ЕСЛИ БЫ...

Я открыл книгу и прочитал: 5 апреля 1945 года Советский Союз денонсировал договор о ненападении с Японией.
И пошли вагоны на Дальний Восток. Заскрипели сапогами солдаты. И мой дед тоже, получив короткий отпуск после Германии, уехал от жены и двинул потом как и все - через Гоби и Хинган. "Долбать самураев", как он говорил.

А я бы дорого дал, чтобы вот так вот вдруг - оказаться рядом с моим дедом. Как раз в тот летний день, когда до отъезда еще есть время, и родня гуляет, и на улице теплынь и красота.
Чтобы сесть рядом с ним на табурет, за стол, накрытый чистой скатертью. А в доме полы вымыты и окна нараспашку, а дед - да какой там дед, совсем молодой лейтенант, командир пулеметной роты! - сидит во главе стола, красавец-казак, на которого девки заглядывались. А у него времени на баловство нет, и жена-красавица тут же, и сам он сидит, чуть развалившись, уперев руку в бок и вторую положив на скатерть. Чуть хмельной, веселый - вся жизнь впереди, немца одолели, так неужто японцев не побьем? Побьем.
И солнечный заяц на полу от чисто вымытого стекла в окне, а у порога - сапоги, сапоги, потому что друганы-офицеры из военного городка тоже подошли.

Сесть бы вот так вот рядом с дедом, поднять стакан и сказать: "Ну что, Василий Иваныч... За победу!" "За победу!" - отозвались бы все, и Василий Шарапов, опрокинув залпом водку улыбнулся бы - белыми, целыми зубами - и сказал "Споем, земляки?"
Петь дед любил, я это помню и знаю. И гармонь бы нашлась, это уж точно - чтоб не отыскалось умельцев на ней сыграть, да быть того не может. Вот тогда и споем. А я все глядел бы на деда, рассматривал бы его лицо, руки, медали. И спеть бы тоже не отказался - я знаю все песни, которые он любил, я часто пою их сам себе. "Под звездами Балканскими"... "Волховская застольная", "Казаки в Берлине" - все до последнего слова.
И налили бы, и выпили бы еще, и обратился бы я к деду с каким-нибудь пустяковым вопросом, чтобы только услышать, как он говорит и какой у него голос, похож ли на речь моего отца? А бабка тут же рядом... да и ее как же это я бабкой назову, 25-летнюю Прасковью Дмитриевну, с королевской посадкой головы, с осанкой - точно идет от колодца и воды не расплещет? Какая же она бабка? Молодая жена офицера, вот кто она. И с ней бы я тоже выпил стопку, а она бы чуть пригубила, потому что не любила пить моя бабка. А петь - любила.
"Что стоишь, качаясь, тонкая рябина..." - и это я помню тоже.
А день будет клониться к вечеру, и дед будет курить у окна. Я постоял бы рядом. А потом попрощался бы, пожал руку и вышел. шагнув из того времени в нынешнюю весну, где рядом стоят на тихом кладбище два потемневших креста.

Поезжай, Василий Иванович, на войну. Поезжай спокойно. Ты вернешься с нее, и привезешь бабке из Порт-Артура корейский халат, а себе - японский нож, который через тридцать лет заточки сотрется до тонкой полосы стали. И медаль "За победу над Японией" у тебя тоже будет, я знаю.
Поезжай и возвращайся, дед. Скоро у тебя родится сын.

http://leit.livejournal.com/460933.html?mode=reply

Шарапов