Аэродром.

Вообще-то моя работа закончилась еще около первого разворота - схему захода летчики учили даже тщательнее чем штурмана, посему, пока Санька шуровал штурвалом, закладывая какие-то немыслимые крены, я принялся одним глазом (вторым я все-таки поглядывал на доску и планшет) рассматривать окрестности, благо видимость - миллион на миллион, как любят говорить, позволяла сделать это в мельчайших подробностях. Место, как нам и обещали, был красивым - стены высоченных сосен перемежались цветастыми полянами, поросшими невысоким кустарником, а за соснами просматривалась полоса ярко-белых песчаных дюн. Приветливо выглядевшие домики аэродромных строений из желто-розового кирпича и изумрудно-зеленая трава между серыми, испещренными черными следами шин, рулежками и взлетными полосами дополняли картину, принявшую в желтом свете осеннего солнца какой-то радостный и даже чем-то праздничный вид.
Полосатый как новогодняя хлопушка домик дальнего привода неожиданно вынырнул на нас из-за стены мачтовых сосен, и я принялся вслух отсчитывать высоту, хотя Санька в этом, в общем-то, не нуждался - какой-то неведомый науке орган в его белобрысой, вечно всклокоченной голове феноменально точно измерял расстояния, высоты и скорости просто «на глазок», без помощи всех тех высокотехнологичных приборов, которыми снабдила современная наука и техника наш уже, в общем-то, немолодой Су-24. Полоса надвинулась стремительно - только что она была тусклой узкой ниточкой в туманной дымке где-то на краю поля зрения, и вдруг - она уже заслонила весь фонарь, раздвинулась в стороны, устремилась вдаль серой лентой и стремительно побежала под крыло рябью мельчайших выщерблинок. Тональность двигателей изменилась, звук их начал угасать, нос машины пошел вверх и самолет внезапно завибрировал на стыках плит - касания полосы я так и не ощутил - Санькины посадки всегда были безупречны, с того момента как он два года назад пришел из училища к нам в полк - этакое «чувство полета» было дано ему от природы, как некоторым умение петь или видеть в темноте.
Стоянки располагались совсем близко от полосы, поэтому после недолгой рулежки самолеты замерли у кромки леса, и мы смогли поднять фонари и полной грудью вдохнуть теплый и в то же время свежий, пахнущий соснами и морем воздух и слезть по узеньким металлическим лесенкам на нагретый солнцем бетон. Мы как всегда долго копались, отстегивая маски, разминая ноги и собирая свои вещи, и подошли к краю стоянки когда вся эскадрилья уже стояла нешироким полукругом вокруг командира.
- Старший лейтенант Котов посадку выполнил. Матчасть работала без отказов, нареканий нет, разрешите получить замечания? - в вольной форме доложил Санька, становясь в полукруг. Командир, словно не обратив на Саньку никакого внимания, сказал тихо и в тоже время веско:
- Значит так. Все прошло более-менее. На сборе концевые телепались как обычно, но я уже решил на это не обращать внимания - горбатого могила исправит. У Логинова даже автопилот уже заразился его неряшливостью - даже на эшелоне его водило вверх и вниз, все остальные - ничего. Даже роспуск и заход слева по одному мы сегодня ухитрились не изгадить, как обычно, что не может не радовать. Сейчас все идут в общагу - во-о-о-он - командир махнул рукой куда-то себе за спину - третий домик с края и устраиваются попарно, комнаты должны нас ждать. Ужин будет в шесть, отбой в семь. Сам проверю. Т-э-э-э-к - протянул он дальше - в поселке есть магазин, если какая-то падла себе позволит... - он многозначительно хмыкнул - подъем в три, завтрак, медосмотр и, чтобы в четыре все были в штурманской на постановке. Я никого искать не буду, традиционное утреннее распиздяйство меня достало. И чтоб не зевали во всю пасть, когда перед вами замкомдива будет распинаться - кофе пейте что ли... или выспитесь, хотя бы ради разнообразия... Все. Все свободны до вечера.
После этого напутствия все пошли переодеваться, селиться в общагу и разбирать вещи.
Почему-то после того, как вещи были развешены в шкафу или разбросаны по комнате, мне не захотелось бухнуться с книжкой на сетчатую кровать, покрытую типовым армейским синим одеялом, как я собирался еще в воздухе, а потянуло обратно на аэродром - я спустился мимо дремлющего на колченогом стуле у входа в общагу бойца, миновал пару старых-старых почерневших щелястых деревенских сараев, функция которых на аэродроме была мне непонятна, и пошел вдоль рулежной дорожки, что лежала между полосой и сосновым лесом. Солнце только-только начало клониться к закату, заливая все вокруг мягким светом ранней осени, небо было пастельно-синим, отдельные маленькие-маленькие облачка, разбросанные по нему, не давали резких теней. Аэродром был практически пуст, в воздухе были разлиты тишина и спокойствие. По невысокой траве шагалось легко, ароматный воздух все время хотелось вдыхать полной грудью.
Непонятно, что меня заставило подойти к огромной сосне - настоящему лесному великану, стоящему чуть в стороне от стены своих собратьев, но за несколько шагов от нее я заметил, что к стволу сосны через равные промежутки прибиты короткие толстые планки, вроде обрезков штакетника, образующие что-то вроде лестницы. «Мы прибили к самой высокой сосне ступеньки и сделали наверху площадку, этакий насест» - услужливо подбросила услышанную где-то фразу память. Я улыбнулся непонятно чему и посмотрел вверх - там, в кроне дерева, среди темно-зеленых метелок сосновых игл и вправду явственно просматривались какие-то перекладины, брусья и доски.
- Надо же! - сказал я сам себе и пошел вокруг могучего ствола, ведя пальцами по застывшей смоле и неровностям грубой коры. Чуть в стороне от ступенек лестницы пальцы наткнулись на старый-старый черный провод с потрескавшейся изоляцией, который кто-то прибил вдоль ствола согнутыми гвоздями сильно уже поржавевшими от времени. «На площадку мы посадили наблюдателя и соединили его телефоном с КП» - вылезла из памяти фраза. Что это? Откуда я это помню? Мысли метались из стороны в сторону, в памяти мелькали разные образы... Медленно-медленно в голове все более и более четкой становилась картинка: огромный седой мужчина с залысинами и обветренным лицом, изборожденным глубокими-глубокими морщинами ведет неторопливый рассказ, сверкая ясными голубыми глазами из-под кустистых бровей и слегка постукивая по столу в такт своим словам сплетенными в замок узловатыми пальцами. Мой дед. Мне, наверное, десять лет и я, открыв рот, слушаю про аэродром между сосновым лесом и заболоченной речушкой, про жизнь в землянках, заполнявшихся за день грунтовыми водами чуть ли не до половины, про полеты над серой, подернутой рябью осенней водой, про «Юнкерс», который каждую ночь вываливал на опушку леса сотню бомб-лягушек...Надо же, какие интересные бывают совпадения - здесь тоже кто-то когда-то сажал наблюдателя на верхушку дерева и протягивал к нему телефонный провод. Интересно, как давно сидел наблюдатель на этом дереве - ступеньки явно кто-то обновляет - некоторые настолько потемнелые и замшелые, что кажется, выросли вместе с этой сосной, а другие, наоборот - еще не успели еще до конца утратить янтарную теплоту свежеструганного хвойного дерева. Надо бы кого-нибудь расспросить - почему-то меня даже не заинтересовали, а уже взволновали ступеньки на стволе дерева и старый черный провод рядом с ними. Подстегиваемый нетерпением я быстро пошел, временами подбегая короткой рысцой вдоль рулежки, к виднеющимся невдалеке стоянкам, на которых вокруг наших самолетов копошились несколько человек и ерзали машины. Первый, кто встретился мне - был стоявший около заправщика немолодой жилистый прапорщик со злым лицом взиравший на суету бойцов со шлангами возле крайней машины.
- Добрый день! - поприветствовал я его.
- День добрый! - хрипло и зло ответил он мне и выжидательно посмотрел на меня, всем своим видом выражая неудовольствие тем, что какие-то праздношатающиеся летуны отвлекают его от его важного дела.
- Скажите, а аэродром этот, давно здесь построен? - задал я свой первый, подготовительный вопрос.
- Дак кто ж его знает - ответил он - уже сто лет я тут горбатюсь, наверное, весь городок, бля, при мне построили - все домики эти, клуб, ПАРмы построили, а аэродром уже стоял, он спокон веку тут, наверное, стоял, еще дикие карелы, бля, по лесам шастали, а аэродром это, бля, тут уже стоял. Твою мать! - внезапно заорал он, делая полуоборот вправо - ты, бля, чмо ходячее, как шланг тащишь, у тебя, бля, ща весь штуцер в песке будет, ты его, нах... - он решительно рванул через площадку мимо заправщика и я понял, что с дальнейшими расспросами придется повременить, по крайней мере, до окончания расправы с каким-то незадачливым бойцом-заправщиком.
Но что-то уже вертелось у меня в голове... «испокон веку тут стоял...» «испокон веку тут стоял...»
«Землянки какая-то бестолочь велела откопать не около соснового леса, а напротив, через полосу, там где маленькая речушка ближе всего подходила к аэродрому» - всплыло в памяти. И я, неожиданно для себя, быстро пошел, почти побежал, по рулежке к полосе, оглядываясь по сторонам. Полетов, судя по всему, уже не было, однако бегать через полосу было все равно нельзя, но я уже не мог обходить три километра вокруг взлетки , мне хотелось побыстрее попасть на ту сторону - в густую высокую траву, поросшую редким кустарником и тонкими осинками с почти облетевшими листьями.
Земля на той стороне была влажной, и, как казалось, местами даже начинала пружинить под ногами, трава был сочной и густой, она хлестала по ногам и обвивалась вокруг них длинными зелеными плетями. Я отбежал чуть дальше, но почва становилась еще более вязкой и я побежал вдоль полосы. На самом деле, я в глубине души, не ожидал этого и даже в некотором удивлении остановился перед довольно большой ямой, метра три на три, с обвалившимися стенками и скруглившимися от времени, но когда-то несомненно прямыми углами. На дне ямы тускло блестела лужица зеленоватой воды, из которой торчала трава и какие-то гнилушки. Взгляд заметался влево и вправо - вот еще одна яма, справа и дальше, а вот еще одна. Ямы шли в шахматном порядке! «Слева от нас стояла в окопе зенитка, она оглушительно палила, когда прилетал «Юнкерс» и, если звук моторов и «кваканье» осколочных бомб не давали спать, то зенитка эта просто выбрасывала из коек». Слева? Слева - это наверняка, если стоять лицом к полосе! Я повернул и побежал вдоль ряда одинаковых ям. Вот оно - круглая широкая яма с осыпавшимися от времени стенками, полузасыпанная канава от нее в сторону, меньшая ямка на другом ее конце, метров через десять-пятнадцать.
Теперь я знал точно! От бега я тяжело дышал, ботинки и брюки хабешки были мокрыми, и мне внезапно показалось, что меня всего обдало холодом. Словно в кино картинка стала расплываться, шелест ветерка в траве затих и я, словно на самом деле, услышал звенящий гул моторов «каталин». Я никогда в жизни не слышал его, но сколько раз по рассказам деда я представлял этот рвущий уши, глубокий, проникающий до самой печенки, рев с характерным металлическим звоном. Исчезла высокая трава вокруг, на месте ям с зеленоватой водой появились аккуратные зеленые холмики, а над головой затрепыхались полосы рваной маскировочной сетки, я словно воочию увидел вокруг множество людей в смешных широких брюках, заправленных в брезентовые сапоги и хлопчатобумажных гимнастерках с разрезным воротом. Их молодые лица были серьезны, они тащили парашюты, заправляли в коричневые планшеты с обтрепанными углами цветастые листы карт, несли котелки с дымком, пили воду из тускло блестящих металлических кружек. Неумолчный гул голосов с неразличимыми словами прорывался через рев опробывываемых на стоянках моторов, запах дыма, горячего чая, нагретого металла наполнил ноздри. Наваждение продолжалось всего секунду, но мне показалось, что посередине вытоптанной площадки около землянок я увидел высокого человека в кожаном реглане довоенного образца с правильными чертами лица и ясными голубыми глазами под кустистыми бровями.
Теперь я, уже не спеша, обошел вокруг полосы, постоял около ее среза, вдыхая теплый воздух, наполненный осенними запахами, посмотрел как лучи медленно клонящегося к закату солнца пронизывают сосновый лес и пылинки танцуют в золотых потоках солнечного света. Я подошел к сосне и полез по ступенькам вверх. Я знал, что я увижу наверху - «В хорошую погоду я любил залезать наверх, подолгу сидеть на площадке и смотреть на темно-зеленую холмистую равнину крон соснового леса и на видимое далеко-далеко, но не настолько, чтобы выглядеть размытым и недостоверным, море, которое оттуда всегда было неправдоподобного, ослепительного синего цвета».