Стоп дуть!

«...подводник живет только на двух этажах.
На первом и на пятом. Пока он в море, бербаза
все остальные разбирает. Поэтому подводник и
дома, как в море: то сверху капает,
то из под пола парит.»
(Северная флотская мудрость)

В самом начале карьеры каждого офицера случается событие, которое осознанно или неосознанно, но навсегда намертво отпечатывается в его памяти. Это тот самый миг, когда окончательно, бесповоротно и совершенно неожиданно приходит понимание - кем стал, что можешь, какая ответственность ложится на юношеские плечи с новенькими лейтенантскими погонами, от чего возможно наложить в штаны, причем неоднократно по неопытности. Это как раз те мгновения, когда внезапно осознаешь, что все, чему тебя учили до этого долгих пять лет, не просто что-то далекое и не совсем реальное, а самое что ни на есть близкое, и оно уже в твоей жизни, хочешь ты этого, или нет... И очень здорово, когда ощущение этого приходит к тебе с улыбкой, пусть даже несколько кривоватой, но все же веселой, чем при других, менее юмористических обстоятельствах.
Север встретил молодого инженер-механика лейтенанта Белова гораздо более гостеприимно, чем многих моих однокурсников. Мне не пришлось спать вповалку с одноклассниками и их женами в первые дни на полу в однокомнатной квартире, и не пришлось каждые два-три дня искать новое место дислокации для себя, своей молодой супруги и чемоданов, наполненных вещами, по большей степени оказавшимися просто ненужными, да и тяжелыми в придачу. Я приехал на Север один, а моя дражайшая половинка осталась тосковать в славном Севастополе по причине пятимесячной беременности. Рисковать здоровьем будущего наследника после долгих раздумий я не рискнул, а потому убыл на защиту Заполярья один, с двумя чемоданами обильного вещевого аттестата, 150 рублями в кошельке и неистребимой верой в наш Военно-Морской Флот.
Передислокация на северные рубежи Родины, прошла без замечаний, в компании таких же как я выпускников "Голландии" и примкнувшими к нам выпускниками других военно-морских учебных заведений. Воспитаны мы были в одном духе и с одним идеологическим уклоном, поэтому добросовестно прозвенели стаканами двое с половиной суток, морально готовя себя к предстоящим тяготами и лишениям воинской службы. Добравшись этаким весело-цыганским табором до Гаджиево, мы завалили чемоданами и сумками однокомнатную квартиру нашего наиболее смекалистого товарища, заранее подсуетившегося на стажировке и оккупировавшего брошенную и никем не занятую квартиру. Товарищ потрудился на славу, отремонтировав эту хибарку, и обвесил двери квартиры убедительным на вид замками. Потом таким же, но уже не очень веселым коллективом мы отправились в штаб флотилии, в отдел кадров. В этом священном для всех военнослужащих месте нас радостно и быстренько рассовали по экипажам и незамедлительно отправили представляться своим будущим командирам. Кого - куда. Некоторых даже в далекий Северодвинск. Мне повезло больше, и я в этот же день узнал, что такое Оленья губа, и как туда можно добраться в условиях полного отсутствия транспортного сообщения. В Оленьей губе, а точнее, в ее тылу, нас приятно удивила флотская оперативность, а точнее, то, с какой скоростью в части сделали все выписки, а в тылу выдали кучу денег, подъемные и еще какие-то непонятные компенсации, а также нагрузили мешком дополнительного вещевого довольствия, после чего все это добро пришлось переть на себе аж до оленегубской развилки, на остановку автобуса, который, естественно, пришлось ждать минут сорок. В этот же день такие холостяки как я покинули перезаполненную квартирку и резво переселились в офицерскую гостиницу, в шикарные четырехместные номера с видом на баки с мусором и стенку соседнего дома, где и привели себя вечером в приподнятое настроение посредством заранее припасенного алкоголя еще крымского разлива.
Надо сказать, что в этот насыщенный событиями день я успел совершить еще одно деяние. Дело в том, что в Гаджиево служил один из моих друзей детства, Мишка Бронзис, школьный выпускник такого же года, миновавший в отличие от меня суровую школу срочной службы и поступивший в училище с первого захода. После его окончания Мишка попал служить в Гаджиево и отдавал свой долг Родине в той же дивизии, куда распределили и меня. Со слов его мамы, навещенной мною в первый после выпуска отпуск, он со дня на день собирался убыть в град Северодвинск сроком на два года для ремонта своего «парохода». Она же снабдила меня его адресом и скромной посылочкой сыну. А потому, в промежутках между походами в штаб флотилии, выездами в Оленью губу и бытовым пьянством в гостинице, я трижды забегал по указанному адресу, но Мишки не застал, и в последний раз оставил записку с обещанием заглянуть на следующий день. По какой-то необъяснимой глупости я не написал, где ночую, а просто обещал зайти завтра. А завтра была суббота...
Утром, ополоснув припухшее от вчерашнего банкета лицо водой с отрицательной температурой, я облачился в форму и двинулся к Бронзису. На этот раз он оказался дома и встретил меня по-будничному делово, как, наверное, и пристало офицеру, закончившему командное, а не какое-нибудь инженерное училище.
- Привет. Чего вчера не зашел попозднее? Я тебя уже второй день дожидаюсь.
Вид невозмутимого Бронзиса в трусах, почесывающего свой хилый живот, был довольно забавен, да и разговаривал он со мной так, как будто последний раз мы виделись вчера, а не года три назад.
- Да мы вчера вечером в гостинице обмывали распределение.
Мишка отошел вглубь коридора, пропуская меня в квартиру.
- А я тебя тут вчера ждал... тоже обмыть... и распределение и вселение...
- Какое вселение?
По большому счету я на женатого Мишку рассчитывал, но лишь в качестве временного походного склада собственных пожиток до окончательного решения жилищного вопроса. Но оказалось, что Мишкин экипаж уже давно в Северодвинске, а сам он, будучи внештатным финансистом, застрял в Гаджиево по двум причинам. Первая - чисто служебная: денежные аттестаты и прочая финансовая бухгалтерия, а вот вторая была приятнее: я. Мишка тянул время, дожидаясь меня. Ему не хотелось бросать на два года свою однокомнатную квартиру просто так на произвол судьбы, или оставляя ключи для присмотра неизвестно кому. Зная от своей мамы, что я должен в ближайшие дни нагрянуть в Гаджиево, сверкая новенькими лейтенантскими погонами, Мишка решил убить сразу двух зайцев. И квартиру оставить под присмотром на все два года, и обеспечить с моей помощью плановую и своевременную оплату коммунальных услуг.
- Зря не зашел еще раз. И не написал, где ночуешь. Я тут шильца на твою долю разбавил. Ладно, чего встал. Пошли. Хозяйство принимать будешь.
Так на второй день своей северной эпопеи я стал счастливым лейтенантом с обжитой однокомнатной квартирой, где был черно-белый телевизор «Горизонт», холодильник для лилипутов марки «Морозко», и даже детская кроватка впридачу. Мы опрокинули по стопке за встречу, и я сгонял в гостиницу, где рассчитался и перетащил свое еще не распакованное барахло к Мишке. Потом мы обжарили рыбные пельмени, выпили, потом снова выпили, затем Мишка повел знакомить меня с соседями, где мы опять выпили и закусили квашеной капустой и крабовыми палочками. Потом мы вернулись домой, где выпили еще пару раз, и Мишка неожиданно резво одевшись, уехал на вечерний поезд в Архангельск, а я, еще не прошедший закалку флотским «шилом», мешком свалился на диван и не приходил в сознание до утра.
А с понедельника понеслись береговые флотские будни. Экипаж мой был в отпуске, а потому моё служение Родине в первые дни ограничивалось патрулем, уборкой вокруг казармы и многими другими, не совсем военными занятиями. Меня, правда, загнали на чужой корабль на пару дней, но, сообразив, что я пока еще абсолютный ноль, и даже не успел измять свой мундир, быстренько отправили обратно на «каменный крейсер». Вечерами я возвращался домой и тихонько деградировал с друзьями, уничтожая Мишкины запасы шила со все более возрастающим профессионализмом.
Стоит отметить, что после первой недели жизни в Мишкиной квартире, мой бурный восторг по отношению к ней немного поутих, и постепенно начали выползать всякие бытовые неудобства и неполадки, которые по большому счету просто мешали жить. И я начал с ними бороться. Сама Мишкина квартира располагалась, скажем, так, в гаджиевском доме первого поколения, то есть в доме образца 60-х годов, и на самом подводницком этаже. На пятом. Об этом неумолимо напоминали засохшие водяные разводы под потолком, и незначительные, но заметные вздутия обоев на стенах. Что было хорошего в доме, так это его расположение. Самый центр поселка. Пошел налево из подъезда - и ты на берегу знаменитого озера с бригантиной, прямо на ступеньках парикмахерской, и в трех минутах ходьбы от ДОФа. Пошел направо, и через пару поворотов важное заведение - зачуханный и пахнущий всеми возможными прелыми дарами природы, но практически единственный овощной магазин. А в доме напротив - вещевой склад флотилии и домоуправление. Завернул за дом, и через сотню метров одна из двух девятиэтажек со своим магазином. Короче, вся цивилизация посёлка на расстоянии вытянутой руки. Живи и радуйся! Все бы ничего, но здоровое мужское тело после службы государевой требует ухода. Попросту, помыться хоть иногда имеет смысл. А вот тут-то и таилась большая и труднорешаемая проблема. Дело в том, что вода на Севере хорошая, чистая и очень вкусная по причине нецивилизованности большей части Кольского полуострова. И холодная очень тоже. По-моему, никакая здравомыслящая бактерия в таком холоде не живет, и я без опаски пил в сопках воду из простых ручейков. Но наряду с этими восхитительными качествами северная вода обладала и рядом незаметных, но очень вредных свойств. Тем, кто жил на Севере, не понаслышке известно, что Кольский полуостров, а северная часть его в особенности, по сути своей представляет один огромный потрескавшийся кусок гранита, местами присыпанный землей, повсеместно покрытый мхом и чахлой полярной растительностью, а заодно обильно политый водой, которая вытекает из всех доступных щелей, заполняя собой все свободные впадины. Так вот, эта самая вода, омывающая северные каменистые пустоши и частично оседающая в питьевых озерах, так вбирает в себя силу северного камня, что за несколько лет плотно и надежно забивает любую водопроводную трубу таким каменным налетом, что только диву даешься. А если к этому добавить вечную старость трубопроводных систем и сопутствующую этому ржавую окалину, то надеюсь, и без слов понятно. А Мишкин дом принадлежал именно к тем историческим строениям, которые ремонтировали один раз в их жизни, а точнее, при постройке. Само-собой, и трубы этого дома видели рождение Гаджиево как базы стратегического подводного флота с самого начала, и увидят, судя по всему, уже и конец. Суть не в этом. Суть в том, что я не мог умываться. И это была самая главная проблема Мишкиного жилища...
Вода в доме-ветеране до пятого этажа упорно не хотела добираться. Точнее, скорее всего, хотела, но сила ее давления была неспособна продавить многолетние наслоения водного камня и спрессованной окалины из труб, и если на первых этажах, где давление было шатко-валко, но довольно сильно, еще можно было набрать ванну и принять душ, то в моей, а точнее, Мишкиной квартире, дела обстояли значительно печальнее. Напор воды в квартире я измерял спичками. Две спички - напор холодной, одна спичка -напор горячей. Иногда, а точнее, глубокой ночью, в районе 2-3 часов, напор мог стать и воистину бесшабашным, в один карандаш. Чтобы не интриговать дальше, скажу, что сила струи в одну спичку - это именно струя толщиной в одну спичку, один карандаш - в толщину карандаша, а далее и так все понятно. Само-собой, напор горячей воды в одну спичку мыться в ванне не позволял категорически, а максимум для чего подходил, так это для бритья, и то с еле теплой водой. Сначала на такие незначительные мелочи я не обращал внимания, но уже по истечении первой недели своего проживания в Мишкином логове понял, что когда для наполнения чайника требуется минимум пятнадцать минут, а для мытья головы два часа, жизнь сладкой уже не кажется. Потом я начал держать ванну воды про запас, пополняя оттуда чайники и кастрюли, а когда хотел помыться, ставил ведро воды на плиту для ополаскивания и опускал в ванну два ведерных кипятильника, изготовленных в славном городе Ижевске. Они натруженно гудели, пытаясь вскипятить ванну, а я стоял рядом на резиновом коврике в резиновых перчатках, помешивая воду в ванне деревянной лопаткой, как предписывали руководящие документы по эксплуатации электроэнергетической системы корабля.
Время шло. Мой экипаж вернулся из отпуска и подналег на береговые наряды. Караулы и камбузные наряды, патрули и КПП, дежурство по казармам... Все завертелось сплошной каруселью. Экипаж лихорадило в ожидании еще призрачной, но уже явной ссылки в Северодвинск на смену первого экипажа, а отдельных офицеров периодически вырывали на другие корабли дивизии, стоящие в дежурстве или выходящие в море. Так, на втором месяце службы, я снова оказался на корабле, подменив в боевом дежурстве одного из приболевших командиров отсека. Тамошний комдив раз мне быстренько объяснил, что любознательность молодых лейтенантов у них на борту не приветствуется, приказал ни до чего не дотрагиваться руками, а весь свой недельный срок прикомандирования изображать манекен офицера БЧ-5 на ПУ ГЭУ при построениях и в каюте. После чего я был предоставлен в распоряжение старого седовласого «пятнадцатилетнего» капитан-лейтенанта Михея, которого на корабле все очень уважали, за глаза, ласково называя «дедом Михельсоном», намекая на явные отпечатки следов еврейской нации на его лице. За долгие годы, проведенные в прочном корпусе, Михей заработал хронический гемморой, стал спокойным как тюлень и мудрым как раввин на пенсии. Он много знал, многое видел, и теперь старался одарить мир той мудрость, которая его не на шутку переполняла. Михей очень обрадовался моему появлению, так как всем окружающим он уже основательно успел поднадоесть своими нравоучительно-философскими трактатами, и на корабле даже из курилки старались побыстрее смыться, когда в дверях возникала его долговязая фигура. В первую же ночь в боевом дежурстве Михей усадил меня на пульте ГЭУ, и в течении трех или четырех часов долго и витиевато объяснял саму суть, скажем, даже глубинную составляющую службы на подводной лодке, да еще и в ранге управленца. Широта мышления «деда Михельсона», кидала его мысли, начиная от рождения христианства до особенностей функций детородных органов енотов и барсуков, в то же время как-то органично вплетая все это в беспощадную критику корабельных распорядков и бездарность командования. Надо сказать, что при всем этом возрастном кризисе, специалистом в своем деле Михей оказался отменным, и многие знания, которые я получил от него, пригодились мне до самого конца службы. Просто к его подаче знаний надо было привыкнуть и научиться отделять практическое от философского.
Где-то через пару дней, придя на очередное дежурство, я невзначай, совершенно случайно, пожаловался на фатальную невозможность просто помыться дома. Михея этот вопрос чрезвычайно заинтересовал, и я в течение пары часов добросовестно выслушал историю возникновения града Гаджиево, строительства домов, а также особенностей полярной воды, химических процессов протекающих в ней, степени влияния ее жесткости на стенки металлических труб, промышленные способы очистки труб, перспективы перехода на пластиковые трубы и еще очень много сопутствующего. А закончил свою лекцию Михей очень просто и коротко:
- Да возьми баллон и продуй подводки. Враз всю накипь вынесет! Что, не инженер что ли? Их на днях как раз подбили на полигоне.
И пнул ногой лежащие на грудой палубе идашки и костюмы СГП.
С тем, что я инженер, я, конечно, согласился, в душе еще немного сомневаясь, а вот поинтересоваться, каким баллоном, застеснялся, точнее, поостерегся вызвать своим вопросом новой лекции на несколько часов. Но мысль разом разделаться с недостатком водоснабжения в квартире очень прочно засела в моих мозгах.
За пару часов до схода на берег я пробрался на ПУ ГЭУ и вытащил ближайшую идашку. Кислородный баллон я брать поостерегся. Мало ли что. А вот азотно-гелиевый засунул в портфель без каких-либо сомнений, не припомнив за обоими составляющими содержания баллона каких-либо особых взрыво или пожароопасных свойств. Как назло, после построения дежурных смен на пирсе никого сразу не отпустили, а сначала спустили снова в прочный корпус доделать что-то недоделанное, потом провели внеочередной доклад, затем снова выстроили народ на пирсе, чтобы вычислить сбежавших, и только после этого распустили домой. В итоге, в квартиру я ввалился где-то около 22.00. Пока суть да дело, перекусил, попил чайку, стало уже около 23 часов. Но как говорится, трудности героев не смущают, и я, несмотря на поздний час, решился произвести продувание, да к тому же являясь еще очень неопытным офицером, сильно опасался, что вдруг утром обнаружат отсутствие этого самого баллона. Продувание решил произвести из ванной. Как известно, от общего стояка трубы идут до кухни, по пути ответвляясь в ванну и туалет. Мое творческое инженерное мышление подсказало, что присоединив баллон вместо душа и открыв краны на кухне, я смогу одним махом продуть и трубу от ванной до стояка, и от ванной до кухни. Резьба военно-морского баллона, естественно, не подошла к штатской резьбе душевого смесителя, но, порывшись в Мишкиных ящиках, нашел несколько разных переходников, из которых умудрился сотворить один, и внешне достаточно надежный. Потом открутил душ, привернул баллон. На кухне открыл оба крана и пустил течь воду, если это капанье можно было так назвать. На раковину накинул сложенную втрое старую разовую простыню, чтобы не забрызгать стены, и перед завершающей фазой решил перекурить. Дымя на кухне сигаретой, я ловил себя на мысли, что что-то не так, что-то неверно, но, затушив окурок в пепельнице, я прогнал прочь все слабохарактерные сомнения. Заходя в ванну, я машинально взглянул на часы, висящие в коридоре. На них было 23.40.
Я перевел воду на душ и открыл оба крана. Даже в такое позднее время слабое давление в магистрали и обросшие трубы не давали воде хотя бы побороться с возникшей на ее пути преградой в виде баллона. Из переходника даже не закапало. Собравшись с духом, я начал медленно поворачивать вентиль АГК- баллона. В смесителе зашипело, но не более того. Не открывая дальше баллон, я метнулся в кухню. Под простыней так же мерно капала водичка, немного ржавая, но с отсутствием позитивных изменений. Я вернулся в ванну и еще добавил воздуха. Вернувшись в кухню, опять убедился, что все без изменений. И тогда, в третий раз оказавшись перед баллоном, я взял, и не подумав о последствиях, открыл баллон на полную.
Сначала было тихо. А потом, откуда-то изнутри, просто в пространстве начал рождаться длинный и протяжный стон. Рождался он минуты полторы. Как будто по нарастающей глубоко застонал весь дом-ветеран, каждым своим кирпичиком, арматуриной и батареей. Потом, когда я первый раз услышал в море, каким звуком сопровождается падение аварийной защиты реактора, я понял, на что это было отдаленно похоже. А после этого звука что-то одновременно грохнуло на кухне и в туалете...Я выскочил из ванной. На кухне моим глазам предстало феерическое зрелище. Из вырванного с корнем крана в потолок непрерывно била красно-коричневая, толстенная струя воды. Сам кран вместе с простыней торчал из дверцы навесного шкафа, куда его воткнула дикая сила воздуха. Ойкнув, я бросился в туалет, чтобы перекрыть водяной кран на всю квартиру. Но и там картина была не лучше. Из-под сдвинутой крышки туалетного бачка вытекали волны ржавой воды, они уже успели затопить почти весь туалет и пытались переливаться через порог. На мое счастье, кран оказался исправен, и через несколько секунд я перекрыл воду. Стало тихо, и слышалось только журчанье сливающихся остатков воды из бачка. Я облегченно вздохнул... И вдруг услышал, как начал просыпаться весь подъезд подо мной.
Весь подъезд, а точнее, все квартиры по моему стояку, наверное, уже мирно спали, когда я проводил свой эксперимент. И что ни говори, акустика в старых домах хрущевского разлива была отменная. Сначала я услышал истошный матерный крик прямо из под ног, из квартиры прямо подо мной. Потом в ночной тишине начали издаваться крики уже с более низких этажей, и начали непрерывно хлопать двери. В ночном подъезде закипела жизнь. Как-то невзначай пришла мысль, что виноват-то во всем я, хотя всех последствий я еще и не представлял, и что можно и по чайнику получить... от содружества жильцов. Я юркнул в ванную комнату, и лихорадочно скрутив баллон со смесителя, засунул его под ванну. И сразу раздался звонок в дверь. Выбежав в прихожую, я отпер замок. За дверью стоял сосед с четвертого этажа, предпенсионного возраста майор - краснопогонник из тыла, в майке и топорщившихся на коленях спортивных трениках.
- Это не ты здесь нахимичил с водопроводом?- без длинных предисловий прорычал тыловик.
Был он очень грозен и грязен. Поперек белоснежной майки как после автоматной очереди расплывалась темно-коричневая струя ржавой воды, спортивные штаны были забрызганы, а по голым пальцам ног, точащим из шлепанец, стекала бордовая окалина.
- Да какое я!!! У самого потоп... ёб... срань какая-то!! - как можно убедительнее и с деланным возмущением прохрипел я в ответ. Сосед внимательно смотрел на меня. Видимо, мое лицо и интонации не убедили опытного служивого офицера.
- Дай-ка я погляжу, что там у тебя-то стряслось - решительным тоном произнес майор, и беззастенчиво отодвинув меня в сторону, проник в коридор. Амба,- подумалось мне, но фортуна в этот день дала мне пусть немного, но хоть вовремя. Еще из коридора майор заметил впечатляющую картину торчащего вместе с простыней крана в дверце шкафа и капающего с потолка грязно-ржавого раствора. Майор как-то восхищенно хмыкнул, и для очистки совести приоткрыл ближайшую к нему дверцу туалета. Увиденное там, видимо, окончательно убедило его, что к ночной диверсии я не имею никакого отношения, и сам являюсь сильно пострадавшей стороной.
- Хрен поймешь что! Зовут-то как? Паша? Так вот, Паша, у всего стояка краны как пушкой выбило... С первого этажа до тебя...У меня на кухне вообще смеситель вырвало.... А трубы у нас сам знаешь какие, гнилые да запрессованные... То ли слесаря ночью что-то отчудили... то ли давление в котельной... хотя, тогда почему только по одному стояку... Чертовщина какая-то... Наши там в подвал побежали врага ловить...- уже совсем другим тоном товарища по несчастью, даже брата по беде, сообщил мне последние новости подъезда майор, и прикурив, начал спускаться вниз, попутно крича кому-то:
- Это не сверху. У Пашки у самого похлеще чем у меня кухню разворотило...
Я зашел домой, прошел на загаженную кухню, сел на чистую табуретку, и закурив, перевел дыхание.
Слава богу, утром на корабль мне идти было не нужно, а надо было только к обеду для заступления в дежурство. Спать я лег где-то около 4 часов утра. На мое счастье, в Мишкиных шкафах нашелся и новый кухонный смеситель и новый сливной механизм для бачка. Пока поменял, пока убрался... пока попил чаю и накурился... В обед, уходя на службу и неся в недрах портфеля злосчастный баллон, я встретил своего соседа и узнал степень жертв и разрушений, нанесенных «неизвестно» кем мирной жизни беззаботно спавшего подъезда. На первом этаже систему слива туалетного бачка воздух разнес в тот момент, когда после трудов праведных на унитазе тужилась жена мичмана с вещевого склада. Подробностей сосед не знал, но мы оба уверились в том, что свое дело она сделала быстро и без напряжения. Кстати, первый этаж пострадал меньше всего, так как сам мичман в этот момент наливал ванну, чтобы ополоснуться, а их дочь мыла посуду на кухне. Эта семья отделалась легким испугом и незначительным по меркам других квартир загрязнением. На втором этаже все уже спали. Там жил старлей с молодой женой, только пару дней назад впервые приехавшей на Север. У них, как и у всех, вынесло слив в туалете и рванули все клапана на кухне и в ванне. Правда, их не вырвало, но фонтанировали они здорово. Со слов соседа с третьего этажа, после всего, глубокой ночью, старлей до самого утра успокаивал и баюкал чересчур впечатлительную супругу, причем довольно громко убеждая ту, что «...не всё у нас тут так плохо и страшно... и знала бы ты, как у нас на корабле бывает....». Третьему этажу досталось хлеще всех. Там жил немолодой кап.2 ранга, со дня на день ожидающий приказа на увольнение в запас, уже отправившего всю семью на Большую землю и не отягощавшего себя в преддверии отъезда образцовым содержанием фановых систем. Да и в квартиру эту он переселился временно, отдав свою трехкомнатную молодому сменщику. У него выстрелило все, включая общий кран на всю квартиру. Как оказалось, у него и так все подтекало и подкапывало, а кавторангу было это по барабану, так как все свободное время он проводил у друзей, забредая в квартиру, только чтобы выспаться. Ему часа два оказывали братскую помощь старлей со второго, которого незамедлительно начало заливать сверху, и майор с четвертого, исключительно по личной добропорядочности. Аварии ликвидировали самым радикальным методом, просто запыжевав деревянным чопиком подводку, ведущую в квартиру от стояка.
Майора с четвертого приложило примерно как меня самого, а про себя и рассказывать лишний раз стыдно.
На корабле я тихонько засунул баллон на его штатное место и постарался поскорее забыть это кошмарное происшествие. Но вечером на пульт неспешно прибрел Михей, и основательно устроившись на топчане, торжественно извлек из кармана черный баллончик.
- Возьмите, юноша! Точно полный и заправленный. Сам у комдива три справлялся. Грязь из подводок мигом выдует... Думаешь, Михей сказал и забыл... а я помню, вот... принес молодому... понимание матчасти прийти должно в процессе... как говорится, в бою обретешь ты право своё...
Михей говорил и говорил, а я заворожено смотрел на баллончик в своей руке. Это был простой и маленький черный баллонишко, тот самый, которым надувают гидрокомбинезон после всплытия. Совсем-совсем маленький... но никак не АГК- баллон из ИДА-59, даже укрощенной дури от которого хватило продуть весь подъезд. В тот самый миг я понял, что на корабле в мои руки может совсем случайно попасть такое, что при незнании и неправильном употреблении, может сотворить черт знает что, и с самыми немыслимыми последствиями. И еще я понял одно: детство кончилось.
Кстати, все мои пострадавшие соседи уверяли позже, что такого мощного и сильного напора холодной и горячей воды, как после этой злосчастной аварии, в нашем подъезде не было никогда на их памяти... Так что мне, наверное, повезло в тот раз ...

Волжский откос

Это было счастливое и славное время... Совсем недавно. В прошлом веке. Мы были молоды и беззаботны, и нас еще не покинуло пьянящее чувство восторга при взгляде на восход солнца над морем. Мы еще грезили романтикой, и втихаря между сессиями заказывая в многочисленных севастопольских мастерских мицы и примеряя на рукава вожделенные курсовки с четырьмя уголками, и в глубине души уже были офицерами, покоряющими и глубины и весь мир. В газетных киосках еще было можно найти значки с олимпийским мишкой, но в магазинах уже не было водки и вина, убранного целомудренным Горбачевым, и даже за пивом выстраивались очереди, поражающие воображение. Колбаса тоже была деликатесом, но жизнь не казалась от этого серой и неинтересной. Мы еще умели любить... И не старались измерять любовь шириной кармана...
Заканчивался май, и уже через неделю мы, курсанты третьего курса, должны были погрузиться по вагонам и отправиться на свою первую береговую заводскую практику в могучий волжский городище Горький. Нас пьянило ощущение того, что мы уже почти офицеры, что завтра наденем фуражки и превратимся в полноценных старшекурсников, и что на улице самое жаркое лето в жизни. Что мы веселы, что сессия сдана, и что после практики нас ждет месяц упоительного отпуска, наполненного жаром солнца, улыбками девушек и вкусом терпкого крымского вина.
В поезд грузились, как и положено настоящим военным, в поле и вечером. А проще говоря, не на центральном вокзале славного Севастополя, а на пригородной станции «Мекензиевы горы». Провожающих все равно набралось с сотни две. Мамы, папы, друзья, а в большинстве своем подруги... Как и положено издавна на Руси, что отъезжающие что провожающие незаметно от командования надрались до состояния соловьиного свиста, и провожающее нас начальство облегченно вздохнуло, когда всеобщими усилиями нас запихнули по вагонам и поезд наконец тронулся. В поезде мы с величайшей радостью выяснили, что все проводники в составе, кроме бригадира, такие же как и мы студенты в летнем стройотряде!!! Естественно, не военные, и главное, не студенты, а студентки!!! Студентки третьего курса Горьковского педагогического института. Наши поредевшие командиры не смогли остановить экспансию бодрых и веселых гардемаринов по всему поезду, и вскоре в каждом вагоне в купе проводников наблюдалось оживление, веселье, а кое-где уже и вздохи и поцелуи. Короче говоря, нашими усилиями поезд лихорадило до утра, вагоны на остановках отпирать было некому, а на утро большая часть наших педагогических проводниц щеголяло в тельняшках на голое тело...
По прибытии в Горький начальство, немного поседевшее за полутора суток железнодорожного похода, приняло волевое решение, характерное для любой военной организации. Если никто не будет купаться, не будет и утопленников. Попросту, запуганные нашим весельем отцы-командиры, решили на месяц практики в славном Горьком лишить нас увольнений. Не пускать в город и точка. Ну, может, организовать пару экскурсий по историческим местам.... за ручку, но не более того. Вообще-то их было можно понять... если бы мы были повзрослее. Три старших офицера во главе сотни бравых сорвиголов, вырвавшихся из под стального пресса севастопольской комендантской службы, после тяжкой сессии, и в предвкушении долгожданного отпуска в городе на Волге, где было мало военных и много пива и вина в магазинах, несмотря на введение «сухого» горбачевского закона... Такой гремучий сплав мог взорвать любую карьеру... И нас заперли в четырех стенах бригады ремонтирующихся кораблей...
Но сладкая жизнь руководителей практики продолжалась недолго. Не больше недели. В первый же день вся рота ввязалась в жесточайшее противостояние с начальником штаба бригады. Этот каперанг был занимательнейшей личностью с огромным комплексом обиженного Наполеона и замашками унтера Пришибеева. При нашем первом следовании на завтрак строй, ведомый мной, был им остановлен, после чего каперанг довел до всех присутствующих, что такого безобразия, как наш строй, он в своей жизни не встречал, и что то, что мы уже четверокурсники, ему до одного известного всем места, и не зря правительство Италии лично из-за него два раза давало ноту Советскому правительству, и что в конце-концов нам придется маршировать на завтрак, обед и ужин, задирая ногу и чеканя шаг, и главное, с бодрой флотской песней на устах. Позже выяснилось, что в бытность командиром дизелюхи, он два раза добросовестно сажал свой «пароход» на камни чуть ли не на входе в гавань Неаполя, причем храбро держа оборону от итальянских морских пограничников стрелковым оружием. Если первый такой кульбит командование ему простило, то после второго решило, что мир с Италией дороже, и отправило храброго командира в почетную ссылку в Горький, командовать псевдобригадой подводных лодок в центре России. Отлучение от плавсостава не прошло у каперанга бесследно, бездействие ему претило, и мозги его замутило на почве строевой выправки окружающих его военнослужащих. А тут мы... Началась война. Мы дружно шли в ногу на приемы пищи, шелестя каблуками по асфальту, и по команде запевали либо «Пусть бегут неуклюже...», либо «...Пора-пора порадуемся...». Каперанга взводило, он нас останавливал, мне как старшине роты объявлял несколько суток ареста и заворачивал на очередное прохождение. Потом прибегали наши командармы и включались в нашу обработку, после чего мы попадали на прием пищи через минут тридцать, при дороге от казармы до столовой не более 200 метров. Мы не сдавались, начальник штаба тоже...
Потом капитан 2 ранга Сярбинов, наш руководитель практики, лоб в лоб столкнулся на сормовском рынке с пятью нашими бойцами, блаженно попивающими пиво, причем в гражданской форме одежды! Дезертиры были с позором сопровождены в казарму, гражданка была изъята, но начальники призадумались. Общее количество арестованных начштаба приближалось к сорока человекам, кадеты все более массово и массово выпрыгивали по вечерам через забор в самоход и плевали на проверки, а об них, старших офицеров, каждый вечер на докладе в бригаде комбриг, контр-адмирал, вытирал ноги... Решение пришло само собой. На следующий день в 18.00 Сярбинов построил всю роту, и официально раздав увольнительные билеты, выпустил за ворота бригады всех желающих до 24.00, как и водилось в училище. В итоге на переходе на ужин глазам начштаба, приготовившегося к вечернему изнасилованию курсантов, предстал строй, ведомый дежурным по роте и состоявший из шести человек. Ни попеть, ни шаг почеканить... Начштаба крепко обиделся и больше нас не контролировал. Замечания прекратились и настало золотое время... как нам, так и начальникам...
В ту субботу мы устроили чемпионат роты по скоростному выпиванию кружки пива в тогда знаменитом пивном баре «Скоба» недалеко от речного вокзала. Соревновались весело, шумно, да и чего ждать от пяти десятков гардемаринов, еле вместившихся в довольно небольшом баре. Соревновались на выбывание, поэтому вышедшим в очередной круг предстояло пить еще и еще... В итоге пивбар мы покинули в прекрасном настроении, слегка пошатываясь, и с напряженными мочевыми пузырями. Дальше компания разделилась, и я вместе с пятью или шестью ребятами решили завалиться на дискотеку речного вокзала, где работал фруктовый бар, в котором можно было запросто купить бутылочку «Пепси-Колы» за одну цену с портвейном, а за другую с и с коньяком. Оккупировав столик в углу и заставив его всевозможными бутылочками с «соками и прохладительными напитками», мы уютно расположились и начали обозревать окружающих.
Тогда я впервые увидел ее. Она сидела аккурат напротив нас через столик. На первый взгляд ей было не больше восемнадцати лет, и она была ослепительно хороша. Из меня даже хмель вылетел, как не бывало. Длинные, по пояс, распущенные волосы, чуть кругловатое и милое лицо, заразительный смех и чудная восхитительная улыбка. Большие, чистые и очень красивые глаза. Мини-юбки тогда были не в моде, но она, словно презирая моду, была именно в ней, и ее стройные и в хорошем смысле слова породисты ноги просто приковывали взгляд. Под обтягивающей футболкой вырисовывалась небольшая, но красивая грудь. Наверное, я выглядел до такой степени глупо и идиотски, что эта русалка обратила на меня внимание и несколько раз улыбнулась мне, на мой взгляд, небезнадежно...
Она сидела со спутником, который одной рукой обнимал ее, а другой перебирал ее волосы. Парень примерно наших лет, неплохо по тем временам одетый и с хорошо откормленной мордашкой. Про таких сразу можно сказать, что родители его любят до такой степени, что самому ему ни о чем думать не надо, а тем паче напрягаться по жизни даже не приходится. У таких мальчиков на лице всегда немного обиженное выражение и опущенные вниз уголки губ, как будто все вокруг них лишь мешают жить и создают только лишнюю суету и шум. Парень поймал взгляд своей спутницы и тоже взглянул на нас... Лучше бы он этого не делал. Он смотрел на нас, на будущих офицеров-подводников, как на пустое место, и в его взгляде читалось нескрываемое и безразличное презрение. Тогда мы еще не знали таких взглядов...
При первом же медленном танце я бросил фуражку на стол, и одернув фланку, направился к их столику.
- Разрешите вас пригласить?
Парень вальяжно повернул голову, и не убирая руки с плеча прекрасной незнакомки, лениво пробурчал:
- Девушка не танцует...
Я отступать не собирался.
- Мне кажется, я не к вам обращаюсь. Я хотел бы услышать ответ вашей спутницы...
Парень посмотрел на меня еще раз, и в его глазах появилось что-то напоминающее интерес к жизни.
- Послушай, моряк, свободен ты, она не т....
Договорить он не успел. Девушка резко встала, сбросив руку парня со своего плеча.
- Гриша, я, кажется, еще не твоя собственность. Мамой своей командуй. Пойдем, курсант, потанцуем...
И она, схватив меня за руку, потащила в толпу пляшущих. Там мы и познакомились. Ее звали Даша. Она была студенткой экономического факультета государственного университета. А парень... парень был ее мужчиной, хотя по ее словам порядком поднадоел ей своим занудством. Дальше все было как во сне... Мы танцевали, говорили, снова танцевали и снова говорили. Она пересела за наш столик, и вместе с нами потягивая «Псевдо-Колу», хохотала над шутками завзятого юмориста Гвоздева, танцевала в нашем кругу, и казалось, совсем забыла про своего кавалера. Тот еще с полчаса угрюмо сидел за своим столиком, несколько раз окликал ее, а потом, демонстративно шлепнув ладонью по столу, испарился в неизвестном направлении.
Мы веселились еще часа два. Потом Даша нагнулась и прошептала мне на ухо:
- Пашенька, давай сбежим куда-нибудь от всех?
Мне и самому хотелось чего-нибудь подобного.
- Веди меня, мой талисман. Пошли!
Даша встала, оглядела весь наш столик, заметно увеличивший свои ряды за счет девушек, собранных нашими орлами.
- Моряки! Ваш боевой товарищ Паша идет меня провожать! Попрощайтесь...
И обойдя весь стол, чмокнула каждого нашего в щеку.
- Пошли...
И сунув свою ладонь мне в руку, потащила к выходу.
На улице уже стемнело. Это был как раз такой теплый и ласковый летний вечер, когда хочется гулять до утра, петь песни и радоваться жизни во всех ее проявлениях. Я плохо знал город, а ночью и подавно. Мы еще где-то долго бродили по каким-то улицам и аллеям, ели шашлыки, целовались на скамейках. Помню памятник Чкалову, нависающий над безумной красоты видом Волги. Я совсем забыл, что мне к нулям в казарму, что я курсант, а не вольный студент. Я забыл обо всем. Мне было чертовски здорово с этой бесшабашно веселой и сумасбродной девчонкой.
Было уже совсем поздно, когда Даша вдруг сказала:
- Все. В Сормово ни ты ни я сегодня уже не попадем. А на такси у меня денег нет.
- У меня тоже. Все прогуляли. А пешком?
Даша рассмеялась.
- Ноги сотрем, мореплаватель... Пошли, есть идея.
Шли совсем недолго. Свернув в какой-то двор, мы подошли к высокому зданию.
- Покури здесь немного, я быстро. Не скучай.
Даша чмокнула меня в щеку и убежала за угол. Я закурил и огляделся. В здании кое-где горел свет, но подъездов было не видно. Лишь только пара дверей, и явно не парадного типа. Вот из одной из этих дверей и появилась Даша с двумя огромными яблоками в руках.
- На, жуй. Витамины. Очень полезно. Пошли...
Мы зашли. После нескольких шагов я понял, что это гостиница. К этому времени я уже успел познать вкус путешествий, и запах провинциальных гостиниц распознавал сразу.
- Идем. Это гостиница «Россия». У меня тут двоюродная сестра администратором работает. Свободный номер мне на ночь одолжила... по-родственному.
Мне стало немного не по себе.
- Даш, ты-то понятно, а я под каким соусом с тобой в одном номере окажусь?
Даша тихонько прыснула от смеха.
- Смешной ты... Да я Наташке сказала, что с Гришкой пришла. Она его не очень любит, поэтому в гости к нам не придет. А утром как чекисты тайными тропами уйдем. Вот и все. Пошли-пошли....
Я до сих пор помню этот номер. Номер 312. Небольшой одноместный номер на третьем этаже. Неширокая тахта, два кресла, старенький «Фотон» на тумбочке, скрипучий шкаф и старый черный телефон. И еще ванна. Когда мы зашли, Даша бросила свою кофточку на стул и сказала:
- Ну, ты давай, залазь в душ и ложись. А я пойду минут двадцать с Наткой почирикаю...
И ушла. Я разделся. Что будет дальше, я даже представить себе не мог. Поплескался под струями душа. Покурил. Даша не шла. Я лег в постель и закрыл глаза. И почти сразу провалился в сон....
Не знаю, сколько я спал. Наверное, недолго. Неясный и негромкий звук заставил меня открыть глаза. В дверном проеме, освещенная светом прихожей, стояла обнаженная Даша. Она совсем не стеснялась своей наготы. Длинные, распущенные, стекающие по плечам чудесной формы волосы едва прикрывали небольшие полушария великолепной груди. Тонкая талия подчеркивала красоту прекрасных бедер и длинных точеных ног. Кожа блестела от капелек не вытертой воды. Она была так красива, что я не мог не вымолвить ни слова.
- Уснул, Пашенька? Не злись милый, я заболталась...
Она подошла к кровати. Грациозно и плавно, как змея опустилась рядом со мной. Опустила ладонь мне на голову.
- Люблю пушистые волосы... Они такие мягкие... Поцелуй меня, Пашенька...
У меня больше никогда не было такой ночи, как тогда. Никогда и ни с кем. Даша была страстной и покорной. Она была скромной и ненасытной. Она была нежной и неистовой. Она была женщиной с большой буквы. Не знаю, откуда это было в ней в неполных 20 лет, но она была искренна и непосредственна. Она целовала как будто в последний раз, пытаясь губами досказать несказанное...
В эту ночь мы любили друг друга... Мы то сплетались в обьятьях, то откидывались на подушки, переводя дыхание...Мы говорили обо всем.... О жизни, о любви. О наших чувствах, и о наших мечтах... Мы шутили и смеялись друг над другом... За эту короткую летнюю ночь мы прожили огромную жизнь. Лишь только под утром мы ненадолго провалились в забытье, и Даша, свернувшись как маленький и пушистый котенок, задремала на моем плече. А я так и не уснул. Я лежал с открытыми глазами, и перебирая ее восхитительные волосы, думал о том, что, кажется, совершенно случайно, в незнакомом городе, нашел ту, которую многие ищут всю жизнь...
Через час в номер позвонила Дашина сестра. Было уже раннее утро, начинали ходить автобусы, и нам было пора освобождать наш ночной приют. Мы ушли из гостиницы тем же путем, через служебный выход во дворе. При свете утра оказалось, что гостиница расположена почти в самом центре, в пяти минутах ходьбы от нижегородского кремля. Людей на улицах было еще очень мало, и в автобусе на Сормово мы были чуть ли не единственными пассажирами. Даша была молчалива, и только прижимаясь к моему плечу, изредка касалась моего уха губами. Когда мы вышли на остановке в Сормово, я набрался смелости и спросил:
- Дашенька, дай мне телефон или адрес. Пожалуйста... Я напишу тебе. Мы обязательно должны встретиться еще. Ты...
Она откинула волосы назад. Посмотрела мне в глаза и грустно улыбнулась.
- Не надо, Пашечка... Зачем? Ты уедешь, а я останусь. Ну, попереписываемся... И что? Ты очень хороший, ты надежный, женщина должна мечтать о таком, но это не по мне - ждать мужа из моря месяцами. Я хочу все и сразу, и я думаю, что я достойна этого.
Я не знал, что сказать.
- А Гриша? Что он скажет тебе после вчерашнего?
Даша положила мне руки на плечи.
- Не думай об этом. Гришка меня любит и все простит. Он хороший и добрый, только слабохарактерный какой-то...
Мне стало как-то не по себе. Я чувствовал, что она говорит не то, не то, что думает где-то в глубине души.
- Даш, так нельзя...
Она вздохнула.
- Можно, милый мой Пашечка, можно... Я не хочу строить жизнь как из кирпичиков, день за днем. Жизнь пройдет, и не заметишь. А я, может, больше других имею право на счастье. Мир хочу увидеть, в столице жить. Надоело мне донашивать будущее за других. Иди, мой милый... иди... тебя, наверное, и так давно ищут. Влетит...
Она на мгновенье приникла к моей груди, потом резко отстранилась.
- До свидания, Пашечка. А точнее, прощай. Знаешь, я не люблю целоваться на прощанье...
И обняв меня, крепко поцеловала в губы. Не знаю, может, мне показалось, а может, и правда, но глаза ее были полны слез. Потом она отвернулась и быстро пошла через дорогу. Я стоял и смотрел ей вслед. Я смотрел, пока она не скрылась из вида. Потом я долго мучал себя тем, что не побежал тогда за ней, не остановил, не увез с собой, не поднял на руки и не унес, куда глаза глядят. Но тогда я не мог заставить себя двинуться с места.
В казарму я влез ровно за час до воскресного подъема. К моему изумлению никто из командиров мое отсутствие не заметил, что даже немного обижало. Старшина роты пропал на всю ночь, а они хоть бы хны. Да по большому счету и роты-то не было. Потом со слов очевидцев выяснилось, что начштаба бригады в знак примирения, а может, просто с горя устроил с нашими офицерами грандиозную попойку в бригадной бане, где они всем своим офицерским собранием и отошли ко сну. По такому случаю в казарме ночевало от силы человек десять, и пока я умывался, в казарму из всех окон гроздьями падала вся остальная рота.
Все оставшиеся увольнения я проводил в Сормово, безуспешно ища среди всех прохожих Дашу. Но увы, второй встречи с ней судьба мне не подарила. Через две недели мы уехали из Горького. Постепенно с течением времени как всегда и бывает, образ Даши постепенно принимал все более размывчатые черты, но я никогда не вспоминал эту ночь как мимолетный роман. Для меня она оставалось скорее потерянным прекрасным видением, которое я не смог удержать...
Без малого через двадцать лет я снова ехал в Горький. Теперь он назывался Нижним Новгородом, не было страны, в которой мы выросли, за моей спиной осталась флотская служба, автономки, увольнение в запас, новая работа. Я ехал в командировку, а попутно к женщине, хотя был женат и довольно счастлив в семейной жизни. Были последние числа апреля, на дворе стояла чудная солнечная погода. Поезд приходил рано утром, часов в шесть, и привокзальная площадь была еще совсем пуста. Я сел в такси, и попросил водителя отвезти меня в какую-нибудь гостиницу, но только в центре. Он предложил «Волжский откос». Мне это название ничего не говорило, и я согласился. Гостиница оказалась старым зданием в стиле сталинский ампир в двух шагах от все того же памятника Чкалова и с шикарным видом на волжский плес. Приехал я на один день и довольно быстро договорился с сонным администратором об одноместном номере. Заполнил анкету, получил ключ. Номер 312. Поднялся на третий этаж. В коридорах гостиницы еще были видны следы былой советской роскоши, но общее впечатления было удручающим. Облупившиеся стены, давно не чищенный паркет, выцветшие занавески. Открыл номер. Вошел. И тут меня как током ударило. Номер 312. Тот самый. И гостиница та же самая, только тогда было темно, и входили мы с служебного входа. Шагнул в комнату. Ничего не изменилось. Разве только вместо «Фотона» стоял такой-же старенький «Funai», и телефон стал поновее. И еще вместо ванной была современная душевая за пластиковой загородкой. Нахлынули воспоминания...
Прошлое прошлым, а кушать хочется всегда. Со вчерашнего вечера у меня во рту не было ничего, кроме шоколада и конька, выпитого с соседом по купе. Отогнав воспоминания, я привел себя в порядок и двинул на поиск обязательного для таких отелей буфета. Его я обнаружил на этаж выше. Буфет только открылся, и по причине столь раннего часа в нем никого не было.
За прилавком никого не было. Но уже пахло чем-то вкусным.
- Доброе утро! Живые кто есть?
- Есть, есть... Сейчас, минуточку!
Каюсь, я не приглядывался к буфетчице, вышедшей ко мне. Большую часть моего внимания занимала стойка с напитками.
- Здравствуйте! Накормите скитальца? Только приехал, все закрыто, а в желудке... пусто как в барабане. Буду чертовски признателен!
Буфетчица молчала.
- Так чем угостите?
- Здравствуй, Пашенька...
Я поднял глаза. Голос был какой-то призрачно знакомый. Передо мной стояла женщина средних лет со следами еще не стертой годами красоты, но морщины уже незаметно подкрадывались к уголкам глаз, а естественный цвет губ был затерт поколениями помад.
- Не узнаешь, милый? А я вот тебя сразу узнала, когда в номер оформляла... Как увидела, так и узнала. А уж как имя прочитала, никаких сомнений не осталось...
Я не мог поверить происходящему. Просто не мог. Это все попахивало если не мистикой, то уж явно чем-то нереальным.
- Даша... Дашенька? Господи, ты ли это?
Она улыбнулась, и тогда увидев ее улыбку, я вдруг понял, что это не сон. Это Даша! Та самая Дашенька, которая много лет снилась мне в самые трудные минуты, та, которую я вспоминал как несбывшуюся мечту, та, которую я берег в своем сердце незапятнанной и чистой сказкой молодости.
- Да, это я. Узнал-таки... А я здесь, в «Волжском откосе» администратором работаю. Уже семь лет. Я тебя специально в этот номер прописала... Думала, может, вспомнишь...
- Я вспомнил. Я тебя сразу вспомнил...
Даша вдруг встрепенулась.
- Ты садись. Я себе тут завтрак готовила, пока девочки продукты готовят, так вместе и позавтракаем. Баклажаны любишь?
Она сходила в подсобку и вернулась с подносом. Аккуратно разложила на столике тарелки, вилки с ножами. Поставила кастрюльку с тушеными баклажанами.
- Может, выпьем по рюмочке?
Я кивнул.
- Только напиток выберу я.
В буфете оказался вполне достойный армянский коньяк. Даша принесла две рюмки, а я положил деньги на прилавок. Мы молча сели друг напротив друга. Я открыл бутылку и наполнил бокалы.
- За встречу! Не чокаясь.
Даша опрокинула рюмку и охнула.
- Я, наверное, так никогда и не привыкну к крепким напиткам. Сухое красное- вот это по мне...
Я снова наполнил рюмку. Но только свою.
- Тогда не пей. Лучше я один. Мне сейчас надо. А ты на работе все-таки... Дашенька, как ты жила все это время?
Даша оперлась щекой об руку.
- Не знаю... Два раза замужем была. Дочка есть, Иринка. Скоро одиннадцать будет.
- А сейчас как, одна?
- Да... Первый был хоть куда. Красивый, стервец... Москвич. Пожила я в первопрестольной. Все было. Получила... хм... все и сразу. Квартира, машины, деньги, шампанское, кабаки, компании. Сначала нравилось... Только семьи не было. Я ему как красивая куколка при себе нужна была. Сама-то, дура молодая, думала, замуж выйду, отдам себя всю мужу, и все будет хорошо... Отдала все, а он начал потихоньку руку на меня поднимать... Как выкидыш произошел, я и ушла. Три года терпела... Налей-ка, Пашечка, мне тоже...
Я снова разлил. Выпили.
- А вторым Гриша стал. Помнишь его... Он тогда после тебя месяца три зубами скрипел, но все равно ко мне пришел. Бросила я его тогда через полгода. Гнусил, гнусил, всех мне припоминал, а жениться не хотел. А как бросила, так бегать стал с обручальными кольцами, давай, давай... Маменькин сынок, все думал, что шевелиться не надо, все само придет или родители на блюдечке принесут. Когда я с первым-то развелась, у меня уже квартирка в Москве была. А тут Гришка. Он поумнел, работать стал, зарабатывать. Не женился все это время. Приехал, встал на колени, говорит, люблю. И что-то меня так растрогало, что я согласилась сразу. Москвой я уже по горло сыта была, да и первый муженек и его дружки не особо хорошую славу обо мне пустили... Пашенька, я ему не изменяла, ни с кем, и в мыслях не было... веришь? Продала я свою двушку и вернулась в родной город. Купили хорошую трехкомнатную, цены-то не московские... Стали жить. Неплохо поначалу. Потом Иринка родилась... А потом его на старое прошибло. Изменяешь ты мне, следить начал, телефон подслушивать, а мне кроме спокойной жизни, дочки и его дурака ничего не надо было. Я о других мужчинах и не думала, хотя и знала, что многим нравлюсь... Да и не любила я его по-настоящему... А потом он сам ушел. К молодой. Все оставил и ушел. Я тогда почему-то тебя первый раз вспомнила... Единственный мужчина, с которым не закончилось пошло и грязно...
Она рассказывал, а я опрокидывал рюмку за рюмкой. Потом рассказывал я, и мы пили вместе. В буфете постепенно собирались постояльцы, но мы не обращали ни на кого внимания. Мы снова были вдвоем, и нам был никто не нужен. Мы вместе плакали, и вместе смеялись... Так прошло четыре часа. Потом Даша посмотрела на часы.
- Пора, Пашуля... Ты ведь не ко мне приехал. Да и меня Иришка заждалась, наверное...
Она достала из сумочки косметичку. Привела раскрасневшее от слез и конька лицо в порядок.
- До свидания, Пашенька... Может, и свидимся еще. Спасибо тебе за то, что ты был в моей жизни, пусть даже всего одну ночь. И еще... Знаешь, я не люблю целоваться на прощанье...
Наклонилась и крепко поцеловала меня в губы. И ушла.
Все-таки жизнь очень странная и интересная штука. Женщину, к которой я приехал, тоже звали Даша. Она была молода и красива. Она была очень похожа на ту мою курсантскую Дашу из прошлых лет. И она тоже то ли волей судьбы, то ли волей случая пришла ко мне в номер 312 бывшей гостиницы «Россия», ныне гостиницы «Волжский откос». Пришла через 19 лет после той... Наверное, в жизни каждой женщины и каждого мужчины есть свой «Волжский откос»...

Размышления о воровстве и христианстве.

«Перемещение материальных ценностей
внутри гарнизона воровством не является!»
(капитан 1 ранга Шалов А.И. Зам.командира РПК СН по политчасти)

У нас воруют все. Не все это признают. А многие просто не понимают. Ну, унес ты после корабельного аврала по погрузке продовольствия пару банок с тушенкой домой. Ну и что? Страна не обеднела. И ты себя вором не считаешь. А назовут - оскорбишься не на шутку. И совершенно правильно сделаешь. Ибо суворовский принцип - делай как я, на этот случай очень актуален. Потому что больше всего и всегда воруют начальники. Конечно, за эти слова можно элементарно получить иск в суд за необоснованное оскорбление личного достоинства, а то и просто в репу руководящим кулаком, спору нет. Но... Давайте по порядку. И сверху. С больших звезд на эполетах. А потом уж и до нас, грешных, доберемся... А то как-то неправильно получится, мол, рыба гните с головы, но чистить мы ее будем все равно с хвоста...
Обыкновенный контр-адмирал в «арбатской флотилии» - так, один из множества московских штабных приживал, может на службу и в метро поездить, чай, не боярин. Может и квартирку пару лет подождать, не один такой. Москва ведь. Понимать надо. А он не местный. Не исконно арбатский, если с лейтенантских погон по московским коридорам не шуршал. А вот адмирал на действующем флоте - царь и бог. Барин, одним словом. Неземное существо. Практически святой. А святые не воруют! Он вдохновляют! Ну разве назовешь воровством, к примеру, посылку служебной машины за супругой-адмиральшей в аэропорт? За семьдесят километров. Туда - обратно. Пожечь казенный бензин. Это не воровство. Это призыв к укреплению семьи. Береги и заботься о семейном очаге. Вот так! Флотский адмирал в море ходит. Часто. Но практически всегда голодный. Не кормят его. Не поят. Согласно документов. Он чахнет и сохнет на борту подводного крейсера, он страдает от голода, но самоотверженно продолжает обнимать командирское кресло в центральном посту, периодически впадая в голодные обмороки и выпуская на палубу из обессиливших рук потрепанный детектив. А все почему? Ну зачем товарищу адмиралу нести свой продаттестат на пять-десять дней на корабль? Не барское это дело! Да и пайковые на берегу идут и идут. Денежки. Живые. А на корабле - сто сорок человек. Плюс адмирал с двумя-тремя «пассажирами». Чему нас учит в этом случае адмиральская святость? Да ведь одному из главных христианских заповедей! Делись! Делись с ближним твоим! И ведь делятся! От каждого по ложке - адмиралу со свитой котелок! Заказной, да и с меню вдобавок. Ведь адмирал еще и барин. Он хотя и питается по нормам довольствия, мало отличающимся от обыкновенного офицера, но кушать очень любит посытнее и получше. Всему экипажу перловочки с китайской тушенкой, адмирал картошечку жареную с отбивными уминает. Причем, на глазах у всех офицеров в кают-компании. Всем рагу из куриных горлышек, а товарищу адмиралу через весь корабль вестовой тащит в каюту пару цыплят в табаке. Отобедать. И еще обязательно, чтобы в холодильнике у барина всегда лежало что-то съестное. Побольше. Бутербродики всякие. Вдруг заурчит в святом адмиральском желудке. Вдруг слюна накатит. Раз в холодильник, а там все на месте... И еще. Пришли с моря. Ошвартовались. Адмирал на пирс. А портфельчик его обязательно интендант наверх вынесет... Правильно! Не пустой! Уважай старших! Оказывай им внимание! В виде пары палочек сырокопченой колбаски, балычка, язычка, икорки. Вдруг у адмиральши на берегу финансы истекли? Вдруг золотопогонная семья голодает? А кормилец тут как тут! Какое же тут воровство? Сплошное христианство. Совести ради, надо сказать, что не все адмиралы такие, не все... Но по нашим нынешним внезаконным временам большинство.
Это же все мелочи, понимать надо. Это же не сухопутные лампасники, которые силами вверенных полков и дивизий себе дачи строят жилой площадью на полгектара. В тундре не расстроишься. Конечно, можно себя и особо приближенных вставить в какую-нибудь государственную программу по расселению военнослужащих с Севера. Благо, кроме штабных об этой программе никто из обыкновенных моряков и не слышал, а если и ненароком прознал, то посчитал за полную фантастику. Ну кто поверит, что государство офицерам даже коттеджи строило? Никто. А зря. Строило. Адмиральству плюс штабу, плюс тылу, плюс... Короче, много плюсовых офицеров. Как раз из тех, кто море по больше части или из окна кабинета видел, или по телевизору. Так это же государство. Не украл же. Правда, попутно оформил квартирку восемнадцатилетней дочке в стольном граде Санкт-Петербурге как героине-подводнице. Так это же кровь родная. Возлюби ближнего своего! И возрадуйся! А то что мичмана-турбиниста с семьей, который служить начал, когда адмирал еще в кроватке писался, и тридцать с гаком автономок вытянул, пришлось из очереди вроде как убрать, так это жизнь. Мало ли как бывает. Не повезло. А адмиральской дочке повезло. Да воздастся каждому по заслугам... родительским.
Особенно честны наши флотоводцы в отношении денег. Ну не платят их уже третий месяц. Не платят. Выстроит тогда, бывало, командующий в мороз всю флотилию на плацу и начинает, словно революционный матрос шинель на груди рвать. Нет денег, ребята! Я за вас! Потерпите! Еще месячишко... А там, а там... Самолет за деньгами в Москву уже улетел! Скоро обратно прилетит! Да я сам уже три месяца ни копейки не получил... Бедствую... Дети плачут... Но я же терплю!!! И так адмирал разойдется, что слеза на глаза просто невольно накатывает. Наш же человек, флотский, в одном гарнизоне живем... И вроде как вериться ему. А флотоводец с трибуны сошел, в кабинет вернулся, вызвал своего мичмана-финансиста и говорит, мол, давай, дружище, мне зарплатку на полгодика вперед получим. На новую машину не хватает. Мичман руку к козырьку. Есть! И пошел... Пошуршал бумажками в своей каморке и родил приказ об уходе адмирала в полный отпуск то ли за этот год, то ли за следующий. Естественно, с полной выплатой. Потом еще один приказ. О досрочном возвращении из этого же отпуска. И еще один. Об очередном уходе. Отпуск у подводника большой. Месяца три. А деньги и все надбавки положено платить вперед. Три месяца, да еще три, вот и полгода. Главное - законно. А через неделю адмирал снова душу рвет перед народом. Я... Сам... Голодаю... Ни гроша... Но ведь не обманул. Ни гроша. Купил ведь новую машину. Все истратил. Вот и не осталось. И самое-то интересное, что под шумок пол штаба таким манером денежное содержание тоже себе оттяпало. Но, естественно, поскромнее... Погоны-то не такие расшитые. Только месяца на три вперед, ну, без наглости... А за ними и командиры кораблей потянулись... Ясное дело. Главное условие постоянной боевой готовности флота - сытость и обеспеченность командного состава. Румянится лицо у начальника - и подчиненный спокоен. Враг не пройдет!
А еще говорят, что продают высокие чины военную технику направо и налево. Вранье это все! А если и не вранье, то эти слухи исключительно про сухопутные войска. Это они ворье и разгильдяи в Германии целые городки бросали, Это они бессовестные злобному Дудайке в Чечне горы оружия подарили практически безвозмездно. Это они, предатели бессердечные, Севастополь сдали... Флот не продается! Он просто дарится. Подарили вот Индии наш первый авианосец «Киев». Старый, мол, корабль. Денег на ремонт нет и не будет. Лучше друзьям отдать. Деньги с Радж Капуров взяли мизер. На сигареты, если сравнить с мировыми ценами на металлолом. Ну и что, что на «Киеве» оставили антенну зенитную из чистого титана стоимостью с не один миллион? Долларов. Сам видел. Это случайность. Забыли. Запамятовали. И не ее одну... И не одного титана... А у нас в Сайда-губе целая флотилия стояла на консервации. Крейсера, ЭСКры, морские охотники, сторожевики, плавбазы. Много. Стояли, стояли - и пропали. Быстро так, за года полтора. А недавно смотрю телевизор, глядь, показывают, лежит крейсер «Мурманск» на камнях у берегов Норвегии. Как после битвы. Стволы орудийных башен в небо смотрят. Надстройки ржавые из воды выглядывают. Мертвое железо. Уже не наше. Дизельные лодки наши под кабаки в Германию и Голландию отдали. Так это же для людей. Общественное питание европейских стран поднимать.
Это по старой памяти советских времен наши лаперузы золотопогонные только жилищно-бытовые комиссии подчищали перед тем, как всяческий дефицит низшему составу подарить, да и то самую малость. В те былинные советские времена им на все хватало, все было, и тащить надобности не было. Да и сейчас по большому счету тащить надобности тоже нет. Но... жаба-то давит! Адмирал я, а мерседеса нет... И потащили... все что плохо лежит... да и то, что неплохо тоже потащили. А если вспомнить, как финслужбы флотов наших океанских в середине 90-х флотские деньги, а попросту зарплату по месяцу-другому через коммерческие банки гоняли, а на эти проценты немалые жили припеваючи, квартиры в столицах скупая... Много чего бывало-то...
Ну да бог с ними, с адмиралами, их не так много, воровали бы они одни, это было бы по-божески. Но от капитана 1 ранга до адмирала всего одна ступенька, и капразов на флоте гораздо больше. И они тоже хотят красиво жить. И пытаются по мере возможности это осуществлять, само-собой, с оглядкой на вышестоящих товарищей. Что есть капитан 1 ранга во флотилии подводных лодок? Это командир корабля - маленький господь бог в небольшом царстве с населением в полторы сотни душ. А что может такой маленький царь в отведенном ему царстве, да еще с усиленными возможностями в виде Уставов ВС? Может все. Кроме расстрела, который, кстати, тоже может совершить, правда, в крайних обстоятельствах и при крайней необходимости. Оставим в стороне боевую подготовку и прочую военную жизнедеятельность, про нее командиры, хочешь-не хочешь, не забудут. А вот повседневная жизнь... Ну, про «отпускные» деньги, личный продпаек в холодильнике и в портфеле и все описанное выше опустим.. Все то же самое, разве масштабом поскромнее. Но у командира есть личный резерв. Экипаж. Вот то, где развернуться можно!!! И разворачиваются ведь... сильно... некоторые.
В экипаже подводного крейсера около полутора сотен душ. Примерно около 40 офицеров, примерно столько же мичманов и остальные матросы. У каждого из них на Большой земле есть родственники, разные родственники, у кого сапожник, а у кого, к примеру, директор мебельной фабрики, или председатель колхоза. Это сейчас на срочную службу идут только те, у кого нет денег откупиться, или отдельные фанатики, а даже под закат Советской власти шли все, или практически все. На нашем корабле, к примеру, служил матрос Гафт. Известная фамилия. Племянник. И дядя его приезжал навестить во время гастролей на Кольском полуострове. И с командиром душевно говорил о разном. И потом, говорят, все время, будучи в Москве, находил невероятным образом дефицитные билеты на самые громкие спектакли «Современника». И это все же не самый показательный пример. Это просто пример повышения духовного и интеллектуального уровня командира корабля. А есть и посущественнее. Приходит, допустим, к командиру мичман Пупкин, и говорит: тащ командир... отпусти ради бога на недельку домой, под Ростов. Деньги платят нерегулярно, редко, скажем прямо, трех детишек и жену кормить надо, а я там, у брата в станице картошечки и овощей на зиму, мясца копченого и прочей снеди себе и семейству на зиму привезу. Все равно, тащ командир, сидим в казарме, корабль не держим... Сведет командир брови сурово, поиграет желваками, подумает. Вздохнет, махнет рукой и отвечает: езжай Пупкин, понимаю тебя, время ныне трудное, надо личный состав беречь и помогать ему пережить этот бардак, езжай. Беру на себя ответственность! А не сможешь ли, Пупкин, и мне прихватить... того же самого, и столько же? Я ж с тобой из одного котелка жую, из одного кошелька деньги получаю, в той же грязи валяюсь... Денег у меня сейчас нет... Ты езжай, а я потом расплачусь... наверное. Пупкин намек понимает и с утра стартует на своей колченогой "шестерке" через всю страну. А дома его родня, благо все свое, домашнее, на своих огородах выращенное, снабжает по полной, и несется через недельку Пупкин обратно с доверху забитым прицепом и салоном в родную базу, где его уже ждет командир, грудью все это время прикрывавший ушедшего на «боевое» задание мичмана. И все довольны. И Пупкин, которому теперь есть что положить в тарелки своим детям, и командир... все же «забывший» отдать денежки за полтонны груза. А сколько можно такого провернуть с теми офицерами и мичманами, у кого родня может что-то достать или очень дешево отдать: мебель, одежда, машины, путевки и прочее. Тут, конечно, деньги отдавать придется, но очень и очень небольшие. Родня ведь своих всегда помнит, любит и заботится, а потому «обиженным жизнью» служакам всегда готова помочь.
А есть варианты еще поинтереснее. На каждом корабле всегда есть «мертвые души». Всякие списанные, штабные и прочая накипь. Получают денежки они по-морскому, стоят на довольствии, и все прочие блага плавсостава имеют на бумаге в полном объеме. А вот реально-то все не так просто... Они ведь и в море «ходят»... Вот сидят в штабе пара мичманов и один списанный офицер, бумагами шуршат в строевой части. Они-то по уму понимают, что если надо, их в море вытащат, несмотря ни на что... А тут прибегает помощник командира и говорит: мы в море на контрольный выход, давайте-ка ваши продаттестаты, штаба много идет, их кормить надо... У ребяток выбор невелик. Не отдашь - можешь и сам в моря загреметь, или с командиром отношения испортить, а он, кстати, денежные ведомости подписывает, да и после размеренной штабной работы в моря ох как не хочется... Потом помощник, таким образом, еще пару-тройку не очень нужных в море матросов прикомандировывают... приказом по дивизии, берут у их помощников продаттестаты, а самих оставляют на берегу. И вот идет крейсер в море суток эдак на 20, а на борту «мертвых душ» человек 5-7, а это сколько продовольствия лишнего-то! Штаб все равно кормится за счет экипажа, а вот излишки эти, очень, скажем, немалые, потом куда идут? Правильно! В холодильник командира и в холодильник интенданта, а кое-что и на корабле остается... в виде НЗ. Поэтому и получается. Что очень часто на кораблях, самое доверенное лицо командира не старпом, не помощник командира, а именно интендант финансист. Один командира кормит и поит. Другой командира «финансирует» и «кредитует». А морское денежное довольствие, которое нарабатываются «мертвыми душами», как правило, им не дается. Они же в море не ходили. Но выписывается всегда, ведь согласно приказа они в море были. Потом получается финансистом, и... Дальнейшая судьба этих денег, надеюсь, ясна и без подробных объяснений.
Много чего могут командиры. Много чего могут рассказать об этом офицеры. В советское время, надо ему отдать должное, их даже и сажали за это. Редко, но сажали и адмиралов. Но, как правило, все же мусор из избы не выносился. Гаджиевцы, наверное, помнят командира «Ленинца» с его гаражом консервов и прочими радостями жизни. Так и остался пенсионером, правда, с определенными ущемлениями, но не в виде тюремного заключения. А сейчас никому и этого не надо... Время такое, хватай, пока не кончилось... Да бог с ними, командирами да адмиралами, они же не с пеленок начальники, они тоже из младшего офицерства вырастают...
А вот тема рядовых офицеров и мичманов тонкая и деликатная. Откинем тыловиков и штабных, которые рвут и будут рвать во все времена все, что под руки попадается. Служба у них такая, ничего не попишешь. А вот кем был плавсостав в 90 годы? Обиженные, униженные, разоренные, безденежные и брошенные государством люди. Мужчины, уходившие служить великому государству, оказались никому не нужны, кроме своих начальников. Да и начальники-то, в большинстве своем, пошли уже не те... Им же с высоты своих звезд гораздо лучше было видно, что катится флот в тартарары, и будет катиться до тех пор, пока кто-то на самом верху вдруг не осознает, что его почти и не осталось. И видно им было, что сейчас самое время для того, чтобы вопреки всем правилам навертеть себе на погоны лишние звезды, не считаясь ни с чем. Это раньше надо было о личном составе думать, когда с ним годами в море ходить приходилось. А ныне настал период временщиков, одна автономка - и поехал в Питер в академию. Вернулся, еще одна автономка... и бац! Уже адмиральская должность. А там уже и «паук» на погон упал. Зачем такому орлу о личном составе думать? Самое главное - один поход осилить без замечаний, без происшествий, без негатива, а там дальше... да хоть потоп! Командиры перестали держаться за свои экипажи, и не стало экипажей. Командиры стали меньше думать о своих офицерах и мичманах, а больше о себе, и стало понятно, что ты никому не нужен. А причем тут воровство? Да вроде и не причем, но и они воруют. Но разве можно обвинять человека в том, что он, не получая уже третий месяц зарплату в Заполярье, прёт домой консервированный картофель и базовский полусырой хлеб, чтобы накормить семью, в то время, когда его командир корабля покупает новый автомобиль, командир дивизии требует в море «цыпленка табака», когда весь экипаж давится перловкой, а командующий флотилией каждые пару месяцев отправляет на Большую землю парочку контейнеров неизвестно с чем. А безнаказанность, она имеет расслабляющие свойства. Раз не поймали, два не поймали, глядит офицер или мичман на старших товарищей, и уже тащит на рынок химические фильтры с ценными металлами, или еще какие корабельные штучки, за которые деньги можно выручить. И еще что-нибудь покруче... слава богу, что хоть стрелкового оружия на лодках маловато, не сопрешь без шума великого. Зато можно спереть такое, что корабль в море через пару суток такую аварийную тревогу с добавлением слова «фактически» отработает, что всем мало не покажется. А сколько всего еще на бумагу просится, даже не описать. Отдельная книга получится.
А при чем же здесь христианство-то? Несвязанно вроде как получается. А вот и нет. Заметили, что пошла последние годы мода, по другому к величайшему сожалению назвать не могу, строить в военно-морских базах часовни и церкви? Мол, возвращаемся к истокам. Возьмем перед походом и поставим по свечечке Николаю-угоднику, покровителю мореходов, и душа очистится от скверны, и грехи простятся, и море примет как родного... Так-то оно так. Но кто-нибудь задумывался, на какие-такие средства все это строится? У флота на это денег нет. У него на самое важное-то не хватает. Пожертвования? Это чьи же? Так и рисуется картина со стоящим в метро седовласым адмиралом с табличкой на груди и ящичком у ног. А на табличке слезувышибающие строки: «Люди добрые! Православные! Помогите, кто чем может, на постройку храма Николая-угодника в г. Н-ске-199, Мурманской области!» А ящичек опечатан печатью местного прихода и гербовой печатью флотилии. Самим-то не смешно? А думаю, что все происходит так. Церковь-то немного денег все равно дает... Ей позиции за 70 лет утраченные восстанавливать надо. Еще спонсоры дают... есть сейчас такое «боевое» образование на флоте. РПК СН «Рязань» - а спонсор - губернатор Рязанской области, Крейсер «Москва» - читай, сам Лужков, и так далее. Вот и они деньжат отсыпали. А дальше начала истинно флотская смекалка работать. Может, кто слышал, есть такой интересный способ строительств, как «хап-метод»? Военные уж точно все знакомы. Но на всякий случай поясняю. Вызывает адмирал начальника тыла и приказывает ему в 3-х месячный срок построить... пусть церковь для матросов. И при этом поясняет, что денег на это нет, есть кирпича немного и цемента, как раз на фундамент, ящик гвоздей и 3 рулона обоев... веселеньких. Но Родина приказывает - построить! Адмирал всемерную помощь в рамках гарнизона обещает. И началось строительство! Хап - от каждого экипажа по 3-5 морячков откомандировывают в этот стройбат. Хап - приказ от всех кораблей выделить из собственных запасов по 5 банок краски корабельной, и еще всякой всячинки по мелочи. Хап - флотский стройбат отправлен брошенные казармы и дома на кирпичики разбирать. Целые брать - колотые откладывать. Хап - брошены пару «Камазов» с бойцами для сбора брошенных досок и бревен по дорогам. Причем если можно попросту спереть - хватайте, чем больше соберете, товарищи матросы, тем на больший срок в отпуск уедете. Лежит около камбуза стройматериал для его ремонта, еще полгода назад выделенный - все отдать на церковь! Духовность поважнее желудка-то будет. А камбуз дан приказ тоже подремонтировать... потом... таким же методом. И смотришь, а церковь не по дням, а по часам растет. А тут и спонсоры с церковью, кто денежками, а кто и стройматериальчиком помогать начинают. Денежки пока в сторону, материал тоже, по большей части на задний двор откладываем. Вот проходит 3 месяца. И встала церковь посередь базы военно-морской с крестом (дарован спонсорами) на куполе золоченном (дарован патриархией). Ну и ничего, что немного неказиста, на то он и флот, чтобы в море ходить, а не строительством заниматься. И начинается действо. Освящение, речи, моряки в парадных мундирах, хор, оркестр медью сверкает, бакланы перепуганные вокруг носятся. И все довольны. Церковь - новым приходом. Население - хоть какому-то развлечению радуется. Матросы, храм воздвигавшие, отпуску будущему. Спонсоры - зримому воплощению их благотворительности. А более всего рады начальнички. Построен-то храм «хап-методом», как говорится, с бору по сосенке... Ну, пришлось немного денег из спонсорской кассы на внешнюю отделку выделить, так то ж копейки, да и спонсоры сами парни не промах, они под эту помощь флоту бог весть сколько денег прикарманили, да и нас не обидели. И вот поехали стройматериалы, сэкономленные в контейнерах, какой под Питер, какой под Москву, на коттеджи недоделанные офицерству верховному, а деньги-то уже давно обналичены под ту же фиктивную закупку таких же самых стройматериалов. Под ту же церковь... Вот тебе и вся христианская благодать....
Флот - частица Вооруженных Сил. Вооруженные Силы, как известно из современной периодической печати, это зеркало государства. Вывод напрашивается сам: флот - зеркало государства, но принимая в учет специфику флотской жизни, это зеркало искривленное. Своеобразное такое. Но внешне очень красивое. А теперь еще и православное.
У нас воруют все. Кто не согласен, покопайтесь в своей собственной голове, напрягите мозги. Извлеките из кладовых памяти моменты, которые воспринимали как само собой разумеющееся, и вы будете вынуждены признать, что грех присваивания чужого висит и на вас. Устыдитесь. Но это не порицание. Система такая. Вороватая. А посему и вывод: воровать много - плохо. Но еще хуже воровать мало. Не по-христиански это... Мало украдешь - храм не построишь...

Карьера, однако...


История эта, принадлежит к числу тех самых флотских мифов, которые никто не подтвердить, ни опровергнуть не может, но все обязательно когда-то, где-то и совершенно случайно слышали. Точно также слышал ее и я. А потому прошу простить мне, простому инженер-механику флота, определенное незнание сложной «люксовской» структуры братьев-надводников, и даже определенного дилентализма в изложении и знании нюансов надводной флотской жизни. Просто легенда эта стоит того, чтобы ее рассказать, хотя бы потому что есть в ней что-то такое, что и на самом деле поможет понять, пусть и не в полном объеме, что такое Военно-морской флот...
Давно ли, недавно ли, но учился в славном городе Севастополе в ЧВВМУ им Нахимова в начале 80-х годов один кадет. Учился он, вроде, на ракетчика, а может, и не совсем, и был столь знатным раздолбаем, что доковылял до выпуска едва-едва, совершив при этом три захода на отчисление, но благодаря то ли рабоче-крестьянскому происхождению, то ли воле случая, кортик свой получил исправно, в срок и со всеми остальными выпускниками в одном могучем строю. Но беспутное пятилетие все же аукнулось при распределении. И загнали свежевыпеченного литеху, как элемента неблагонадежного и к дальнейшему карьерному росту негодного, в то место, которое для любого другого выпускника славного училища Нахимова считалось глухой ссылкой: в отдельный дивизион малых ракетных катеров командиром пусковой установки с должностным потолком аж старшего лейтенанта. Надо сказать, что дивизион этот базировался не в Севастополе, не в Феодосии, и даже не в самом Донузлаве, а где-то рядом на выселках, и представлял из себя три устаревших до состояния импотенции ракетных катера времен хрущевских устрашений мира.
Вот ведь удивительная штука военно-морская служба! Для одних - Крым, солнце, природа, теплое море и всегда свежий воздух - просто мечта и сказка, а для других - провал и забвение. Интересная и увлекательна, наверное, служба офицера-надводника... Но не об этом разговор...
Отгуляв свой положенный лейтенантский отпуск, обреченный литеха прибыл в свой дивизион. Представился, как положено по Корабельному уставу, его командиру, аж целому капитану 3 ранга, затем своему командиру катера, умудренному опытом капитан-лейтенанту, и впрягся в корабельную рутину. Так и завертелось: отколупывание ржавчины от катера-ветерана, непрекращающаяся покраска всего, что не движется, написание горы планов на все случаи жизни, ну и само-собой, ежедневный телесный осмотр личного состава на предмет следов вшивости и отсутствия членовредительства. Был он на умирающем дивизионе единственным лейтенантом, а посему пинался озлобившимся на жизнь командиром дивизиона нещадно, по поводу и без него. От всего этого состояния перманентного изнасилования и хронической жизненной безысходности в редкие часы схода на берег литеха заливал своё беспросветное существование дешевым крымским портвейном «Приморский», закусывая его сочными караимскими пирожками и пуская по ночам скупую мужскую слезу на пахнущие терпкой лавандой упругие груди гарнизонных куртизанок. Так бы, наверное, и служил он до седых волос и самопроизвольного вытекания соплей, если бы не одно историческое для флота знаменательное событие...
В этот же год могучий советский ВПК родил очередной, не побоюсь этого слова, шедевр военно-морского кораблестроения. Со стапелей города Николаева сошел первый тяжелый ракетный крейсер «Слава», позднее за свою дремучую убойную силу прозванный натовцами «ракетным оскалом социализма». И вот, пройдя кучу ходовых испытаний, отбороздя на всех ходах черноморские полигоны, крейсер подошел к самому главному: испытанию своих могучих ракетных систем. Советские кораблестроители не зря славились своим умением всунуть максимально возможное количество оружия в заданный свыше объем, поэтому «Слава» предназначалась для уничтожения не просто одного отдельно взятого авианосца, а чего уж стесняться, всей авианосной группы со всеми шаландами в окрестности. В связи с этими возможностями крейсера в полигоне распихали десяток отслуживших свое кораблей-мишеней, а на отстрел этих ветеранов решил прибыть сам главковерх Горшков со всей своей штабной свитой. Да еще и «зеленых» краснолампасников прихватили с полтора взвода, хвастануть обновкой. Для комфортабельного вывоза всей этой оравы отдраили штабное судно «Эльбрус», придав его внешнему и внутреннему виду глянец, достойный московской золотопогонной братии. В целях секретности и безопасности все страны, суда которых, случайно или нет, могли забрести в район стрельб, загодя предупредили об учениях, и для пущего страха натыкали вокруг полигона корабли Черноморского флота. А так как и стрельбы предстояли неординарные, можно сказать, даже судьбоносные, на оцепление полигона выгнали все возможные плавсредства, чтобы не то что фелюга, доска с гвоздем не проскочила. И вполне естественно, что и дремучий дивизион также был расписан в какой-то глухой квадрат полигона, дабы и дело делать, и глаза флотоводцев не мозолить.
И вот настало то самое время «Ч». «Слава», громыхая подъемниками крышек шахт, занимает позицию для стрельбы. Горшков со штабом на мостике «Эльбруса» с ноги на ногу переминается. Общевойсковые маршалы с генералами по гальюнам отираются, страдая от качки и морской болезни. Короче, все на своих местах. Стреляла «Слава», естественно, болванками, а не боевыми ракетами. Но и та болванка, если уж ненароком в корабль попадет, то уж если и не сможет взорваться, так все равно делов натворить может - ого-го!
Все бы хорошо, но ведь не война, а испытания. Техника только учиться работать. Все болванки «Славы» легли точно в цель, только вот у одной что-то в электронных мозгах наперекосяк пошло, и начала она себе другую цель подыскивать. И ведь нашла! «Эльбрус». Со всеми царедворцами на борту. А Главком уже всех обрадовал успешными результатами стрельб, и вестовые забегали по гарсункам, готовя кают-компанию к банкету. Главкому резво доложили о конфузе. Мол, летит, тащ адмирал, и скоро будет. Тот, недолго думая, дает команду: сбить этот «чемодан» всем, чем возможно, мне ложка дегтя в бочке меда ни к чему! Корабли оцепления напряглись, шарахнули с разных сторон, разнесли болванку в молекулы, и опасность от флотоводцев отвели. А стреляли все. Даже с литёхиного дивизиона раза три грохнули своими устаревшими игрушками под шумок, решив пару утерянных списать. Когда Главкому доложили, что опасность устранена, старый царедворец мысленно перекрестился и приказал определить, кто именно сшиб непослушную железку, и пригласить того, не взирая на возраст и звание на предстоящий банкет на «Эльбрус». Ракетчики траектории подсчитали, данные приборов сверили, и оказалось, что сбил взбесившуюся железяку с одного старого ракетного катера, с установки левого борта, а попросту именно тот зачуханный литёха, о котором и идет речь. Может, и не так все было, может, ничего никто и не подсчитывал, а просто ткнули пальцем, не знаю, да никто и не узнает уже, но то, что судьба лейтенанта с этого момента изменилась, это факт.
Строго запросили на катер: «Кто командир установки?». С катера рапорт: «Лейтенант Пупкин». Им в ответ: « В 18.30. Пупкину прибыть на «Эльбрус» на аудиенцию к Главкому. Форма одежды парадная. При кортике». И точка... Зачем, почему, для чего - хрен знает... Гадайте, мол, сами...
На ракетном катере напряглись. Командир корабля, седовласый капитан-лейтенант, высвистав Пупкина, расспросил того обо всем, начиная от родства в Москве и окрестностях, и заканчивая тайной аморальщиной. Но тот ни в каких грехах не признавался, разве только в мелком хулиганстве недавних курсантских времен и бытовом пьянстве, которое на вызов к Главкому явно не тянули. Делать нечего. Приказ есть приказ, его выполнять надо. Но вот только обнаружилось, что похоронив свою будущую карьеру, Пупкин после выпуска забросил свой парадный мундир где-то на берегу в съемной квартире, и с тех времен его ни разу не доставал. Срочно провели ревизию имеющихся на борту парадных офицерских мундиров, и нашелся всего один, более или менее сидевший на Пупкинской фигуре - мундир командира. Старый каплей думал недолго. Трезво рассудив, что если Пупкин не врет, то вызов к Главкому какая-то ошибка, а если врет, то уж все равно, за что по балде получать. Он напялил на Пупкина свою щегольскую парадку, предварительно отстегнув с тужурки свои «песочные» награды и прочие знаки, указывающие на срок службы владельца мундира. Звездочки с погон удалять не стал, пущай литёха где-нибудь в общем строю с каплейским достоинством постоит, а портить окончательно свой мундир вырыванием звездочек и отпарыванием нашивок посчитал уж слишком большой жертвой. Так и убыл свежевымытый, свежепостриженный и выбритый до синевы лейтенант Пупкин в каплейском мундире в полном недоумении и с долей изрядного испуга на рандеву к Главкому на мерно тарахтящем баркасе по спокойной вечерней глади Черного моря.
Несмотря на досадное недоразумение с загулявшей ракетой, стрельбы заботами Главкома были признаны успешными, и по этому поводу кают-компания «Эльбруса» битком была набита носителями погон всех категорий, по большинству своему старших офицеров и выше. Оказаться к главкомовскому телу поближе хотелось всем. Пупкин застенчиво жался по стенкам кают-компании, где обладатели погон с двумя просветами и выше, ожидая явление Главкома, коротали время в разговорах. Лейтенант, по причине еще совсем недавнего курсантства, не успевший избавиться от панического страха перед большими погонами, более всего в жизни хотел, чтобы это мучение побыстрее закончилось, и его отконвоировали на родной катерок. Главком же, до последних своих дней сохранивший трезвость мышления, жесткость и твердость в принятии решений, в последние годы все же обрел некоторую сентиментальность в поведении, присущую почти всем пожилым людям, и поэтому, войдя в кают-компанию, не прошествовал сразу к СТОЛУ, а решил лично поздороваться с всеми присутствующими офицерами.
Шаг за шагом, череда рукопожатий добралась и до Пупкина, как он ни старался размазаться по стенке за чужими спинами. Ослепляющий погон адмирала флота Советского Союза остановился напротив глаз каплеистого лейтенанта.
- Ну?! - Суровый взгляд Главкома уперся в Пупкина.
- Э... - Пупкин скосил взгляд на погон собственного мундира.
- Капитан-лейтенант Пупкин!- выдохнул офицер с максимально возможной громкостью.
- Кто такой? - Главком недоуменно повернулся к толпившейся за его спиной свите.
- По вашему приказанию... офицер, сбивший ракету... отдельный дивизион ракетных катеров - услужливо подсказал откуда-то сзади вездесущий порученец в чине капитана 1 ранга.
Взгляд Главкома потеплел.
- Молодец, капитан-лейтенант! Что, нечасто с главкомом здороваться приходится?
- Нечасто, товарищ адмирал флота Советского Союза!- полупрошептал Пупкин, стараясь не глядеть в глаза Главкома.
- Ну так давай! - Главком протянул руку.
Пожали. Рукопожатие немолодого адмирала оказалось крепким.
- Наша смена. Вот такие как он и будут лет через десять новые корабли в океан выводить. Да? - Главком повернулся к свите. Многопогонное сопровождение дружно и воодушевленно закивало и начало сдержанно, но организованно выражать полное согласие с мудрыми словами адмирала.
- Служи, капитан-лейтенант, и дальше так же достойно.- Главком повернулся, и перед тем как проследовать дальше, кивнул порученцу.
- Офицера отметить в моем приказе.
И свита с адмиралом проследовала дальше. А порученец извлек блокнот и ручку, сноровисто записал данные «капитан-лейтенанта» и устремился вслед отдалившемуся начальнику. На этом судьбоносное свидание Пупкина с Главкомом закончилось. Оставшееся время он, стесняясь и чувствую себя очень неловко среди скопища больших эполетов, что-то перекусил, и с большим облегчением через пару часов покинул «Эльбрус». На родном корабле он сдал мундир командиру, коротко рассказал о происходившем и снова погрузился в привычный ход службы, особенно и не вспоминая о свидании с Главкомом.
Прошло два месяца. Привезли как-то в штаб дивизиона очередную порцию документов из штаба флота, естественно, засекреченных донельзя, а потому, на счастье, мало кому доступных... А там... Среди всяческих приказов и директив общего характера затесались две бумаженции, первая из которых заставила командира дивизиона очень сильно почесать затылок, а от второй у него вспотела спина. Бумага номер один была выпиской из приказа Министра обороны СССР о присвоении внеочередного воинского звания капитан 3 ранга капитан-лейтенанту... Пупкину!!! Бумага же номер два, уже приказом командующего ЧФ, назначала на вакантную должность начальника штаба его дивизиона все того же свежеиспеченного капитана 3 ранга Пупкина... Сомнений быть и не могло! Фамилия, имя и отчество совпадали полностью...
Надо отдать должное крепкой закалке немолодого комдива. Приказав секретчику молчать до команды под страхом потери скальпа, комдив утром, понимая, что такие вещи по телефону не решаются, подхватил папку с документами и унесся в штаб флота, в Севастополь.
В отделе кадров флота, куда предусмотрительно с самого начала двинулся комдив, оторопели не меньше его самого. Но начальник отдела кадров, быстро смекнув, что к чему и оперативно посовещавшись с кем-то повыше, принял воистину соломоново решение. Заведя комдива к себе в кабинет, разлил по рюмкам коньяк и выдал тому примерно следующее:
- Уж и не знаю, на чьей совести прохлоп со званием, но вот с должностью точно на нас. А назначение ведь утвердил начальник штаба флота. Сам и сказал, вот вам и кандидатура, Главкомом отмеченная... Вот и суди сам: попытаться в Москву доложить об ошибке Главкома, так сами по загривку по полной получим, и всем скопом головы поснимают. Главком лично представление подписал, а с его подачи и министр обороны, причем с формулировкой, знаешь какой? За освоение новой техники!!! За «Славу». А мы им попытаемся, понимаешь, каптри, мы им попытаемся доказать, что они уже дурни старые, и ничего не соображают! Да нас в порошок сотрут наши же местные начальники! Мы с тобой оба на посту НИС на острове Диксон до смерти служить после всего будем! Пойду я к нашему начальнику штаба, тот же результат будет, уж я лично на своем месте стопроцентно не усижу... да и ты наверняка тоже... за компанию. Поэтому решение мое такое: езжай-ка ты обратно на свои скорлупки и вручай Пупкину «майорские» погоны, со всеми положенными ритуалами и перед строем. А на все вопросы офицеров отвечай: Главком есть Главком! И баста! Мол, сам удивлен, но в штабе все подтвердили. Так и сказали: приказы министра не обсуждаются. А обо всем остальном - молчок! Сам ведь понимаешь, кадры решают все. Мы этому Пупкину и старлея и каплея задним числом присвоим, никто и не подкопается. А вот насчет его должности... придется тебе его начальником штаба потерпеть. Пусть он у тебя бумажки пару-тройку месяцев поперебирает, может, и научится чему, а потом я его перекину куда-нибудь с повышением с «твоей» подачи, туда, где он никаких бед по своей молодости наделать не сможет. А заодно с ним и тебя куда-нибудь переназначим, чтобы обидно не было. Небось уже и надеяться перестал из дыры-то своей выбраться? Поможем!
Так и поступили. Погоны полностью офонаревшему Пупкину торжественно вручили перед строем дивизиона. Вопросов, конечно, была масса, но и Пупкин, сам уже кое о чем догадывавшийся, и офицеры с его катера благоразумно и предусмотрительно помалкивали, да и комдив, осадив наиболее любопытных, интерес к этому делу довольно быстро погасил.
Месяца четыре капитан 3 ранга Пупкин честно пытался разобраться со всеми штабными проблемами под чутким и непрерывным контролем командира дивизиона, а потом был внезапно отозван в распоряжение отделов кадра ЧФ. Там он еще месяца два протирал штаны, попутно поменяв удостоверение личности офицера на новое, из которого с удивлением узнал, что старлея он получил через 2 месяца после выпуска из училища, а каплея еще через 2, а уж только потом стал капитаном 3 ранга. После всего этого Пупкин получил назначение командиром курса в один из питерских ВВМУЗов, куда незамедлительно убыл воспитывать будущих офицеров, ненамного младше его самого. Командир его дивизиона тоже не забыли. Почти сразу после Пупкина он получил очередное воинское звание, на которое уже давно не рассчитывал, и с повышением был переведен в штаб Черноморского флота. А командиром дивизиона стал бывший командир пупкинского катера, тот самый капитан-лейтенант, с мундира которого и закрутилась эта сказочная история...

Проехаться в Мурманск


Всегда хотелось отдать должное прозорливости высоких флотских чинов. Сколько ни встречал командиров атомоходов, «серых» личностей среди них никогда не попадалось! Точнее, если «серость» и встречалась, то уж это была выдающаяся «серость»! Ежели золото - так червонное, серебро - так без примесей, а дерьмо -так самое вонючее. Планка не опускалась! На мое счастье, командиров из «вонючей», категории, мне в своих начальниках иметь не посчастливилось, «золотом» тоже не наградили, а вот вполне крепкое, хотя и неоднозначное «серебро»... Что это на самом деле, хотя бы в мелочи, я сейчас и попытаюсь рассказать...
Всем жившим на Кольском полуострове хорошо известно, что уехать летом на Большую землю, проблема, большущая проблема. Так вот, середина мая, на сопках еще лежит снег, под ногами хлюпают лужи, в небе с каждым днем, все более победно поднимается солнце, примериваясь к круглосуточному полярному дню, а у железнодорожных и авиа касс с утра до ночи наблюдается аншлаг и столпотворение. После полярной ночи, всем почему-то хочется тепла, солнца, теплого моря, фруктов и прочих благ и удовольствий, недоступных для родных северных широт. Народ потянулся на юга. Как доставались билеты, рассказ отдельный, об это тоже стоит, наверное, написать, но это совсем другая история...
Билеты для своего семейства, я доставал без лишней суеты, спокойно и без нервотрепки. Просто-напросто, в соседнем, гражданском поселке Вьюжном, жили у моей жены родственники, а точнее родная сестра моей супружницы. А муж ее был совсем не последним человеком на СРЗ «Нерпа», который и являлся, градообразующим для самого Вьюжного. А посему, свояк мой, имел прямой и начальственный выход на заводские кассы, что для снабженца было само - собой разумеющимся и со всеми вытекающими из этого блатными возможностями. Хотя истины ради, надо сказать, что просить я у него никогда не любил, да и не просил практически. Просто свояк, человеком был неплохим и добродушным, но занудливым до невозможности, при этом, постоянно подчеркивая свою значимость, любил говорить о трудностях и преградах, которые возникают при таком серьезном и трудоемком процессе, как заказ билетов, хотя для него это и был пустяк незначительный... Ну, нравилось ему, когда его раболепно просили... Но мне этого делать, слава богу, не приходилось... Моя жена и сын всегда ездили в одно время со своей сестрой и ее семьей, поэтому, когда наступала пора выезжать на юг, теща из Севастополя, пользуясь своим авторитетом, вправляла мозги своей старшей дочери, та накачивала мужа, а уж тот, с явной неохотой, но обреченно, брал моему семейству билеты, без демонстрации предварительного раболепного спектакля с моей стороны. А отсюда следует, что с билетами для жены и сына, у меня все было пучком.
Той весной, все было как обычно. С одним различием. Сестра жены уехала на юг гораздо раньше, и мне мою семью предстояло отправлять с одиночку, благо о билетах для моих, свояк позаботился, и мне предстояло только доставить жену с малолетним сыном в Мурманск, посадить в вагон, помахать на прощанье и отправиться обратно в родную базу. О такси я позаботился заранее, договорившись с бывшим сослуживцем, зарабатывавшем теперь на жизнь частным извозом, а вот кое с чем промахнулся. Дело в том, что я заранее не озаботился просмотреть расписание дежурств по кораблю, и как оказалось только за день до отъезда жены, узнал, что как раз в вечер перед отъездом семьи, заступаю дежурить по родному ракетному крейсеру. Подмену искать оказалось уже поздно, но я договорился с одним и своих управленцев Сашей Нахимовым, что он подменит меня с утра, чтобы я в десять утра загрузил семью в машину и убыл в столицу Заполярья. Оставалось только самое малое - договориться со старпомом о подмене. Как правило, такие подмены не очень приветствовались, и если дежурного по кораблю и меняли, то только либо в силу каких-то серьезных обстоятельств, либо просто снимали с вахты за какие-то нарушения.
Старпом, милейший интеллигент капитан 2 ранга Рудин Александр Юрьевич на мою просьбу отреагировал как всегда неопределенно и туманно - витиевато.
- Борисыч... Ну как же так? Надо было заранее предупредить, что семья уезжает...помощник бы тебя на другое число поставил...рапорт бы написал...а ты вот сейчас, ставишь меня перед фактом...и что мне прикажете делать, уважаемый? Менять алгоритм повседневной жизни корабля, это понимаешь ли не простая задача... и я думаю...
Что думал старпом, я прекрасно знал. Был он человеком очень спокойным, мирным, незлобливым, ну, каким угодно, только абсолютно не соответствующим должности старшего помощника. Ну, вы видели когда-нибудь старпома на подводной лодке, который наряду со всеми возможными зачетами на управление АПЛ, попутно самостоятельно выучил японский язык, да и еще пару других прицепом. При этом, зная абсолютно все касаемо теоретической части управления корабля, в практической давал такого маху, что до сих пор самостоятельно вахту в центральном посту в морях нес нечасто, под присмотром, гораздо больше отсиживая старшим на борту, при стоянке корабля в базе. Да ко всему прочему, миролюбивый характер, данный ему от природы, никак не позволял ему рычать на подчиненных, и максимум, чего он мог из себя выдавить, так это только бодрые команды на построении экипажа. Все это понимали прекрасно, пользовались, как могли, и даже прозвище у старпома было соответственное - Мякиш. А старпомом он стал в результате, традиционной кадровой неразберихи, и недостатка правильных кандидатур в нужное время, в нужном месте. И как следствие всего панически боялся любых начальников, а в особенности нашего нового командира, капитана 2 ранга Светлакова Александр Ивановича. Правда страх свой, Мякиш научился умело прятать за умным словоблудием, и невозможностью получения от него конкретных ответов, на конкретные вопросы.
- Юрьич... Я так понимаю, нужно добро командира? Может мне самому к нему подойти?
Светлякова я знавал с лейтенантских времен. Самая первая моя автономка, куда меня засунули практически с гипсом на ногах, проходила с экипажем Тимоненко, где Светляков в то время старпомствовал. Потом он и сам предлагал остаться их в экипаже навсегда, но я вежливо отказался уходить на БД с БДРа. Несмотря на это хорошие отношения между нами остались, и когда Светляков пришел к нам командиром, я был наверное одним из немногих, с кем он разговаривал, как со старым знакомым. Мякиш об этом знал, и, судя по всему, в глубине души наделся, что я напрошусь договориться с командиром сам, избавив его тем самым от необходимости принимать самостоятельное решение.
- Ну...Борисыч... смотри...иди, конечно, но командиру скажи, что с моего разрешения...сам понимаешь...вахта есть вахта...боевая готовность вещь крайне необходимая...а дежурство по кораблю...сам понимаешь...
Так я и вышел из каюты старпома, сопровождаемый неторопливыми разглагольствованиями Мякиша о важности дежурно-вахтенной службы корабля в процессе его нахождения в базе.
Первое мое знакомство с нынешним командиром Светлаковым произошло в Палдиски, где наши экипажи одновременно находились на переподготовке. Мы приехали на пару дней позже их, и в самый первый день своего пребывания в учебном центре, были просто поражены силой оглушающее-визгливых команд старпома соседнего экипажа. Периодически они просто переходили в ультразвук. Позже, в автономке, я познакомился и с другими достоинствами своего будущего командира. Светляков был огненно рыж, что само по себе наводило на мысль о скрытых хулиганских наклонностях, визглив, криклив, матерился в меру, но довольно витиевато. При всем этом был почти всегда в веселом расположении, часто, хотя иногда и невпопад шутил, одновременно с этим, при необходимости, легко загоняя подчиненного в такое глубокое дупло, что того становилось искренне жаль, независимо от степени его вины. Был командир выходцем с БДшек, которые считались оплотом нашей краснознаменной дивизии, и кузницей командирских кадров для всех остальных пришлых кораблей и экипажей. Вообщем был Светляков личность неординарной, абсолютно неоднозначной, но лично мне почему-то симпатичной и внушающей доверие. Потому-то я и отправился к командиру совершенно спокойно, без тени страха и сомнений, будучи совершенно уверенным, в положительном итоге аудиенции.
После утреннего сношения командиров боевых частей в центральном посту, командир пребывал в своей каюте, в великолепнейшем настроении. Сидя за столом, он увлеченно листал какую-то книгу, с аппетитом уплетая бутерброды.
- Разрешите товарищ командир?
- А, Белов...заходи...Интересная кинжечка...увлекает...
Я зашел. Встал у стола.
- Садись. Бутерброд будешь?
Сел. Взял бутерброд. Откусил.
- Какие проблемы, Павел Борисович?
- Я сегодня по кораблю заступаю. А завтра у меня семья на юг уезжает. Разрешите с утра Нахимовым подмениться, чтобы своих на поезд проводить?
- Заботливый ты, Белов. А что, жена сама на автобусе не доедет?
Я хмыкнул.
- Товарищ командир, у всех жены разные. Мою надо провожать, других может быть и нет. Так разрешите?
Светляков посмотрел на меня и кивнул.
- Разрешаю. Ты Белов мертвого уговоришь. Завтра можешь на корабль не возвращаться. Но чтобы послезавтра на подъеме флага был в строю, как огурчик! Знаю я вас... только семья на Большую землю, как вы все шило из закромов доставать, и пьянствовать до усрачки! А? Я что...неверно говорю?
Говорил командир верно. Я уже и так на завтрашний вечер пригласил своих друзей комдива три Голубанова и командира группы ОКС Никитоса к себе, отметить отъезд семьи, как бы на посошок.
- Так точно товарищ командир! Послезавтра в 07.45 быть в строю, боеспособным и побритым.
-Ну, тогда свободен. Старпома не забудь предупредить...
И командир снова уткнулся в книгу.
Вечером я заступил дежурить. Как положено по полной отработал личный состав вахты, почаевничал со старпомом у себя в каюте, пожевал перед сном на камбузе, и со спокойной совестью лег спать. Утром, вкусив всем, что послал береговой камбуз, выгнал вахту на построение, и сам не спеша, поднялся в рубку. На улице было чудесное северное летнее утро. Голубое небо. Солнце. И естественно крики вездесущих бакланов. На пирсе медленно собирался народ. В 07.40. наверх поднялся старпом, которому я своими напоминаниями о построении не позволил снова размякнуть на шконке в каюте, что случалось с ним постоянно. Толпа на пирсе приняла некое подобие строя, и старпом запрашивать командиров боевых частей, об отсутствующих. Все шло как обычно, без всяких непредвиденных накладок. Я даже успел перекинуться парой слов с Нахимовым, которому уже подготовил в вахтенном журнале запись о приеме вахты.
И тут на корне пирса раздался ни с чем не сравнимый, и легко узнаваемый визг.
-Что за срачь!!! Где дежурный по кораблю!!!?
Командира ни с кем нельзя было спутать. Он что то неразборчиво визжал на пирсе, махая руками в мою сторону, и не будь сейчас время подъема флага, я бы конечно рванул бы к нему, чтобы узнать, что же спровоцировало такую ярость с его стороны. Потом командир вроде успокоился, и бодро зашагал к строю.
- Равняйсь... Смирно! Товарищ командир, экипаж для подъема флага построен. Старший помощник командира капитан 2 ранга Рудин...
Командир с раскрасневшимся лицом, после нескольких минут непрерывного крика, снова сорвался на крик:
-Здравствуйте товарищи подводники!!!
- Здравия желаем тащ командир!!!
Командир обвел строй глазами, и коротко бросил:
- Вольно...
И сразу же, без всякого перехода, вопросов и требований, завелся с полуоборота.
- Старпом!!! Что за ерунда?! Пирс засран!!! Везде срачь, хуже чем в трюме 5-Бис...А посмотри на верхнего вахтенного старпом... посмотри!!! Это же аллис гетунг, а не военнослужащий!!! Это заполярный партизан!!! Это даже не пародия на военнослужащего!!! Это... Кто дежурный по кораблю?
Этот вопрос застал меня врасплох. Как то не вязался мой вчерашний визит к командиру, с таким вопросом. Старпом, тоже придав лицу, выражение крайней степени идиотизма вкупе с недоумением, неуверенно ответил:
- Да, капитан-лейтенант Белов...
-И где он?!- еще более испугал меня командир. Не заметить на мостике меня, да еще за пару минут до подъема флага было практически невозможно.
- Да вон...флаг готовится поднимать...- совсем уже озадаченно ответил старпом.
В это время, слава богу, часы начали подходить к 08.00. и согласно ритуала, я дал команду:
- На флаг и гюйс смирно!!!
Строй мигом утихомирился, а командир со старпомом молча заняли свои места. Секундная стрелка коснулась восьми.
- Товарищ командир, время вышло! Флаг и гюйс поднять!!!
Вахтенные добросовестно подтянули фалы, и флаги заняли свое место.
- Товарищ командир, прошу разрешения вольно?
Но вместо обычного разрешения дать команду «Вольно», я услышал совсем другое...
- А вот хрен Вам, товарищ капитан-лейтенант, а не вольно!!! Смирно, я сказал!!!
Строй, было уже загалдевший, резко притих.
- Старпом...это что здесь происходит? Куда смотрит дежурный по кораблю? Пирс, в самом непотребном виде, не дай бог, командующий мимо проедет, так мне задницу до спину разорвут!!! Верхний, в обносках, вахтенные грязные и порванные! Дежурный по кораблю команды отдать не умеет...что-то там сам для себя шепчет...Это пародия на военно-морской флот, а не подъем флага!!!
Старпом только хлопал глазами. Светляков, умерив напряжения голосовых связок, уже как-то спокойно, с интонациями твердо принятого решения произнес:
- Так, дежурного по кораблю снять, после роспуска строя ко мне в каюту. Его заменить, ну хотя бы...
Командир порыскал по строю глазами и остановился свой взгляд на Нахимове.
- Заменить Нахимовым! Белову завтра заступить повторно! Всё!!! Вольно!!! Развели тут годковщину механическую...- и сразу пошел по трапу на корабль.
Сказать, что я был морально растоптан, значит не сказать ничего. За всю службу, меня так образом, причем явно надуманно, с дежурства по кораблю никогда не снимали, даже в самые махровые лейтенантские года. Настроение упало ниже шпигата сразу и бесповоротно. Пока экипаж спускался вниз, я успел перекурить, выслушать сочувственные слова по поводу того, что сегодня командир, как с цепи сорванный, и получить втык от механика, который тоже явно был в недоумении, но на всякий случай попытался меня поиметь, так...ради служебного долга. Оказавшись в центральном посту, я был немедленно отправлен старпомом, в каюту командира. Мякиш был в замешательстве от разгрома, учиненного командиром, оттого много суетился, и вообще был больше похож на студента-первокурсника на пересдаче заваленного экзамена, чем на старшего помощника подводного крейсера. Узрев меня, он замахал своими длиннющими руками, зашикал и практически вытолкал меня из центрального поста.
Спустившись во 2-й отсек, я на миг тормознул у двери командира, а потом обреченно постучал и вошел.
-Разрешите товарищ командир? Капитан-лейтенант Белов по вашему....
-Садись!- перебил меня командир, сидевший на диване и пододвинул стул.
- Значит так, давай быстро сдавайся Нахимову, и дуй провожать своих. Слушай, Марина попросила что-то из парфюмерии ей прикупить, потом забежишь в центральный универмаг на пяти углах, вот список...
Я, опустившись на стул, хлопал глазами, и никак не мог сообразить, что к чему. Десять минут назад Светляков, с пеной у рта, жестко и в самых махровых традициях тупейшего флотского самодурства, изнасиловал меня перед строем экипажа, и вдруг абсолютно дружелюбный тон, как будто мне все предшествовавшее приснилось или померещилось.
- Товарищ командир, а за что меня...
Командир поднял на меня глаза. Потом как-то лукаво улыбнулся.
- Паша... Командир иногда должен быть изжогой,... чтобы все знали, что нет у нас годков-офицеров и любимчиков. Ну, что случилось? Сняли с вахты? Впервой, что - ли?
Я пожал плечами.
- Да не впервой, вообщем-то... Но вы меня так выстегали...при всех...
-Ну и что? Тебе очень обидно? Тогда извини пожалуйста... Считай, что это профилактическое мероприятие нового командира. Да и вахтенный у тебя и правда...бедуин какой-то. Зато все теперь знают, что для меня неприкасаемых нет, и не будет, и старые знакомства роли не играют. Да, и надо иногда вашу механическую братию к ногтю ставить...раздолбаи пультовские...
Я все же никак не мог прийти в себя.
- Ну, да товарищ командир, вы шутканули, а завтра мне снова по кораблю заступать...
Светляков ухмыльнулся и покачал головой.
- Вряд ли. Завтра ввод установки в действие, а послезавтра уходим в море на недельку. Правда об этом пока не знает, даже старпом. Это как бы штабная неожиданная вводная... Поэтому ты завтра уж не опаздывай с утра, а то, как наотмечаешь отъезд семейства...а кому заводится? И потом собирай вас по посёлку тепленьких... Ну, так вот список...
И снова увлеченно принялся объяснять, что крайне необходимо его супруге, и где это найти.
Семью я проводил без приключений. Посадил в вагон. Помахал на прощанье, и отправился выполнять поручение жены Светлякова. Руководство к действию, она написала по военному четко, коротко и понятно, так что, я успел приобрести все заказанное меньше чем за час. Вечером я с сотоварищами, естественно надрался, по причине открытия «периода летнего кобелирования», с помощью незабвенного спирта «Ройяль» и под жареные ножки Буша, а утром, помятый, но не побежденный стоял в строю экипажа. Как и предсказывал командир, после построения начался «неожиданный» ввод ГЭУ в действие, и все последующие за этим флотские радости.
Ничего подобного, в моей дальнейшей службе с командиром не было. Всякое случалось, но если и вызывали меня на ковер, то только по делу, и когда было за что. А обиды на командира за эту явную несправедливость, мастерски сыгранную им на глазах у всех, у меня почему-то не было. По большому счету, он просто устроил театрализованное представление со своим и моим участием, где в этот раз мне досталась не самая лучшая роль. Наверное, это трудно сопоставимо с высокими представлениями об офицерской чести, внутреннем благородстве, и прочими классическими составляющими образа идеального представителя офицерского корпуса, но мне трудно объективно судить об этом. Я никогда не был командиром. И на мне никогда не было такой ответственности. Кто знает, какую маску одел бы каждый из нас, получив такую ношу на свои плечи? А ведь все- же лучше носить маску лукавого и непредсказуемого самодура, чем стать самодуром по существу ...