Маляры-3

Ломка зоны дело сложное, потому работать нужно было сразу и одновременно по нескольким направлениям. Пока одни работали по режиму, другие занимались распорядком дня, третьи красили забор и т.д. Но вся эта комплексная работа сама по себе была бы нерезультативной, если бы все ограничивалось наведением лоска сверху.
Отрицалова в зоне, как правило, не больше десяти процентов от общего количества зэков. Откуда взялась такая цифирь я не знаю, но видимо срабатывал закон «пауков в банке» - лишних тупо жрали. Если блатных становится слишком много, то это грозит в первую очередь самим блатным - зона их уже не может прокормить всласть, возникали микрогруппировки, миниавторитеты, интриги и т.д. и это подрывало власть смотрящего и положенца. Так что цифирь держалась всегда стабильно.
Если отвлечься и подумать, в чем же сила блатных, то ответ достаточно простой. Сила блатных - в наличии блатного закона и в их стремлении жить по этому закону. Блатной закон регулирует (по крайне мере, так подразумевается) правила жизни зэков, и жить по этому закону - вполне естественное желание людей, которые не хотят жить по вменяемым им правилам (зоновскому режиму). По этой причине блатные, отрицаловы и т.д. неистребимы.
Но в этом блатном законе есть их же слабое место. Не все зэки могут быть блатными. Умения на фене ботать и по воровским понятиям жить мало. Если блатной стал «красным», обратного пути у него нет - взад в стаю не примут. Стать красным в глазах блатных достаточно просто: зэк пишет заяву о вступлении в самодеятельную организацию осужденных (секция дисциплины и порядка, секция досуга и т.д.) и все, уже не блатной.
И началась в зоне борьба за заявления...

ОТРЯД. ПАРА ЗАРИСОВОК

- Осужденный Петров! Мне говорят, ты себе места не находишь, все не знаешь, в какую секцию вступить...
- Да не, начальник! Блудняк навели, какой из меня красный, я ж арестант со стажем... Не мое это.
- Что ж, жаль.. А может, передумаешь?
- Я по понятиям живу!
- Ну ладно, распишись, что отказываешься вступать в секцию, и свободен.
- Не, начальник, ты ж меня знаешь! Я в ваших ментовских делах не играю, и в ваших шкурках ниче подписывать не буду! (Кстати, реальный блатной запрет - нельзя подписывать любые бумаги у администрации).
- Ржавый! Ты об шконарь с утра ударенный что ли? Видишь у меня список отряда? Вот фамилия твоя. Пишу - отказался от участия в секции. Где галочка - рисуй подпись!
- Не буду, начальник!
- Вот ты, блин, упрямый! Тогда пиши: «от подписи отказываюсь!» Написал?
- Э... а зачем?
- А потому, Ржавый, что у меня тоже начальство есть. И спрос с меня есть! Покажу я им список отряда, а там везде только моей рукой отметки расставлены. А так сразу видно: с зэком поговорили, он расписался!
- А, ну тогда ладно... - Ржавый, взяв ручку, начал старательно выводить «От подписи отказываюсь» и черкнул снизу какую-то закорючку, видимо, автограф.
- Молодец! А говорил, не буду, не буду, видишь, сам расписался! Так, Ржавый, у нас сегодня какое число?
- Да вроде пятое было.
- Видишь график на стене? Смотрим: ага, Петров шестого работает по уборке локалки! Т.е. завтра! (ст.106 УИК РФ - бесплатный труд осужденных по благоустройству территории).
Ржавый молча смотрит в пол, наконец поднимает глаза:
- Прессуешь, начальник?
- Я? Да не в жизнь! Сам же видишь, нормально общаемся, ни угроз, ни наездов, дубинкой не машу...
- Да лучше б ты, Маратыч, фанеру пробил да в покое меня оставил! А так знаю я эти твои расклады.
- Какие?
- Ты ж меня завтра за отказ в ШИЗО закроешь!
- Конечно, закрою! Минимум неделя! Правила ты знаешь!
- А то, что десятого у меня на длительную (свидание с родственниками на трое суток) жена с дочкой приезжает, ты ж тоже знаешь!
- Конечно! График я сам составлял, по твоей же просьбе, тебя на десятое число и включил!
- Начальник, я дочку уже полтора года не видел! А с ШИЗО на свиданку не пускают!
- А я здесь при чем?
- Начальник! Закрой меня после свиданки! Пожалуйста!
- Ржавый! Запорол косяк - топай в «крытку» (ШИЗО в данном случае).
- Не, ну начальник! Дочь-то с женой за что наказываешь? Не по-людски это! Ты ж пока молодой (мне тогда двадцать два года было), не понимаешь, а когда свои дети появятся, узнаешь! Отольются тебе еще слезы невинные!
- Слезы, говоришь? А что ж ты, Ржавый, мне тут тогда за понятия блатные по ушам катаешь? Коли ты по воровской жизни идешь, должен знать - у вора семьи нет! Или не так? Чего молчишь? Если для тебя семья дорога, так какого хлора ты тут рамс разводишь? Иди, работай, зарабатывай удочку (УДО - условно-досрочное освобождение) Будешь по режиму жить, так тебе и со свиданками ограничений не будет, да и выйдешь раньше! Семье поможешь! Дочь на ноги поставишь, человека из нее сделаешь! Чтоб училась она хорошо, диплом нормальный получила! Чтоб папку видела не раз в год через решку, а каждый день! И чтоб папаша ее, урод недоделанный, всю жизнь вел себя нормально! Жил и работал! И подарки ей покупал, а не лекарства от тубика!(туберкулез)
- Начальник! Ты че! Какой тубик?
- А ты думаешь, что я тебя в покое оставлю? У меня для блатных ШИЗО по зеленой проходит! Вот поспишь пару месяцев на бетоне, и начнешь по утрам свои легкие на полу разглядывать! (При туберкулезе вместе с мокротой отхаркиваются фрагменты бронхов и легких).
- Начальник! Без ножа же режешь!
- Я тебя, Ржавый, не режу! Ты сам на мойку сел! Я тебя ногами в отрицалово не гнал! Ты сам свою дорогу выбрал! И масть сменить, кстати, еще не поздно!
- Да ни в жизнь я сукой не буду!
- Дурак ты, Ржавый! У меня в отряде сук и барабанов и так хватает! Причем, среди вас, блатных, стукачей даже больше! Хочешь, расскажу, что у тебя в начке под шконарем заныкано?
- Какая начка? Попутал ты начальник!
- Не твоя начка? Тогда вскрываю и изымаю весь запрет! По чесноку будет? Без обид?
- Да нет там начки! Это суки ментовские запрет подложили!
- Ну, пойдем, посмотрим!
Выходим с Ржавым из кабинета, проходим в секцию. Оттаскиваю шконарь, фомкой поднимаю доску, вытаскиваю пакет. Возвращаемся обратно.
- Ну давай, посмотри, Ржавый, что тут тебе суки ментовские подкинули. А подкинули тебе ширпотреб - блокнот и рамочку. Вещи стопудово не твои, девушка на фото в рамочке не твоя жена, а фото девчушки на блокноте явно не твоя дочь! И это не ты заказывал весь этот ширпотреб в пятом отряде, не ты вставил Батона в нарды на пять пачек америки, которыми и рассчитался с ширпотребщиками, и явно не ты собирался подарить этот запрет своим родным на свиданке! Тем более, свиданки, как мы выяснили, у тебя не будет! Я все правильно понимаю?
Ржавый, заскрипев зубами, через силу выдавил:
- Начальник, хотя б фотки верни! Пожалуйста!
- Ржавый! Как там у вас? Не верь, не бойся, не проси? Запрет изъят и будет по акту уничтожен! А просить тебе по масти не положено! Ты ж блатной! Тебе ж твои дурные правила дороже, чем жена с дочерью! Или я опять ошибаюсь? Чего молчишь? Отвечай!
- Нет.
- Что нет? Внятно говори!
- Нет! Не дороже! Но и тебе, начальник, замуты твои ментовские боком выйдут!
- Тааак! Наконец-то! Ржавый решил бивни показать! Что, Петров, желаешь еще и за угрозу сотруднику раскрутиться? На пятеру за тридвараз что ли? (ст.321 УК РФ - до пяти лет л/с) Так никаких проблем! Сейчас оформим, и будешь ты у нас самым настоящим блатным!
- Начальник, ты че? Я ж не угрожаю! Ты меня неправильно понял просто!
- Ржавый! Я все правильно понял! Это тебе сказать нечего, вот с перепугу за помелом и не следишь! Короче! Ширпотреб я пока в сейф закрою! Если ты действительно такой дурак и вместо свиданки в ШИЗО пойдешь, то сам его твоей жене и передам! И расскажу, почему ее благоверный вместо того, чтоб дочку обнять и поцеловать, коня в камере гоняет! Свободен, Петров! Иди, думай!
- Начальник! Спасибо...
- Не за что! И запомни, Ржавый, я не жесткий, я жестокий! И хрен ты меня чем разжалобишь! И не одумаешься - это будет твой последний подарок родным!
- Почему?
- А потому что на тубзону твоя жена уже не поедет! Ей проще развод оформить и нормального мужика найти, чем тебя инвалида заразного ждать и всю жизнь потом тебе на лекарства работать! Иди, блатной! Готовься. И старшину мне позови!
- Хорошо.
Ржавый ушел, прибежал Тайсон (старшина).
- Тайсон, притащи чаю и кто там у нас следующий по списку.
- Цой!
- А, кореец наш, че у нас по нему?
- Да в принципе ниче такого, живет спокойно, он просто к нам с малолетки пришел, а там у них понятия вообще дурные!
- Ну да, помню, это он мать послал, когда она на свиданку в красном платье приехала?
- Ага, и здесь еще полгода красные яблоки с передачки не ел, типа западло.
- Короче, мозгов нет, один пластилин. Ну ладно, будем лепить! Зови!
Дверь от толчка распахнулась, и на пороге возник Руслан (такой же урядник как и я).
- А, попался! Я тут по зоне пыряю, а он тут чаи гоняет, бездельник!
- Здорово, беспредельщик! Тайсон, тащи еще чаю и нарды!
- А Цоя звать?
- Зови, только в графике поставь его на сегодня на уборку, один хрен закрывать придется.
Тайсон переставил картонку с фамилией Цоя на графике и пошел искать корейца.
- Че, Маратыч, заявы собираешь?
- Как и ты.
- Ну и как успехи?
- Работаем!
- Ясно, у меня так же, ну, начнем что ли? - и Руслан метнул зары по доске.
Несколько минут спустя.
- Гражданин начальник! Осужденный Цой по вашему приказу...
- А, Цой! Здорово! Ну как жизнь молодая?
- Да вроде нормально.
- Ясно! Как живешь, никто не обижает, домой не тянет?
- А нам обижаться по понятиям нельзя! А до дома еще два года.
- Значит, еще один блатной... В секцию вступать не будешь, на работу не пойдешь?
- Нет!
- Вот скажи мне, Руслан, ну что мне с таким блатным делать?
Руслан метнув зары, поднял взгляд на Цоя и задумчиво произнес: - Предлагаю распять!
- А может, раз шесть?
- Не, реально распять на заборе! И подписать: «Самый блатной Цой жив!» И будет у нас в зоне как и в Питере стена Цоя!
Цой гордо вскинув голову, обратился ко мне:
- Гражданин начальник! Закрываете, так я пошел готовится! Чего тут балан гонять?
- Смотри, Руслан, Цой-то, оказывается, в ШИЗО хочет.
- До безобразия сознательное отрицалово пошло! Расслабили вы отряд, гражданин начальник! Блатные уже общаться не хотят, сами решают, когда в ШИЗО идти. О! Партия, Маратыч! С тебя сигарета!
- Да вижу! Ну что, Цой, на сколько в ШИЗО-то пойдешь?
- Как обычно на неделю.
- Не, неделю мало! Давай на пятнадцать!
В узких глазах Цоя мелькнуло удивление: - А че сразу на пятнадцать-то?
В разговор вмешался Руслан:
- Слушай, Цой, а ты фартовый?
- Вроде да!
- Тогда давай так, по чесноку. Мы с Маратычем играем на тебя. Я выиграю, Маратыч злой будет, тогда на пятнашку пойдешь, а если Маратыч выграет, то по доброте душевной он тебе тока выговор влепит! Согласен?
- Без подлянок? Честно?
- А смысл нам врать? Тебе шанс в ШИЗО не попасть, а нам один хрен партию доиграть надо.
- Ну давайте.
Началась игра. В кабинет бочком прошел Тайсон.
- Еще чай будете, начальники, а то мне на склад надо за порошком сходить.
- Что, кокаин?
- Да не, начальник, стиральный!
- Жаль, а то бы с Маратычем не отказались бы! Слушай, Тайсон, положенец еще в отряде?
- Ватсон-то? Да у себя был. Позвать?
- Ага. И чаю принеси, а то Маратыч жадный, весь чифирбак в однуху выдул.
Тайсон притащил еще один чайник, следом подтянулся Ватсон (вор в законе, положенец зоны).
- День добрый, начальники!
- Здорово, Ватсон! Как жизнь блатная? Не прессует вас тут Маратыч?
- Да нет, у нас урядник нормальный, не беспредельничает.
- Ну ладно, а то если че, ты скажи, у меня как раз в отряде с блатными плохо, все красными стали, аж скучно!
- Спасибо, начальник, но мне у Маратыча хорошо.
- Ясно! А растолкуй-ка мне, Ватсон, один вопрос. В зоне под интерес играть можно?
- Ну, по закону-то вроде как нет, а по понятиям на просто так играть западло, мы ж не пацаны на щелбаны играть.
- Понятно! А вообще на что играть можно?
- Ну по договоренности, на чай, курить, на деньги если есть.
- Короче, на вещи только?
- Ага!
- А кто полтора года назад на Маратыча играл? А, Ватсон?
- Не, вы не путайте! Игра под обязаловку шла. Вот и решили, что проигравший Маратыча на слабо проверит.
- Это когда один баклан решил проверить, что будет, если отрядного на три буквы послать?
- Ну да. Но там по несознанке вышло. Маратыч только в отряд пришел, а кто он такой и че может, не знал никто. Вроде молодой, а говорит как взрослый. Иногда спокойный, иногда дерганый. Непонятный короче.
- И в итоге что?
- Ну, баклану Маратыч тумбочку на голову надел. А меня со смотрящим отряда на пятнашку в крытку.
- А вас-то за что?
- Ну, это ж мы играли....
- Молодцы! Видишь, Цой, какой у тебя отрядник добрый! Другой бы давно всю б вашу масть блатную сгноил, а он терпит, жалеет вас! Так значит, Ватсон, если я правильно понял, играть можно только на вещи? А на человека играть можно?
- Не, ну начальник, человек же не вещь! Хотя если проститутка или пидер рабочий, тогда можно.
- Почему?
- Ну, так они и так за бабло и отсосут и подставят. Раз можно купить, то это не человек, а вещь.
- Понятно! Спасибо, Ватсон! Слушай, у вас там на красном общаке америки не осталось? А то я у Маратыча все расстрелял, сигарет нема.
- Да вроде как было. Пойду гляну, шнырь занесет!
- Вот спасибо, Ватсон! Давай, удачи!
Ватсон ушел, а Руслан, радостно улыбаясь, сделал два глупых хода, заперев свои фишки дома, со вздохом объявил Цою:
- Не фарт тебе сегодня! Сам видишь, домашний марс! Так что пятнашка тебе! Иди готовься. Имей в виду, в ШИЗО у тебя камера нулевая будет. (камера для опущенных).
- Почему, начальник?
- А ты что, Ватсона не слышал? На людей играть можно, если он только проститут! А ты сам подписался, чтоб на тебя играли! Так что ты не порядочный арестант, а шалава! Даже хуже - ты вещь! На тебя играть можно, тебя продать можно! Да все что хочешь с тобой можно сделать! Тем более, на игре положенец присутствовал. Он подтвердит, что при тебе разъяснил, что на людей играть нельзя! Ты все слышал, со всем согласился! Так что топай в ШИЗО и жопу готовь! Молодые голубки в зоне ценятся!
- Начальник, но это ж беспредел!
- Не понял? Цой! Тебя что силком раком поставили? Писюном по губам провели? Ты сам подписался!
- Но я ж не знал! Вы же сказали, на сутки играть будете!
- Нет, Цой! Договаривались играть на тебя! И ты подписался! И сразу резко похудел! (Худой, прохудился - стал дырявым, пассивный гомосексуалист).
- Начальники! Ну нельзя же так!
- Нам можно! А вот тебе нельзя! Маратыч! У тебя ж в отряде четыре опущенных, а у меня всего два, когда Цой из ШИЗО выйдет, перевод ко мне в отряд оформишь?
- Легко!
- Ну все, Цой! Иди, готовься к ШИЗО, а после пятнашки жду в гости! Встречу тебе мои зэки подготовят!
Тишина.
- Или есть второй вариант! Держи бумагу, ручку найдешь. На продоле, на стенде образцы заявлений на вступление в секцию дисциплины и порядка есть! Времени тебе пять минут! Действуй! Выбор у тебя есть. Или красным или голубым! Гуляй!
Ссутулившийся Цой неуверенными шагами вышел из кабинета.
- Учись, Маратыч! С тебя пузырь за общественника!
- Грубо работаешь, Руслан!
- Да пох-нах! Пока эти уроды в свои понятия верят, мы их всегда через их же косяки поломаем! Стопудово сейчас с заявой придет!
- Придет, куда он денется? Ну что, фишки расставляй. Играем!

В условиях монгольской зимы Устав велит справлять нужду в таком месте, где много мороза, а из удобств лишь птичья жёрдочка. Приходится мёрзнуть и балансировать над ужасной пропастью. У птиц подобные упражнения получаются как-то непринуждённо. А люди отвлекаются на всякие тревожные мысли. Поэтому солдаты и сержанты ходят до ветру лишь в крайнем случае, при прямой угрозе лопнуть. И к концу службы вырабатывают два интересных навыка:
1. делать всё за пять секунд.
2. раз в три дня.
Мы жили в железной будке на колёсах. Мы были связисты на полевой станции Р-410. И нашему старшине было не чуждо всё человеческое. Однажды ночью он поднял экипаж по тревоге, выгнал на мороз, а сам отложил личинку на газету. Свернул и выбросил в окно, навстречу ветру. Потом включил вентиляцию, и в будке стало свежо как в лесу. И никаких признаков, что старшине не чуждо всё человеческое. Все вернулись, уснули и ни о чём как бы не догадались.
А утром буря стихла. Небо стало голубое, как купола на Смольном. И
приехал генерал с проверкой. Он построил экипаж перед железной будкой и
стал рассказывать про свою жизнь.
Он прослужил двадцать пять лет.
Он видел, как в Воронеже часовой занимался онанизмом на посту и так уснул. В положении «стоя», с хозяйством наружу. А разводящий подумал «какая гадость» и шлёпнул спящего товарища по спящему члену солдатским ремнём. Часовой от боли и непонимания стал стрелять, ни в кого не попал, но для дивизии это был позор.
Генерал видел, как в Якутии прапорщик ставил водку на мороз, водка делалась куском льда, и прапорщик применял её как закуску к обычной, жидкой водке. Скоро к этому прапорщику стали приходить огромные зелёные тараканы прямо в караулку. И опять был позор для дивизии. Ещё, однажды, в Анголе бабуин украл у другого прапорщика еду, и этот прапорщик догнал бабуина на дереве и всё отобрал назад. И это опять был позор - так издеваться над туземцами.
Но! Никогда генерал не видел такого ужасного разгильдяйства, чтобы люди
гадили на стены боевых механизмов на высоте трёх метров от земли!
- Обернитесь, товарищи бойцы, и посмотрите, что творится на борту жилой
машины! - сказал генерал оперным голосом.
А там всё, брошенное в окно старшиной, прибило ветром назад. Хрустальная
котлета примёрзла к железной будке. И по газете «Красная Звезда» было
понятно, это сделала не птичка.
Целый день потом старшина откалывал ломиком свой внутренний мир, насмерть примёрзший к будке. И далеко над Монголией плыл хрустальный звон.

http://pesen-net.livejournal.com/47685.html

Обкатка тяжелыми танками

Шумел заполярными ветрами февраль 1988 года. Перестройка уже отметилась выкорчеванными виноградниками, дутыми цифрами статистических успехов, «полусухим» законом и исчезновением из магазинов ряда привычных товаров.
Наш экипаж нового формирования делал очередную петлю «большого круга».
Переучившись, кто после службы на флоте, а большинство сразу после училищ в «городе-герое» Обнинске, глубоко освоив физику переходных процессов ядерного реактора и особенности управления боевым атомоходом в тренажерных режимах (в части касающейся), мы отрабатывали 1-ю курсовую задачу в родной дивизии. Где-то далеко в городе на Неве на стапеле Ленинградского Адмиралтейского объединения уже ваялась народами СССР наша многоцелевая ядерная красавица. Будучи безлошадными, мы упорно мешали служить другим экипажам, предъявляя отработанные элементы на чужом железе. Ковалась же организация в череде «баночных» учений в казарме. Сидим по отсекам на баночках (табуреточках, кто не в курсах) и кукарекаем доклады по приготовлению к бою, походу и погружению. В высшей степени условно проворачиваем все подряд в электрическую, гидравликой и воздухом. Красота, главное, не увлекаться звуковой имитацией пуска механизмов и открытием различных забортных отверстий - очень наш командир Николай Николаевич этого цирка не одобрял. И вот на перерыве, прибежав из штаба, наш комдив-раз подзывает меня к себе, загадочно и мстительно так улыбаясь. Вчерашним вечером, надо сказать, немилосердно обули мы его в преферанс.
Ну что, - говорит турбинЁр, - не надоело кукарекать, не пора ли настоящим делом заняться?
Душе лейтенантской, конечно, хотелось разнообразия, но, напустив излишней серьезности, я спросил: «Так вы считаете, Юрий Иванович, что мы хернёй здесь занимаемся?»
- Какой я вам Ереваныч? Фамилия моя Курдин, а зовут меня «товарищ капитан 3 ранга», хотя вам с Горякиным - тамбовский волк товарищ. Бери своего старшину, шильно-мыльные принадлежности и на выход с 244-й. В 16:00 ввод.
Постирав кремовую рубашку методом сухой стирки, (снимаешь самую грязную из трех имеемых, выбираешь самую чистую, а когда выпадет, наконец, свободное время и совпадет с желанием - стираешь все) и прихватив немудреный скарб, я ускакал на союзный пароход.
Нельзя сказать, что кроме цикла Ренкина и кинетики атомного реактора в моей просветленной «бестолковке» не имелось никаких практических знаний.
В мохнатом 1983 довелось сходить в море на 670-м проекте, в 1985 поуправлять во время 3-х дневного выхода установкой 667 «букашки» под контролем пьяных управленцев, а в 1986 даже сдать сдуру во время преддипломной стажировки на допуск к самостоятельному управлению турбинной группой «Акулы». Но реальное знакомство со ставшим впоследствии родным 671 РТМ проектом получил я только во время этого выхода.
Появились мы с Валерой на борту в аккурат во время комплексной проверки, и без лишних разговоров были спущены в 5 отсек. Беглого осмотра было достаточно, чтобы понять всю весёлость и непредсказуемость похода. Самым старослужащим был матрос Асханбеков. Его не обременённое интеллектом лицо выражало спокойствие и тупую готовность стойко переносить тяготы и лишения кораблядской службы. На все мои глупые вопросы «почему, как и зачем» он отвечал упрямым «дык» и разведением рук в стороны с призывом в свидетели Аллаха. Один из мичманов (техник-турбинист) прибыл за 20 минут до нас, другой (хоть и был родным на этом экипаже) по выражению лица до сих пор пребывал в параллельных сферах.
Из состояния материальной части мне запомнилось хроническая поломка аварийного масляного насоса (надпись на пускателе не включать - убьёт), отсутствие насоса подсушки трюма (как память осталась только станина) и запущенная ржавость всего находящегося ниже верхней палубы отсека. К незабываемым впечатлениям добавился пуск резервного ГМН (главный масляный насос) во время комплексной проверки.
С лязгом потревоженного саблезубого тигра пятивинтовое чудовище выпустило струю
турбинного масла сквозь неплотности, как бы предупреждая: «не трогайте - хуже будет».
Насторожило не наличие воды в трюме (чего греха таить, её там нет только в доке), а её количество, динамика поступления, цвет, запах, гетерогенность (включение в состав невообразимых добавок деревянного, металлического, асбестового и иного происхождения) и ПОЛНАЯ, на мой наивный взгляд невозможность откачки.
«Помпа» не брала ни из рецессов конденсатного, ни из других заветных точек.
Наши с Валеркой попытки помочь ей с помощью патрубков и других нештатных прибамбасов отнюдь не повышали её вакуметрическую высоту всасывания. Доложив свои сомнения по поводу последствий выхода комдиву раз капитан-лейтенанту Немец, я получил «успокаивающий» ответ: «Серега, всего двое-трое суток и кошмар закончится»; после чего он убежал разбираться с докладом о протечках в системе подпитки реактора левого борта. «Да, хреновато тут у вас», некстати вспомнил я фразу советского офицера-связиста, попавшего в бункер Рейхсканцелярии 1 мая 1945г. из эпохального фильма «Освобождение».
Назло врагам с матюгами завелись, прогрели паропроводы, «закольцевались» по пару, который весело свистел из задвижек и конденсировался, превращаясь в струйки различной толщины. Пробные обороты ГТЗА прошли спокойно, если не считать ласковой вибрации турбины, устраненные получасовым прогреванием. «Рули» маневрового устройства блестели, как бы предлагая перейти на ручное управление и скорее дать реверс турбине. Ядерное чудовище неспешно скользило по кудрявой поверхности Мотовского залива.
От медитации, навеянной грохотом турбины и редуктора, меня отвлек матросик, назначенный контролировать уровень воды в трюме. Из его доклада следовало, что минут через десять подпиточный насос конденсатно-питательной системы, немного поискрив, навсегда утонет в мутной воде Баренцева моря, нагло забравшегося в наш прочный корпус.
Сняли его, выполняя приказ механического руководства, мы быстро, утопив при этом всего один ключик. Да и действительно, зачем он нужен, если подпитку и так можно делать под вакуумом, а защиту реактора свалить проблематично - она заблокирована пожизненно. Но метр воды в трюме меня все-таки не по-детски беспокоил. После минутного колебания прослыть паникером, я рванул в центральный. Главный Магеллан парохода быстро переадресовал меня жаловаться командиру дивизиона живучести кап. 3 ранга Жукову. Да, тот мужик рожден был хватом..., жаль его - сражён Икарусом, спит в земле сырой. Не ссы, - говорит,- лейтенант, щас погрузимся и откачаем у тебя всю жидкость. Вот этого я сразу не понял: в надводном положении тонем, а в подводном - море по колено, не знал тогда я, зелёный, диалектики ПЛА.
Нырнули, создали дифферент 7 градусов на корму. По-хозяйски вошёл в отсек КДЖ, продефилировал к кормовой переборке, стирая грязь с лица, вместе с конопушками.
- Вставай, - говорит, - лейтенант, на Каштан, репетуй четко и «вразумёточно». Я связался с Пультом ГЭУ, а они с центральным, где и нажималась кнопка.
- Пустить ГОН - есть пустить ГОН - пущен ГОН...
- Сосёт, эх как сосёт! - ласково сказал Жуков, поглаживая одной лапищей напрягающийся центробежный насос по крашеной слоновкой лысине, а второй размазывая масленые подтёки по своей. До чего же они все-таки похожи, отметил я, несмотря на торжественность момента. Поймав взглядом засасываемые в приемную сетку ГОНа щепки, КДЖ присел и стал заботливо их отгонять,
понемногу багровея. Минут через пять вода, сдобренная маслом и прочей гадостью,
вернулась в мировой океан (а я всё думаю, откуда у меня тяга к экологии).
И лишь потом начался воспитательный процесс. Узнав, что я на корабле только 6 часов, Жуков избрал для внушения Асханбекова.
- Это что? - спросил он, схватив матросика за шкирку для облегчения и доходчивости обзора, и слегка помотал его головой, демонстрируя трюмное безобразие. И тут случилось чудо: вместо ожидаемых и напрашивающихся «виноват, никак нет, не могу знать и ура» наш среднеазиатский герой выдал: дык вы руки не распускайте, тащщщ! Выпрямившись, убрав руки за спину и слегка подпрыгнув, насколько позволяла высота подволока, Жуков заехал своей лысиной точно в нос бойцу.
- Совсем от рук отбились, шалопаи, развели тут военно-морской бордель, годки недогребанные, час на наведение порядка, лейтенант, через час доложить об исполнении. И посмотрел на меня так, что мне отчетливо показался намек: так будет с каждым, кто небрежением своим помешает работе главного осушительного насоса.
Долго потом из трюма доносилось тихое пение и хлюпание разбитым носом, но трюм
через час блестел.
Причем же здесь тяжелые танки? - могут спросить внимательные читатели.
Просто это фраза моего комдива при нашей встрече после (6- дневного!) похода на
чудо-корабле. Кстати, через месяц его отогнали под дизелями в средний ремонт, ну а там новое мышление, Беловежская пуща... короче, ему ходить больше не довелось, а мы с Валеркой ещё послужили.

Случайные совпадения имен, фамилий и тактических номеров ПЛ являются специальными, а специальные - случайными.

Сила искусства

Главный герой рассказа, мой сокурсник, погиб вскоре после выпуска из военного училища. Эта история - в его светлую память.

Вспоминая ее, прошу прощения у уважаемой публики, но никак не могу отделаться от ассоциаций с культовым творением советской эпохи - «Судьбой человека», где главный герой...
Впрочем, вы и сами, наверное, догадаетесь.
Игорь Трубач был сыном военного вертолетчика, родился, все детство и юность прожил рядом с вертолетами, и потому жизнь воспринимал философски. А как иначе может ее воспринимать сын военного, лучшими игрушками которого были боевые машины и запчасти от них, а воспитателями - вечно пьяные, но вечно веселые мужчины с запавшей в глазах афганской грустью?
...Начало антиалкогольной кампании совпало у нас с началом четвертого курса и ударило по нам сначала легким рикошетом. Я традиционно привозил из дома большую бутылку Бехеровки, а для баловства - бутылочку Саперави (настоящего, а не нынешнего суррогата). Ребята везли что-то свое, и первый вечер прибытия из отпуска проходил в общаге под знаком знакомств с алкогольными напитками народов СССР. Ой, чего там только не было! Братские Украина, Россия, Белоруссия и чуть менее братская Прибалтика были представлены широчайше - от голубого первача с нежным запахом хлебушка, сливы или персика через Ванна Таллинн и Рижский бальзам до дальневосточных настоек, в которых плавали женьшень, элеутерококк, скорпионы и разнообразные змеи. Вино считалось легкой запивкой, но в тот день...
В тот денно на этаже перед расположением группы всех встречал курсовой, алкоголик и сам недавно курсант-разгильдяй Шурик Смагин - Гнус (в простонародье). То, что он был сволочью, все знали, но чтоб так подло потрошить чемоданы перед самой дверью?! Это было выше морали. Это про него сказал Ницше: «Чтобы моральные ценности могли достигнуть господства, они должны опираться исключительно на силы и аффекты безнравственного характера». Видимо, такими силами был свежайший антиалкогольный приказ, осмысленный Шуриком в своих интересах.
Бля! Изъять все без исключения спиртное у целых двух групп было нравственно? Причем изымалось это с шутками и прибаутками типа: «О! Саперави, да под мяско! Ну, спасибо!» или: «Еще бутылочка водовки, да и не абы какой, а сам «Кристалл столичный», ай спасибо, ребятки, уважили лейтенанта!!! Или: «А чтой-то за червячок у нас тут плавает в настоечке и по-китайски написано чтой-то? Надо будет к первому взводу за разъяснениями обратиться...
По тому случаю чуть позднее я написал на него самую злейшую свою эпиграмму:

Надпись гвоздиком в сортире,
Прочитаю - улыбнус (на московский манер, с твердым свистящим «с»):
«Самый лучший парень в мире -
Шурка Гнус!»

Грусть и печаль простерли свои черные крылья над нашей группой вечером последнего дня августа 1985 года. И сидели полагающие себя взрослыми мужчины трезвыми и думали думы одинаковые: где бы достать хоть немного алкоголию. Но у нас, в нашей комнате на четверых (трое пьющих - я, Гоша Трубач и Валерик Христофоров, Саша Медведский - почти нет) было. Не помню уж, от какого лешего я в тот раз налил дома фляжку спирту, но была она плоской 350 г, лежала в пристяжном к крышке чемодана отделении и по причине неявной заметности изъята подлым курсовым не была. Таки мы бы и отпраздновали, но! В условиях подавляющей трезвости требовалось строгое соблюдение конспирации, в первую очередь, от своих же трезвых товарищей, дабы они, мучимые жаждой, не разорвали на части наш скромный дар фортуны.
Мы, так же как и все, прошлись по всем комнатам с прошением подаяния, изобразив полное алкогольное истощение. Никто не отозвался на наши мольбы (полагаю, что гнусно нас обманув), поэтому мы в полном согласии с собственной совестью (ой, это такая аморфная субстанция!) закрылись в комнате и приготовились полномасштабно отдыхать. В нашу дверь осторожно постучали условным стуком, распространенным по всей общаге. Мы не поверили и спросили голосом умирающего лебедя:
- Кто там?
- Это я, Буба, - ответил голос за дверью.
- А какого хрена тебе надобно, Буба? - спросили мы, разумно предполагая, что наш добрый товарищ из соседней группы тоже хочет выпить, ибо курсовой офицер у нас с их группой один.
- А я вам выпить принес, а то мои козлы - один не пьет, а второй урод, - просто и незамысловато объяснил свой стук Буба. Он и вправду таким был - простым и незамысловатым, Буба из Одессы, собственно, потому и Буба, что из Одессы и незамысловатый.
Тот вечер мы отметили «Стрижаментом» в экспортном исполнении - литровой бутылкой показавшейся фантастически вкусной украинской настойки. Буба привез целый ящик разнообразных настоек и еще рекламные проспекты к ним - он был круглым троечником, но дядя его состоял в руководстве того самого алкогольного заводика, клепающего на экспорт элитный советский алкоголь. А папа заведовал автосервисом, потому Буба во времена тотального «дифсыта» поставлял всему командованию училища вкусный, красивый алкоголь, а также запчасти к автомобилям, за что имел свои законные тройки (на большее он никогда и не претендовал), а сегодня - бутылку своего законного алкоголя...
Через пару недель антиалкогольная кампания в очередной раз прошлась трактором по нашей дружной неженатой компании (скузи за калмбур). В буфете на заводской общаге удалось нарваться на пиво. По сему удивительному случаю закуплен был ящик, составлявший по тем временам 20 бутылок, 18 из которых влезло в мягкую сумку, которую забрали мы с Трубачом. Две бутылки можно было бы и выпить на месте, но нас было трое, очень плохо делится - всунули Валерке в дипломат и поехали домой, в общагу. С сумкой прошли без проблем и стали нетерпеливо ожидать Валерку, который еще забежал на переговорный и обещал быть минут через сорок.
Валерка пришел, но без пива - на КПП его повязал дежурный по училищу. Ситуация получилась глупой до колик в животе: сразу после нашего дефиле с сумкой шел пьяный в сиську пятикурсник, его бы никто и не трогал, но прямо на КПП у него раскрылся дипломат, из него вывалились и разбились две бутылки водки. Позвали дежурного, тот с дури стал проверять все дипломаты и сумки, а следующим был как раз ничего не подозревающий Валерка...
Валерку не пустили в коммунисты - он был кандидатом и очень переживал, ведь папа у него был заслуженным разведчиком, мы всей комнатой за него гордились, а первый курс даже ели его передачки из Европы - разные там Пепси, Фанты и Нескафе.
Еще через неделю я, имея в запасе идею-фикс, вышел в город, купил две бутылки 0.7 сухого белого и ингредиенты для простого, но хитрого салата, вернулся в общагу и забомбил таки хитрый салат. Поскольку никого из собутыльников не оказалось в поле видимости, я выпил одну бутылку и съел половину салата сам, после чего моя душа попросила у меня всеобщего признания моего кулинарного гения. Народу на курсе оказалось крайне мало, и начать я решил с дежурной смены, когда и был первый раз застукан курсовым офицером Шуриком Смагиным (тем самым) за кормлением салатом дневального нашего потока. Имея огромное пятно на совести за изъятые у меня Бехеровку и Саперави, Шурик сделала мне мягкое замечание, но таковые в том возрасте и в легком подпитии правильно не воспринимаются. Надо ж такому случиться, что при кормлении дневального второго потока Шурик опять со мной столкнулся. К этому времени закончилась уже вторая бутылка, я, наверное, был неплох, потому получил несколько нарядов и строгий наказ идти спать, которому, наконец, внял ввиду полного дальнейшего бессилия.
А вскоре случилась свадьба большого друга нашей комнаты - бывшего, а ныне разжалованного старшины потока Сереги Булавкина. Конечно, мы были приглашены все трое, но пустили только Трубача - у него единственного не было алкогольных залетов. Причем пустили только на один день.
В наказе товарищу вылилась вся боль отвергнутых соратников: «Гоша, - просили мы, - поздравь Серегу от всех нас, и убей сибя ап стол, но принеси нам чего-нибудь вкусненького!» Перед лицом уже состоявшейся Истории заявляю: мы не имели ввиду алкоголь, мы смотрели ширше.
Наверное, он свято обещал честно исполнить наш наказ, не помню.
...Настало время субботней вечерней поверки, Гоша из увольнения опаздывал. Жидкие струйки курсантов 4-го, отдельные личности 5-го и плотные ручейки 3-го курсов потекли из 9-этажной общаги на улицу. Мы жили на пятом с половиной этаже - чуть выше середины. В будние дни курсанты спускались по узкому проходу сплошным потоком, чем ниже, тем плотнее. В субботу народу было меньше, но все равно - подняться навстречу потоку было нереально.
Когда мы вышли на лестницу, смогли спуститься только до третьего этажа, дальше народ стоял, не двигаясь. Отчего случился затор, никто не знал. Через минуту навстречу потоку вопреки законам человеческой логики и, наверное, физики, появился Гоша Трубач. Сказать, что он был пьян - не сказать ничего. Он был пьян вусмерть. Он одной рукой держался за стенку, он делал один шаг в 15 секунд после тяжелого мысленного анализа, какой следующей ногой следует сделать движение. Вторая его рука, высоко поднятая, крепко сжимала прозрачный полиэтиленовый пакет с ручками. Глаза его, туманные как Альбион, пытались сосредоточиться на содержимом пакета, которое держалось как раз на уровне глаз. Для Гоши не существовало никого и ничего, кроме содержимого этого прозрачного пакета. Он не видел дежурных по КПП, факультетам и курсам, дежурных офицеров, идущих навстречу сплошным веселым потоком курсантов, которые даже предположить не могли, что снизу кто-то может попытаться идти навстречу. Гоша следил только за одним - за содержимым пакета, остального для него не существовало.
В прозрачном пакете лежало, видимое абсолютно всем, «вкусненькое» со свадьбы - бутылка водка. Больше ничего.
Когда мы на него наткнулись, он не сразу нас узнал, да, скорее всего, не узнал вовсе. Он упорно не отпускал пакет, пока не был доведен до нашей комнаты, своей койки. Потом забитый в мозг шаблон конечной точки пути сопоставился с реальным и снял системную защиту. Гоша сдал свою бесценную ношу и обмяк на наших руках: «Пацаны, я донес, как обещал. Всем поровну».
Гошу раздели и уложили на койку. На поверке сказали, что он спит - никто не воспротивился и не попытался оспорить или проверить - все его видели.
Эту бутылку водки мы не стали пить сразу, опасаясь слишком явного прокола, а зря.
Ни одна сука, ни одна зараза не смогла переступить границу своей совести. Ни у одного самого «честного» урода не поднялось желание доложить начальству о сути события. Видимо каждый из них вспомнил великий фильм советской эпохи, где главный герой, который после первой и второй не закусывает, несет своим товарищам буханку хлеба. Ибо не видеть Гошу с бутылкой водки было невозможно.
А Гоша, проснувшись утром, ничего не смог вспомнить, только спрашивал: «Пацаны, я донес, все нормально?»
И тогда я впервые понял реальную силу настоящего искусства.
Спи спокойно, дорогой товарищ.

(в нашей базе эта история имеет красивый номер - 11100 - КБ)

ОТРЫВОК 4 (ПОСТРОЕНИЕ)

Еще не подведены итоги ПХД, еще не вернулись с объектов все рабочие команды, еще не высох свежевымытый паркет казармы, а на курсе уже начинается суета. Бытовка забита народом, все гладятся, за утюгами очередь, жужжат электробритвы, из умывальника дикие вопли любителей помыть голову ледяной водой из крана, за каптерщиком Лехой Портновым - длинная очередь прихлебателей. Это особая суета, всегда волнующая курсантское сердце - это суета перед увольнением.
Я критически осматриваю свою парадную форму и остаюсь доволен. Даже гладить не надо, и рубашка почти свежая. Не спеша переодеваюсь, споласкиваю лицо дешевым одеколоном и устраиваюсь на подоконнике нашего спального расположения в ожидании построения. Слегка разморенный весенним солнышком, лениво наблюдаю за народом, который вовсю готовится к предстоящему увольнению.
Вот Слава Раков сосредоточенно нюхает носки, определяя, можно ли в них появиться в приличном обществе. Результаты явно неутешительные - это видно и от окна. Стирать поздно, не успеет высушить до увольнения - народ гладится, за утюгами очередь в полбытовки. Но разве есть безвыходные ситуации для советского курсанта? На лице у Славы появляется решимость - он поливает носки одеколоном «Айвенго». Это все равно, что сыпать сахар в пересоленный суп - получается натуральное дерьмо, в чем Слава немедленно убеждается, в очередной раз осторожно нюхнув носок. Растерянность на лице Ракова снова сменяется решимостью, и он куда-то убегает в своих носках к искренней радости остальных обитателей спального расположения.
Из дальнего угла, скрытого рядами двухъярусных кроватей, доносится бренчанье гитары, голоса и взрывы хохота. Это начала свою работу неформальная организация, стихийно возникающая каждые выходные - «Клуб лишенных увольнения». Клуб объединяет всех, кого лишили вожделенного увольнения за учебу или «политику», а также не попавших в заветные тридцать процентов. Сейчас те, кто по воле судьбы оказался в этом углу, с завистью смотрят на суетящихся увольняемых, отпускают шутки в их адрес и натужно стараются показать, что им тоже весело и хорошо.
- Увольняемые, выходи строиться! - кричит дневальный.
Из расположений учебных групп высыпают увольняемые, на ходу заправляясь и приглаживая волосы, чтобы они сошли за короткую аккуратную прическу. Спрыгиваю с подоконника и выхожу вместе со всеми.
Старшина Харламов медленно обходит строй, придирчиво оглядывая каждого. Обычно, при осмотре слабым местом всегда является прическа, которая, по идее, должна соответствовать плакату «Образцы причесок военнослужащих», висящему в бытовке. Эти образцы настолько кошмарны, что о появлении с такой прической в приличном месте даже речи быть не может. Харлам, будучи человеком здравомыслящим, не требует подобных крайностей, но, стоит кому-то обрасти чуть более установленной им нормы - и нарушитель безжалостно изгоняется из строя.
Сегодня с прическами у всех полный порядок. В четверг был внезапный строевой смотр факультета, о котором Папаша предупредил нас за две недели, и мы привели себя в требуемый уставной вид. Харлам, бегло пробежавшись по нашим затылкам, переходит на проверку цвета носков, наличия носовых платков и расчесок в чехлах, обязательных 10 рублей и тому подобных мелочей. Осмотром он остается доволен - удивительный факт - и собирается раздать увольнительные записки, как вдруг от тумбочки дневального орут:
- Курс, смирно!
- Товарищ подполковник, во время моего дежурства происшествий не случилось, курс готовится к увольнению, дежурный по курсу сержант Соболев! - рапортует кому-то дежурный в вестибюле казармы.
Кто это там заявился? Я выглядываю в вестибюль - ага, это подполковник Репин, заместитель начальника факультета по службе войск. С чего это он пожаловал к нам в субботу - да еще и не один?! Рядом с низеньким плотным Репиным стоит элегантная женщина лет тридцати, с интересом озираясь по сторонам.
Мы недоуменно переглядываемся, но в это время Портнов, проходящий за строем, громким шепотом сообщает, что это ревизор, прибыла для проверки учета материального имущества на курсе.
Харлам докладывает Репину, тот благосклонно принимает доклад, поворачивается к нам и угукает:
- Здравствуйте, товарищи курсанты!
- Здравия желаем, товарищ полковник! - гаркаем мы в ответ.
У всех дурное предчувствие, поэтому выкладываемся на всю катушку, выпячиваем колесом усыпанные значками груди, но не помогает.
- Напоминаю вам о правилах поведения в городе, товарищи курсанты! - важно изрекает Репин и начинает «напоминать», изредка бросая косые взгляды на свою молодую спутницу.
Напоминание затягивается. Я пропускаю избитые фразы из одного уха в другое, мне обидно за дергающихся в строю от нетерпения ребят - у них же весь небольшой остаток времени в городе расписан по минутам! Харлам, уже инструктировавший нас, тоже неодобрительно посматривает на Репина - но тому, конечно, хоть бы хны! Электрические часы на стене с неумолимым щелканьем перебрасывают тяжелую черную стрелку вперед, озвучивая убиваемые минуты. Хочется материться.
Ага, похоже, материться не придется. Наступившая на курсе гробовая тишина выталкивает меня из задумчивости и заставляет восстановить в памяти последнюю фразу Репина. А фраза эта весьма примечательна, особенно если учесть стоящую рядом прекрасную ревизоршу:
- А ботинки у курсанта должны блестеть как у кота что?
Неуместность вопроса доходит до Репина уже после самой фразы, он замолкает и, скосив взгляд на заливающуюся краской женщину, с растерянным видом ждет, когда из монолитного строя злых на него увольняемых донесется неизбежный ответ этот несложный вопрос.
Молчание затягивается - все с удовольствием созерцают застывшего с открытым ртом Репина. Наконец кто-то, сжалившись, бросает:
- Глаза, товарищ полковник!
- Правильно, глаза! - облегченно вскидывается Репин и, от греха подальше, приказывает Харламу поскорее отправлять увольняемых.

ОТРЫВОК 5 (НАРЯД)

Столовая внезапно наполняется шумом, стуком и веселым гомоном. Это точно по расписанию, тремя мощными потоками, в основной и запасные входы в нее вливаются толпы голодных сослуживцев. Я широко шагаю к варочной, толкая перед собой трехъярусную тележку. Вот, кстати, показались и наши:
- Игорь, Ветер, привет! Что сегодня на ужин?!
Я помалкиваю, а громыхающий за мною Истомин безжалостно крушит их мечты вкусно покушать:
- Сегодня, ребятки, кашка-парашка, приятного аппетита!
Глядя на кислые рожи однокурсников, я вдруг чувствую себя в чем-то виноватым, хотя ко включению в меню ячневой каши не имею никакого отношения. Сворачиваю в предбанник варочной, где толстая Нюра накрывает дежурному по институту столик, за которым тот будет «снимать пробу пищи из общего котла». У нас бытуют сильные подозрения, что для дежурного поварихи варят кашу в отдельной кастрюльке, может быть даже на молоке.
- Ты ему из общего котла ложи, слышишь, Нюр? - добродушно советует Истомин, проезжая в варочную.
Нюрка выразительным движением толстой задницы посылает нас куда подальше. Умеет же! Мы смеемся.
Аникин с полной тележкой уже выруливает навстречу, он ухитрился на оба яруса своей тележки поставить бачки в три ряда. Из крайних, сильно наклоненных к центру бачков, каша не выплескивается, а это возможно только при солидном недоливе. Впрочем, нас такое положение дел более чем устраивает, ведь с такой тележкой можно обслужить сразу полтора зала!
- Поберегись! - маленький Аникин с усилием толкает непослушную тележку к выходу, набирает скорость, и дальше уже тележка тащит его.
Мы с Истоминым шарахаемся в сторону, Андрюшка пролетает мимо, каким-то неимоверным финтом поворачивает и с гиканьем устремляется по широкому коридору к залам, пугая опоздавших.
Заезжаем в варочную. Сапоги скользят, как по льду. Каждый наряд при смене драит кафель варочной посудомоем, но жир здесь, кажется, навсегда въелся во все поры.
Ага, вот и разгадка недолива! Над огромным электрическим баком с кашей возвышается длинная фигура Сашки Кураева. Ирмы-раздатчицы нет, и Сашка делает для зальных доброе дело, накладывая по пол-корца.
- Наливай! - я со стуком припарковываю свой броневик к баку. Сзади подруливает Игорь, легко пиная меня своей телегой в мягкое место. Черныш, наполняющий чайники у чайного бака, матерится - по всей видимости, обжег кипятком руку.
- Первый! - начинает свое черное дело Сашка, плюхая половину большого половника в бачок на моей тележке. Серая клейкая жижа отвратительно булькает. Второй ему наполнить не удается - появляется Ирма, с трогательным бесстыдством подтягивая трусики под белым халатом.
- Шурик, спасибо, родной, - бормочет она и тяжело взгромождается на лавку у бака.
- С облегчением! - Сашка церемонно возвращает ей половник.
Ирма хапает толстой рукой инструмент, явно недовольная кураевской заботой, и тут замечает мой бачок.
- Да ты что, охренел, Саня?! - вопит она, азартно запуская половник в бак. - Знаешь, как нас за недолив дерут!
- Эй, эй! - одновременно орем мы с Игорем, предчувствуя недоброе. - Ее все равно никто не ест!
- А мне-то что, - безжалостная Ирма плюхает мне целый половник. - Уплочено!
Из открытого прохода слышны стуки, звон и вопли - курсы уже расселись, мы катастрофически опаздываем. Черныш, скользя по полу, тащит свою тележку к выходу, расплескивая чай.
- Я сейчас, мужики! - кричит он.
Мне жарко в душной варочной, лицо все мокрое от пота, я раздраженно кричу на Ирму:
- Шевелись быстрее!
Ирма работает с быстротой автомата, лицо красное, толстые руки мелькают как крылья ветряной мельницы. Хватаю мгновенно нагревающиеся бачки и устанавливаю их на нижний ярус. Серая каша расплескивается через края, руки завтра будут в ожогах, как и всегда, впрочем. Краем уха слышу, как Ирма орет кому-то истошным голосом:
- Какое еще, в жопу, взвешивание?! Курсы пришли!!
Разгибаюсь и вижу сконфуженного дежурного по столовой. Ага, попался под горячую руку толстухе! Выволакиваю непослушную тяжелую тележку в коридор и почти бегом припускаю к конечным залам. Там первые курсы, они еще употребляют подобные кулинарные извращения, курсы постарше предпочитают добрать свое в буфете у Аллочки.
На всякий случай заезжаю в два попутных зала и интересуюсь:
- Парашу будет кто есть?
Народ с негодованием отказывается, я еду к первокурсникам и разгружаюсь. Ешьте, ребятки, подрастайте быстрее.
Ускоренным шагом иду обратно, пора развозить чай.
- Начальник! Начальник! - это Аникин. Стоит с пустой тележкой у зала «пиджаков» и призывно машет рукой.
Так, похоже, без эксцессов сегодня все-таки не обойдется. Тяжело вздохнув, шагаю к «пиджакам».
Полузащитники уплетают за обе щеки кашку-парашку и возмущенно орут на Аникина. Тот лупает глазами и выразительно смотрит на меня - разбирайся, мол, начальник. Мое появление подливает масла в огонь - опознав во мне старшего, пиджачины немедленно переносят на меня весь пыл своего возмущения. Лопочут они что-то маловразумительное про свои нарушенные права, режим питания, жалобы и наказания.
- Приятного аппетита! - издеваюсь я над ними и, повернувшись к старшинскому столику, делаю официальное лицо. - Товарищ старшина, наведите порядок в зале! Какие у вас претензии к действиям наряда?
Лысый очкастый старшина пискливым голосом легко успокаивает своих правдоискателей, поворачивается ко мне, неожиданно принимает строевую стойку и выпаливает:
- Мы предъявляем претензии вашему наряду по сервировке и обслуживанию нашего зала! На столах нет вилок и маленьких ложечек - одни большие ложки! И чай холодный!
Я с сожалением смотрю на пиджачного старшину - стоит за столом, как на плацу, руки по швам. Интересно, ему не приходит в голову, что он довольно нелепо выглядит? Удивительно, почему самые рьяные строевики получаются именно из «пиджаков»? Скорее всего, тут комплекс неполноценности перед кадровым составом, стремление изо всех сил показать, что «тоже военный».
Пришедшие в Можайку после четырех лет обучения в гражданских вузах, курсанты спецкурсов - «пиджаки» - вызывают глухую неприязнь у всех кадровых курсантов, независимо от курса и факультета. Весело прожигавшие студенческую жизнь в то время, когда мы постигали военную науку в нарядах и на учениях, «пиджаки», по общему мнению, получают погоны на халяву. За полноценных офицеров их тоже считать не будут, и в войсках наградят презрительной кличкой «полузащитник». В пестрой толпе «пиджаков» есть много отпрысков влиятельных военных, которым сановные папаши предложили наилегчайший путь к получению офицерского звания. А недостающие четыре года выслуги эти ребята легко наберут службой в льготных районах, куда их распределят после выпуска. Я недолюбливаю эту публику и невольно переношу нетерпимость к ним на всех «пиджаков», а они только усугубляют ее своей абсолютной неприспособленностью к армейской жизни и незнанием ее неписаных законов.
Сейчас я стараюсь внушить себе, что «пиджаки» - вполне нормальные ребята, по каким-то жизненным обстоятельствам поменявшие место учебы. Может, семью молодую нечем кормить, а у нас стипендия на старших курсах девяносто пять рублей против сорока студенческих. А может, Родину внезапно возлюбили как-то особо сильно? Внушение удается - я добрею душой и решаю ограничиться простым посыланием их всех подальше. Тем более что самолично приказал расставить им чайники за полчаса до основной раздачи, чтобы после прихода курсов было меньше работы.
- Эти случаи неоднократны, и мы будем добиваться у дежурного по институту вашего наказания! - продолжает меж тем на беду себе и всей своей братии очкастый старшина.
Лучше бы он не будил во мне зверя! Чувствую, как свирепею.
- Сейчас мы привезем вам горячий чай, - сообщаю старшине, глядя на взбодрившихся фальшивых пятикурсников.
Довольные неожиданно легкой победой над кадровыми курсантами, они оживленно переговариваются между собой, демонстративно не обращая на меня внимания, дескать, давай, парень, работай! Ну-ну, ребятки.
Не проходит и пяти минут, как Черныш уже вкатывает в зал тележку с дымящимися чайниками. Пузатые алюминиевые монстры, налитые до краев кипятком, так и пышут жаром. Маленькая незадачка - все чайники без ручек. Издевательски торчат алюминиевые ушки.
Некоторое время открывшаяся предо мной картина напоминает атаку своры кобелей на ежа. Затем накал стихает. Обожженные полузащитники, так и не сумевшие снять с тележки ни одного чайника, наконец-то понимают, что над ними жестоко посмеялись. В очередной раз. Теперь зал смахивает на новгородское вече - все орут дурными голосами. Подскочивший за своим столом очкастый старшина от возмущения даже онемел, и лишь диким взором, усиленным очками, смотрит на меня, как на источник всех бед. Долговязый молодец с прыщавым лицом более решителен - прямо от тележки он прыгает ко мне с явно угрожающим видом.
- А ну-ка убери пакши! - орут сзади Истомин и Аникин. Мое отделение уже почти все в сборе.
- Приносим извинения за некоторые неудобства, но других чайников уже нет, - фарисейским тоном объясняю «пиджакам». Открытый вооруженный конфликт со спецкурсом мне не нужен, боже упаси.
- А вот мы сейчас это проверим, - неожиданно спокойно кивает мне старшина и направляется к котловой. За ним пристраивается белобрысый коротышка, который, поравнявшись со мной, со значением объявляет:
- Я секретарь комсомольской организации курса!
Я пожимаю плечами - будь ты хоть Папа Римский. Меня сейчас больше интересует вопрос, доберется ли ранее улизнувший Аникин до котловой раньше пиджачной делегации. Кто-то из моих, идущих позади, недвусмысленно называет секретаря козлом, но бодрый комсомолец делает вид, что не слышит. Он преисполнен сознанием важности своей миссии.
Старшина уже уверенно стучит в дверь котловой. Комсомолец тоже становится рядом и даже осмеливается пару раз пнуть дверь сапогом.
Оббитая жестью дверь слегка приоткрывается, и оттуда глухо осведомляются:
- В чем дело?
- Мы представители общественного контроля, пустите! - решительно тянет на себя дверь очкастый. Однако я его недооценил.
Впрочем, он нас тоже: дверь внезапно распахивается, и на пороге возникает огромный Сашка Кураев.
- Куда без спецодежды?! - Сашка грубо отпихивает пиджачного старшину и горделиво тычет себя пальцем в грязную, залитую комбижиром, когда-то белую рубаху. - Я не позволю разводить тут антисанитарию!
Рыскающий кураевский взор безошибочно находит комсомольца, и глаза у Сашки наливаются кровью:
- Это ты пинал дверь ногами?! Это после тебя мы должны чистить двери до ночи?! - диким голосом орет он и топает ногами, как психопат. Багрово-красная, покрытая бисеринками пота кураевская рожа выглядит устрашающе. Особенно для тех, кто не знает, что он только прискакал из варочной, где флиртовал у горячей плиты с поварихами.
Делегаты отшатываются в сторону, разворачиваются и молча шагают обратно. Они поняли, что проиграли, и теперь спешат по опустевшей столовой к своему залу, чтобы успеть хотя бы перехватить хлеба с маслом и догнать курс. Поскольку я не вижу рядом Черныша, можно с уверенностью сказать, что ни хлеба, ни масла бедолаги уже не найдут.
Расслабленно опираюсь на свою тележку и, слегка отпихиваясь ногами, въезжаю в предбанник варочной. Вот и конец наряда. Седенький дедушка в полковничьих погонах с повязкой на рукаве - дежурный по институту - довольно вытирается салфеткой, ужин ему явно понравился. По всей видимости, он искренне рад, что мы так вкусно кушаем, и с отеческой лаской смотрит на меня. Эх, дедушка, если бы ты отведал нашей кашки-парашки, то немедленно бы скончался, не приходя в сознание. Это же просто здорово, что тебе варят отдельно! И я тоже ласково, по-сыновнему, улыбаюсь дежурному.
Старичок-полковник поднимается из-за стола, одергивает портупею, которую тут же снова оттягивает вниз тяжелый пистолет, церемонно целует Нюрке толстую руку и важно удаляется, довольный своим аристократическим жестом. Мне смешно, потому что я знаю, что скажет на это Нюрка.
- Всю руку обслюнявил, старый пердун! - нечувствительная к джентльменству толстуха быстро собирает тарелки со стола
Я снимаю грязную, когда-то белую рубаху, бросаю ее Савченко и иду в наш зал ужинать. Все. Для зальных наряд закончен.

ОТРЫВОК 6 (НОЧЬ)

Над Ленинградом синеет белая ночь. Тоскливо мигают желтые глаза светофоров на пустынных перекрестках, у разведенных мостов тихим табором устроились на тротуарах и гранитных парапетах опоздавшие и влюбленные, постукивая рельсами, плывут в неизвестность загадочные пустые трамваи.
У темнеющей двенадцатиэтажки можайской общаги на Белоостровской две девицы с суровыми лицами целеустремленно выводят желтой краской на тротуаре: «ВИКИ КОЗЛЫ!» Какой-то полуночник с одиннадцатого этажа вяло пытается их отпугнуть, периодически бросая с балкона наполненные водой пузыри презервативов.
Из окна крепостной башни «красных казарм» на Пионерской устремил отрешенный взгляд в пространство дежурный по курсу сержант Ермолаев. Он не замечает плаца, где выполняет пируэты ката дежурный по факультету майор Каторин, не видит люмпенов, пытающихся отодрать от памятника бронзовую голову пионера, не обращает внимания на сияние башни телецентра. Потоки воды хлещут из заткнутых газетами писсуаров, пенясь водоворотами в стоке на кафельном полу туалета, поднимая облака мелких брызг, пахнущих земляничным мылом прапорщика Ясюли. Морская свежесть веет в затылок сержанта, журчат водопадами писсуары, гортанным альбатросом каркает кружащийся по плацу факультетский каратист Каторин - Ермолаев сейчас далеко...