Мы красные кавалеристы и...

«Я мстю! И мстя моя страшна...»
( Из народного творчества)

С самого начала третьего курса Арсений Пинча мечтал о мести. Мести жестокой и неотвратимой. Мести, о которой услышит вся Северная сторона, да и весь Севастополь, и отзовется на нее одобрительным гулом всех, кто носит бескозырку или курсантскую мицу. Он мечтал о своей личной мести помощнику коменданта Северной стороны старшему мичману Рудько...
Арсений был коренным севастопольцем, сыном капитана 1 ранга, внуком мичмана и правнуком революционного матроса чуть ли не с легендарной «Императрицы Марии». Морские гены, аура флотского города и отцов ремень сделали из Арсения настоящего приморского бойца с заранее предопределенной жизненной дорогой. Единственное, в чем дорога несколько не совпала с семейной, так это с выбором училища. Вопреки желанию отца, всю службу простоявшего на мостике надводного корабля, его сын избрал не командную Нахимовку, а инженерную Голландию. Выбор Арсения был по-мальчишески прост. Жили они на Северной стороне в получасе легкой прогулки до Голландии, а так как Арсению по большому счету было все равно, какие носить погоны, простые или с молоточками, то и выбрал он училище то, которое было ближе к дому. И все бы хорошо, но вот только до поступления в училище он не знал, что в соседнем с ним доме проживает целый помощник коменданта Северной стороны, тот самый старший мичман Рудько. Пока Арсений был школьником, нырял с пирса в Южной бухте и гулял на праздники со всем семейством во главе с отцом в капразовском мундире, он даже и знать не знал о существовании такой личности. Разве только иногда видел, как какой-то мичман подчеркнуто уважительно козырял его папаше, скромно улыбаясь в землю. Но когда отец ушел в запас, а Арсений облачился в форму курсанта, все разительно изменилось. Соседский мичман оказался не просто мичманом, а целым помощником коменданта, и, видимо, имел давний и большущий зуб на отца Арсения. Не имея возможности напакостить отцу, он перенес свою «любовь» на его сынка, который к тому же став курсантом, попал под его полную юрисдикцию. И для Пинчи начались черные дни. Когда его останавливал любой патруль на Северной стороне казалось, что его фамилия впечатана жирным красным шрифтом в их листки задержания еще загодя в типографии. Его останавливали, отводили в комендатуру для трехчасовой шагистики, выпуская за час до конца увольнения. Если же абсолютно не было за что задерживать, ему писали такие замечания, что следующее увольнение он уже пропускал по причине того, что в училище прибывала ужасная «телега» из комендатуры, и его сразу наказывали. Получилось так, что за первый год учебы, находясь на расстоянии плевка от родного дома, там он побывал, исключая неделю отпуска, всего раз пять. Его несколько раз задерживали даже у родного подъезда, практически на ступенях дома, уводя в комендатуру под сочувственные взгляды соседей и грустную улыбку мамы в окне. Отец, будучи человеком военным, на эти неприятности смотрел исключительно философски, лишь повторяя всегда одно и то же, мол, учись, сынок, сейчас шхериться по-умному, на флоте службу бдить легче будет. Арсений и учился. На втором курсе Арсений поменял приоритеты и начал ходить в увольнения не на Северную сторону, а в город. Там команды «фас» на фамилию Пинча никто и никому не давал, и жизнь понемногу начала налаживаться. Домой он теперь тоже попадал, но исключительно на такси, которое привозило его прямо к подъезду. Обратно в училище он наловчился просачиваться тоже мимо глаз патруля, выскальзывая из подъезда не на улицу, а в переулок, в котором отродясь не бывало патрулей, а оттуда уже окольными путями добираясь до училища. Словом, все шло своим чередом, Арсений, как и все курсанты, набирался жизненного опыта, и на втором курсе понемногу начал забывать о мрачных временах первого курса. У него появилась девушка, которая жила в Стрелке и у которой он хранил комплект гражданской одежды, периодически выбираясь в ней то на пляж, то в кино в Камыши, а то и в центр города просто погулять. Девушку звали Надя, она тоже была из офицерской семьи и являлась настоящей дочерью своего города, а потому прекрасно разбиралась в чрезмерно строгих городских порядках флотской столицы. Познакомились они случайно, и, как ни странно, в Москве, куда Арсений отправился в свой самый первый летний курсантский отпуск, и сошлись как-то сразу, без многомесячных ухаживаний и целомудренных прогулок под ручку по Приморскому бульвару. Они как-то сразу понравились друг другу и к середине второго курса Арсений сделал Наде предложение, от которого она не смогла отказаться. Свадьбу на общем семейном совете назначили на лето, как раз на отпуск Арсения, и оба семейства погрузились в подготовительный процесс к этому важнейшему мероприятию. Роспись была намечена в Доме культуры рыбака, насчет ресторана подсуетились родители Нади и заказали весь «Дельфин» напротив музея Херсонес, а второй день решили отпраздновать в тесном семейном кругу в квартире Пинчи на Северной стороне. Подошло лето, прошла сессия, которую Арсений, находившийся на душевном подъеме, сдал на одни пятерки, быстро пролетела практика и, наконец, начался отпуск, на середину которого была назначена свадьба. Потом подошел долгожданный день. Надя была восхитительна в подвенечном платье, Арсений, не отошедший от севастопольских традиций, мужественно смотрелся в отутюженной новенькой форме, родители умилялись и пускали слезу, а гости глотали слюну в предвкушении свадебного стола. Свадьба получилась. Погода не подвела и была тихой и солнечной, но не изнуряющее-душной. Застолье получилось очень душевным и веселым, без перепивших гостей, мелких ссор и мордобития. Первую брачную ночь молодожены провели в номере люкс гостиницы «Крым», откуда к обеду следующего дня их забрала машина и вокруг всей бухты доставила в дом Арсения, где их уже ждали гости и накрытый стол. И через два часа, когда переодевшийся в гражданскую одежду Арсений, потерявший бдительность от эйфории происходящего события, вышел с гостями перекурить во двор, его забрал патруль. Уже потом, позже, Арсений, проанализировав ситуацию, понял, что патруль целенаправленно ждал, когда он выйдет из дома во двор. Они ждали его на углу дома и, быстро подойдя, сразу подцепили под руки и повели к выходу из двора, где их уже ждала машина со стоящим рядом и довольно ухмыляющимся старшим мичманом Рудько. Как и положено жениху, на второй день Арсений был немного под хмельком, и, естественно, просто так сдаваться не стал. Все закончилось небольшой потасовкой, в процессе которой на горизонте показалась вторая патрульная группа, оттеснившая выскочивших гостей и родственников, пока первый патруль «паковал» Арсения. В итоге Арсений оказался в камере комендатуры, обвиненный в употреблении алкогольных напитков, нарушении формы одежды и драке с патрулем. Ему порвали всю одежду, разбили нос, но, судя по сбитым костяшкам правой руки, он и сам кому-то неплохо зарядил. Но вот медовый месяц молодоженов на этом закончился...
Из училища Арсения не выперли. Свою роль сыграло и то, что забрали его с собственной свадьбы, и авторитет погон его и Надиного отца тоже, и то, что он был в отпуске, и то, что учился на отлично, и наверное, еще много другое. Но вот медового месяца у него не было. Ему дали десять суток ареста, и, не дав даже заехать домой, отправили в училище, где, оперативно переодев в форму и собрав положенный набор арестанта, отослали на гарнизонную гауптвахту. Он видел жену только минут пятнадцать, пока шел из Голландии на Графскую на рейсовом катере, а в следующий раз они повстречались только через две недели, когда она приехала к нему в училище на присягу нового набора. Отсидел он не десять дней, а пятнадцать, получив непонятно за что пять суток дополнительного ареста от начальника гауптвахты. Потом его еще месяца два в виде наказания и профилактики правонарушений не пускали в увольнение, и только лишь в конце октября Арсений «воссоединился» со своей второй законной половиной в полном объеме. Только тогда Арсений, наконец, узнал, что когда-то давно его отец поставил на место чрезмерно наглого молодого мичманенка, волей судьбы через много лет ставшего его соседом и заодно комендантским служакой, и, судя по всему, запомнившему и затаившему обиду. Для того, чтобы испортить жизнь капитану 1 ранга, силенок у него было маловато, вот он, видимо, и решил отыграться на сыне, что у него получилось великолепно. И вот с тех пор Арсений Пинча грезил о мести. Он подошел к этому вопросу фундаментально. В личное время поднял огромный пласт книг по терроризму, почитал Савинкова, воспоминания старых большевиков, полистал Ясера Арафата. Но все это было слишком радикально...
Идея пришла в голову Арсения на стажировке. Он не хотел устраивать мордобоев с противогазами на лице, чтоб никто не узнал, отбрасывал всякие трудоёмкие варианты с ввариванием в отопительные батареи Рудько ломов, и отклонял крестьянские затеи с коровьими кучками у двери. Он хотел чего-то если не грандиозного, то уж запоминающегося как минимум. И то, что пришло ему в голову, было не то чтобы оригинально, просто давно забыто и в современном городе трудноосуществимо. Но, тем не менее, именно эта идея показалась Арсению достойной того, чтобы ее осуществить. Он вспомнил, что где-то читал, что лошадь не может спускаться вниз задом. То есть поднимается она вверх хорошо, да и спускается тоже довольно умело, но только тогда, когда она спускается мордой вперед. Рудько жил в соседнем доме ранней брежневской постройки на четвертом этаже с лестницами вполне широкими для прохода лошади, но узкими для того, чтобы ей развернуться. Так вот, Арсений задумал привести ночью лошадь в квартиру подлого мичмана. Одному осуществить такое грандиозное мероприятие ему было бы затруднительно, и как только план окончательно оформился в сознании, Пинча начал искать соратников, готовых вместе с ним сделать прощальную «козу» помощнику коменданта. Такие нашлись довольно быстро, причем в его же классе и в более чем достаточном количестве. Когда в группе заговорщиков было уже пять человек, Арсений прекратил вербовку и, взяв со всех обет молчания, начал широкомасштабную подготовку. Лошадь нашлась сравнительно быстро. Это была старая ломовая коняга, которую кто-то каждый вечер привязывал среди кустов у Учкарей, чтобы она самостоятельно пощипывала травку. Утром ее уводили, но план Арсения предусматривал проведение карательной акции где-то между 24.00 и 01.00, что подходило идеально, потому что вести оттуда до дома коня заняло бы минут двадцать, не больше. Затем Пинча несколько раз перепроверил адрес Рудько, чтобы не дай бог не перепутать и обидеть по ошибке ни в чем не повинных людей. И вот на второй день после защиты диплома, выждав до 23.00, «боевая группа» покинула училище на последнем автобусе в предвкушении предстоящего события.
В гараже отца Пинчи все переоделись в робы. Боевые номера предусмотрительно были спороты, да и с роб были удалены все написанные хлоркой фамилии и номера военных билетов. На головы предполагалось натянуть чулки, заранее выкраденные у жен и подруг. Затем группа разделилась. Двое отправились к дому Рудько. Густая крымская ночь уже легла на землю, и наблюдатели расположились в сквере напротив нужного подъезда, разлегшись в кустах, словно заправские партизаны в чащобах Полесья. Арсений со своим соседом по парте Володькой и своим старшиной класса Стасом легкими перебежками направились к Учкарям. Конь был на месте. Трудяга, лениво помахивая хвостом, щипала траву, привязанная недалеко от одинокого фонаря. Пока террористам везло. То ли из-за свежего ветра с моря, то ли просто волей случая, но ночных купальщиков, возвращающихся с пляжа, почти не наблюдалось, и заговорщики приступили к приручению коня. Коневодов среди будущих инженеров не нашлось. Но последовательный в подготовке Арсений на всякий случай изучил несколько околонаучных трудов, посвященных лошадям, и для себя уяснил одно. Лошади как и собаки любят сахар. И к ним сначала надо подлизаться. Поэтому Арсений нес с собой коробку сахара-рафинада, а Стас с Вовкой тащили кучу тряпья и веревок, взятых в гараже.
К коню первым шагнул Арсений, протягивая к губам старого скакуна ладонь с лежащими на них несколькими кусками сахара. Было немного страшновато. Лошадь, хоть и выглядела старой и апатичной, все-таки могла невзначай заехать копытом вполне прилично, чего не хотелось бы никому. Но трудовая коняга, почуяв сладкое, мягко слизнула сахар с ладони Пинчи, и как ему показалось, улыбнулась от удовольствия. Минут десять Арсений добросовестно скармливал животному сахар, не забывая гладить его по гриве и чесать холку. Видимо конь был не избалован таким вкусным вниманием, потому что когда Арсений дал сигнал ребятам приступать ко второй части, животное начало послушно поднимать ногу за ногой, не забывая поворачивать голову за очередным куском деликатеса. Еще минут за десять все четыре копыта скакуна были обернуты тряпьем и надежно завязаны веревками. Потом Стас вынул из пакета банку с краской, и через какое-то время на боку лошади красовалась лаконичная фраза «За всё, конь комендантский!!!» Настала пора выступать. На голове коня оказались шторы, которыми ему закрывали глаза во время работы. Арсений опустил их, отвязал коня и, вложив в рот очередной кусок сахара, потянул поводья. Конь слизнул его и послушно двинулся в ту сторону, куда его потянул Арсений. Теперь они неспешно двигались в направлении жилых домов, стараясь держаться темных мест. Стас шел метрах в тридцати впереди, проверяя дорогу на наличие прохожих, а Володя рядом, следя, чтобы с копыт не свалилось тряпье. Укутанные старыми свитерами и махровыми полотенцами копыта ступали совершенно бесшумно, на дороге практически не попадались люди, а если такое и случалось, то ребята на пару минут сворачивали в кусты, пропуская их, чтобы потом продолжить движение. Лошадь оказалась на редкость воспитанной и молчаливой, и ни разу за все время не подала громко голос, начиная негромко ржать только тогда, когда Арсений запаздывал с очередным куском сахара. Поглядывая на часы, Пинча видел, что на цель по времени они выходят идеально. Как правило, Рудько приезжал из комендатуры около часа ночи. А если точнее, между 00.30. и 00.45. Уазик привозил его к подъезду, высаживал и отправлялся обратно. Через минуту на четвертом этаже на кухне загорался свет, что было свидетельством того, что старший мичман уже дома, а его дородная супруга мчалась на кухню разогревать котлетки и прочую снедь своему благоверному. Ровно без десяти минут час «эскадрон» тормознул около дома помощника коменданта за углом в тени деревьев...
- Мужики, все нормально... Объект на месте. Приехал минут десять назад, сейчас с женой на кухне крутится...
Вынырнувший из темноты «партизан» азартно улыбнулся, блеснув в темноте зубами.
- Выходы на крышу проверили?
- Да... У Рудько открыт, да во всех подъездах открыты. В крайнем справа замок висел, правда, не закрытый, так я его снял... там, у лестницы положил...
Они закурили, молча подымили сигаретами в кулаки, чтобы никто не заметил огоньков.
- Ну, понеслось? Потом собираемся у моего гаража, а оттуда ко мне на дачу. По местам, мужики...
- Ни пуха...
- К чёрту!
В подъезд пошли тем же составом, что шли с Учкуевки, за исключением Стаса. Он присоединился к наблюдателям в сквере. Арсений все так же скармливал лошади сахар, а Володя шел сзади, помахивая толстенной веткой, выломанной по дороге. Покорная сладкоежка доверчиво ступала вперед, не выказывая ни малейшей тревоги. Арсений распахнул обе двери подъезда, заранее подготовленные ребятами, и потянул коня за собой. Это был критический момент. Хоть глаза лошади и были прикрыты шторками, она могла почувствовать возникающую вокруг тесноту и, не дай бог, заартачиться. Но видимо неслыханная щедрость поводыря, непрерывно подкидывающего в его рот сахар, расслабила животное и оно покорно вступило в подъезд, начав безропотно подниматься по ступеням. Идущий сзади Вова выключил свет. В подъезде было тихо. Люди спали, отдыхая перед завтрашним трудовым днем, и лишь где-то слышались случайные звуки текущей по трубам воды и голоса от еще работающих телевизоров. Теперь в этот бытовой шум добавился негромкий шелест и пофыркивание. Старая коняга как зачарованная спокойно и аккуратно шла за Арсением, слизывая сахар кусок за куском. Он миновали первый этаж, затем второй, третий. Перед площадкой четвертого этажа Арсений немного притормозил. Он набрал в ладонь побольше сахара, и, дав лошади его слизнуть, тихонько дернув за поводья, вывел ее мордой прямо к двери Рудько.
- Ну, готов?
Володя молча кивнул, быстрыми движениями ослабив веревки на ногах коня и приподняв руку с палкой.
- Поехали...
Арсений сунул лошади еще пару кусков сахар, осторожно приподнял шторки с ее глаз. В подъезде было темно и животное никак не прореагировало на произошедшее, продолжая флегматично хрустеть сахаром. Затем Пинча нажал на дверной звонок... Входную дверь своей квартиры старший мичман Рудько ни глазком, ни элементарной цепочкой не снабдил. Да и не особо тогда это было принято. Уже скинувший форму и дефилирующий по квартире в трусах и майке, старший мичман сначала раздраженным голосом поинтересовался, кто звонит, и не дожидаясь ответа, резко распахнул дверь, видимо полагая, что он опять нужен по неотложным комендантским трудам. И когда дверь распахнулась и яркий свет ослепил лошадь, Володя, стоявший сзади, со всей возможной силой врезал палкой по ее заднице и отскочил назад, чтобы ненароком не попасться под ее копыта. Бедное животное, уже больше часа получавшее только удовольствие, и вдруг неожиданно ослепленное, лишенное сладости, да еще и получившее по заду, встрепенулось и решительно двинулось на свет вглубь квартиры, отодвигая очумевшего и онемевшего мичмана. Через миг из квартиры раздался истошный женский визг, и вслед за ним обиженно-раздосадованное ржанье лошади. Володя, прикрывая лицо, скользнул наверх к Арсению, на прощанье врезав по скрывающемуся в коридоре квартиры крупу лошади еще раз. В квартире раздался грохот, и теперь уже истошный крик помощника коменданта:
- Ах ты... Бл...... аа.......!!!!
Ребята не стали дослушивать эту кантату мичманского отчаяния и рванули к лестнице на крышу. Через минуту они бежали по крыше между антенн, и скользнув в по лестнице, ведущей в крайний подъезд, уже через несколько мгновений, обогнув дом, присоединились к наблюдателям. Разворачивалось воистину феерическое действие, достойное кисти как минимум Глазунова. Где в вышине, искажаемое стенами, раздавалось непрерывное ржанье лошади. Это было уже не то добродушное фырканье довольного животного, это был крик старого разозленного боевого коня, громящего все вокруг в стремлении выбраться на свободу. Прямо таки дуэтом с конем слышался непрерывный женский визг, меняющий тональности и тембр, но не прекращающийся ни на минуту. Между ними вклинивались мощнейшие матюги, издаваемые мужским голосом, грохот и треск чего-то ломающегося, а нарастающим фоном всему начинали звучать возмущенные крики соседей из окон и в подъезде. Это «музыкальное шоу» сопровождалось еще и светомузыкой, которую создавали окна начавшие зажигаться широким фронтом, волнами света расходясь от «аварийной» квартиры.
Через пять минут, когда двор уже был ярко освещен и во двор на машине прибыл милицейский наряд, «мстители» отошли на еще одну заранее высмотренную и более безопасную смотровую площадку. Оттуда в бинокль двор и окна дома были как на ладони и, передавая друг другу бинокль, ребята продолжали наблюдать процесс. Скоро во двор пожаловала и комендантская служба с патрулем на борту, потом появились пожарники, еще одна машина милиции, скорая помощь, да и просто во двор группами прибывали люди из окрестных домов, разбуженные и поднятые из кроватей шумом, далеко разносившимся над мирно спящей Северной стороной. А конь видимо совершенно обезумел и разошелся не на шутку. Криков мичмана и его супруги слышно уже не было, а над ночным городом раздавалось лишь непрерывное лошадиное ржанье и треск мебели, ломающейся под мощными ударами освобожденных от тряпок копыт...
Они ушли через минут двадцать, посчитав, что ничего интересного уже не увидят. Переодевшись в форму и добравшись до дачи, спать они не легли, а выпили пару бутылок вина, утихомиривая разгулявшийся адреналин и со смехом обсуждая блестяще проведенную акцию возмездия. Утром они аккуратно присоединились к группе курсантов, ожидающих автобус в училище, где и узнали о ночном нападении на помощника коменданта, его квартиру и семью. По рассказам «очевидцев» поздно вечером группа хулиганов на конях ворвалась в жилище старшего мичмана, устроила погром в доме, отстегала того кнутами и чуть не изнасиловала его жену, попутно побив в доме все, что можно, начиная от посуды, заканчивая мебелью. «Мстители» охали и ахали, ехидно улыбаясь уголками губ. Уж они-то знали, как все было на самом деле, но судя по масштабам слухов, им надо было только помалкивать в тряпочку и деланно удивляться. Происшествие, как ни странно, не получило широкой официальной огласки, скорее всего, стараниями самого Рудько, опасавшегося стать посмешищем для всего города и флота. Доподлинно стало известно, что жена его еще много лет при виде лошади впадала в бесконтрольную панику, а сам он стал иногда слегка заикаться, правда, только при сильном волнении и только в ночное время. Старый конь был выведен из квартиры и дома только через два с половиной часа, когда нашли его хозяина, который, успокоив животное, тихо и мирно увел его обратно на вольные травы. Правда, за эти часы престарелый трудяга так добросовестно поработал копытами, что семейство Рудько два дня после этого выносило на свалку остатки мебели и вещей, и еще месяц квартировали у родственников, делая капитальный ремонт квартиры. Надо сказать, что «месть неизвестных» не особо убавила чрезмерной служебной прыти Рудько, но вот, как будто почувствовав, откуда повеяло ветром, он совершенно перестал посылать патрульные группы на свадьбы, в роддома и прочие юбилеи, словно поняв, что, наверное, перегнув палку в отношении чьей-то семейной жизни, получив взамен сильнейший удар по своей.
А лейтенант Арсений Пинча, возвращаясь после выпуска с супругой Надей домой и случайно встретив во дворе спешащего по своим, наверное, ремонтным делам старшего мичмана Рудько, расплылся в широчайшей улыбке, молодцевато отдал ему честь, и сделав пару шагов, неожиданно для Нади тихонько заржал, имитируя конский голос. Жена засмеялась, а Арсений, приобняв ее, повернулся и посмотрел назад. Рудько стоял и растерянно глядел на него с приоткрытым ртом, а в глазах у него как будто скакали лихие красные кавалеристы с шашками наголо...

Этот спорт настоящих мужчин...



«...прикладные двигательные навыки - это
доведенные до автоматизма практические
действия, выполняемые в
соответствии с поставленной задачей...»
( Наставление по физической подготовке военнослужащих.2000г.)

Есть на флоте одна такая забава. Называется она флотскими командно-штабными учениями. Для военных, манёвры, штука конечно нужная и важная, нет слов. Боевая подготовка, проверка готовности сил армии и флота к немедленному отражению, нападению и подавлению. Все понятно. Но вот только любили почему-то на «королевском» Черноморском флоте, сопровождать даже банальные командно-штабные учения напряжением всех сил флота, включая даже безобидные военно-морские училища. И если учесть, что такие вот военные игры если и начинали, то минимум дней на десять, то и кислород нам, в виде полной отмены увольнений в город, естественно вводили на этот же срок...
Совместные учения штабов КОДВО и Черноморского флота, начались как всегда неожиданно для всех, кто никакого отношения к штабам не имеет. Вообще, иногда казалось, что штабисты, просто из-за простой человеческой обиды сажали весь флота под замок вместе с собой. Мы бедные сидим тут неделю над картами, значит и вы сидеть должны. Так случилось и в этот раз, и как всегда не вовремя. В пятницу утром. Как раз тогда, когда все старшекурсники, начинают считать часы до 18.00. чтобы, отсидев свои три пары разбежаться по женам и подругам, кто до нолей, а кто и до утра понедельника. И, наверное, можно представить себе такой удар ниже пояса, если не сказать просто по мошонке, когда огромному количеству молодых организмов, в приказном порядке назначили воздержание еще на десять дней. Как-то само-собой мгновенно образовались гигантские очереди у всех телефонных аппаратов, в чепке началась массовая скупка песочного печенья и «Черного принца», а в кубрике по вечерам становилось до неприличия шумно и тесно. А если учесть, что мы были первыми старшекурсниками в нашем училище, которых не переселили в казарму гостиничного типа, а оставили жить, как и на первом курсе в общем кубрике, то нам было совсем невмоготу. Вот и шатались по кубрику взрослые женатые мужики, у которых уже здесь даже зубных щеток давно не осталось, маясь от скуки и занимаясь всякой фигней.
В ту пору, я был как раз в разряде «твердых женихов», то есть заявление еще не лежало в ЗАГСе, но мы как бы готовились к этому событию, которое сначала намечали на эту осень. Я даже увольнялся на сквозняк, благодаря хорошему отношению ко мне командира, но вот начальник факультета, прочитав мой рапорт с просьбой разрешить свадьбу, вспомнил все прошлые «заслуги» и категорически запретил мне совершать таинство бракосочетания в учебный период. Свадьбу пришлось отложить на зимний отпуск, но невесту-то отложить в сторону было нельзя. А тут учения... И я встал в очередь к городскому телефону...
И вот когда я отзвонившись своей будущей супруге и «обрадовав» ее тем, что ближайшую неделю, а то и все дней десять дома не покажусь, плелся через плац, меня откуда-то сзади одернул командный рык Сан Саныча Плитня.
- Белов!!! Белов!!!
Хотя я и был уже махровым пятикурсником, но первым моим действием при получении звукового сигнала от заместителя начальника факультета, стало резкое выдергивание рук из карманов с попутной сменой положения мицы на голове с затылка на лоб. Сан Саныч личностью был уникальной, авторитетов и заслуг не признававшей, и очень даже легко мог впаять мне пару неувольнений в худшем случае, и уж стопроцентно наградил бы сдачей в своем кабинете «Обязанностей солдата (матроса)» наизусть. И всё это я мог огрести по полной, невзирая на выпускной курс. Но видимо на настоящий момент он был загружен решением другой задачи, так как когда я, поднеся ладонь к козырьку, доложился, Сан Саныч махнул рукой, и даже не сделав мне никаких замечаний, с ходу неожиданно спросил:
- Белов, вы же у нас со срочной службы поступали?
Я не чувствуя никакого подвоха со стороны строго, но очень прямого и не способного на интриги начальника, простодушно ответил.
- Так точно, тащ капитан 1 ранга!
Плитень как-то задумчиво посмотрел на меня.
- Ну, вот и хорошо! Белов, завтра, на водном стадионе КЧФ проводится флотская спартакиада по военно-прикладным видам спорта!
Откровенно говоря, намека я не понял. Да собственно и не было никакого намека в словах прямого как палка каперанга.
- Ясно товарищ капитан первого ранга!
- Тогда внимание! Завтра Белов, вы в составе сборной училища по военно-прикладным видам спорта к 09.00. убываете в город, на стадион КЧФ, где примете участие в соревнованиях и будете защищать честь училища!
О такой сборной училища я за 4 года обучения никогда не слышал. Была сборная по боксу, и неплохая. Была сборная по легкой атлетике, альпинизму, гребле, но вот по военно-прикладным... Что это из себя представляло я и предполагать не мог, и поэтому сразу пошел на попятную.
- Товарищ, капитан 1 ранга, а я то тут при чем? Вы же знаете, какой из меня спортсмен! Каждый раз с этими подъем-переворотами в должниках хожу... А тут целые флотские соревнования. Куда мне? Только позориться...
Но видимо Плитень лучше меня знал, что это за такие соревнования, потому-то, сразу и без всякого осмысления моих возражений четко отчеканил.
- Белов! Это приказ. Поплещетесь там, на стадионе, в эстафету поиграете! А потом на сквозняк! До понедельника! Ты же вроде жениться задумал?
Вот тут меня проняло. Кодовая фраза «на сквозняк», говорила о том, что после соревнований, мне не надо будет возвращаться в училище, а наоборот, тайными тропами уходить домой, и вернуться в училище только в понедельник утром. При полной отмене увольнений в училище, это было актом неслыханной доброты со стороны «железного» Сан Саныча, и моментально отбросив всякие сомнения по поводу своей спортивной профпригодности, я набрал воздуха в легкие, и молодцевато гаркнул:
- Есть товарищ капитан 1 ранга!!!
- Хорошо Белов! Сбор команды в 08.00 перед нашим факультетом. С собой иметь робу! Чистую, и без боевого номера. Свободны!
Я козырнул, и изображая усердный строевой шаг, отмаршировал в сторону курилки, где, достав сигарету и пуская дым попытался проанализировать, во что-же я ввязался. Судя по месту проведения, выходило, что бегать в центре города не заставят. Это был плюсом. Бегун я был хреновый. Значит, оставались какие-то иные военно-физкультурные причуды, скорее всего связанные с плаванием. Вырос я в Феодосии, плавать умел и любил, воды не боялся, а оттого с легким сердцем отправился в казарму.
Вечером обнаружилось, что в эту странную сборную, из нашей роты вошло еще два человека, причем соответствующих спорту, примерно в той же степени, как и я сам. Вадик Пуговиченко, был ниже меня вполовину, да и комплекцией напоминал хомячка на выданьи, а от физической культуры и спорта был еще дальше, чем я, после каждой сессии застревая в «академии» с подачи кафедры физподготовки. Вася Чапаев был вполне нормальным курсантом, то есть бегал, подтягивался и делал на турнике требуемое, но исключительно в рамках программы, и на спортивные высоты не стремился. Так, что компания наша была, явно не чемпионская, а скорее подрывная и диверсионная, причем именно для своих.
Утром, у нашего факультета собралась довольно разношерстная компания, из нескольких «пятаков», а точнее нас, пятерых бойцов с третьего курса, почти перепуганных обрушившимся на них доверием десятка первокурсников, и одного грустного и меланхоличного четверокурсника. Причем, все были именно с нашего, первого факультета. Сан Саныч Плитень, лично проверивший по бумажке наличие личного состава, и на всякий случай пару раз пересчитав нас по головам, передал наш сводный отряд в руки преподавателя кафедры физподготовки майора Шмелько. К моему немалому удивлению, Шмелько совсем не удивил такой своеобразный набор «спортсменов», и он быстренько назначив Васю Чапаева капитаном сборной, построил нас в некое подобие строя и мы выдвинулись на причал бухты Голландия для посадки на рейсовый катер.
Через двадцать минут мы уже были на водном стадионе КЧФ, который к этому времени буквально кишел военнослужащими, среди которых в том числе, мы заприметили даже наших «заклятых» друзей из училища им. Нахимова, которые тоже выделялись из толпы таким же несколько удивленным видом. Шмелько, оставив нас на попечение «капитана» Васи, куда- то испарился, но не успели мы и перекурить, как следует, вернулся вновь обвешанный спортивными номерами с завязочками на груди и ворохом ведомостей в руке.
- Внимание!!! А ну, ё...бть...побросали бычки, спортсмены, вашу мать!!! Всем подойти ко мне!!!
Мы сгрудились вокруг майора, обступив его так, что он оказался в кругу.
- Так! Мы участвуем в заплыве 100 метров с оружием, еще в эстафете 4 по 50 метров с оружием, потом транспортировка раненого 100 метров, ну и пока кажется все. Кто хочет пойти первым? Сначала будет стометровка. Что молчите? Туда- обратно по пятьдесят метров с автоматом в руках...Все! Ну...?
Все молчали. Постепенно становилось понятным, что такое военно-прикладной спорт, и с чем его едят. Но желающих пока не находилось. «Капитан» сборной Вася, так вообще отвернулся и увлеченно рассматривал военных спортсменок, очень живописно разминающихся метрах в десяти от нас. Первокурсники стояли единой, немного угрюмой группой, прекрасно понимая, что почти вся тяжесть этого чемпионата ляжет на них, а потому просто ждавшие пока Шмелько им прикажет.
- Товарищ майор, а в чем хоть суть-то первого заплыва?- я спросил исключительно ради интереса, и чтобы поддержать разговор. Шмелько повернулся на мой голос.
- Белов...хочешь поучаствовать? Да все просто, как тещины блины, ё...тыть... Переодеваешься в робу, там тебе «гады» на ноги дадут и автомат деревянный, но весом с настоящий. Ну и по команде «старт», вольным стилем плывешь туда 50 метров и обратно. Рекордов от вас не жду, главное участие!!! Желающие?
Я был старшекурсником, и по статусу не должен был гореть желанием поучаствовать в этом веселейшем мероприятии. Так собственно оно и было. Но мне очень хотелось поскорее сбежать от всей это компании и оказаться в обществе будущей супруги, в гостеприимном доме с вкусными котлетами тещиного производства, с видом на пляж «Солнечный». И потому, презрев все условности, я с готовностью кивнул головой.
- Я готов... Чего ждать-то?...Куда идти товарищ майор?
Переодевались участники прямо на трибунах стадионы, в непосредственной близи от пирса с рейсовыми катерами. Жители с интересом наблюдали за массовым оголением военнослужащих на трибунах, видимо гадая, что за соревнования готовятся проводить моряки, если они не раздеваются до плавок, а просто переодеваются в другую форму. Я быстренько переоблачился в робу, аккуратно сложил первый срок, и найдя глазами нашего майора, направился к нему.
- Ага...ага...Белов, ты готов уже? Вижу, вижу...так, бл...пошли регистрироваться...
У стола расположенного среди трибун, толпилась кучка таких же, как и мы, страждущих совершить спортивные подвиги. Майор быстренько раздвинул погонами всех помладше званием, и уже через минуту вынырнул обратно, сжимая в руках номер.
- На, повязывай...твой номер «10»....пошли на старт...сейчас...а, ладно...главное не результат, а участие... А я тебя сразу домой отпущу, как самого сознательного...
На пирсе уже стоял строй участников. Шмелько, немного суетясь, помог мне повязать повязку, и подтолкнул вперед.
- Ну, Белов...дерзай!
Я, откровенно говоря, даже не знал, как правильно плыть с автоматом в руках. В моей практике, еще на срочной службе был такой эпизод, когда нас, еще в период курса молодого бойца, учили переходить реку вброд. Но там все было проще. Разделись, сложили одежду и амуницию в свернутый мешком ОЗК, повесили автомат за плечо и к реке. А через нее уже натянут канат. Толкаешь мешок перед собой, руками перебираешь канат и минут через десять на той стороне. И еще перед этим полчаса объясняли, как и что делать, чтобы не дай бог что-то не утопить. А сейчас...просто толкнули вперед, и всё...Я попытался было на ходу спросить совета у Шмелько, но он вдогонку выдал самый военный совет на этот случай:
- Белов, осторожнее...не утопи инвентарь!!!
На пирсе, участники этого первого заплыва выстроились в одну шеренгу по номерам, и заслушали инструктаж. Оказывается, стартовали мы, не прыгая с пирса, в уже довольно прохладную воду, а прямо из воды, куда нам надо было спуститься перед стартом. Стиль был вольным. Как хочешь и умеешь, так и плыви. 50 метров до соседнего пирса и 50 метров обратно. Главная задача- дойти до финиша и не утопить автомат. А потом раздали и автоматы. Конечно, боевые нам никто и не думал давать. Для этой цели у «олимпийского комитета» Черноморского флота существовали довольно занятные муляжи. Вырезанные из дерева вполне достоверные игрушки, были, для придания полной схожести по весу, утяжелены прибитыми с двух сторон толстыми металлическими пластинами. Ну, и естественно присутствовал ремень. Получив эту игрушку, я оглядел строй соперников. Показывать чудеса физической подготовки и ставить рекорды я естественно не собирался. Но и позориться тоже не очень хотелось. Я был «десяткой». Под номером девять, слева от меня стоял какой-то недоросль, мне по плечо, коротко стриженый, с ярким, бьющим в ноздри запахом свежей формы, новых «гадов» и минимальным сроком службы. Не соперник, решил я и скосил глаза на следующего. «Восьмеркой» был могучего телосложения морпех. Единственное, что он сделал перед заплывом, так снял гюйс и ремень, отстегнул погоны, и даже берет, снял с головы только перед стартом. И он даже остался в сапогах! При этом парень был безмятежен, как будто ему предстояла легкая прогулка по набережной с мороженым в руках. Его я определил как фаворита гонки, и продолжил осмотр, пока еще оставалось время. Дальше стояли такие же молодые заморыши, видимо даже не первого года, а первых месяцев службы, которых в приказном порядке выделили на это общефлотское мероприятие, как самый бесполезный контингент на кораблях. Еще где-то в самом начале маячил третьекурсник из Нахимовки, но по вальяжному и одновременно обиженному лицу, я понял, что здесь он присутствует в виде наказания и напрягаться не будет.
А потом дали команду спуститься к старту. Автомат я сразу закинул за спину. Как плыть, держа его в руке, я не знал, и не умел, а вот за спиной он казался просто небольшим дополнительным грузом, а руки оставались совершенно свободными. Вода была градусов восемнадцать, и чуть поеживаясь «спортсмены» заняли свои места по дорожкам. Глубина у пирса была мне где-то чуть выше плеч, поэтому малорослая соседняя «девятка», висела в воде, вцепившись в трос дорожки. Хлопнул выстрел, и оттолкнувшись от дна, я рванул вперед. Плыть с автоматом за спиной оказалось довольно легко. Так, как я был крайним, то при каждом гребке, ложась правым плечом на воду, я видел своих соседей. «Девятка» безнадежно отстала на первых же метрах. Рост не позволил молодому бойцу хорошо оттолкнуться от дна, да и вес «автомата», судя по всему, превысил его подъемную силу, так что его рядом видно не было, и только откуда-то сзади раздавались хрипы и всхлипы, напоминающие звуки воздуха вырывающегося из торпедированного парохода. Морпех был на высоте. Меня чуть не перевернула волна от его мускулистого тела, пронесшегося метрах в трех от меня. Видимо для бойцов их подразделения плавание с автоматом было элементом утренней физзарядки, причем из разряда разминочных упражнений, потому рассмотреть его где-то впереди не удавалось. Он подобно глиссеру, весь в бурунах и пене ушел куда-то вперед, быстрый и недосягаемый. Тех, кто шел слева от него, рассмотреть уже не удавалось, только видно было, что и я сам показываю совсем недурственный результат, явно обгоняя всех, кого мог заметить. Так, особо не напрягаясь, я помаленьку приближался к промежуточному пирсу. И вот когда его темная громада начала вырастать уже почти перед моими глазами, я совершил непростительную глупость. Сначала в грудь мне ударила встречная волна от мчащегося уже назад представителя доблестной морской пехоты, а потом я, забыв, что за спиной у меня «автомат», сделал вдох, и поднырнул, чтобы под водой оттолкнуться от пирса ногами. И вот тут, «автомат», не учтенный мной при выполнении этого эффектного поворота, съехал по спине, и врезал прямо по затылку прикрученной к нему стальной пластиной. Удар получился ошеломляющим. Пластина, въехала своим углом мне в голову так, что от боли и неожиданности я раскрыл рот и выпустил весь воздух, после чего увлекаемый «автоматом» повисшем на шее, топором пошел ко дну. Глубина у этого волнореза, была побольше, чем у стартового, и попытка просто встать на дно не удалась, и стоила мне пары мощных глотков соленой черноморской воды. Наконец, уже начиная биться и пытаясь непроизвольно стянуть «автомат» с шеи, я каким-то непонятным образом оттолкнулся от дна и вылетел на поверхность. В этот момент отставшая «девятка», напрягая свои маломощные ресурсы и не разбирая дорожек, рвалась вперед и проносилась, волоча за собой деревянное оружие, как раз над местом моего аварийного всплытия. В итоге, я на скорости врезался головой, правда уже темячком, в такую же пластину на его автомате и получив второй увесистый удар, вылетел на поверхность. Мои массогабаритные показатели были намного выше «девятки», а потому я плечом поддел матроса так, что он перевернулся на спину и выронил свой муляж, стремительно ушедший на дно. Матрос начал судорожно барахтаться и пускать пузыри, а я, найдя глазами, финишный волнорез попытался начать к нему движение. Но теперь это было чрезвычайно трудно сделать. Пол-литра соленой воды, бултыхавшиеся в желудке, дыхание, которое никак не хотело восстанавливаться, «гады» внезапно ставшие каждый минимум по полпуда веса, и болтавшийся уже под животом «автомат» тянули ко дну властно и неумолимо. В глазах потемнело, и я вдруг осознал, что так и утонуть можно ненароком. Мозги, до этого тупо молчавшие, подали сигнал тревоги, и начали выдавать рукам и всему телу массу рекомендаций по спасению. Секунд за пять, я каким-то образом умудрился сбросить без помощи рук «гады», и если бы «автомат» не был припеленут ко мне ремнем, то наверное, я бы сбросил и его, но не получилось. Утонувшая флотская обувь, облегчила меня, так, что я мало помалу начал приходить в себя и продвигаться вперед. Через несколько минут мои ноги коснулись дна, после чего я уже просто еле брел к волнорезу, периодически делая вид, что плыву, плюхаясь животом в воду и сразу же вставая на ноги. Не знаю, как это выглядело с берега, но скорее всего это было похоже на попытки пятилетнего карапуза залезшего в воду с игрушкой научиться плавать. Единственное, что меня рознило с таким ребенком, так только то, что я не плакал. До волнореза я тащился минут пять, не поднимая от стыда головы. Да и поднимать ее мне тоже было тяжело. Я чувствовал себя таким разбитым, что казалось, стоит мне остановиться, как я свалюсь и пущу прощальные пузыри на виду у всего «цвета флотского спорта». Наконец я коснулся рукой волнореза и остановился. Сил дойти до трапа и подняться, не было совсем. Я просто стоял, закрыв глаза и прислонившись щекой к сырому и скользкому камню. Мне было хорошо, не смотря на то, что я чувствовал, что практически все мышцы моего тела болели, в горле саднило, и дышал я все еще как в клочья порванный на разухабистой свадьбе баян.
- Что кадет замер там, как тюлень перед брачным танцем? Вылазь! Молодец!!!
Я поднял голову. Прямо надо мной улыбался двумя рядами белоснежных зубов пышущий здоровьем капитан 2 ранга, судя по довольному виду и багроватому лицу, как минимум один из флотских физкультурников.
- Давай, давай...поднимайся чемпион! Результат конечно хреновый, но...ну, что застыл?! Давай руку!
Я протянул руку и кое-как вскарабкался на волнорез. Босой, с висящей на груди пародией на оружие, весь в ручейках стекающей с одежды воды, с все еще перекошенным от пережитого напряжения лицом, я, наверное, чем-то напоминал все же переплывшего Урал Чапаева, правда утерявшего усы и весь кавалерийский лоск. Но самое интересное, что на волнорезе кроме меня и жизнерадостного кавторанга больше никого не было. Оказалось, что я пришел к финишу первым!!! Акулоподобный морпех, который по моим предположениям уже давно должен был курить на трибунах, увлеченно нырял на одном месте метрах в пяти от волнореза. Остальные участники ралли, еще находились на различных участках маршрута, кто, пытаясь кое-как передвигаться, причем не все в направлении финиша, а как-то хаотично. Другие просто стояли на месте, а моя соседняя «девятка», видимо так и не оправившись от моего подводного удара, просто висела, зацепившись за какую-то скобу на противоположном волнорезе. А нахимовец, так просто вылез на этот же волнорез и усиленно выбивал воду из ушей.
- Хорошо морпех шел...хорошо...только ремень у него развязался... автомат то и свалился.... А он, оказывается, плавает здорово, а вот нырять с открытыми глазами боится. Ой...умора...вот уже минут наверное пять хочет на ощупь его на дне найти... Ха-ха-ха...Одно слово...пехота... А ты не валяньем, так катаньем до финиша добрался, и то дело...
Так я стал чемпионом по военно-прикладному спорту, правда, до сих пор не знаю в какой номинации. Пока я переодевался, Шмелько прыгал вокруг и уверял меня, что был уверен в моей победе с самого начала. Я одевался, и думал, что вот именно он, три года подряд терзал меня подъем-переворотами перед каждым отпуском, совсем не принимая во внимание мою физическую и моральную нерасположенность к любым видам спорта кроме бильярда и нардов. Потом меня пригласили на награждение, где я взошел на пьедестал, получил грамоту, какую-то блестящую медальку и удостоился рукопожатия бодрого отставного адмирала. Медаль у меня сразу же после церемонии реквизировал Шмелько для стенда спортивных достижений училища, оставив грамоту мне. Грамота была красивая, в виде папки, с полноразмерным портретом Владимира Ильича на развороте и надписью «Победителю чемпионата Черноморского флота по военно-прикладным видам спорта, посвященного боевой вахте по встрече 70-ой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции». Шмелько сдержал слово и сразу после награждения отпустил меня домой. Я переоделся, бросил мокрую робу в пакет и на негнущихся ногах вышел на площадь Нахимова. Сил двигаться к рынку на троллейбус просто не было, и не пожалев целого целкового, я плюхнулся в такси и уехал домой. Чемпионство даром не прошло. Все выходные я с трудом ворочал ногами и руками и даже в понедельник отдельные части тела, все еще напоминали мне о моем недавнем спортивном подвиге. Потом я удостоился рукопожатия Плитня, иронической улыбки командира роты и рассказа Васи Чапаева, о том, что увидев, каким я вернулся с водного ристалища, он сразу притворился крайне простуженным и в воду лезть категорически отказался. Вадик Пуговиченко отбиться от Шмелько не смог и чуть не утонул, изображая израненного бойца, которого героически спасали исполнительные и энергичные первокурсники....
Я всегда с огромным трепетом относился к настоящим спортсменам, тем, кто отдал свое здоровье, да и всю жизнь большому спорту. Они заслуживают уважения. Но мир их, весь направленный на достижение результата, со сбалансированными диетами и тренажерными залами, саунами после тренировок и услужливыми массажистами и врачами, с удобными спортивными костюмами и строгим режимом дня, с выверенным по минутам сном и заботой тренеров, бесконечно далек от того, что предполагает и создает простая, но затейливая воинская служба в своих спортивных устремлениях. И я уверен, что в таком флотском чемпионате, они вряд ли были бы первыми. Совсем он не легкий, этот флотский спорт настоящих мужчин...

Могучий строй бойцов седоволосых...

«ст. 365. Все военнослужащие должны носить аккуратную прическу.
Солдатам, матросам, сержантам и старшинам срочной службы, а также
всем курсантам военных училищ разрешается ношение короткой
прически».
(Устав Внутренней службы ВС СССР (Утв. Указом Президиума ВС СССР ОТ 30.07.1975)

Третий курс начался для роты с очередной смены командира. Вообще частая смена начальников, где бы она ни происходит, ни к чему путному привести не может. Разброд, шатанья и наглое глумление над Уставом гарантированы. А уж когда это в третий раз предстоит коллективу из семидесяти пяти человек, только что, после двух лет ожидания, наконец получивших статус третьекурсников - «веселых ребят», и говорить нечего. Ощущение сопричастности к старшему курсу, дух вольницы с тремя курсовками на рукаве, и вдобавок расслабляющая донельзя чехарда с командирами, и вот уже на факультете из двух рот третьего курса одна образцовая, а другая - рассадник безобразий и венерическая болезнь всей системы. И вот уже не действия людей формируют репутацию, а репутация живописует любые их действия...
Из летнего отпуска Андрюха Друганов вернулся веселым, счастливым и довольным. Во-первых, его три гордых курсовки, брюки клеш и значок «За дальний поход» возымели действие и открыли дверцу к сердцу одноклассницы Веруни, благосклонности которой Андрюха добивался еще со школьной скамьи. Верочка, которую Друганов считал самой красивой девушкой на всей Херсонщине, неожиданно воспылала к нему нешуточными чувствами и устроила им практически медовый месяц, правда, без похода в ЗАГС и другие официальные органы. Андрей, уже в глубине души и не рассчитывавший на удачу, был до такой степени сражен случившейся с Веруней переменой, что в любовном угаре пообещал и ей и родителям с обоих сторон жениться уже зимой, после чего доступ к телу Веруни стал воистину неограниченным и вообще каким-то сумасшедшим. Во-вторых, в этом же отпуске Андрюхин отец, то ли воодушевленный успехами сына на ниве флотской учебы, то ли сраженный близким браком единственного чада, подарил ему свою старую «копейку», о которой Андрюха грезил уже много лет, каждый отпуск надраивая ее как медную бляху перед смотром. Ну и в-третьих, та же Веруня, готовясь к роли супруги, взяла и превратила форму Андрея из мешковатого уставного тряпья в отлично подогнанный щегольской наряд, в котором Андрей по его собственному мнению выглядел просто как отличник БП и ПП с картинки Главпура. Сам Андрюшка, обладавший врожденным скупердяйством щирого украинского крестьянина, никогда бы не стал тратить деньги на такую сущую ерунду, но теперь, когда будущая супруга взяла все эти хлопоты в свои руки, не мог наглядеться на себя в зеркало, вскользь подумывая о том, сколько же формы надо тащить с собой в зимний отпуск для дармовой подгонки.
На третий день после возвращения из отпуска роту отправили в баню. Надо сказать, что в те времена, заповедные и далекие, не было дефицита в хороших людях и человеческих отношения, но все-таки наблюдался кое-какой дефицит в сферах менее духовных, пусть и не особо влияющих на жизнь, но все же доставляющих некие неудобства. Так, по мелочам. Джинсы всякие, сигареты американские, крайне недоставало в киосках «Союзпечати» эротических журналов, да и жевательная резинка вот тоже в широкой продаже отсутствовала, ну и прочая ерунда. Так вот, военнослужащему, тому же курсанту, для помывки нормы устанавливали столько-то граммов мыла желтенького, яичного, натурального 10%, и для стирки такого же, но хозяйственного, темного как крымская ночь и с несколько специфическим запахом. Продукт то был исключительно натуральный, для организма абсолютно безвредный и даже, собственно, полезный, но не особо эстетичный. А трепетная душа флотских гардемаринов требовала чего-то дореволюционного, пахнущего далекими странами, ароматами Баден-Баденских водолечебниц и благовониями парижских будуаров. И если хорошего мыла в магазинах хватало, то вот с шампунем определенная проблема наблюдалась. В магазинах он имелся, но все больше такой, пролетарский. Тот же «Яичный», «Крапивный», ну и прочие. Голову-то они мыли вполне прилично, но вот ощущения свежести и шелковистости не оставляли. Так что даже приятно пахнувший собственно лечебный импортный шампунь «Себорин» имел большой успех, и если его счастливый обладатель не успевал в бане, намылив голову, запрятать тюбик под голую задницу, то до конца помывки тюбик не доживал. Его до состояния блина выдавливали на свои головы боевые товарищи, справедливо считая, что «в бане все общее, все в бане колхозное». А вот после отпуска народ в бане щеголяли привезенными из дома тюбиками, флакончиками и пузырьками, особо не задумываясь об их сбережении и бездумно раскидывая их по лавкам. Вот и Друганов, никогда особо не переживавший по поводу того, чем намылить голову, тоже нес с собой в баню заграничный шампунь в ужасающе огромном и красивом тюбике с непонятным иностранным названием «Лондестон». Его он позаимствовал из ванной комнаты Веруни, когда последний раз ночевал у нее в ранге официального жениха. Там в шкафчике, висящем над раковиной, таких тюбиков было штук пятнадцать, не меньше, и познаний Андрюхи в иностранных языках вполне хватило, чтобы понять одно единственное слово «Shampoo». Справедливо посчитав, что они с Веруней уже практически одна семья, и какой-то тюбик не разрушит их высокую духовную и телесную связь, Андрей забрал один себе. Тюбики были немного разные, и Друганов выбрал один из тех, которых было в наличие более всего. Веруня пропажу не заметила, скорее даже внимания не обратила, и теперь Андрей тащил в баню завернутым в полотенце не только стандартный кусок военного мыла с мочалкой, но и внушающий своим размером невольное уважение серый с отливом тюбик шампуня.
Банно-прачечный комбинат Севастопольского Высшего Военно-морского инженерного училища располагался за забором в квадрате между казарменным городком, овощехранилищем, жилыми домами и учебным корпусом, и являлся практически единственным местом в самой бухте Голландия, куда курсанты могли ходить с нарушениями в форме одежды, в робе, полураздетыми, и это не считалось самоходом, хотя и не приветствовалось. Строили ее очень давно, еще в первые годы становления училища, и хотя, по мнению командования, баня давно уже морально устарела, была она по своему мила и как-то по-домашнему уютна. Сам процесс проходил вполне демократично. Рота, обвешанная полотенцами и разным тряпьем, пытаясь изобразить подобие строя, растянувшись метров на тридцать, сначала брела вдоль казарм к Северным воротам. Пересекала их и поднималась вверх по узкой тропинке к самой бане, где по готовности втекала в помывочные помещения, а после потихоньку скапливалась там же на скамейках, распаренная, полураздетая и дымя сигаретами.
В те времена в неискушенной парфюмерными заморочками курсантской среде существовало устойчивое мнение, что волосы моются быстро, а вот чтобы они красиво выглядели и вкусно пахли, их надо намылить и не смывать пену с головы до самого конца. Поэтому свои короткие уставные стрижки типа «бокс» и «полубокс» кадеты быстренько мыли таким же уставным мылом, затем взбивая пену на голове при помощи шампуня, и продолжая тереть чресла, смывали благоухающую пену с волос только перед самым уходом. Рота резво рассосалась по двум помывочным залам, разложилась, разобрала тазы и шайки, и когда потекла вода и заклубился пар, военное подразделение превратилось в простое сборище голых молодых людей, неторопливо переговаривающихся и трущих друг друга мочалками. Несмотря на послеотпускное изобилие самых разнообразных моющих средств, могучий тюбик, лежавший на лавке рядом с Андрюхой, заметно выделялся своими размерами и какой-то неотечественной солидностью. Сначала один, потом еще один, потом еще, раз за разом подходили к Андрюхе боевые товарищи с просьбой плескануть шампуня в ладонь, и обычно довольно прижимистый Друганов с невероятной щедростью раздавал эти порции, в глубине души ругая себя за несвойственную доброту и покладистость. Его шампунь и правда замечательно пах, и когда Андрюха отправился в душ, опрометчиво оставив его на лавке, паломничество к тюбику стало массовым...
Когда пофыркивая от удовольствия, Андрей вернулся к лавке, где оставил мочалку и все остальные банные причиндалы, все уже было закончено. Красавец тюбик был выжат и раскатан до состояния ватмана.
- Cуукии... - все благодушное настроение Друганова испарилось в один миг. Он со всей своей крестьянской прижимистой смекалкой рассчитывал растянуть тюбик-гигант минимум месяца на полтора, и тут неожиданно так прокололся со своей не вовремя выползшей откуда-то щедростью.
- Ты-то на что глядел, зараза?- толканул он своего лучшего друга Серегу Кулакова, старательно трущего мочалкой шею.
- Да я и не заметил... ты бы хоть предупредил, я бы убрал куда-нибудь... -Кулаков, чувствуя себя виноватым, опустил глаза. Они как-то сдружились еще на первом курсе, держась друг друга, чуть отстраненно от других, правда, не отдаляясь до той степени, чтобы их считали отщепенцами. Сошлись они, как ни странно, на неуемной страсти к сладкому. Они всегда ходили в увольнение вдвоем, практически не посещая те места, куда традиционно в итоге стекались к вечеру курсанты. Все открылось случайно. Оказалось, что Андрюха с Сергеем, уходя в увольнение, скидывались, покупали торт, пирожные, мороженое еще что-то и уходил и куда-нибудь подальше, чтобы не спеша и в одиночестве, сидя на скамейке и обсуждая прошедшую неделю, поглощать эти кондитерские изделия. Естественно, на младших курсах после такого денег уже больше ни на что не хватало, и «сладкая парочка» после пиршества какое-то время еще бродила по улицам, затем уезжая обратно в училище, чтобы отоспаться и посмотреть кино в клубе училища.
Разобиженный Друганов еще долго и нудно бубнил, пока они с Серегой одевались, подгоняемые старшиной роты. Мытье в бане было мероприятием все же военным, и, естественно, регламентированным, и положенные сорок минут, выделенные для роты, истекали уже минут через пять. Когда друзья вышли на улицу, почти вся рота сидела на скамейках, курила и лениво трепала языком. Было начало сентября, время для Крыма еще по-настоящему летнее и очень теплое, как раз такое, когда не хочется ничего делать, а хочется просто валяться под солнцем, мусоля сигарету в зубах.
- В колонну по три становись!!! Вставайте! Приводите себя в порядок... Мужики, там внизу, где-то у казармы «пятаков», начальник строевого отдела гуляет... Твою мать!!! Становись!!! Вы что, под Коня попасть хотите?!
Упоминание Коня заставило народ подняться. Капитана 2 ранга Браславского, начальника строевого отдела, более известного как «Конь», побаивались все, включая, кажется, даже офицеров.
Рота построилась, более или менее привела себя в порядок и двинулась в казарму. «Конь» на дороге не попался, до казармы добрались без происшествий, и до построения на ужин народ разбрелся по кубрику приводить себя и форму в порядок.
А вот когда новоиспеченный командир роты, дожидавшийся личный состав в своем кабинете, дал команду личному составу выйти вниз и построиться для перехода на ужин, обнаружилось нечто невероятное. В строю насчитывающем почти семьдесят человек, чуть больше сорока были в буквальном смысле слова седыми. У одних голова чуть серебрилась, у других наоборот была какого-то яркого платинового цвета с отливом, а у третьих, особо решительных по части выбривания головы серебром отдавала даже кожа.
- Твою ж мать...!!! П...ц какой-то... Старшина!!! Что ЭТО?!!!!
Капитан 3 ранга Задворко прибыл с флота всего неделю назад, через три дня был представлен личному составу своей гардемаринской роты, и теперь никак не мог прийти в себя от обилия эмоций и новых впечатлений, полученных им за эти первые трое суток службы в храме флотских наук. За это время Задворко раз пять был отчитан заместителем начальника факультета каперангом Плитнем непонятно за что, но очень строго и почти торжественно. Еще его два раза вызывал к себе на кукан начальник факультета, и забавно тряся своей шкиперской бородой, негодовал по поводу позавчерашнего гарнизонного патруля, который вообще готовили к службе еще до его появления в роте. А всего три часа назад заместитель начальника училища целый контр-адмирал Сидоров имел его на ступенях парадного входа учебного корпуса за переход через плац третьего класса его роты. По правде сказать, класс и правда напоминал не воинское подразделение, а банду махровых анархистов времен самого безудержного разгула контрреволюции. Но то количество матерных эпитетов, какими наградил его адмирал, явно превышали уровень содеянного его третьекурсниками. И вот теперь перед ним стояла «седая» рота...
Голова подбежавшего на крик старшины роты тоже была благородно покрыта сединой. Задворко, еще не успевший отойти от реалий действующего флота, но уже успевший вкусить реалии «потешного флота», понял, что все еще впереди, и его ждет как минимум оргпериод роты с запретом не только увольнений личного состава в город, но и якорного режима ему лично.
- Старшина... откуда это у вас на голове? Ведите строй, а то еще на построение опоздаем!!! И докладывайте на ходу...
Семенящий около командира старшина смог доложить только то, что эффект «седины» начал появляться после прихода из бани в процессе высыхания волос, и кроме смеха пока еще никаких последствий не имел. А вот причина произошедшего пока не ясна. Видимо, вода в бане была плохая... Хотя вот изрядно «поседевшие» дагестанцы Ахмад и Махмуд уже злостно ругались на местном и родном наречии, обещая найдя виновника их позора, лишить его девственности перед строем сокурсников.
Удивительно, но построение на ужин прошло гладко. То ли сыграли свою роль пилотки, надвинутые на головы по «самое нехочу», то ли еще что, но никто и ничего вроде не заметил. Из начальства факультета присутствовал только Плитень, увлеченно распекавший каких-то «пятаков» и даже не подходивший близко к строю факультета. На камбузе масть роты стала более заметной, но и тут она вызвала в основном смешки только курсантов других рот и удивленные взгляды немногочисленных офицеров. Вечером в казарме рота была выстроена на центральном проходе и было произведено массовое дознание по произошедшему. Естественно, через пять минут всем стало понятно, что всему виною злополучный шампунь Друганова. Он оказался исключительно женского предназначения, красящий и придающий цвету волос устойчивый платиновый оттенок. Это выяснилось при помощи ротных полиглотов, разобравших иноземные письмена на тюбике, не выброшенным в мусор бережливым Другановым. Линчевания не произошло. Хохотала и веселилась вся рота, включая даже командира, озабоченного завтрашним строевым смотром училища. Сразу же был организован телефонный опрос курсантских подруг, из которого выяснилось, что такая краска долго не держится и смывается за пару раз. Не найдя никаких других вариантов, Задворко отдал приказание всем «крашенным» отмывать вечером голову всеми доступными для военнослужащего способами. Народ потянулся в умывальник. Но в казармах училища изначально не присутствовала горячая вода. Удивительно, но при этом душевые присутствовали. Видимо душ при проектировании был заложен исключительно для закаливания молодых курсантских организмов. Но как бы там ни было, весь вечер почти четыре десятка кадетов усиленно полоскали под холодной водой свои светлые головы, пытаясь яичным и земляничным мылом вытравить иноземную краску. Но вражья химия оказалась на высоте. Седина сразу не уходила. И когда утром командир, приехавший из дома, увидел стоящую в строю все такую же «крашеную» роту, у него закружилась голова от нехороших предчувствий.
Смотр был после обеда. Училище строилось поротно, и пока подразделения занимали свои места, факультетское начальство приметило какую-то странность во внешнем виде роты, но среагировать не успело, так как с трибуны могучим голосом полковника Гаглоева было возвещено начало смотра. После выполнения положенных строевых процедур и действий все училище разошлось по шеренгам, где первыми были старшины рот, за ними старшины классов, и за ними все остальные. И когда проводивший смотр контр-адмирал Сидоров с начальником строевого отдела и всей свитой приблизился к первому факультету и начал осмотр внешнего вида, стрижки и всего остального, началось сущее светопреставление...
Первым пал старшина роты. Его седину адмирал оценил коротко и просто.
- Командир! Кто командир? Это что за перекись водорода тут в строю старшин затесалась? Как тебя там... Задворко? Ты... бл... не с того службу бл... в училище начинаешь, командир... А ты что, старшина, бл... молчишь? В неформалы записался? Так... привести в норму, доложить и показать мне лично!!! Пишите, Браславский...
В строю старшин классов факультета заметно выделялись все три старшины класса «крашеной» роты. На свою беду они с лихвой вылили на головы Другановского зелья, отчего казались гораздо старше своего возраста и вообще оставляли впечатление людей, прошедших сквозь множество бед и невзгод. Естественно, вся делегация автоматически направилась к ним. Через минуту напротив старшин было выстроено все начальство факультета, начиная от начфака, заканчивая выдернутым из своего строя старшиной роты.
- Что ЭТО? Начальнички хреновы... отвечайте! Снять нахер всех этих старшин!!! Снять!!! Крашенные словно последние бл...и!!! Что под козырьком прячетесь, товарищ капитан 1 ранга? Слава богу, бл... губы не красите!!! Или мне самому вам бровь подвести, а? Так я могу....
Ну а после того, как адмирал, в процессе речи мельком взглянув на простых курсантов роты, узрел, что они почти все как один тоже «платиновые блондины», у него сорвал «крышу». Строевой смотр училища был завершен в рекордно короткие сроки, причем 1 факультет получил неудовлетворительную оценку и был приговорен к повторному смотру через три дня. Затем всех с плаца разогнали, а «серебряную» роту выстроили отдельно и спустили на нее всех собак... Никакие объяснения про вражескую диверсию в виде шампуня не принимались, и минут тридцать Сидоров и компания «втаптывали» в асфальт плаца командование факультета и личный состав роты при помощи классических флотских выражений и поговорок. Когда начальство устало метать бисер, начальником строевого отдела был подведен итог. Вся рота не стрижена, у всех присутствуют нарушения формы одежды, и, собственно, все выглядят совсем не как военнослужащие. Такого нарушения внешнего вида как крашенные волосы в Уставах ВС СССР предусмотрено не было, поэтому это было оценено как массовое отсутствие нормальных воинских причесок у всего личного состава.
В казарму рота спускалась молча. Командир остался на плацу выслушивать мнение начальника факультета о себе и своих подчиненных, а народу говорить было собственно и нечего. Все уже поняли, что теперь их просто возьмут за цугундер и не отпустят, пока не выжмут до конца. В казарме народ рассосался, начались разговоры, пересуды, и вот тут кто-то до сих пор не установленный кинул клич.
- Мужики, а ну их всех... Я налысо постригусь... Тогда уж точно никто не придерется... Мы ж «веселые ребята»!!!!
Старшина роты, обдумывающий в старшинской свои дальнейшие действия и служебные перспективы, появился, когда уже было поздно. Рота, от безысходности подхватившая идею об облысении, уже увлеченно работала машинками, ножницами и бритвами. Весь умывальник, душевая, бытовка и коридор были усеянный серебряными кудрями и заставлены баночками, на которых восседали курсанты, с неподдельным энтузиазмом соскабливающие со своих голов остатки шевелюр. Старшина обреченно взялся за голову и вернулся в свою комнату. Остановить это массовое безумство он был не в силах. Когда где-то через час вконец изнасилованный командир спустился вниз в казарму, его ждал второй за последние сутки моральный удар. Рота, бывшая всего пару часов назад «платиновой», превратилась в лысую. Причем за компанию и из чувства солидарности с подкрашенными бойцами наголо постриглось еще с десяток кадетов, к Драгановскому тюбику даже не прикасавшихся...
Утром командир шел с ротой наверх на завтрак как на Голгофу, сжимая в кармане упаковку валидола. Но в то утро плац был пустынен, и даже ворчливый матерщинник Сидоров не стоял на своем любимом месте у центрального входа, обозревая все живое, передвигающееся по плацу. На занятиях преподаватели с веселым изумлением смотрели на роту третьего курса, почти на две трети блестевшую гладко выбритыми черепами. А вот на обеденном построении рота, которую и так считали рассадником безобразий и правонарушений на факультете, произвела, не побоюсь сказать этого слова, фурор. Еще долгих минут пятнадцать после того, как все училище уже покинуло плац и постепенно втекало в здание курсантской столовой, рота стояла навытяжку на плацу и слушала громовые речи начальников. Те рвали и метали. Само удивительное, что адмирал, подойдя посмотреть, что же там происходит и увидев лысое подразделение, отреагировал очень спокойно, даже как-то рассеяно, бросив всего одну емкую фразу.
- Вот мудаки-то... Вчера неформалы крашеные... Сегодня уже уголовнички... Куда всё катится...
И спокойно поковылял в столовую обедать.
Из смешной да и по-детски нелепой в принципе ситуации начальство факультета сделало свои далеко идущие выводы. Массовая покраска роты, а потом ее же поголовное облысение было признано массовой, чуть ли не политической и заранее спланированной акцией, бросающей вызов самой сути флотского порядка. Виновными в произошедшем были назначены командир и старшина роты, создавшие предпосылки для развития и возникновения этой вызывающей много вопросов ситуации. Командира, естественно, не разжаловали и не выгнали с флота взашей, а вот старшину роты с должности сняли, заменив старшиной с четвертого курса, чему отставленный неожиданно для себя страшно обрадовался и еле сдержался от того, чтобы и самому не выбрить черепушку до синевы. Роту посадили на длительный оргпериод, мобилизовав на перевоспитание еще незрелую парторганизацию и встряхнув вечно бездействующий комсомол. Лысых же начали отпускать в город только после появления первых заметных волос на голове. Собственно, на этом вся история и канула в Лету, оставив только веселые воспоминания в памяти будущих подводников и пример того, что может вырасти из самого простого тюбика с шампунем, если ты и твои товарищи на хронически плохом счету у начальства...

Мимоходом. Инженерный кросс



"...Бег для североморца - это откровенное издевательство над организмом.
Здоровым он не нужен абсолютно, а больным
противопоказан климатически. Да и неудобно в шинели-то..."
( Капитан 1 ранга Водорез)



Как знает любой военнослужащий, любого рода войск, самое напряженное время- это то, когда в воинской части проходит проверка. Причем любая. И чем выше ранг и статус проверяющего, тем больше нервных клеток отмирает у массы людей в этот промежуток времени. Проверяют всё. Боевую подготовку, снабжение, несение караульной службы, содержание казарм, соблюдение норм довольствия, качество строевой подготовки, готовность корабля к походу, внешний вид и стрижку, ногти, вши, фурункулы и так далее и тому подобное. Но есть одна проверка, которая, на мой взгляд, пугает всех сразу, и вгоняет в массовое уныние. Особенно она нервирует славный и избалованный военно-морской флот. Это комплексная проверка министерством обороны физической подготовки военнослужащих всех рангов...
Нам как всегда повезло. Проверка проводилась один раз в пять лет, и естественно мы, под нее попали. Вообще нашему пятому курсу не повезло, мы не жили в казарме гостиничного типа, нас лишили многих привилегий прошлых лет, мы первыми должны были сдавать экзамен по специальности, и нам первым предстояла какая-то очень длинная стажировка. Нам вообще не повезло. Мы росли в эпоху перемен. Словом обижены мы были знатно, а тут еще и проверка физподготовки у самой спортивной категории военнослужащих- у будущих подводников, тем более инженер-механиков. Слава богу, командование училища, а особенно вся кафедра физподготовки эту особенность понимало, с одновременным осознанием того, что если училище покажет результат ниже «хорошо», то мало не покажется никому. Не начальнику училища, не тем более им, как раз тем, кто за эту подготовку и отвечает головой. А потому командование никаких препонов обману и ухищрениям курсантов проверяемых рот не воздвигало, а даже молча поощряло, как бы невзначай указывая на проколы, тем не менее, всеми силами стараясь прикрыть и их...
Наша рота попала на кросс 3 километра. Кроссы бегали вокруг учебного корпуса училища, минуя плац по аллеям. Как раз один такой круг и был равен примерно одному километру. Забеги проводились после обеда, в свободное время, чтобы не прерывать учебный процесс. Пока шли занятия, мы с тоской глядели из окон аудиторий на аллеи училища. Там те же нормативы по бегу сдавали офицеры, носясь кругами прямо в повседневной форме, лишь скинув галстуки и фуражки. Естественно, престарелые начальники кафедр и старшие преподаватели в этом безобразии не участвовали, и вся нагрузка была, на еще не успевших обрасти профессорскими животами молодых адъюнктов в звании капитан-лейтенантов и капитанов третьего ранга. Правда среди них мелькали и погоны более высокого ранга, из числа тех, кто вопреки устоявшейся традиции тяжелым мясом не обрастал и старался держать себя в форме.
Кросс нашей роты назначили на 16.00. К этому времени рота готовая к «веселым стартам» должна была сосредоточиться на обозначенном месте старта, за трибуной училища. Сразу после обеда мы, обгоняя друг друга, рванули в казармы. Не в свои, а в казармы первого курса нашего факультета. Только там были бойцы, которые были способны достойно пробежать эти три километра, не опозорив гордое звание курсанта Севастопольского высшего-военно морского инженерного училища. Конечно, мы не были законченными рахитами, и большинство из нас тоже могло это сделать, но, правда с результатами, мягко говоря, не соответствующими принятым нормативам, да и вид задыхающегося и еле передвигающего ногами пятикурсника мог оставить в сердцах высокой московской комиссии неприятный осадок. Само собой старшины первого курса не могли отказать «пятакам», а уж сами первокурсники, будучи по табелю о рангах «без вины виноватыми» соглашались на этот спортивный подлог сразу, лишь тяжело вздохнув, понимая, что у них еще все впереди. Я отобрал из числа нашей подрастающей смены двух орлов, примерно одного возраста, комплекции и роста с собой. Колю и Толю. Их пришлось, правда, с большим трудом, заставить снять прогары, и обуть нормальные хромовые ботинки, в которых ходили все старшекурсники. Пока мы шли наверх, я объяснил диспозицию. На старт выхожу я сам. Нам вообще приказали иметь на старте военные билеты при себе, чтобы высокая комиссия при желании могла проверить сходство документов стартующего с фамилией в ведомости. Так вот, стартую я сам, красиво и мощно бегу по направлению к углу учебного корпуса, изображая матерого марафонца. Там, сразу за углом меня ждет Коля, который как выяснилось по дороге, являлся кандидатом в мастера спорта по легкой атлетике. Мы с ним одновременно сбрасываем робы и меняемся ими. К тому же контроль пробегающих на промежуточных точках велся не по боевым номерам на робе, а по спортивным номерам на спине, которые мы повязывали перед стартом. Так вот, Коля, напялив мою робу и номер, включал своего КМСа и рвал вперед. В это время, я не спеша, перемещался вдоль тыла здания в сторону финиша. Толя, занимал выжидательную позицию ровно посреди здания, у тылового адмиральского входа. Коля делал полтора оборота вокруг учебного корпуса, затем передавал эстафетную палочку в виде моей одежды и номера, Толе. Тот тоже летел свои полтора круга, и в районе кафедры химии сдавал вещи обратно в мои руки. Я стартовал, стараясь пробежать эти оставшиеся метров триста так, чтобы у членов комиссии не было сомнений, что я чертовски устал, запыхался и остервенел. Ничего другого опасаться не стоило. Кафедра физподготовки, всегда выставляющая проверяющих в самых неожиданных местах на внутриучилищных кроссах, при комплексной проверке это делать «забывала». Так, что следовало опасаться только зорких глаз министерских «чекистов» в мундирах цвета умирающей степи. Коля и Толя задачу поняли правильно, осознав ее важность, и перед плацем меня покинули, направившись к местам своих стартов. Истины ради, надо сказать, что больше половины роты кросс решила бежать сама. Одни по причинам уверенности в собственных силах, другие просто не нашли достойной замены среди младших курсов, третьи просто из за страха, что попадутся и подвергнутся массовым репрессиям. И лично я к этой праведной части будущего офицерского корпуса не примкнул, что стыдно, но тем не менее...
Стартовали классами. Сначала нам выдали номера. Потом выборочно сверили наличие и соответствие. Потом проверили документы, стрижку и пульс. Осмотрели форму одежды, обувь, а уж потом махнули флажком. В путь нас провожало четыре краснопогонных полковника с общевойсковыми петлицами и четыре наших преподавателя с озабоченными выражениями лиц. Причем все были вооружены секундомерами, блокнотами и ручками. Через несколько минут после старта первого класса, настала наша очередь. Как всегда бывает в беге, уже через минуту тесный строй бегущих разделился на немногочисленных лидеров гонки и крепко сбитой кучки аутсайдеров. Впереди пёрли не щадя сил наши спортсмены и те, кто избрал тактику «изнеможения организма». Последние делали, насколько позволяли физические силы, рывок, и выжав все ресурсы организма, после примерно двух километров переходили на ковылянье, напоминающее бег лишь отдаленно. Во время этой колченогой иноходи их нагоняла основная часть народа, и кросс «изнеможенные» заканчивали вместе со всеми, со среднестатистическими результатами, не хуже, но и не лучше других. В нашей же тесной группе трусцой бежали только те, кого за углом ждал молодая подмена, и те, кто бежал честно и бесхитростно и мог рассчитывать только на свои силы.
За углом учебного корпуса, напротив крематория с мусором меня, как и было обговорено, ждал, разминаясь, словно перед ответственными соревнованиями, разрядник Коля. Он стоял уже с робой в руках, и сразу начал махать руками, предлагая побыстрее скинуть мои шмотки. На самом деле этот кусок дистанции и правда, напоминал эстафету, только вместо палочки, на двадцатиметровом промежутке бегуны менялись одеждой. Прямо-таки вдевшись в мой наряд, Коля включил «первую космическую», и в мгновенье ока скрылся за углом, обгоняя со своим кандидатским уровнем не только пятикурсников, но и своих сокурсников. Через минуту, когда пыль за бегущими еще не осела, у крематория осталось два десятка раздетых пятикурсников, которые переговариваясь, тихо фланировали в направлении убежавших спортсменов. По совести говоря, мне было очень стыдно за себя. Но я никогда не любил бег, хотя почти все осень и весну третьего курса каждое утро с группой единомышленников носился перед подъемом и зарядкой на Учкари купаться, а это было поболее трех километров. Где-то у правой паттерны, кто-то предложил перекурить. Но не успел я пыхнуть сигаретой и пару раз, как сзади раздался победный рев моего спринтера Коли:
- Товарищ главный корабельный старшина, я их обошел!!! Сейчас Толе передам....
Вот тут я струхнул. Дело в том, что за расписыванием этого нечестного деяния, я как-то забыл предупредить своего спортсмена Колю, что первым мне прибегать никак нельзя. Тот, как исполнительный военнослужащий понял все остальное правильно и побежал как на чемпионате Тверской области, полностью выкладываясь и обходя всех соперников, которых у него собственно и не было. Что-то крикнуть ему вслед я не успел, так как он исчез так же быстро, как и появился. Я бросил сигарету и ускорил движение в сторону второй смены «эстафетной палочки». Но я уже опоздал. В курилке, вытирая пот, тяжело дыша, но с довольной улыбкой сидел мой «двойник» Коля.
- Сейчас Толик их сделает...
У меня даже окурок изо рта вывалился.
- Как это сделает? В смысле?
Блаженно улыбающийся, потный Коля, посмотрел на небо и как-то мечтательно, с едва заметной ностальгией ответил:
- Мы же с Толиком из одного города...Правда, в разных школах учились. Оба бегом занимались. Я только КМСа осилил, а вот он мастера спорта выполнил...успел до училища...
Где-то в моей голове щелкнул калькулятор и выдал информацию. Через минуту-другую, на горизонте появится Толик, и если я продолжу на оставшейся трехсотметровой дистанции бег с такой-же скоростью, да пускай даже раза меньшей раза в два, я ненароком стану чемпионом роты. Вот это мне было совсем не нужно. Ну, никак я не походил со своей вполне упитанной фигурой на бегуна. И если наши физкультурники, скрепя сердце, но сыграли бы перед проверяющими комедию, то лично бы я на месте высокой комиссии очень заинтересовался пузатым спринтером, примчавшимся к финишу практически без отдышки. Даже не пытаясь выругаться на чрезмерно ответственного первокурсника, я с ходу начал делать приседания, стараясь выгнать из кожи хоть немного пота, чтобы достойно, точнее, правдоподобно выглядеть в глазах ожидающих нас на финише офицеров. Но не тут-то было. Сначала с одной стороны с победной физиономией появился, скорее вылетел, Толя, на ходу сдирающий с себя форму, а с другой стороны, из-за угла выпрыгнул наш преподаватель по физподготовке майор Шмелько. Все наши игрища с переодеваниями были для него тайной Полишинеля, и поэтому он, напрягая и без того багровое лицо, с ходу начал орать на собравшихся в курилке «бегунов».
- Бойцы, бл....! Охренели совсем...бегом назад...прячьтесь, вашу мать...сюда проверяющий идет!!! Бегом!!! Механики...чтоб вас...
Народ прыснул назад, обратно к паттерне встречать свою замену, а вот мне ничего не оставалось делать, как, выхватив робу из рук подбежавшего лидера гонки Толика, ввинтиться в нее, и вопросительно поглядеть на Шмелько. Тот, состроив лицо людоеда, вынужденного злым роком отпустить свою законную добычу рявкнул:
- Бегом Белов, бегом бл...мы с тобой потом разберемся!!!
И я побежал. Сразу за поворотом, метрах в тридцати, я нос в нос столкнулся с общевойсковым полковником со строгим лицом, который аккуратно отметил в своем блокноте мой номер. На мое счастье среди сокурсников все же были настоящие спортсмены, которые на последней стометровке обошли меня. Я, естественно этому не препятствовал, а даже насколько возможно сбавил обороты, чтобы это не бросалось в глаза, и финишировал четвертым.
Через десять минут, когда все рота, наконец, воссоединилась и отдышалась, нас построили и поздравили с успешной сдачей проверки, ответственным подходом к собственной физической подготовке и флота в целом. И что еще подчеркнул строгий армеец, так это то, что мы выпускники инженерного училища, показали результаты, мало отличающиеся от тех, что им демонстрировали в пехотных училищах, и даже в знаменитом Рязанском десантном... Он особо отметил заслугу в этом нашей кафедры физподготовки, и выразил уверенность, что мы, возложив на плечи офицерские погоны, всегда будем в авангарде спортивной жизни армии и флота. Мы послушно кивали, улыбались в душе надеясь, что уж по выпуску из училища будем заниматься настоящим делом, а не авральными показухами. Как же мы все ошибались...

Мимоходом. База. Пирс. Компрессор. Море



«...Начальник имеет право отдавать подчиненному приказы
и требовать их исполнения. Он должен быть для
подчиненного примером тактичности, выдержанности и
не должен допускать фамильярности и предвзятости по
отношению к нему. За действия, унижающие честь
и достоинство подчиненного, начальник несет ответственность.
Подчиненный обязан беспрекословно выполнять приказы начальника....»
(Общевоинские уставы ВС РФ)


Октябрь. 9 пирс. Субботний вечер. Дежурю по кораблю. Вахта конечно собачья, в выходные то, но с другой стороны вполне нормальная, потому что спокойная. Все отдыхают, зона безлюдна и только на пирсах изредка заметно кое-какое вялое движение. Отработки вахты закончились, журналы заполнены, личный состав давно отправлен в казарму и на борту только вахта. Старшим на борту старпом, поэтому самое главное в жизнедеятельности подводного крейсера, это тишина и отсутствие каких-либо лишних звуков и шумов в отсеках, особенно в 4-ом. Старпом и так любит поспать, а уж в ночь с субботы на воскресенье даже питается в каюте, не вставая со шконки, и словно древнеримский патриций, умудряется выцеживать тарелку борща, не поднимая головы с подушки. Словом безмолвие, спокойствие и умиротворение. К пирсу пришвартованы только мы, на соседнем тоже пусто. Оставляю в центральном посту мичмана, выползаю на воздух перекурить. Во всей видимой части зоны никого нет, только одни глупые бакланы бездумно крякают, кружась над мусорными баками. В задумчивости дымя сигаретой и размышляя о вечном, меряю шагами пирс, и незаметно добредаю до КДП. И тут, как на зло прямо перед воротами с визгом и скрипом тормозит «УАЗик», из которого высовывается бодрое и очень живое лицо начальника штаба флотилии контр-адмирала Совкачева.
- Офицер...сюда...ко мне...
Даже не пытаясь изобразить строевой шаг своими «тапочками с дырочками» торопливо семеню к воротам. Совкачев мужчина статный, моложавый с черными волосами чуть тронутыми благородной сединой, словом внешность прямо-таки образцового флотского военачальника с плещущимся в глазах недюжинным интеллектом. Одновременно с этим он всегда и везде материться так грозно и изощренно, что у лейтенантов в начальной стадии кратковременно проявляется энурез и пропадает потенция, а старые мичмана, еще помнящие послевоенные годы ностальгически смахивают слезу.
- Товарищ адмирал, дежурный по ракетному подводному крейсеру «К-...» капитан-лейтенант Белов!
Адмирал еще совсем недавно был нашим командиром дивизии, меня в лицо помнит, а потому совсем по-родственному пропуская процедуру подавления личности погонами, выпрыгивает из машины и указывая адмиральским перстом куда-то в сторону берега, коротко приказывает.
- Белов, чтобы вот этой х...и завтра утром здесь не было!
Смотрю в ту сторону, куда указывает начальник. Там у каменного забора стоит чуть перекошенный компрессор на четырех колесах.
- Товарищ адмирал...а куда его убрать-то? Это же базовское хозяйство...Меня же потом...
Адмирал нетерпеливо перебивает.
- Белов...бл...да эта хрень с колесами здесь уже лет двадцать стоит. Я ее еще старшим лейтенантом помню... Убрать на х...Если что ссылайся на мой приказ и гони всех в...туда же! Задача ясна? Утром проверю!
Вообщем-то он прав. Я и сам этого «железного коня» помню еще с курсантской практики. Сколько служу, столько и стоит он на одном и том же месте, а матросы с береговой базы, периодически красящие в зоне все, что не двигается, приноровились заодно с заборами и стенами и его покрывать серой, цвета фашистского мундира краской, да так, что он уже давно слился с общим фоном зоны, органично вписываясь в общий пейзаж.
Адмирал стремительно скрывается в машине, которая газует и улетает куда-то вперед к воротам из зоны. Адмиралу хорошо. Он приказ отдал и испарился в даль поселковую. Все издержки по его выполнению остаются мне. Выхожу через КДП, чтобы осмотреть объект. Вблизи компрессор оставляет гнетущее впечатление трагического памятника прошлых войн. Он явно не рабочий. Его, судя по всему, не двигали с места и тем более не запускали уже минимум лет десять. Попытался поднять кожух. Не получилось, он накрепко приклеился многолетней краской и открываться не желает. Наконец отогнув край, выясняю, что агрегат работать не может по определению. Внутри практически ничего нет. Все внутренности видимо сперли предприимчивые береговые механизаторы, скорее всего еще во времена дорогого Леонида Ильича. Начинаю мыслительный процесс. Экипаж в казарме, подсменная вахта видимо уже рассосалась по кораблю, зарылась в тряпках и давит массу по полной, то есть людских ресурсов нет и до утра не будет. Да и куда эвакуировать эту рухлядь я пока еще не решил. Так, что посчитав, что утро вечера мудренее, я отправился обратно на борт корабля в центральный пост бдеть вахту и обдумывать судьбу несчастного компрессора. Как раз к двум часам ночи меня и осенило...
В пять часов утра, мой помощник старший мичман Мотор поднял меня со шконки, после чего я растормошил четырех бойцов из турбинной команды, стоявших в этот день на вахте. Турбинистов я привлек к выполнению своего плана исключительно по прозаическим причинам. Были они из моего дивизиона, а потому секретность намеченного мною деяния была бы соблюдена на все сто процентов. Бойцы поворчали и напялив ватники, выползли вместе со мной на пирс. Там я припер к рубке верхнего вахтенного, предварительно выведенного из сомнамбулического состояния парой пинков, и стращая всеми немыслимыми наказаниями, взял с него слово, что он ничего не видел, ничего не знает, и вообще кроме как на ствол автомата последние два часа не смотрел. А затем я вывел свою команду за КДП...
Моя идея была проста, незамысловата и по военному решительна. Просто утопить этот доисторический раритет. Как будто его и не было. Перетаскивание его через ворота зоны в дневное время могло повлечь за собой кучу глупых вопросов, разборок, выяснений обстоятельств и обязательно бы закончилось каким-нибудь немыслимым втыком, еще и неизвестно с какой стороны. А так, исчезновение части привычной, а оттого и не бросающейся в глаза в повседневности части пейзажного ландшафта зоны могло еще долго оставаться незамеченной. Глубина залива даже у берега была не меньше 40 метров, и оставалось только подкатить агрегат к склону и помочь ему погрузиться в воды губы Сайды. Бурчащие от недосыпа матросы задачу осознали правильно, и без лишних обсуждений уцепившись за водило, которым компрессор цепляли к машине, потащили его к склону. Лишенная большей части внутренностей, коробка на колесах на удивление легко снялась с места и покатилась куда надо, благо колеса ее, заботливо покрываемые из года в год слоем краски, были спущены не до конца и именно катились, хотя и со скрипом. Самой трудной задачей, оказалось, перетащить агрегат через крупные камни, которыми был щедро усыпан берег, но мои турбинисты, которым еще светило около часа сна, с веселым ненавязчивым матерком, практически пронесли его через их нагромождения и спихнули в воду.
Тонул старый разоренный компрессор быстро, словно торопился расстаться со своей никчемной сухопутной жизнью. Меньше чем через минуту о нем напоминали только лишь редкие пузырьки воздуха, поднимавшиеся из глубины. Время было еще темное, и посветив на воду фонарем, чтобы убедиться в окончательной гибели агрегата, я дал бойцам отмашку и они рванули обратно в прочный корпус досматривать свои дембельские сны.
На подъем флага старпом решил не подниматься, что собственно было предсказуемо. Умирающим голосом затребовав завтрак к себе в каюту, он приказал после подъема флага начать малую приборку на весь день и его не беспокоить. Когда подсменная вахта выползла на пирс, а я с вахтенным центрального поста забрался на мостик поднимать флаг, глазам моим предстала очень интересная и интригующая картина. Прямо у того места, где несколько часов назад мы утопили компрессор, стояла «Волга» командующего флотилией и пара «Уазиков». На берегу, у склона стояла группа офицеров, среди которых я по адмиральским погонам сразу приметил самого командующего, и увлеченно, но вразнобой тыкала в сторону воды руками. Видимо, тема разговора была довольно острая, так как движения рук самого командующего сильно напоминали ветряную мельницу при хорошем лобовом ветре. Это было довольно занятно наблюдать до тех пор, пока рука адмирала, не описав дугу, не остановилась, указывая в мою сторону, после чего из группы окружающей главного флотоводца не раздались одновременно несколько громких команд.
- Дежурный по кораблю...дежурный ...сюда...бегом!!!
Никакой альтернативы нашему кораблю вокруг не наблюдалось, и я все же оглядевшись на всякий случай по сторонам, выскочил из рубки и покинув корабль, засеменил к корню пирса. Навстречу мне сразу же убыстренным шагом направились два офицера, в одном из которых я узнал коменданта гарнизона. Не дав мне даже представиться по форме установленной уставами Вооруженных сил, они вдвоем без всяких прелюдий начали перекрестный допрос:
- Дежурный...тут в последние пару часов никакой аварии не наблюдалось?! Никакая машина не падала в залив? Кто у тебя утром стоял верхним вахтенным...давай его сюда срочно... У вахтенного все патроны на месте?... Кто старший на борту.....
Вот тут, то я совершенно неожиданно прозрел и понял, что же за суета твориться на дороге возле пирса. Как оказалось, рано утром, командующий флотилией вызвал свою машину, чтобы по какой-то стратегической необходимости быстренько сгонять из дома в штаб. А дело, как я уже упомянул, происходило в середине октября, и ночью выпал первый снежок, ровным и тонким слоем покрывший, пустынную в выходные дни зону. Компрессор мы топили еще в темноте, и бойцы перетаскивали его через дорогу, уцепившись сообща за водило, отчего колею от его колес не затоптали, и она ровно и красиво отпечаталась на снеге, покрывавшем асфальт так, как будто какую-то машину просто занесло на обочину, ну и дальше...в воду. Причем, после этой нашей операции снег попадал еще немного и перестал. А рано утром через зону проехали несколько дежурных машин, после чего картина аварии с утоплением какого-то автомобиля стала просто-таки убийственно убедительной. Да и на камнях, тоже остались следы злополучного агрегата, который бойцы отправляли в море, протаскивая его по осклизлым камням. А потом на службу поехал командующий, случайно узревший следы колес, уходящих влево с дороги, через девственно чистый тротуар, туда к воде, и остановив машину, сделал соответствующие выводы...
Еще через час на дороге около нашего пирса было не протолкнуться. Сначала прибыла машина ВАИ, за ней «Уазик» военной прокуратуры, следом за которым притащился «броневик» особого отдела. Потом начальство базы, руководство СРБ, еще кто-то, ну и все стало напоминать точку старта автопробега «УАЗом по местам боевой славы КСФ». Попутно мне пришлось вытянуть из шконки старпома, которого самолично допросил командующий, а моего верхнего вахтенного допрашивало сразу человек пять из разных ведомств, применяя все возможные методы, разве кроме пыток пятой степени. Но верхний держался молодцом, ибо страшно хотел в отпуск, запланированный на начало ноября, а потому, изображая полное «дерево» на все вопросы отвечал короткими рублеными фразами, состоящими из вызубренных обязанностей часового на посту.
К десяти часам утра к нашему пирсу подогнали плавкран, и под воду отправились, снаряженные как на диверсионный акт бойцы отряда ПДСС в количестве целых трех человек. Ну, и уже через полчаса, на той самой дороге, с какой, его, пыжась, отправляли в подводный поход мои турбинисты, опять стоял свежевымытый компрессор с вытекающими изо всех щелей струйками воды, утопленный мною всего шесть часов назад...
По иронии судьбы, после всех разборок, его задвинули практически на то же место, откуда я его убирал. Поиски злоумышленников, совершивших это «злодеяние», после того, как выяснилось, что это не машина, а какой-то старый драндулет неизвестного назначения утихли сами-собой, и уже через полчаса, о произошедшем не напоминало ничего, кроме мокрого компрессора и начальника СРБ, в полном недоумении взирающего на это железное чудо, каким-то образом в приказном порядке с этого часа оказавшееся в его заведовании.
Как выяснилось позже, адмирал Совкачев через несколько часов после того, как отдал мне приказ о ликвидации антикварного компрессора, улетел в Москву на совещание, и естественно о своем спонтанном пожелании начисто забыл. Злополучный компрессор же стоял на том же месте еще много лет до моего увольнения в запас и вполне возможно стоит там до сих пор, как памятник старым добрым временам, в которых приказы, пусть даже потешные, все же еще выполнялись...