэтому я виновато опустив голову, и стараясь придать голосу высшую степень виноватости пробормотал себе под нос:
- Виноват товарищ адмирал...закрутились с этими проверками...ну...упустил...
Адмирал торжествующе оглядел окружающих.
- Вот...бл...закрутились, да? У меня и штаба сложилось впечатление, что кораблем вообще не занимались, а тут мне говорят, мол, закрутились!? Что скажете командир?
Командир, стоявший рядом со своим креслом, на котором восседал адмирал, прокашлялся, и довольно уверенно, что он умел, ответил.
- Устраним товарищ адмирал! В самые кратчайшие сроки! Я думаю...
- Не надо думать товарищ командир! Надо работать! Думать за вас мне придется, судя по всему! Повторный смотр корабля назначаю на завтра! Белова, с вахты снять, и чтобы аппаратную лично выдраил! Сам проверю! Вопросы есть?
Адмирал встал с кресла. Командир хорошо поставленным голосом скомандовал:
- Товарищи офицеры!
Все вскочили, и адмирал что-то буркнув, вышел из центрального поста. Все сразу начали переговариваться, но командир наконец усевшись в свое кресло, в очередной раз потряс воздух.
- Ну что, военные...говорить долго не буду, комдив и так все сказал. Завтра повторный смотр. Личному составу запрещаю отбиваться. Свободные смены на наведение порядка. Механик, на левом борту двухсменка, Белова в аппаратную, и пока комдив не поставит ему лично зачет за ее содержание ему на вахту не заступать! Все свободны! Вахтенный офицер, через 10 минут учебную тревогу, для устранения замечаний по смотру корабля.
На нижней палубе, меня тормознул механик.
- Борисыч, как же вы обосрались с этими ватниками-то?
Я совершенно искренне ответил.
- Не знаю даже... ну, сейчас пойду в 7-ой отсек...узнаю.
Все выяснилось в три минуты. Капитан-лейтенант Бузичкин, командир 7-го отсека, которого на удивление обошла вся волна гнева обрушившегося на меня от злополучных ватников, объяснил все просто.
- Борисыч, мои орлы перед выходом в надстройке клапана проверяли по азоту, а там дождь лил. У них все ватники насквозь были. Я после того, как НЭМС аппаратные посмотрел, туда их и приказал повесить, чтобы побыстрее высохли. Ну откуда мне знать, что комдив туда попрется?
Я его понимал. В его словах резон был. По большому счету и по всем инструкциям, аппаратные выгородки вскрывались только с разрешения командира корабля, с записью в вахтенном журнале и опечатывались печатями. Но само-собой и ключи от аппаратных у командира отсека естественно были, и умением их открыть без участия центрального поста не повреждая печати, обладал каждый командир реакторного отсека. И то, что в аппаратной командир отсека шхерил что-то из имущества отсека, ни для кого тайной не было. Просто замордованный проверками не менее всех других, Бузичкин перед смотром забыл убрать ватники, и мы очень глупо попали.
Прозвенела тревога, и в реакторный отсек сразу принесся механик с командиром дивизиона. За ними прилетел старпом с флагманским механиком, после чего эта великолепная четверка устроила мне одному форменный развод на работы. Правда старпом, выросший до этой высокой должности из минёров в аппаратную не сунулся, а повертев головой, не переступая порога, согласился с выводом адмирала, что это бардак, и испарился в направлении носа. Флагманский Ташков, мужчина достойный, и не успевший обрасти штабными ракушками, облазил всю аппаратную, констатировал, что если бы не ватники, то все было бы отлично, весело обматерил весь штаб, представителем которого сам и являлся, и побрел курить в курилку. Правда предварительно, он посоветовал мне раньше срока не докладывать о готовности к смотру, что я и сам знал, и находиться постоянно в аппаратной, ибо адмирал такие вещи контролировать любил лично и по связи. Этого я не знал, и несколько расстроился, потому - что сидеть здесь все время в мои планы не входило. Механик что-то долго бурчал под нос, но особо не ругался, так как получить по заднице за аппаратную он просто не успел, по причине принятия всей тяжести вины лично мной, и лично на себя. Потом его вызвал в центральный пост командир, и механик с тем же тихим бормотаньем удалился из отсека, не забыв, правда, предварительно уже более громким и уверенным голосом доложить в центропост, что капитан 3 ранга Белов, уже весь в поту и мыле драит крышку реактора. Командир дивизиона, по причине недавнего нахождения в должности и еще пионерского возраста, в мой адрес вообще высказываться постеснялся, а просто ушел, пожелав мне удачи. Потом прямо с пульта, Башмак, судя по голосу, уже приготовившийся расплыться по пультовскому креслу бесформенной лепешкой, сонно и невнятно порекомендовал бросить все и идти в каюту, после чего отключился и больше на связь не выходил.. Последним из центрального поста рявкнул командир, больше для проверки моего наличия и очередной отработки командного голоса.
Когда вся эта организационная суета вокруг меня стихла, я еще раз прополз по всей аппаратной, и убедился, что убирать и правда совершенно нечего. Пыли, грязи, налетов от воды, и отпечатков резиновых тапочек нигде не наблюдалось. Аппаратная, на удивление, была девственно чиста, да и ватники уже давно вынесли и запрятали где-то в глубинах 5-бис отсека, так что, на сверкающей титановой палубе не было даже завалящей нитки. Окончательно убедившись, что делать мне тут абсолютно нечего, а сидеть придется довольно долго, я быстренько смотался в каюту и вернулся обратно со вторым томом Стругацких. Сначала я устроился на БП-65, изгнав провинившегося лично передо мной Бузичкина из кресла. Но вскоре сам был вежливо, но твердо выпровожен обратно в аппаратную «бубой» (старпомом по БУ) отправленным от греха подальше из центрального поста в отсеки проверять как в «тревожном» порядке устраняют замечания. «Буба» стал «маленьким» старпомом уже полтора года назад, но до сих пор не сдал в штабе Северного флота зачеты на самостоятельное управление кораблем. Вследствие этого прискорбного факта в море «буба» ходил «пассажиром», самостоятельно вахт не нес, и на каждом выходе вместе с командиром дивизии бывал им морально изнасилован по этому поводу до нервных колик. Командир из-за этого старался лишний раз убрать «бубу» с глаз долой из центрального поста, чтобы и самому не получить попутно за компанию. Сам «буба» в аппаратную соваться принципиально не хотел, но мой переход в нее проконтролировал лично, после чего отправившись проверять кормовые отсеки. Не успев решить, что делать дальше, я был сразу проверен из центрального поста командиром, который поинтересовался своим кавалергардским голосом, как идет чистка «конюшен», и едва дождавшись моего ответа, приказал аппаратную не покидать до его личной команды.
После этого я окончательно смирился с тем, что приговорен провести неизвестное количество часов именно здесь, и нигде более. Я естественно ничего не боялся. Это у большинства «люксов», не отягощенных даже минимальным знанием постулатов ядерной энергетики, одно только приглашение посетить 7-ой отсек вызывало массу противоречивых эмоций, легко читаемых на лице. Мы то хорошо знали, что получить дозу можно только в случае какой-то нештатной ситуации, или упаси боже ядерной аварии, а так, в режиме нормальной эксплуатации, уровень загрязнения даже меньше чем в пробке на Тверской в жаркий летний день.
Сначала я начал читать, но надолго меня не хватило. В аппаратной было довольно жарковато, и принимая во внимание, хроническое недосыпание последних дней, под воздействием тепла и монотонного шума механизмов, глаза у меня начали закрываться уже минут через десять. Еще полчаса я самоотверженно боролся со сном, а потом в голову пришла неожиданная и свежая идея. Быстренько метнувшись на БП-65, я дал команду одному из спецтрюмных принести мне из каюты парочку этих самых злосчастных ватников, после чего, договорился с Бузичкиным, что при появлении любого «лаперуза» из центрального поста, меня сразу предупреждать по «Каштану», желательно громким командным голосом. И сразу вернулся в аппаратную.
В аппаратной, я расстелил ватники прямо под «Каштаном», так, чтобы не вставая, можно было дотянуться до его гарнитуры, закрепил кремальеру люка так, чтобы он не был полностью закрыт, но и не открывался снаружи, и растянулся на ватниках. Я был уверен, что ближайшие пару часов меня никто не тронет. По опыту, расшугав всех, а меня просто неоднократно, командир будет до ужина поучать центральный пост, или вообще уснет в своем кресле. Адмирал уж точно посапывал в командирской каюте, а большой старпом, наоборот спал у себя, отдыхая перед заступлением на вахту в центральный пост. Все остальные проверяющие, измотанные непрерывными войнами, не меньше других, изобразив в начале бурную деятельность, тоже скорее всего, рассосались по каютам, ловя лишние минуты сна и покоя. Прикинув все риски, я принял решение, и растянувшись на ватниках в течение нескольких минут погрузился в объятья Морфея.
На ужин меня разбудил лично командир. Его стальной голос так загрохотал над головой, что вскакивая спросони, я чуть проломил себе голову об «Каштан».
- Белов!!!
Слава богу, у меня получилось ответить практически молниеносно.
- Я товарищ командир!
- Работаешь!?
- Так точно товарищ командир!
- Разрешаю покинуть место приборки и идти на ужин. После ужина сразу обратно.
И тут я набрался наглости.
- Товарищ командир, после ужина начинаю уборку непосредственно крышки реактора и приводов СУЗ. Не смогу сразу отвечать на вызовы из центрального поста.
Секунд тридцать командир молчал. Скорее всего, вспоминал, есть ли в нижней части аппаратной «Каштан».
- Добро, Белов!
И я отправился на ужин, с чувством глубокого удовлетворения констатировав, что умудрился проспать почти четыре часа.
После ужина, я как положено перекурил, подменил своего сменщика на ужин, и после всех этих манипуляций снова отправился в аппаратную, причем даже испытывая какое-то странное желание побыстрее в ней оказаться. Теперь я уже спустился вниз, так что, даже проникнув в аппаратную, меня было невозможно сразу узреть, и разложив ватники в свободное пространство между верхушками ЦНПК снова прилег. На сытый желудок, сон пришел даже быстрее чем в прошлый раз. Я кажется даже мигнуть не успел, как снова провалился в глубокое и крепкое небытие.
Свой вечерний чай я просто проспал. На пульте ГЭУ, принимая во внимание важность производимой мною «работы», решили меня не трогать. Бузичкин ушел заступать на вахту, и дернуть меня тоже скорее всего, просто забыл. Да и по сути своей не боевые мероприятия, продолжающиеся на корабле по бесконечной тревоге, всегда перерастают в нечто непонятное, а потому бестолковое времяпрепровождение всего затурканного экипажа, окончательно запутавшегося в командах следующих из центрального поста. Проснулся я от издевательского голоса Башмака, вещающего с пульта ГЭУ.
- Борисыч...ты там ветошь убирай. Барин встали, и на свежую голову решили по кораблю пробежаться.
Я посмотрел на часы. Было три часа ночи. Я проспал еще полных шесть часов, и чувствовал себя заново рождённым, бодрым и готовым на подвиги. Выскочить и отправить ватники обратно в матросские каюты было минутным делом, и к тому моменту, когда адмирал пробирался ко мне в аппаратную, я уже был внизу, с бязью в руках, и изображал усталую, но упрямую активность.
- Ну, как дела Белов!?
Стоя наверху, адмирал улыбался, той самой сурово-ироничной улыбкой любого полководца, который с удовлетворением видит, что его приказания исполняются именно так, как ему бы и хотелось.
- Заканчиваю, товарищ адмирал.
Командир дивизии постучал ладонью по ограждению
- Ну, вот скажи Белов, стоило это того? Почему вас обязательно надо пинками загонять к своему заведованию? Разве не проще было в базе, в спокойной обстановке вылизать все и с чистым сердцем закрыть и опечатать, бл...? Я же помню, ты когда лейтенантом был, у тебя в отсеке все блестело, а как чуть годками становитесь, так надо сразу кулаком вас...бл...да по сопатке!
Я, стараясь придать лицу пристыженное, но одновременно достойное выражение молчал. Выспавшемуся, а оттого благодушному адмиралу явно хотелось выговориться, и не в моих интересах было вступать с ним в дискуссию.
- Ну, что молчишь. Белов?
- Виноват товарищ адмирал.
Командир дивизии удовлетворенно кивнул головой. В этот момент, он мне почему-то напомнил великого педагога Макаренко, за считанные минуты перевоспитавшего матерого уголовника.
- Слава богу, бл... Ладно. Вижу, старался. Вот так всегда и должно быть! Опечатывайте аппаратные, командиру доложишь, что я допустил тебя на вахту.
И адмирал удалился.
Я естественно покинул реакторный отсек и лично доложил о результатах визита адмирала командиру. Тот тоже прочитал мне короткий, но несравнимый с адмиральским по артистизму и накалу страстей монолог, после чего отправил меня...спать. Моя вахта начиналась только через четыре часа, и хотя тревоги для подготовки к повторному смотру никто не отменял, про нее, судя по всему, забыл уже и сам командир. Я попил чая, перекурил, и так как уже просто не мог спать, лежал в каюте, листая книгу, и думал о том, что все-таки здорово, что на корабле для сна, кроме каюты, есть еще много мест, где сухо, тепло и вполне уютно...

Быль о матросе Брыле, азербайджанском гостеприимстве и просто о жизни...

Случилось это в предпоследний год Советской власти. В стране что-то уже трещало, Прибалтика периодически объявляла независимость по поводу, и без оного. На Украине уже появились «гарные хлопцы» с чубами и трезубцами на кепках, а весь Кавказ потряхивало довольно нешуточно, уже с пальбой и погромами иноверцев. А на окраинах страны, в частности на Кольском полуострове, в базах подводников жизнь текла размеренно и планово, лишь только как-то начали обесцениваться деньги из-за роста цен, да и как черти из табакерки, в дальних закрытых гарнизонах, стали появляться беженцы, которые сразу по хозяйски открывали магазины, лавочки и лавчонки. Бежали они из Армении, Азербайджана и прочих республик, да так здорово бежали, что останавливались за много тысяч километров от родных мест, в Заполярье. А потом к ним прибегали их родственники и знакомые, каким-то невероятным образом, достававшие разрешение на проживание в жутко секретные и закрытые гарнизоны. Союзные республики, еще не бывшие, но уже самостоятельные начинали потихоньку требовать своих призывников обратно, и матросы начали массированно убегать по домам. Обстановка становилась все более непонятной, но никто даже представить себе не мог, что страна уже через год развалиться окончательно и бесповоротно.
Весной того года мы сходили в автономку, после которой командира, старпома и еще кого-то наградили «звездами шерифа», а уже ближе к осени командира начали подводить к увольнению за «дискредитацию воинского звания». Что самое удивительное, увольняли его за острое и искреннее желание служить, а не копать ямы и строить заборы. Поэтому-то экипаж после отпуска и занимался всем, чем возможно, начиная от ремонта камбуза, заканчивая строительством роддома, а командир сидел дома под домашним арестом, и судьба всего нашего экипажа была какая-то очень туманная и неопределенная. Как само - собой разумеющееся, народ начали растаскивать по другим экипажам, менять матросов и мичманов, откомандировывать офицеров к другим кораблям, а нам взамен засовывать всевозможный списанный и больной человеческий материал, годный только на шатанье по береговым нарядам.
В то утро, меня после построения в казарме, старпом, пошушукавшись с помощником, подозвали меня к себе. Беседу начал помощник.
- Борисыч, тут такая проблема выскочила...
Я стоял молча и ждал. Проблема могла оказаться, какой угодно, начиная от срочного заступления в патруль, заканчивая не менее неожиданным выходом в море.
- Нам месяц назад прикомандировали из экипажа Кончина матроса. Заочно. Он в госпитале в Североморске лежал, а кончинцы корабль на завод погнали в Двинск. Ну, так его выписали.
Мне показалось, что я понял суть вопроса.
- Мне за ним в Североморск ехать?
Тут в разговор вступил старпом.
- Вечно ты помоха не можешь конкретно говорить. Значит так Белов. Ехать за ним не надо. Его уже привезли. Он у нас в казарме. А вот с ним ехать придется.
У меня появилось чувство какой-то заковыристой засады.
- Куда?
- В Баку Белов. Дело в том, что матроса Брыля списали с флота подчистую. С «желтым билетом». То есть, простым языком говоря, он психически нездоров.
Я превратился в соляной столб. Я ожидал чего угодно, но только не такого поворота.
- И я что... его туда повезу?
Старпом кивнул головой в знак подтверждения.
- Именно ты. Мы прикидывали, но лучше кандидатуры, чем ты не нашли.
- Спасибо большое - только и смог выговорить я.
- А я могу отказаться?
Старпом усмехнулся.
- Конечно, можешь. Но тогда поедешь нести службу к Кончину в Северодвинск на пару лет. Выбирай.
Крыть было нечем. Надо было соглашаться.
- Ясно. Еду. Когда?
Старпом повернулся к помощнику.
- По готовности. Выписывай документы на двоих. Ну, все как положено. А я в штаб....
Полдня мы с помощником творили документы, и к обеду выяснилось следующее. Военно-проездные документы на меня и Брыля нам дали. На поезд. А вот официальные командировочные деньги, а значит и официальную оплачиваемую командировку, ни дивизия, ни флотилия нам не дает. Отвезти требует, а платить не хочет. А отсюда следует, что и питаться, и если что ночевать где-то на перепутьях мне придется на свои, и на них же и Брыля поить и кормить. Когда мы обрисовали ситуацию старпому, тот рассвирепел и куда-то убежал. Потом, правда так же быстро вернулся обескураженным, и подтвердил еще раз то, что мы и так уже знали. Везти самим. Но инструктаж получить в штабе флотилии. У целого оперативного дежурного.
Перспективка везти полубезумного матроса на своё денежное довольствие, меня мало радовала, и я бы мог со спокойной совестью, и вполне обоснованно послать старпома и помощника подальше, ибо в этом случае ничего они мне бы не сделали. Оба были уверены, в том, что мне заплатят за всё, и теперь тоже пребывали в некой прострации, не зная, куда наступать. В корабельной кассе, куда мы все периодически сдавали деньги, на всякие насущно-мифические вещи, типа карасей для матросов, или кетчупов в кают-компанию, оказалась столь незначительная сумма, что ее едва хватило бы на два билета до Мурманска на автобусе. Начальники приуныли, и взяли тайм-аут до завтра. Но я, трезво поразмыслив, пришел к выводу, что смогу предложить им альтернативный вариант, что и сделал, не дожидаясь завтрашнего дня. Дело в том, что после смерти отца, моя мама с братом этим летом обменяли квартиру в Феодосии на родное Подмосковье. Я по причине автономки, не смог оказать им хоть какую помощь в переезде, и хотел бы сейчас воспользоваться моментом, чтобы заехать к ним, и повидаться. Поэтому я предложил старпому следующий вариант: я везу Брыля, как есть, но после того, как доставлю его по месту назначения, и сдам в военкомат, получаю десять суток отпуска, как компенсацию за все неудобства. Старпом с видимым облегчением сразу же согласился, а я отправился, наконец, знакомиться с самим виновником переполоха, матросом Брылем.
До этого я еще никогда не общался близко с психически ненормальными людьми, и внутренне был готов к чему угодно, но Брыль меня разочаровал. Это был невысокий, худощавый юноша, с неестественно загорелым и вполне привлекательным лицом. И самое главное совсем не азербайджанец, а чистой воды украинец, только чрезмерно смугловатый... Я с самого начала подозревал, что такая фамилия несвойственна и странновата для уроженца солнечного Азербайджана, и, убедившись, что он так оно и есть, испытал немалое чувство облегчения.
Пользуясь статусом списано-больного, списанный матрос посреди рабочего дня валялся на шконке и лениво листал какой-то журнал.
- Ты Брыль? - на всякий случай поинтересовался я.
- Да, тащ капитан-лейтенант... А это вы меня домой повезете? -матрос отложил журнал и вскочил со шконки. А вот говорил он, абсолютно идентично настоящему бакинцу, с теми же интонациями и акцентом
- Я, я...Ну, давай знакомится. Капитан-лейтенант Белов. Садись. Сейчас прикинем, что делать будем. Как себя чувствуешь-то?
Брыль сел. Если бы я не читал его документы из госпиталя, то никогда бы не поверил, что этот мальчик ненормален, и «способен на неадекватные и немотивированные поступки».
- Значит так, юноша. ВПД нам дали только на поезд. Командировочные не дали совсем, так, что доплачивать, чтобы лететь на самолете нечем. Свои я платить не буду. А посему, я сейчас иду в поселок, и буду брать билеты на ближайший поезд на Баку. Прямых рейсов из Мурманска нет, поедем с пересадкой. Скорее всего, в Москве. Так что, если повезет, суток через четверо будем на месте. У тебя самого, хоть какие-то карманные деньги есть?
Брыль посмотрел на меня, и я снова внутренне усомнился в его госпитальном эпикризе.
- Тащ...а давайте я вам добавлю денег на авиабилеты на нас обоих? Домой хочется побыстрее...
Его слова снова заставили меня подумать, что все-таки он и правда, несколько ненормален. Зарплату нам платили вовремя, но деньги уже здорово обесценились, и некогда высокое денежное содержание подводника, уже вызывало улыбку у жителей столичных городов.
- Брыль, откуда у тебя деньги?
Кажется Брыль понял, о чем я подумал после его слов, и как бы отвечая на мои внутренние сомнения, пододвинулся ко мне ближе, и заговорил вполголоса.
- Тащ...вы не думайте, я не сумасшедший. Честно... Меня, когда призвали в прошлом году, сразу определили в трюмные на 140-ю...там такая жопа была...не описать. Ну, я через полгода решил, что не для меня это. Закосил, и лег в госпиталь. Ну, а дальше уж дело техники.... сами понимаете...
Я оторопело смотрел на него. Тогда еще процесс коммерциализации призыва в вооруженные силы не приобрел такого размаха, как ныне, и слышать такие заявления, а тем более от самого простого матроса из пролетарской бакинской семьи мне было просто удивительно. Брыль принял мое молчание за недоверие, и продолжил.
- Я отцу написал. Он пошуршал там, денег прислал, а в Североморске земляки нашлись...ну знакомства там...туда-сюда... Ну, и списали так, чтобы уже больше никогда не призвали...Честно тащ...не вру. А деньги у меня есть. Давайте на самолете, а?
Сомневался я недолго. На психа Брыль явно не тянул. Лететь естественно было лучше, да и у меня оставалось больше свободного времени.
- Ну, ладно. Договорились.
Брыль, откуда- то из под робы извлек объемистый пакет, из которого вынул увесистую пачку сторублевых купюр, и протянул ее мне.
- Нате тащ...пусть лучше у вас будут. Оттуда и берите.
Я взял. Денег оказалось тысяч пять. Мысленно я охнул. Предупредив Брыля, чтобы он был к утру готов в любой момент сняться и уезжать, я забрал его документы и отправился в поселок за билетами.
Пора стояла осенняя, и народ по большей части возвращался на Север, а потому проблем с билетами у меня не возникло. Простояв меньше часа у окошка кассы, я стал обладателем транзитных авиабилетов на Баку, с пересадкой в Ленинграде на послезавтрашнее утро. Там же сразу приобрел билеты и на утренний автобус. После чего, с чувством выполненного долга, я направился домой, где «обрадовал» супругу вестью о своем скором отъезде. Она, в который уже раз оставалась одна с трехлетним сыном, и пока еще никак не могла привыкнуть к тому, что ее муж- офицер с ненормированным рабочим днем, и с часто возникающими непредсказуемыми служебными обстоятельствами.
Утром я сообщил старпому, что билеты взяты, и завтра мы уже убудем. Старпом обрадовался. Но предупредил меня, чтобы я никуда не уходил, потому - что он сейчас будет связываться с штабом флотилии насчет инструктажа. Пока он кому-то звонил, я обговорил с Брылем наши действия с утра, и рассказал, на что тратил его деньги. А потом пришел старпом и отправил меня к оперативному дежурному на инструктаж...
В рубке дежурного, меня ждал незнакомый капитан 1 ранга, с суровым лицом и профессионально-приветливым взглядом. После моего доклада, он внимательно изучил меня с ног до головы, и видимо оставшись, довольным пригласил сесть. Придвинувшись ко мне, он тихо и доверительно начал говорить:
- Слушай внимательно Белов. Обстановка тебе конечно известна. В стране неспокойно. А что в Баку недавно было и сам знаешь. Там сейчас каждый человек в военной форме - потенциальный враг для населения. Поэтому ехать тебе с этим бойцом придется в гражданской одежде. Так, что ты напрягись, и его тоже переодень, ну, чтоб более или менее прилично выглядел...Понятно?
Мне стало понятно. За всеми этими организационными вопросами, у меня совсем вылетело из головы, что я еду в очень непростое место, по нынешним временам. Всего чуть более полугода назад, в Баку свершилась чудовищная резня армян азербайджанцами, с погромами, поджогами, грабежом, последующим вводом в город войск, военным положением, комендантским часом и всем сопутствующим этому набором милицейско-военных мероприятий. До сих пор в новостях показывали, как по улицам Баку бродят патрули в бронежилетах, обвешанные оружием и в сопровождении БТРов.
- Так точно, товарищ каперанг! Понятно. Поедем в гражданке.
Каперанг удовлетворенно кивнул, и в течение минут пятнадцати так же вкрадчиво и негромко прочитал мне лекцию по нелегким межнациональным отношениям внутри Азербайджана, да и во всей стране, по большому счету. Когда, наконец, он многозначительно замолчал, я посчитал, что уже все, и сейчас меня похлопают по плечу, благословят на прощанье и пинком выгонят из штаба. Но не тут то было. Каперанг открыл папку лежавшую перед ним, достал какие-то бумажки, посмотрел на них, посмотрел на меня и сказал:
- А теперь Белов, самое главное...
Тут я как-то автоматически напрягся. Стало ясно, что все, что говорилось перед этим, просто прелюдия к чему-то серьезному.
- По последним директивам министра обороны... утвержденными после этих событий...сопровождение военнослужащих в эти регионы...короче так Белов. Сопровождать этого неадекватного азербайджанца будешь с оружием. Вот тебе отношение. Оружие получишь у себя в дивизии. Сегодня обязательно зайди в поселке в военную прокуратуру, там получишь наручники.
Мне стало плохо. Я представил себя пробирающимся по улицам Баку с пистолетом в одной руке и с пристегнутым наручниками Брылем в другой, и мне стало еще хуже.
- Товарищ каперанг! Да вы что...меня же...да меня убьют на хрен ради этого пистолета!!! Да и не азербайджанец этот Брыль...он хохол! Просто живут они там!
Каперанг кашлянул в кулак.
- А ты не ковбойничай!!! И наперевес с «Макаровым» не бегай!!! Может и вынимать не придется... Короче, это приказ, и не нам с тобой его обсуждать...Бегом в штаб дивизии за оружием! Свободен!
И каперанг встав, величаво удалился.
Потом, после поездки, я долго и упорно искал директиву министра обороны, на которую пытался ссылаться каперанг, но так и не нашел ничего похожего. Не уверен, что такая директива была вообще, и кому надо было всучить мне оружие тоже осталось для меня загадкой, но факт остается фактом, и мне пришлось топать в дивизию, где удивленный знакомый распред мне действительно вручил заранее приготовленный «Макаров» с двумя запасными обоймами боевых патронов, вписал его номер в отношение и, узнав, куда я еду, искренне пожелал вернуться обратно. Старпом в казарме тоже был несказанно удивлен этим обстоятельством, но вполне благоразумно предложил никому об этом не распространяться, а в прокуратуру зайти обязательно. Гражданская одежда у Брыля естественно нашлась, и далеко не самого плохого качества, поэтому, договорившись со старпомом, что утром его приведут в ней на остановку автобуса, я убыл в поселок на рандеву в военную прокуратуру. В прокуратуре мне пришлось общаться с краснопросветным капитаном, который выдал мне новенькие наручники под роспись, а, узнав, что мне уже дали пистолет, но не дали снаряжения к нему, понимающе заулыбался, и выдал новенькую подмышечную кобуру, тоже под роспись. Потом помог разобраться, как ее носят, в результате чего домой я ушел уже как оперативник, с пистолетом подмышкой, и с наручниками в кармане.
Весь вечер, сидя дома, пока сын игрался с настоящим пистолетом, из которого я вытащил патроны, а жена рассматривала наручники, и охала, я пытался решить, что мне делать с этим набором полицейских игрушек. Ближе к ночи, я окончательно уверился, что без них, мне будет как-то спокойнее, чем с ними, а потому, поздним вечером, засунул и пистолет и патроны с наручниками в карманы парадной шинели висящей в шкафу, и решил, что это хозяйство будет лежать здесь, и ждать моего возвращения. Мне сразу стало как-то легче, и я уснул на мягкой и теплой груди жены спокойно и без грызущих дурных мыслей.
Утром, помощник дежурного по части, доставил мне на остановку, щегольски одетого Брыля с довольно презентабельным саквояжем, а-ля доктор Ватсон. Мы уселись в автобус, и наше путешествие началось.
На КПП документы Брыля долго рассматривали, потом было решили сразу же арестовать за гражданскую форму одежды, и просто возмутительно счастливый вид, но когда я, отозвав дежурного в сторону, продемонстрировал «психические» бумаги, сочли за нужное, осторожно ретироваться, дав отмашку водителю на проезд шлагбаума. В Коле, мы сошли с автобуса и, поймав такси, поехали в аэропорт. Там все прошло гладко, но только вот в процессе ожидания регистрации, у меня кончились сигареты. В этом достопамятном году, наравне со многими дефицитами, в стране неожиданно образовался дефицит никотина. Из магазинов и киосков пропал абсолютно весь табачный ассортимент. Если в центральной части страны, еще можно было как-то разжиться куревом, то на Севере ситуация с сигаретами очень напряженная. На кораблях разобрали плесневелые запасы «Памира», который был положен матросам, но никогда не бывал, востребован, и подчас просто выбрасывался, чтобы не занимать место. Меня, до поры до времени, выручало то, что я курил еще и трубку, и когда после автономки экипаж был в санатории под Москвой, умудрился случайно купить полтора десятка пачек болгарского трубочного табака «Нептун», какие меня и спасали практически до отъезда в Баку. Но, к сожалению всё хорошее тоже кончается, кончился и табак, а вот курить хотелось. Найденная где-то дома полупустая пачка пересохшего от старости «Родопи» спасла меня только до аэропорта, а там я остался уже один на один с никотиновой зависимостью. Ненадолго меня спас мой подконвойный Брыль, у которого тоже оказались последние две сигареты в помятой пачке «Примы», которые мы выкурили перед посадкой, смакуя, и сплевывая прилипающие к губам табачины.
Через полтора часа мы выгрузились в аэропорту Пулково, где нам предстояло прождать часа три до рейса в солнечный Азербайджан. Первым делом, забыв даже о гальюне, мы с Брылем бросились на поиски сигарет. Столицы, есть столицы, и курево обнаружилось сразу, в первом попавшемся кооперативном буфете, но по абсолютно космическим цена. Мысленно пощелкав в уме счетами, я вздохнул, и решил все - же прикупить себе хотя бы блок, самых дешевых в этом заведений сигарет «Арктика». Но был неожиданно остановлен Брылем.
- На надо зря деньги тратить, тащ каплейтенант... Дома все будет. Давайте по пачке купим.
Почему-то я решил, что ему можно верить, и ограничился парой пачек. После этого, мы с блаженством перекурили, и отправились перекусить. Цены в закусочных аэропорта были так же величественны, как и цены на табак, и я начал потихоньку сомневаться в своей кредитоспособности. Потом Брыль, попросился на все оставшееся время отправить его в видеозал на просмотр какой-то то ли «Мухи», то - ли «Конана варвара». Я согласился, но перед этим, Брыль, впервые оказавшийся после Баку в большом городе, с детской непосредственностью прилепился к какому-то киоску, торговавшему всякой расплодившейся на этот момент кооперативной ерундой. Он накупил массу какой-то мелочи, и, в конце- концов, прикупил значок, имитирующий знак депутата Верховного Совета СССР, но с надписью «Депутат самого себя». Значок Брыль торжественно приколол к лацкану своей джинсовой куртки, и убыл смотреть видеоужасы, а я отправился на осмотр заметно изменившегося с моего последнего прилета аэропорта. Если бы я знал, как икнется нам этот значок вскорости, то, наверное, отодрал его от брылевской куртки с воротником.
Рейс на Баку вылетел минута в минуту. Полет прошел быстро, так как я просто уснул, а Брыль прилип к какой девушке на соседнем кресле и весь полет рассказывал ей о красотах Каспия, ужасах Заполярья и героике службы подводника. Баку встретило голубым небом, палящим солнцем и удушливой жарой, так, что, выйдя на трап самолета в своих северных нарядах, мы моментально взопрели, и разделись до рубашек. И тут я сразу приметил, что всё как-то неправильно в этом аэропорту. И высадили нас из самолета не к автобусу, а довольно далеко от самого аэропорта, и что встречали нас носатые черноволосые милиционеры, а не служащие «Аэрофлота», и что весь пассажирский табор направили не к самому зданию вокзала, а к соседнему невзрачному зданию. И еще на стенах этого здания, явственно просматривались следы от автоматных очередей...
В здание всех запускали через узкую дверь, за которой был установлен временный турникет. Было заметно, что помещения совершенно не предназначены для приема пассажиров. И самое главное, что за турникетами стояли военные и милиционеры, все как один азербайджанцы, вооруженные до зубов, и упакованные в доспехоподобные бронежилеты. Хотя они и не проявляли никакой агрессивности, но все пристально всматривались в лица пассажиров. И когда Брыль, шедший передо мной, миновал турникет, два милиционера, неожиданно ловко взяли его под руки, и быстро повели к какой-то двери. Я, было, рванул за ним, но меня резко и неожиданно остановил какой-то какой- то майор, и когда я, было, попытался отодвинуть его в сторону, чтобы догнать моего уводимого в неизвестность подопечного меня просто спеленали. В спину ударили чем-то жестким, по видимому прикладом автомата, а когда я приземлился на пол, руки резко завернули за спину, защелкнули наручниками, и пару раз ласково приложили ногами по ребрам, чтобы я успокоился. Потом меня приподняли, и потащили в соседнее помещение. Туда же принесли мою сумку. Начался обыск. Говорить мне не давали, да и толку было никакого. Вокруг слышалась только азербайджанская речь, в которой я, только благодаря сроку службы, понимал несколько ругательных выражений, которых, кстати, слышалось немало. Как я был счастлив в этот момент, что не взял с собой и пистолет и наручники, и вся моя принадлежность к вооруженным силам ограничивалась только документами. Карманы у меня вывернули, содержимое сумки вытряхнули на стол и методично просеивали в четыре руки. Не найдя ничего крамольного, вещи запихнули обратно в саквояж, а мои документы изъятые из карманов куда-то унесли. Меня же, с наручниками защелкнутыми за спиной, вытолкнули в еще одну дверь, за которой оказалась неплохо оборудованная камера, с решеткой, нарами, и группой, довольно прилично выглядевших товарищей на них. Мои тюремщики затолкнули меня в камеру, не сняв наручники, заперли решетку, и удалились.
- Здравствуйте молодой человек! О...да вы в оковах... Проходите, проходите...присаживайтесь. Как говорится, в ногах правда нет...как и ваших руках вероятно тоже!
В камере находилось пять человек, все очень прилично одетые, чистенькие и все с каким-то сытновато - одухотворенным выражением лиц, которые бывают либо только у пожизненных членов Союза писателей, либо у махровых номенклатурщиков на заслуженной пенсии.
- За что же вас загребли в кутузку, молодой человек?
Говоривший был мужчина за пятьдесят, статный, но тучноватый, с залысинкой и благообразным вальяжным лицом, на котором прочитывались годы, проведенные явно не у мартеновской печи, и тем более не в военной организации.
- Матроса домой вез... больного... только сошли с самолета, сразу схватили, как бандитов... наручники эти еще нацепили...
Ооо...так вы молодой человек, вероятно офицер?- заинтересованно спросил мужчина.
-Да. Северный флот.- утвердительно кивнул я.
- Да, молодой человек, армия сейчас находится, в очень тревожном состоянии... Мы давно предупреждали, что все может, кончится именно так. Бойня, кровь, народная ненависть к режиму...
Мужчину явно понесло, и я не очень вежливо, перебив его, спросил:
- Это все понятно. Но почему на мне наручники, и я сижу тут с вами? Что происходит?
Мужчину это ни капли не обидело, и он даже с каким-то удовольствием и восхищением начал объяснять:
- Видите ли, господин офицер, сейчас в Азербайджане проходят первые, заметьте именно первые независимые выборы с момента воцарения Советской власти на Кавказе! И я очень даже понимаю наших азербайджанских товарищей, которые не хотят, чтобы на волеизъявление народа оказывали давление извне...очень понимаю... Вот поэтому, они и задерживают всех, кто может оказаться, так называемыми независимыми наблюдателями, а по сути, быть кремлевскими наймитами... А мы...представители «Демократической России», всегда выступали стороне наших национально-духовных соратников, и довольно странно, что нас, идейно-солидарных с народом Азербайджана держат здесь...
Деморосса снова понесло, а я поняв, в чем суть дела в общем, но, так и не поняв за что же здесь сижу, я сам, как-то успокоился, и примостился поудобнее на свободное место на нарах. Группа же «арестованных» демороссов, воодушевленных моим собеседником, подхватила его выступление и начала практически митинг в нашем узилище. Я вполуха, слушал их революционный бред, больше стараясь как-то поправить наручники, которые уже довольно больно впивались в запястья рук.
- Офицер, я бы смог тебе их снять сейчас, но лучше не надо. Думаю, тебе скоро отпустят, и зачем лишний раз нервировать айзеров. Потерпи немного.
Повернув голову, я увидел человека, на первый взгляд внешне мало, чем отличавшегося от разглагольствовавших демократов, но во взгляде, которого читалась воля, сила и презрение к сидящим рядом демагогам.
- Говоруны...твою мать... Привыкли всю жизнь в Доме журналиста коньяк жрать и анекдоты про Брежнева рассказывать, и все туда... демократы. То же мне, свобода возлияния... Сейчас их еще человек десять наберут, и обратно в Москву отправят...чтобы не мешали...а может и наоборот пустят, чтобы еще больше народ разозлить... мало еще кровушки пролили...Не вертись офицер, я тебе сейчас под наручники носовой платок подсуну, чтобы не резали....
Больше он ничего не говорил, но все произошло по его сценарию. Сначала увели всех демороссов, предварительно на чистейшем русском языке объявив им, что через десять минут они будут лететь по направлению к Москве. С ними увели и моего собеседника. Я остался один. Еще через полчаса, мою клетку отпер устрашающего вида огромный азербайджанец, в военной форме без знаков различия, с автоматом ППШ на плече, и с анекдотичной, огромных размеров, клетчатой кепкой на голове.
- Виходы...
Я слез с нар, и вышел из клетки. В соседнем помещении, где меня обыскивали до этого стоял, улыбающийся Брыль, оживленно разговаривающий на азербайджанском языке с еще одним военизированным местным жителем без погон. В углу валялась моя сумка.
- Тащ капитан-лейтенант! А что это у вас?
Увидев на моих руках наручники, Брыль перешел на азербайджанский, и начал громко говорить, показывая на меня. Его собеседник снял автомат с плеч, положил на стол и подошел ко мне.
- Нэ обижайся командир, ошибочка вышел, пока туда-сюда, разобрались совсем...
Наручники он мне снял, и протянул мои документы. Потом выложил сумку. Потом порылся еще раз у себя в нагрудном кармане и протянул конверт с деньгами Брыля.
-Нэ бойся командыр, я сбэркасса!
И протянул мне, даже на взгляд, заметно похудевший конверт. Я его взял и поглядел на Брыля. Тот утвердительно кивнул головой, и я спрятал конверт в карман. Уже на улице, мой подопечный, сильно извиняясь, поведал, что стало причиной нашего ареста. Это оказался тот самый псевдодепетатский значок, который даже с пары метров, очень напоминал настоящий. Власти Баку, чтобы полностью обезопасить свои выборы от влияния, кого бы то ни было, приказали любых депутатов из Москвы отлавливать на всех вокзалах, и отправлять обратно в те города, из которых они прибыли. И как оказалось, Брыля с его нагрудным знаком, не взирая на возраст, приняли за депутата, и обошлись с ним довольно вежливо, а меня без значка, приняли за его телохранителя, а потому заломали по-простому, да еще и по почкам надавали. Когда же разобрались в чем дело, ситуация плавно перетекла в привычный восточный базар, и еще часа полтора, азербайджанские слуги правопорядка обсуждали с Брылем сумму бакшиша, за которую они бы нас выпустили без всяких последствий. Когда финансовый вопрос, наконец, был решен на приемлемых для обеих сторон условиях, мы и были сразу освобождены.
Домой к Брылю мы ехали на такси. Если на центральных улицах, все было более или менее чисто, то на окраине и правда, были еще заметны следы зимних событий. То тут, то там попадались сожженные или просто разрушенные дома, и остовы обгоревших автомобилей. По дороге, мой подопечный предложил сразу заехать в военкомат и отдать документы, чтобы сразу закрыть этот вопрос. Время было еще раннее, и я согласился. Военкомат оказался тоже полуразрушен, и военком района, плотно сбитый полковник-азербайджанец восседал на втором этаже уцелевшего ветхого флигеля, один, даже без секретаря. Он молча посмотрел бумаги, поставил мне печати на командировочный, и как-то невесело то ли себе, то ли мне сказал:
- Сумасшедший к сумасшедшим вернулся...
Потом поднял глаза на меня.
- Парень то хоть вменяемый?
- Более чем, товарищ полковник.
- Ну, ясно. Ладно, иди капитан. Передай уж в руки родителям-то.
Полковник совершенно без акцента говорил по-русски, да и планки на его мундире были не только от юбилейных медалей.
- Обязательно товарищ полковник.
Он протянул мне руку.
- И уезжай отсюда капитан побыстрее. Здоровее будешь. И совет: не вздумай ночью по городу гулять, как раньше... бывало...
Мы обменялись рукопожатиями, и я покинул военкомат, тем самым официально завершив свою миссию спасения матроса Брыля.
Мой «ненормальный» жил в окраинном одноэтажном районе, под названием Рабочий поселок. По сути, это было огромное скопление частных домов и домиков, образующих настоящий «Шанхай». Калитка в дом Брыля была не заперта, и мы свободно вошли во двор, в котором росли гранатовые деревья, которые я видел первый раз в жизни. Дом был одноэтажным, с большой открытой терассой. И дома никого не было. Как оказалось, во второй половине дома, выходящей дверьми на другую улицу, жил старший брат Брыля, у которого хранились запасные ключи, и он, попросив меня подождать, побежал к нему. И с этого момента началось мое знакомство с азербайджанским гостеприимством...
Буквально через минуту, после уходы Брыля, в калитку вошли двое. Один невысокий, немолодой и худощавый мужчина, загорелый до шоколадного состояния. А рядом с ним вышагивал огромный и необъятный мужчина, с ярко выраженными кавказскими чертами лица, начиная от анекдотично огромного носа, заканчивая буйной растительностью, выпирающей из -под рубашки во всех доступных местах. И судя по взглядам, которые они оба кидали на меня по мере пересечения двора, ничего хорошего меня не ждало.
- Ти кто!? Что здэсь делаешь?! Кто тебя звал!?
Я начал пятиться к двери дома.
- Извините, я привез...
Парочка начала подниматься по ступенькам, а мне уже не было куда отступать.
- Что привез, что привез!!! Воровать хочешь!!! Чатлах! Готверан! Рамис, держи его!
С предпоследними словами, я был знаком, благо годы военной службы, кого угодно сделают минилингвистом, и слова эти не предвещали ничего хорошего. Но на мое счастье, в тот момент, когда динозавроподобный Рамис, схватил меня за рубашку, где-то сзади раздался крик:
- Папа, это командир мой, он меня домой привез!
И Рамис держащий меня за руки, и второй, оказавшийся Брылевским отцом, одновременно повернули головы на звук голоса. Я тоже вытянул шею, и постарался выглянуть из-за могучего тела азербайджанца. По дорожке бежал улыбающийся Брыль, а за ним семенила его более взрослая копия.
- Сынок!!! Вернулся... ай хорошо как!!!
Не смотря, на такой поворот событий, сразу исключающий меня, как человека, втихомолку проникшего в чужой дом, могучий Рамис меня не отпустил. Удостоверивший, что на дорожке действительно молодой Брыль, он, не выпуская меня из рук, неожиданно обнял меня, да так, что дыханье сперло, и заорал во весь голос:
_Ай, спасыбо дорогой!!! Друга, брата нам вэрнул!!! Такой радость доставил!!!
Я пытался каким-то образом извернуться, и вырваться из объятий Рамиса, но ничего не получалось. К тому же от него пахло смесью чего-то пряного, табака и каким-то ядреным ароматом, напоминавшим смесь чеснока и лука одновременно. Он так бы, наверное, и тискал меня еще минут десять, если бы не отец Брыля, оторвавший его от меня, каким-то коротким, но явно емким выражением. После чего, отец матроса протянул мне руку и представился:
- Сергей Николаевич Брыль...отец... спасибо!
И тоже набросился на меня с объятьями. Потом меня обнимал старший брат Брыля Игорь. Потом, немного погодя пришла его мама, которая по сравнению с мужчинами была очень скромна и сдержана, ограничившись материнским поцелуем в обе щеки. Потом, пока я умывался, и приводил себя в порядок, в комнате был оперативно накрыт стол, а заодно оповещена вся улица о возвращении блудного Брыля. Причем, процедура оповещения была проведена в военном образцово-показательном варианте, потому - что, потратив на умывание максимум десять минут, и выйдя во двор, я обнаружил там уже человек двадцать пять мужчин, примерно одинакового возраста, степени небритости и национальности. Каждый из них, считал обязанным потискать меня несколько минут, поблагодарить меня за спасение их соседа, брата и просто хорошего человека. Причем говорили они все на каком-то псевдорусском языке, который я понимал ровно наполовину, отчего как-то немного комплексовал и чувствовал себя не в своей тарелке. Как оказалось потом, семья Брылей переехала в Баку много лет назад, сразу после войны, и с тех пор практически полностью ассимилировалась с местными жителями, начиная от говора и внешнего вида, заканчивая даже домашним укладом. Из человек тридцати постоянно подходивших и отходивших от нашего стола, не было ни одной женщина, и только мама Брыля носилась как курьер, разнося огромные чайники с зеленым чаем, закуски и прочее, для тех, кто не смог поместиться в небольшой комнате. Застолье продолжалось довольно долго, и я, до того, как окончательно размориться от жары, дорожной усталости и теплой водки, которой со мной хотели чокнуться все из присутствующих, успел попросить самого здравомыслящего, из гуляющих, брата Брыля Игоря, о помощи в приобретении билета обратно, до Москвы. Последнее, что я помню, постепенно сдаваясь в плен пьяненьким сновидениям, что просил у него закурить, попутно жалуясь об отсутствии на Севере, никотина, как класса товара.
Утром, меня разбудил яркий луч солнца, прорвавшийся к моему припухшему от вчерашнего торжества лицу, сквозь щель в занавеске. Было тихо, лишь за окном, было едва слышно, чей-то негромкий и неспешный разговор. Я взглянул на часы. Было половина девятого утра. На кухоньке копошилась мама Брыля, которая поздоровалась со мной так по доброму, словно я был ее близким родственником, и отчего мне сразу стало стыдновато, за то, что я не помнил, как вчера лег спать. Когда я умылся, он проводила меня на веранду, где за очень низким столиком, на табуретках со спиленными ножками, восседал Сергей Николаевич, Игорь и Рамис. Они сосредоточенно пили зеленый чай из огромных пиал, хрустя баранками, и зачерпывая зеленоватое варенье из ретроспективных розеточек. Беседа была спокойной и неторопливой, и по большому счету была посвящена мне. Высокое собрание, решало как меня правильно и красиво проводить обратно. Не в смысле побыстрее выпереть, а именно, как выполнить все мои пожелания, чтобы я остался доволен. Мое появление за столом эти рассуждения не прекратило, а наоборот вызвало массу вопросов, чего я хочу, и что мне нужно. Я постарался как можно лаконичнее объяснить, что хочу побыстрее в Москву, к маме, и что больше мне ничего не надо. Ну, разве только сигарет, и то мысленно пересчитав свою наличность немного, ну хотя бы пару-тройку блоков. Мужчины переглянулись, покивали головами, и предложили мне спокойно завтракать и пить чай, после чего мы решим вопрос с никотином, а уж потом займемся билетами. После чая, который, к моему удивлению оказал очень тонизирующее действие на мой расшатанный вчерашним возлиянием организм, Игорь отправился к себе домой, что-то подкрутить в своей «копейке», чтобы мы могли совершить круиз по Баку, я с Рамисом отправился за сигаретами. Поплутав по узким, хаотично искривленным улочкам и переулкам, мы вышли к совершенно невзрачному строению, за забором, слепленным из самых разнообразных материалов, начиная от половых досок, заканчивая ржавыми жестяными листами. За калиткой нас ждал потертый немолодой азербайджанец, во вьетнамском блестящем «Адидасе», и с полным ртом золотых зубов. Перекинувшись с Рамисом парой слов, они поулыбались, похлопали друг друга по плечам, потом поулыбались мне, похлопали меня по плечу, и пригласили в покосившийся сарайчик, построенный явно «хап» -методом. Невзрачное строение, внутри содержало просто огромное богатство по нынешним временам. Вдоль стен громоздились коробки с надписями, от которых во рту скапливалась слюна, а рука непроизвольно тянулась к спичкам. «Родопи», «Ту-134», «Интер», «Ява», «Кишинев», у одной из стен под потолок вздымались сероватые коробки с «Беломором», а у самой двери горой валялись бумажные мешки с «Примой». На мой взгляд, весь мой экипаж, с таким количеством табачной продукции, мог запросто уйти в автономку на полный срок, а потом бы еще и осталось. Пока я лихорадочно просчитывал в уме сумму, какую мог потратить на этот дефицит, Рамис взяв мешок, начал деловито закидывать в него один за другим блоки «Родопи». Когда я отвлекся от умственной деятельности, он успел накидать блоков пятнадцать, и не собирался останавливаться. На все мои интенсивные возражения, Рамис отвечал коротко, но решительно.
- Ти нам брат вэрнул, нэ обыжай...Подарок!
А когда я начал вынимать деньги, посмотрел на меня так, что стало понятно, что их лучше спрятать обратно, и даже не вспоминать о них. Уложив в мешок двадцать блоков, Рамис просто присыпал их сверху «Примой», насколько возможно, обнял мешок своими гигантскими руками, и мы отправились обратно. Денег с меня не взяли ни копейки, и в этот момент я понял, что это только начало.
У дома нас уже ждали две машины. Одна Игоря, а вторая родного брата Рамиса, мужчины такого же внушительного вида, только чуть моложе выглядевшего. Сигареты были сданы маме Брыля, меня усадили в «копейку» Игоря, и наша кавалькада рванула в сторону центра города. И самым первым пунктом по моей просьбе стал железнодорожный вокзал.
Город был красив. Красив какой-то чарующей смесью архитектурных стилей и направлений, приправленных азиатско-кавказским колоритом, и даже присущая всем восточным городам атмосфера грязноватого базара, наоборот вписывалась очень органично в этот город, который уже к сожалению, был явственно затронут наступающей эпохой потрясений и безвластия. У вокзала мы остановились, и отправились в кассы. Шествие выглядело внушительно. Впереди шел я с Брылем, его брат Игорь, сзади возвышаясь над нашими головами Рамис со своим братом, а еще сзади шли пару друзей Брыля, за компанию отправившиеся с нами. У самих касс было абсолютно пусто. Только рядом, прислонившись к подоконнику, лениво перебирал четки, упитанный, прилично одетый и до синевый выбритый азербайджанец. Кассир, на мой вопрос о билетах в Москву на ближайший поезд, ответила очень вежливо, даже с каким-то участием, что их нет на ближайшие тридцать суток. Ни СВ. ни купе, ни плацкарт. Все мои сопровождающие лица, начали горячо и возмущенно выказывать ей свое отношение ко всему железнодорожному транспорту, и пока они там читали свои монологи, ко мне мягко и неслышно подошел, стоявший поодаль мужчина, и вкрадчиво спросил:
- Уважаемый, проблэмы есть?
Я сразу все понял.
- Есть. Очень нужен билет до Москвы.
Мое сопровождение, узрев новое лицо, перестало уничтожать словом кассу, и молча обступило нас.
- Вах, как понымаю...Ехать надо очень, да?
- Очень!- согласился я.
- Могу попробовать помочь...нэ знаю...можэт нэ получыться...
Весь мой эскорт, мгновенно заговорил по-азербайджански, перебивая друг друга, интенсивно жестикулируя, и что-то объясняя, показывая на меня. Кассовый магнат, невозмутимо крутя четки, вдруг хлопнул в ладоши.
- Ой, какой уважаемый человек, не может уехать...Пойдем, поговорим с женщиной...должна помочь...должна....
И деликатно взяв меня под локоть, повел к кассе.
- Люба, надо помочь очень хорошему человеку...очень достойному и хорошему человеку...
И повернувшись ко мне спросил:
- Сколько билетов? На какое число?
Ответить я не успел, потому что за меня ответил Игорь.
- Один. Москва. На завтра.
Азербайджанец наклонился к окошку.
- Любочка, завтра человеку ехать надо. В Москву.
И снова поднял голову ко мне.
- СВ? Купе? Нижний полка, верхний полка?
Тут уже свое слово успел вставить я.
- Купе, пожалуйста. Если можно нижнюю.
За низким окошком кассы началось шевеление. Я, в душе уже опасаясь, что меня снова заплатят, рывком подскочил к кассе, вытаскивая кошелек. Через минуту, билет на завтрашний утренний рейс перекочевал в мой карман, а я расплатился за него ровно по таксе. Предполагая, что «на лапу», деловому азербайджанцу мне еще предстоит давать, я повернулся к нему, и наткнулся на его очень доброе и улыбающееся лицо.
-Ой, какому человеку помогли...долго-долго помнить буду...
Я поблагодарил, и начал было открывать кошелек, но он меня остановил, и очень витиевато объяснил, что ему стыдно, что он хотел такого человека о чем-то просить. Пока я соображал, что ответить, меня по плечу постучал Игорь, и предложил уходить. Как оказалось, пока я разбирался с кассой, мзду за билет, все-же умудрился отдать он, и естественно наотрез отказался брать у меня деньги обратно. После этого я твердо решил, что ничего покупать не буду, а если и буду, то только за свои и быстро, пока они не успели меня опередить.
Потом была изумительная экскурсия по городу. Мы бросили машины, и всей компанией прогулялись по старому городу, его бульварам и улочкам. Я узнал, что такое дворец Ширваншахов и увидел знаменитую Девичью башню. Мне даже показали знаменитое место, где Никулин и Миронов в «Бриллиантовой руке» усиленно «ломали» руки, и где-то там же рядом мы перекусили ошеломляюще вкусными и сочными шашлыками, которые нам подносил старый бакинец, в белоснежнейшем халате и белом колпаке. Все мои усилия, платить самому, пресекались сразу, и очень грозно, так, что уже к середине дня я перестал комплексовать по этому поводу, хотя напоследок снова пришлось немного покраснеть. Уже перед самым отъездом домой, я увидел книжный магазин, и с детства, питая очень большую любовь к печатному слову, рванул туда посмотреть. То, что я увидел, повергло меня в шок. Полки были полны дефицитных книг, тех самых, на которые у нас сдавали тонны макулатуры, получали талончики и радовались как дети, очередному томику Дюма, или Хейза. Тут все это, и не только, лежало свободно, и, кажется без ажиотажного спроса. Да и вообще магазин на восемьдесят процентов был забит книгами на азербайджанском языке, а русскоязычная литература занимала совсем немного места. Я завис у этого прилавка минимум на полчаса, рассматривая подарочные издания «Графа Монте-Кристо», солидные тома Сименона, и даже отдельные книги сверхдефицитного Пикуля. Книги были недешевы, я очень долго облизывался, и, наконец, решившись, купил себе трехтомник Пикуля, и двухтомник братьев Стругацких. Я бы конечно взял все остальные книги, потому что никогда не считал возможным экономить на книгах, но большего себе позволить не мог, и зажав купленное, с тяжелым сердцем покинул магазин. Каково же было мое удивление, когда, уже усевшись в машину, нам пришлось еще несколько минут ждать Рамиса, который, открыв дверцу машины, протянул мне саму настоящую, анекдотичного и растиражированного вида авоську, в которую были свалены все книги, которые я успел посмотреть...
- Подарок...от Магомедовых тебе...вижу, хороший книги...читай, да....
И Рамис улыбнулся так широко, что я даже не нашелся, что ответить, и лишь скороговоркой, опустив глаза, поблагодарил того, в глубине души понимая, что рад этому подарку, хотя по идее радоваться ему было стыдновато.
По приезду домой, оказалось, что пока мне демонстрировали красоты Баку, дома готовились к моим проводам. Не знаю, откуда у них была уверенность, что я возьму билеты именно на завтра, но столы накрыли именно сегодня. И накрыли, надо сказать, как будто провожали в Москву, как минимум ближайшего родственника. Пока, мама Брыля вместе с супругой Игоря и еще какими-то молодыми женщинами суетились у столов, отец моего матроса, вежливо взяв меня под локоть, повел хвастаться своими гранатовыми деревьями. Их оказалось много, и что самое интересное, чего я никогда не знал, все разных сортов. Я даже не догадывался, что существуют белые гранаты. С каждого дерева, Брыль старший, срывал мне ветку, с гранатами, стараясь, чтобы ветка эта была обязательно, не только с плодами, но и с листьями. В конце экскурсии я напоминал гранатовый куст, с головой и ногами, и подробной и исчерпывающей информации о гранатах, узнал еще и историю семьи Брылей. Все они были чистейшей воды украинцы, родители которых во время войны эвакуировались сюда, да потом и остались. С годами, они настолько адаптировались к местному образу жизни, что и внешне и разговором, и даже домашним укладом стали практически неотличимы от аборигенов этих мест. Как я понял, Брыль старший работал простым водителем на местной автобазе, и работал им так, как работал весь Азербайджан, да, наверное, и все наши юго-восточные республики. Возил молоко из какого-то близлежащего колхоза на молокозавод. И осуществлял это так. Свою получку, он сразу делило на две части. Первую платил кому-то в колхозе, чтобы ему проставили в путевке, что он за месяц сделал энное количество рейсов и отвез энное количество сырья на молокозавод. Вторую платил на молокозаводе, чтобы ему отметили, что он это привез, и потом списали, как прокисшее и испорченное. Потом уже из собственных денег платил за те самые путевки своему диспетчеру на автобазе, за месяц, а то и больше, и совершенно отдельно платил за путевку, куда-нибудь в среднюю полосу. А потом, приплатив еще кому-нибудь в гараже, он забирал машину, грузил ее разными фруктами, и гранатами в том числе, и ехал в среднюю полосу, с официальной путевкой, где всегда находились люди, готовые купить эти свежие и дефицитные продукты, для дальнейшей реализации. Все это давало Брылю доход, позволяющий совершать всего 5-6 круизов в год, проводя остальное время дома, в любимом саду, числясь одновременно ударником социалистического труда в родной автоколонне.
Застолье, по поводу моих провод, очень напоминало элементарные проводы в армию. Сколько я наслушался хороших и добрых слов в свой адрес от абсолютно незнакомых людей не передать. И хотя было понятно, что это лишь восточная вежливость, но было довольно приятно, отчего я вскорости снова начал клевать носом, благодаря скорости чередования тостов. Что самое интересное, Брыли, сохранившие для себя украинские национальные ценности, в виде любви к салу, свинине и прочим антимусульманским продуктам, в большом количестве выставили все это на стол, и их правоверные соседи, с большим вкусом поглощали сало с чесночком, под добротную «Столичную», с горячим лавашиком в довесок.
Утро прошло практически по сценарию первого дня, а вот когда я начал собираться, оказалось, что вещей у меня что-то многовато. К моей сумке, сначала добавилась огромная сетка с гранатами, коробка с сигаретами, и авоська с книгами. Потом со своей половины пришел Игорь, и принес еще одну сумку. Как он сказал, для моей жены. В сумке лежал десяток дефицитнейших коробок шоколадных конфет, причем одинаковых не было совсем, и причем все были московские, самых известных фабрик. Потом долго прощались, и даже опрокинули с Брылем старшим по стопке на посошок. А когда подъехал Игорь, и мы начали все это перетаскивать в машину, ко всем прочим вещам, мне на колени добавилась огромная корзинка со снедью в дорогу, которую принесла мама матроса, перекрестив меня на прощанье.
На улице, к нашей машине сзади пристроился автомобиль Рамиса, и еще одна «Волга» со вчерашними гостями. Ехали неторопливо, с восточной вальяжностью, а потому когда, наконец, весь кортеж добрался до вокзала, до отправления состава оставалось уже пять минут, и я уже начинал покусывать губу, от предчувствия неминуемого опоздания. Слава богу, а скорее слава восточной неторопливости, с которой поезд трогался с родного вокзала, я успел. Но моя посадка в вагон была просто феерической. Сначала вся толпа провожающих высыпала из машин, и подхватив мои вещи, стремительным броском выдвинулась к вагону. Потом последовал сам ритуал прощания, с речами, объятьями и поцелуями. А потом начался внос вещей, во время которого Рамис жизнерадостно беседуя с проводниками, удерживал стоп-кран вагона...
Моими соседями в купе оказалась молодая пара, лейтенант с симпатичной блондинистой супругой едущие в отпуск, и приятная женщина лет пятидесяти, наоборот приезжавшая в гости к сыну, служившему в окрестностях Баку, в поселке Гюздек. С их рассказа, все выглядело примерно так. Поезд, слегка дернувшись, остановился, и буквально через минуту в купе залетел, бандитского вида, азербайджанец с коробкой в руках, молча положил ее на свободную нижнюю полку и так же молча вылетел в коридор. За ним проследовало еще пять человек, каждый молча укладывавший поклажу на полку, и так же молча исчезавший. Потом поезд тронулся, и появился я. Женщина, которую звали Ирина Степановна, вообще сказала, что сначала они подумали, что с ними едет какой-то бандит. В процессе укладывания горы моих вещей под полку, обнаружилось, что ко всему прочему, добавилась еще одна коробка, в которой стояло шесть бутылок коньяка. Две бутылки «Ширвана», которого я до этого даже и не видел, и четыре бутылки коньяка «Гянджа», который мне уже приходилось пробовать. В процессе знакомства, я успокоил попутчиков, и в знак знакомства выставил на стол две бутылки коньяка, со свежесорванными гранатами. В корзинке, которую собрала мне мама Брыля, обнаружилось такое количество снеди и сладостей, что я мог бы ехать до Мурманска, не утруждая себя мыслями о хлебе насущном. Само - собой, и это все перекочевало на стол, и мы устроили прощание с Баку, в котором приняло участие все мое купе, и Ирина Степановна с искренней доброжелательной улыбкой, и жена лейтенанта Света, без лишней жеманности, и лейтенант Игорь, с удовольствием и острым желанием выговориться кому-нибудь ...
Машины с моими провожающими, которые махали руками из окон, неслись вдоль путей, провожая поезд пока дорога не повернула вбок. Баку остался позади. Мы сидели и смаковали коньяк, оказавшийся изумительного, не похожего на другие немного тягучего, пряноватого вкуса и говорили. Дороги вообще располагают к разговорам. Света, простодушно и мечтательно делилась планами по благоустройству их служебной квартирки в гарнизоне, Игорь в тамбуре, смоля сигарету за сигаретой, зло и обеспокоено рассказывал, о том, что творится вокруг их части на самом деле, а мудрая Ирина Степановна немного грустно жалела, что так и не смогла уговорить своего сына переводится в Подмосковье, хотя тому давно предлагали это сделать. Дорога, в такой душевной компании пролетела быстро, и мы расстались на перроне в Москве с самыми хорошими воспоминаниями друг о друге.
Я погостил у мамы и вернулся в Гаджиево. Обрадовал семью дарами Востока, сдал пистолет и наручники, мирно пролежавшие все дни в шинели, и продолжил свою привычную службы, постепенно забывая свой бакинский вояж.
Наверное, вся эта история, состоящая из нагромождения флотских «чудес» и жизненных коллизий, могла бы остаться, пусть и несколько своеобразным, но все же заурядным эпизодом в моей жизни, если бы не одно. Неожиданно для меня самого, участники этих событий начали появляться на моем горизонте с завидной частотой. Сначала, осенью 1993 года, когда наш законно избранный президент, штурмовал наш же законно избранный парламент, я узнал на экране телевизора, в одном из защитников Белого дома, того самого человека, с которым меня свела судьба в «обезьяннике» Бакинского аэропорта. Был он в камуфляже, с погонами полковника, и очень выделялся на фоне остальных разношерстных бойцов. Еще через несколько лет, в одной из книг посвященной этим событиям, я нашел его фотографию, и узнал, что этот полковник, судя по всему, настоящий офицер, погиб там в эти дни, сражаясь, наверное, за все то, что считал самым важным в своей жизни.
Уволившись в запас, я стал работать в Москве, и офис моей компании располагался практически на Патриарших прудах, где в 1998 году я встретил Ирину Степановну, изрядно постаревшую, но все такую же улыбчивую и доброжелательную. Каюсь, но узнала меня она, и мне даже пришлось поднапрячь память, чтобы вспомнить те сутки в поезде. Она не зря переживала тогда за сына. Ее сын, майор Советской Армии, погиб от рук бойцов Национального фронта Азербайджана, отказавшись отдать личное оружие при нападении на их часть. С тех пор я иногда гулял с ней вокруг Патриарших, пока она в 2002 году не умерла от сердечного приступа.
В 2005 году, находясь на конференции в Турции, я заметил в отеле супружескую пару, которая показалась мне смутно знакомой. Это оказались те самые мои попутчики, Света и Игорь. Для них те годы, тоже стали безрадостными. Свете вместо благоустройства семейного очага, пришлось тушить свой подожженный дом, и она потеряла своего еще не рожденного ребенка. Игорь, получив контузию после взрыва складов боеприпасов в Гюздеке, был начисто комиссован из рядов Вооруженных сил, и естественно остался никому не нужен, кроме собственной семьи и жены. Слава богу, жизнь позволила им выпрямиться, не пропасть, не растерять чувства, завести детей, но все же при воспоминаниях о тех годах, у Игоря непроизвольно кривились губы, и он начинал немного заикаться.
Матрос Брыль поздравил меня открыткой с Новым 1991 годом и пропал. Лишь в 2006 году, проезжая по Горьковскому шоссе, я узнал в одном из придорожных шашлычников Рамиса. Он хоть и остался могучим и видным мужчиной, полностью поседел и как-то сник, и больше не оставлял впечатления безразмерной широты и жизнелюбия. Он долго не мог, а может и не хотел вспомнить те пару дней в далеком 1990 году, но постепенно понемногу оттаял, расслабился, и я узнал от него судьбу семьи Брылей. Игорь, самый здравомыслящий из всех, уехал со своей семьей из Баку, сразу, как развалился Советский Союз. Уехал он в Россию, и думаю, не пропал. Отец моего матроса, потеряв работу, долго пытался устроиться хоть куда, но потом неожиданно сдал, и меньше чем через два года после описываемых событий, умер в своем гранатовом саду. У него просто остановилось сердце. Самого Брыля попытались мобилизовать на войну в Карабах. Он естественно этого не хотел, и дал деру, прихватив с собой мать. Рамис сам помогла им покинуть Баку. Куда они уехали неизвестно, но судя по всему к брату и навсегда. Больше Рамис о них ничего не слышал. Сам он уехал из Азербайджана под закат 90-х годов, устроился где-то в Подмосковье сначала простым мангальщиком, постепенно мало по малому устроился, открыл собственную придорожную харчевню, привез семью, и уже лет десять кормил дальнобойщиков и автолюбителей на подъезде к столице. Я иногда заглядываю к нему, он всегда рад, но в глазах его больше тоски, чем радости, хотя он и пытается всеми силами этого не показывать.
Я часто думаю, о том, как бы сложилась моя жизнь, и жизнь этих людей живших в одной стране, и внезапно оказавшихся в другой, враждебной и жестокой, если бы не развалилась наша былая могучая держава. К ней можно было относиться по разному, для кого страна была тюрьмой народов, а для кого единственной и нерушимой, но я почему-то уверен, что судьбы всех нас сложились совсем по другому, и это совсем не ностальгия, а простая констатация факта...

Самое простое КШУ

«...на ПУ ГЭУ весело перемигивались
красные лампочки аварийной сигнализации...»
( Из корабельной стенгазеты БЧ-5)


Как всегда, война подкралась незаметно. К 27 марта, добрая треть моего экипажа уже месяц просиживала штаны, будучи прикомандированными, к экипажу капитана 1 ранга Винтореза. В эту зиму, нашу головную старушку серии 667БДР, загоняв напоследок до убитого состояния, тихо и мирно перевели в отстой, с сильно урезанным первым экипажем, а наш экипаж, в полном составе переназначили, и сделали первым экипажем, самого свеженького корабля, пришедшего буквально пару месяцев назад со среднего ремонта. Его притаранил из Северодвинска могучий каперанг Винторез, несколько последних лет, просидевший со своим экипаже нам заводе, и по этой причине несколько разленившийся и отвыкший от реальной флотской действительности. Сам Винторез был самым старым и опытным командиром на дивизии, занимавший свою должность минимум вдвое больше, чем любой другой, но ряду разнообразных причин так и не выросший даже до уровня заместителя командира дивизии. Как и положено, несколько лет ремонта на заводе, в Северном Париже, деморализовали и развратили экипаж по полной программе. За эти годы часть народа попереводилась, кто - куда, а остальные вспоминали родную базу, как что-то очень далекое и суетливое место. Половина офицерского состава сменилась, и в базу пришел экипаж, с лейтенантами и даже старлеями, еще ни разу не бывавшими, не то, чтобы в море, а даже в Гаджиево. Командование встретило корабль с распростертыми объятиями, сразу доукомплектовав экипаж, за счет первого экипажа, то есть нас, и назначило корабль самым дежурным стратегическим велосипедом флотилии. Сначала экипаж прогоняли по всем мыслимым и немыслимым задачам, потом торжественно отправили на боевую службу, потом погоняли по морям еще месячишко в воспитательных целях. После чего прислонили к пирсу, и начали плющить совместно с винторезавцами, уже и наш экипаж по сдачами береговых задач, чтобы винторезовцев, наконец, освободить и отправить в долгожданный отпуск. Теперь наш новый, сверкающий чистотой и свежестью корабль держал один экипаж, а второй ежедневно топтал его, «вспоминая», что и как надо делать, правда, не в реальной обстановке, а скорее при береговой проверке.
Числа 25 стало известно, что штаб флота задумал провести грандиозное КШУ с привлечением всех сил флота. Само - собой оказалось, что стратегические силы флота будет изображать наш корабль, а флотилия решила под шумок, еще и зачесть моему экипажу пару морских задач, вследствие чего, утром 27 марта, после команды «Всем вниз, приготовится к вводу ГЭУ в действие!», на борт вместе с винторезовцами спустились еще 56 человек нашего экипажа, не считая нашего адмирала Тимоненко, кавторанга Кроликова - флагманского РТС, флагманских штурмана и связиста и каперанга - посредника из штаба флота. Кроме них, еще загрузились два особиста, один наш, другой неизвестный, что тоже говорило о серьезности мероприятия, и как бы в довесок, для хохмы, добавили еще одного блаженного офицера с недавно введенной штатной должности психолога флотилии. Был он в звании капитана 3 ранга, худощав до той степени, что оставляла впечатление общей недокормленности, и вдобавок был неестественно весел, общителен и прилипчив, да так, что его хотелось сразу и бесповоротно послать куда подальше.
Естественно, корабль принявший к себе на борт дополнительно еще шесть десятков людей оказался переполненным дальше некуда, сразу образовалась четвертая смена для приема пищи, а во многих каютах, сон стал предполагаться только по очереди. Тем не менее, суета, сутолока и беготня, совсем не помешала спокойно и вовремя завести установку, и, отшвартовавшись ближе к вечеру покинуть родную базу и кинуться рыскать по полигонам, в ожидании сигнала к более конкретным действиям. Все следующие полутора суток, мы всплывали, погружались, усиленно воевали с псевдовзрывами и фантасмагорическими пожарами, попутно занимаясь всеми возможными отработками корабельных мероприятий и оттачивая организацию малых и больших приборок. К вечеру 28 числа, мы всплыли, и успокоились, ожидая команды «Фас!». Только вот, чем-то раздраженный Тимоненко, сидя в центральном посту, неожиданно заявил, что вентилятор на Пульте ГЭУ, дует так, что ему сквозит по ногам, и вызвав меня по «Каштану», категорически запретил его запускать, вогнав меня в полное недоумение, как же наш внутренний вентилятор, может дуть ему на верхнюю палубу. Сменившись в «ноли», я попил чайку, поднялся наверх в рубку перекурить, и, подышав свежим воздухом вперемешку с дымом, с чистой совестью отправился спать. Погода для конца марта стояла великолепная, все КШУ походили по одному сценарию, предсказуемому до тошноты, и я был уверен, что через 2-3 суток, мы благополучно отшвартуемся у плавпирса N 9, где последние месяцы стоял наш пароход.
Проснулся я внезапно, сначала даже не поняв, что происходит. Еще с закрытыми глазами, я понял, что шум, который меня разбудил, идет не откуда-то извне, а рождается прямо рядом со мной. Спал я, как впрочем, и все на таких выходах не раздеваясь, поэтому вскочил сразу, не успев разлепить глаза, и неожиданно для себя оказался сначала распластанным по переборке, а потом моментально брошенным назад на шконку. Нас качало, да так лихо, что с непривычки бросало от борта к борту, а шум, разбудивший меня, был самого прозаического происхождения. Просто все, что можно, в нашей каюте упало. Все незакрепленное, все фуражки на шкафе, шмотки, книги, чашки, ложки, тетради, из секретера, а сверху еще и чайник, обильно поливший это все водой, вкупе с заваркой из маленького чайника. Вот во всё это хозяйство я и влетел босыми ногами, пару раз шваркнувшись о переборку. Корабль качало. Да так могуче кренило, с борта на борт, что пока я кое-как пришел в себя после сна, и нашел хоть какой-то центр равновесия, меня еще пару раз приложило к переборкам. Потихоньку приноровившись, я понял, что никакой тревоги нет, взглянул на часы, тихо матернулся и начал собирать разбросанное имущество, запирая по шкафам, и закрепляя насколько возможно. Было 05.50. И я еще добрый час мог со спокойной совестью давить на массу. После приборки каюты, я с балетной грацией умылся, изрядно наплескав на себя воды и перемазавшись зубной пастой. Постепенно коридор офицерской палубы начал наполняться народом, живо обсуждавшим неожиданно свалившуюся на корабль бортовую качку. На самом деле швыряло нас не так уж сильно, просто как всегда к этому не оказался готов никто, и обсуждение вертелось только вокруг личных потерь в виде разбитой посуды и испорченной документации. Начался завтрак, прошедший в веселой езде кресел по всей кают-компании, матерщины по поводу облитых рубах и раскиданных по палубе кусков масла и сыра. Прибежавший на завтрак старпом, побалансировав со стаканом кофе, успел сообщить, что переходим из полигона в полигон в надводном положении, и что наверху крепчает. После перекура, на разводе колыхающемся от борта к борту, эту информацию подтвердили приказом, о срочной проверке раскрепления всего возможного в отсеках по походному.
На пульте ГЭУ, все было как обычно, а запрещенный к пуску вентилятор ко всему прочему создал такую сонно-тягучую атмосферу, которую не смогла разогнать даже качка. Сменили спокойно, и все поплыло в привычном руле, только вот было трудновато улежать на комдивовской шконке. Только вот, на мой взгляд, качка понемногу усиливалась.
А в 08.43. начался кошмар. То-ли корабль немного поменял курс и попал под волну, то-ли наверху и, правда, было уже очень неспокойно, но совершенно неожиданно, после размеренных колебаний, корабль резко накренило на правый борт на 30 градусов. Все снова посыпалось, и даже мы повылетали из кресел. Кое-где начала звенеть предупредительная сигнализации, которую сразу отключили, но больше отдыхать не пришлось. Подводную лодку начало раскачивать и раскачивать. А с учетом практически полного надводного хода, и бортовых ударов волн и ветра, амплитуда качания корабля начала увеличиваться, что чувствовалось, и по приборам, а кое-кому даже и по состоянию желудка. Оператор правого борта, Игорь Арнутов, позеленел, потом пожелтел, а минут через пять уже извергал завтрак в гальюне.
09.15. Корабль бросило на правый борт с креном 38 градусов. Не успели мы обсудить этот новый рекорд, как у меня на борту сработала защита ГТЗА по падению давления пара в главном паропроводе. Естественно защиту взвели моментально, но после этого стало уж совсем весело. Теперь звенело и тренькало не переставая. Вся энергетическая установка корабля, предназначенная для работы в спокойных глубинах океана, закапризничала на бушующей поверхности. Слетали уровни и срывало насосы, датчики температур различных сред выдавали аварийные сигналы, один за другим, то оказываясь погруженными, то наоборот завоздушенными. Пока не объявили тревогу, мы с Арнутовым, срочно дали команду в корму, заводить аварийные уставки датчиков подальше, а где нельзя, датчики просто отключать, невзирая ни на что. Наконец объявили тревогу, и когда все сбежались, вконец позеленевший, до состояний стодолларовой купюры Арнаутов, уполз в свой второй отсек, прикрывая рот ладошкой. Комдив Новожук, дожевывающий бутерброд, и совершенно не реагирующий желудком на волнение, сообщил, что наверху практически ураган. У командира Винтореза сорвало шапку и унесло в море, молодого штурманенка и матроса на мостике, при очередном крене, вынесло за борт, благо они были уже привязаны, а потому отделались только диким испугом, ушибами, ссадинами, ну и промокли попутно. А уж по самому кораблю страшно ходить. Почему, он уточнить не успел, потому - что начало срывать конденсатные насосы, и все наше внимание переключилось на связь с кормой. Пару минут неразберихи создал неведомыми путями оказавшийся в корме замполит, недавний надводник, который по своему глобальному незнанию техники, выдал на пульт одну из команд, навсегда остающихся в памяти народа:
- Пульт, срывает конденсатники, вязать их!
Наверное, он хотел привязывать насосы к чему-то, но, слава богу, из машины поднялся старшина команды турбинистов Птушко, и мягко, но очень категорично попросил замполита не препятствовать осуществлению боевой связи между отсеком и пультом, и вообще покинуть турбинные отсеки, а то всякое бывает...
Качать не переставало, и я попросил Новожука сесть вместо меня за пульт, а сам побежал перекурить, и что-нибудь перекусить. Природа наградила меня очень неплохим вестибулярным аппаратом, с одной особенностью: во время качки у меня всегда просыпается звериный аппетит, а не наоборот, как у большинства млекопитающих. Вот я и помчался в курилку, бросаемый из стороны в сторону. И тут то я и увидел, то, что не успел рассказать Новожук...
Верхняя палуба третьего отсека была забрызгана, точнее, залита вытошненным завтраком, и судя по количеству, завтраком не одного человека. Все это переливалось и перекатывалось от борта к борту, вместе с вылетавшим из всех закоулков мусором, начиная от аварийного имущества, заканчивая какими-то ботинками и древними вахтенными журналами. У трапа ведущего в центральный посту, тошнило флагманского связиста, который враскоряку зацепившись за перила, чтобы не расшибиться, умудрялся невероятным образом обнимать ведро так, что его голова была практически внутри, и оттуда раздавались только звуки, сопровождающие этот нелегкий процесс. По мере следования в 5-бис отсек, я имел повод лишний раз убедиться в том, что подводник- существа нежные, и физиологически стоят особняком в славных рядах военно-морских родов сил. Тошнило весь корабль. Пахло тоже соответственно. А сверху все было присыпано мусором, который повылетал и повыпадал из всех тех местечек и закоулочков, куда не могла, а то и не хотела добраться рука матроса. Наш чистенький, свеженький, и ухоженный корабль, превратился в некое подобие самого грязной общественной уборной на Курском вокзале столицы, в начальный период капитализации страны. Допрыгав через эти лужи желудочного сока, до 5-бис отсека, и пару раз с размаха впечатавшись в ракетные шахты ребрами, я, наконец, добрался до курилки. Там восседал изгнанный из кормы замполит, курил и сильно матерился. Сам он, имея за плечами богатый надводный опыт, от качки не страдал, но как оказалось, покинув корму, направился прямиком в каюту, где застал, по его словам «торжественный бенефис психологического желудка». На учения к замполиту подселили естественно «брата по оружию», флагманского психолога, который, судя по всему, последний раз в море выходил в далеком детстве, с папой на лодке в пруду. Психолог, страдая профессиональным для всех политвоспитателей чувством постоянного голода, умудрился просидеть в кают-компании ужин и вечерний час со всеми сменами, и с ними же всеми перекусить. И когда началась бортовая качка, да еще и с нарастающей амплитудой, все внутренности психолога вынесло наружу сразу, и не где-нибудь, а в каюте зама, где он попытался найти спасение, причем на верхней койке под одеялом.
Теперь зам, справедливо опасающийся идти в центральный пост, не мог спрятаться и в каюте, а потому вынужден был шататься по отсеку, как неприкаянный. Выкурив в реактивном режиме пару сигарет, я покинул стенавшего зама, и рванул в кают-компанию, за какой-нибудь снедью. Проделав ряд акробатических упражнений, и чудом не улетев на нижнюю палубу, я добрался до кают-компании, и обалдел. Такого я еще не видел. В кают-компании, была картина воистину неописуемая. По палубе переливались потоки воды, таща за собой горы тарелочных осколков, подстаканников, лохмотья творога, сыра и прочих остатков завтрака, снесенных со стола качкой. Вместе с ними перекатывались и стулья, собравшиеся в одну, заплетенную кучку, с каждым наклоном все сильнее бившуюся о столы и переборки. Телевизор, чудом висел на ремнях, и один из вестовых балансируя, из всех старался привязать его дополнительно, чуть ли не взлетая, при очередном наклоне корабля. В гарсунке же была картина, погрома в посудной лавке. Вестовые, измученные непрекращающимся накрыванием столов для четырех смен, естественно все проспали, и теперь вся посуда присутствовала на палубе в виде разных по форме и величине черепков. Все это было щедро разбавлено вилками, ложками и ножами, и прочими буфетными атрибутами. В холодильнике, тем не менее, нашлось пару бутербродов, оставленных неизвестно для кого, и, зажав один из них во рту, а другой в руке, я направился обратно на пульт.
На какие-то мгновенья, корабль неожиданно перестало качать. Успев за это время перебраться в 5-й отсек, я обрадовался возможности спокойно добежать до своего кресла, но после минуты передышки, корабль внезапно, практически положило на правый борт. Потеряв палубу под ногами, и практически летя на дверь каюты старпома, я слышал крик вахтенного отсека, который в этот момент заходил в свою каюту на левом борту, а, повернув голову, увидел картину, которую больше никогда не видел. Откуда-то с левого борта, вместе с мусором, какими-то щепками и бумагами, параллельно мне летели две огромных, зубастых крысы, а между ними, едва не касаясь их серых шкур, летел и дико орал корабельный кот Клапан. Шерсть на нем была дыбом, ужас сквозил во всех телодвижениях меланхоличного от природы кота, и даже ударившиеся в сантиметрах от него в стенки шахты крысы, явно не волновали обезумевшее животное. Я знатно приложился об дверь каюты, и зацепился за какой-то трубопровод, ожидая такого же броска, теперь уже на левый борт, но корабль, зависнув ненадолго, медленно встал на ровный киль. Я сразу рванул в четвертый отсек, успев отметить краем глаза, что вахтенный пятого отсека, очень уж бережно придерживает правую руку, и зовет кого-то снизу. В четвертом отсеке, на центральном проходе, заваленном всем, чем возможно, сидел мичман Макаров, с окровавленной головой, пытаясь зажать кровь куском белоснежной бязи. И еще везде звенели все возможные виды предупредительной и аварийной сигнализации. Не останавливаясь, я все - же успел, до нового наката, проскочить на пульт, где, судя по всему было тоже «весело».
- Блин, Борисыч, не охренел!? Тут крен за 50, а ты гуляешь столько!
Новожук, недовольно морща усы, уступил мне мое кресло, и едва я успел усесться, как корабль ухнуло на правый борт.
- Твою мать, зашкалило!!!
Вцепившись в подлокотники, я кинул взгляд на кренометр. Он был зашкален до упора. То есть крен был около 60 градусов. Повисев так несколько секунд, корабль нехотя вернулся в нормальное положение, и что самое удивительное накренился на левый борт совсем немного. Взывало и зазвенело, все, что могло. Мичман Мотор, распластанный на «Каме» щелкая тумблерами, доложил в центральный пост.
- Центральный-Кама. Начало падать сопротивление изоляции сетей...
Над «Камой» сразу завис комдив два, и вместе с Мотором, перебивая и перекрикивая друг-друга, начали руководить кормовыми электриками. У нас тоже хватало дел. Но, тем не менее, установка, с наполовину отключенными и заблокированными аварийными сигналами работала достойно, и корабль уверенно шел вперед, не смотря ни на что. В 10.23. нас снова положило на правый борт, так, что опять зашкалил кренометр. Когда корабль выпрямился, из центрального поста на связь вышел адмирал Тимоненко.
- Новожук, сколько можем выжать надводного хода?
Комдив, уворачиваясь от летящего на него журнала, бодро ответил:
- Попробуем полный, товарищ адмирал!
Тимоненко, помолчал пару секунд.
- Давайте! Белов, Хопряков, внимательнее, не завалите защиту. Надо вытянуть. Пока погружаться не можем. Работайте!!!
Ход мы дали. Корабль, предназначенный для большого хода под водой, в надводном положении шел тяжело, под постоянными ударами волн в левый борт. В 10.28. нас снова завалило на правый борт, и не успевший схватиться за что-нибудь, комдив два, вместе со шнуром и гарнитурой «Каштана» перелет через голову, и со всего маха приложился спиной и шеей, об пультовскую дверь. Вскочил он довольно бодренько, хотя по затылку его тоненькой струйкой стекала кровь, и сразу прилип к «Каме», продолжая что-то кричать в корму. В 10.46. нас совершенно неожиданно положило не на правый, а на левый борт. Все, что слетело, перевалилось и пересыпалось к этому времени на правый борт, вновь поднялось в воздух, и полетело обратно, вместе с незакрепленным, теперь уже Новожуком, прямо на меня. Кроме мусора обсыпавшего меня с ног до головы, и Новожука, приземлившегося ко мне на колени, в перемещении от борта к борту приняла участие одинокая пультовская крыса. Она пролетела мимо наших лиц, с каким-то непонятным звуком, и сразу скрылась на кабельных трассах. В 11.01. нас снова кинуло на левый борт, но не так сильно, зато с чувствительным дифферентом на корму, что снова вызвало массу предупредительной сигнализации, на обоих пультах. Но защита не падала, и мы давали максимально возможный ход. 11.27. Механик из центрального едва успел предупредить, что меняем курс, и снова попадем под бортовую волну, как нас опять положило на правый борт, и снова за уставку кренометра. В 11.32. на пульт, в момент очередной покладки на правый борт, попытался войти старлей Горлохватов, сбежавший из рубки связи в наш гальюн. Получив дверью точнехонько в лоб, и порцией мелкодисперсного мусора в лицо, он все-же забрался к нам, и сообщил, что КШУ прервано. Все корабли выгоняют в море, а эсминец «Бесповоротный», так вообще сорвало с якоря, и на нем пожар в арсенале. Потом Горлохватову стало снова не по себе, и он опять рванул в гальюн, вытравливать остатки завтрака.
Следующие два часа мы добросовестно пёрли в надводном положении, но, слава богу, уже не с такой амплитудой крена. Конечно корабль снова и снова ложило то на левый, то на правый борт, но уже максиму на 30-40 градусов, что после пройденного, казалось совсем шуточной болтанкой. Наконец, в 14.46 минут, раздалась команда, которую все уже и не ждали.
- По местам стоять к погружению!!!
Наверное, большинство экипажа никогда не погружалось с такой нескрываемой радостью, и общим ликованием. Кормовые отсеки, в нарушении всего радостно докладывали по нескольку раз, что не просто готовы, а счастливы, уйти на глубину, и оставаться там подольше. Только на 120 метрах глубины, волнение снизилось практически до нуля, хотя иногда корабль все - же немного подрагивал, словно от страха, перед этой неласковой водной поверхностью. На удивление, эти многочасовые качели закончились практически без людских потерь, и без фатальных отказов техники. Пара-тройка разбитых носов, десятка полтора пусть серьезных, но ушибов, а не переломов, и неисчислимое количество синяков на личном составе, плюс утопленная шапка командира, все-таки не самая большая плата за испытанные сильные ощущения. Корабль приводили в порядок около трех часов, мыли, драили, и снова мыли. Но все равно еще несколько часов, в отсеках витал тот самый запах, который ассоциируется с грязной и беспощадной пьянкой, а на обед, и последовавший сразу за ним ужин, не пришло человек тридцать, до сих пор, не рискнувших после пережитого, что-либо отправить в желудок. Через полутора суток, на сеансе связи выяснилось, что из-за стихии, едва начатое КШУ перенесли на 3 апреля, а все это время, мы должны бродить по полигонам. Известие вызвало огромную моральную изжогу у Тимоненко, вследствие чего, для восстановления собственного психологического баланса, он сразу устроил смотр корабля, после которого содержание ракетного подводного крейсера был признано крайне неудовлетворительным, что немного успокоило адмирала, и разрядило обстановку.
КШУ мы отходили без замечаний, доблестно изобразив все стратегические силы Северного флота. Следы урагана в базе были видны на каждом шагу, да и трудно не заметить наполовину выброшенные на камни буксиры, разбитые в клочья баркасы и лодки, и притопленные плавпирсы. Поселку тоже неплохо досталось, начиная от оборванных проводов, отключения света и воды, заканчивая вынесенными ветром окнами домов и оборванными крышами. Но разрушения оказались не фатальными, все довольно быстро восстановили, но в моей памяти, почему-то более всего отложилась феерическая картина летящих в одной стае крыс и кота...

И наши имена узнает вся страна...

Что такое ядерный реактор? Кто-то причастный знает, и прочитав вопрос, только ухмыльнется. Кто-то начнет припоминать школьный курс физики и статьи в газетах, а кто-то просто подумает, а зачем мне это вообще надо... А чтобы понять, что же это такое, и понять, о чем пойдет речь дальше, сначала попытаюсь это сделать. Просто, доходчиво и даже примитивно, как для пионеров и махровых дилетантов. Реактор - это котел. Самый простой котел, скорее даже скороварка, с герметичной крышкой, под которой вода кипит и кипит, создавая пар, который дальше идет вперед... на лопасти турбин... и еще в массу устройств, что уже, собственно, не важно. Важен сам факт котла и то, что его греет. Скороварка закипает на плите. И плита греет ее снаружи. А реактор закипает изнутри. Как электрический чайник. Только вместо нагревательного тэна в реакторе чуть более сложные элементы. Это компенсирующие решетки - КР попросту, и сборка из тепловыделяющих элементов. Не очень верно, скорее даже неправильно, но для простоты будем считать, что именно КР и греют котел, но не просто одним своим присутствием. Они подвижны. Когда они внизу, на самом дне, котел холоден и спокоен. Но как только начинаешь их поднимать, котел начинает греться, и чем выше, тем сильнее. Но в отличие от чайника, этим все не кончается, ядерный реактор все же не котелок на костре. Есть еще катающиеся вверх и вниз элементы, автоматические регуляторы - АР в простонародье. Можно было бы и без них, как бывает в огромных реакторах электростанций, но у нас они есть, и регулируют массу всяких параметров, от равномерности нагрева, до точности задаваемой мощности реактора. И последний, самый важный элемент нашего котла, это стержни аварийной защиты - АЗ. Это то, что глушит реактор в считанные мгновенья, и напрочь прекращает процесс нагрева. Это как подушка безопасности в автомобиле, выключатель света в гальюне, или защелка на бюстгальтере у женщины, это все то, что срабатывает мгновенно, быстро и неизменно с хорошим результатом. И самое главное, что реактор устроен так, что ни КР, ни АР, невозможно поднять даже на 1 миллиметр вверх, пока стержни АЗ внизу. Это все сделано на аппаратном уровне, продублировано механически и автоматически и закреплено в массе инструкций и страшилок. И чтобы начать разогрев котла, надо сначала поднять вверх все стержни АЗ, а уж потом начинать поднимать все остальные. А если хочешь «выключить» реактор, то выключатель -это АЗ, их только надо сбросить вниз, одним нажатием пальца, и реакция прекратится, и КР и АР начнут медленно катиться вниз, все тухнет, все остывает, и что самое главное, нет жертв среди личного состава и гражданского населения...
Когда в очередной раз объявили приезд московской инспекции по ядерной безопасности, все испугались сначала по инерции, а потом уже более осмысленно задумались и пригорюнились. Легендарного адмирала Бисовки уже не было, да и сама инспекция как бы почила в бозе, автоматически влившись в какую-то переподчиненную МАГАТЭ общероссийскую структуру, в недрах которой она и пребывала ныне в виде то ли отдела, то ли управления. И если раньше четко знали, за что будут драть и резать, то ныне это было как-то размазано, что сильно раздражало и нервировало. Совершенно естественно, что весь реакторный отсек и все его выгородки выдраили, с особой тщательностью израсходовав неприличное количество белоснежной бязи, и даже, страшно сказать, около трех литров спирта. Само-собой, разумеется, помывка аппаратных выгородок обоих бортов производилась в присутствии офицеров и мичманов, чтобы не дай бог, матросы, протирающие крышки реакторов и привода решеток, не начали выжимать спирт из бязи себе прямо в рот. Работали босиком, чтобы не оставлять следов от резиновых подошв тапочек на блестящих титановых поверхностях, и через двое суток аппаратные были готовы к смотру, хотя все знали и были уверены, что придираться будут со страшной силой и замечаний все равно будет море. За неделю до приезда в центральном посту начался ликбез по ядерной энергетике для всех офицеров ГКП корабля. Люксы в обычное время сдержанно, но судорожно опасающиеся всего связанного с ядерной энергией и обычно заявляющие, что после 5-Бис отсека у них уже винты, увлеченно и с жаром зубрили основные постулаты всех флотских инструкций по ядерной безопасности, и даже забегали на пульт ГЭУ не только чая попить, но и за знаниями. Конечно, для них это было «сезонное обострение», способное здорово подпортить настроение, а то и карьерный рост, ведь в прежние времена инспекция могла закончиться и снятием с должности. Что ждало нас в новое время и с новыми инспекторами, пока не знал никто. Электромеханическая боевая часть готовилась к предстоящему мероприятию спокойно, планово и без иллюзий. Инспекции ЯБ никогда не заканчивались триумфальными победами. В самом лучшем случае, кораблю ставили удовлетворительную оценку и давали время на устранение замечаний, что считалось неплохим результатом и не служило поводом для масштабных служебных оргвыводов. Основной удар, как всегда, приходился на первый дивизион, а острие этого удара на основных операторов пульта ГЭУ и на содержание 7-го отсека. И самое занятное было в том, что на корабле оба командира групп дистанционного управления были не родные, а прикомандированные из других экипажей. Капитан 3 ранга Башмаков и капитан 3 ранга Белов. И обоим нам было абсолютно по барабану, как пройдет эта проверка, так как наши рапорта об увольнении в запас уже давно гуляли где-то по отделам кадров, а мы уже потихоньку распродавали мебель и ждали приказа. Это немного напрягало комдива раз, но выбора не было, и ему приходилось терпеть определенный пофигизм первого и второго управленца, которые были и постарше его самого как в звании, так и по возрасту. Единственное, в чем он был уверен, так это в наших знаниях и опыте, чего, разумеется, нельзя было отнять, а воздействовать на нас старался только через механика Поликарпыча, которого мы знали давно, в море вместе были неоднократно, и уважали как человека и моряка. Механик нас понимал, и сам собирался в следующем году покидать стройные ряды флота, а потому просто по-человечески попросил его не подставлять и постараться напоследок. Мы пообещали, хотя и не принесли этим молодому комдиву раз душевного спокойствия.
И вот, наконец, настал этот день, когда с утра на корабле проиграли учебную тревогу, и на борт поднялись члены инспекции. Пара человек сразу осталась в центральном посту насиловать беззащитных люксов, кто-то отправился осматривать энергетические отсеки, а двое вместе с Поликарпычем спустились вниз, на пульт ГЭУ для опроса знаний и проверки документации.
Судя по тому, что проверяющих было двое и оба капитаны 2 ранга, слухи о какой-то безумной реорганизации инспекции по ЯБ оказались преувеличенными, и нас ждало традиционное представление по показу нашей некомпетентности и безмозглости. Вообще, специалисты по ядерной энергетике, как правило, делятся на две категории. Первые - это те, кто знают суть вопроса досконально, начиная от самой маленькой элементарной частицы, заканчивая некоторыми аспектами, еще до конца не изученного «холодного синтеза», с единственной, но немаловажной поправкой. Они никогда и ничего не делали руками. Они теоретики, которые все знают по учебникам, инструкциям и лабораторным работам в Обнинске или в институте им. Курчатова. Вторые - это те, кто последний раз учебник по ядерной физике брал в руки на пятом курсе своего военно-морского ВУЗа, давно уже забыли определение термина "реактивность" и чешут в затылке при просьбе написать условие критичности ядерного реактора. Это практики. Они уже почти ничего не помнят и практически ничего не знают. Но они все умеют. Они обращаются с реактором не как с грандиозным и сложнейшим порождением человеческой мысли, а как с большим и громоздким бытовым прибором, и знают, где можно в правильный момент ударить кулаком, а где кувалдой, где можно что-то пережать, и когда можно что-то разогнать, чтобы эта махина работала так как надо, а не так, как диктуют теоретические постулаты. Первые всегда находятся в состоянии перманентного антагонизма со вторыми, что и подтверждается наличием и работой инспекции по ядерной безопасности. Есть, конечно, и третья категория, которая и все знает, и все умеет, но она очень незначительна, состоит, как правило, из тех, кто эти самые реакторы придумывает или строит, а потому эта категория на флоте оказывается исключительно редко и по большей части сидит в Академии наук, и в реальную жизнь окунается тоже нечасто.
Из пришедших к нам проверяющих один был явно из второй категории. Это было заметно и по тому, как легко и непринужденно он расположился на пультовском диване, так, словно просто выходил перекурить и вернулся. Причем вернулся не один, а со своим старым знакомым Поликарпычем. Оказалось, они вместе учились, и этот капитан 2 ранга перевелся в инспекцию совсем недавно, служил на «букахах», и пока еще не успел обрасти береговой гордыней и столичным презрением к водоплавающим. А вот второй был явно «ботаником». Отсутствие флотского опыта читалось в нем с полувзгляда. Заходя на пульт, он успел пару раз приложиться головой к подволоку, удариться коленом о «камовскую» конторку и чуть не разодрать рукав своего плаща о тумблера пусковой станции насосов первого контура левого борта. Когда, наконец, все разместились на шконке, мы с Башмаком представились:
- КГДУ-1 капитан 3 ранга Башмаков...
- КГДУ-2 капитан 3 ранга Белов...
Вся документация, вахтенные журналы и прочие бумаги были заранее выложены на пульте побортно, и друг Поликарпыча, устроившись за моей спиной, начал лениво листать мой вахтенный журнал, не прекращая беседу с механиком о друзьях, встречах и службе. А вот «ботаник», выложив из папки толстенный блокнот, начал внимательнейшим образом изучать вахтенный журнал правого борта, делая довольно объемистые записи в своем талмуде. Минут десять прошло относительно спокойно, а потом началось. Мой кавторанг устав листать, закрыл журнал.
- Белов, «майора» когда получил?
- Два года назад.
- А я тебя помню. Тебя ко мне в 90-м году в Двинске на ходовые прикомандировывали...
Я пригляделся к нему повнимательнее.
- Точно, товарищ кавторанг, было дело.
- Ты еще старлеем был, кажется...
- Ну да... а вы комдивом еще...
- Тогда тебя сигналы АЗ и прочую азбуку спрашивать бесполезно... Давай-ка, расскажи мне, о действиях по такой вводной...
Он был недавно с действующего флота, а оттого все его вводные были реальны, и что самое главное, естественны. Мне пришлось изрядно поднапрячь соображалку и память, чтобы более или менее достойно отстреляться, и мой допрос закончился к обоюдному удовлетворению. Я не ударил в грязь лицом, а он все же нашел пару-тройку ошибок в моих действиях, чтобы зафиксировать эти незначительные недочеты документально. А вот на правом борту творилось что-то бесподобное. Башмак, он же капитан 3 ранга Башмаков, всегда был человеком прямым, как рельс, и правду-матку резал всем, когда считал нужным, отчего страдал по службе немало, но от принципов все равно не отступал никогда. А тут его просто топтали, да еще как! «Ботаник» с возмущенным лицом, выражающим высшую степень негодования, отчитывал багровеющего с каждым мгновеньем Башмака.
- Товарищ капитан 3 ранга, как вы можете управлять ядерной установкой, если не можете мне рассказать ничего внятного о самом элементарном. О выгорании и воспроизведении ядерного топлива!!! А что такое эффективный коэффициент размножения нейтронов? Мало того, что вы, кажется, даже не слышали об основных принципах управления реактором, вы даже не знаете на чем они основываются!!!
Хорошо узнав за годы службы Башмака, я четко понял, что если сейчас этого «ботаника-теоретика» не остановить, то вся эта камарилья плохо кончится, причем для всех. Башмак закипал на глазах. И судя по всему, мой проверяющий тоже это понял.
- Володя, перестань ты его теорией мучить! Он же не в институте преподает! Ты его по делу, по корабельным инструкциям пропесочь... Знание первичных, хотя бы....
«Ботаник» Володя аж передернулся.
- Какие первичные... какие?! О чем ты говоришь, Михаил Игоревич!? Он азы не знает, азы!!! Как он еще капитана 3 ранга получил, с такими знаниями!?
Башмака прорвало.
- Я? Как я получил? За 11 боевых служб получил!!! А вот вы, товарищ капитан 2 ранга...
Михаил Игоревич резко и громко скомандовал.
-Капитан 3 ранга Башмаков! Прекратите кричать! Ваши боевые службы у вас никто не отнимает...
И уже более спокойно, повернувшись сначала к Поликарпычу, беззвучно показывавшему кулак Башмаку, а затем, взглянув на «ботаника», продолжил.
- Володя, а давай немного... скажем... с другой стороны проверку произведем. Ты документацию у него проверил?
«Ботаник», растерянный таким поворотом, глянул в свой талмуд.
- Ну, да... есть замечания, тут... вот...
Михаил Игоревич радостно улыбнулся.
- Вот и здорово! Замечания есть? Есть! Будет что отразить в отчете. Да еще потом реакторный посмотрим еще разок. А я предлагаю вот что. Давай-ка, Володя, сделаем так: пусть он нам расскажет что-нибудь, чего мы не знаем... по установке, естественно... и если такое обнаружится... ну, поставим ему удовлетворительно... Как считаешь?
«Ботаник» Володя, аж подобрался, словно борзая перед погоней за затравленным зайцем.
- Этот что ли?
И кивнул на заинтригованного происходящим, а оттого и успокоившегося Башмака.
- Ну, давайте! Что вы там выдавите... грамотей!
Теперь уже все, начиная от «ботаника», заканчивая комдивом, до этого даже боявшимся высунуться, смотрели на Башмака. Капитан 3 ранга Башмаков Андрюха, ушедший в свою первую автономку лейтенантом, даже не успев распаковать вещи, привезенные из Питера, и изорвавший не одно «РБ» по трюмам кормовых отсеков БД -проекта знал много. И самое главное, что все это он не просто знал, а узнавал своими руками, порой сбивая кожу с рук и набивая шишки и синяки.
Башмак поерзал по креслу, исподлобья взглянул на меня. В его глазах сверкали чертики. Нешуточные. Я попытался представить, что же он может отчебучить, но ничего дельного в голову пока не приходило.
- Товарищ, кавторанг, а все можно... даже то, что нельзя?
«Ботаник» удивленно обвел головой присутствующих.
- Попробуйте....
Башмак хмыкнул, и уже более свободно и раскрепощено, откинувшись на спинку кресла, и скрестив руки на груди, спросил «ботаника», глядя на него в упор:
- А что, товарищ капитан 2 ранга, можем ли мы, сидя здесь, и никуда не выходя... гм... напоминаю, вы сами разрешили... так вот, сидя здесь, взорвать реактор, допустим... правого борта... к чертовой матери, а?
На пульте повисла напряженная тишина. Я уже догадался, о чем идет речь. Догадался и Поликарпыч, но, судя по выражению лица, был этим не очень доволен. Догадался и Михаил Игоревич, хмыкнувший, и тотчас спрятавший улыбку в усы. Комдив раз остолбенело хлопал глазами, а с «Камы» доносилось тяжелое дыхание мичмана Мотора, всеми силами старавшегося не уснуть.
«Ботаник» несколько секунд с надменным видом разглядывал улыбающегося от уха до уха Башмака, и потом медленно, с расстановкой с учительскими интонациями в голосе начал вещать:
- Товарищ капитан 3 ранга, ядерный взрыв реактора физически невозможен. Максимум расплавление активной зоны. Это знает каждый студент. И это технически и конструктивно предусмотрено и....
Башмак неожиданно заржал во весь голос.
- Эх, товарищ инспектор... Извините, товарищ кавторанг...
Повернувшись к прибору СУЗ, он быстро снял нижнюю крышку, под которой находился клеммный блок. Потом вытащил из кармана металлическую скрепку и выпрямил ее.
- Смотрите, товарищ кавторанг! Я кидаю вот на эти клеммы перемычку. Видите?
Немного ошалевший оттого, что его очень невежливо перебили и сунули носом в какие-то непонятные электрические схемы, «ботаник» недоуменно буркнул.
- Ну и что?
- А ничего... Просто сейчас я снял блокировку подъема КР без взвода стержней АЗ. Понятно?
«Ботаник» по инерции кивнул.
- Ну...
- Ну-ну... физики-теоретики... ну, загоняю их наверх, и АР туда же...
«Ботаник» никак не могу врубиться в то, что ему говорят. Наверное, сам смысл того, что возможно в данном случае он понимал, но в его неотягощенную практикой голову никак не могло вместиться то, что такое возможно сделать так запросто, даже не поднимая задницу из кресла.
- А потом, когда и КР и АР уже на верхних концевиках, просто взвожу стержни АЗ...
«Ботаник» Володя, повернув голову к соратнику по инспекции, прошептал.
- Михаил Игоревич, это же...
Тот недобро улыбнулся и похлопал его по плечу.
- Да, Володя... Именно это. Мгновенное вскипание активной зоны.
«Ботаник» обреченно обвел взглядом присутствующих и почему-то остановил его на мне.
- Именно так, товарищ капитан 2 ранга... тепловой взрыв. И наши имена узнает вся страна...
Я подвел этот окончательный итог, после чего Башмак уже по-простецки похлопал все еще пребывающего в состоянии легкого нокаута «ботаника» по плечу и пообещал тому, что если он будет вести себя хорошо, он ему еще пару интересных штучек покажет.
Надо отдать должное береговому «ботанику», который довольно быстро совладал с собой и даже признал победу практика Башмака над собой, теоретиком, но не в части знаний, а в части того, как быстро и легко, при помощи какой-то скрепки можно нарушить вообще все, что придумывали светлые умы много лет подряд. Ему просто в голову не приходил такой босяцкий подход к ядерной энергии. Поликарпыч в процессе обмена знаниями чуть не поседел, но потом немного отошел, и пока инспектора пачкали наши журналы своими замечаниями, даже рассказал, что мы оба уже практически пенсионеры, и, мол, на наш «бред» внимания обращать не стоит. На это наши проверяющие дипломатично, и самое главное, синхронно ответили, что это в корне неверно, и надо учить всех офицеров, пока вот такие опытные операторы не ушли в запас, правда, не тому, что тут происходило, а насущной, каждодневной работе с установкой.
Проверка закончилась для корабля стандартно. Оценка «удовлетворительно», проверка устранения замечаний возложена на флагманских специалистов дивизии и флотилии. Вечером мы с Поликарпычем уединились у него в каюте, где он сначала выдал по полной программе Башмаку и мне за компанию за сегодняшний концерт на пульте, а потом размяк, разлил пол-литра «шила» и после первой рюмки, хрустнув штатным «нежинским» огурчиком, как-то проникновенно сказал, рассматривая дно рюмки:
- А знаете, мужики, у этого физика-теоретика в глазах ведь просто Хиросима расцветала...