Прапорщицкая быль


«Вначале было слово и слово было у Бога...»
Новый завет, Евангелие от Иоанна

«Потом пришел прапорщик и ничего не стало...»
Армейская притча

Давно это было, еще при прежнем царе, при Бориске. Дрянной был человечишко и правитель негодный. Приблизил он к себе иноземцев и жуликов, которые стали рабочего человека притеснять да обирать. Ослабла при нем держава, народ кто в купцы пошел, кто в разбойники, а кто и в сырую могилу. Служивым тоже несладко пришлось, с жалованием не торопились, а службу спрашивали, всякий выживал как мог и умел.

Вот об одном из армейских людей сказ и пойдет. Был в одной части рядом со столицей прапорщик. Раньше жил ни бедно, ни богато, а тут совсем обнищал. На службе-то деньгу совсем перестали давать, а семью каждый день корми. Но звания прапора зря людям не давали, учили их в особых школах. Ить, робяты, обучение там строгое было, всякие премудрости рассказывали да хитрости. А когда выпускать их надо было из школы прапорщицкой, строили их во весь фрунт на плацу и сзади специальный иудей подходил, их нарочно из-за морей выписывали. Подойдет, примерится, да как за шею куснет. Русский человек ко всякой заразе стойкий, но тут многие сомлевали, падали прямо на плацу, если выживали, то им младшого прапорщика жаловали. А кои на ногах яд семитский переносили и всю хитрость ейную перенимали, то тут без промедления натуральным прапором поздравляли. Вот вам крест, так этот прапорщик мне и баял, дескать в шее боль, в глазах темень, очнулся уже в лазарете. Яд из него долго выходил, но все ж оклемался и в часть отправился службу справлять. Там его к складу приставили, где горюча и масляна жижа для воинскаго транспарту была. Сильно разгуляться там не выходило, ктанова цифирь совсем негодная была, для легких машин не подходила, оне на ней звенели и тряслись как в лихоманке. Ну и правил прапор службу как мог, ни шатко, ни валко, так себе на серединку.

Но вот пришло лихолетье на землю русскую, жить стало совсем невмоготу. Бандиты да воры с золота и серебра жрут, на огромадных машинах катаются, а простому человеку хоть ложись и помирай. И вот начали остатки яда иудейского нашего прапора в сумление вводить, нашептывать по ночам: Дескать, укради да продай.

Ворочался прапорщик, ворочался и вспомнил, как им в школе ихней говорили, что цифирь ту окоянную, для жижи горючей, поднять можно. И совсем просто это сделать таблетками от моли шубной, главное плепорцию знать и не перебарщивать. Ну с утра-то побёг на службу, плеснул там в бидон горючки этой и горсть таблеток сыпанул, кои из комода у жены достал. Побултыхал немного да и ливанул в свою старенькую легкую машинку, а мотор ейный хоть бы кашлянул, молотит как прежде. Возрадовался прапор, все багажное отделение своей машины заставил бидонными емкостями с горючкой и вечером на большую дорогу выехал. Как раз после обычной заправочной встал и бумагу приладил, мол продаю горюче да задешево. На заправочной в те времена горючки от совсем не было и расторговался прапорщик очень быстро. Деньжищ привалило ой как много, и с непривычки глаза ему оне застили. Стал кажный вечер на дорогу шастать и торговать, прибыток пошел, сыт стал, пьян и нос в табаке. Сначала-то сторожился, втихомолку все делал, жене все деньги отдавал, себе на прокорм брал только. Потом уж и на зелено вино стал от супружницы выручку таить.

Вот пьянка-то его и сгубила. С хмельных глаз насыпал как-то таблеток отмолевых с избытком, и на его беду остановились рядом с ним лихие люди на дорогой машине. Дескать, закончилась у них горючка, а на заправочной ничего, кроме пыли, нету. Залили прапорщицкую смесь и покатили, но не далеко уехали, встала машина колом у них. Пришли, злые, пешком, побили прапорщика сильно и машину его отобрали стареньку, дескать, до столицы на ней поедут, свою утащат, а ты, выжига, потом сам ее ищи да радуйся, что жив остался.

Прапор долго потом болел от побоев, машину свою так и не нашел. Отбило у него все желание торговаться, а тут и жалование стали регулярно давать, плюнул он да и заклялся в авантажи рисковые пускаться. Да и поделом, не в свои сани с размаху уселся, седалище и треснуло.

Вот тут и сказу конец, а кто слушал - достань себе чарочку, да не большую, наполни ее вином добрым, пригуби и закуси снедью вкусной, помянув души тех, кто не смог выжить.