МОРСКОЙ ВОЛК

Навеяно «постарением» еще на один год и поздравлениями по этому поводу.
Во многих поздравлениях, искренних и, конечно, очень приятных ко мне обращаются, подчеркивая мое «героическое» военно-морское прошлое: «комдив», «каптри», «грузин» (корабельная кличка), «морской волк»... Тут я, почему то задумался. Могу ли я примерить на себя такое высокое звание как «морской волк»? На память приходит замечательная песня, исполненная Владимиром Семеновичем со свойственной ему экспрессией:
« И мы с фррегатом становились борртом в борт.
Еще не вечер, еще не вечер...»
Вот где морские волки! Я слушаю эту песню и они, эти волки, перед глазами стоят. Или другую:
«Был шторм!
Канаты рвали кожу с рук,
И якорная цепь визжала чертом!...»
Немного непонятно, с какой целью они там использовали якорь-цепь во время шторма, но все равно.
А вот самая реальная история. Поздняя осень 1982 года, идем Бискайским заливом. Крейсер 11 тыс. тонн водоизмещения и сторожевик Северного флота «Ленинградский комсомолец» - соответственно, 3 с половиной тыщи тонн. Качает немилосердно. Народ и у нас уже изрядно укачался, все лица имеют зеленоватый оттенок и вместо полноценного обеда жуют черные ржаные сухари. Мне и сухарей не хочется, башка раскалывается, хочется куда-то заныкаться с этого ходового, а тут самолеты постоянно летают, то с республиканского берега, то с королевского. «Комсомолец» маячит впереди. Перед глазами с определенной периодичностью выныривают его винты, затем он весь погружается в воду, только антенну РЛС видно, и опять выныривает на гребне волны...
В походном ордере корабли несут дежурство своей локацией по очереди: один наблюдает море (четырехсотые), второй небо (пятисотые). Через четыре часа наоборот. Смотрю я на этот несчастный СКР и думаю, ну что они там при такой качке наблюдать могут? А оттуда бодренько так докладывают: «501-ая Пеленг... Дальность..., курсом на корабль, 502-ая П...Д...., 503-я...., вахтенный офицер упал и сломал руку...» Вот! Вот где морские волки! Во главе с этим бедолагой вахтенным офицером.
Таких примеров морской волчьей стойкости сколько угодно могу привести. А вот сам... Нет, не волк. Скорее пес. Ну не заяц же! А пес я точно знаю какой: миттельшнауцер. Такой знаете, с бородой, усами и крепким немецким задом. Беспокойный, шумный, готовый ввязаться в любую свару, но в целом дисциплинированный, неглупый и бесконечно преданный. Ну, могу я себя похвалить? К тому же с таким шнауцером мы 12 лет прожили бок о бок в дружбе, полной гармонии, заботе и взаимном влиянии друг на друга. Поэтому я точно знаю, кто я «морской».
А вот о «морских волках», с которыми меня сводила судьба, вспомнить хочется.

Пиночет

Никаких сомнений, что в каждом военном училище был свой Пиночет. Он вызывал священный ужас только своим появлением, при встрече с ним у курсантов наступали ступор, желания тут же заступить в наряд вне очереди или выписать себе записку об арестовании и убыть на гауптвахту. Только бы с глаз долой. Обычно такой усредненный Пиночет бывает каким-то строевым начальником. У наших соседей из общевойскового командного училища им. Кирова таких было пруд пруди. Строевой устав для них Библия, стойка «смирно» - основное положение туловища, а неукоснительное соблюдение формы одежды - цель жизни. Каждый, кто хоть ненадолго соприкасался со службой в Вооруженных Силах, с такими чинами встречался.
Так вот. Наш Пиночет был совершенно другим. Нестандартным. Ему было по барабану отдание воинской чести в движении, внешний вид и другие атрибуты строевой подтянутости. Он был Навигатором. Старшим преподавателем на кафедре кораблевождения. Это только так кажется, что в инженерном училище подобная кафедра - что-то несерьезное, что настоящих штурманов готовят в старой, всем известной «навигацкой школе», которая теперь носит имя Фрунзе (странное, конечно, имя для морского училища, будто адмиралов в СССР не хватало!). Так вот и нет! Пять семестров, три экзамена, два учебных штурманских похода, все практические занятия - все под руководством Пиночета! Это, я вам скажу, «морячище»! Во-первых, он элементарным образом всех излечил от морской болезни. Раз и навсегда. Как только Балтика слегка закачала учебный корабль, некоторые курсанты попытались не проснуться к штурманской вахте. Пиночет удлинил иглы своего штурманского измерителя и спустился в кубрик, где всадил с кряканьем свой садистский инструмент в оттопырившуюся под одеялом ягодицу ближайшего больного. Через мгновение все уже были бодры, здоровы и с величайшим вниманием внимали первой вводной:
- Определение места методом «крюйс-пеленга»! Умри мне тут у пеленгатора! Заблюй всю карту! Но будь мужиком!
От Пиночета некуда было деться. Он все знал и все видел. Курсанта - насквозь! Обмануть его не представлялось возможным. Любая подгонка результатов расчета места корабля по солнцу - под подсмотренные координаты спутниковой системы, выявлялась мгновенно и бланк твоего расчета с омерзением летел тебе в лицо.
У меня до сих пор хранится учебник по кораблевождению для Военно-Морских учебных заведений. Две главы этого учебника написаны доцентом кафедры нашего училища капитаном 1 ранга Внуковым Владимиром Дмитриевичем. Это и есть наш Пиночет. Перелистываю главу, посвященную астронавигации, и имена звезд и созвездий звучат у меня в мозгу голосом Владимира Дмитриевича, звучно, со вкусом, даже надрывом: Беттельгейзе! Ригель! Пылающий Сириус! Орион! - величественнейшее созвездие северного полушария, место упокоения душ фараонов! Именно так: величественнейшее!
На каждое практическое занятие мы ходили как в последний бой. Каждая контрольная прокладка выматывала как марш-бросок через ливийскую пустыню. Никто из наших преподов не мог с таким вкусом и изобретательностью отыметь нерадивого двоечника, да так, чтобы это вроде и не унижало, но заставляло работать. Двоек он, кстати, не ставил.

1977 год. Учебный корабль «Перекоп» швартуется в порту Гдыня. Сходня уже подана на причал, но швартовные операции еще продолжаются, заводятся какие-то дополнительные «огоны» и «дуплени». От мест еще не отошли, главный боцман и старпом еще изрыгают проклятья в адрес своих нерадивых матросов и польских швартовых партий, суетящихся на берегу. По сходне на берег спокойно спускается офицер и направляется к ближайшему ларьку. Это наш Пиночет. Через три минуты он возвращается, неся за горлышко литровую «Смирновки». На глазах у всех спокойно поднимается на корабль и направляется к своей каюте. Старпом давится своим мегафоном, замполит училища вместе с замполитом корабля одинаково зеленеют и даже польские матросы на берегу замирают, во все глаза наблюдая эту невероятную картину. 1977 год! Эпоха развитого социализма, победившего раз и навсегда. Строительство коммунизма уже идет полным ходом, и он вот-вот будет построен. В вечно недовольную чем-то Польшу приходит военный корабль, полный носителей морального облика строителей этого светлого будущего. И тут один из них, офицер, капитан 1 ранга, на глазах у всех... Вы представляете, какой непоправимый ущерб был нанесен портрету этого облика? Молоденький польский офицер, который руководит швартовкой на берегу, радостно ржет и показывает нам, курсантам второго курса, большой палец.

1978 год. Учебный корабль «Смольный» идет Балтийскими проливами. Очередная контрольная прокладка. Одно из определений места должно быть по солнцу. Все суетятся с секстанами и пытаются подсунуть Пиночету бумажки с пятью измерениями высоты светила на подпись.
- А скажите-ка, курсанты, какой остров мы сейчас проходим по правому борту?
Самый услужливый, глядя в карту:
- Остров Борнхольм, товарищ капитан 1 ранга!
- Правильно! А как по-русски? Как наши предки его называли?
- ...
- Ну? Пушкин, например, Александр Сергеевич, как его называл?
- ...
- Поразительная серость! А про остров Буян вы слышали? Вот так вот! А про храмы тамплиеров вы слышали? Кто такие эти тамплиеры? Вот ты, усатый!
Палец упирается в меня.
- Ну..., ...этаа..., монахи какие-то... богатые...
- Монахи какие-то... Ты в увольнение перед выходом в море ходил? А бабу, бабу снял? В «Корвете» (бар у ст. м. Владимирская) вашем?
- Ну, ... этаа...., у меня девушка..., мы не в «Корвете» с ней...
- Да какая нахрен разница! Она тебе дала? Только не ври тут!
- ...
- А знаешь почему? Потому что ты серый, как штаны пожарника! Ты звезд не знаешь! А одними вашими Пинк Флойдами голову бабе не задурить. Хоть я и не против Пинк Флойдов! Вы вообще хоть что-то читаете? В музеи ходите? Ага! Портвейн в буфете заглотить!
И мы, разинув рты, слушаем пятнадцатиминутную лекцию об острове, чей угрюмый берег проплывает мимо нас по правому борту. Шпарит как по-писанному:
«Остров Борнхольм. Принадлежит Дании. Население 40 тысяч человек. Остров и несколько ближайших небольших островов входит в состав муниципалитета Борнхольм. Главный город и порт — Рённе. Был опорным пунктом викингов, затем входил в состав провинции Сконе. В древнерусских сказаниях предположительно именно этот остров называется Буян. За право владения островом долгое время велась борьба между архиепископством Лунда и датскими королями. В 1150 году датским королем была построена крепость Лиллеборг, а через сто лет архиепископом построена крепость Хаммерсхус. К 1259 году контроль над островом перешел к архиепископству. В 1525 году остров был заложен Любеку, немецкому городу в составе Ганзы.
Во время датско-шведской войны шведы захватили остров в 1645 году, но в том же году вернули его Дании после заключения Брёмсебруского мира. В 1658 году по Роскилльскому миру был передан Швеции вместе с другими территориями, а в 1660 году по условиям Копенгагенского мира возвращен обратно Дании.
В начале Второй мировой войны оккупирован Германией, использовался в качестве наблюдательного поста и станции подслушивания. 9 мая 1945 освобожден советскими войсками.
Существует гипотеза о том, что Орден Храмовников спрятал свою библиотеку и Ковчег Завета в одной из круглых церквей Борнхольма. Круглые церкви - главная достопримечательность и тайна острова...
Ну... что замерли? Я за вас солнце качать буду? Астрррономичесская тррревога! ...
А вот там, там - что за остров?»
- Остров Фюн, товарищ капитан 1 ранга.
- А какой там административный центр?
- ...ээ..., Оденсе!
- Правильно! А какой величайший писатель там родился?...Нуу?....Эх вы!...

1980 год. Училище радиоэлектроники имени А.С. Попова. Город Петродворец. Мы уже на пятом курсе и заступаем в патруль. Курсанты пятого курса в училище уже не живут, а приходят на занятия и самоподготовку. Поэтому загубленный в патруле погожий осенний вечер вызывает досаду. Все сейчас рванут на электричку и через сорок минут будут в Питере, таком близком, манящим, но для нас сегодня недоступном. Патруль по Петергофу это не то, что по Питеру. На Садовую ехать не надо, особо никто не контролирует, ходи где хочешь, можешь вообще никого не пописать, поэтому если попадается покладистый офицер, все патрулирование заканчивается минут через тридцать-сорок, а там: электричка, Питер... Являемся на инструктаж. О боже! Начальник патруля - Пиночет! Ни о какой покладистости речи быть не может. Капраз наш как обычно подтянут, выглажен и ироничен.
- Ну что? Думали пивка треснуть, да на электричку?
- Да мы ...
- Ха-ха-ха! Не тут-то было! Сейчас пойдем ловить таких как вы, любителей пива!
Выходим за ворота и направляемся в сторону фонтанов. Год уже он у нас не преподавал, поэтому с интересом расспрашивает: что и как, где были на стажировке, на какие темы пишем дипломы и куда собираемся распределиться.
Верхний парк. Редкие военнослужащие, завидев впереди патруль, исчезают за аккуратно подстриженными кустами. Нашего начальника это, похоже, совсем не волнует. Подходим к «Нептуну» - главному фонтану Верхнего парка.
Дмитрич долго смотрит на фонтан и спрашивает:
«А вы знаете, что это единственная из скульптур Петергофа, которая оказалась на полвека старше самого дворца и парка?».
Живо вспоминаю нашу серость трехлетней давности и начинаю рассматривать носки своих ботинок. А Пиночет продолжает: «Да! Бронзовая скульптура, изображающая Нептуна, была приобретена в Нюрнберге во время заграничного путешествия Павла I. Отлита она в 1652 - 1660 годах скульптором Швейгером по модели Риттера. Оказалось, что для фонтана в Нюрнберге не хватало источников воды. Скульптура пролежала на складе около 140 лет, пока не была куплена Павлом I и установлена в Петергофе.
Тогда же вместо свинцовой Зимы на борту бассейна была установлена статуя Аполлона Бельведерского, отлитая в России по модели, сделанной с античного оригинала скульптором Гордеевым. Не знали?» В вопросе явно слышится насмешка.
«В период оккупации вся скульптурная группа была похищена. После победы ее удалось отыскать в Германии на одном из заводов в груде металлолома. Только фигуры Аполлона и дельфинов отыскать не удалось, их пришлось отливать заново. Фонтан утверждает "морскую" тему Петергофа и по изысканности и богатству скульптурного убранства уступает только Большому каскаду! Поняли, мореходы?» За нашей спиной собирается небольшая группка слушателей, и наш начальник патруля увлекает всех к Большому дворцу и продолжает читать лекцию:
«История создания Большого дворца насчитывает несколько этапов. Автор первоначального проекта, в основе которого лежали рисунки Петра I, неизвестен. С 1714 по 1716 год работы велись под руководством Браунштейна. С 1716 года строительство было поручено Ж.-Б. Леблону. С 1721 года строительством дворца руководил Микетти, который пристроил к дворцу с двух сторон галереи, завершенные двухэтажными флигелями. В 1732 году вплотную к этим флигелям пристраивают по проекту архитектора Земцова так называемые "деревянные покои".
В 1747 - 1755 годах была осуществлена перестройка Большого дворца по проекту выдающегося архитектора Ф. Б. Растрелли. Сохранив первоначальную схему дворца, зодчий повысил на один этаж центральный объем здания, по обе стороны от него возвел одноэтажные галереи, завершавшиеся двумя корпусами: с запада - Гербовым, "Под Гербом", с востока - Церковным.
Центральная скульптурная группа и самый большой и мощный фонтан Петергофа - "Самсон, раздирающий пасть льва" (высота струи 22 метра) - памятник в честь 25-летия Полтавской победы. Струя прекрасно видна с фарватера Кронштадт - Ленинград и является хорошим ориентиром для пеленгования и определения места. Лев, чье изображение включено в герб Швеции, в сознании европейцев начала XVIII века прочно ассоциировался с королем-завоевателем - неугомонным Карлом XII, а Самсон отождествлялся с Петром I. Аллегория, таким образом, была всем понятна».
Владимир Дмитриевич поднимает вверх указательный палец и внимательно осматривает своих слушателей: всем ли понятна аллегория? Группка нештатных слушателей уже выросла до приличных размеров толпы. Кто-то истошно фотографирует дворец, Самсона и нашего блестящего «экскурсовода». А он спрашивает у нас:
«Ну что? Не надоело? Или будем закругляться?». Какая-то симпатичная дамочка заволновалась: «Товарищ офицер! Ну, пожалуйста! Расскажите еще про Самсона!» Дмитриевич галантно уводит ее поближе к Самсону: «Первоначально скульптурная группа с тем же названием была исполнена Растрелли и установлена в 1735 году. В начале XIX века деформировавшуюся свинцовую скульптуру Большого каскада заменили бронзовой, золоченой, выполненной по моделям выдающихся русских мастеров Шубина, Щедрина, Прокофьева, Мартоса. Новую группу "Самсон, раздирающий пасть льва" исполнил Козловский. Гранитный постамент сооружен при участии Воронихина и Думнина. У ног Самсона установлены восемь золоченых фонтанов-дельфинов. Четыре ниши у основания постамента украшены бронзовыми головами львов - олицетворением стран света. Похищенная во время оккупации группа была воссоздана в 1947 году...»
Я смотрю во все глаза и слушаю... Ну скажите, кто придумал, что он «Пиночет»? Почему эта кличка так приклеилась к нашему Навигатору и передается из поколения к поколению? Блестящий офицер, настоящий ленинградец, эрудит, исключительно образован, удивительная память, просто энциклопедист, не хуже Друзя или Бурды. Я бы уже не удивился, если бы сейчас, в беседе с дамочкой зазвучала французская речь.
Дмитрич стянул с рукава своей тужурки неуместную красную повязку и поискал нас глазами: «Свободны! Сам позвоню дежурному!» Он весело подмигнул и повел свою спутницу в сторону Марлинской аллеи к статуям Адама и Евы... Вот это работа! Вот это мастерство!
Что-то нам с Серегой, вторым патрульным, совсем расхотелось ехать в Питер. Мы еще долго бродили по аллеям Нижнего парка, глазели на статуи и фонтаны. Надо же! Больше четырех лет мы учимся в этом городе, осталось совсем чуть-чуть, и разлетимся по флотам и кораблям, и может никогда больше, не увидим этого великолепия. Да мы его и не видели до этого вечера, не замечали как-то. Занятия, контрольные и курсовики, стажировка на ТАКР «Киев» и БПК «Керчь», танцы в клубе, девчонки на КПП, «Агдам» в гастрономе, забор которого является одновременно и забором паркового ансамбля, электричка на Питер, «Корвет» на Владимирской... Все было настолько рядом, что недосуг.
Ах, Владимир Дмитриевич! Спасибо вам!
Темнело. Мы, морские щенки, пили пиво на Морской террасе Монплезира и смотрели на Финский залив. В сторону Кронштадта бесшумно скользил контейнеровоз, и вполне возможно, что его штурман только что определил пеленг на струю фонтана «Самсон, раздирающий пасть льва».
1986 г. Ленинград. Заневский проспект. Высшие офицерские классы ВМФ.
Капитан-лейтенант. Командир дивизиона ракетного крейсера. Четыре боевых службы, из них последняя около девяти месяцев. Стрельбы. Слежения за авианесущими кораблями НАТО. Все уже на автомате, все не так, как думалось на террасе Монплезира, не так, как мечталось. Не хуже и не лучше - по-другому. Учусь на флагманского специалиста. Уже морской пес.
Просят зайти на кафедру: «Подожди, сейчас капраз какой-то будет звонить». Жду. Звонок.
- Сергеев? Кап-лей? 81 год выпуска, ркр «Слава»? Привет! Это Пиночет!
- Кто???
- Внуков с кафедры кораблевождения. Ну Пиночет, ты что, не помнишь уже такого? Ха-ха-ха!
- Рад слышать вас, товарищ капитан 1 ранга!
- Да ладно, брось! Все вы меня... ха-ха-ха.... Тут, вот какое дело. Надо в училище подъехать. Завтра сможешь к 12.00? Я с твоими договорюсь. Надо перед курсантами выступить... Ну, мне поручили. О пользе кораблевождения в жизни корабельного офицера. Ха-ха-ха. В академии кого нашел, те о кораблях давно забыли. А курсанты нынешние все за мониторами сидят, «паскалят» все. Вот ты им и расскажешь, что это не главное.

Размещено без согласования с автором, который
"когда-нибудь под настроение" обещает продолжение :)
PS. Да, на вопрос читателя про длинные монологи Пиночета, автор пояснил: "Возможно, ты и прав, монологи надо бы уменьшить, но дело в том, что он именно так и говорил: часами вываливал фамилии, факты, годы и свои комментарии...

Сумка автолюбителя

Экипаж наш находился тогда в самой первой стадии «большого круга».
Специалисты отдела кадров флотилии активно формировали офицерский состав будущей субмарины, которую ещё даже не заложили (в хорошем смысле этого слова) на стапеле далёкого Питера. С лейтенантами было проще. Зелёные, часто пугающиеся своей тени, месяц назад выпущенные из «инкубатора», они стройными рядами шли туда, куда их посылали. Хоть на новое формирование, хоть в страну летающих собак (ласковое название Гремихи). А вот послуживших старлеев и каплеев*, приходилось, как правило, уламывать обещаниями стремительного карьерного роста и назначать на вышестоящие должности. Дураков терять годами заслуженную «полярку», срывать жён и детей с насиженных мест, запихивать жизненно необходимые пожитки в контейнер и годика на два перемещаться с милого Севера в сторону южную за просто так не было. Оставались холостые любители приключений, упёртые карьеристы и настоящие флотские романтики, не отягощённые ригидностью сознания.
До отъезда в учебный центр нас приютил один из экипажей дивизии, выделив две конуры и одну довольно вместительную комнату. В одной конуре расположился «папа Коля» (командир ПЛ), в другой канцелярия.
Ну, а третье помещение стало рабочей комнатой офицеров и лейтенантов.
Последних во избежание дурных мыслей необходимо было чем-то занять.
И два десятка молодых оболтусов с интересом изучали пособия, наставления и прочие буквари подводного флота под бдительным оком помощника командира Палыча. Этому процессу совсем не способствовали зевки и храп бывалых военморов.
Как-то утречком, когда мы только расположились за партами в предвкушении занимательного восприятия руководящих документов, в избу-читальню влетел командир. Оценив орлиным глазом боеспособность вскочившего в приветствии офицерского состава, Николай Николаевич сразу перешел к делу.
- Александр Павлович! - говорит помощнику, - срочно зашхерь куда-нибудь
запчасти. И положив на первую свободную парту металлически звякнувшую
брезентовую сумку, умчался решать важнейшие проблемы глобального противостояния мировых общественных систем. Палыч, не спеша, подошел к ней, взвесил на безмене правой руки, достал жигулёвский амортизатор и ещё пару железок. Слегка присвистнув и почесав затылок, засунул всё обратно и полностью потерял к сумке какой-либо интерес, погрузившись в известные только ему тонкие сферы.
Часа через два командир вновь одарил нас своим вниманием, на бегу раздавая приказания и контролируя обстановку. Уже выходя, упёрся озабоченным взглядом холодных голубых глаз в бесхозно брошенную сумку.
- Помощник, я сказал зашхерить!!!
В его тоне явно проступали вкрапления мартенсита*, известные нам ещё из курса металловедения.
Чеховское ружьё, висящее на заботливо вбитом гвозде, когда-нибудь стреляет, а наша сумка ближе к вечеру эффектно полетела прямо от двери в направлении помощника.
- Что за неисполнительность! Лови!!!
Палыч действительно собирался поймать и даже приподнял руки, но врожденная сообразительность напомнила ему вес и металлическое содержимое злополучной сумочки. Он с ловкостью увернулся, видимо, не напрасно в детстве успешно играл в «вышибалы».
Оконное стекло пятого этажа, возмущенно звякнув, получило пробоину ниже ватерлинии, а где-то далеко внизу раздался смачный грохот упавшего метеорита. Мощная фигура Николая Николаевича неудержимо метнулась к окну, высунув голову в фигурное отверстие пробоины. Тревога была вполне оправдана. Сумка спикировала в аккурат на крышу машины старпома соседней дивизии, не вовремя приехавшего выпить пару рюмок чая в буфете.
Одновременно с Палычем мы осознали, что, сдавая назад из отверстия окна, командирский затылок оденется на стеклянный клык, торчащий сталактитом** в верхней части амбразуры. Палыч приобнял папу за торс, а я фиксировал шею. Подаренный мне командирский взгляд я помню до сих пор.
В зобу дыханье сперло, и я молча, как рыба об лёд, пальцем показал Николаю Николаевичу причину неделикатного прикосновения. Пробурчав что-то вроде благодарности, командир резво убыл для разрешения конфликтной ситуации. Слава Богу, не одно живое существо не пострадало. Впрочем, вмятина на крыше «Жучки» впечатляла, хотя обошлось без сквозного отверстия. Хорошее железо было на ВАЗе в восмидесятых.

* Мартенсит - основная структурная составляющая закалённой стали, представляет собой пересыщенный твердый раствор углерода в альфа-железе
** Сталактиты - хемогенные отложения в карстовых пещерах в виде образований, свешивающихся с потолка (сосульки, соломинки, гребенки, бахромы и т.п.)

Обычное заполярное утро в Н-ском гарнизоне.
Где-то далеко за горизонтом солнце попыталось встать, но так и не смогло...
Порывы ветра с залива развлекаются, бросая снежные заряды с разных сторон в выстроенные на подъем военно-морского флага экипажи.
Все как обычно. Минутная торжественность процедуры поднятия флага сменилась
деловой суетой «развода на работы и занятия». Сотни людей, одетых в черное, притопывая ногами и клацая зубами от холода, с нетерпением ждут команды разойтись, чтобы покинуть пирсы и верхние палубы. В одном из таких строев как запорошенный снегом памятник «пятнадцатилетнему капитану» стоит Владимир. В отличие от капризного заполярного солнца, Владимир встал вовремя и поэтому не опоздал и вовремя прибыл «на борт». Если быть до конца объективным, то стоит заметить, что дабы не проспать оной ежедневной торжественной церемонии, Владимир вовсе не ложился этой ночью спать. Все свое свободное время, получив накануне добро на сход, он весьма интересно и содержательно для себя провел в поселке. В кругу боевых товарищей и их не менее «боевых» подруг. Общение протекало в веселой, непринужденной обстановке во многом благодаря тому, что один из товарищей получил 3-х литровую емкость «шила» для проведения регламентных работ на «матчасти». Регламентные работы прошли без замечаний, шило как обычно почему-то «осталось»...
Такая доза «антидеприсанта» у кого угодно развеет зимнюю грусть-тоску... Всю ночь Владимир карнавалил как в последний раз в жизни.... Охрип от песен и устал от «танцев с волками», успел даже поучаствовать в ночной драке в фойе единственного в гарнизоне ресторана за право проводить домой единственную «свободную» даму в этом ресторане этим вечером...
Ранним утром из последних сил совершил бросок по заснеженной ледяной пустыне к месту службы. Прибыл вовремя, и вот теперь с полным сознанием успешно выполненного воинского долга стоял в строю. Последние силы организма растрачивая на борьбу с внезапно возникающими под порывами ветра креном и дифферентом...
Ветер к счастью мгновенно уносил куда-то за горизонт неимоверный «факел» дыхания Владимира. Такие погодные условия позволяли Владимиру не выделяться на общем фоне стоящих в едином строю сослуживцев.
У него уже не было сил ни переговариваться с рядом стоящими, ни отворачивать лицо от снежных зарядов, ни отряхиваться от снега... Даже моргать не осталось сил...
Владимир стоял неподвижно, тупо, не моргая глазами глядя перед собой из-под надвинутой на брови шапки, обессилено опустив вдоль туловища руки, упакованные в меховые рукавицы...
Он постепенно превращался в этакого черно-белого деда-мороза... В мозгу его пульсировала одна единственная мысль: вот-вот распустят строй и он сможет добраться до своей каюты и рухнуть в люлю!!! От предвкушения этой сладостной минуты с губ Владимира не сходила блаженно-идиотская улыбка...
Между тем уже сказали свое слово командир, затем старпом. Начал свою, хорошо всем известную, «песню» заместитель по политической... Уже распустили строй соседнего экипажа, еще одного, а замуля все заливается соловьем - нипочем ему мороз в комиссарском-то запале... В раж вошел... От глобальных задач борьбы с загнивающим империализмом перешел к повседневным, местечковым, так сказать...
И так дошел до столь знакомой всем темы - «БОЕВОГО ЛИСТКА!!!»
Зам перемещался вдоль закоченевшего строя от одного подразделения к другому, с упоением ставя архиважную задачу по выпуску «настенного органа печати». Ответственные бодро отвечали «есть», не дослушав зама, стремясь тем самым побыстрее закончить эту нелепое проявление полета флотской мысли в пургу...
Наконец Зам остановился напротив Владимира и обратился к нему:
- Владимир Александрович! Хочу заметить, что в вашем подразделении выпуску боевого листка следует уделить особое внимание! Вы меня понимаете?!
Владимир молчал. На его губах застыла добрая улыбка предвкушающего заслуженный отдых человека. Заместитель искренне верил, что морозным утром, в условиях 69-й параллели тема боевого листка не может быть для офицера неинтересна. Именно поэтому он решил, что Владимир его просто-напросто не расслышал из-за усиливающихся порывов ветра.
- Владимир Александрович! Вам следует обратить внимание на следующие аспекты!!! - проорал зам, перекрикивая непогоду...
Володя не ответил, продолжая по-доброму улыбаться...
И пошло-поехало... Все, что не успел выплеснуть командирам других подразделений, все, что копилось в душе годами, с первых лет прибывания в Киевском морполите зам донес благодарному слушателю!!! Содержание, компоновка, цветовая гамма исполнения агиток - все!!!
Соловьем заполярным заливался зам минут пятнадцать!
Уже начали «роптать ряды», а зам, по-прежнему видя прикованный к себе неподвижный взгляд и доброжелательную улыбку (впервые в жизни, наверное) все говорил и говорил.
И про матроса Ярлыкапова, который сделал то-то и то-то, и про БП такой-то,
И про то, где взять фломастеры и гуашь, и про то, как надо изобразить мичмана такого-то, и про NATO, и про пленум, в свете которого все где-то происходит, и еще про много чего, что должно найти свое отражение в очередном выпуске боевого листка...
В это время от столь длительного стояния на морозе в Володиной голове что-то произошло. Просветлело там что-то. Опять стали восприниматься внешние раздражители.
Устремленный к линии воображаемого горизонта взгляд сфокусировался и дал мозгу представление об объективной картине окружающего мира. Владимир вздрогнул, сосредоточился и вдруг... узнал зама!!!!
Будучи воспитанным, тактичным от природы человеком, такое событие Владимир не мог оставить без внимания...
Бодро вскинув руку к головному убору, Владимир гаркнул на весь пирс, оборвав зама на полуслове:
- Здра-ви-я же-ла-ю , то-ва-рищ зам-по-лит!!!

Мимоходом. Кальсоны Алексеевича.

Северодвинск. Середина декабря. На улице минус 25. Экипаж прибыл на завод всего на пару месяцев, семьями не обременен, поэтому расселен в одной офицерской гостинице, рядом с бригадой. Почти вся боевая часть пять состоит из молодых лейтенантов и старлеев, во главе которых стоит ветеран, капитан 2 ранга Епифанов Андрей Алексеевич. Гренадерского роста, статный, седовласый, с завитыми белыми усами и серебряными бакенбардами, одновременно похожий и на просмоленного всеми морями боцмана, и на суворовского чудо-богатыря. Грозная внешность, внушающая невольное уважение, скрывает за собой честного и справедливого человека, относящегося к своим молодым подчиненным не как к простым служебным винтикам, а скорее как к шаловливым, непослушным и еще не успевшим поумнеть детям. Прекрасно понимая, что молодость и определенная юношеская безбашенность в Северном Париже выползает у его молодых подчиненных сама по себе, непроизвольно, и что, по сути, бороться с этим трудновато, Алексеевич, по мере сил и возможностей старался, уж если не контролировать, то хотя бы не давать своим молодцам забывать, что у них есть и погоны на плечах, и служебные обязанности.
Одной из таких воспитательных мер, направленных на поддержание воинской дисциплины своего лихого подразделения, Алексеевич избрал следующее. По личному опыту зная, что его молодая поросль каждый день после службы разбредается по всяким злачным местам славного Северодвинска в поисках удовольствий, недоступных в своем маленьком гарнизоне, а потом утром с большим трудом встает, а то и не пребывает на подъем флага, механик каждое утро с завидным постоянством производил следующую операцию. Ходу до заводского пирса, у которого был пришвартован корабль, было минут десять, поэтому ровно в 06.50. механик выходил из своего номера, и шел по всем номерам, где обитали его подчиненные, благо жили почти все на одном этаже. Он стучал в каждую дверь, пока там хоть кто-то не отзывался, и грозно командовал:
- В 07.35 жду всех внизу! Кого не будет, матку выверну, пионеры!
Завершив обход, он удалялся в свой номер, и ровно в 07.35. стоял на крыльце гостиницы, неизменно выбритый, с подкрученными усами, в своей не очень уставной каракулевой шапке и величаво пыхтел сигаретой. Мы, хотя и ворчали на него, за глаза обзывая Будильником, но опозданий практически не случалось, и собрав всю свою «банду», механик возглавлял ее, и мы дружно прибывали на подъем флага.
В это утро все шло как и было заведено, только вот после стука в нашу дверь знакомая уже до зубной боли фраза прозвучала несколько странно. Как только мы отозвались на его канонаду, за дверью знакомый голос выдал:
- В 07.35 жду всех внизу! Кого не будет... это... бл... ну сами знаете, охламоны!!!
Все следующие полчаса мы, поругиваясь друг на друга, на механика, вчерашний вечер, мороз, любвеобильных северодвинских женщин и командование, умывались и приводили себя в порядок. И в этот день как-то случайно получилось, что почти все, кого будил Алексеевич, вышли из своих номеров практически одновременно и такой же одной командой человек в семь вышли из гостиницы.
На крыльце как всегда стоял механик с привычной сигаретой в зубах. Только вот вид у него был, скажем прямо, оригинальный. Как всегда свежий и выбритый, благоухающий «Красной Москвой», в шапке и канадке, Настоящее олицетворение старого морского волка. Но вот вместо штанов на механике были самые уставные кальсоны с начесом цвета светлой морской волны, выглаженные и даже со стрелками, заботливо заправленные в носки, и зимние офицерские ботинки, зашнурованные согласно правил ношения военной формы одежды. Вообще, вешний вид механика полностью соответствовал словам «...штормовать в далеком море посылает нас страна...», если бы не эти лазоревые отутюженные кальсоны. Картина была до того потрясающая, что секунд десять никто из нас не мог вымолвить ни слова. Эту паузу бодро прервал сам механик.
- Ну, что, бездельники, примолкли? Все собрались? Тогда шагом марш!
Но на этот момент оцепенение у нас прошло, и старлей Скамейкин вообще отличавшийся резвостью речи и телодвижений как-то быстро, но неуверенно развел руками.
- Андрей Алексеевич... а кальсоны-то... зачем?
Механик посмотрел на Скамейкина взглядом, в котором читалась мудрость всей трехсотлетней истории российского флота.
- Эх, Скамейкин... уже старлей, а мозгов еще не хватает! В такой мороз без кальсон - яйца как рында звенеть будут, дурень!!!
Тогда Скамейкин уже с все более разрастающейся на лице улыбкой указал рукой на нижнюю часть фигуры механика.
- А брюки что, в таком случае надевать не надо?
И тут уже не выдержали мы все и расхохотались. Надо отдать должное механику, видимо собиравшемуся разродится еще какой-нибудь народной мудростью на вопрос о брюках, но непроизвольно взглянувшему на свои ноги. Он не растерялся, и даже не изменил выражение лица, осознав, что на нем есть кальсоны, и нет брюк. Он только выпрямился, щелчком откинул сигарету, причем точно в урну метрах в трех, и только потом, хмыкнул:
- Ну, ё-моё... заслужился... пора на пенсию. Минуту ждать!
И не теряя чувство собственного достоинства, но на удивление быстро исчез за дверями гостиницы.
Потом, когда механик уже спрятал свои симпатичное исподнее под строгим флотским сукном и мы все шагали по направлению к заводской проходной, механик лукаво и одновременно простодушно посмеиваясь в свои щегольские усы, рассказал, что вчера неожиданно встретил училищного одноклассника, которого не видел много лет. Они посидели вечерком в ресторане «Белые ночи», в простонародье РБНе, вспомнили молодость, друзей, поговорили о болячках и грядущей пенсии, ну и естественно, немного усугубили. Но заведенные много лет назад внутренние биологические часы, естественно, подняли Алексеевича на службу вовремя, минута в минуту, а врожденная ответственность не позволила хоть на йоту изменить установленное самим собой утреннее расписание. Но все же возраст дал о себе знать, сначала дав сбой при утренней «перекличке», а уж потом и с брюками, которые Алексеевич просто забыл надеть. Обо всем этом Епифанов говорил с такой мудрой самоиронией, что вскоре мы смеялись скорее над своей реакцией, чем над таким старым просмоленным зубром, как наш Алексеевич, хотя тогда и не задумывались, что ему всего сорок пять лет, и это не он стар, а мы просто еще очень молоды...

Печать

У каждой власти есть свои символы. Монарх, сидящий на троне, держит в руках скипетр и державу. Гаишник у обочины горделиво крутит в руках свою полосатую палочку, а чиновник небрежно перекатывает в руках ручку с золотым пером. Так вот, на корабле символом такой власти является печать. Печать войсковой части, без которой по большому счету нормальная жизнь на корабле невозможна. Без нее само существование экипажа в самом буквальном смысле под вопросом. Ни с довольствия личный состав снять, ни в отпуск отпустить, и даже, упаси боже, в финчасти деньги не получить. Это раньше таких атрибутов власти было несколько. Знамя полка, полковая печать, ну и казна, а сейчас на кораблях стандартный флаг, ничем не отличающийся от тех, какие выдала на соседний корабль штурманская служба, казну давно упразднили, и осталась только официальная гербовая печать, от которой так много зависит...
История эта произошла где-то за год до развала Союза. Страна уже потихоньку закипала со всех сторон, комсомольские работники стайками переплывали из райкомовских кабинетов в кооперативы, комиссионные магазины ломились от невиданных доселе товаров, а на флоте все шло как всегда планово и пока еще независимо от всего происходящего на Большой Земле. Корабль как всегда напряженно готовился к боевой службе, которая была уже на носу, а оттого все были взвинчены, перепсихованы и вообще ждали ухода в море как манны небесной. Как правило, корабельная печать хранится всегда у старпома, который реально и занимается на корабле всеми повседневными и обыденными делами, не отвлекая командира от решения глобальных стратегических задач. Наш старпом, капитан 2 ранга Рудин Александр Сергеевич, мужчиной был умнейшим, но совершенно не военным. Умница, полиглот, выучивший парочку иностранных языков, включая японский, совершенно самостоятельно, обладавший энциклопедической памятью и удивительной широтой знаний, военнослужащим был совершенно никудышным. Более всего он походил на высокого, несуразного ученого-ботаника, волей случая напялившего офицерский мундир, и до сих пор так и не осознавшего сего прискорбного факта. Тем не менее добравшийся неведомыми путями до должности старпома и погон кавторанга, Александр Сергеевич свою абсолютную неполноценность как строевого офицера осознавал полностью. А от того с годами стал очень осторожным, если не сказать трусливым, от принятия самостоятельных решений уклонялся умело и артистично, и вообще старался быть душой-человеком, который почти ничего не решает, а лишь транслирует командирские приказания. Единственным, чем Рудин любил бравировать, была та самая корабельная печать, которую он неизменно таскал с собой, не оставляя ее в каюте даже на пять минут. Печать так вдохновляла Александра Сергеевича, что иногда он устраивал целые спектакли перед тем, как поставить ее на самую безобидную бумажку. Наверное, на фоне всей остальной беспомощности это так поднимало собственную значимость старпома как начальника, что удержаться от этой почти детской забавы он не мог, хотя в остальном Рудин был очень неплохим человеком - мягким, незлобивым и довольно рассеянным.
Крейсер на тот момент базировался в Оленьей губе, и в пятницу командир разрешил старпому, проживавшему во Вьюжном, прибыть на корабль к обеду, так как он оставался обеспечивать на борту на две ночи до воскресенья. Уже в понедельник мы должны были перешвартоваться в Гаджиево, после чего всю следующую неделю штаб дивизии должен был кататься катком по экипажу, проверяя все наши уровни готовности к выполнению основного мероприятия. И естественно, с самого утра на стол командиру начало падать огромное количество бумаг, требующих незамедлительного пропечатывания гербовой войсковой печатью. Тут и помощник командира с интендантом, готовящиеся ставить на довольствие в Гаджиево личный состав, и механик с заявкой на азот, и командир БЧ-1 с заявкой на шкиперское имущество, куча народа, ничего не скажешь. Командир, сам отпустивший старпома отоспаться и не забравший печать себе на это утро, такого наплыва не ожидал, и ближе к обеду начал потихоньку закипать. А на докладе после обеда, на котором уже присутствовал старпом, неожиданно для всех, а для самого Рудина в первую очередь, оказалось, что он потерял корабельную печать...
Обнаружилось это прямо в центральном посту после доклада, когда к старпому бросилась масса страждущих получить на свои бумажки оттиск советского герба. Сначала старпом с барской небрежностью полез в карман, но не обнаружив в нем заветного медного цилиндрика, уже более энергично начал шарить по всем остальным карманам, затем озирать стол, после чего с верблюжьей грацией унесся продолжить поиски в каюте. Через пятнадцать минут командиров боевых частей снова собрали в центральном посту, где восседая в своем кресле, командир с мрачным выражением лица угрюмо поглядывая на старпома, сообщил всем, что потерялась печать, и что надо срочно организовать ее поиски на корабле в течение получаса, но без шума и тревог, после чего снова собраться здесь же. Поиски ни к чему, естественно, не привели, за исключением того, что о пропаже печати узнал весь корабль до последнего матроса. Потом старпому выделили мичмана с собственным автомобилем, который повез того домой во Вьюжный, чтобы проверить, не оставил ли Рудин печать там, на кухне или вы ванне. Вернулись они где-то через час и без печати, которую дома обнаружить тоже не удалось. А еще минут через сорок, когда я, воспользовавшись ситуацией, решил вздремнуть в каюте, меня неожиданно вызвали к командиру...
- Разрешите товарищ командир?
Я постучался и приоткрыл дверь в каюту командира. Внутри было тесно. Кроме командира там были оба старпома, помощник и даже механик, задумчиво покусывающий ус. На Рудина было по-человечески жалко смотреть. По большому счету он походил на пай-мальчика, очень сильно провинившегося перед старшими и теперь не находящего себе места от осознания своей вины и глубочайшего раскаянья. Остальные были не так напряжены, хотя определенная скованность и общая растерянность все же чувствовалась. Только один командир пребывающий в своем постоянно суровом состоянии был собран и являл собой образ человека, для которого все препятствия в жизни только досадные мелочи, мешающие достичь конечной цели. А целью командира на настоящий момент была автономка. Будучи до костей мозга моряком и военным человеком, и слепивший за полтора года из давно неплавающего экипажа вполне достойную команду, он стремился только к одному: завершить этот этап успешной боевой службой, и все остальное для него казалось мелочью, не заслуживающей большого внимания.
- Белов! Что у тебя за эскали... экскали... ну... штамп для книг такой есть?
Я сначала и не понял, о чем идет речь.
- Товарищ командир... Что вы имеете в виду?
- Экслибрис...- негромко поправил командира Рудин, маячивший за спиной командира, чтобы лишний раз не попадаться ему на глаза.
- Да! Экслибрис! - поправился командир.
Я на мгновенье задумался. У меня и правда был очень неплохой экслибрис. В самую мою первую автономку его вырезал один товарищ по моему же эскизу, и надо сказать, вырезал очень грамотно и тонко. Офицер этого звали Лёха, он уволился в запас около года назад и проживал ныне в Мурманске, откуда была родом его жена. Чем он занимался ныне и даже где жил, было мне неизвестно.
- Ну... есть у меня экслибрис... А что такое, товарищ командир?
- Покажи!
Я пожал плечами.
- Дома он у меня.
Командир хмыкнул как раненый лев.
- А как можно увидеть оттиск его... хотя бы?
Оттиск у меня был. На книге в каюте.
- Разрешите сходить в каюту, товарищ командир?
После моего возвращения сначала командир, а потом все остальные внимательно и по очереди изучили штамп на титульном листе книги.
- Да... неплохо! - сурово констатировал командир после осмотра книги.
- Я же говорил, товарищ командир... грамотно сделано... очень тонко и аккуратно... - вкрадчиво вещал старпом откуда-то из-за спины командира.
- Не суетись под клиентом, старпом! - командир шлепнул ладонью по столу.
- Все свободны, старпом и механик остаться. Да... помощник, мичмана Костикова ко мне.
Все молча вышли.
- Садись, Белов. Слушай внимательно. Старпом... бл... потерял печать. Дело конечно, гнусное, но решаемое. Но момент сейчас такой, что в обычном режиме его решить нельзя. Если я сейчас доложу, что нами утеряна печать корабля, думаю, что наша боевая служба может даже оказаться под вопросом. Этого я позволить не могу. Не для этого я вас целый год дрессировал. Но и без печати нам никак не обойтись. Какой-то запас чистых листов с печатью, конечно, есть, но немного. Нам надо продержаться до самого последнего, пока уже будет невозможно отменить боевую службу, а потом уже и доложить о потере. А это минимум еще недели три-четыре. Поэтому слушай боевой приказ: найди этого своего умельца, который тебе сделал этот самый эксакл... экса... ну понял, и пусть он нам вырежет печать. Такую, чтобы ее оттиск не отличался он настоящего. Печать нужна в понедельник. Вечер - крайний срок.
Я опешил.
- Товарищ командир... он в запасе давно... в Мурманске живет... я даже не знаю где... да и подсудное это дело, гербовую печать подделывать...
- Белов! Если попадешься - вся вина на мне. Я тебе приказ отдаю, ясно! Рудин, выдай Белову всю, слышишь, всю корабельную кассу! Костиков! - командир кивнул возникшему в дверях мичману.
- Поступаешь в полное распоряжение к Белову. Бензин за счет экипажа.
Костиков, служивший с командиром уже не первый год, молча кивнул.
- Механик, на перешвартовку Белова подмени кем-нибудь из инженеров. Его не будет. И всем кто здесь, оставить все что слышали при себе! Все свободны!
Через полчаса я, сидя в машине Костикова, мчался в Гаджиево, судорожно раздумывая над тем, у кого мне найти адрес Лёхи. Дома я переоделся в гражданскую форму, сложил в папку найденные на корабле самые четкие оттиски печати, и дождавшись уехавшего переодеваться Костикова, начал поиски Лёхиного адреса. К моему удивлению, адрес нашелся довольно быстро, причем в соседнем доме. И хотя время было уже ближе к шести вечера, мы с Костиковым решили ехать в Мурманск прямо сейчас, не теряя времени. Часам к восьми вечера мы, наконец, нашли долгожданный дом, в котором, судя по всему, и проживал ныне капитан-лейтенант запаса Лёха Бурдинский. Костиков остался ждать в машине, а я, подхватив папку с бумагами, зашел в подъезд.
На мой звонок дверь открылась на удивление быстро. Хозяин, судя по внешнему виду, только что сам зашел домой, и даже не успел снять куртку.
- Оба-на!!! Офицер Борисыч!!! И какими это судьбами тебя ко мне занесло?
Лёха сразу узнал меня, хотя сам изменился довольно здорово, основательно подобрев, отпустив бородку и вообще приобретя вид упитанного и довольного жизнью бюргера.
- Давай, заходи... не вымораживай квартиру. Я сейчас один, семейство в санатории. Разувайся...
Мы разделись, обмениваясь общими фразами о знакомых и прочих флотских новостях. Прошли на кухню, и уже усевшись там, Лёха, настрогав на тарелку финского сервелата, достал графинчик и наполнив рюмки, спросил меня:
- Борисыч, ну так какого хрена ты меня разыскал-то? Большими друзьями мы не были, так что явление твое чрезвычайно странно и непонятно, и даже внушает некоторые опасения. Ты... по служебной надобности, или сам... по личным проблемам? Давай-ка хлопнем, а потом ответишь...
Я послушно чокнулся и опрокинул рюмку. С одной стороны, я конечно, понимал, что алкоголь для тонкой гравировальной работы вреден, а с другой стороны знал, что иначе никакого делового контакта не достичь.
- Знаешь, Лёха... врать не буду, приехал по делу. Тут такая беда случилась...
И я рассказал Лёхе все. От начала и до конца. Тот внимательно слушал меня, не перебивая и не предлагая выпить, и лишь задумчиво крутил в руках хлебную корку.
- Ну... понятно мне все. И что же твои командармы... Или ты сам хочешь? Чтобы я за пару дней вырезал сам себе года три-четыре общего режима? А то и строгого... Борисыч, я криминалом не занимаюсь... А вообще, ты с чего взял, что я резьбой-то балуюсь? Я в рыбном порту работаю, кстати...
Я огорченно развел руками.
- Да я и не знал, где ты вообще сейчас! Поджало вот... нашел... да я сам бы и не догадался к тебе ехать... старпом, дурило, твой экслибрис вспомнил... Ну, нет, так нет... Поеду гравера искать... Неразборчивого...
Леха налил мне рюмку и плеснул себе.
- Да не гони ты... вечер уже... кого ты сейчас найдешь-то? Давай-ка еще по одной... Тебе сколько Родина на это шулерство-то выделила?
Я опрокинул рюмку.
- Да так... Тысяч пять есть...
Лёха задумчиво покрутил в руках свою нетронутую рюмку.
- Негусто... Вряд ли кого найдешь, под статью за такие деньги идти...
Потом он встал, прошелся по кухне.
- Ладно, ты закусывай пока, я сейчас... - и ушел в комнату.
Я налил себе третью, решив на этом закончить. Выпил ее, закусил, и узрев на подоконнике пепельницу, закурил. Лёхи не было минут десять. Потом он вернулся и сел напротив меня.
- Значит так, Борисыч! Я берусь за это. И не потому что хочу неожиданных бабок срубить с вас, раздолбаев, а только оттого, что сам из этой системы, и знаю, какой бардак там был, есть и будет. Условия такие: пять штук плюс три литра шила. Не «Рояля» какого-нибудь, а настоящего корабельного медицинского шила. За работой приезжай завтра вечером. Сюда. Примерно в это же время. Ну, естественно, с деньгами и жидкостью... Идёт?
Откровенно говоря, я совсем не верил в то, что мы найдем хоть кого, кто возьмется за эту очень незаконную работу, а на дилетанта и любителя Лёху, я тем более не рассчитывал, и ехал к нему, скорее руководствуясь чувством долга перед командиром, а не трезвым расчетом.
- Согласен!
- Давай образцы-то...
Я отдал ему папку с бумагами и начал прощаться.
В Гаджиево мы вернулись в начале одиннадцатого и сразу заехали к командиру домой, чтобы доложиться о результатах. Командир молча выслушал. Кивнул головой и написал записку старпому насчет спирта. Как я понял, после нашего отъезда был произведен еще один штурмовой поиск печати во всех возможных и невозможных местах, и ее, естественно, не нашли. Поэтому то, что мой друг согласился, было воспринято командиром хоть и без энтузиазма, но со скрытой надеждой. Утром Костиков подхватил меня на посту ВАИ, и мы поехали в Оленью губу на корабль. Старпом встретил нас с видом человека, недоповесившегося накануне. Видно было, что вся эта история грызла его всю ночь, спать толком не дала, и вообще, с каждым часом безвозвратно убивала его тонкую ранимую психику. Спирт Александр Сергеевич выдал безропотно, даже особо не наблюдая, сколько я наливал, что дало мне лишних пол-литра качественного государственного продукта в личное пользование. После этого я объявил себе и Костикову выходной день до вечера, и условившись встретиться у поста ВАИ в восемнадцать часов, мы вернулись в Гаджиево и разошлись по домам.
Вечером мы мчались в Мурманск, в моем кармане лежала пачка туго спеленатых купюр, а в багажнике в стеклянной банке из-под помидор плескались три литра чистейшего спирта, отлитого из личных запасов командира. Когда мы приехали, в окнах Лёхи горел свет. Я поднялся на его площадку и постучался в дверь. Лёха открыл как и в прошлый раз быстро.
- Ну, здорово... Проходи.
Я вошел, поставил канистру на пол.
- Ну, чего стоишь... Раздевайся!
Лёха был в чудесном настроении и просто лучился от улыбки.
- Пошли на кухню.
На кухне царило полупраздничное убранство. По крайней мере, стол соответствовал незамысловатому мужскому празднику. Присутствовала жареная картошечка, соленые огурчики, грибочки, колбаска и над всем этим возвышалась запотевшая бутылка настоящей «Столичной».
- Принимай работу, Борисыч!
Леха, улыбаясь, вытащил из кармана печать и положил на стол. Это была точная копия корабельной печати в таком же бронзовом закручивающемся футляре, на такой же цепочке, и вообще мало чем отличавшаяся от оригинала, по крайней мере, внешне.
- Опробуй! - Лёха достал из моей папки один из листов с оттиском настоящей печати, и открутив печать, хлопнул ей по листу. Оттиски ничем не отличались! Они были просто близнецами!
- Нравится?
Я восхищенно кивнул. Слов просто не было. За одни сутки Лёха умудрился сотворить чудо, которое и правда могло потянуть лет на пять.
- Борисыч... Ты как? На колесах?
- Да нет. Меня мичман возит уже второй день. Авральные работы.
Лёха на миг призадумался.
- Ты спустись к нему и отошли домой. Пусть за тобой завтра заедет. Скажи, мол, не готово еще, а ты останешься процесс контролировать. А завтра пускай часиков в десять утра за тобой и приедет. А мы тут с тобой посидим... душевно. Согласен?
Я согласился. Уж больно заманчиво выглядел стол, да и самое главное, что боевой приказ был выполнен. Накинув куртку, я выскочил на улицу, и нарисовав Костикову картину ожесточенной Лёхиной работы, отослал его домой, взяв с него слово вернуться завтра сюда к десяти утра. Слова свои я подкрепил некоторой суммой общественных денег, выделенных мне на бензиновые расходы, и Костиков понимающе кивнув, умчался домой к семье, а я вернулся к Лёхе.
Описывать застолье смысла не имеет, оно было именно таким, какими бывают офицерские посиделки, сдобренные общими воспоминаниями, устаревшими новостями и простым трёпом на самые отвлеченные темы. Но в конце концов, я задал Лёхе тот самый вопрос, который меня подспудно грыз все прошедшие сутки. Наполнив в очередной раз рюмки, я наклонился к Лёхе, и спросил:
- Лёха... скажи честно, а почему ты согласился на эту незаконную авантюру? Ну не верю я, что из-за этих пяти тысяч и шила? Не верю... Спасибо тебе, конечно, огромное, но вот скажи мне, старина...
Лёха засмеялся, и чокнувшись со мной, опрокинул стопку.
- Я ждал этого вопроса, Борисыч... Честно говоря, я и сам не знаю. Ну, во-первых, ты приехал ко мне не как посланец командования, а просто как знакомый, попавший в беду, хотя по большому счету, беда это не твоя. А во- вторых... знаешь, когда я написал рапорт, меня ведь по всем кругам ада провели. Ты же знаешь, как у нас увольняют... Был многообещающий офицер, стал изгой, покидающий ряды... А мне нужны были документы от части, чтобы от жены эта квартира не ушла. И знаешь, когда я попросил командира помочь мне с этими документами, он меня просто послал. И даже запретил старпому ставить мне печати на любые бумаги без его личного разрешения. И тогда я решил больше не кланяться. Я просто сел и за трое суток вырезал и печать и угловой штамп своей воинской части. Квартиру, слава богу, мы с женой не потеряли. Да по большому счету, и профессию гражданскую я благодаря своему дебилу-командиру заработал. Я, Борисыч, теперь и правда гравер. И больше никакого отношения к военной организации иметь не хочу. Она меня очень ласково проводила. А печать эта, которую я тебе сделал, это именно та самая печать, которую я себе делал. Я просто номер войсковой части поменял, да и корпус нормальный оформил. Да... кстати... я тебе еще и угловой штамп подогнал... на... подарок от фирмы предпринимателя Бурдинского...
И Лёха достал из кармана еще и угловой штамп.
- А почему все же помог? Гм... Ты меня никогда не сдашь... Да и сама система меня не сдаст... Не вынесет сор из избы, а мне почему-то захотелось в наш флотский бардак еще свой личный взнос сделать. На память, так сказать... Глупо, конечно... Да и лишние деньги на дороге не валяются по нынешним временам... Ты, кстати, себе чистых листочков наштампуй побольше... Поверь, пригодятся. А с тобой сейчас сижу за столом с огромным удовольствием. Как не крути, а хоть я и отбрыкиваюсь от своего военно-морского прошлого изо всех сил, но так оно со мной до конца жизни и останется...
Сидели мы часов до четырех утра. Потом, совместно наведя порядок на кухне, улеглись спать. Ровно без пяти десять за окном просигналила машина Костикова. К этому времени мы уже давно встали, напились кофе и мирно курили на кухне. Прощались недолго. Просто пожали друг другу руки, и я ушел вниз к Костикову. Потом мы поехали домой в Гаджиево, где я попутно переоблачаясь в форму, успел наштамповать себе целую пачку бумаги печатью и угловым штампом в самых разных вариантах, и сделать запас отпускных билетов и командировочных удостоверений минимум на десятилетие. На корабле командир, проверив качество подделки, остался доволен, и даже, на мой взгляд, сильно удивлен той оперативностью, с которой было выполнено его задание. Это, правда, не помешало ему после скупой благодарности оставить меня на корабле до перешвартовки, правда, пообещав выделить выходной на неделе. В понедельник мы перешвартовались в Гаджиево, и благодаря вновь обретенной печати, на корабле забурлила деловая жизнь.
А еще через три дня старпом Рудин нашел настоящую печать. Оказывается, наш «очарованный» старпом, по приходу домой, повесил шинель, в кармане которой была печать в шкаф, а уходя из дома, надел другую, старую, висевшую на вешалке в прихожей. Потом, рыская по квартире в поисках пропавшего символа власти, старпом не догадался заглянуть в шкаф, где висела шинель, да скорее, даже и не подумал о таком варианте. А с появлением моей подделки Рудин вообще как-то успокоился, и больше никаких поисков утерянного раритета не предпринимал. Но когда через несколько дней старпома случайно забрызгал мчавшийся с безумной скоростью по зоне Камаз, ему пришлось оставить дома перепачканную шинель и надеть другую, висевшую в шкафу. Представляю, каково было его удивление, когда, сунув руки в карманы, он обнаружил там вторую печать. Что ему говорил там по этому поводу командир, осталось тайной, но вот только с тех пор печать старпом пристегивал к штанам такой «якорной» цепью, что ее можно было оторвать только с самими штанами. Вторая печать какое-то время находилась у командира, а потом после его неожиданного увольнения следы ее затерялись. Рудин, не смотря ни на что, командиром стал, получил «полковничьи» погоны и свою «шапку с ручкой», и добросовестно командовал сначала кораблем, уходящим в отстой, а потом еще несколько лет кораблем, стоящим на ремонте в Северодвинске. В море самостоятельно в ранге командира на моей памяти он так ни разу и не сходил. С Лёхой Бурдинским я виделся еще всего один раз, когда, увольняясь в запас, неожиданно для самого себя заехал к нему в гости. Мы неплохо посидели с ним, и он оказался единственным человеком, который помахал мне с перрона железнодорожного вокзала города Мурманска. А на память обо всей этой истории у меня остался тот самый угловой штамп, который к счастью старпом не терял, и этот вполне музейный экспонат с номером уже несуществующей воинской части несуществующего государства до сих пор лежит у меня дома. И я до сих пор так и не понял, почему же Лёха решил нам помочь, но где-то в глубине души верю, что не только из-за денег...