Шоколадный замполит

Иногда, читая книги о войне, ловлю себя на мысли, что с большим уважением думаю о политработниках. Правда не о нынешних «воспитателях», или как их там еще называют ныне, а о тех, времен Великой Отечественной, кто с пехотой прошел от Москвы до Берлина. Ну не верю я в то, что можно было промесить сапогами грязь всей Европы, ежедневно соседствуя со смертью, и не знать, к примеру, как стрелять из автомата... Или быть политруком в танковом полку, и не знать, как попасть внутрь боевого Т-34, а уж тем паче быть замполитом на дизелюхе в Балтике в 1943 году, и не знать своего места по боевому расписанию...
Все началось где-то в 1994 году... Бывшие хлебосольные братья-украинцы, к этому времени неожиданно превратившиеся в щирых хохлов, наглым нахрапом приватизировали славный город Севастополь, и начали методично отвоевывать как береговые ресурсы Черноморского флота, так и корабельную часть. Российская сторона добросовестно делилась, всем, чем могла, вследствие чего, Черноморский флот оказался, как говорят ныне с дефицитом корабельного, и с профицитом офицерского состава. Причем если молодые, и еще боеспособные старлеи и каплеи, в большинстве своем, увольнялись в запас по сокращению штатов сами и осознанно, не видя никаких перспектив в ближайшем будущем, то офицеры предпенсионного возраста увольняться, не спешили, да и уволить их просто так было трудно. Крым не Север, год шел за год, а не за два, как в Заполярье, и люди, дослужившие в Крыму до 40-43 лет, могли этой самой пенсии и лишиться, практически за шаг до нее. Вот и цеплялись офицеры, за любую возможность, добрать эти три-четыре года, оставшиеся до пенсии, где угодно, и как угодно. А в борьбе за свои интересы, бывшие политические, а ныне воспитательные отделы были всегда в самых первых рядах. Наверное, оттого и созрела в московских коридорах мысль, усилить этими надежными политическими товарищами с «королевского» флота северные форпосты страны, в частности и подводников.
Первый черноморский замполит, в звании капитана 3 ранга прибыл на наш корабль, правда, в первый экипаж, где-то в 93 году, как раз тогда, когда я был прикомандирован к ним на боевое дежурство. Был он сравнительно молод, розовощек, улыбчив и несколько застенчив, что как выяснилось, потом оказалось просто хорошо замаскированным дикими страхом перед самим атомоходом, и тем, что у него внутри. Замполит сначала жутко развеселил всех, от командира до матроса, тем, что на второй день пребывания на корабле, припомнив свое строевое прошлое на родном БПК, начал настойчиво требовать вестового, чтобы ему постирали и погладили рубашки, а туфли выставил на ночь в коридор у двери в каюту, по всей видимости, чтобы тот же мифический вестовой ему их почистил. Обнаружив утром нетронутую никем обувь, он умудрился поднять вопрос о своих нестиранных рубашках и носках на утреннем докладе в центральном посту. Там под массовый хохот командиров боевых частей, он был довольно жестко и цинично поставлен командиром, перед необходимостью заботится о себе самому, и научится крепко держать мыло в руках, чтобы мылить белье, а не собственную задницу. Ответить командиру замполит не посмел, памятуя, что руководящей и направляющей уже не существует, а сам он уже как бы и не заместитель командира по политчасти, а просто помощник по работе с личным составом, да и на подводной лодке всего третий день, мало ли что... Надо отдать должное застенчивому замполиту, который пронес свой страх перед матчастью так уверенно и твердо, что даже будучи в море, дальше 6-го отсека не ходил принципиально, мотивируя это незнанием устройства реакторного отсека, и норм радиационного контроля, чем безмерно радовал всю корму, избавившеюся от одного из ночных проверяющих. Что получалось у замполита, так это проведение телесных осмотров военнослужащих, на предмет побоев и прочих повреждений кожных покровов. Здесь он проявлял практически терапевтические знания, находя синяки и ссадины у матросов в местах, для зрения обычного человека недоступных. После первых же морей в составе экипажа, замполит четко уяснил, что Баренцево море ему противопоказано, как и действующий подводный корабль, а потому напряг всех, кого мог в своей политслужбе, и перевелся на отстойный экипаж, где добросовестно получил своего капитана 2 ранга через несколько лет, и не потерял юношеский румянец.
Потом уже замполит нашего экипажа, катапультировался в дивизию, в политотдел, на повышение, а нам прислали нового зама. Тоже с Черноморского флота. И был он скорее не новый, а старый. Для подводника сильно старый. Целых 44 года. Еще с артиллерийских крейсеров 68-бис проекта. И оставалось ему до пенсии совсем ничего, поэтому приехал он дослуживать в наш гарнизон совсем один, без семейства, а с двумя чемоданами, как лейтенант, и сразу поселился на корабле. Вот тут то и начались хохмочки...
Будучи замполитом опытным, наш новый политотец, сразу сообразил, что крейсерские замашки тут не прокатят, да и время другое, а поэтому практически в приказном порядке велел называть себя в обиходе просто Николай Иванычем, и запросто заходить к нему в каюту на чай, чем мгновенно воспользовался вечно голодный комдив два Тараканов, носивший говорящее за себя прозвище Солитер. Сразу после первого же доклада, он ввалился в каюту замполита, где минут за двадцать умудрился умять два пакета пряников и пару стаканов чая, а к вечеру периодически заглядывая к заму, уничтожил все его припасы, сделанные из расчета на неделю. Замполит морщился, но терпел эту стадию единения с офицерским составом, каждый день, вечером закупая пряники, печенье и прочую чайную снедь. К концу первой недели у него в каюте обосновалась прочная компания халявщиков, возглавляемая Солитером, с примкнувшими к нему командиром БЧ-1 Хариком. Они добросовестно объедали зама, попутно накачивая его невероятными рассказами о боевых буднях ядерного исполина, тяготах и лишениях воинской службы, особенно в подводном положении в автономном плавании. Опытный зам понимал, что во многом они явно перебирают, а может и просто издеваются над ним, но по незнанию матчасти и прочих аспектов службы подводника, молча глотал сведения, и тихонько мотал на ус, одному ему понятное. Попутно, Николай Иванович, выписал у секретчика несколько учебников по устройству корабля, и по ночам, чтобы никто не видел, начал обходы отсеков с целью ознакомления с кораблем. Само по себе, это конечно было правильно и даже внушало определенное уважение к немолодому замполиту, но далеко дело не пошло, и, осмотрев все 11 отсеков корабля, Николай Иванович, решил, что этого достаточно и изучение корабля прекратил, и даже стал изредка, когда в центральном посту никого не было, покрикивать по «Каштану» на вахтенного по корме, просто так, для отработки. Следующей, особо важной ступенью познания корабля, для зама стал камбуз. Так, как все это время, Николай Иванович жил на корабле, то пункт питания с первого дня стал его основной сферой жизненных интересов. На его счастье, в то время мы питались на корабле, камбуз работал по полной программе, и голодать заму не пришлось, а морполитовская закалка, не позволяла Николай Ивановичу, стоять в стороне от такого важного мероприятия, как снятие пробы. Постепенно это вошло у него в обязательный ритуал с поеданием салата, первого, второго и третьего, сначала на камбузе среди коков, а потом, через полчасика уже в кремовой рубашке в кают- компании. Это уже через несколько недель, заметно отразилось на лице и фигуре замполита, прибывшего на Северный флот с отпечатком физической и моральной изжоги на лице, и нервного и телесного истощения. Он заметно округлился, морщины на лбу разгладились, и в движениях Николая Ивановича появилась некая барская вальяжность. И хотя вскоре ему выделили квартиру, на берег замполит сходил редко, предпочитая пустоватой и холодной квартире, теплую каюту корабля с продуктами питания в самой непосредственной близости. Командира постоянное присутствие зама на борту радовало и устраивало, так как само проживание, пускай и немного блаженного капитана 2 ранга в прочном корпусе, волей-неволей заставляло личный состав держаться настороженно, и если и нарушать воинскую дисциплину, так только в более скрытном варианте. Офицеров зам сильно не трогал, и даже делал вид, что не замечает периодического якорно-бытового пьянства невооруженной дежурно-вахтенной службы корабля. Вообщем, все были довольны, пока на горизонте не замаячили моря....
Как любил говорить наш командир, море-это вечное напряжение. Так вот напряжение это приходит задолго до морей, а уж если это сдача курсовой задачи, так вообще за месяца полтора. Начавшаяся напряженка, сначала как-то обходила зама стороной, благо все береговые проверки, замполит проходил на «ура», так как, длительный опыт службы, позволил ему создать полный набор всех своих документов, практически в образцово-показательном состоянии, а большего с него никто и не требовал, зная о его недавнем надводном прошлом. Зам, постоянно перепоясанный ПДУ с фонариком в руке, и с папкой под мышкой, добросовестно присутствовал в центральном посту на всех подведениях итогов проверок, учений по борьбе за живучесть, и всего прочего, благоразумно скрываясь за спинами командиров боевых частей. Во время учений, он тихо, как мышка, сидел со своими политотдельскими проверяющими в своей каюте, осторожно похрустывая сухарями с чаем, благо их никто не трогал, по причине абсолютной ненужности во время неукротимой борьбы за живучесть корабля. Таким тихим сапом, замполит и дотянул до выхода в море.
На контрольный выход в море, к нам на борт загрузился походный штаб дивизии, во главе с заместителем командира дивизии капитаном 1 ранга Исаевым Юрием Максимовичем, личностью одиозной и нагло-грубоватой, что в будущем предвещало ему неплохую карьеру. Сам каперанг в свою бытность простым офицером, немало наморячил на азах, но карьеры как-то особо не сделал, и назначился командиром, только под закат этой славной серии кораблей. Сделав одну самостоятельную автономку в ранге командира, он больше в море не ходил. Его корабль сначала затащили в Полярный на ремонт, за два года ратного труда сделали из него игрушку, и как водится у нас на Руси, через, несколько месяцев после выхода из завода, отправили на иголки, к полному недоумению всех простых моряков, непричастных к высокой политике. Исаева, чтобы обидно не было, отправили в Военно-Морскую Академию, откуда он и вернулся в родную базу, а точнее к нам в дивизию, заместителем комдива...учить других командиров, ну, менее опытных, в море ходить. А неуверенность и недостаток морского опыта, как правило, очень хорошо компенсируется громким командным голосом, хамством, и просто дубовым упрямством. А потому, на выходе с Исаевым, можно было в любой момент нарваться на отборную матерщину в свой адрес, причем по самому безобидному поводу. А еще Исаев, как-то не очень любил замполитов, что, наверное, неудивительно, после их многолетнего партийного шефства. Как ни странно, никто из походного штаба не попал на постой в двухместную каюту зама, куда во все времена засовывали кого-то из флагманских спецов, чем заместители всегда были очень недовольны. Николай Иванович, этим обстоятельством, остался очень рад, а в совокупности с тем, что пока вся эта боевая суета его мало трогала, начал постепенно приходить к выводу, что служба подводника, и в море не так уж плоха, А если добавить то, что корабль после ввода ГЭУ в действие перешел на морской рацион питания, так вообще удивительно приятна и необременительна.
Сам выход корабля из базы, выпавший на утро, замполит провел в 5-м Бис отсеке, на пару с доктором с большим душевным подъемом дегустируя предстоящий обед. Судя, по тому, что после отбоя тревоги оба обнаружились в курилке за неторопливым дружеским разговором, обед удался. Следующие пару дней, общекорабельной «войны» заму удавалось вести образ жизни более или менее сопоставимый с береговым, что ему вполне удавалось, не рисуясь, лишний раз в центральном посту, проскальзывая в кают-компанию после Исаева, и попутно расписываясь в журнале ЦП о проверке несения вахты на корабле в ночное время, не утруждая себя фактическим обходом всех отсеков. Но неожиданно случилась накладочка. Николай Иванович, окончательно уверившись, что в море, он фигура не столько важная, а, сколько формальная, и что никаких особых обязанностей, а уж тем более вахт ему никто естественно не доверит, расслабился окончательно и попросил раскочегарить себе сауну, ночью, после нолей. Вахтенные 5-го Бис отсека, которым, хоть и безобидный, но вечно отирающийся по всем палубам заместитель, осточертел по самое некуда, сразу согласились, правда, забыв предупредить, что как раз на это же самое время, в сауну собрался Исаев. И вот когда хозяйственный замполит, уже в неглиже, мылил штатным земляничным мылом свои носки с трусами, в душевой, в сауну сверкая залысиной, ввалился Исаев. Париться ЗКД любил основательно, с веником, мятой и прочими травами, с чаем и разговорами с доктором, которого всегда брал с собой, и считал кем-то вроде личного банщика. Узрев перед собой чье-то голое тело, да еще и с намыленными трусами в руках, Исаев сначала от наглости немного опешил, а потом как-то сразу озверел.
- Это что тут за голый х... тут прачечную устроил, когда целый замкомдива парится пришел!?
Николай Иванович, за долгие крейсерские годы, привыкнувший к немногочисленности старшего офицерского состава на надводном корабле, а оттого и более кастового отношения друг к другу в быту, на тон Исаева внимания не обратил, и дружелюбно ответил:
- Добрый вечер, Юрий Максимович! А я тут постирушку затеял... Вы проходите, я сейчас носки сполосну, и парьтесь на здоровье!
Исаев, узнав в неизвестном голом теле замполита, озверел окончательно.
- Ааа... А что, товарищ капитан 2 ранга, какие вы тут воспитательные вопросы решаете, бл...в ночное время!? А вы-то сами, знамя политпросвета, ёбтыть, знаете, какова норма расхода пресной воды в море на человека? Да вы хоть знаете, бл...откуда она на корабле берется, вода-то пресная?! А кто вам сауну разрешил запитать? Я что-то не слышал в центральном, чтобы кому-то разрешили!!! Я вас ...твою мать...
И понеслось. Доктор, нагруженный маслами и шампунями, сунулся, было в предбанник, но, узрев голого намыленного замполита с трусами в руках, и орущего на него голого замкомдива, смекнул, что, столь неформальные отношения старших офицеров его не касаются, и посчитал за лучшее временно ретироваться в свою богадельню. Весь 5-Бис отсек, а точнее вся средняя офицерская палуба, в течение минут десяти пополняла свои знания русского матерного из поистине неисчерпаемого запаса Исаева, после чего фонтан красноречия замкомдива внезапно иссяк, а из сауны вылетел полуодетый замполит, с ворохом шмоток в руках, и скрылся в своей каюте. Исаев в обесчещенной сауне париться не стал, а, просто приняв душ, в разгневанном состоянии убыл в командирскую каюту, где квартировал. Попутно командир отсека и вся вахта получила личный приказ Исаева выдраить к завтрашнему дню сауну, до состояния операционной, и сдать ключи от нее старпому. Уже из каюты донельзя расстроенный Исаев заказал себе цыпленка табака в постель, что было незамедлительно исполнено, и затих до следующего утра.
Со следующего дня у Николай Ивановича началась другая, воистину корабельная жизнь. Он начал присутствовать на всех разводах боевых смен, каждые четыре часа проверять вахту во всех отсеках, высунув язык рисовать ежедневные боевые листки, которые по причине «глобальных военных действий» писать отказывались все подряд. И главное и наприятное, что теперь ему приходилось каждую тревогу жаться в центральном посту на виду Исаева. С этого дня, контроль за бедным Николай Ивановичем, полностью взял на себя обиженный до глубины души замкомдив. Он следил буквально за каждым шагом замполита и даже выдал ему зачетные листы на знание устройства корабля. Опека Исаева была плотной и всеобъемлющей. В центральный пост, когда там находился замкомдива, постоянно докладывалось обо всех передвижениях зама, которые он комментировал всем вокруг, попутно давая несчастному политруку всевозможные маловыполнимые задания. За следующие семь дней, замполит заметно осунулся лицом, умудрился ошпариться паром в машине 8-го отсека, невзначай сбросить защиту ГТЗА в 9-м отсеке, набить шишку гигантских размеров на темечке в трюме 10-го отсека, и испытать еще массу других впечатлений от знакомства с устройством корабля. Единственной радостью несчастного бойца политфронта оставался неизменный ритуал снятия пробы, где он, забывая различие в погонах, даже потихоньку жаловался мичману-коку на злопамятность и вредность Исаева, а тот участливо покачивая головой, все подкладывал и подкладывал на тарелку замполита очередную порцию...
Так прошла неделя. Наконец на очередном сеансе связи, был получен приказ следовать в какой-то полигон, где всплыть, ссадить замкомдива на буксир, для пересадки того на другой корабль, а самим следовать в базу, к родному пирсу. Известие это весь экипаж встретил как всегда очень радостно, подустав от порой безграмотных и не прекращающихся «войн», а уж замполит, чуть ли не со слезами на глазах, понятно по каким причинам. И вот перед самым всплытием, комдив три, славный капитан 3 ранга Голубанов, запросил добро продуть гальюны, перед тем, как следовать на базу, да и для лишней отработки личного состава. Добро было получено, и «короли говна и пара» бодро принялись за дело. Вот тут и надо сделать сноску. В основном для людей мало знакомых с высокотехнологичным методом отправления естественных надобностей в подводной лодке. Дело в том, что мало кто на суше задумывается, почему все, что исторгает наш организм в унитаз, сливается бесследно, и остается киснуть, только если забилась труба. А дело в элементарном знании физики в рамках курса средней школы. Канализационные трубы проложены под землей, и все что мы льем в раковины и унитазы, сливается водой, естественно текущей вниз, и захватывающей с собой, все, что попадется по пути. А вот под водой, на глубине, в подводной лодке давление атмосферное, а за бортом, допустим при глубине 50 метров, давление целых 5 атмосфер. И если предположить, что как дома, ты нажал слив, то под силой забортного давления, которое гораздо выше атмосферного, вода просто ворвется в корабль. А потому, и гальюны на подводной лодке, устроены совсем по-другому, нежели над водой. По большому счету, и в очень большом приближении, гальюн на лодке, представляет из себя, здоровенную бочку, на которую сверху пришпилен унитаз. И есть в этой бочке точка входа фекалий, то есть тот самый унитаз. И точка их выхода, она же забортный кингстон, или по сантехнически просто клапан. Так вот когда личный состав, интенсивно выдавливая «из себя негодяя», заполняет эту самую бочку отходами своего организма до верху, ее и необходимо продуть за борт, совсем неэкологично развеяв дерьмо человеческое в глубинах океана. А чтобы все это ушло за борт свободно, и без остатка, надо его просто выдавить давлением, которое будет больше чем забортное. Для этого в бочке открывают забортный кингстон, потом через специальный клапан подается воздух, под высоким давлением, и все успешно выбрасывается за борт. А чтобы эта адская смесь воздуха и дерьма не шарахнула в отсек через унитаз, то на нем тоже установлен клапан, сделанный в виде педальной захлопки, которая всегда закрыта. Пришел, подумал о высоком, напрягся, выдавил безобразие из своего бренного тела, отмотал пипифакс... Короче говоря, весь процесс ничем не отличается от берегового, кроме невозможности задымить сигарету, восседая на нержавеющем унитазе. И еще вместо кнопки на бачке, у флотского унитаза внизу педаль. Нажал. Под весом твоего тела захлопка открылась, все твои нечистоты смылись водой, убрал ногу, захлопка плотно прикрыла унитаз. Все. Вроде ничего особенного. Но грамотный корабельный офицер, находясь в морях, перед тем, как спустить штаны, всегда сначала взглянет на манометр, установленный тут же в гальюне, за дверцей сзади унитаза. А показывает он давление в этой самом гавнёном резервуаре. И опытный подводник, зайдя в гальюн по острой, да и не особо острой надобности, а тем более в море, обязательно сначала взглянет, а не осталось ли в баллоне какое-то остаточное давление, после его продувания...
Тем временем трюмные свое дело сделали, наполнив попутно отсеки чуть заметными навозными миазмами, а на корабле неожиданно, гораздо раньше обещанного, объявили тревогу на всплытие. Так, как обед естественным образом перенесся на более позднее время, а замкомдив собирал вещи, и ему уже было глубоко по барабану, чем занимается вымотанный донельзя замполит, то и Николай Иванович расслабился. Он почуял, что его спустили с крючка, и что скоро его страдания закончатся, А значит можно, и даже нужно предварительно подкрепиться для поднятия духа. И замполит, впервые за неделю, не отправился по тревоге в центральный пост, а, бросив в каюте фонарик, зачетные листы, и даже ПДУ, рванул вниз, на камбуз, снимать праздничную пробу.
Исаев же, побросав в походный чемоданчик свой нехитрый «полковничий» багаж, решил напоследок устроить не просто всплытие, а учебно-тренировочное аварийное всплытие. Это когда все балластные цистерны продуваются сразу, корабль пробкой выскакивает из воды, и все, что не очень закреплено успешно вываливается на палубу, бьется, разливается и все прочее. Так...мелочь, а приятно, да еще и без предупреждения, чтоб служба медом не казалась. Ну и устроил! Весело! Вообщем-то ничего особенного, лично мне такое всплытие, даже нравится, а вот у замполита, с уже изрядно переполненным на камбузе желудком, это мероприятие, которое было для него впервой, вызвало некий нервный стресс. А, как известно, нервное состояние, в первую очередь передается желудку. Попросту, как только закачался крейсер на поверхности водной глади, Николай Ивановича пробрало. Снизу. Да так крепко, что понесся он с нижней палубы в свой офицерский гальюн, с прытью, для его возраста совершенно невероятной, и даже со спринтерской скоростью успел заскочить в свою каюту за личным пипифаксом. Простой российский трюмный матрос Нурмангалиев, наводивший порядок в офицерском гальюне, едва успел отскочить в сторону, когда вихреподобный замполит, ворвался в умывальник, и, нырнув в гальюн, хлопнул задрайками и щелкнул флажком «Занято». На беду политрука матрос Нурмангалиев, неплохо разбираясь в своем трюмном хозяйстве, очень слабо знал великий и могучий, и обладал минимальным словарным запасов, в основном выражающим не что-то конкретное, а эмоциональное.
- Тащ...тащ....билят! Тащ...тавлений...тавлений баллона...билят такой...не трогай нога...не надо билят...совсем плохо будет, билят!!!
Восседающий же на унитазе Николай Иванович, на этот непонятный для его уха речитатив за переборкой внимания не обращал. Вместе с его фекалиями вниз спадала вся нервотрепка последней недели, и замполит блаженно улыбался, подслеповато щурясь и разглядывая кремальеры переборочной двери гальюна. Наконец источник иссяк, и замполит из нирваны вернулся на грешную землю.
- Что ты там кричишь, Нурмангалиев?! Иди своим делом занимайся, а не торчи тут на офицерской палубе.
Нурмангалиев, который все понимал, но просто ответить не мог, приказ уходить понял сразу, и четко отмаршировав на среднюю палубу, доложил командиру отсека капитан-лейтенанту Никитосу:
- Тащ капленант...щаз...билят...говнища билят полетит... вонят отсека билят будет...зама гальюн ушел быстро очень, билят...ничего не слушает чурка деревянный совсем...
Никитос сразу сообразил, о чем идет речь, рванул было к гальюну, но опоздал.
Николай Иванович тщательно подтерев задницу, встал, оправился, подтянул штаны, и, нагнувшись над унитазом, дабы проверить качество смыва, нажал ногой педаль... На свою беду, замполит ворвался в гальюн со своим мощнейшим позывом, отпихнув трюмного, до того как он успел стравить остаточное давление с баллона гальюна. А когда замполит, даже, наверное, не подозревавший об особенностях эксплуатации самого тривиального, но, тем не менее, военно-морского унитаза нажал педаль, ему в лицо со страшной силой влепило не только его собственное дерьмо, а также и все, что оставалось в баллоне гальюна после продувания. Причем в виде мелкодисперсной взвести, плотно покрыв симпатичненьким коричневым слоем не только Николая Ивановича, но и все стенки гальюна... Что прочувствовал бедняга замполит мне судить трудно, да и спрашивать его потом об испытанных ощущениях, никто из офицеров не решался, но вот снаружи... Вентиляция гальюна оказалась открытой, а потому, уже через пару минут в 5-Бис отсеке, каждый носом почуял дерьмовость ситуации, да до такой степени, что начало резать в глазах. По видимому, впавший от свершившегося, в полнейший ступор замполит минут пять никаких признаков жизни в гальюне не подавал, и ни каких звуков не издавал. Тишина становилась уже напряженной, когда не терявший бодрости духа матрос Нурмангалиев изрек:
- Может билят...совсем умер зама...
В ответ кремальеры переборки гальюна дернулись, она приоткрылась, заставив всех столпившихся зажать носы, и тихий голос замполита ответил:
-Сам умрешь скоро...открывайте душевую с сауной...быстро...пожалуйста!!!
- Жива зама...билят! Хлорка, мило неси...ветошь неси...убират-пачкать все будим, билят!!!- обрадовался Нурмангалиев, и унесся к интенданту за всем необходимым.
Ключ от сауны, изъятый по приказу Исаева оказался у старпома. Старпом, бдил службу наверху на мостике, и когда к нему поднялся Никитос за ключом, долго не мог понять, зачем и кому сейчас нужен ключ от сауны, а когда узнал, долго ржал во весь голос вместе со всей вахтой ходового мостика. Пока искали ключ, замполит успел провонять весь отсек так, что его покинули все, кто могли, и даже запуск вентиляция в атмосферу, мало чего дала. Обед оказался скомканным, так как высидеть в кают-компании никто не мог, и обед, в виде сухпая, уносили к себе на боевые посты, зажимая носы и чертыхаясь. Следовавшие на обед Исаев с командиром, облаченные в кремовые рубашки, и не предупрежденные о сложившейся ситуации, тормознули сами на рубеже 4 и 5 отсеков, почуяв ядовитый дух. Начальники ретировались обратно в каюту, и потребовали подробного доклада об обстановке на корабле. После доклада сделанного сначала механиком, и более детального озвученного непосредственным свидетелем Никитосом, командир с Исаевым долго смеялись, а потом как-то быстро оказались на мостике, причем Исаев уже с вещами. Он так и не спускался больше вниз, и предпочел, почему-то, дожидаться своего буксира часа два на свежем воздухе. Когда сауну, наконец, открыли, и подготовили для приема из гальюна, уже порядком пропитавшегося злым духом замполита, в коридоре было человек десять наблюдателей, из всех категорий личного состава корабля, решивших рискнуть своими обонянием ради такого увлекательного зрелища. Николай Иванович, никак не ожидавший такой аудитории, выдвигался из гальюна очень осторожно, боясь измарать заодно и умывальник, и был встречен практически аплодисментами. Скорее всего, он даже покраснел, но за коричневой массой, покрывшей его так плотно, словно его красили краскопультом, этого заметно не было, и коротко матернувшийся замполит скрылся в душевой, защелкнув за собой замок.
Окончательный итог подвел все тот же неутомимый матрос Нурмангалиев, изрекший коротко, но емко:
- Совсем билят, зама шоколадный стал...
Сутки до прихода в базу 5-бис отсек вентилировался всеми доступными методами. Николай Иванович, отмывался часа два, израсходовав немерянное количество корабельного мыла, и все свои одеколоны и шампуни. Попутно трюмные около часа драили гальюн, а после того, как замполит покинул сауну, еще пару часов и ее. После швартовки корабля, на докладе, командир деликатно, не упоминая фамилий и должностей, напомнил всем о необходимости освежить свои знания общекорабельных систем, в особенности правил эксплуатации корабельных гальюнов. Заместитель, благоухающий одеколоном, сидел, потупив глаза, и стараясь никак не реагировать на сдержанные улыбки бросаемые, на него командирами боевых частей. Но все же надо отдать должное обгаженному в буквальном смысле замполиту, который после всего этого совершенно не обозлился, а уже через некоторое время, даже сам смеялся, когда где-нибудь в офицерском кругу, вспоминали эту историю с его участием. А еще где-то через полгода, он ушел на пенсию, больше не запомнившись ничем выдающимся, кроме прозвища «шоколадный замполит»....

Уйти в запас или умереть!


Все когда - нибудь кончается. Служба тоже не исключение. У нас пожизненных офицеров не бывает. Кроме маршалов, естественно. Рано или поздно придет время снять мундир, пересыпать его нафталином и повесить в дальний угол шкафа, чтобы не мозолил глаза. Хорошо если ты дослужил до упора, получил плешь на затылке, слезящиеся на солнце глаза и хронический геморрой на память о пультовском кресле. Тогда проблем с увольнением в запас у тебя практически не будет. Так, мелочевка... Другая песня, если гражданская жизнь позвала тебя сильно и властно в непрединфарктном возрасте, а в расцвете жизненных и физических сил. Вот тут все и начинается...
Человек, даже военнослужащий, существо довольно нежное. Мало ли что, устал или временно умишком тронулся от "...тягот и лишений военной службы...", чего не бывает? Заботливые родители, в таком случае, дитятко свое тогда в постель укладывают, разными вкусностями пичкают, температурку меряют каждый час, и никакого перенапряжения. Выздоровеешь - а тогда и делом займешься! При батюшке царе так и было. Не ладится, допустим, у офицера что- то в душе, ну раздирают внутренние противоречия: служить - не служить? Его аккуратненько бац, и в отпуск на год! Езжайте милый корнет на воды, в Баден-Баден, попейте минералочки, восстановитесь, подумайте, а уж потом милости просим в родной полк на окончательный расчет. Или обратно на службу. Умные, черт побери, царевы генералы были в свое время! Увы, времена, когда ненадолго "отставляли от службы" прошли давно и видимо навсегда. Последние лет восемьдесят совсем не так...
Как дела обстоят в сухопутном ведомстве, мне особо не ведомо. Наверное, так же. А вот подводники - это отдельная статья. Никуда не денешься, категория льготная. Это командиру батальона в средней полосе минимум двадцать календарных лет надо поля сапогами месить, чтобы самую мизерную пенсию ему заплатили. А обычный каплей на атомоходе отсчет пенсионного возраста, по другому ведет. Пенсия- это двадцать лет стажа. Пять лет училища. Остается еще пятнадцать. А на атомной подводной лодке год, как известно, за два идет. Вот и считаем: разделить пятнадцать на два, получаем семь с полтиной. Складываем и получаем: от момента присяги до возможности обзавестись пенсионным удостоверением нужно всего двенадцать с половиной лет. Стал в семнадцать лет кадетом, в тридцать уже можешь претендовать на место в общественном транспорте для "пенсионеров и пассажиров с детьми". Кстати, этот факт ужасно нервирует всех сухопутных начальников. Как же так!? Такие молодые ребята эти подводники, а уже потенциальные старики. Непорядок! Ему бы самому в пару автономок сходить, да на старом "железе", может кое- что и понял бы. Но не об этом. Зависть к флотским порядкам всегда и во все времена была в крови у сухопутных братьев по оружию. Но по части увольнения в запас армия и флот едины - только через мой труп. Причем не их, а именно твой. Моральный труп. Каким бы ты до сих пор не был, лучшим офицером, самым классным специалистом, душой кают- компании и надеждой командования, с момента подачи рапорта на увольнение в запас ты изгой и пария. Ты никто. Правда, сначала тебя мило уговаривают остаться, приводят массу аргументов, обещают златые горы. Но если ты не сломался, отношение меняется на сто восемьдесят градусов. И начинаются мытарства. Твой рапорт теряют, десятки раз возвращают обратно за неправильностью формулировок, отказывают за отсутствием оснований на увольнение. Ты начинаешь нервничать, ходить на приемы к начальникам, которые или рычат на тебя, или радушно обещают разобраться, но все остается на своих местах. И это длиться годами. Можно откровенно херить службу, но это не поможет. Максимум, чего можно добиться - исключение из партии в прошлые времена и лишение четырнадцатого оклада и других надбавок в нынешние. Да еще постоянные вызовы на ковер. В советские времена некоторые доходили до радикальных средств. Как рассказывал мой отец, служил в его дивизии офицер, нормальный, хороший служака. Шатко - валко добрался до погон кавторанга, что само по себе подразумевает не меньше десяти лет на лодке, и устал. Захотел на покой. Огородом заняться и кроме сопок и северного сияния еще на что- нибудь поглядеть. Пару раз тыркнулся к начальству с рапортом, получил по шее и был послан, куда подальше самым решительным образом. Мол, не надейся милый, с флотом вырос, с флотом и умрешь. Такая "заманчивая" перспектива кавторанга не прельщала. Он притих, крепко призадумался и через пару месяцев начал потихоньку чудить. Повесил в каюте икону, да не одну, а целый иконостас. Курить и употреблять горькую бросил. Друзья- сослуживцы зовут, давай, мол, старик по стопарику за прошедший поход, а он гордо так: " Не буду! От лукавого это, грешно...". Придет на службу, отстоит в строю на подъеме флага и в каюту на колени перед образами. Всех начальников созывают в центральный пост на доклад, а вахтенный передает по связи: "... капитан 2 ранга Иванов сейчас помолиться и придет...". Сами понимаете, какой, ажиотаж поднялся после этой метаморфозы с доселе примерным офицером. Замполит, тот вообще чуть ежа не родил. В его экипаже, кавторанг - член партии и в бога верить начал!!! Позор!!! Первое время Иванова пытались перевоспитать, не вынося сор из избы, внутри экипажа. То зам, то старпом, то на партсобрании. Ни в какую. Потом командир взялся. Но... Поговорил с Ивановым наедине один разочек и бросил. А замполиту сказал, чтоб тот в политодел докладывал. Зам сначала боялся своим политотдельским шефам о таком небывалом безобразии докладывать, но начался великий пост, и во время выхода в море кавторанг Иванов громогласно при адмирале, командующем флотилии отказался в кают- компании скоромное вкушать. Что началось!!! По приходу в базу Иванова сначала к психиатру отвезли, на обследование на предмет душевного равновесия. Оказалось - здоров. И как начали тогда его склонять по всем инстанциям. Будь здоров! Решили из партии выгнать. На партсобрание экипажа вся верхушка политотдела флотилии прибыла. Спрашивают Иванова, как же ты коммунист и в бога веришь? А он сжимает Библию в руках и отвечает, одно другому не мешает, у нас по Конституции свобода вероисповедания. Я верующий коммунист и все! На этом стою и стоять буду. Ну, из партии его естественно турнули. А попутно и в должности понизили, но насчет увольнения в запас разговор пока не заходил. А кавторанг только этого и ждал. Взял и накатал письмо патриарху всея Руси, мол, так и так, служу Отчизне и терплю неисчислимые притеснения за веру нашу христианскую, едино истинную. Вдохнови и наставь меня на путь верный, и помоги обресть силу божью. Думаю, в патриархии сначала все охренели, а потом накатали письмо министру обороны за подписью самого патриарха с просьбой защитить брата во Христе от распоясавшихся начальников. После этого из Москвы пришла телеграмма с категорическим приказом: верующего кавторанга в должности восстановить и тотчас уволить в десятидневный срок по сокращению штатов. Что и было незамедлительно произведено. Так спешили, что даже документы и деньги на дом Иванову носили сами. Говорят, правда, что за пару дней до окончательного отъезда Иванова в свободный гражданский мир, очередной посланник застал того мирно сидящим за столом со своим командиром, бывшим одноклассником с сигаретой в зубах и стаканом в руке. За достоверность не ручаюсь. Но то, что иконы и Библию кавторанг оставил в своей каюте - факт. Да еще с запиской между страниц: « Потомству в пример! Пособие по увольнению в запас". Что хотите, то и думайте...
Ну, такое происходило только в годы самого развитого социализма. На его закате стало немного проще, если тебе было безразлично каким способом покинуть ряды несокрушимой и легендарной. Например, после незабываемого антиалкогольного постановления уволиться по этому делу было проще простого. Наливаешь во флягу грамм сто корабельного шила, и заступаешь на боевой пост или у штаба, или у КПП, короче там, где начальство на своих уазиках рассекает. Завидел вдалеке машину адмирала, делаешь большой глоток из фляжки, полоскаешь рот, чтобы от тебя несло, словно из цистерны и бац на колени в лужу. Стой там с невменяемым видом и изображай крайнюю степень опьянения. Можно песню спеть для разнообразия. Например "Усталую подлодку". Дальнейшие события предрешены. Страшный гнев адмирала, комендатура, гауптвахта, срочная подготовка документов на увольнения, отпуск и ты вольный гражданский штафирка-пенсионер с формулировкой " уволен за дискредитацию воинского звания". Все. Но эти радикальные методы подходили далеко не всем. Обидно терять годами, здоровьем и потом заработанные льготы, которые при Советской власти кое- что значили, не в пример нынешним временам. И тогда народ брал свое, измором. Мой друг каплей Колпаков, после того как написал рапорт, был сослан, как и большинство желающих уволиться на завод в Северодвинск, чтобы глаза не мозолил и одумался. Колпак не одумался, и после года безуспешных попыток уйти предпринял неординарный шаг: отослал министру обороны маршалу Язову свои каплейские погоны вместе с язвительным письмом. Ответ не заставил себя ждать, из первопрестольной пришел категорический приказ, изгнать нечестивца из рядов флота в десять дней. Что и было сделано к величайшей радости Колпакова. После великой демократической революции, триумфально завершившейся речью Ельцина у "Белого" дома и развалом СССР прошел определенный период, во время которого вооруженные силы новое государство интересовали поскольку - постольку. Нет, внешне все выглядело очень пристойно. Ельцин вводил новую символику в военную форму, принимал парады, выводил войска из Германии. Не более того. Наиболее дальновидные представители офицерского корпуса, предвидя будущие катаклизмы, начали, покидать флот. Причем дело приняло довольно широкий характер. Примечательно, что от растерянности и некоторой неуверенности в завтрашнем дне начальство отпускало их на вольные хлеба сравнительно легко. Поупиваясь свалившейся невесть откуда огромной властью, новая элита через год- другой несколько протрезвела и мягко говоря, впала в ступор от представившейся картины. Про экономику и говорить нечего, а уж Вооруженные силы стремительно сокращались, даже без реформ. А ведь это оставалась единственная организация в стране, до сих пор выполнявшая приказы. Но так, как проблем хватало и без людей с мундирами, поставить забор перед разбегающимся офицерским корпусом поручили черт - те знает кому, из тех, кто случайно близко оказался. Насколько помню и бывшие майоры- замполиты там присутствовали, и еще какие- то полувоенные мужчинки, вылезшие на свет благодаря луженой глотке, и тому, что подсаживали Ельцина на бронетранспортер у Белого дома. Эти "мудрецы" долго мудроствовать не стали и срисовали откуда-то принцип "контрактной" службы. Просто до безобразия: подписал контракт на несколько лет - служи и горя не знай! Причем, как принято издревле в нашей стране, подписать контракт необходимо в самые быстрые сроки, завтра, а лучше сегодня! А еще лучше - сейчас! Мой экипаж поставили перед фактом: завтра в летний отпуск, а сегодня весь офицерский и мичманский состав подписывает эти филькины грамоты. Что там в них, о чем речь идет, мало, кто понимал, а вот в летний отпуск хотелось. Очень... Ну и подмахнуло большинство, не глядя в обмен на отпускные билеты. Слава богу, офицерам постарше, контракт на пять лет не подсовывали. Побоялись. А молодых всех до одного повязали. Совсем ничтожное количество самых умных до контрактов совсем не дотрагивалось и тихо - мирно уволилось после отпуска. А все остальные остались наедине с контрактами. А что в них - понять нетрудно, а поверить невозможно. Ты обязуешься служить как лев, не щадя живота своего, а государство обещает тебя всем вовремя обеспечить, ну и все такое. А родная страна в обмен сулит горы золотые, получку час в час, льгот выше крыши, квартиры по свистку и все прочее. Но сказкам этим, большинство по старой советской памяти умудрилось поверить. А как же еще?! По прежним временам государство обманывать - обманывало, но не в таких масштабах. А офицеров своих ценить умело. Вот и поддались воспитанники Советской власти эйфории обещаний и в такой капкан попали, не приведи господь! Уже через полгода стало окончательно ясно, что нас в очередной раз обвели вокруг пальца. "Лучший" министр обороны всех времен и народов обвешковал для своего президента офицерский корпус со страшной силой. И если ранее уволиться в запас один черт было можно, при определенной доли настойчивости, то теперь все это вспоминалось как сладкий сон. Задачу остановить отток офицеров бригада Паши Мерседеса выполнила с блеском. Уволиться кроме как по окончании контракта стало себе дороже. Пиши рапорта хоть по три раза на дню - ответ будет один: нет оснований для увольнения, плюнь на все и перестань ходить на службу- максимум чего добьешься, так это ненавязчивого приглашения в прокуратуру на беседу и посадки на "оклад по минимуму". Можно вспомнив совсем недавнее время впасть в глубокое пьянство. Результат один - трахнут по всей силе военных законов, могут для острастки уголовное дело завести, и конечно кошелек на ширину плеч. Естественно, борцы с системой нашлись, и немало, но с откровенно слабыми результатами. Пробить стенку удавалось лишь откровенно больным и списанным офицерам, и "мохнатым" до безобразия. Остальные рубились с отделами кадров без особого успеха. Один мой товарищ, перепробовав все легальные методы, и оказавшись ни с чем, ударился в показушное сначала пьянство, начал являться на службу один раз в трое суток, чтобы не попасть под уголовщину, и в течение двух лет успешно спился, но не добился ничего! Так и уволился в запас только по окончании контракта, с больной печенью и ненавистью к военной организации. Ко всему прочему, после оконтракчивания вооруженных сил, сильные мира всего решили, что обещанного три года ждут и начали с точность наоборот претворять свои планы в жизнь. Сначала начались задержки зарплаты. На месяц, на два, и далее. Могу еще понять военных средней полосы, нет денег- есть огород, в конце- концов, хоть картошка в доме будет. А каково подводнику на краю земли, когда вокруг только тундра, камни и мох с карликовыми березками. Нет денег- нечего есть! Нечего есть- и домой идти не хочется. Вот и перезанимаешь ничтожные суммы для прокорма семейства неделя за неделей, а когда, наконец, руку озолотят, долги раздашь и снова голый до следующего впрыска госзнаков с новой российской символикой. Так и жили.
Мой экипаж, как я и говорил, подписал контракты в авральном порядке в июне 1994 года. Лично мой датировался 12 июня. Не смотря на прирожденный оптимизм, и любовь к службе иллюзии рассеялись сравнительно быстро. За годик. Стало страшно. Не за себя. За жену и сына. За их и мое дальнейшее существование. За то, что стало стыдно говорить в отпуске, что ты офицер и ловить после этого сочувственные взгляды. За то, что покупка новых ботинок растущему сыну становилась темой для пересмотра бюджета всей семьи. Даже за то, что приходилось украдкой таскать с корабля домой банки с консервированным картофелем и пакеты с заспиртованным хлебом. Конечно, гражданская жизнь страшила. Привыкнув за десятилетие к жизни, словно в консервной банке в гарнизоне подводников, далеком от бурных метаморфоз столичных городов никто из нас толком не был готов вплотную столкнуться с совершенно другой жизнью. Но она давала хоть какую -то призрачную надежду на более или менее сносное будущее, пока возраст не зашкалил за пятый десяток.
Летом 1996 года отделы кадров зашевелились. Скорее всего, откуда- то сверху спустилась директива- за полгода представить примерное количество увольняемых в запас офицеров. Поэтому в нарушении всех законов нас настойчиво начали заставлять писать рапорта о желании уволиться месяцев за восемь до конца контрактов, несмотря на то, что еще многие колебались. Все это обосновывалось очередной надзаконной директивой министра обороны. И самое интересное, в рапорте надо было указывать дату окончания контракта, которая была прописана в нем самом. Точнее во втором экземпляре, который должен был находиться у тебя на руках. А вторых экземпляров не было!!! Их добросовестно напечатали, доверчивое советское офицерство в лице нашего экипажа так спешило в отпуск, что мало кто задумался о судьбе этих бумажек. Их бросили в казарме где- то на подоконнике у писаря, и за три месяца отпуска матросы использовали их по "прямому" назначению. Мне и еще нескольким счастливцам повезло. Я просто всегда настороженно относился к документам с печатью, на которых фигурирует моя фамилия. Приехав из отпуска немного раньше других, я обнаружил валявшийся в казарме листок со своим контрактом, и машинально прибрал его к рукам, даже не догадываясь, как облегчил себе жизнь. Потому- что когда кадровики потребовали в качестве подтверждения показать наши экземпляры, у многих их не оказалось. И самое страшное, что в экземплярах хранившихся в отделе кадров оказались совсем другие даты. Ребята не нашедшие свои контракты обнаружили, что им служить до 31 декабря 1997 года, вместо июня. А доказать было нечем. Без бумажки ты...сам понимаешь кто? Пошумели естественно, и умолкли. Собственная глупость и беспечность всегда бьет в самый ненужный момент. Пришлось смириться. Потом пошла стадия уговоров начальников всех уровней остаться. Лично мне предлагали на выбор должности механика (перепрыгнув через командира дивизиона), замполита в родном экипаже, и даже абсолютно несовместимое с моим механическим прошлым место помощника командира. Я от всего отказался. Обозвали предателем и отстали.
Еще в начале 1996 года я полежал пару недель в госпитале. Там я оказался по собственной инициативе, впервые за всю военную карьеру, после последней боевой службы, в течение которой имел стабильно высокое давление. В госпитале меня обследовали и приговорили к гипертонической болезни начальной стадии. Пред увольнением в запас офицер имеет полное право обследовать напоследок свое здоровье, и был бы грех не воспользоваться такой возможностью. К тому же в глубине души хотелось покинуть ряды родных вооруженных сил не просто пенсионером, а офицером запаса со всеми льготами. В реализацию самих льгот на гражданке не очень- то верилось, но иметь их хотелось. Двадцать пять календарных лет я не имел, а посему мог рассчитывать лишь на официально признанные неполадки в здоровье, которые позволят уйти по хорошей статье. Не открою тайны, что полное списание с военной службы можно было и купить. Некоторые, подчеркиваю некоторые, военно- административные медицинские деятели, вовремя просекшие коммерцию, на этом хорошо зарабатывали. Такса Североморского госпиталя колебалась от двух до пяти тысяч долларов. Как раз та сумма, которая тебе полагалась к выдаче на руки в виде выходного пособия при увольнении в запас по здоровью. Выйти на этих "врачей" было довольно сложно, только по знакомству, но вполне реально. Пара моих хороших знакомых пошла таким путем, и они получили все, что хотели за свои кровные. У меня денег в таком количестве не было, да я и так бы их не дал. Поэтому отправился в госпиталь просто так, подлечиться напоследок бесплатно, провериться и все. Получиться- хорошо, не получиться- плакать не буду. Пенсии меня никто не лишит.
Не знаю, на мое горе или счастье оказалось, что я и, правда, нездоров. Болезнь моя больших проблем для меня не составляла, беспокоила нечасто, да, я ее и списывал на мелочи жизни. Проще говоря, почти сорок суток у меня не могли найти левую почку. Сначала искали в старейшем на Северном флоте госпитале, в Полярном. Не нашли. Правда, подтверждая звание старейших, напоследок вставили мне катетер времен подводника Магомеда Гаджиева в самое главное мужское место. Учитывая, что само орудие пытки было ровесником легендарного подводника, дня три я ходил в гальюн со слезами на глазах и валидолом в кармане и двумя товарищами по палате, для поддержки. После этой процедуры, начальник спецотделения госпиталя, где лечатся подводники, осознал, что технический уровень их медицинского учреждения не позволяет найти мой жизненно важный орган, и принял решение перевести меня в центральный госпиталь, в Североморск. Провалявшись две с лишним недели в Полярном, я заскочил на одну ночь домой, и уже утром следующего дня сдавался в плен в Североморском госпитале. Там началось все снова, по прежней программе: анализы, рентген, и прочие радости госпитальной жизни. Лежать пришлось еще месяц. За это время, от скуки я изрисовал все отделение карикатурами, выполнил огромную стенгазету для медсестер отделения на конкурс, и прочитал половину больничной библиотеки. Почку, тем не менее, не находили. В конце- концов, начальник отделения изыскал, откуда- то страшно дефицитное и дорогое средство для проведения полной томографии моего бренного тела и пропавший орган обнаружили спрятавшимся в костях таза. Как она туда попала, никто внятно объяснить не мог, тем более год назад она была на месте. Начальник отделения, и мой лечащий врач приняв, в учет мои заслуги перед отделением в плане художественного оформления и зная о желании уволиться, списали меня с плавсостава подчистую. То есть на корабль ни ногой. Чего как раз мне и не хватало для полного счастья. Выписался, и в родную базу. А там...
Корабль готовился к выходу в море. Так, ерунда, подтверждение задач. Суток десять. Но голова у нашего командира побаливала. Увольнявшихся в запас надо было отправлять в отпуск. А кто тогда в море пойдет? Ведь увольнялись почти половина старших офицеров корабля... Командир БЧ-1, командир БЧ-2, командир БЧ-7, начальник химической службы, два управленца, и еще тройка офицеров. Один кавторанг, пять капитанов третьего ранга, три каплея и один старший лейтенант. Кому пойти на выход штаб дивизии командиру нашел бы, но кого? Что лучше, свои, с которыми не один месяц вместе в прочном корпусе сидел, или чужие? Они может и хорошие, но что от них ждать можно не знаешь. Об этом контрольном выходе командир знал заранее, и посему со всеми своими «полугражданскими» офицерами провел подготовительную работу. Да особо никто и не отпирался, нас попросили по человечески, и наша увольняющаяся братия в море пошла полным составом. А у меня между выпиской из госпиталя и выходом получилось аккурат, трое суток, чтобы поцеловать жену и три ночи поспать не на казенной постели. Десять суток отморячили как положено, на одних учебных тревогах и отработках. Часа за три до прихода в базу командир вызвал нас на мостик, и после перекура мы по старой традиции выбросили в море свои фуражки в память о последнем выходе в море в ранге офицеров Военно-морского Флота.
На берегу пришлось сложнее. Сложившаяся на этот момент времени крепкая привычка финансовых органов не платить по своим счетам и изворачиваться всеми возможными способами от этой неприятной процедуры вынудила нас пойти на лобовое столкновение с командованием дивизии. Дело в том, что перед увольнением в запас, офицер просто обязан отгулять полный отпуск плюс все недогулянное по каким- то причинам. А ведь за все это надо платить! Цветными, хрустящими бумажками с изображением Кремля. И судя по всему кадровики “Арбатского военного округа” подсчитали предстоящие убытки из “своего” кармана, прослезились, и доложили куда надо. Эти самые, кому доложили, пришли в ужас. А на что дачи достраивать?! Детишек за границей обучать!? Мерседесы покупать? Жить- то в конце-концов на что? На свою “нищенскую” генеральскую зарплату!? Оно кстати и верно. Моя последняя зарплата на Севере, была за счет надбавок и выслуг наравне с жалованьем среднеполостного командира дивизии. И вот тогда, самый лучший министр обороны всех времен и народов издал очередную директиву, полностью игнорирующую остальные законы Российской Федерации. Отпускать увольняемых в запас офицеров в отпуск только на 24 дня и не более. Точнее там была более хитрая формулировка, по которой больше и не получалось. А по нашим самым скромным подсчетам выходило минимум суток по девяносто. Разница чувствуется? Наш командир абсурдность этого приказа понимал прекрасно, но над ним сидел командир дивизии, а над ним... И ведь всем строго- настрого приказали резать отпуска по живому. Собрал нас наш командир и говорит: вот, что ребята, я вам отпуск рассчитаю, как мне приказали, а вы на меня в военный суд подавайте. Не обижусь. Другого ничего предложить не могу. А так, военный суд меня обяжет, и никакой командир дивизии мне уже не указ. А наш командир дивизии, свежеиспеченный адмирал, был самым настоящим военачальником новой формации. Опытный моряк (одно самостоятельное автономное плавание), вежлив (самые ласковые слова- урод и мудак), образован (уверенно всем объяснял, что слова комплектация и консумация- синонимы) и главное воспитан (с женщинами матерился только через раз). Так вот наш благородный адмирал каждый, даже самый идиотский приказ сверху воспринимал как откровение всевышнего и рубил всех и всея вокруг за малейшие отклонения от воли “верхних” товарищей. Оно может и достаточно, чтобы в их глазах выглядеть образцовым военным, но совершенно невозможно заслужить уважение подчиненных. Да это уважение ему и ненужно было. Нашему адмиралу хотелось побольше звезд на плечи и прочих других военных благ в самый короткий срок и побольше. Он и ездил по нам, как на тракторе, не щадя ничьих заслуг, званий и нервов.
Зная, кто такой наш адмиралище, совет командира мы поняли правильно, и уже на следующий день делегацией отправились в военный суд гарнизона на прием к судье. В успехе мы были уверены. Прецеденты были, даже много, а ко всему прочему, на этот момент военные суды вывели из подчинения министерства обороны, и переподчинили, кажется министерству юстиции. Коллектив военного судейства давно тяготился внутриведомственной покорностью строевых начальников, и тут, на тебе подарок! Ни командующий флотилией, ни флотом, ни сам министр обороны тебе не указ! Следи за выполнением законов- и все! На этой волне боевой дух военного судейства ненадолго возрос, они перестали бояться, и начали вступать в серьезные споры с самыми высокими начальниками. На эту волну мы и попали. Судья, “черный” полковник, с “добрым ” адвокатским взглядом, внимательно оглядев ввалившуюся к нему толпу старших офицеров, мягко спросил:-
- Вы, товарищи офицеры все по одному вопросу?
Мы утвердительно закивали.
- Тогда шагом марш все за дверь, и в кабинет поодиночке. Массовые жалобы у нас запрещены...
Вышли в коридор. Первым пошел командир БЧ-7 "майор" Капоненко. Через десять минут он с несколько разочарованным лицом вышел. Мы его обступили с вопросами.
- Ну, что? Что он говорит?
Капоненко неопределенно скривился.
- Да мы у него не первые. Он сразу в лоб спросил: вы по поводу отпусков. Я говорю -да. Он мне: садись, вот образец, пиши заявление... Я написал. Да! Там в заявлении, ну в образце, было написано о требовании возмещения морального ущерба. Я прикинул, чем меньше напишешь- тем меньше дадут, и шарахнул на пятьдесят миллионов. Пусть срезают, хоть пару лимонов оставят.
Мы переглянулись. Решили, что пишем столько же. Очередь двинулась. Следующие задерживались меньше, чем Капоненко. Минут пять и все. Мне досталось идти последним. Захожу. Взгляд у полковника еще более задумчивый, чем сначала.
-Товарищ полковник, капитан 3 ранга Белов...
- Садись, не шуми.
Сел. Полковник молча подвинул листок бумаги и ручку.
- Пиши. Тебе твои орлы уже сказали ведь, что к чему.
Я кивнул и взялся за ручку. Полковник также молча подвинул образец.
- И не сходи с ума. По пятьдесят миллионов вам никто не даст.
Отступать от всех я не хотел.
- Товарищ полковник, это же мое дело, сколько просить?
Судья измученным взглядом посмотрел на меня, вздохнул.
- Твое, твое... Господи, как мне надоела эта тупость... Ты тоже из 31 дивизии? Вы все из одного экипажа?
Я не отрывая глаз от бумаги, утвердительно кивнул.
Полковник вздохнул еще раз, решительно взялся за трубку телефона и набрал номер.
- Алло. Контр-адмирал Исаев? Юрий Максимович, это полковник Поярков. Да, да. Именно я. Юрий Максимович, скажите откровенно, у вас много лишних денег? Я не издеваюсь. Нет, я совершенно серьезно!!! ЧТО?!!! Только уважение к твоему званию и должности пока удерживает меня от того, чтобы не дать ход уже сорока с лишним заявлениям в нашу организацию на тебя лично! А там суммы не маленькие стоят. Носки, и те продашь! А я тебя и не пугаю!!! Мне по большому счету на вас всех теперь насрать!!! Вы мне никто!!! И закон для всех един!!! Сейчас тебе не партия рулит! Короче: даю тебе Юрик три дня , чтобы со всеми отпускниками разобраться. Не сделаешь, иди ты тогда в жопу! Все пускаю, как положено, по всем инстанциям и судись, сколько сможешь. Да, чуть не забыл, тут на тебя еще парочка официальных заявлений лежит, что вы товарищ адмирал, со всей дивизии с каждой получки, с каждого офицера и мичмана поборы осуществляете в размере пятидесяти тысяч рублей!!! Для нужд дивизии. Я их тоже в производство запущу, там будешь доказывать, что это за нужды такие!!! На пиво, что ли? Все Юрий Максимович, разговор окончен! Мне с дезертирами и подонками времени разбираться нет, а тут ты со своими...бл.....е... идиот!
Закипевший полковник бросил трубку. О моем присутствии в кабинете, в пылу беседы разошедшийся судья видно забыл. Сразу приняв невозмутимый вид, раскрасневшийся полковник еще чуть дрожащим языком, повторил дежурную фразу.
- Готово? Кладите. У вас еще есть время подумать, и если что забрать свою бумагу обратно. Три дня. Идите.
Я встал. Полковник устало повторил.
-Идите, идите...
Я развернулся и двинулся к двери.
-Белов!
Я развернулся.
- О том, что слышал, никому. Извини, сорвался. Когда вас отпустят, заберите заявления... Вас отпустят в срок...
Полковник- судья знал, что говорил. Адмирал Исаев все - же оказался не полным идиотом, и сообразил, что может надолго увязнуть в судейских дрязгах с постоянно возрастающим количеством жалобщиков, и еще не факт, что он выйдет победителем в этой схватке. Через день нам выдали новые отпускные билеты, с новыми датами прибытия. И что самое удивительное- выдали отпускные деньги! Получку, и ту задерживали на месяц-другой, а уж отпускные... Но нам дали! Чуть меньше, без компенсации за продаттестат, но дали! Чудо! И поехали мы в отпуска, столбить места под новую жизнь, искать применение себе и своим военно-морским познаниям.
Пока мы гуляли, наш экипаж, подержав «пароход» пару месяцев, его сдал второму экипажу и намылился в отпуск. Половину народа отпустили сразу, а оставшихся ввиду катастрофического отсутствия личного состава в дивизии, распихали в другие экипажи, обнадежив обещанием, что и их тоже «скоро» отпустят. Командира тоже попросили ненадолго остаться, назначив ВРИО начальника штаба, пока настоящий оттягивался в санатории. Приехали, доложились. Выписки из приказа министра обороны о нашем увольнении уже пришли. И вот тут- то и началось самое противное... Расчет.
Мне не с чем сравнивать. Я не служил во флотах других стран. Я не принимал присяги другому флагу. Но теперь я точно знаю, почему писать мемуары о беззаветной службе Родине любят отставные адмиралы, а не «пятнадцатилетние капитаны». И еще очень хорошо понимаю, почему лоснятся улыбчивые морды высоких тыловых начальников, когда они уверяют страну с экранов телевизоров, что армия и флот сыты, обуты, одеты, и обеспечены финансовым довольствием на три месяца вперед. Теперь я понимаю это даже лучше, чем тогда когда служил. И еще я знаю, почему службу многие вспоминают только из-за друзей, и больше не из-за чего.
Из всех офицеров моего экипажа, один я увольнялся со всеми льготами. Тогда я, еще наивный капитан 3 ранга, подозревал, что мне это поможет на гражданке получить квартиру и все прочее. Конечно, помогло. Один раз. Когда в налоговой службе, после покупки квартиры, меня как пенсионера, освободили от уплаты налогов на нее в размере...8 рублей! Еще конечно проезд на общественном транспорте... Ну не об этом. Поэтому, мне как льготнику и денег начислили естественно поболее других. Намного. А если прибавить недоданные года за полтора продовольственные компенсации, нереализованные проездные документы и прочую шелуху набиралась сумма для российского офицера очень даже приличная. Финансист экипажа, мичмана Царева командир в отпуск решил отправить, лишь после того, как тот нас рассчитает, и денежные ведомости на руки выдаст. Царев мужик был ответственный, старой закалки, поэтому без лишних вопросов засел дома над нашими бумажками, а мы в свою очередь по малейшему его сигналу гоняли за необходимыми документами по всем инстанциям. За неделю мичман подбил нам все. До копеечки. И пошло- поехало... Командующий флотилией адмирал Тимоненко, как я говорил ранее моряком был хорошим, но человеком тяжелым и своенравным. Лето. Отпуска. И так денег нет получки с отпускными платить, а тут на шею бригада «гражданских» со своими претензиями на «войсковую казну». Тимоненко думал недолго, а просто приказал без его личного разрешения денег никому во флотилии не давать, а на подпись в первую очередь ведомости плавсостава, а увольняемых стравливать по одному- два человека в день, в порядке живой очередности. И что- бы восторжествовала социальная справедливость- штабам и прочим тыловым крысам деньги после всех!!! Вот какой я! Не адмирал- а сама честь и достоинство! И стучал адмирал, себя по всем причинным местам, и выворачивал карманы, и поливал слезы, что сам уже второй месяц бычки из пепельницы таскает, ибо не на что сигарет купить. Поэтому деньги будем делить по справедливости. А если учесть, что дело было в середине июня, а еще апрельские увольняемые не рассчитаны, можно представить, что нас ждало. Финчасть разводила руками- нет денег мужики, мы бы рады, но... увы. Командующий и командиры дивизий разорялись на построения стуча себя в орденоносные груди: делаем все, что можем, да мы в Москву каждые пятнадцать минут звоним, а они подлецы не отвечают. То, что в столице сидит, мы и так знали, а вот когда свои брешут, как собаки обидно. Страждующие обрести деньги, а с ними и свободу, увольняемые в запас с утра до вечера дежурили в финчасти флотилии, ужасно нервируя вальяжных мичманов- расчетчиков и кассирш с надменным взглядом. Оказывается, было от чего нервничать. Часам к одиннадцати утра в коридор выходит один из краснопогонных руководителей флотилийскими финансами, и со скорбью в голосе объявляет, что сегодня денег не будет. Никаких и в ни каком количестве. Зря не стойте, идите по домам, короче- до свидания, до завтра! Народ, начиная от молоденьких мичманов, кончая седовласыми кавторангами ворча и матерясь во весь голос, начинает помаленьку покидать помещение. И вдруг, прямо перед обедом, в кассу боком, стараясь спрятать лицо от присутствующих, прошмыгивает, кто бы вы думали? Финансист нашей краснознаменной дивизии! С чемоданчиком! А сзади, вдоль стены за ним крадется еще один штабной мичман с портупеей. Значит, выделен для охраны. А чего? Получки штаба естественно! А как же речи адмирала... Да никак. Через полчаса, не прячась, в финчасть, выпятив вперед могучий живот, вползает еще один, береговой мореплаватель в звании первого ранга. Тот даже считает нужным прятаться. Раздвинув всех животом, капраз подбирается к окошку кассы и начинает настойчиво стучать в нее кулаком.
- Эй, там!!! Открывайте!!! Капитан 1 ранга Хамов!!!
Окошко кассы приоткрывается, ровно на столько, чтобы пролез нос кассиршы.
- Не кричите, пожалуйста. Вы, по какому вопросу? Денег все равно нет.
Живот капраза угрожающе заколыхался.
- Как так нет!!! А мои отпускные?! Моя фамилия Хамов! Штаб флотилии!!! На меня должна быть заявка!
Нос кассиршы исчезает, чтобы через несколько секунд появиться вновь.
- Извините, пожалуйста, товарищ капитан 1 ранга. Да, вам деньги есть... Давайте удостоверение личности.
Капитан 1 ранга удовлетворенно крякает, и поворачиваясь к народу окружившему кассу, самодовольно замечает:
- Еще бы мне не хватило!
Из окошка появляется ведомость. Капраз расписывается, и вдруг замечает что-то его не удовлетворяющее.
- Девочка! А почему мне начислили только за три месяца? Я же оформил отпускные документы за прошлый год, и с разрывом через три дня уже на этот. Мне надо за полгода деньги!
Кассирша опять извиняется, и через некоторое время из окошка появляется новая ведомость. «Полковник» расписывается, пересчитывает кучу денег, и покидает финчасть, провожаемый злыми взглядами простых отпускников и увольняемых в запас, просиживающих в этом коридоре уже не первую неделю. После приходит еще один левый военоначальник, потом еще. Потом прибегает мичман от очередного штабного героя, которому недосуг самому за деньгами бегать. И так весь день, хотя все ушедшие наивные каплеи и «майоры» были уверены в том, что «денег нет». На следующий день история повторяется вновь. Через день для разрядки обстановки деньги дают какому- нибудь экипажу, и паре- тройке увольняемых, а дальше история повторяется вновь. И так идут дни и недели. Одна за одной. Бывшие нужные и незаменимые офицеры и мичмана слоняются по гарнизону, продавая мебель и ненужные вещи, пакуя чемоданы, и на последние копейки, напиваясь от бессилия и злости по вечерам. Тебя уже нет. Ты уже призрак, одетый в военно-морскую форму, и путающийся под ногами. Раз тебя нельзя запихнуть в любой момент в прочный корпус, то ты уже не существуешь для «звездатых» товарищей. И выкручивайся сам как можешь.
Через неделю наивного ожидания, я понял, что надо идти другим путем. Противным, но верным и надежным. Для чего наскреб по сусекам немного наличности, и, купив «пузырь» более или менее приличного коньяка отправился к своему финансисту Цареву, который хотя и был уже отпущен в отпуск, но пока не уезжал по каким- то личным причинам. Царев перед тем, как прийти к нам в экипаж, долго служил в этой самой береговой финчасти, всех там знал, и пользовался большим уважением. Коньяк мы распили, и в течение этого процесса выяснилось, что мичман Владимир Царев не идет в отпуск только по одной причине. Его попросили еще пару недель помочь подбить какие-то финансовые документы в той самой неприступном расчетном отделении, где ставили последнюю и самую главную подпись на ведомости, по которой ты мог с таким же наглым капразовским видом лезть к кассе.
Побагровевший от принятого коньяка, Володя расчувствовался, и посоветовал завтра с утра в финчасть не ходить. Спать спокойно, а идти часикам к семнадцати, захватив с собой не коньяк (жирно им будет), а литровку водки. Не самой дешевой, но и не отравы. Обозначив мне, план действий на следующий день, Царев залез на антресоли и достал бутылку спирта...
Утром, я не смог бы идти, даже если бы захотел. Очухавшись к обеду, я привел себя в порядок, плотно покушал и стал ждать часа «Ч», для похода в финансовое логово. К назначенному времени я вышел из дома, по дороге приобрел литровую бутыль водки «Асланов» неизвестной страны производства, батон недорогой полукопченой колбасы и направился к конечному пункту. На встречу попадались знакомые горемыки из числа знакомых увольняемых. Они брели по домам, отдежурив с утра в финчасти, и естественно получив привычный ответ, что денег нет. Вообщем шел я против течения.
Финчасть была уже заперта. Послонявшись вдоль окон, я заметил в одном из них Царева, и замахал руками. Тот меня заметил, и через минуту дверь открылась. Расчетчики гуляли. Не то, чтобы дым стоял коромыслом, а шла тихая бытовая пьянка. Разогнав посетителей, мичмана, выставив немудреную закуску на столы, снимали стресс привычным методом. Многих из них я знал, еще по службе на кораблях, но в ситуации полного безденежья всей флотилии, на эти знакомства рассчитывать не приходилось.
- О! Какие люди! - бывший радиометрист РПК СН “К-...”, а ныне работник расчетно-кредитного отделения старший мичман Раков распростер руки, имитируя объятия.
- Борисыч! Какими судьбами в нашу дыру? Проходи, садись.- Раков пододвинул стул.
Я сел. Оглядел присутствующих. За столом в комнате расположились все расчетчики нашей дивизии постоянно находящиеся в финчасти. Плюс Царев и я.
- Вижу интересное по форме вздутие в твоем портфеле, Борисыч...Не стесняйся, доставай. -Раков, пододвинул мне стул, и почти воткнул передо мной в стол стакан. Я молча открыл дипломат и выставил на стол «Асланова», присовокупив к нему колбасу и буханку бородинского хлеба.
- По мужски!!! Борисыч, ты постругай колбаску и хлеб, а я пока посуду народу обновлю- Раков протянул мне нож, а сам сноровисто сломал «голову» «Асланову».
Я резал колбасу и хлеб, а сам пытался понять, как себя вести в этих обстоятельствах. Никогда еще мне не приходилось, вот таким лихим образом давать взятку, да и не взятку, собственно говоря, а черт- те знает что... Ну, не знал я как себя вести, а просить, жуть как не хотелось. Но не зря же Царев меня позвал? Порезанную колбасу и хлеб свалили в общую кучу посреди стола, где на расстеленной газете красовались несколько раскрытых банок «Сайры в собственном соку», порезанные луковицы и уцелевшие кусочки сала.
- Вздрогнем! Еще один день прошел, и х... с ним!!!!
До сего, вяло переговаривающийся народ дружно клацнул зубами по стаканам. Потом веер рук потянулся к закуске. Снова потекло неторопливое и негромкое шушуканье вокруг стола. Я молча сидел, исподлобья оглядывая окружающих. На мое присутствие никто не обращал внимание. Царев в том числе. Даже как-то обидно стало. Целый капитан 3 ранга среди мичманов...Финансисты, блин!
- Чего насупился, Борисыч! Впереди большая и красивая гражданская жизнь!!! Без погон, вахт и долбоебизма!!! Наливай!!!- Раков захохотал во весь голос, нарушая общую приглушенность. Я, пытаясь улыбаться, разлил водку. Ситуация меня все больше напрягала. Начинало казаться, что надо мной просто издеваются.
- За лодку, водку и молодку!!!
Ритуал молчаливого клацанья и колбасоразбирания повторился. Не закусывая, я вытащил сигареты и закурил. Мне стало понятно, что я здесь чужой, и оказался в финчасти, как еще один глупенький офицеришка пожелавший за какой-то пузырь, обрести все радости жизни.
-Рак, хватит над Борисычем издеваться. Не видишь, человек уже как струна...А то сидишь тут, стебешься, как клоун..
Раков вздохнул.
-Эх, Царек-Царек...ну дал бы хоть немного отыграться-то...я ж беззлобно...А то ведь, когда я в экипаже еще был, а Борисыч вместо помощника трудился, он же меня всегда на камбуз в наряд засовывал, а я от тамошних ароматов до сих пор либо сознание теряю, либо водку глушу до полной потери обоняния. -Раков отодвинул ящик стола и вытащив увесистый пакет бросил его передо мной на стол.
-Борисыч, здесь все твои миллионы. Извини, но у тебя там много, так, что не все крупными купюрами. Распишись вот в ведомости, и пересчитай. Там все правильно, но на всякий случай. Вдруг- чего...краснеть потом не хочется.
Минут десять я раскладывал по столу пачки свеженьких, пахнущих краской купюр. Все естественно сошлось. Потом выпили еще. То, что я принимал за тихое издевательство, оказалось просто дикой усталостью ошалевших от наплыва, просьб и круглосуточной ругани в свой адрес финансистов. Они просто снимали стресс, самым привычным русским способом. Когда водка закончилась, и из сейфа вытащили очередную флягу с шилом, я вежливо, но твердо отказался и покинул финансовый оплот флотилии. Так и брел с косогора на косогор до поселка, прижимая к груди, дипломат с грудой денег.
На следующий день я грузил контейнеры. Это вообще отдельная история и о ней надо позже. На это, довольно энергозатратное мероприятие ушел весь следующий день. Утро после погрузки тоже выдалось нелегкое, а с учетом, что проснулся я в чужой квартире, еще и какое-то неродное. Влив в себя пол-литровую чашку кофе, я несколько пришел в себя, и проанализировал состояние своих дел. Родина-мать, в лице 3 флотилии ПЛ СФ, осталась мне должна, самую малость: денежную компенсацию за несъеденное и невыпитое мною за последние два года службы. Это была задача, непосильная в некоторых случаях, даже штабным, не говоря уж об простых увольняющихся в запас офицерах. Но то - ли мне было все по барабану после вчерашней погрузочно-питьевых работ, то - ли, получение основной массы денег укрепило и подняло на недосягаемую высоту уверенность в завтрашнем дне, но я оперативно облачился в форму, хватанул ведомости и рванул в штаб тыла. Так, как я был уверен, что продовольственные деньги не получу никогда, для меня было довольно приятным открытием, что страна задолжала мне почти 5 миллионов рублей. Дарить эту сумму краснопогонным «противолодочникам» было жалко.
У штаба тыла был аншлаг. Увольняемый народ кучковался, нервно курил и непрерывно матерился. В тыл, по слухам привезли деньги, но мало, так что всем не хватит, но может кому-то и перепадет. К окошку кассы пробиться было делом нереальным, и я, попыхивая сигаретой, стал прогуливаться около входа в штаб, в раздумьях, плюнуть на это все и уйти, или все-же посуетиться тут со всеми. И в этот момент на сцене, а точнее из-за здания штаба вышел Водопроводчик, именно с большой буквы Водопроводчик, потому- что был он, капитан-лейтенантом запаса Скамейкиным Юрой, бывшим киповцем моего экипажа, человеком оригинальным, резким, и хитрозадым до одурения. Скамейкин, внешне напоминавший актера Филатова, был тоже человеком интересной флотской судьбы, в определенный момент времени, на мой взгляд, перехитрившим самого себя. При всем при этом, мужиком он был вполне нормальным, компанейским, и заслуживающим доверия, естественно в разумных пределах. Послужив несколько лет в экипаже, и сходив пару автономок, Юрец решил, что с этим обезьянством пора заканчивать, и начал политику пофигизма, с целью плавного и ненавязчивого надоедания группе «К» корабля...И ведь ему это удалось!!! Он так достал старпома, что тот был согласен если не расстрелять Скамейкина на корне пирса, то избавиться от него каким - угодно образом. Сначала Скамейкина убрали на какой-то отстойный корабль, оттуда он еще куда-то катапультировался, через годик обнаружился командиром плавэлектростанции, потом уволился, и всплыл в штабе тыла начальником всей базовской водопроводной системы в ранге гражданского специалиста.
Выглядел Скамейкин колоритно. Кирзовые сапоги. Ватные штаны, насколько возможно заправленные в эти сапоги, свитер и ватник явно спертый с какого-то корабля с надписью КГУ-1. На голове непонятного вида треух, в руках ведро и куча гаечных ключей. И это, кстати, в начале июня.
- О! Пауль! Чего дожидаемся у нашей богадельни?
Скамейкин сгрузил все свое хозяйство у моих ног и протянул руку. Не без внутреннего содрогания, я пожал эту трудовую мозоль, обильно смазанную чем-то очень черным и неприятным на вид.
- Не надо стесняться рабочего класса, господин капитан 3 ранга! Будьте ближе и люди к вам потянуться! Чего торчишь-то тут?
Я вытер руку носовым платком, посмотрел на то, что с ним после этого стало и выбросил в урну.
- Увольняюсь я Юрец! Вот стою и думаю: стоять дальше, или валить отсюда надолго, а лучше навсегда.
Юрец закурил. Причем папиросу, отчего стал похож на Леонида Филатова еще больше.
- Деньги?
Я кивнул.
-Сколько у тебя там?
-Около пяти лимонов.
Юрец выплюнул окурок.
- Нормально. Небось, года два не получал? Долго ждать будешь...еще мартовские увольняемые не получили. Ладно, Пауль, побежал я. У меня там авария у камбуза. А эти морды тыловские отвертку от топора не отличают, мореходы, блин сухопутные - Юрец развернулся, подобрал свои манатки и...
И тут меня посетила идея.
- Юрец! Заработать хочешь?
Тот как-то плавно и в тоже время молниеносно развернулся.
- Как?
- Юрец, вот моя ведомость. Один миллион твой. Только получи. С кем ты там делиться будешь, меня абсолютно не интересует. Я получаю деньги - миллион из них тебе.
Усы у Юрца зримо зашевелились. Лоб сморщился, и покрылся морщинами, как море зыбью при легком волнении. Юрец снова молча достал папиросину и закурил. Вопрос денег был для него краеугольным. Жена Юрца была женщина плодовитая, двоих ему уже принесла, и по этой причине не работала. И по слухам еще и третьего ждала. А Юрец мужчина был нормальный, ничего человеческое ему чуждо не было, но вот на пиво с таким семейством уже не хватало.
-Давай бумажки! Пошли за мной....
В штабе Юрец завел меня в свой кабинет, на первом этаже, аккурат, метрах в пяти от кассы по коридору. Дверь -то была кабинетная, а вот внутренне содержание было истинно водопроводно-канализационное. На 15 квадратных метрах среди груды клапанов, клинкетов, груды труб разных диаметров и длины, ветоши и прочего сиротливо примостился стол и пара стульев.
- Садись!- Скамейкин широким жестом смел с ближайшего стула кучку заглушек и сгонов.
- Кури, отдыхай, если вдруг найдешь здесь чайник и заварку - заваривай и пей! Вчера чайник точно был. Насчет заварки не уверен, но чем черт не шутит. А я пойду...наших Рокфеллеров трясти...козлов красножопых!
Храбрый Скамейкин выскочил за дверь, а я остался в его логове и начал осматриваться. Надо признать, что при кажущемся глобальном беспорядке, все было свалено в какой-то определенной системе. Клапана к клапанам, заглушки к заглушкам, трубы согласно диаметров, ключи к ключам. «Механическое» прошлое явно оставило позитивный отпечаток в Скамейкином сознании. Чайника, впрочем, как и любых других принадлежностей к чайным церемониям я так и не обнаружил. Юрец отсутствовал минут сорок. Я уже начал пропитываться никотином, когда он вернулся, и с высокой долей энтузиазма в голосе, но ничего не обещая, отправил меня на обед. Рандеву было назначено на 15.00. в его берлоге.
Времени у меня было выше крыши, поэтому я не спеша, побрел в поселок, обдумывая, как и где мне отобедать. Готовить в чужой квартире, на чужой посуде, не очень хотелось, а с общепитом в поселке было хреновенько. В «Мутный глаз» не хотелось, а «Офицерское собрание» работало только вечером. По семейным знакомым идти было уже стыдно. Хочешь-не хочешь, но перекусить пришлось все - же дома, чайком с бутербродиками. Часик повалялся перед телевизором, и отравился назад, предварительно затарившись в магазине очередной бутылкой «Асланова». На самом деле выбор алкоголя на тот момент в магазинах был феерический. «Распутин» подмигивающий и не мигающий, «Екатерина», «Асланов», «Россия», «Орлянка», и еще огромное количество водок, название которых и запомнить-то невозможно было, на Большой земля я потом таких и не видел, А уж про спирт «Royal» и сотни разновидностей поддельного ликера «Амаретто» и говорить нечего...Как, говорил Горбачев, нам повезло, что мы живем в трудное, но веселое время...
Как настоящий пунктуальный офицер я постучался в Скамейкино обиталище ровно в назначенное время. Из-за двери, что-то неразборчиво крикнули, и я, посчитав эти звуки за предложение войти, открыл дверь. За столом сидело двое. Скамейкин и еще один молодой и розовощекий лейтенант с краснопросветными погонами. На столе стояли, необнаруженные мною чашки, и ненайденный мною чайник.
-О, Пашок! Заходи...садись!- Юрец картинно развел руки, приглашая присесть. Садится, правда было некуда. Поэтому я перешагивая через разбросанное трубное хозяйство, приблизился к столу и поздоровался с лейтенантом.
- Павел- представился я.
- А..А..ааантоннн- лейтенант был очень сильно на бровях. От двери это было не так заметно, как вблизи. А юношеская розовощекость при ближайшем рассмотрении носила черты явно алкогольного происхождения.
- Давай еще по чашечке, Антошка- Юрец пододвинул кружки и начал наливать в них из чайника. Чай оказался подозрительно прозрачным. Хитрец Скамейкин умудрился засунуть пол-литровую бутылку водки в высокий электрочайник, и потчевал, уже начинающего икать летёху.
- Вот я и говорю, Антоша, заслуженные офицеры, не побоюсь этого слова, герои-подводники, отдавшие, как и я лучшие года и здоровье флоту, вынуждены унижаться, выпрашивая свои кровно заслуженные деньги! Ты меня еще понимаешь?
Антоша утвердительно кивнул. Говорить он, кажется уже разучился.
- Видишь Борисыча? Знаешь, сколько он походов сделал?- Юрец подмигнул мне, и приложил палец к губам, предлагая помолчать.
-Знаешь?- Лейтенанту , после последней выпитой кружки, даже головой мотать стало тяжело. Он просто промычал что-то очень нечленораздельное. Надо отметить, что во время этого монолога Юрца, «чаепитие» не прекращалось ни на миг. Как только у Антоши пустела кружка, заботливый Юрец, сразу ее наполнял.
- Борисыч тридцать автономок отходил!!! Тридцать!!!
Мне стало стыдно. Это было уже слишком, но игру Скамейкина я просек сразу, и только многозначительно покачал головой, и придал лицу суровое выражение. Лейтенант, с видимым усилием, поднял голову, и совершенно бессмысленным взглядом уставился на меня.
- Помочь Борисычу надо! Очень надо, Антоша! У него там...в Крыму детки малые по лавкам плачут, а отец, настоящий офицер, тут с протянутой рукой по штабам побирается.
Упоминание о детях, что-то нарушило в умственном коллапсе лейтенанта, и он поднапрягшись выдавил из себя фразу:
- Детки... надо помогать...а то плачут...памперсы...
- Вот -вот!!! Правильно!!! Памперсы купить не на что!!!-подхватил мысль Юрец
- Так поможешь?
Лейтенант Антоша попытался встать со стула. Его немного занесло, но заботливый Скамейкин, нежно попридержал его за талию и аккуратно повел к двери.
-Вп..впе...вперед! - лейтенантом видимо серьезно овладела мысль о помощи детям, не удивлюсь даже, что в мировом масштабе, и вел его к этой помощи, ни кто иной, как капитан-лейтенант запаса Скамейкин. Вел уверенно и зная куда. Я за ними не пошел, а, послушавшись жеста Юрца, остался в каморке.
Через десять минут Скамейкин вернулся. Извлек из нагрудного кармана пачку банкнот. Выглядел Юрец на удивление трезво.
- Считай. Я в этого красноперого целую бутылку влил. Слабак. Легко ломается. Сам то я только язык полоскал.
Я пересчитал. Все было в порядке. Скамейкину долю я сразу отделил, и протянул ему.
- Спасибо Юрец. Я на самом деле и не рассчитывал.
- Паша, у этих козлов тыловских, оказывается денег сейчас в кассе столько, что можно всем все долги заплатить!!! Только вот начальник тыла приказал не давать, а тянуть время. Прикидываешь? Они вас снова кинуть хотят. Благо, Антошка этот, на халявку выпить сам не свой!!!
Юрец спрятал деньги.
- Эх...вся работа сегодня, кажется по одному месту. Может в поселок и по пивку?
Я засмеялся, и вытащил из портфеля своего «Асланова».
- Можно и не по пивку! Кажется, теперь ни я ничего флоту не должен, ни он мне...с твоей помощью.
И мы пошли. Бутылку мы приговорили в оригинальном месте. Зайдя по дороге на камбуз, к небезызвестному мичману Сулейману попрощаться, я получил от него походный туесок в дорожку, с сырокопченой колбасой, сыром, балыком и еще всякой-всячиной. Покуда я обменивался любезностями со старым азербайджанцем, Скамейкин спер пару стаканов, и мы устроили пикник, забравшись на сопку, напротив финчасти, с которой хорошо было видно всю бухту с кораблями. Потом в поселке Скамейкин угощал меня пивом, потом мы пошли куда-то еще... Но проснулся я в Никитосовской квартире, раздетым и с аккуратно сложенной формой. Так, как все деньги были при мне, то вчера вечером, мы, скорее всего, прогуляли Скамейкину долю. Больше я его не видел. Говорят, он потом уволился из тыла, уехал куда-то под Питер, развелся, снова женился, ну, как всегда проявлял свой неугомонный характер.
Мне в это же утро, наверное, потому что был с бодуна, посчастливилось взять билет на вечер на московский вечерний поезд. В обед я сдал свою квартиру ЖЭКу, оплатил каждую дырочку от гвоздей в стенах, оперативно собрался и уехал из Гаджиево. Как мне казалось навсегда. Но все же мне довелось еще раз побывать в своем поселке. Это случилось через несколько лет, и это совсем другая история. Вот так и закончилась, без малого, годовая эпопея моего увольнения в запас. И я до сих пор думаю, специально или нет, государство устраивает такое унижение в отношении тех, кто честно служил ему не один год. Так хочется верить, что не специально...

О зубной боли, неделях прибалтийской эстрады и лейтенанте Галактионове

Иногда мне кажется, что зубная боль дана человечеству, как кара за наиболее развитые в природе мозги. Поднялись над всеми хомо сапиенсы, так и получите в нагрузку еще и это. Чтобы, как говорится, первенство на планете медом не казалось. Мне вообще повезло, и до училища, я даже не знал, что такое пломбы. И самая первая из них у меня появилась на первом курсе, стараниями общеизвестного мастера зубных дел Конкордии, с которой, наверняка связаны, не очень приятные воспоминания у трети курсантов Голландии. Любила старушка Конкордия посверлить, ну никуда не денешься. И сверлила все, что ей не нравилось...А уж после моей первой автономки, дырявых зубов стало сразу семь, но тут тоже никуда не денешься, у каждого человека физиология своя, вот и не смогла эмаль моих зубов выдержать трехмесячную атаку дистиллированной воды. Хотя иногда, зубные страдания, дают и довольно парадоксальные результаты, и создают комбинации, в обычной жизни редко рождающиеся. Лично я почти уверен, что Наполеон проиграл битву при Ватерлоо, только по причине дикой зубной боли...
Весной 1988 года, наш экипаж в результате очередной головокружительной, и чисто по-флотски непредсказуемой комбинации, оказался в учебном центре Палдиски, что на Таллиновщине. Убытие экипажа в столицу несуверенного эстонского подплава сопровождалось обычным в этих случаях элементом флотской внезапности, которая, как известно во все времена ставила наших потенциальных врагов в откровенный стратегический тупик. Всю зиму экипаж просидел в цехах «Звездочки» в Северодвинске, обеспечивая пожароопасные работы на своем родном подводном крейсере, проходящем средний ремонт и подкармливался, обещаниями командования о весеннее - летнем отпуске. Наконец в середине марта, в бригаду из отпуска вернулись «поники», наш первый экипаж, под командованием своего отца-командира Поникаровского, который нам и озвучил долгожданную радостную весть. Сдаем «железо», возвращаемся в Гаджиево, и готовим отпускные документы. Народ воодушевился, и лишь только парочка старых каплеев, еще помнивших усмирение советскими войсками Праги, открыто выражали свое, явное недоверие столь странной щедростью командования, да и странностью по большому счету...ведь в отпуск мы могли бы уехать и из Северодвинска. Как позже выяснилось, недоверие было обоснованным.
В базе экипаж впрягся в ту самую береговую рутину, которая, как правило, и предшествует отпуску. Мы сразу плотно застолбили за собой все береговые наряды гарнизона Оленьей губы, начиная от камбузных нарядов, заканчивая экстремальными комендантскими буднями в царстве Кожакарстве. В общем, все береговые «удовольствия» нелегкой службы подводников без корабля, были охвачены нашим экипажем плотно, и как говорится даже с натягом. Но служба, есть служба, ничего не поделаешь, ворчали, конечно, но внутри всех грело знание того, что финансист экипажа уже составляет ведомости на получение отпускных, а помощник командира втихаря дал писарю команду печатать отпускные билеты с открытыми датами.
Удар под дых, а я бы сказал, просто в промежность, мы получили, как положено неожиданно, и в самый неподходящий момент. Хотя, бывают ли они, эти моменты подходящими? Вечером на построение, командир примчался из штаба, пыхтя и пряча в топорщившиеся усы ехидную ухмылку.
- Экипаж! С завтрашнего дня мы в отпуске. Помощнику командира готовить документы!
До сих пор, я не могу понять, знал ли командир то, что он скажет нам утром, или его тоже по полной программе разыграло командование. Народ радостно засуетился, и я на 100% уверен, что в этот вечер даже самые неверующие, паковали чемоданы.
Утром на построение экипажа, командир не прибыл, чего ранее никогда не случалось. Командир наш был суворовской, послевоенной закалки, и такие вольности не позволял ни себе, не другим. Недоумевающий старпом, слово в слово повторил вечернюю речь командира, и потоптавшись минут пять перед строем, всех распустил. Подводники сразу плотно оккупировали курилку, перемежая табачный дым, клубами собственных иллюзий. Продолжалось это недолго. Через полчаса в казарму ворвался грозно раздувающий ноздри командир. Строевое суворовское воспитание, так и перло из него в этот момент, расплющивая всех вокруг по стенкам.
- Экипажу построиться!!!!
Настороженные подводники начали выползать на центральный проход казармы.
- Вы, что, тараканы беременные!!! Становись!!!
В минуты гнева, командир становился по настоящему страшен, и похож на грозного сержанта из американских фильмов про новобранцев. В воздухе тут же явственно повеяло ощущением какой-то, еще не понятной, но ясно осязаемой безысходности. Ведь что-то его так разозлило...
- Товарищи подводники! Чемоданы вчера собрали?
Строй глухо откликнулся на вопрос кивками голов, и отдельными возгласами согласия.
-Я не слышу - чемоданы готовы?!
Во второй раз, строй откликнулся организованно и довольно единодушно.
- Так точно, тащ командир!!!
Командир обвел строй глазами и неожиданно улыбнулся, то стальной улыбкой, которой улыбается годок-старшина матросу-новобранцу перед отправкой того, на первое в жизни продувание гальюнов.
- Это правильно! Чемоданы нам всегда пригодятся. Но не сегодня, а через пару дней. По приказу командования, наш экипаж оправляется выполнять боевую задачу в учебный центр Палдиски. Послезавтра. Там мы пробудем месяц, а уж после этого идем в отпуск...теоретически с 1 июня.
Над строем воцарилась мертвая тишина. Тут уж иллюзии покинули всех. Настоящее лето, да еще и круглая дата начала отпуска имели место быть, только в руководящих документах, или на худой конец в мемуарах гвардейских замполитов.
-Вопросы?
Экипаж подавленно молчал.
- Если нет вопросов, всем разойтись, работать по плану. Командирам боевых частей и служб прибыть ко мне, для уточнения списка необходимых прикомандированных...
Вот так и закончился, не начавшись, наш весенне-летний отпуск.
Методика воинских перевозок, а тем более методика наземной передислокации экипажей подводных лодок с одного места базирования в другое, столь обильна разного рода нюансами, что требует отдельного повествования и даже исследования, так что тему эту я раскрывать не буду, а засим эпопею перемещения экипажа из Гаджиево в Палдиски я упущу.
По большому счету Палдиски - это не такое уж и плохое место. Получить в череде бодрящих флотских будней, месячный выезд на советский «Запад», со всеми его прелестями и радостями цивилизации, не так уж и неприятно. Другое дело получить это удовольствие вместо отдельного отпуска... Вообще, прибыли мы туда не в самом лучшем расположении духа, испытывая моральные мучения и сильный похмельно - дорожный синдром. И сразу же по прибытии вместо, а точнее параллельно учебному процессу, занялись обычным для подводника занятием-несением всех возможных и невозможных береговых нарядов. Причем, отягощенных еще одним неформальным дополнением: косметическое обновление внешнего вида учебного центра...
Дело в том, что незадолго до этого произошла смена главкома ВМФ. «Вечный» адмирал, «железный» Главком Горшков устал, и ушел на пенсию, а его место занял наш человек, подводник, гаджиевец, и по рассказам отца, просто умница адмирал Чернавин. Вот этот умница и решил провести в июне месяце, на базе учебного центра Палдиски, слет всех адмиралов, для проведения какой-то тактическо-штабной игры, да и просто для знакомства со всеми подчиненными ему «пауконосителями». Такая вот, адмиральская вечеринка с общефлотским сопровождением в виде ПКЗ, пригнанного для проживания адмиралов и вылизанного до состояния 4-х звездочного отеля. А так, как в центре на этот момент, проходили подготовке всего два экипажа, наш и Тимоненко, то естественно вся деятельность по приведению центра в божеский вид, свалилась в виде презента на нас. Всё: от побелки бордюров и покраски заборов, до военно-спортивной показухи. Если офицеры и мичмана, худо-бедно в учебные классы и на тренажеры попадали, то матросы добросовестно повышали умение владеть метлами, кистями и лопатами.
Но это все так, флотская текучка. Ну, смотр, ну проверка. Покрасили, побелили и отдали честь. Командование учебного центра взволновала одна немаловажная деталь происходящего. К ним съезжается цвет флота на пироги, все вокруг моется и шкурится, а вот сами они, все же могут выглядеть не в лучшем свете...но внешне! Начальник центра, адмирал, вдруг узрел, что за рутиной работы, его офицеры, да и сам он, утеряли ту щеголеватость и лоск, присущий настоящим флотским офицерам, неустанно трудящимися на ниве повышения квалификации подводников. Мундиры старые, позолота выцвела, фуражки немодные, крабы не шитые. Тоска. Срочно было собрано расширенное совещание руководства центра, с привлечением командного состава экипажей находящихся в центре. По поводу мундиров вопрос решили довольно быстро. Так, как местное ателье Военторга, общим решением было признано не удовлетворяющим высоким требованиям будущего мероприятия, то для пошива формы одежды, был отряжен какой- то капитан 3 ранга из местных, знающий в Питере все входы и выходы в военно-морские ателье. По поводу фуражек мнения совпали у всех. Лучше чем в Севастополе, не шили нигде. Нужен был свежий человек, который мог, за короткий срок обрадовать командование, новыми красивыми и стильными головными уборами. Вот тут и неожиданно возникла моя кандидатура. Дело в том, что у меня за полгода до этого родился сын. Я ездил в Севастополь дней на десять и попутно сообразил несколько фуражек ребятам, пользуясь еще нерассосавшимися с курсантских времен знакомствами. Вот именно об этом и вспомнил на совещании наш старпом. По немногочисленности находившихся в центре экипажей, других кандидатов на выполнение столь деликатного поручения не нашлось, и старпом взял обязательство перед высоким офицерским собранием оперативно озадачить лейтенанта Белова.
Обозначенная постановка задачи, по дороге от штаба до казармы, трансформировалась старпомом для меня, в предложение, от которого я просто не мог отказаться. Жену и новорожденного сына, за последний год я видел всего чуть больше недели, забирая их из роддома. Родителей тоже так. Так, что в моем остром желании посетить город славы русских моряков сомневаться старпому не приходилось. А посему старший помощник Павел Петрович, в простонародье «Палпед», устами ракетного каплея Пастухова, предложил мне совершенно отличную, от заранее намеченной комбинацию: вместо командировки - отпуск, вместо командировочных - незапланированное свидание с семейством за свои средства, и плюс в благодарность за это 12 пошитых по предоставленным размерам под заказ фуражек. «Палпед» был старпомом умным, и предусмотрительным, и не мог не заметить, что, предложив отправить меня в командировку, учебный центр, как-то довольно нелогично отказался ее оформлять от своего имени, перепоручив это экипажу. А хитроумный «Палпед» рисковать не хотел, справедливо полагая, что формулировка служебной командировки, звучащая примерно так: « Для выполнения боевой задачи по индивидуальному пошиву головных уборов старшему офицерскому составу», может вызвать неправильные вопросы у материально-ответственных ведомств.
В итоге всего, вечером 29 апреля, я оказался совершенно свободным человеком, с кучей чужих денег в кармане, пофамильным списком размеров голов (причем самый маленький размер оказался именно у адмирала), отпускным билетом, и полным непониманием, как бы мне побыстрее добраться до Крыма. Вот это-то как раз и было самой большой проблемой... В оплеванные ныне советские времена, практически любой гражданин страны мог позволить себе, без особого ущерба собственному благосостоянию, передвигаться по стране посредством «Аэрофлота», а потому взять с наскока билеты на самолет в местной кассе не получилось. На майские праздники, я оказался далеко не первым в желании попасть в Крым. Слава богу, понимая это, я заранее выторговал у «Палпеда» начало отпуска, с момента покупки билета. Наметив на утро выезд с вещами в столичный город Таллин в центральные авиакассы, я в преддверии утренних забот улегся спать, и уже через пять минут блаженно похрапывал в своем общежитии.
Едва продрав утром глаза, я отчетливо осознал: с организмом, что-то не так. Мысленно просканировав себя, от затылка до пяток, и прислушавшись к функционированию конечностей, никаких отклонений не нашел, и никаких болей не ощутил. Но все же что- то было не так... А время требовало действий. Но вот когда я начал чистить зубы...
До сего дня я практически не знал, что такое зубная боль, и мог с полным и законным основанием гордиться своими жевательными устройствами. Всего одна случайная пломба, да и та курсантских времен, полученная заботами милейшей Конкордии. Все остальные, клыки как на подбор, грецкие орехи грыз зубами не хуже Щелкунчика. С зубами было связано всего два неприятных воспоминания. Одно из очень далекого детства - о выдергивании молочного зуба. И другое, довольно свежее, о предвыпускном осмотре в училище, на котором, известная всем голландерам зубной техник по образованию, и садист по призванию Конкордия, удивленная отсутствием в моем рту кариеса, решила его все-таки найти, а потому усиленно ковырялась в одном их моих правых верхних резцов, а уж потом и посверлила всласть. Минут десять посвятив моим истязаниям, Конкордия отстала, к удивлению признав свою неправоту, и поставив пломбу на высверленный здоровый зуб. Вот именно этот зуб, садистски исследованный неистовой Конкордией и выстрелил в это утро...
Прикосновение зубной щетки к зубу вызвало ощущения, сравнимые разве только с хуком слева. На ногах я удержался, но голову мотнуло назад славно. Тормознул зубную щетку и прислушался к организму. Боль быстро, хотя и нехотя уходила, цепляясь за нервные окончания. Буквально через минуту она исчезла совсем. Снова двинул щетку, теперь только едва дотронувшись до зуба. Боль снова возникла, но уже приглушеннее, и снова прошла, но уже гораздо быстрее. Еще минут через 15, я экспериментальным путем установил, что зуб не болит, ни от горячей, ни от холодной воды, и вообще не болит, если только до него не дотрагиваться. Но вот уж если его задеть, даже языком, то в мозги, где-то в районе мозжечка, как будто раскаленный кол втыкался. Внешних признаков зубного беспредела в зеркале не обнаружилось, не флюсов, не припухлостей не наблюдалось. Решив, что все более или менее терпимо, и надо просто постараться не дотрагиваться до зуба, я проглотил пару таблеток анальгина, и, закинув сумку за спину отправился в кафе на завтрак. Там меня ждал первый сюрприз: анальгин не подействовал, и жевать я ровным счетом не мог ничего. Первая же попытка откусить сосиску, обернулась таким зрелищем, что истинная эстонка Мэри, узрев это со стороны, сначала посчитала, что подсунула мне тухлый продукт, а после моих объяснений, прониклась ко мне глубоким душевным состраданием, генетически несвойственным всей эстонской нации по отношению к русским. И оттого, даже принесла мне из подсобки, тарелку манной каши, не требующей тщательного пережевывания, и отсутствующую в меню кафе. Более или менее позавтракав, я заглотал еще порцию анальгина, и тронулся по направлению к электричке.
Весь путь до Таллина, я провел в тамбуре электрички, смоля одну сигарету за одной. Зуб, как бы и не болел, но ощущение неправильности, да и легкого голода не покидали меня ни на минуту. Когда я, наконец, добрался до центральных касс Аэрофлота, лицо мое приобрело некоторое мученическое выражение, отчего встречные люди участливо заглядывали в глаза, и даже уступали дорогу.
Кассы были подозрительно пусты. Не просто мало народа, а вообще никого. Только улыбающиеся молодые эстонки в аэрофлотской униформе за стеклами и все. Голый зал. Это как-то не воодушевляло. Подойдя к ближайшему окошку кассы, я постарался выправить сведенного судорогой лицо, и как можно вежливее поинтересовался. Могу ли я сегодня или завтра вылететь в Крым, в Симферополь.
- К саажелению, билетооов в Симфферопполь на ближайшее недели нетт.!
Девушка отчеканила ответ, все с той же милой улыбкой, даже не заглядывая в монитор билетной системы. Наверное, с этим вопросом приходило так много народа, а ответ был столь очевиден, что перепроверяться и не стоило. Ну, от этого то мне легче не стало, а лететь надо было все равно.
- Девушка, а может, есть билеты на какое-нибудь южное направление. Ну..там Одесса, Николаев, Харьков...может Ростов?
- Нетт. Никаких билетттов в южном направлении неттт совсеммм...
Я пригорюнился. Передо мной замаячил призрак железнодорожного вагона с полуторосуточным перестукиванием колес по моему зубу.
Видно, это страдальческое выражение на моем лице было столь впечатляющем, что девушка из соседнего окошка, высунувшись, окликнула меня.
- Мааллладой человек, падддаждитте минуттточку...
Я подошел к ее кассе. Девушка что усиленно высматривала в мониторе, бегая пальцами по клавиатуре терминала. Потом улыбнулась, и подняла глаза на меня.
- Мааллладой человек, вамм несказанно паввезло! Есть биллеттт на сегоднння...Таллинн-Симферополлль, с промежтточннной посадддкккой в Днепрпетровсскккеее. Рейс черззз 4 чассса...Будетттте оформлять билеттт?
От воодушевления я, молча просто затряс головой и протянул паспорт. Через пятнадцать минут, я вышел на улицу счастливым обладателем билета в Симферополь. Откуда вдруг взялся билет на раскупленном на несколько недель направлении мне предстояло узнать позже. А на этот момент, я все же решил попытаться утолить голод, невзирая на подающий нездоровые признаки жизни при каждом прикосновении зуб. Уже на втором заходе в прилежащие кафе, я обнаружил в меню бульон и, заказав его, довольно быстро влил в себя, старательно глотая неразмокнувшие гренки.
Такси домчало меня до аэропорта довольно быстро. Таллиннский аэропорт тех времен, был тоже из серии «советская Европа», и хотя был совсем небольшим, но красиво оформленным внутри, уютным, и не походил на большинство виденных мной до того аэропортов. Не знаю от чего, может от тряски в машине, может от неловко укушенной гренки, но по приезду туда, мой зуб начал болеть, именно болеть, а не просто реагировать на прикосновения. Выпил еще таблетку. Бесполезно. Анальгин уже не действовал. По возрастающим ощущениям, до славного города Севастополя, я бы не дотерпел точно. Памятуя,что на каждом вокзале, обязательно должен быть медпункт, я ринулся на его поиски. Медпункт благополучно нашелся, но в нем не оказалось ничего, что могла бы облегчить мою участь, кроме на удивление словоохотливого фельдшера, который рассказал мне, чуть ли не всю историю Таллина, за несколько минут, при этом беспомощно разводя руки и показывая на бинты и йод, которые только и были у него под рукой. Но именно он и посоветовал мне сходить в летную поликлинику, которая находилась метрах в трехстах от аэропорта на закрытой территории, и даже милостиво написал мне записку к тамошнему зубному врачу. Я рванул туда. С этой запиской меня пропустили на территорию аэродрома, и даже проводили к поликлинике. Врач, миловидная женщина лет тридцати, внимательно прочитала записку, усадила меня в кресло, очень аккуратно изучила зуб и сделала резюме.
- Знаете молодой человек, по совести, надо бы вам рентген сделать. Но у нас кабинет на переоборудовании, а ехать в другое место далеко. У вас через, сколько самолет вылетает?
Я посмотрел на часы.
- Через два с половиной часа. Симферопольский рейс.
Врач покачала головой.
- Не успеете. Я, конечно, могу его вырвать прямо сейчас, но думаю, что полет через всю страну, после этого, вам покажется малоприятным, если вы его вообще вытяните. Но если вы хотите- то дернем прямо сейчас.
Я на миг представил себя, сидящим в душном самолете, со ртом набитым окровавленной ватой, с отходящей анестезией, с невозможностью не то чтобы попить, а даже внятно сказать несколько слов...
- Нет, сейчас я рвать не хочу.
Как мне показалось, врач с облегчением вздохнула.
- Говорите анальгин уже не помогает? Ничего более действенного у меня нет, а сделать анестезирующий укол без операции я не могу. Отчетность. Но давайте я вас сейчас отведу в кабинет физиопроцедур. Пусть погреют вам это зуб, может полегче станет.
Отвела. Погрели. Не полегчало ни капельки. Даже, кажется, стало чуть хуже, потому - что после прогревания, зуб начал как-то постукивать внутри.
Вернувшись к зданию аэропорта, я пристроился у входа и начал беспрерывно чадить сигареты. Скорее из-за самовнушения, или может и на самом деле, но боль немного стихала, при наличии табачного дыма во рту. Долго так продолжаться не могла, столько курить просто невозможно, но пока я усиленно смолил одну за одной, обреченно осматривая окрестности. Надо заметить, что авиарейсов из Таллина было немного, и по этой причине, аэропорт был практически пуст, не считая, десятка таких же, как я, которым просто было некуда деться в чужом городе.
Сначала к зданию подъехал микроавтобус, откуда вылезло человек шесть, один из которых, высокий толстый и рыжеволосый мужчина средних лет, отчего-то показался мне смутно знакомым. Не успел я сосредоточиться на нем, как к аэропорту подъехал огромный «Икарус», из которого сначала вальяжно вышел маэстро Раймонд Паулс, а за ним чуть-ли не строем высыпала куча ребятишек, как я понял, последний шедевр композитора, детский ансамбль «Кукушечка». А уж дальше понеслось... Одна за одной подкатывали разнокалиберные автомобили, и из них появлялись всевозможные известные певцы и певицы Прибалтики. Из одной выкатился пухленький и круглый Тэнис Мяги, из другой машины степенно и лениво вылез Йак Йола судя по всему со своим антрепренером, сильно улыбчивым мужчиной в клетчатом шотландском пиджаке. А уж потом начался сплошной обвал знаменитостей: Анна Вески, Лайма Вайкуле, тогда еще выглядевшая не как пугало, а как красивая и стильная женщина, еще какие-то знакомые и незнакомые лица. Все они приезжали с толпой провожающих и сопровождающих лиц, толпой вываливались из автомашин и устремлялись в здание аэровокзала. Я впервые так близко видел такое количество звезд эстрады, но мироощущение мое, от зубной боли снизилось настолько, что я провожая взглядом очередную знаменитость, просто сухо констатировал ее наличие рядом, и более никаких чувств это у меня не вызывало. Минут через десять, когда поток прибывших иссяк, и площадка перед аэропортом вновь опустела, на улицу вышли покурить двое. Девушка и тот самый высокий колоритный мужчина, которого к этому времени я уже вспомнил. Он был солистом в известном в то время ансамбле «Апельсин», а так, как я не помню, как его зовут, то и буду называть его в своем дальнейшем рассказе просто: Апельсин. Так вот Апельсин вышел покурить на улицу с девушкой, и они остановились рядом со мной. Я же уже битый час не отходил от пепельницы. Они о чем то переговаривались на своем языке, а я молча продолжал пускать, уже ненавистный мне дым. Видимо, судороги, уже непроизвольно пробегавшие по моему лицу, привлекли их внимание, и Апельсин, что-то спросил меня по эстонски. Я развел руками. Тогда он перешел на русский.
- Зуббы?
Я кивнул головой.
-Сиильнно?
Я кивнул.
-Нет слов...
Апельсин участливо поглядел мне в глаза.
- Дааа...Страшннееее неттту боли...А таблетки пиллли?
- Пил...не действует ничего....
Апельсин сочувственно покачал головой.
- Дааа...Летите или встречаеттте?
Я криво ухмыльнулся.
- Лечу. В Симферополь. А оттуда до Севастополя. Вот только знаю, долечу ли с этим зубом....
-Симферопполь? Этто через Днепропеттровскк?
Я молча подтвердил кивком. Как раз в это время, зуб как-то особенно остро дал о себе знать, и говорить стало просто физически больно.
- Такк вы поппуттчиккк!!! Вамм надддо долеттеттть!!! И вы долеттитте!!!
И Апельсин, начал что-то довольно энергично для эстонца объяснять своей подруге. Та внимательно его выслушала, и заулыбавшись во весь рот, юркнула в двери аэровокзала. Апельсин же улыбаясь во весь свой немаленький рот, стал очень жизнеутверждающе показывать мне большой палец правой руки, мол, все коей парень...всё пучком... А мне собственно, все было уже по большому барабану,...Судя по всему, в этот момент зуб решил меня добить окончательно и начал хаотично управлять всеми мускулами моего лица, да так, что Апельсин в испуге отшатнулся в сторону. И в этот момент из дверей выскочила его девушка. На протянутой вперед руке лежала Таблетка. Именно Таблетка с большой буквы. Она была, наверное, сантиметра четыре в диаметре, серо-зеленого цвета, с какими-то темными травянистыми вкраплениями, и по большому счету, напоминала кусок спрессованного засохшего кизяка. Вообще видок у нее был такой, что особого желания засовывать это в рот не возникало.
- Кладиттте на зуббб, и держиттте на нем. И немного воддды.
И Апельсин протянул мне стаканчик с водой, неизвестным образом материализовавшийся в его руке. Я нерешительно начал было отказываться, но Апельсин так преданно и доброжелательно глядел мне в глаза, а зуб так немилосердно тикал по всему черепу, что я мысленно махнув рукой на все предрассудки, и взяв таблетку, засунул ее в рот. Потом глотнул немного воды, прикурил новую сигарету и попытался придать лицу, более или менее пристойное выражение. Апельсин же с девушкой, улыбаясь смотрели на меня. Они явно чего-то ждали.
Через минуту, таблетка, едва умещавшаяся в рот, и очень неприятно давившая на больной зуб, словно обмякла. Зуб как будто обволокло чем то мягким, одновременно и охлаждающим и согревающим. Вдруг я почувствовал, что боли просто нет. Она как будто растворилась, исчезла и попросту сбежала из моей измочаленной черепушки. И еще вдруг, мне стало так хорошо... Просто очень и очень хорошо. И улыбающийся Апельсин, и его подруга с улыбкой во весь рот, показались такими близкими, такими родными и милыми, что захотелось обнять их, прижать к груди и не отпускать от себя никогда и никуда... Я почувствовал себя просто бакланом, парящим над этим аэропортом и даже на удивление абсолютно не желающим гадить на все под собой....
Чувство полной эйфории от исчезнувшей боли, и от вселенского братания начало проходить минут через пять, но самое главное, что боль не возвращалась, а ощущение легкого и невесомого тела остались, только мозги вновь обрели возможность логически мыслить. Таблеточка, безусловно, была не простая. Судя по размерам этого «лекарства», в нем в убойных пропорциях были смешаны крутые обезболивающие средства, с не менее крутым коктейлем из легких наркотиков разнопланового действия. Но, здраво рассудив, что наркоманом от разового употребления этих препаратов я не стану, а до дома скорее всего, долечу более или менее в нормальном состоянии, я спросил у улыбающегося Апельсина:
- А сколько это ...лекарство будет действовать?
- Долллго... доллетитте...Можетте дажже кушашать...и не бояттться...
После этих его слов, я и правда почувствовал дикий голод. Бульончик уже давно растворился в организме, а желудок и все к нему прилегающее, были просто иссушены непрерывно поступающим никотином, а уж простое сглатывание слюны отзывалось просто неимоверной резью в горле.
- Идиттте... Времммя еще есттььь...Заммморитте червячка...
Я посмотрел на часы. До начала регистрации, было, еще минут двадцать.
- Спасибо большое, спасибо, я и правда побегу пожую....вы меня просто спасли....- и ноги понесли меня в здание аэровокзала, а Апельсин со своей спутницей улыбались мне вслед.
В кафе, я за двадцать минут, успел умять половину цыпленка табака, просто вылакать тарелку супчика, и опрокинуть чашку неплохого кофе, с парой стандартных, для любого вокзала песочных пирожных. По совести говоря, я все же не очень надеялся на длительное действие апельсиновской чудо-таблетки, и поэтому постарался напихать в себя пищи по максимуму. Про запас. Но зуб на удивление не дал о себе знать, даже от довольно твердой курицы и горячего чая.
Потом была регистрация, которая прошла несколько нестандартно. Я первый раз был в накопителе аэропорта одновременно с такой толпой знаменитостей. Там же я и понял, почему я умудрился взять билет, и куда они вообще летят. Оказывается , завтра в Днепропетровске начинались дни прибалтийской эстрады, куда были рекрутированы, все более или менее известные эстрадные кумиры. Для них забронировали весь рейс, а перед самым отлетом обнаружилось, что мест десять осталось пустыми, и Аэрофлот, по договоренности с организаторами, в самый последний момент, выкинул эти билеты в продажу. Ну и я оказался в нужном месте и в нужное время.
Сначала в самолет запустили всех эстрадников. Простых пассажиров в накопителе осталось и правда человек десять. Потом пустили нас, попросив занимать оставшиеся свободные места. Мне досталось кресло у окна, с соседом, в виде угрюмого прибалта, не проронившего до самого Днепропетровска ни слова, и все дорогу не поднимавшего головы от какой-то тетради с незнакомым мне языком. Мне даже показалось, что он что-то учил. Сзади меня пристроился Йак Йола со своим антрепренером, которые сразу перед взлетом, начали шушукаться и тихонько посмеиваться. По мере продвижения самолета на взлетную полосу, смех их становился все более громким и непринужденным. Мне это не мешало. Я блаженствовал, от отсутствия боли и сытости в желудке, да и глаза как-то предательски начали закрываться, хотя мне никогда не нравилось спать сидя. Наверное, сказалось напряжение всего этого дня, и начал потихоньку дремать. После взлета по салону начали шастать звезды, кто чисто по человечески в гальюн, а кто просто так, поговорить друг с другом. Меня это мало волновало, но внезапно перед моим креслом нарисовался Апельсин. Видимо, он принял какой-то допинг, то- ли перед самым взлетом, то- ли в процессе его, но лицо у него было изрядно покрасневшим, а по лицу стекали капли пота. Увидев меня, он, почему то обрадовался, и, растормошив меня, минут пять, что-то весело втолковывал на эстонском, практически положа свой живот на моего невозмутимого соседа. Потом, сообразив, что я представитель не их титульной нации, он перешел, на русский язык, правда, гораздо более нечленораздельный, чем до посадки.
- Нееээ...неаээ болиттт? Памагаалоо таблетка?
Я, весь во власти Морфей, лишь кивнул головой, изобразив некое подобие улыбки. Сидевший сзади Йола, спросил у него что-то, тот ответил, и между ними завязалась беседа. Апельсин, что-то говорил ему, периодически кивая на меня. Потом Апельсин громко расхохотался в ответ, на какую-то реплику моих задних соседей, и напевая себе что-то под нос, скрылся в глубине салона самолета. Я снова начал засыпать, но по моему плечу аккуратно постучали. Пришлось повернуться.
- Молодой человек, анестезию не примете?
На меня глядела звезда советской эстрады Йак Йола, и его сосед. Говорил по-русски Йола почти без акцента, а его сосед протягивал мне сосуд, в обиходе подводников, обычно называемый «шильницей». В другое время, я бы наверное, с удовольствием, разделил глоток, судя по запаху, хорошего коньяка, но сейчас я был устал, измучен своим невыносимым зубом, так, что к ведению «боевых» действий с алкоголем, был не готов.
- Спасибо большое, я не хочу.
Вежливые прибалты покивали, улыбаясь, и настаивать не стали, а я снова прикрыв глаза начал дремать. Дальше полет продолжался уже более спокойно, и моя дрема прерывалась примерно раз в двадцать минут, когда, нашептавшись и погремев «шильницей», мои соседи сзади вспоминали про меня, и вежливо поинтересовавшись, как мой зуб, сразу предлагали выпить, а получив отказ, так же спокойно продолжали шушукаться. Когда же объявили о скорой посадке в Днепропетровске, неожиданно материализовался Апельсин, с весьма неожиданным и приятным подарком. Не знаю, чего уж там втемяшилось в его добродушную музыкальную голову, но ощущая свою личную причастность к моим страданиям, да еще и подогретую высотными возлияниями, Апельсин решил оставить о себе и какую-то материально-духовную память. Он откуда-то вытащил новенькую афишу, этих самых дней прибалтийской эстрады в Днепропетровске, на которой были фотографии всех участников, и за время полета, собрал автографы всех присутствующих, причем расписались они на своих фотографиях. Зависнув над моим креслом, Апельсин, отмахиваясь от бортпроводницы, пытавшейся загнать его на свое место и пристегнуть к креслу, наконец, выяснил, как меня зовут, и размашисто, и на русском языке начертал поверх всего довольно веселенькую фразу: «Павлу, на память о днях прибалтийской эстрады и его зубной боли, от музыкантов Эстонии, и от Мати лично». После чего, здоровяк Апельсин, поддался уговорам стюардессы, и основательно пожав мне руку, удалился на свое место.
В Днепропетровске вся эстрадная команда, быстренько испарилась, а оставшиеся пассажиры, побродив около часа в накопителе, оказались снова в самолете, но уже в значительно более свободном салоне. Пассажиров в Днепропетровске подсело совсем немного, и до Симферополя мы летели в совершенно пустом салоне.
В столицу Крыма мы прилетели около 18 часов вечера. Багажа у меня не было, только сумка и свернутая афиша. Выскочив из аэропорта, я быстренько сговорился с одним из таксистов, слонявшихся у выхода, и уже через 10 минут, машина мчала меня по направлению к Севастополю. Вот тут-то снова проснулся мой зуб. Скорее всего, свою роль сыграли рытвины и ухабы, которыми сопровождался выезд моего такси по максимально укороченному маршруту из города. Уже подъезжая к Бахчисараю, уровень зубной боли был даже выше, чем утром этого дня. Я только не выл, подскакивая на каждой выбоине шоссе. Когда мы, наконец, подъехали к дому, я был в состоянии полной прострации, с сильно выраженным эффектом «ухода в себя». Я чуть не забыл сумку в машине, но совсем забыл про афишу, кинутую к заднему стеклу. Так я лишился явного раритета, аналогов которому вряд- ли найдется, и впоследствии даже не рассказывал об этом супруге, боясь вызвать ее карающий гнев по поводу утери такой святыни.
Дома, мой внешний вид и неадекватное подергивание лица, сначала вызвал у жены и тещи противоречивую реакцию и подозрение в развившемся алкоголизме, но узнав причины, семья успокоилась, и я в сопровождение жены срочно выехал в центральную горбольницу, где всегда круглосуточно дежурил стоматолог. Там, на мое счастье оказалось малолюдно, и немолодой седовласый врач, осмотрев мой клык, и догадавшись, что мне не сладко, обколол его анестезией, быстренько вскрыл его, промыл лекарством и отправил домой, уверив, что поесть я смогу, а утром срочно к нормальному врачу. Мне снова полегчало, я даже смог запихнуть в себя несколько знаменитых тещиных куриных котлет, изготовленных в честь моего приезда, и шарахнуть с тестем несколько рюмочек водки, отчего потом уснул сразу и без сновидений.
Утром, всю инициативу, по моему выздоровлению, взяла на себя теща. Она еще работала тогда в бухгалтерии Нахимки, начисляла всему училищу зарплату, а потому пользовалась заслуженной известностью. Использовав связи по полной программе, она живенько с самого утра договорилась с тамошним стоматологом, по рассказу сущим чародеем в части зубов, и перезвонив, домой, срочно вызвала меня к 11 утра в училище. За полчаса до срока я начал движение в направлении чуждого мне по убеждениям, командного училища. Жила семья моей жены в самой стрелке, на ул. Надежды Островской, и ходу до КПП Нахимки, где меня ждала теща, было минут пятнадцать. Следуя своим курсом, я не преминул заметить, что если бы мне пришлось идти самостоятельно, то я бы, обязательно укоротил часть дороги, а именно, просто перелезнув через невысокий каменный забор училища в наиболее удобном месте. Теща встретила меня, и проводив до санчасти, вверила рукам врача, который оказался здоровенным мужиком, с огромными волосатыми руками, торчащими из засученных рукавов халата. Как и все большие люди, он был добродушен и улыбчив. Пощелкав по моему зубу всевозможными инструментами, он отправил меня на рентген, а получив снимок, с широченной улыбкой констатировал, что зуба-то у меня вообще и нет. Осталась только оболочка, с перегнившей сердцевиной. И это надо удалять. Я обреченно согласился, хотя до этого, зубы мне еще никогда не рвали, разве только в молочном детстве. Но все прошло на удивление гладко. Зуб наверное и правда был уже полумертвый, и вырывание клыка прошло без видимых страданий и болей. Набив рот тампонами и невнятно пробормотав слова благодарности врачу, я покинул лазарет училища, и зашел отметиться к теще в бухгалтерию. Там я заслушал плановую серию охов по поводу моих страданий, был оценен группой тещиных сослуживец, на предмет соответствия меня моей жене, и самостоятельно отправлен на выход.
Вырвавшись из бухгалтерии, я двинул было к КПП, но передумав, резко взял в сторону. Подойдя чисто практически, и вспомнив низко-дырявый забор училища, я просек, что могу сократить дорогу домой почти вдвое, просто перепрыгнув через забор в нужном месте. Что я и отправился делать...
Чтобы продолжить повествование, придется сделать небольшое «лирическое» отступление. Что такое севастопольская комендантская служба тех лет, людям знающим объяснять не надо. Чернопогонная, краснопросветная диктатура с неограниченными полномочиями и отсутствием правовых рамок. Правила бал в комендатуре морская пехота, а точнее те представители офицеров этого рода войск, которые оказались неспособны служить Родине в более тяжких условиях. Ну, по крайней мере, так казалось внешне, да и земля, как говорится, слухом полнится. Были эти комендантские орлы, как на подбор. Все «гераклы засушенные», у всех словарный запас на уровне полного собрания Уставов Вооруженных Сил, дополнений и пояснений к ним, и самое главное уверенные в себе, как римские центурионы. И вот в это спаянное и спитое комендантское братство, во второй половине 80-х годов, проник чуждый элемент, да и к тому же совсем не морпех. А просто лейтенант. Да еще и выпускник Нахимки. А была фамилия того лейтенанта Галактионов... По ходившим слухам, курсант Галактионов, умудрился жениться на дочке самого коменданта Севастополя, по любви или по расчету, не мне судить. Ну и как само собой разумеющееся, грех было не воспользоваться такой возможностью, и остаться в славном городе Севастополе продолжать воинскую службу под крылом тестя, а не залезть на долгие годы в какую-нибудь стальную коробку на дальних рубежах Родины. Кажется, что тестю такой вариант не очень понравился, но против счастья дочери он не пошел, а потому, сразу после выпуска из училища, однокурсники Галактионова разъехались по всей стране, а вот он сел на троллейбус и приехал в комендатуру. Одним из новых помощников коменданта г.Севастополя, или еще кем-то, не суть важно. Отношение тестя-коменданта к карьере зятя-помощника интуитивно передалось всем ветеранам комендантской службы, и Галактионова начали «учить» служить. Да и к тому же, скоро тесть его ушел на заслуженный отдых, а место его занял более молодой, а от этого более неистовый службист подполковник, а в недалеком будущем и украинский комендант города полковник Зверев. Тот поднял планку «обучения» Галактионова просто на запредельную высоту, и оттого носился лейтенант по Севастополю, в квадратной уставной фуражке, выскобленной под «ноль» головой, и необъятном мундире выданном на складе, а не пошитом в ателье, являя собой идеальный вариант полностью уставного офицера. Принципом службы в севастопольской комендатуре всегда был результат. А результатом являлось количество задержанных военнослужащих, не важно, что и где нарушающих. Галактионов, по неопытности своей результатов сразу давать не смог, но нашел мудрое, и главное свежее решение. Зная все тайные входы и выходы из своего родного училища, благо года еще не прошло, он стал периодически совершать рейды на комендантской машине с патрулем на борту под стены родных пенат и беспощадно отлавливать кадетов толпами, невзирая на курс и личные знакомства. В Нахимке все обалдели, от первокурсников до командования, предали его фамилию анафеме, но большего сделать не смогли, и только скрипя зубами забирали своих кадетов пачками из комендатуры, куда отвозил их неутомимый лейтенант для оприходывания и строевых занятий. Так вот и в тот день, когда я рвал свой зуб, Галактионов тоже сидел в засаде под забором родного училища...
Плохо ориентируясь на территории Нахимки, я тем не менее, чисто интуитивно, вышел как раз к тому месту забора, мимо которого шел часом раньше. Одновременно со мной катапультировались еще парочку кадетов в повседневной робе, явно направляющихся в близлежащий магазин. Они даже услужливо пропустили меня вперед, с сочувствием узрев набитый окровавленными тампонами рот. Оказавшись на той стороне училища, я, было, направился к ближайшему дому, но не тут то было! Мне, в лучших традициях задержания иностранных шпионов доблестными чекистами, быстренько заломали руки, выскочившие из кустов матросы с красными повязками «Патруль» на рукавах, а следом за ними из тех же кустов вывалился откормленный лейтенант, вытирая с упитанного лица обильно струившийся пот.
- Товарищ лейтенант, я от врача, сам оф...-попытался промямлить я с набитым ватой ртом.
- Это мы в комендатуре разберемся, от какого ты врача, да еще и в гражданской форме одежды. В машину его. Да вон еще двое...взять их- не обращая внимания на мои неуклюжие попытки объясниться, скомандовал своим нукерам Галактионов и полез обратно в кусты.
Через десять минут, я в компании пяти или шести курсантов и парочки матросов, трясся в кузове комендантского грузовика, направляясь в город. Ситуация была комичной. Судя по всему, и возрастом и прической я был схож со старшекурсником, а документы, как принято, у меня не изъяли просто случайно, отвлекшись на новые поступления курсантов из-за забора. А документы у меня были с собой. Суровая школа пятилетнего сосуществования с комендатурой Севастополя научила быть готовым ко всему. Оставалось только ждать, когда все решится само- собой, потому- что качать свои офицерские права я опасался, из-за скорых на расправу бойцов комендантского взвода, которые в случай чего, лишили бы меня еще парочки зубов, причем без анестезии. В комендатуре нас всех ввели в тамбур дежурной части, и выстроили вдоль стены. Дежурный по комендатуре молча принял от Галактионова пачку документов, и вызывая каждого по очереди, вносил того в списки задержанных, а сам Галактионов давал грамотные трактовки правонарушению. Потом задержанный удалялся на строевые занятия, и вызывался следующий. Работа шла привычно и быстро, и вот когда перед дежурным и Галактионовым осталось всего два человека, я и испуганный донельзя матрос, в дежурку вошел сам комендант, подполковник Зверев.
- Ну, что, товарищ лейтенант, опять курсантов набрал целый взвод? Никак не научаться твои бывшие друзья воинские порядки соблюдать....Правильно, правильно делаешь...воспитывай их- не без внутренней ехидцы прорычал Зверев вытянувшимся перед ним офицерам.
- А это, что за гусь? Ты его что, прямо из под зубного врача вынул?- спросил Зверев взглянув на меня.
Галактионов неуловимо оказался рядом с комендантом, и выгибая толстую и потную шею начал суетливо докладывать:
- А этот вообще, в гражданской форме одежды за забор выскочил... уже совсем охамели тащ подполковник...видно только от врача, и сразу в самоволку намылилсь... Как фамилия!? Где его документы?
И вот тут настал мой звездный час.
- Товарищ подполковник! Лейтенант Ефремов, нахожусь в краткосрочном отпуске в г. Севастополе. Прибыл вчера, сегодня хотел после удаления зуба встать на учет, но вот был задержан...не знаю, даже за что...-как можно более внятно постарался ответить я.
Лицо Зверева вытянулось. Он медленно повернул голову к Галактионову.
- Товарищ лейтенант, это что за фокус?
Упитанному Галактионову, кажется, стало еще жарче. По лбу из под фуражки предательски заструились ручейки пота, а кулаки автоматически сжимались и разжимались.
- Я...я...тащ подполковник...да какой он офицер? На лбу написано...
- Ваши документы!- прервал его Зверев, протягивая руку ко мне.
Я извлек удостоверение личности из кармана, и разложив отпускной билет протянул их коменданту. Тот, подслеповато прищурившись, внимательно проверил все бумаги, и возвращая их мне, совсем другим тоном спросил.
- А что через забор то прыгал, офицер?
- Да только зуб вырвали...хотел домой побыстрее добраться, а то жара...боялся, что развезет...вот и решил срезать полдороги. Я сам в Стрелецкой и живу.
- Понятно, понятно...-как бы раздумывая, каким образом выйти из положения, рассеянно проговорил Зверев. Потом, видно решил, что раз уж так сложилось, не грех бы лишний раз построить и выдрать своего помощника, не стесняясь посторонних. И тут понеслось...
- Дежурный, поставить офицера на учет! А вам товарищ лейтенант, пора бы научиться отличать матросов от боевых офицеров Северного флота!!! Вы мне, что, скоро капитанов 1 ранга с санаторных пляжей привозить будете? А мне потом матку за них выворачивать начнут?! Офицер себя плохо чувствует, ему зуб ампутировали, а вы его, как последнего пьяного баталера в кузов бросаете!!! Я вас, бл...совсем ох...и....Что за творимые безобразия!? Вы Галактионов, еще сосунок в комендантской службе, вам не нерадивых военнослужащих ловить, а мандавошек по своей башке бритой собирать!!! Чмупс недоделанный, а не помощник коменданта! Я вас....
Пока комендант шлифовал Галактионова, улыбающийся дежурный, поставил в мой отпускной необходимый штампик, и подмигнул мне, отдавая. Все дежурные назначались из обычных флотских частей, терпели от комендантской службы тот же беспредельный террор, и были очень рады каждому проколу в их деятельности.
-...и лично доставить больного офицера по месту дислокации его семьи!!! Вам все понятно?! -закончил свой воистину выдающийся монолог Зверев.
- Так точно, товарищ подполковник!!! Есть!!! Разрешите выполнять?!- лицо Галактионова излучало готовность доставить меня не только в Стрелецкую бухту, а куда и подалее, включая родное Гаджиево, Барбадос, или на худой конец острова Тристан де Кунья...
Домой мы ехали на все том же комендантском грузовике, правда теперь я сидел в кабине, между угрюмым водителем в морпеховской форме, и потным Галактионовым, тяжело и обиженно сопящим, и ежеминутно вытирающим стекающий отовсюду пот. Весь путь мы проделали молча, а у подъезда моего дома несказанно удивили жену, гулявшую с коляской на улице. Ей уже давно позвонила теща, и доложила о моем скором прибытии. Прибытие, немного растянулось во времени, и жена уже начала волноваться, когда меня доставил грузовик с комендантскими эмблемами на борту, и с полным кузовом патрульных. Вылезая, я выплюнул, надоевшие тампоны изо рта, благо кровь уже давно перестала сочиться, а извлечь их раньше , я поостерегся, в исключительно стратегических целях. На прощанье, помощник коменданта пробурчал что-то похожее на извинения, хотя по его лицу было видно, что он не прочь разжаловать меня в матросы на месте, и сразу заключить в острог на максимально возможный срок. А еще лучше, так просто расстрелять без суда и следствия из табельного Макарова.
Вот так закончились одни сутки моей нелегкой флотской жизни, включившие в себя и зубную боль, и прибалтийскую эстраду, и вездесущую комендантскую службу. В Палдиски я вернулся вовремя, везя с собой мешок новеньких и красивых севастопольских миц. А через несколько лет развалился Союз. Эстония разломала и превратила в груду обломков наш учебный центр в Палдиски, и где-то там на его обломках, наверное, догнивала одна из привезенных мною фуражек. Севастополь приватизировала Украина, и в одночасье, пользуясь отсутствием командующего Черноморским флотом, вся комендантская служба, во главе с комендантом полковником Зверевым приняла присягу Украине. Не принял присягу только один офицер. Капитан 3 ранга Галактионов. Это он, доложив командованию флота об измене коменданта, возглавил взвод морской пехоты из Казачьей бухты, за считанные минуты очистивший комендатуру от украинских ренегатов, да так лихо, что те не успели забрать даже свои личные вещи, а свой собственный автомобиль, Зверев не мог забрать из двора комендатуры целый месяц. Наверно в те минуты, Галактионов испытывал долгожданный миг триумфа, за многие унижения, испытанные им за эти годы. Галактионов стал российским комендантом Севастополя, ни чуть не изменив стиль деятельности комендантской службы, хотя со временем, и постепенным уходом российского флота он неминуемо изменился сам, как изменился и Севастополь, ставший уже совсем другим городом...

Горячая эстонская любовь...


В достопамятные советские времена всех подводников с атомоходов раз в год старались вывезти в учебные центры. Считалось, что после дальнего похода и отпуска экипаж надо подучить, напомнить забытое, и попросту переподготовить к выполнению очередных боевых задач. Мысль верная, но как всегда у нас водиться, умные люди, задумавшие это благое дело не приняли в учет два важных непредсказуемых фактора. Гибкость флотских планов и моральный фактор. Планы флота, что лето в Заполярье- то дождь, то снег, а то жара под тридцать. Радикально меняются на глазах. Поэтому экипажи кораблей ездили в центры, не тогда, когда надо, а тогда, когда командование решит. Некуда экипаж засунуть - вперед в учебный центр. Вот и ездили и перед отпуском, и просто так, временную дырку затыкая, да как начальству взбредет. А вот уже отсюда выползает и вторая составляющая - моральная. Представьте: молодого, здорового человека с офицерскими погонами берут и вынимают из унылых сопок с серыми домами, а засовывают в цивилизацию. Со всеми ее соблазнами, красивыми женщинами, шикарными ресторанами и полным отсутствием флотского начальства и ржавых пирсов. Ну, а если все это не дай бог вместо долгожданного отпуска, то тогда вообще держись! Отрыв по полной! Вот так опошляются здравые идеи умных людей.
Учебный центр кораблей нашего проекта располагался в Палдиски, небольшом эстонском городишке на берегу Балтийского моря. Прибалтика- советская заграница. Другой мир. Сорок минут электричкой- и ты в Таллинне, со всеми его башнями, древними улицами, ратушами и кабачками. Глаза разбегаются! Лишь бы денег хватило...
Наш экипаж загремел в Палдиски якобы перед отпуском, а по сути, вместо него, что потом подтвердилось. Видимо высокое морское начальство решило, что уходить в отпуск в начале мая абсолютное барство, и быстренько перенаправило нас поучиться. На полтора месяца. Потом оказалось, что на все три. Ну и поехали, получив на существование месячное денежное содержание, что для дальнейшего повествования знать крайне необходимо. С каким настроением рассаживались по вагонным купе мичмана и офицеры, объяснять надеюсь не надо. Отпуск был на расстоянии вытянутой руки, и на тебе! Поучитесь мальчики! Знания- сила! Рассказывать о том, что с горя народ поглощал алкоголь в неимоверных количествах все дорогу, думаю, смысла не имеет. И так все понятно. Поэтому прибыл наш экипаж в славный город Палдиски далеко не в лучшем настроении.
Но скоро народ оттаял. Наличие денег в карманах и красоты псевдозападного мира свое сделали. Люди начали расслабляться на полную катушку. Правда, дозированно. Распорядок жизни военных командированных в Палдиски был строго регламентирован. Городишка был закрытый, с серьезным КПП и стальными правилами. На всех нас по приезду выписали опускные билеты, и проштамповали их не нашей печатью, а штампом местного коменданта. Поэтому в рабочий день выехать из поселка было просто невозможно. Отпускные хранились у командира, и раздавал он их в субботу утром, ну, в крайнем случае, вечером пятницы. Остальные дни недели офицеры и мичмана, перебивались, как могли внутри гарнизона, правдами и неправдами доставая спиртное, и неторопливо занимаясь бытовым пьянством в номерах казенных гостиниц. Время для пьющего человека было и на самом деле тяжкое. Горбачев только, что объявил Советский Союз зоной трезвости во всем мире, и магазины, доселе ломящиеся от спиртосодержащих напитков опустели. Благо, что Прибалтика в этом вопросе оказалась поумнее, и не стала запрещать хотя бы пиво, как продукт. Его в магазинах хватало. С десяток сортов. Да и вино, кое- где без талонов продавали. И слава тебе господи, прибалты не дошли до того, чтобы в ресторанах продавать лишь по двести грамм на душу. Приносили, сколько закажешь. Вот мы и ждали выходных, чтобы закусить в ресторане сочным эскалопом, и запить его коктейлем из двух частей водки «Столичной» и одной части ликера «Вана Таллинн».
После первых двух- трех недель субботний поход в ресторан стал своего рода ритуалом. По утрам, как с незапамятных времен было, заведено в вооруженных силах, экипаж собирали побездельничать. Официально мероприятие называется ПХД, что в переводе значит- парко- хозяйственный день. Ну, скажите на милость, какой нормальный офицер или мичман, после недели посвященной не только учебе, но и в равной степени уборке территории центра, в субботу утром снова начнет мести дорожки, и собирать бумажки. Только сумасшедший. Так, коротая время в перекурах и трепотне, мы дожидались заветной раздачи отпускных билетов, мчались в гостиницы, переодевались, а дальше... Свобода!
Ужинали мы почти всегда в городишке Кейла, что на полпути от нас к Таллинну. Ужин, как правило, растягивался до глубокой ночи, а точнее до последней электричке на Палдиски. В Таллинн ездили в основном по воскресеньям, с утра погулять, в пивных ресторанах посидеть, горячего вина в Девичьей башне попить. Отдохнуть от привычных лиц, одним словом.
Через полтора месяца у народа постепенно начали подходить к концу деньги. Ко всему прочему, командир официально объявил, что на Севере мы и на фиг никому сейчас не нужны, поэтому командование флота доверяет нам ответственную задачу помощи в подготовке центра к общефлотскому слету адмиралов. Люди в погонах зароптали. Что за дела? Пошел второй месяц, деньги кончились, отъезд отложился на неопределенный срок, хоть сигареты- то купить надо на что-то? На докладах командиров боевых частей началось брожение. Командиру открытым текстом передавалось законное возмущение личного состава финансовым вопросом. Командир оказался с ними солидарен. В те недалекие застойно- советские времена денег на зарплату почему-то всегда хватало, не смотря на загнивающий строй и большевистскую идеологию, а поэтому командир получал свою зарплату вместе с экипажем, а не так как ныне, когда командиры всеми правдами и неправдами получают деньги сами по себе и желательно месяцев на пять вперед. Так вот наш командарм, со вздохом осмотрев тощий кошелек, дал приказ готовить гонца в Гаджиево за нашим денежным довольствием.
На тот момент нашим экипажным финансистом трудился капитан- лейтенант Носков Серега. Мужик компанейский, с юмором, Серега от природы был слегка подслеповат, но очки носить стеснялся, отчего имел вечно рассеянный взгляд и постоянно выглядел слегка поддатым. А он и так был не дурак заложить за воротник, за что периодически и страдал. Дело в том, что Серега в поддатом виде становился абсолютно неуправляем, лез туда, куда глаза смотрят, короче говоря, из тех, кто вечно ищут на свою задницу приключений. Любитель экстремальных ситуаций. На практике это выглядело примерно так: после третьей стопки глаза Сереги покрывались мутноватой поволокой, как у крокодила, он закуривал сигарету, причем, стряхивая пепел вокруг себя, не обращая внимания ни на кого и неожиданно обращался к кому- нибудь из компании, или просто сидящих за соседним столиком с дурацкой фразой, вроде «а, по морде?». Незнакомых с особенностями Серегиного характера, такое обращение мало радовало, и начинал развиваться конфликт, частенько переходящий в недостойный флотского офицера мордобой. Своих Серега мало- мальски слушал и в пьяном состоянии, поэтому во время наших банкетов в общественных местах контроль за ним старались не терять, и своевременно приструнивали. Но, не смотря на всё, финансистом Серегу держали. Отчасти оттого, что экипаж долго сидел на берегу и других кандидатур было маловато, отчасти от того, что общительный Носков был в прекрасных отношениях со всей финчастью, и постоянно крепил их бутылкой с мужчинами и конфетами с женщинами, отчего иногда проворачивал дела невозможные при стандартном подходе. Так вот именно его отрядил командир в родную базу за деньгами, снабдив необходимыми бумагами и пачкой чистых листов с печатью на всякий случай. И предстояло Носкову получить наши кровные аж за два месяца. И принимая в учет, что тогда грабили и обирали гораздо меньше, чем ныне караул сопровождения Сереге не выделили, посчитав это за барство. Оперативно собравшись, Серега вечером того- же дня отбыл в пункт постоянного базирования.
Тем делом, в связи с окончательным оскудением кошельков мы были вынуждены в ближайшую субботу отменить традиционный поход в Кейлу и довольствоваться малым, то есть посиделками в номере. Надо ли говорить, что Серегиного возвращения большинство народа ожидало как манны небесной. Всю следующую неделю экипаж провел в гаданиях, успеет или не успеет Носков подъехать к выходным. И Серега не подкачал! Приехав поздно вечером в пятницу, в субботу утром он стоял на построении, в строю экипажа, сжимая в руках объемистый дипломат набитый вожделенными ассигнациями. Народ был в полном восторге. Сразу после официальных объявлений в казарме был выставлен стол, и к нему выстроилась очередь офицеров и мичманов. Выдача довольствия продолжалась до обеда. Между делом, Серега, лихорадочно разрывающий пачки с купюрами, успел шепнуть нам, что вечером обязательно присоединяется ко всей честной компании едущей в кабак. Мы естественно не возражали, а только приветствовали.
В 17.30 наше сообщество стартовало посредством электрички в направлении Кейлы. Ядро компании составляли молодые старшие лейтенанты одного года выпуска: громогласный здоровяк- акустик Дуев Юра, язвительный штурманенок Лукашевич Серега, его не менее язвительный командир «большой» штурман каплей Тетюев Шура, комдив три Валовик Андрей и два лейтенанта, Саша Палехин и я. Ну и само- собой Носков. Серега раздавал деньги до упора, стараясь выдать всем и все, и поэтому присоединился к нам только на перроне вокзала, запыхавшийся, но веселый.
Ресторан в Кейле был популярен не только среди вояк многочисленных частей расположенных вокруг, но и у местного населения, и попасть в него по субботам было проблематично. Либо приходи к открытию, либо имей свою лазейку. Мы имели лазейку. Как- то раз, пытаясь пробиться в переполненный ресторан, мы с Палехиным разговорились со стариком- швейцаром Петровичем, и выяснилось, что он капитан 2 ранга запаса, осел в Эстонии лет двадцать назад, а швейцарствуя прирабатывает к пенсии. Закрепив знакомство несколькими десятками рублей и бутылкой водки, мы получили доступ в ресторан в любое время независимо от наличия свободных столиков, а внутри уже разбирались с официантками отдельно и, как правило, успешно. Либо нам выносили из подсобки отдельный стол, либо подсаживали к кому- нибудь. К тому же в ресторане существовала практика резервирования мест, когда можно было заказать столик на следующий выходной, не платя за это ни копейки, и зная точно, что твое место будет свободно минимум часа два после вечернего открытия ресторана.
Так произошло и в этот раз. И хотя у входа в ресторан теснилась внушительная толпа жаждущих водки, женщин и музыки, Петрович без вопросов, и, не обращая внимания на возмущение других соискателей свободных мест, пропустил нашу компанию внутрь. Знакомая официантка без лишних вопросов, получили причитающуюся ей «премию» и начала нас рассаживать. К сожалению, вместе за один стол попасть не удалось, поэтому Носков, Лукашевич и Тетюев оказались за одним, а Дуев, Палехин, Валовик и я за другим, поодаль друг от друга.
Не знаю, что заказывали на нашем втором столе, а мы, не заглядывая в меню, попросили традиционный набор. Эскалоп с гарниром, салат «Столичный», две бутылки водки и бутылку «Вана Таллинна». Эскалопы здесь творили замечательные, ровно в три раза больше, чем в ресторанах средней полосы и крайнего Севера, сочные и из хорошего мяса. Ну, а салаты во всех кабаках Советского Союза были одинаковы по рецептуре и составу, словно писались по единой для всех инструкции министерства пищевой промышленности. Выпили. Закусили. Поговорили. Сначала о жизни, а потом естественно свернули на службу. Расстроились и выпили. После третьей начали приглядываться к залу. Даже на пьяный глаз четко просматривалось деление сидящих за столиками на две группы. Шумно что- то обсуждающие, размахивающие руками и непрерывно курящие мужчины в обрамлении большого количества бутылок и тарелок, несомненно, являлись представителями русской нации, и самой ее лучшей части- офицерства. Другая часть людей находившихся в зале, была в явном меньшинстве, сидела тихо, скромно, без лишнего шума и раблезианства на столе. Это было местное население. Из- за их столов слышались приглушенные разговоры на эстонском языке, но все- же главным отличием их было присутствие за столами женщин. Да-да. Именно женщин. К величайшему нашему разочарованию, эстонские женщины относились к нам безразлично. То ли им своих мужчин хватало, то ли общение с иноземцем считалось неприличным, но аборигенки обходили нас за три версты, и в контакты старались не вступать, за исключением постоянно проживающих в Эстонии соотечественниц и девушек с самой древнейшей профессией. Но так, как первых было не так много, а со вторыми в те времена никто из нас не умел толком и общаться и обращаться, то в большинстве случаев мы коротали ресторанные вечера в сугубо мужских компаниях, изредка пытаясь пригласить на танец эстонских мадам. Да и не особенно хотелось! Танцуешь, шепчешь девушке на ухо приятности всякие, а она мурлычет тебе в ответ не на могучем русском, а на тягучем эстонском, хотя русский знает, стерва белокурая! А ты думай, что она там верещит тебе- может, рассказывает гадости всякие и какой ты козел, офицер военно-морского флота. Ну, вообщем мы и сами старались на знакомства не навязываться, и контачить с местными только по мере надобности.
После первых двух бутылок, сделали перерыв, во время которого неутомимый Дуич, обнаружил то, о чем мы не догадывались все вечера проведенные в этом увеселительном заведении. Оказывается, справа от эстрады была незаметная дверца, за которой скрывался уютный банкетный зал, и что самое главное в нем шла свадьба одного лейтенанта- летчика, из расположенного невдалеке гарнизона военных авиаторов. И самое главное, что там было пруд- пруди нормальных девушек и женщин, для которых роднее русского языка никакого другого не было. В настоящий момент в банкетном зале шла торжественная часть свадебного ритуала, и разведав обстановку, тактичный Юра предложил временно вернуться за свой стол, пока ход событий на свадьбе не перерастет в обычное русло, то есть в нормальную советскую пьянку. Вот тогда можно к ним и присоединиться. А пока Юра, приняв на себя пост главы нашего стола, заказал еще «огненной воды» для достижения большего тонуса. Подавляющее большинство в лице меня и Палехина Юру поддержало, не смотря на слабое сопротивление Андрюхи Валовика, которому от природы хватало двух бутылок крепкого пива, чтобы выглядеть здорово поддатым. А Палехин, являясь единственным и непосредственным подчиненным Валовика и терпя от того ежедневные упреки за все дела в дивизионе, страстно желал напоить начальника до детского состояния, чтобы хоть здесь отыграться за ежедневные мучения. Мы уселись за стол и принялись уничтожать вновь поданные напитки и закуски и подзабыв по пьяной лавочке про наш второй стол.
А там дела шли очень интересно. Эстеты штурмана, с самого начала повели светскую беседу, в которой Носков с его более приземленными запросами, явно оказался лишним. Первое время он пытался говорить с корабельной аристократией на их языке, потом плюнул и, приналег на водочку, с тоской поглядывая на наш стол. Подсаживаться со своим стулом здесь было не принято, и Носков потихоньку начал нализываться, чего он страстно хотел все время с начала поездки, так как свободу действий получал только в таких общих выездах экипажа, а остальное время тихо страдал под гнетом жены, отличавшейся чрезвычайно вредным и склочным характером. Вот так, постепенно заменяя кровь алкоголем, офицер Носков дошел до точки «кипения», то есть до состояния которого допускать было нельзя. Углубленные в себя штурмана момент этот упустили, и не обратили на появившийся в глазах Носкова нездоровый блеск. А Шура вспомнил поездку домой, наказания от жены в виде недоступа к телу, вечные упреки и ругань, и захотел любви. В самом простейшем ее понимании. Телесном. Голова Шуры разом освободилась от лишних мыслей, а глаза начали работать в режиме перископа выискивающего цель, которую необходимо поразить. И цель нашлась! Через пару столиков от них сидели трое. Две симпатичные блондинки двадцати- двадцати пяти лет и мужчина ближе к тридцати приятной наружности. Справедливо рассудив, что одному мужику две женщины многовато, Шура набычился, встал и направился к ним.
Как воспитанный офицер, Носков приблизясь к столу решил представиться.
- Честь имею представиться! Старший лейтенант Носков Александр! Разрешите присесть?
За столом компании был свободный стул, и Шура твердо вознамерился остаться с ними. Компания с любопытством посмотрела на пошатывающегося офицера.
- Ааааэ... Моллллодой чэллллооовек обращчаээтса к нааам?- спросила одна из девушек с очень сильным эстонским акцентом. Эстонки, так эстонки промелькнуло в голове Шуры, значит не надо будет по скамейкам ошиваться.
- Именно так! Разрешите присесть?
Мужчина с интересом поглядел на Носкова, и совершенно без акцента спросил:
- Старлей, а у вас что принято к дамам без шампанского подходить?
- Прошу прощения, не сообразил!- Шура плюхнулся на стул и царским жестом поманил проходящую мимо официантку.
- Девушка, пожалуйста, сюда бутылку шампанского! Нет, две бутылки и мороженое всем! - Шура достал сигарету и прикурил.
- Сейчас принесу. Давайте знакомиться. Вот как вас зовут?
Девушка, к которой адресовался вопрос тихо засмеялась, и сказав что- то подруге на эстонском представилась.
- Лэйла.
- А вас?- Шурина голова провернулась в направлении второй подруги.
- Норма.
Шура исподлобья поглядел на молчавшего мужчину. Его мало интересовало, как того зовут, но знать какая из двух его подруга было бы неплохо. Носков молча протянул руку. Тот пожал ее и назвался.
- Арвид.
Шура несказанно удивился. Ему показалось, что человек, говоривший с ним если не русский, то уж никак не эстонец.
- А я думал, что ты русский, акцента то совсем нет.
Мужчина криво улыбнулся, и пояснил:
- Долго в России работать пришлось, вот и выучился.
Официантка принесла шампанское. Шура по гусарски перехватив у нее бутылку, натренированным жестом сорвал фольгу и аккуратно отстрелил пробку, не пролив ни капли.
- За знакомство!
Шампанское с шипеньем наполнило бокалы. Чокнулись. Выпили. Вот этого Шуре и не надо было делать. Шампанское, скатившись в желудок вступило во взаимодействие с находившимся там изрядным запасом водки и... Как известно, водка- хорошо, а с шампанским еще лучше! Катализатор сработал, и Носкова, словно корабельной кувалдой по затылку двинули. Через минуту в глазах поплыло, мысли окончательно спутались и все барьеры были отброшены.
- За прекрасных дам!
Шура снова наполнил бокалы, не обращая внимания на то, что девушки не выпили ранее налитое, а Арвид вообще только пригубил свой бокал. Носков встал и произнес прочувственную речь о женщинах, их красоте, видимых и невидимых достоинствах и прочих прелестях женского пола. Выпил. Пили ли другие, его уже не интересовало. Налил заново. Снова долго говорил ни о чем и выпил. И так дальше. Вскоре шампанское кончилось. Обведя туманным взором стол, и не обнаружив тары с содержимым, Шура нетерпеливым жестом снова подозвал официантку.
- Девушка!!! Бутылку шампанского и... и... водки!
Официантка подошла и с сомнением поглядела на развалившегося на стуле Носкова.
- Молодой человек, вы сначала это оплатите, а потом снова заказывайте. Да вам, наверное, хватит уже...
Шуру такое некорректное обращение возмутило до глубины его пьяной души.
- Дэвушка!!! Сколько мне надо, я и сам знаю!!! Вы несите шампанское, я за все плачу! И за себя, и за всю компанию!
И тут рука Шуры залезла в нагрудный карман куртки и появилась оттуда на свет с увесистой пачкой пятидесятирублевых ассигнаций.
- Несите!!! У меня таких бумажек знаете сколько?! Я вас тут всех куплю!!! Шампанское!!!
Шура помахал пачкой перед лицом официантки, и улыбаясь пьяно- хитрой улыбкой спрятал деньги обратно в карман.
- Только никому не говорите, тссс...
Денег у Носкова при себе и правда было много. Очень много по тем временам. Тысяч восемь. На машину хватит и еще останется. А дело все в том, что, раздавая получку экипажу, Шура так и не смог выдать все. Кого- то пораньше отпустили, кто- то был на вахте, кто- то просто решил получить позже и в итоге на руках у Шуры осталась внушительная сумма. Оставлять ее в гостинице Шура побоялся, а в себе и своей силе воли и предусмотрительности, как и все мужчины, нисколько не сомневался, поэтому, напихав карманы казенными деньгами, отчалил в ресторан. Мы, к сожалению этого досадного факта не знали.
Дальнейшее для Шуры происходило как в дымке. Ставший родным и близким Арвид, подливал шампанское, говорил, услужливо подносил зажигалку. Девочки тихо щебетали, перемежая русскую речь эстонскими фразами, а Лейла вообще пододвинула стул поближе к Шуре и, положив руку ему на плечо перебирала пальчиками его шевелюру. Носков уже без стеснения гладил ее ногу под столом, и даже пытался залезть под юбку, а Лейла нежно, но твердо пресекала эти попытки, позволяя, правда продолжать поглаживания. Наконец Шура достиг такой кондиции, что желание завалить Лейлу на стол и овладеть ею среди салатов и бифштексов стало невыносимым.
- Офииициааант! Счет!
Шура наклонился к уху Лейлы и жарко зашептал:
- Лейлочка... пойдемте погуляем... что то здесь душно стало... у вас парка поблизости нет? Со скамейками... Вы такая симпатичная женщина... слов нет! С таким чудным задо... телом!
Подошла официантка. Шура расплатился не считая, поглощенный пьяными мыслями о предстоящем блуде.
- Зачем бродить где-то по улицам? Давайте пойдем ко мне. Свой дом, хорошая музыка, свечи... Да и спален у меня несколько...- Арвид, по дружески положил руку на плечо Шурику.
- Давай возьмем дамам еще шампанского, а нам водочки. А то ночи короткие, вдруг чего не успеешь...
Арвид многозначительно улыбнулся, и украдкой показал глазами в сторону Лейлы. Затуманенное сознание Носкова из всего сказанного уловило только то, что где-то близко есть дом, в которой есть спальня, в которой само собой есть кровать...наверное, большая, и в эту кровать, он старший лейтенант Носков обязан уложить Лейлу, и устроить ей «полярную ночь». А вот все остальное, просто ерунда. Поэтому, судорожно вцепившись в Лейлину коленку, Шура, не возражая, расплатился за позвякивающий пакет, который принесла официантка, после перешептываний с Арвидом. Потом они встали и ушли.
К нашему стыду, отряд не заметил потерю бойца. Исчезновение Носкова обнаружилось минут через сорок, когда интеллектуальный запас штурманов иссяк, а Валовика мы уже пару раз отводили в гальюн под руки. Попытавшись трезво оценить состояние компании, мы пришли к выводу, что Носкова среди нас нет, и что сами мы через полчасика будем в таком же нетранспортабельном состоянии, как и Валовик. Поэтому было принято решение выдвигаться на электричку, да к тому же и время было уже позднее, и до последнего поезда на Палдиски оставалось с полчаса. Так, что до гостиницы мы добрались без потерь, вот только окончательно впавший в детство комдив два по дороге пытался выплакаться на плече каждого, и обслюнявил головы до ног своего Палехина.
На следующий день, ближе к обеду мы собирались в Таллин. Посидеть в пивном ресторане, которых на другой территории Советского Союза не наблюдалось, как класса. Пожевать швабские сосисочки с кислой капустой, постукаться пузатыми немецкими кружками. Позавтракав в небольшом кафе недалеко от гостиницы, мы с Палехиным возвращались обратно, когда из окна соседнего с нами здания, где жили штурмана, с которыми обитал и Носков, нас очень энергичными жестами начал подзывать Лукашевич.
- Мужчины, поднимайтесь с нами, тут такое....просто оборжетесь!
Естественно мы к ним зашли. Картина была и правда впечатляющей. В четырехместном номере обитали Дуев, Лукашевич, Валовик и Носков. Так вот все валялись на своих кроватях и просто заходились от смеха. А вот на четвертой кровати, с обреченным видом сидел Носков. Боже, как он выглядел! Левый глаз венчал, поистине космических масштабов фингал. Причем, на удивление, отека не было, и из этой «черной дыры» сверкал слезящийся зрачок. Одет был Шурик, тоже довольно своеобразно. Он был в простой, голубоватого цвета майке, какие дают в детских домах, или комбайнерам в далеких и бедных деревнях Нечерноземья. Вместо брюк, на Носкове были наши родные, советские, синие, спортивные хабэшные штаны- треники. Ну, помните, те, на которых на третий день носки, оттягивались коленки. Они были размера на четыре больше тщедушного Шуркиного тела, подкатаны, чтобы не волочиться по земле, отчего придавали Шурик такой босяцкий вид, что его можно было сразу снимать в каком-нибудь криминальном фильме, типа «Будни уголовного розыска», на переднем плане массовки в сцене «Арест обитателей притона». Но апофеозом всего этого натюрморта были башмаки. О, это было что-то непередаваемое! Они были размера 52-го и при желании, Шурик мог использовать их вместо кепки, они были без шнурков, отчего казались еще огромнее и монолитнее. Ко всему прочему, они были ужасно древние, как будто их откопали на уже давно заброшенной свалке. Было видно, что эту одубевшую до каменного состояния и обесцветившую кожу, на ноги не обували уже очень и очень давно. Вообщем, выглядел Носков, как человек на последней стадии моральной и физической деградации.
Наше веселье, отчего-то Шурику не передавалось. Напротив, он медленно раскачивался, и, глядя прямо перед собой, а по большому счету просто в никуда, периодически обхватывал голову руками и шептал:
- П...ц, полный п...ц. Что делать? Что делать?
Когда мы отхохотались, Дуев пояснил ситуацию.
- Прибрел наш Шурик часа полтора назад. Это он еще умылся, а то еще хлеще картинка была. До сих пор не можем добиться, что это он за карнавал устроил...И где его вещи....
В этот момент Носков словно очнулся. Он обвел нас всех взглядом, взял со стола сигарету, закурил, и, заглатывая дым начал рассказывать. Из его рассказа следовало, что как они ушли из кабака, он не помнил. Как и куда шли тоже. Кажется, более всего он запомнил Лейлины ягодицы, и то наощупь. Лицо ее, он тоже помнил, но как-то туманно. Пока они шли по ночной Кейле, выпили из горлышка одну бутылку шампанского. В доме продолжили пить, и Шурик все более нагло производил поползновения под Лейлину юбку, причем видимо не без успеха, так как твердо заявил, что она носит чулки, а не колготки, и трусики у нее как ниточки. Когда, наконец, Шурина похоть готова была уже выплеснуть при всей компании, Лейла повела его в спальню, предложив по дороге принять душ, а она мол, будет ждать уже в постельке. Распаленный желанием офицер, спотыкаясь и цепляясь за стены бросился в душ, разделся, но вот ополоснуть чресла не успел. Откуда-то в душе материализовался Арвид, взял ничего не понимающего Носкова, и как он был в трусах и босым, выволок на улицу. Там Шурик, слегка протрезвевший от такой силовой акции, попытался восстановить статус-кво, за что получил конкретно в глаз, после чего временно потерял ориентацию в пространстве, а, придя в себя, обнаружил, что лежит где-то под забором. Причем злодей Арвид проявив несвойственный бандитам гуманиз, бросил Носкову на грудь эту самую майку и треники. А эти чудовищные башмаки, Шурик нашел где-то на обочине сам, ибо босиком ходить не любил с детства. Так, как из личных вещей и документов при Носкове остались одни лишь трусы, а они не могли удостоверить его личность при въезде в донельзя засекреченный городок Палдиски, то и добирался до него Шурик то вдоль дороги по перелеску, то, просто плутая среди деревьев, а мимо КПП просто прополз, вспомнив курсантские навыки курса молодого бойца. Самое интересное, что все это он проделал ночью, с блеском подтвердив правило, что везет всегда, дуракам и пьяным. Видимо, движение в направлении своей кровати происходило чисто автоматически, потому- что истинную глубину происшедшего, Носков осознал, только усевшись на свою койку. У него отобрали не только одежду, обувь, часы, документы...У него увели нерозданные деньги экипажа. И от этого хотелось умереть на месте...
Наш смех как-то сразу угас. Смешного в происшедшем было мало. А что делать в такой ситуации не знал никто.
Самый старший, как по возрасту, так и по должности, Дуев категорично заявил:
- Без милиции дело не решим. Никак. Надо идти прямо сейчас, по горячим следам.
Носков просто взывал.
- П...ц!!! Милиция...да мне...да..я...Ни звания не видать, ничего...мужики, а может как-то без милиции обойдемся, а? Я лучше назанимаю, отдам....
Ну, тут мы все не согласились.
- Шурик, а твои документы? Типа потерял? А если они всплывут...и не там, где надо? Надо идти в милицию. Надо Шурик, надо...
Но тут очень дельную и взвешенную мысль подал Дуич.
- Так. Всем молчать! Слушай сюда! Надо сначала не к командиру идти. Надо идти к Маркову домой!
Все притихли. Даже Носков опустил руки от своей бренной головы и уставился на Дуева. Марков был старым капитан-лейтенантом, который, будучи еще лет десять назад в Палдиски на новом формировании, женился на местной жительнице. Жена его была русской, дочерью такого же флотского офицера, который продолжал преподавать в учебном центре. Жили они здесь давно, Палдиски большим городишком не был, и Марков давно уже стал здесь своим человеком.
- Сначала к Маркову, он здесь все выходы знает. Если там глухо, тогда уже и к командиру и в милицию двинем.
К Маркову они пошли вдвоем. Дуев и приодевшийся в более презентабельный наряд Носков. Мы остались ждать в гостинице. Ждать нам пришлось долго. Часа четыре.
Потом они вернулись. Я в своей жизни не видел более счастливого человека, чем Носков в тот день. Мне кажется, он был готов целовать и обнимать всех, он был просто неудержим в проявлении своего всепоглощающего счастья. И он принес с собой сумку со своими вещами, а одной рукой прижимал к сердцу пакет. Пакет с деньгами. А решилось все очень просто. Марков, на их счастье оказался дома. Как и его жена. А вот родной старший брат жены служил в милиции. Оперативником. В уголовном розыске. В самом Таллине. И он, по счастливой случайности оказался в свой выходной день у них в гостях. А, судя по тому, что палдисская милиция по первому звонку выделила ему «УАЗ» и пару сержантов, в уголовном розыске он был не последний человек. Минут тридцать им понадобилось на то, чтобы, поколесив по улицам дневной Кейлы, Носков вдруг, каким-то звериным чутьем, а не глазами, определил дом, в котором он вчера кутил. Дальнейшее оказалось делом техники. Сержанты перекрыли отходы из дома, а Марковский родственник позвонил в дверь. Те, кто были в доме, видимо понял все сразу. Судя по всему, Арвид был тертым малым, так как, выскочил на улицу, чуть ли не из слухового окошка, откуда его никто не ждал. Но он имел глупость перепрыгнуть забор, именно в том месте, где ожидали исхода операции Дуев и Носков. Вследствии чего, когда проморгавшие его милиционеры выбежали на улицу, Арвид валялся на земле в нокауте, в который его послал бывший кандидат в мастера спорта по боксу капитан-лейтенант Дуев, а старший лейтенант Носков с блаженной улыбкой прижимал к груди сумку. Судя по глазу Арвида, удар Дуева был более профессионален, так как вся его правая половина, минут за пять, стала похожа на печеное яблоко, а уж о глазе и говорить нечего. В милиции обнаружилось, что в изъятой сумке денег гораздо больше, чем было отнято у Носкова. Вопрос решили по человечески, вычеркнув из всех протоколов историю с Носковым, вернув ему деньги и одежду. А вот с грабителем оказалось интереснее... Пока Носков и милиция пересчитывала купюры, дежурный по отделу милиции проверил ориентировки, и оказалось, что этот самый Арвид буквально на днях объявлен во всесоюзный розыск, за серию ограблений в Таллинне, и лавры его поимщика достаются Марковскому родственнику. Все остались при себе и довольны, только вот Носков месяца два ходил в черных очках, а в этот день, почему -то не поехал с нами в Таллин. До командира все-же какие-то слухи о происшествии дошли, но на все вопросы о синяке, Носков твердо отвечал, что по пьяной лавочке въехал в дверной косяк. На тот момент в стране вовсю боролись с водкой и вином, поэтому ответ Носкова был просто вызовом идеологии партии и политике правительства, а посему был принят за правду и тема синяка постепенно сошла на нет...
Вот такая она, горячая эстонская любовь...

Делу партии верны...ее верные сыны!


Быть советским офицером, а вдобавок еще и не просто рядовым носителем погон, а офицером военно-морского флота, вдобавок проходящем службу на ракетном подводном крейсере стратегического назначения, и не быть членом КПСС в достопамятные советские времена считалось нонсенсом, и хотя такие случаи все - же бывали, и довольно нередко в последнее десятилетие советской власти. Беспартийный офицер на большую карьеру рассчитывать не мог, и максимум чего достигал, так это «майорских» звезд на погоны, да и то по старости, выслуге лет или перед уходом на пенсию. Мой личный поход в коммунистическую партию, закончился, даже не успев толком начаться, о чем я собственно абсолютно не жалею, но чем и не хвастаюсь, как некоторые в нынешние времена.
Будучи сыном офицера-подводника, я практически с пеленок знал, что маломальской карьеры без членства в КПСС не сделаешь. А так, как я считал себя военнослужащим с нормальным чувством карьеризма, то и вступление в ряды, этой святой организации, считал для себя делом решенным. Единственное, что как-то не получалось сначала обозначить, так это реальную дату подачи заявления. По правилам, насколько сейчас вспоминается, вступать в ряды партии можно было не раньше, чем через год, после службы в данной войсковой части, то есть в училище. Но первая же попытка обратиться с этим вопросом к заместителю начальника факультета в начале второго курса, когда в моей роте ни одним коммунистом еще и не пахло, обернулось легким фиаско. Замполит горячо и всемерно поддержал этот мой замысел, но признал действие сие в настоящий момент идейно незрелым. Мол, ни членов КПСС, ни кандидатов в моей роте еще нет, меня придется приписывать к парторганизации другой роты, что создаст неудобства в партийном строительстве факультета и так далее и так далее. Мне был дан совет сделать то же самое, но через год. И не одному, а найти еще соратников в борьбе, чтобы влиться сразу мощной струей, а не жалкой единичкой в ряды грозных бойцов партии. Совет я принял, деться было некуда, хотя в тайне надеялся, что, будучи первым, смогу избежать многих подводных камней в прохождении кандидатского стажа, да и не тратя время на партийные собрания в роте с одним рядовым коммунистом и председателем парторганизации в лице начальника курса.
Прошел год. За это время, я успел побывать старшиной своей роты, потом после «лысого» скандала, который требует отдельного рассказа, был, как бы снят с должности, а точнее получил в виде наставника старшиной своей роты старшекурсника Тватненко, при котором остался стажером старшины роты, с его же правами, и обязанностями, но во второй инстанции. А потому, желая чтобы начало третьего курса немного подзабылось, заявление в кандидаты члены КПСС, я написал сразу после зимнего отпуска в конце января. К действу этому я подошел основательно. Я набрался нахальства, и решил обзавестись двумя адмиральскими рекомендациями. Так как адмиралов в училище было всего четверо: дедушка Крастелев, вице-адмирал в отставке, начальник училища контр-адмирал Коротков, его зам, контр-адмирал Сидоров и сосланный в училище за какие-то провинности, наш заместитель начальника факультета по политчасти контр-адмирал Бичурин Амир Имамович. На заслуженного ветерана Крастелева я и не замахивался. Человек он был принципиальный, старой закалки и писать рекомендацию совершенно неизвестному третьекурснику не стал бы категорически. Кандидатуру Короткова я тоже отбросил сразу, примерно по тем же соображениям. Оставалось двое. Сидоров и Бичурин. За неимением другого выбора на них я и остановился.
К старому матерщиннику Сидорову я подошел, точнее, отчеканил, перед занятиями, ведя роту в учебный корпус после камбуза. Тот, как всегда торчал в заломанной на ухо фуражке на трапе центрального входа в учебный корпус и громогласно, исконно флотскими выражениями комментировал прохождение рот. Получалось у него талантливо и очень искренне, отчего в это время, женский персонал училища старался миновать плац обходными путями, стараясь не слышать этот фонтан красноречия.
- Товарищ контр-адмирал, прошу разрешения обратиться! Главный корабельный старшина Белов!
Адмирал исподлобья взглянул на меня.
-Ну, обращайся старшина...бл...
Я набрался храбрости и выпалил в режиме оперативного доклада:
-Товарищ контр-адмирал, прошу вас дать мне рекомендацию, для вступления кандидатом в члены КПСС!!!
Судя по всему, адмирал был несколько обескуражен просьбой. Он по простецки почесал затылок, отчего фуражка приняла совсем уже угрожающий крен, что-то невнятно пробурчал и, наконец, ответил:
- Ты...как тебя, бл...Белов...гм...дело серьезное. Я вообще-то рекомендаций не даю...ты бл...ё... Белов, я подумаю, завтра или послезавтра подойдешь. Свободен старшина!
Отходил я от адмирала, тем же парадно-церемониальным шагом, спиной чувствуя буравящий мою спину взгляд адмирала.
К Бичурину я отправился в тот же день, решив не откладывать дело в долгий ящик. Кабинет политссыльного адмирала располагался в крыле нашего факультета, и не размерами и обстановкой не соответствовал высокому званию его хозяина. По некоторым непроверенным слухам, бродившим в курсантской среде, оказался Амир Имамович в нашей системе, после чересчур бурной вечеринки политотдела средиземноморской эскадры, по случаю возвращения с боевой службы. Вечеринка видно удалась, так как подпившая политэлита флота, решила закончить ее в изысканном женском обществе, для чего загрузившись на катер, прямиком отправилась на госпитальное судно «Енисей», в надежде на кокетливое общество молоденьких медсестер. Но на «Енисее», оказался очень грамотный и расторопный каплей, дежурный по кораблю, который, узрев катер с нежданными золотопогонными друзьями, да еще и в сильно поддатом состоянии, находчиво приказал подать им парадный трап, одновременно доложив о визите оперативному дежурному по флоту. Дальше сработала негласная любовь моряков к политикадрам, и доклад незамедлительно пошел наверх. И пока пьяненькая политкомпания разбредалась по палубам «Енисея» в поисках женских тел, на берегу была срочно собрана группа облаченных полномочиями офицеров во главе с начальником штаба флота, которая уже через полтора часа была на борту плавучего госпиталя. Дальнейшее покрыто мраком, но по слухам из партии адмирала не выгнали чудом, ограничившись строгим выговором, но сослали на должность не соответствующую званию в училище. На партийном учете адмирал, как и все офицеры факультета, состоял в одной из рот факультета, и по рассказам строгий выговор и, правда имел, но через год его сняли,...но как-то незаметно, и без партсобрания. Судя по всему нынешнего своего положения адмирал несколько стеснялся, и поэтому приезжал из города в училище в штатской одежде, а уж в форму облачался у себя в кабинете. И еще по всему было видно, что был адмирал полон решимости вернуть былое величие, отчего являл собой на службе абсолютный пример сознательного и идейного военнослужащего, верного донельзя делу партии и правительства, чем пугал не только курсантов, но и нервировал большинство офицеров.
Разговор с нестроевым адмиралом начался по стандартной схеме, но протекал в отличии от беседы с Сидоровым несравненно дольше и насыщеннее. Выслушав мою просьбу, Бичурин усадил меня на стул, и провел со мной настоящее собеседование, в лучшем стиле приверженцев марксистско-ленинской философии и диалектического материализма. Говорил адмирал негромко, скажем даже проникновенно и с придыханием, но, сохраняя при этом высокие патетические нотки, и только иногда в самые нужные моменты, очень профессионально и по актерски поднимал голос до уровня строевого командира на плацу. Выжав из меня, все возможное и невозможное, Бичурин, наконец, остановился, и кажется остался доволен собой и результатом. Рекомендация была мне обещана сразу, в отличие от Сидорова, но заодно с этим я еще получил не очень завлекательное обещание в будущем, когда я стану коммунистом, постоянное партийное кураторство со стороны адмирала. Это обещание, мне потом не раз еще икнулось...
Самое удивительное в том, что на следующий день, я был вызван с занятий в кабинет Сидорова, где после короткого напутствия, перемежаемого легким матерком, я получил на руки рекомендацию заместителя начальника училища. Была она очень лаконичной, писана короткими рублеными фразами, и при смене моей фамилии на бумаге на другую, могла бы служить рекомендацией любому другому военнослужащему. Но это меня мало волновало. Первая адмиральская рекомендация у меня была! Еще через неделю, я так же был зван в кабинет Бичурина, где после еще одного получасового идейного вливания, я получил вторую драгоценную бумажку с адмиральским автографом. Говоря честно и откровенно, на такой успех я не рассчитывал совсем. Не знаю, какие обстоятельства тут сыграли роль, может мое довольно детское и наивное нахальство, может то, что я был одним из немногих старшин рот на младшем курсе из своих, носил мицу не по курсовому рангу, и оттого был заметен на общем фоне, может еще что-то другое, но факт оставался фактом: рекомендации в КПСС мне написали два адмирала из четырех возможных. Надо заметить, что с самого начала я на всякий случай, попросил написать мне рекомендацию еще и у своего начальника курса, что тот сделал без возражений, так как это было у него практически в обязанностях. Дальше все было как-то обыденно... Комитет комсомола роты, потом факультета...голосовали...постановили...утвердили...направили...поздравили. И в конце-концов мне довели дату, когда парткомиссия училища будет решать, быть ли мне в рядах КПСС или нет. В том, что мне там быть, я уже ни на грамм не сомневался, так как фотографии для кандидатского билета у меня взяли заранее, да и адмиральские рекомендации вызвали сильное уважение со стороны комсомольского актива училища в лице группы освобожденных комсомольских старлеев и лейтенантов. А парткомиссию назначили на 25 февраля...
За десять дней до партийной комиссии я загремел в санчасть. По собственной глупости. Поддался общей на тот момент мускуломании, и слишком сильно поддал вечером по штанге с гантелями. И утром свесив ноги со шконки, чтобы зашнуровать ботинки и выползти с ротой на утреннюю зарядку нагнулся...и не смог разогнуться. Ну, короче говоря, завтракал я уже в санчасти, куда был доставлен на руках товарищей. Там мне обкололи спину обезболивающим, потом разогнули в прямое положение и уложили на ортопедическую кровать. Кровать эта была ортопедической только по названию, а реально была самой простой панцирной койкой, под щупленький матрас которой был подложен деревянный щит, чтобы спина не прогибалась. Штука по нынешним временам варварская, но действенная, ибо уже через пару-тройку дней я бойко залазил под эту самую кровать за тапочками, без всяких намеков на боль. В моей палате обитало семь человек вместе со мной. Там же уже неделю обитал боец из моей роты Василий Иванович, по прозвищу Чапай, прозванный так во первых из-за одинакового с легендарным героем имени и отчества, а во вторых из-за абсолютно идентичных с прославленным комбригом усами. Еще там уже недели две продавливал койку четверокурсник с нашего же факультета, по прозвищу Боб, уж не знаю, за что так прозванный, но парень деятельный, быстро соображавший, а ко всему прочему врожденный проныра и раздолбай. Кроме нас троих, еще в палате поправляли здоровье три первокурсника, двое с нашего факультета, и один с третьего и один матрос, на котором надо остановится поподробнее. Матрос этот был из роты обеспечения училища, прослужил всего чуть больше года и, не смотря на столь малый срок службы, после выписки из нашей медбогадельни собирался в отпуск. Дело в том, что был этот матрос, которого, кстати, звали Дима, просто водителем адмиральской «Волги», и возил, чуть - ли не с первого дня своей службы по городу Севастополю начальника училища, контр-адмирала Короткова. Видно возил неплохо, раз прослужив только треть своей срочной службы, Дима собирался в отпуск, из-за чего все свое свободное от процедур время ушивал и перешивал форму, чтобы появиться на родине в полном блеске обтягивающей формы и донельзя перезолоченных неуставных нашивок. Вообщем, самая непритязательная компания. Первокурсники, пользуясь моментом, день и ночь зубрили высшую математику и конспектировали классиков марксизма-ленинизма, матрос-водитель обложенный нитками и иголками кроил и перешивал уставное обмундирование, а мы втроем резались в шашки и шахматы, постепенно одуревая от безделья. Дело в том, что если ты и попадал в нашу училищную санчасть, то уж лечили тебя на совесть и с воодушевлением. Скороспелых решений в санчасти не принималось. Боб, коротавший уже третью неделю на медицинских харчах, попал на лечение с банальным ОРЗ, и с температурой чуть выше 38 градусов. Температура и все остальные признаки заболевания, пропали уже через несколько дней после ударного лечения, и с тех пор никак не проявлялись, но Боба не выписывали, все также продолжали кормить таблетками, и на просьбы о выписке отвечали уклончиво и неохотно. У Чапая же была просто анекдотичная история, связанная с чесоткой. Как таковой, этой болезни, присущей как правило, неразвитым странам мира, или отдельным бомжующим элементам у Василия Ивановича конечно-же не было, просто будучи в наряде по дежурству по гидролотку, он умудрился вздремнуть на теплой трубе, обмотанной для теплоизоляции стекловатой. В темноте Чапай этого не заметил, уютно прохрючил на теплой поверхности свои четыре часа, а утром расчесал полтела, включая промежность до неприглядного состояния. В санчасти сразу же сыграли тревогу, и Чапай получил положенный любому инфекционному больному комплекс мероприятий, направленный на нераспространение эпидемии, не взирая на ссылки на стекловолокно в штанах и просьбы просто дать какую- нибудь мазь. От обилия сильнодействующих лекарств в организме, чапаевский желудок неожиданно ослаб, и оставшиеся дни Василия Ивановича на фоне постепенно сходящих расчесов в интимных местах, лечили уже от элементарного расстройства желудка. Меня же, по собственному разумению, выписывать можно было уже на четвертый день, так как моя спина неожиданно отказавшая, так же абсолютно неожиданно перестала напоминать о себе после трех дней уколов и прогреваний. Но, наши флотские слуги Гиппократа, очень трепетно и осторожно относившиеся к здоровью гардемаринов, на все наши мольбы и просьбы мягко советовали не торопиться, или просто в приказном порядке отсылали в палату болеть дальше. Оттого дурели мы от безделья с каждым днем все больше и больше. Санчасть, где по большому счету бытовали довольно либеральные внутренние правила, одновременно с этим была как неприступная крепость. Мало того, что при покладке в нее отбирали форму, так еще и в 21.00. каждого вечера санчасть наглухо запиралась изнутри дежурной сменой в составе дежурного врача с медсестрой, которые в 23.00. выключали свет, не взирая не на какие протесты болезненных военнослужащих. Самоходы из санчасти по определению были делом нереальным, хотя и не без исключений, так что практически выздоровевшим больным оставалось только преть и преть на своих коечках. Так прели и мы, потихоньку сатанея от безделья, и часами занимаясь бестолковым трепом после отбоя. А когда военнослужащему нечего делать, он начинает чудить....
Числа 20 февраля, наша компания вдруг сообразила, что через, несколько дней праздник, 23 февраля-День Советской армии и Военно-морского Флота. Как мы не старались, выписаться до праздника нашей команде не удалось. Начальник медслужбы училища убыл в командировку до 24 числа, а без его визы выписка была попросту невозможна. И тогда пришла нормальная военная мысль... Мысль отметить праздник в санчасти, невзирая ни на что! Инициаторами были естественно мы трое. Первокурсники по причине своего малого срока службы имели только право совещательного голоса, а водитель Дима не просто поддержал начинание, но и пообещал материально-техническую поддержку. Удивительно, но оказалось, что запастись самым главным- алкоголем, ему оказалось проще всего. Водители чаще всего бывали в городе, причем в самое разное время, в самых разных местах. Нам оставалось только сброситься, и Дима отзвонившись в роту обеспечения, вызвал своего напарника, и выдал ему деньги. Рота обеспечения свое название оправдала полностью, и уже 21 числа вечером мы зашхерили в палате три бутылки знатного крымского портвейна и практически призовую бутылку водки. Дело оставалось за малым. За закуской. Но и тут проблем не возникло. Как раз 22 числа наша рота, а точнее чапаевский класс заступил на камбуз, и в обед 23 февраля, нам передали очень порядочный тормозок с жареным мясом, картошечкой и прочими непритязательными курсантскими радостями. Мы были готовы.
Весь праздничный день санчасть проверялась руководством всех факультетов, и дежурной частью училища на предмет отсутствия безобразий, как и положено в уважающей себя воинской организации. Все эти проверки мы прошли играючи, так как умудрились перепрятать на время проверок алкоголь в кабинет несколько растерянного окулиста, умудрившегося забыть ключ от своего кабинета в замке. Туда же был упрятан и тормозок, и еще кое-какие нелегальные вещички, в виде спортивных костюмов и прочей мелочи. Была даже идея, и гульнуть там, же, но от нее пришлось отказаться ввиду опасной близости дежурного врача. А им, кстати, заступила небезызвестная зуботеррористка Конкордия, которая ко всем своим «достоинствам» обладала совершенно несговорчивым и вредным характером. И вот, наконец, суета улеглась, училище практически в полном составе свалило в увольнение, дежурные по факультетам после ужина в очередной контрольный раз зашли и пересчитали своих больных. Конкордия следуя особенностям своего характера, заперлась внутри санчасти не в 21.00, а в 20.00. и внутри нашей небольшой больницы снова воцарилось повседневное сонное состояние. Ближе к 22 часам наш оперативный запас, молниеносным броском был перебазирован из кабинета окулиста в палату. В 23.00. Конкордия прошла строевым шагом по всему третьему этажу, гася свет не обращая внимания на любые протесты, так же решительно затушила телевизор и убыла в свою дежурку. С ней никто особо не припирался, зная, что может выйти себе дороже, и уже около 23.30 на этаже воцарилась практически полная тишина. Настал час нашего праздника.
Стол накрывать не стали, в целях конспирации, а вдруг та же Конкордия решит провести ревизию спящих курсантов. Разобрали ложки, а бачок с птюхой, просто передавали друг другу. Приоткрыли окно, чтобы выветривался сивушный дух. Вроде бы подготовились к неожиданностям. Вздохнули. И понеслось... Режим «Тишина» соблюдали довольно долго. Спервоначалу шикали друг на друга, если кто, не дай бог начинал, разговаривать в полный голос. Да и шикала наша тройка в основном друг на друга, потому-что наши первокурсники, опрокинув по стакану портвейна, сразу пришли по слабости организма в некоторое аморфное и безмолвное состояние, которое правда не мешало им особенно шустро уминать закуску за нас троих. Зато вот Диму понесло на рассказы о родине, маме и папе, сестрах и братьях, рыбалке и охоте...и о своих девушках. А уж мы зацепились за темы и развивали их до умопомрачения. Надо заметить, что все тосты поднимались исключительно за Флот и все примкнувшие к нему вооруженные силы, хотя сразу же сворачивали на женщин и их роль в становлении будущих офицеров. Потом захотелось курить. Сначала совершали короткие перебежки в гальюн, где в дневное время курить как бы и не разрешалось. Где-то к половине первого ночи портвейн иссяк, а с ним иссякло и желание бегать на перекур. Решили курить по очереди у открытого окна. Первокурсники уже сладко чмокали губами во сне, а наша оставшаяся четверка готовилась к заключительному аккорду в виде бутылки «Сибирской водки». Тут-то все и произошло...
В палате неожиданно зажегся свет. Боб в это время курил в приоткрытое окно возле двери, восседая на спинке кровати. Первокурсники спали. Дима, на его счастье именно перед этим упал в койку и накинул на себя одеяло. Василий Иванович сидел на кровати по-турецки, в штанах и тельнике. Моя же кровать была как раз напротив двери, у противоположной стенки у окна, и в это время я, держа во рту незажженную папиросу, открывал ту самую злополучную бутылку водки.
В проеме двери стояло двое. В памяти в первую очередь отпечатались две детали: курчатовская борода начальника нашего факультета капитана 1 ранга Тура и адмиральский погон Амира Имамовича, а уж за этим все остальное.
- Таааак...Всё ясно! Белов и компания...
Водка, как бы сама выскользнула из моих рук и мягко съехав по брюкам мягко приземлилась между ног. Но не тут то было. Туда же упала и папиросина.
- Белов! Бутылку сюда!
И не дожидаясь пока я ее подам, начфак, стремительно бросился между кроватей ко мне. Через секунду бутылка уже была разбита о подоконник и выброшена в окно.
- Конкордия Павловна, всех выписать!!! Всю палату!!! Сейчас же...сию же минуту.
Подняв глаза, я натолкнулся взглядом на взгляд Бичурина. Тот молча стоял в проеме двери и смотрел на меня. В его зло-презрительном взгляде я увидел, как падают с моих погон старшинские полоски, и еще я увидел, конец своей так и не начавшейся партийной карьеры...
- Всем собрать вещи и через пять минут всем вниз. Конкордия Павловна оформляйте выписку.
Ругающийся начфак и его молчавший заместитель-адмирал вышли из палаты.
За те несколько минут, пока мы собирались, нами было принято довольно благородное решение. Первокурсников не сдавать, их могут и отчислить. Стоять на том, что они не при чем, и не пили. Никто их ночью обнюхивать не будет, да и наши начальники сами видели, что мальчишки спали. Диму тоже решили не сдавать. Ему в отпуск ехать. Засвети его сейчас, так вообще все свои три года родных не увидит. Значит на все наши четыре бутылки остались мы втроем. На том и порешили. Так нас и выписали в два часа ночи.
Когда мы спустились вниз, контр-адмирал Бичурин подозвал меня к себе и, заложив руки за спину, очень тихо, но очень и очень зло сказал:
- Тебе моя рекомендация Белов, еще долго вспоминаться будет. И я сделаю все возможное, чтобы ты это училище не закончил...Ты меня опозорил!
И мы побрели в казарму.
Наверное, не надо объяснять, что после этого в ряды членов КПСС я в училище вступать более даже и не решался. И потом на флоте я уже тоже не торопился этого делать, сам даже не знаю почему, хотя меня настойчиво толкал туда наш замполит. А уж еще через пару лет, было понятно, что в партию вступать уже и не нужно...она умирала. Причем не гордо и красиво, как положено такой огромной и сильной организации, а как-то мелко и противно...
А подвела нас, тогда в санчасти, как ни странно, наша полная общественная несознательность. Я бы даже сказал, политическая близорукость. Мы все забыли, что на утро 24 февраля были назначены выборы в Верховный Совет СССР. И как, наверное, многие еще помнят, выборы в воинских частях проходили в одном режиме. Подъем на час раньше, и галопом голосовать, чтобы уже к 09.00 утра, начальники могли доложить, что в такой то в/ч...такого-то гарнизона, военнослужащие уже поголовно все проголосовали....И оставались начальники в такие дни ночевать в своих частях, и оставляли командиров ниже рангом, чтобы обеспечили они поголовную явку своих подчиненных. Вот и остались наши начальники в училище на ночь, и пошли со скуки свой факультет прочесывать. И уж не могу точно сказать, но показалось мне, что когда и начфак на меня кричал, и когда адмирал шепотом стращал, попахивало от них одинаково...вроде как коньячком. Хотя стоит ли гадать, праздник ведь был, и они тоже нормальные люди. Погоны с меня тоже естественно сняли, но ненадолго. С меня, их то снимали, то снова одевали, сколько раз уж и не упомню. Только один Сидоров, увидев меня в общем строю роты, подозвал меня к себе, и как-то по душевно и по дружески пробурчал:
- Ну, что? Обосрал старика? Иди...учись жить...мудило молодое...
Я и пошел. И наверное он, более из всех был прав. Молодость, она ведь всякая бывает, главное чтобы зрелость достойной стала.