Рыбалка

Лейтенант инженерной службы Вася Калдышников был на седьмом небе от счастья. Ещё бы, наконец первая красавица гарнизона, официантка офицерской столовой Верочка, обратила на него своё внимание. Да ещё как! Он сегодня приглашён к ней на день рождения.
Когда Верочка, кокетничая и немного смущаясь, произнесла эти слова, Вася поначалу подумал, что он ослышался. Ведь за те полтора года, что прослужил он в этом гарнизоне, Вася так ни разу и не решился подойти к ней. Эта гордячка отшивала таких красавцев, что у него, неказистого лейтенанта не престижной технической службы, не было никаких шансов. Так, по крайней мере, полагал сам Вася. А посему, он всегда занимал столик в углу и смотрел оттуда на Верочку как преданный пёс, при этом панически боялся встретиться с ней взглядом.
И вот на тебе, сегодня она сама подходит и...
- Товарищ лейтенант, вас к командиру! - благодушный ход Васиных мыслей был прерван обращением матроса.
- Что там ещё?- спросил, почувствовав недоброе, Вася, - неужели в наряд?
От этой мысли Вася похолодел, это конец всем планам.
- Не знаю, - пожал плечами матрос.
- А, правда, откуда ему знать? - подумал Вася.
- Разрешите идти? - опять прервал Васины мысли матрос.
- Разрешаю, - меланхолично махнул рукой Вася.
Матрос умчался по своим делам, а лейтенант ни жив, ни мёртв, последовал к зданию штаба. Ему было бесконечно жалко себя. Вот так всегда, только начинает Фортуна поворачиваться лицом, как тут же что-то не склеивается.
- А может, и не наряд? - тешил себя мыслью Вася, - может, задание какое?
Не успел Вася пройти и половину пути к штабу, как наткнулся на своего начальника, капитана третьего ранга Коврижкина Игната Петровича. Это был лысеющий, немного полноватый офицер, которому через полтора года предстояло увольняться в запас, а посему он слыл неслыханным добряком и либералом.
- А, Василий, я тебя как раз ищу, - без предисловий начал Коврижкин. - Там, в пятом доке, сторожевик стоит, надо срочно заменить гребной винт, ему завтра на ходовые испытания.
- А... - начал было Вася. Это должен был делать его однокурсник лейтенант Метелько.
- Да заболел твой друг, так что тебе доделывать, - прервал его Коврижкин, - не переживай, новый винт получен, мичман Крузь с группой уже ждёт.
Вася вздохнул, при таком раскладе до конца рабочего дня управятся. На его лице вновь засияла улыбка.
- Разрешите выполнять?
- Что, свидание назначил? - догадался Петрович.
- Ага, - согласился Вася.
- Ну, тогда как закончишь, можешь быть свободен, - слиберальничал Коврижкин. - Дуй!
Вася помчался выполнять задание. Правда, беспокоила одна мысль. Чего это вдруг именно сегодня заболел Метелько? Как-то в разговоре с Васей он хвастался, что у него есть свой человек в санчасти и он в любой момент может, как говорят гражданские, уйти на больничный. Уж не приглашён ли он тоже на день рождения к Верочке? Тогда у Васи дела плохи, у этого хитрого хохла и язык был лучше подвешен, и внешне Вася ему проигрывал. Откуда ему было знать, что Метелько действительно отлёживается с высокой температурой, а к Верочке он приглашён один. Девушка вдобавок к своей красоте была весьма не глупа. Оценив весь контингент потенциальных женихов, она отвергла весь плав. состав. Что она дура, ждать мужа по полгода? А Вася - он всегда будет дома, рядом, можно сказать, под каблуком. Да, собственно, ей и нравился Вася, в нём не было этого напористого нахальства как у Метелько. Умная Верочка всё устроила так, будто приглашены ещё друзья, по крайней мере, стол был накрыт человек на десять, а пришёл только Вася. На самом деле, никого она не приглашала, более того, предупредила близких подруг, чтобы не вздумали припереться сегодня. Она даже предусмотрительно устроила девичник накануне.
Прибыв на место и оценив объём работы, лейтенант понял, что возможно успеть за час-полтора до конца рабочего дня, душа пела.
Мичмана тоже устроила перспектива слинять на часик, а то и другой раньше. Правда, у него были несколько более приземлённые планы. Какие там свидания! Он уже двадцать лет как женат, старшая дочь уже замужем, скоро дедом станет. Крузя интересовал пивной ларёк недалеко от проходной. А за те час-два, в течение которых его благоверная будет пребывать в уверенности, что он на службе...
Мичман даже ощутил тепло от тщательно спрятанной заначки.
А посему он поддержал Васин энтузиазм и радостно взялся за работу. Не забывая при этом давать цэу двум подчинённым матросам.
Вскоре старый винт был снят, новый извлечен из упаковки и группа приступила к монтажу.
Но спешка, как известно, плохой помощник, после очередного цэу, которое мичман высказал слишком громко и почти на ухо одному матросу, тот дёрнулся, поскользнулся и выпустил из рук лопасть винта. Другой матрос совместно с мичманом не смогли удержать винт и тот выскользнул. Пролетев метра два, грохнулся о бетонный пол дока.
Через секунду Вася был рядом. Худшие опасения подтвердились, одна из лопастей была заметно согнута.
Это было полное крушение всех планов. Лейтенант готов был расплакаться. Предстояло везти изувеченный винт обратно на склад, писать рапорта, получать новый. А это заботы минимум до полуночи. Какой тут день рождения. Мичмана такая перспектива тоже не радовала. А поскольку он был мужик с руками, то у него быстро созрел выход из положения.
- А что если кувалдой выпрямить?
- Не пойдёт, - с сомнением покачал головой Вася, - будут следы ударов, при приёмке заметят.
-А мы через деревянные оправки, комар носа не подточит, - не сдавался мичман.
Вася скрепя сердце согласился, куда деваться.
И вправду, через десять минут винт был внешне как новенький. Как оказалось впоследствии, только внешне.
Вскоре работа была завершена, как и предполагалось, за полтора часа до конца рабочего дня. Мичман отправил матросов в казарму.
- Они того, молчать будут? - уже за проходной спросил Вася мичмана.
- И нам болтать не дадут,- понял его мысль мичман. - У них же через месяц дембель, им самим проблемы ни к чему.
Пожав друг другу руки, они разошлись. Вася помчался покупать цветы и всё, что в таких случаях полагается, а мичман быстрым шагом дошёл до ларька, привычно протиснувшись в начало очереди, взял для разогрева две кружки пива и, увидев за одним из столиков знакомых, присоединился к ним.
День закончился удачно. Петрович был доволен тем, что ремонт боевой единицы был завершён вовремя, Крузь уже дома, сидя на кухне, будучи под градусом, равнодушно выслушивал дежурные упрёки жены, а лейтенант таял как воск в обществе прекрасной Верочки, она, впрочем, тоже.
Забегая вперёд, скажу что вскоре была сыграна свадьба, а через год Вася стал счастливым отцом двух симпатичных близняшек.
Утром сторожевик вышел в море.

* * *

Капитан-лейтенант Бравыкин капитаном корабля стал недавно, всего три месяца тому назад. Это был, как принято говорить, парень с лапой. Правда, разобраться в его родственных связях с вышестоящим начальством было весьма проблематично, да никто, собственно, и не пытался. Зачем? Излишнее любопытство может оказаться себе дороже.
По этой причине Бравыкин на должностях не засиживался, но и нужного опыта тоже получить не успевал. Нынешнюю должность он получил в аккурат к сроку получения капитан-лейтенантского звания.
Но к чести Бравыкина следует отметить, что он не кичился как некоторые своими связями, был довольно прост в общении, всегда прислушивался к советам старших и начальства. По этому поводу командир базы говорил: Если бы все блатные были такими, то была бы не служба, а рай.
Задача у Бравыкина была предельно простой: провести ходовые испытания, а затем приступить к патрулированию. После этого возвратиться на базу.
Испытания прошли без замечаний, судно уверенно развивало требуемый ход. После чего Бравыкин вышел в район патрулирования.

* * *

Подводная лотка малого класса, входящая в состав ВМС США, дислоцируемых в Европе, дежурила в сопредельном районе.
- Сэр, - обратился акустик к капитану, - кажется, появился русский сторожевой корабль.
- Почему кажется, Джон? - недоумённо спросил капитан. - Ты что, разучился отличать траулер от сторожевика?
- Видите ли, какое дело, сэр, - ответил акустик Джон, - по всем признакам сторожевик, но уж больно непривычный шум винтов.
- Что, русские научились делать бесшумные винты?
- Да нет, шумят даже громче, но как-то непривычно...
- Не верю я этим русским, - подумав минуту, ответил капитан. - Доложи на базу, - последние слова относилось к радисту.
На базе тоже заинтересовались необычным сторожевиком. Командир лодки получил приказ следовать за ним.
- Сэр, мы входим в территориальные воды... - доложил вскоре штурман.
- Гарри, сейчас не до дипломатических тонкостей, - оборвал его капитан. - Мы разведка.
Лодка продолжила следовать за сторожевиком.
Тем временем, сторожевик заканчивал патрулирование и уже готов был взять курс на базу.
- Капитан, - обратился к Бравыкину боцман Грохов. - Тут по пути банка будет, а там рыбы...
- А как ты взять её сможешь, мичман? - ответил Бравыкин.
- Да не впервой, - вступился за мичмана старпом. - Мы тут не первый раз. У нас толовые шашки с прошлых учений остались.
Старпомом был старший лейтенант Плевков из плеяды вечных старлеев, разгильдяй, но хорошо знающий своё дело. Он был старше Бравыкина, понимал его желание продвинутся по службе и старался его не подводить. Зачастую промахи капитана брал на себя.
Поэтому Бравыкин не позволил долго себя уговаривать, мол, твоя вахта, делай что хочешь.
- Сэр, они застопорили ход! - доложил акустик.
- Что там ещё? - встревожился капитан, они были в опасной близости от сторожевика.
- Не знаю, - ответил акустик, - как-то неожиданно.
- Неужели засекли? - подумал капитан и скомандовал: - Стоп машина.
Тем временем, старпом вставил запал в двухсотграммовую шашку, поджёг бикфордов шнур и швырнул её за борт.
Может быть, шнур оказался излишне длинным, а шашка слабой, но взрыв не произвёл на рыболовов впечатления. Так, что-то булькнуло на глубине.
Тем не менее, взрыв заметили американцы.
- Что это, Джон? - встревожено спросил капитан акустика.
- Не знаю, похоже на отдалённый взрыв глубинной бомбы, - ответил тот.
- Так ты на дедушкином пруду рыбу глушить будешь, - сказал мичман Грохов старлею Плевкову. - Вот как надо.
Мичман скрутил проволокой пять двухсотграммовых шашек.
На этот раз бухнуло гораздо круче.
- Готовь сачок, - скомандовал боцман матросу. - Сейчас всплывёт.
- Сэр, это точно глубинные бомбы! - заорал акустик Джон, по стечению обстоятельств связка взорвалась совсем близко.
Из ушей акустика текла кровь. Её вид поверг капитана в ужас.
- Подлые русские, они сместили диапазон частот и с лёгкостью вычислили его. - пронзила догадка капитана,- А сейчас хотят уничтожить.
- Аварийное всплытие! - заорал он.
Когда вместо рыбы в десяти метрах всплыла подводная лодка, на рубке которой красовалась надпись US NAVY, на борту сторожевика возникла немая сцена.
- Штурман, мы где находимся? - спустя некоторое время прошептал капитан.
Молоденький лейтенант метнулся в рубку. Старпом поспешил за ним. От волнения у штурмана дрожали руки. Когда он провёл линии радиопеленгов на карте, то получилось, что они находятся на сопредельной территории, причём на километров двести вглубь суши. От неожиданного результата офицеры даже посмотрели в иллюминаторы. За бортом было море.
- Болван! - заорал на штурмана старпом. - Пеленги на сто восемьдесят переверни.
И лично принялся чертить на карте. Теперь получилось, что они находятся на своей территории, но тоже на двести километров вглубь суши.
Офицеры опять посмотрели в иллюминаторы.
Тем временем, на натовской подводной лодке открылся люк и на палубу поднялись капитан со старпомом.
Капитан заискивающе смотрел не русских, поднимался на цыпочки, пытаясь получше разглядеть, что творится у них на борту.
- Смотри, как по-хозяйски разглядывает, гад, - прошептал боцман.
Тем временем, американскому капитану пришло на ум несколько русских слов и он, чтобы снять напряжённость, решил их прокричать.
- Рашин, перестрёйка!
- Что он там лопочет? - спросил капитан боцмана.
- Известно что! Говорит, русские пристраивайтесь и следуйте за нами.
- Ага, сейчас, последуем! - хмыкнул капитан и скомандовал:
- Машина, полный ход, рулевой курс на базу!
На глазах у изумлённых американцев русский корабль неожиданно сорвался с места и, описав дугу, взял курс вглубь своих территориальных вод.
- Что они делают? - спросил американский капитан у своего старпома.
- Наверное, хотят отойти на расстояние эффективной стрельбы, чтобы накрыть нас.
- Фак ю, - ответил капитан,- ничего у них не выйдет, радист, сигнал бедствия на международной частоте!
Сигнал бедствия был незамедлительно уловлен. И не только сопредельной стороной.

* * *

- Что это? Провокация? - размышляло русское командование. - Почти на самой границе.
- А у нас в том районе сторожевик находится, пусть проверит, - предложил оперативный дежурный.
- Дело говоришь,- согласился командующий, - действуй.
В ответ на полученную радиограмму Бравыкин доложил, что в заданном районе никаких подозрительных объектов нет. Сторожевик продолжал полным ходом идти на базу.
- Молодец, парень, - подумал командующий, - быстро разобрался с провокацией, даром, что молодой да ранний и из блатных. Надо бы его досрочно к капитану третьего ранга представить. Да и его старпом Плевков в старлеях засиделся, надо продвигать.
Ещё тридцать минут подлодка безрезультатно взывала о помощи. Русские не проявляли ни малейшего интереса, свои боялись сунуться в чужие территориальные воды.
После чего, выключив сигнал бедствия, лодка взяла курс на базу. Капитану предстояло нелёгкое объяснение с командованием.
В это время лейтенант Калдышников менял винт на очередном сторожевике. Сегодня ему уже не надо было никуда торопиться, отныне Верочка ждёт его в любое время суток.
Мичман Крузь после вчерашнего тоже никуда не торопился, особенно домой.

Нагло- и цельно-тянутое с http://u-96.livejournal.com/2201922.html из комментариев.

О прикладной педагогике
Только связано с замполитом

А замполит этот - бывший капитан-лейтенант Скорик Женя, мой старый друг, сейчас профессорствует в одном вузе.
Было это на бербазе 9 дивизии подводных лодок, ТОФ, Конюхи, 82, кажется, год. И объектом воспитания выпало стать еще одному нашему дружку, капитан-лейтенанту Романову, начальнику ТТБ.
Зима, скука. Женя пишет хренову тучу характеристик на матросов для отправки во Вьетнам, в Камрань. Офицеры, естественно, туда едут не наши. Из других, стало быть, мест - из Москвы там, или, в крайнем случае, из штаба ТОФ, который где-то там, в сияющем Владивостоке...
В каюту Женьки вваливается капитан-лейтенант Романов. За почтой, газетки раскидывали в ячейки в замовском кабинете. По ходу Жора сует нос в бумаги на столе.
- Чего пишем?
- Да вот, характеристики. Людей во Вьетнам...
- Вьетнам?! - разгорается глаз человека, ни разу не ходившего в отпуск летом. - Жень, друг, а пошли меня во Вьетнам! Там пальмы, там солнце! А что, я, сам знаешь, Родине и партии предан! Политику КПСС не понимаю, но поддерживаю. И давно хочу до конца выполнить интернациональный долг!..
- У тебя ж "фитили", кто тебя во Вьетнам пустит, - от нечего делать валяет ваньку Скорик.
- Дык я исправлюсь! Уже исправился! Собирай партком, сымай "фитиль"...
- А служебные?..
- Завтра же ТТБ будет сиять как у кота взрыватель. Убеди Нагдасева. Всю документацию распишу пальмами и залью духами любимой супруги!
- Ну, не знаю, не знаю, - Скорик ему. - Ты же даже с женой не посоветовался...
Хлопнула дверь - Романов кинулся через сопку в МИС, где жена работала, советоваться. А Скорик пошел к командиру бербазы. Кап три Нагдасев, тоже тот еще фрукт приморский, лежит на диване в шинели, холодно, книжку читает. Скорик ему: прожект есть, дескать, как можно быстренько вывести ТТБ в отличное подразделение. И рассказывает о воспламенившемся Романове.
Нагдасев перед таким подарком судьбы не устоял...
Словом, дали они "добро" парню "кровью смыть позорное прошлое", тогда-де и Вьетнам не исключен.
Через неделю ТТБ и Романова не узнать. Блестят и пахнут - хлоркой, соляром, впервые по назначению использованным спиртом... Полный Вьетнам! В смысле военно-морского героизма.
Героизм нельзя было не признать. Скорик, уже понимая, что добром это не кончится, вынужден был принять рапОрт Романова с просьбой о направлении оного в ДРВ.
Оказался прижат к дивану и Нагдасев. Поставил свое "ходатайствую по существу рапорта" и сразу же свалил с освобождением на трое суток, чтобы не видеть крушения всех романовских мечт, а пуще того, - физиономии командира дивизии, когда до которого все докатится.
Надо знать контр-адмирала Смолярчука, редкого по мореходным и многим другим качествам человека и парохода, который тогда рулил всей этой ракетной дивизией. По имени-отчеству он был Петром Павловичем, то есть, практически, вообще библейский персонаж, даже спаренный. И выше него над всеми сирыми и убогими в наших краях был сами знаете КТО...
Петр Палыча, увы, никто о педагогических изысках на бербазе не предупредил. И бумага легла на его стол большим испытанием способностей понимать внезапное.
Первые десять минут ППС терзал стоящих насмерть секретчиков насчет офицерской штатной единички во Вьетнам - почему ему о ней ничего не известно. Убедясь, что такой единички отродясь не было, адмирал взялся опрашивать Романова, кто из них двоих больший идиот.
Окончательно рассвирепев от неопределенностей, выскочил на крыло мостика ПКЗ и стал доводить через всю бухту, что он с Нагдасевым, с его бербазой сделает...
Детали опустим, подведем итоги. Будучи, как уже сказано, человеком, пароходом и совершенно библейским персонажем, потом Смолярчук рапорт взял и... подписал.
Ухмыляясь сатанинской улыбкой.
И отдал в секретную часть, чтобы направили в штаб флота. Подозреваю, с флотскими кадровиками у него были свои счеты.
Как бы то ни было, в Камрань старший лейтенант Романов отбывал совсем не по блату.
Пошто - старший лейтенант? Это уже другая история.

Любимая книга капитана-лейтенанта Шубина.


Открою военный секрет: у нас на флоте умеют ценить хорошую литературу. За ней гоняются. Её выменивают, крадут, нычут и берегут. Потому что действительно хорошая книга на корабле, это дефицит почище "шила".

Хорошая книга - она как горн. Как партия. Как знамя. Как приказ.

Ведёт и устремляет!..

Возьмём, к примеру, "Как закалялась сталь"... Хотя, чёрт с ним, с Островским.

На флоте есть классика помощнее.

Один капитан-лейтенант очень любил книги. Особенно - одну.

- Товарищ капитан-лейтенант, да я...
- Я помню, Лиходеев,.. - Александр Иванович Шубин, за глаза называемый любимым личным составом «Сашка-шубись!», листанул страницы, - ...Мамой клянётесь, что больше ни-ни и всё такое... А теперь, товарищ матрос, вспоминайте домашнее задание. Ис-пол-нять!
Матрос Лиходеев скорбно сказал «есть», тяжело вздохнул и начал:
- 1900 год, Бейрут, турецкий миноносец «Сехам», взрыв котлов, затонул со всем экипажем. 1902 год, залив Вито, испанская канонерская лодка «Кондор», взрыв котла, убито и ранено 18 человек. Тот же год, китайский крейсер «Кай Ши», взрыв погребов боезапаса, погибло 150 человек. 1903 год, Монтевидео, уругвайский крейсер «Дженерал Ривера», взрыв погреба, погибло 4 человека. Тот же год, Копенгаген, датский броненосец «Ивер Ретфельд», пожар в угольнях ямах, разрушен. 1905 год, Сан-Диего, американский крейсер «Беннигтон», взрыв котлов, разрушен, убито и ранено 110 человек,.. - матрос сдул с кончика носа каплю пота и бросил умоляющий взгляд на начальство.

Но то было неумолимо.

-...1905 год, Сасебо, японский броненосец «Микаса», пожар и взрыв погреба. Затонул. Погибло 256 человек, ранено 340...
- Промах, Лиходеев, промах, - Сашка-шубись постучал пальцем по тексту, - Тут написано «ранено 343 человека».

У матроса вмиг стало такое лицо, словно все погибшие на «Микасе» были его ближайшими родственниками. Кап-лей полюбовался на полученный результат и по-дирижёрски взмахнул рукой. Мол, продолжаем сюиту...

- 1906 год, Рио-де-Жанейро, бра... бра,.. - Лиходеев громким выдохом ликвидировал новую каплю пота, - ...Бразильский броненосец «Аквидабан», взрыв погреба, затонул, погибло 196 человек, ранено... ранено...

Сашка-шубись хищно улыбнулся.

- ...Ранено,.. - Лиходеев был на грани обморока, но неимоверным усилием воли превозмог себя, - ...Ранено... 36!..

Кап-лей сверился с книгой и показал большой палец.

- ...Тот же год, Тулон, французский учебный корабль «А...», «Ажа...», «Ажажира»?..

- «Алжасира», Лиходеев! - Шубин захлопнул книгу и протянул её матросу, - Учим заново. После ужина - ко мне. Буду слушать с самого начала. И учтите, Лиходеев, поймаю вас с папиросой в неположенном месте ещё раз - заучиванием наизусть одного раздела «Корабли, погибшие от пожаров и взрывов» вы не отделаетесь. Вы даже не представляете, Лиходеев, сколько в мире есть умных и полезных книг, - Сашка-шубись ласково провёл ладонью по корешкам стоявших на полке изданий, - Их просто масса!

У матроса подкосились ноги. Так, косолапя и кренясь вправо, он и покинул каюту.

Через пять минут, на цыпочках преодолев комингс, в той же каюте появился грустный донельзя летёха из БЧ-1.
- Ну-с, - Александр Иванович поудобнее устроился на табурете, - Давайте вспомним вашу вчерашнюю прокладочку... Счастье, что учебную... И отработаем маленькую, совсем малюсенькую вашу невязочку... Десятимильную, если я правильно помню?
- Так точно, товарищ капитан-лейтенант, - летёха обречёно, как перед расстрелом, посмотрел в последний раз на белый свет. В смысле - поверх головы кап-лея в открытый иллюминатор.
- Раздел «Корабли, погибшие при посадке на мель и от действия штормов». Поехали.
- 1900 год, остров Бреа, французский миноносец «Буэ Вийомэ», наскочил на камень и затонул, команда спасена. Тот же год, Гонконг, английская канонерская лодка «Сэндпайпер», погибла от действия тайфуна.
- Команда?..
- Спасена за исключением одного человека.
- Хорошо. Дальше?
- Тот же год, Малага, германский учебный корабль «Гнейзенау», сдрейфовал в штормовую погоду с якорей и затонул. Погибло 50 человек. Тот же год, Массауа, вспомогательный итальянский крейсер «Каридди», во время тумана сел на мель и погиб...

Капитан-лейтенант очень любил книги. Особенно - одну. Она называлась «Аварии и катастрофы кораблей». По словам кап-лея, книга была уникальна тем, что повышала сознательность личного состава на порядок мощнее, чем дюжина замполитов...

http://u-96.livejournal.com/2201922.html?mode=reply

Тост за Победу...
«Прошлое - родина души человека. Забывая великое прошлое,
никто не может рассчитывать на славное настоящее,
ибо без убитой души, можно только существовать, а не жить...»
(Адмирал Непенин А.И)

Вторая половина третьего курса, а точнее те месяцы, которые последовали после ночного празднования 23 февраля в санчасти, оказались для меня самыми насыщенными по объему репрессий, которые вполне обоснованно обрушило на меня командование факультета. В дни увольнений, я каждые два часа добросовестно ходил отмечаться к дежурному по факультету, ему же дышал в лицо на вечерних проверках, да и просто при любой встрече и почти забыл, как выглядит мой увольнительный билет. В выходные дни, когда вместо увольнения я брел в актовый зал училища смотреть очередной кинобоевик Одесской киностудии, в назначенное время, мне приходилось покидать зал посреди сеанса, и мчаться вниз на факультет, чтобы предъявить себя дежурному лично и в трезвом виде. Я спорол старшинские лычки с погон, и запрятал, куда подальше свою мицу, которую с гордостью одел в начале третьего курса. Я стал таким же обычным курсантом как все, и к своему удивлению почувствовал какое-то облегчение, словно до этого времени, на моей шее висела якорная цепь легкого крейсера «Ушаков», которую неожиданно с этой самой шее сняли. Все было как бы и неплохо, жизнь продолжалась, обошлось- отделался малым, только вот в город очень хотелось, аж зубы сводило...
Так, как я точно знал, что ближайшие пару месяцев «берег» мне не светит, а на милость начальников рассчитывать не приходилось, стоило вспомнить лишь одни насупленные брови адмирала Бичурина, высвободившееся свободное время я сознательно решил посвятить учебе и самообразованию. Поменяв многочисленные обязанности старшины роты на необременительную, и даже вполне синекурную деятельность ротного баталера, я в первую очередь подтянул учебу, а затем совершил для себя новое открытие училищной фундаментальной библиотеки, в которой оказывается кроме научных трудов ядерных физиков и прочих титанов науки, оказалось много чего другого интересного...
Этот период стал, наверное, последним в моей жизни, когда я читал много, везде и что самое главное, читал не то, что попадало под руку, а то, что хотелось. Почти каждый день я просиживал не меньше полутора часов в читальном зале библиотеки, открывая для себя все новые и новые книги. Через пару недель после начала моего «исхода» в мир словесности, мне даже стали втихаря давать на ночь книги, которые выносить за пределы библиотеки, было категорически запрещено, а через месяц строгие на первый взгляд библиотекарши, даже начали угощать чаем. Я стал «своим», а не случайным читателем, и это судя по всему, заметили...
Как-то раз, когда я перед построением на ужин, сдавал библиотекарю «Морской сборник» за май 1905 года, в котором некий инженер Лидов с пафосом рассуждал от несовместимости широкой русской натуры со службой на подводных лодках, одна из библиотекарей, стыдно признать, но как ее звали, за давностью лет я не запомнил, неожиданно спросила меня:
- Молодой человек, я заметила, что вы историей флота интересуетесь?
Я последние несколько дней, с упоением зачитываясь, по нынешним временам наивными, но чрезвычайно занятными рассуждениями противников и сторонников подводного плавания начала прошлого века, кивнул.
- Ну да...интересно...и забавно очень.
Она посмотрела в мою карточку. Улыбнулась.
- Павел...а вы не хотите написать доклад...допустим, по действиям Черноморского флота, и подводников в том числе, во время войны и прочитать его в Доме офицеров перед ветеранами?
Как любой нормальный военнослужащий, выступать перед кем бы то ни было, я совсем не любил. Видимо это отразилось на моем лице, потому что женщина снова улыбнулась и спросили.
- Вижу сомнения. Боитесь, что не справитесь? Или просто не хотите? У вас в карточке такой список...мне кажется вы не то, чтобы какой-то доклад, а вполне зрелую научную работу осилите...
Вот тут, я как то не очень вежливо, скорее спонтанно выплескивая крик души, перебил вежливую женщину.
- Да может быть и написал бы, только вот меня не то чтобы в ДОФ, меня за ворота не выпустят...
- Гм... а за что же это вас так сурово?
И я поведал за что наказан по полной программе, и о том, что теперь невыездной и лишенный схода на берег, и вообще, слава богу, что не отчислен и даже не на гауптвахте. Библиотекарь все внимательно выслушала, и немного лукаво улыбнувшись, невозмутимо ответила.
- Понятно. Но ведь каждый имеет право на исправление? Не так ли Павел? Поэтому если ты берешься готовить доклад, то я тебе обещаю увольнение в город на весь день. А если ветеранами понравится, то думаю, и твоя ссылка станет не такой уж строгой. Ну, как?
Не знаю почему, но я согласился. Может от скуки, может еще от чего, но уж точно не от стремления поучаствовать в протокольном мероприятии городской ветеранской организации. Скорее всего, я уже был морально готов в минуту душевной слабости, сбежать в самоволку, чем бы мне это не грозило. А грозило это многим. И понимая это, я готов был схватиться за любой, пусть даже призрачный шанс оказаться в городе на законных основаниях...
Уж не знаю, кого и как там задействовала милейшая хранительница книжного богатства нашей системы, но через пару дней на обеденном построении, меня с командиром роты отозвал в сторону наш заместитель начальника факультета, капитан 1 ранга Плитень Сан Саныч.
- Так, товарищ Шадурко! Уж не знаю, как такие безобразия случились, но вот политотдел приказал этого разгильдяя отрядить на заседание городского совета ветеранов Великой Отечественной с каким-то там докладом! Ничего абсолютно совершенно не понимаю?! У нас есть более достойные кандидатуры! Комсомольцы, отличники! Я пытался объяснить товарищам, но, они, как говорится, увы...к нам не прислушались... Так что, товарищ капитан 2 ранга, это все на лично, заметьте, конкретной вашей ответственности! Хоть сами с ним идите, но чтобы никаких....!!! Никаких... От Белова всего можно ждать...
И развернувшись, Сан Саныч засеменил в учебный корпус своей знаменитой походкой. Командир посмотрел ему вслед, потом перевел свой усталый взгляд на меня.
- Ну, Паша, во что ты там снова вляпался?
Я рассказал командиру все, после чего ему стало получше и он даже попытался пошутить по поводу того, на какую тему доклад у меня получился бы лучше всего. Но, все же памятуя о том, что я совсем недавно превратился из «надежды училища в горе факультета», командир, на всякий случай поставил ребром ряд вопросов. О моей запущенной прическе, форме одежды, и прочих важнейших воинских атрибутах, сопровождающих простое увольнение в город такого махрового нарушителя воинской дисциплины, как я. Я предельно внимательно внимал его словам с самым озабоченным видом, и поющей от радости душой, после чего четким строевым шагом отправился готовиться к предстоящему мероприятию.
Доклад я написал быстро, благо всесторонняя помощь со стороны библиотеки мне была обеспечена на самом высоком научно-просветительском уровне. И вот в четверг, накануне дня моей премьеры в качестве лектора, мой милый библиотекарь, которой я принес для последней проверки свое творение, просмотрела его, удовлетворительно кивнула, и зачем-то наклонившись, заговорщицки шепнула мне на ухо,
- Павел, в город тебя отпустят в десять утра. Начало мероприятия в одиннадцать. Но... На самом деле начало в 16.00. Ты сходи, куда тебе надо...или к кому тебе надо... Но поаккуратнее пожалуйста. Не подводи меня... А к шестнадцати часам будь в ДОФе. Там к администратору подойдешь, он скажет что делать. Согласен? Ну что, а...доклад у тебя хороший. Думаю, нашим фронтовикам понравится... Там и мой папа будет. С богом, мальчик...
Сказать, что я возликовал, значит не сказать ничего. Такого подарка от судьбы, а точнее от самого простого библиотекаря, я никак не ожидал. Откровенно говоря, я практически смирился тем, что до конца третьего курса буду лишен радостей большого города, и буду вынужден усмирять гормональные всплески, лишь в дни «скачек» на косогоре училища в совершенно антисанитарной обстановке. Написание доклада, сразу показалось мне абсолютно ничтожной платой за возможность попасть в город. Торопливо попрощавшись со своей благодетельницей, я помчался вниз, к городскому телефону...
На следующий день, выбритый до состояния линолеума, и отглаженный до хруста на всех сгибах, я вместо того, чтобы идти на занятия, стоял навытяжку перед светлейшими очами Сан Саныча Плитня и получал последний инструктаж по поводу предстоящего увольнения в город, да еще и в день общефлотской боевой подготовки. Естественно Сан Саныч, ледоколом прошелся по всем моим прошлым «подвигам». Потом пофантазировал по поводу будущих свершений, а затем на всякий случай проверил у меня подписку брюк и ремня, словно ветераны обязательно должны будут поинтересоваться этими немаловажными элементами воспитания воинского духа. После его могучего внушения, я четким строевым шагом отправился к пирсу, и сразу сел на катер. Правда, не на тот, что шел в город, а наоборот. А выйдя на Троицкой, с возрастающим ускорением, но стараясь не запылить вычищенную и заутюженную форму, помчался, не разбирая дороги по косогорам в направлении обиталища своей подруги Капельки.
Оповещенная накануне о моем предстоящем визите вежливости, Капелька среагировала на это, так как и должна реагировать настоящая черноморская женщина на кратковременный приход своего мужчины из морей. Выдумщица она была знатная, с фантазией необузданной, и в этот раз встретила меня в черных чулках, явно иностранного происхождения, тельнике на голое тело и с бутылкой марочной массандровской «Мадеры» и двумя бокалами в руках. Вино я естественно сурово отклонил, а вот от всего остального не отказался...
Четыре часа пролетели как-то очень незаметно, практически моментально, я бы даже сказал молниеносно. Но все же я успел отобедать фирменными котлетками подруги, которые вкусил не за столом, а из-за нехватки времени прямо в постели, по простецки поставив тарелку на плоский и аппетитный живот Капельки. Еще я успел принять душ, если можно назвать душем мои тщетные попытки хоть на одну минуту остаться под струей воды одному. Но всему хорошему рано или поздно приходит конец и ровно в 15.30 я с докладом под мышкой и стойким запахом капелькиных «Мадам Роше» вышел из троллейбуса у музея КЧФ и через несколько минут был уже в ДОФе. Администратор, найдя мою фамилию в списке, проводила меня к конференц-залу, где сдала на руки какому-то кавторангу из политуправления флота. Тот не мешкая, завел меня в зал, усадил с края недалеко от сцены и приказав ждать, когда меня вызовут, ушел. Оставшись один, я оглядел зал.
Ветеранов было много. Человек сто, не меньше. Одни были одеты просто, выделяясь лишь одними наградными колодками. Другие наоборот были в форме, даже старого образца, увешанные орденами, медалями и разными памятными знаками. Они разговаривали, подходили друг к другу, обнимались и вообще казались огромной толпой старых знакомых. Но роднило их всех одно. Лица. Немолодые, морщинистые, со следами былой войны и житейских невзгод, они на удивление почти все были с живыми, молодыми глазами. На дворе были восьмидесятые годы, недавно страна отмечала сорокалетие Победы и многие из них, те кто уходили на фронт со школьной скамьи, сейчас только перешагнули шестидесятилетние рубежи, и были еще крепки и полны сил. Надо сказать, что, увидев вокруг сразу такое количество людей, видевших ту войну не по телевизору, я отчаянно начал бояться, что мой доклад покажется им детским лепетом и полной чепухой, надерганной из официальных источников. Но отступать было уже некуда, и я начал потихоньку перечитывать свое творение, репетируя предстоящую речь.
На сцене стоял стол для президиума и трибуна для выступлений. Сначала в президиум поднялись несколько человек, и один из них, старый и седой как лунь контр-адмирал, сразу подошел к трибуне. При его появлении ветераны как-то организованно приумолкли. Адмирал минут пятнадцать отчитывался перед залом о каких-то памятниках, письмах, встречах и поездках. Ему хлопали, а он все называл и называл какие-то фамилии, и непривычные воинские звания, давно вышедшие из употребленияя. Потом адмирала сменил какой-то молодой гражданский деятель, то-ли из горисполкома, то-ли из горкома партии. Он говорил с полчаса, в очень идейно выдержанном стиле и с хорошо отрепетированными фразами и оборотами речи. Его ветераны тоже слушали, но уже не так внимательно, начав потихоньку шушукаться между собой. И вот когда он закруглился, к трибуне снова подошел тот седовласый адмирал, и объявил, что сейчас с докладом о действиях КЧФ в 1941-1944 годах выступит курсант 3 курса СВВМИУ Белов Павел.
Я поднимался на сцену с едва скрываемой дрожью в коленях, чувствуя на своей спине сотню взглядов. На негнущихся ногах, доковылял до трибуны и положив перед собой доклад, поднял голову. В зале стояла тишина. Весь этот зал, все эти немолодые мужчины, прошедшие в свое время такое, что нам нынешним и не снилось, молча, доброжелательно и с вниманием, смотрели на меня.
- Не дрейфь, юнга...Если что, подскажем, поддержим...Давай!
Сидящий на крайнем месте в президиуме седой адмирал подмигнул мне и улыбнулся. И я, сглотнув начал читать, а точнее рассказывать, то, что успел уже повторить не один раз, лишь изредка заглядывая в свои записи. Я говорил и о первых днях войны на Черном море, и об Одессе, и об осаде Севастополя, и о керченско-феодосийской десантной операции, и о Аджимушкае, и о лидере «Ташкент», и о Грешилове, и об обстреле Констанцы, слово обо всем, что смог вместить в полтора десятка страниц рукописного текста. Я даже набрался смелости, и мельком упомянул о том, как адмирал Октябрьский бросил Севастополь, чем заслужил одобрительный гул зала. Сколько продолжался мой доклад я не знаю, только вот за все время никто и ни разу меня не перебил, и не пытался поправить. И когда, наконец, вытерев пот со лба, я сказал, что доклад закончен, зал вдруг разразился аплодисментами. Я до такой степени растерялся от этого, что остался торчать свечой за трибуной, не зная куда податься. Седовласый адмирал, встал из президиума, подошел ко мне и положив руку на плечо, сказал, обращаясь к залу:
- Молодец! Растет смена!
И наклонившись, уже тише добавил.
- Иди в зал. Не уходи пока...
Я спустился в зал. Сел на прежнее место. Еще минут сорок на сцену поднимались и спускались ветераны, говоря о всяком наболевшем. Потом дети читали стихи о Василии Теркине и хор спел несколько песен военных лет. А затем все закончилось, и фронтовики начали расходиться из зала. Я продолжал сидеть и ждать адмирала, который у сцены разговаривал то с одним, то с другим ветераном. Наконец он освободился и подошел ко мне.
- Ну, вставай юнга! Пойдем, посидишь со стариками, послушаешь...
Мы сели в буфете ДОФа, в том самом буфете, куда иногда можно было забежать во время танцев и тайком опрокинуть стаканчик портвейна, стараясь не попасться никому на глаза. Но теперь я сидел за столом с шестью ветеранами, из которых двое были контр-адмиралами, один одноруким капитаном 1 ранга, и еще трое в костюмах, с впечатляющими орденскими колодками. И боевых наград у этих шестерых старых воинов, было, как мне показалось, больше чем у всех офицеров нашего факультета, вместе взятых.
В буфете не было водки, одно сухое и крепленое марочное вино. Но когда к стойке подошли, позвякивая орденами целых два адмирала, у нас на столе вмиг материализовались две бутылки настоящей «Столичной», с тарелочкой на которой лежал аккуратно нарезанный черный хлеб, и другой тарелкой на которой горкой была навалена вареная докторская колбаса. Себе я попросил березовый сок, который мне очень нравился, а в ДОФе, где он всегда был прохладным и свежим, а в настоящей обстановке вдобавок ко всему и политически правильным выбором напитка.
Они не пили много, лишь изредка чокаясь и занюхивая рюмку черным хлебом. Они постепенно становились многословнее, вспоминая войну, а я, открыв рот и забыв о том, что обещал неугомонной Капельке вернуться к ней, как только все закончится, слушал и слушал...
Они вспоминали такое, о чем я никогда бы не прочел ни в одной, даже самой откровенной книге о войне, и говорили о том, что пережили с таким простым обыденным спокойствием, словно рассказывали о рыбалке или каком-то туристическом поход, а не о событиях пропитанных железом, кровью и человеческой болью. Они не вытирали слез измятыми платками, и голос их не дрожал. Они вспоминали страшные вещи, и лишь иногда срывались, негромко по стариковски матерясь. Одного из них расстреливали три раза. Два раза немцы и один раз наши, когда после одной из неудачных морских десантных операций под Новороссийском он через две недели в одиночку вышел через горы к своим, переодетый в снятую с убитого немца форму. Он выжил, и закончил войну в Заполярье, в Киркенесе, вытаскивая из штолен наших военнопленных, где нашел умирающим своего родного старшего брата, пропавшего без вести еще в первый год войны. Другой, рассказывал как в Сталинграде, они три зимних месяца по ночам выкладывали настоящие укрепления из тел немцев и наших солдат, в три слоя, и они, эти мертвые солдаты, спаянные морозом и кровью, прикрывали их от фашистских пуль не хуже железобетона, лишь оставляя на лицах клочья, оттаивавшие потом в блиндажах кровавыми ручьями. Однорукий капитан первого ранга, прошел всю войну, начиная от обороны Одессы и Севастополя, заканчивая взятием Берлина без единой царапины, и получив перед новым назначением на Дальний Восток двухнедельный отпуск, решил навестить родной Севастополь. Там увидев, что от его родного старенького дома на Корабельной стороне остались только стены, он поклялся себе отстроить его и сбросив мундир увешанный орденами, с самого первого дня взялся за работу. Война щадила его четыре года, проведя через все свои ужасы целым и невредимым, а вот родной дом отнял руку, когда уже почти заканчивая строительство, он среди камней напоролся на неразорвавшуюся немецкую гранату...
Они ведь не были героями. Они были самыми простыми людьми, защищавшими свой дом и свою Родину, свои семьи и своих детей. И потом, выжив в этой бойне, они засучив рукава, принялись возвращать к жизни свою землю, так же как и воевали, упрямо, неистово и беззаветно, не щадя себя, и не требуя ничего взамен...
Они долго говорили, а я сидел рядом, едва дыша, и боясь пошевелиться. Я забыл о времени, и о том, зачем я здесь. Я буквально пропитывался духом этих людей. А потом седовласый адмирал, неожиданно встал, и подняв рюмку, громко сказал:
-За Победу! За нашу Победу!
Они встали, и только в этот миг, я впервые за весь этот вечер, заметил в уголках их глаз, что-то похожее на влагу, на неожиданно накатывающиеся слезы. И когда их рюмки уже почти соприкоснулись, однорукий капитан первого ранга посмотрел на меня и опустил свою рюмку.
- Неправильно, Михалыч... Юнга без стакана... За Победу пьют все, кто носит форму.
Вот тут я пришел в себя и по- настоящему испугался. Отказать этим могучим дедам я был не в силах, но и возвращаться в систему с запахом просто не имел права.
- Я не могу...честное слово не могу...
Адмирал поставил рюмку на стол. Кажется, он сразу понял, что я отказываюсь не просто так.
- Докладывай!
И я коротко, но откровенно поведал им о том, как здесь очутился, честно рассказав о своем февральском залете и его последствиях.
Ветераны молча выслушали. Адмирал, усмехнулся и снова взял рюмку в руку.
- Молодец юнга, не стал лгать старикам. Ну, что ребята, не дадим пацана в обиду? Хорошо ведь доклад прочитал...от сердца...видно же...старался...
Те утвердительно закивали.
- Налейте юнге!
Мне протянули стакан наполненный водкой. Все встали.
- За Победу!
Я никогда так не возвращался из увольнения. Я вообще больше в своей жизни никогда и нигде не ходил в таком сопровождении. Я шел через площадь Нахимова к катеру, в окружении этих орденоносных стариков, во главе с двумя адмиралами, перед которыми выстраивались не только патрули и все военнослужащие, но и простые люди останавливались и как-то незаметно, но вытягивались перед этими крепкими немолодыми солдатами прошлой войны. И как не грешно такое сравнение, но мне показалось, что, кто бы ни попытался нас остановить, они бы меня закрыли собой, как закрывали много лет назад в бою своих товарищей. Они посадили меня на катер, и перед тем, как расстаться, адмирал протянул мне свою визитную карточку.
- Звони юнга, если сегодня все-таки возникнут проблемы. Мы своих в обиду не даем...
Никаких последствий этот случай для меня не имел. В этот вечер кто-то со старшего курса очень громко залетел в комендатуру, и всему нашему факультетскому начальству было не до таких мелких нарушителей, как я. Добравшись до роты, я умылся и завалился спать. Время шло, меня все-таки простили, потом снова наказали, уже за другие прегрешения, но я никогда так и не воспользовался той визитной карточкой, которую до сих пор храню у себя. Я еще несколько раз видел их издалека, на городских севастопольских праздниках, когда все ветераны гордо шли через город, но так и не решился подойти. А уже через пять лет, на день Победы я уже не увидел в первых рядах ни адмиралов, ни того однорукого каперанга...
Возможно, я не прав. Может быть я просто пессимист. Скорее всего, так оно все и есть. Но я уверен, убежден, что это могучее поколение, по настоящему, жилистое, сильное и жадное до жизни, а главное истово любящее свою Родину и свою землю, некем заменить. Мы стали совсем другими. Мы стали забывать, о том, кому обязаны своими жизнями. Мы слишком связаны боязнью потерять свои материальные блага и давно уже не способны на самопожертвование. Мы разучились любить то, что есть, и только жадно думаем о том, чего нам не хватает. И в тот день, когда последний ветеран той страшной войны, в последний раз дрожащей рукой поднимет рюмку и скажет «За Победу!» а потом тоже уйдет от нас, наша страна станет совсем другой, но, к сожалению далеко не такой, о какой они мечтали, умирая за нас, своих непутевых потомков...

Камушек
эпизод 2
Взрывали в Гремихе часто и помногу. Поэтому большинство офицеров были допущены к самостоятельному производству взрывных работ.

Вечерняя пятиминутка шла уже третий час. Начальник УНР полковник Горошков (подпольное прозвище-«дед») усталым взглядом обвёл откровенно зевающих офицеров. Взгляд его задержался на главном инженере.
В течение последних шести месяцев Главной Мечтой Деда было избавится от этого «балласта». Подполковник Копыткин* явно не справлялся со своими обязанностями. Сразу после выпуска, будучи ещё лейтенантом, Копыткин был назначен на должность командира взвода в Тольяттинское командное строительное училище. Через некоторое время он благополучно дослужился до подполковника - зам. начальника кафедры «Организация военно-строительного производства» и в мечтах видел себя уже на должности начальника кафедры. Но удачно развивающаяся карьера внезапно оборвалась. Была ли причина тому, как поговаривали злые языки, интрижка с молодой сотрудницей кафедры, или что другое, но факт остаётся фактом: получив выговор по партийной линии, подполковник Копыткин покинул насиженное место и убыл организовывать строительное производство на южном берегу Баренцева моря.

- Итак, последнее, - продолжил планёрку Дед, - ситуация на реконструируемом водоводе. Главный инженер, докладывайте.
- Строительство ведётся крайне медленно, - суетливо начал тот, - лейтенант Зинин руководит работами плохо. Нормы выработки не выполняются. Вчера даже компрессор не завели. Ломами долбили мёрзлый грунт. (Копыткин благоразумно умолчал о том, что это было его распоряжение). В результате разработали не больше трёх кубических метров. К реконструкции водопроводной камеры N 8 даже не приступали.
- Товарищ подполковник, - загремел дед - а вы там кто? Сторонний наблюдатель? Вы ответственный от УНР! Раз не справляется производитель работ, вы лично должны были организовать работы!
И, помолчав несколько секунд, язвительно добавил:
- Вы ведь эту науку пятнадцать лет изучали, вон, даже кандидатскую защитили**...
- А я, товарищ полковник, - с обидой возразил Копыткин, - приказал им прицепить компрессор к ГТТ и завести с толкача, однако Зинин мой приказ не выполнил.
За спиной главного инженера раздался дружный смех. Громче всех смеялся главный механик***.
Дед медленно снял очки, посмотрел на них, и вдруг со всего размаха хватил об пол. Лицо его побагровело.
-Вы что, подполковник, всерьёз хотели завести компрессор «с толкача»? - заорал он, - посмотрите, над вами все присутствующие смеются. Завтра весь УНР узнает. Даже такие разгильдяи как Ивочкин с Правдюком над вами потешаться будут. Да самому тупому солдату известно... Дед удручённо махнул рукой и переключился на главмеха.
- А вы, Кузин чего ржёте как строевой конь? Кто Копыткину идею подал? Не сам же он додумался. Я вижу, это ваших рук дело.
- Никак нет, товарищ полковник, - молодцевато ответил главмех. И он почти не соврал. Провокация была подстроена тонко, и главный инженер даже не смог бы толком сказать, кто подкинул ему идею заводить с толкача механизм, не имеющий привода на колёса.

Помолчав с минуту, Горошков достал из внутреннего кармана запасные очки (уже вторые на этой неделе) и обратился к начальнику ПТО:****
- Валерий Алексеевич, я думаю, эти двое - полковник кивнул в сторону Копыткина (подразумевая его и Зинина) - нам всё дело завалят. Возьми завтра Иваныча, посмотрите, можно ли туда завезти СБУ*****. Придётся взрывать. Хотя не хотелось бы. Восьмую камеру надо сохранить.
И, злобно взглянув на Копыткина, добавил:
- Да, кстати, главный механик, запишите, до окончания работ на водоводе уазик главного инженера передаётся в распоряжение начальника ПТО.
- Ну, а у вас, товарищ Сандалин, - дед обратился к богатырского вида майору, начальнику субподрядного сантехнического участка, - как идут дела?
- Всё старое оборудование камеры демонтировано, новые трубы разложены вдоль трассы, - ответил сантехник. - Завтра начинаем монтаж на тех участках, где траншея готова.
- От нас какая-нибудь помощь нужна?
- Только достать из камеры демонтированные задвижки. Своими силами я это выполнить не смогу******.
Дед махнул рукой:
- Копыткин, организовывайте... Я не знаю, что я с вами и Зининым сделаю, если через три, нет через два дня вся траншея и камера не будет передана сантехникам для монтажа.
Дед встал, дав тем самым понять, что совещание закончено, открыл форточку и с наслаждением вдохнул морозный воздух.

Камера была готова через неделю. Почти. Задвижки оставались внутри. Монолитное перекрытие было разобрано. Иваныч, умудрившийся почти не повредив камеру, взорвать мёрзлый грунт вокруг неё, собирал манатки.
- Спасибо, Иваныч, - подошёл к нему Зинин.
- Да не за что. Тебе, я вижу, и так нелегко. Совсем тебя этот придурок достал.
- И не говори. Припрётся, засядет в бытовке и чай пьёт. Солдат погреться хрен пустит. «Идите, работайте вы нормы и так не выполняете», - гнусавым голосом передразнил он главного инженера
- Ну, держись... Иваныч пожал протянутую руку, взял вещмешок с рабочей одеждой и не спеша отправился в городок, до которого было километра три.

- Ну вот, помяни чёрта, он уже тут, - недовольно пробормотал Зинин, глядя на Копыткина, выбравшегося из подъехавшего автокрана. Следом за ним в развалочку подошёл крановщик.
- Где кран устанавливать?
- Вот здесь, - показал Копыткин. Зинин хотел что-то сказать, но крановщик опередил:
- Не получится. Тут уклон процентов двадцать. Я же опрокинусь.
- А если дальше встать?
- Дальше вылета стрелы не хватит.

Копыткин озадаченно посмотрел на кран. Затем взгляд его перешёл на солдат, загружающих оставшийся от взрывных работ аммонал в машину.
- Товарищ лейтенант! Прекратите погрузку! Сколько осталось взрывчатки?
- Три ящика.
- Будем взрывать задвижки! И потом достанем их по частям.
- А...
- Никаких «а»! Немедленно набить задвижки взрывчаткой!
Копыткина понесло... Команды сыпались одна за другой... Спустившись в камеру, он лично принял участие в «заряжании» задвижек, сам воткнул детонатор и поджёг шнур.

Удалившись на изрядное расстояние, Зинин, крановщик и бригада солдат-землекопов с интересом ожидали результатов. Так как Копыткин использовал весь оставшийся шнур, то ждать пришлось долго. Наконец земля вздрогнула, в воздух полетели камни.
- Учитесь, лейтенант! - Копыткин обвёл присутствующих гордым взглядом. Пять минут работы, и камера готова!

Камера действительно была «готова». На её месте образовалась глубокая воронка.

* Фамилии действующих лиц изменены. Но не сильно. На одну букву.
** Сам Горошков имел, увы, только среднее техническое образование (Для сомневающихся - Питон может подтвердить).
*** А виноват был как раз любимчик Деда - главмех. Компрессор по ошибке заправили летней соляркой. Но начальник ПТО, обнаруживший это на следующий день, не стал закладывать своего приятеля.
**** Производственно-технический отдел
***** Бурильная установка
****** Вес каждой был около тонны.