Как-то я предложил в честь 60-летия Победы открыть отдельный подраздел историй сайта,связанных непосредственно с Великой Отечественной войной и увы, уже в большинстве своем рассказанных с чужих слов. Да, наверное, это отдает передовицами «Красной Звезды» застойных времен, но я готов, как YOS, за своих воевавших родных порвать горло всем, кто не согласится, что имя ветеранов «бессмертно, а подвиг их священен».
Война - это тяжелая и грязная работа, но, тем не менее, и на ней случаются истории, происшествия и порожденные ими байки, достойные опубликования на нашем сайте.
В части, в которой я заканчивал службу в армии, в нашем отделе работал вольнонаемным отставной генерал Петр Алексеевич (ПА). Был он 22 г.р. и себя позиционировал так: «Я только в Генштабе прослужил больше, чем каждый из вас в ВС». Но, тем не менее, он всегда щедро делился с нами своим житейским, служебным и штабным опытом. В июне 41 г. он закончил Качинское артиллерийское училище. Выпустилось их 200 человек. Шестеро поехали в Среднюю Азию и всю войну прослужили там военкомами. 194 поехали служить в Западный Особый округ. В живых остался один ПА...
История рассказана с его слов. Стояла весна 45-го года. ПА был 23-летним майором, начальником штаба артиллерийского полка. Как известно, пресловутые «наркомовские» 100 г, кроме летчиков и разведчиков, а также приравненных к ним по нормам довольствия, выдавались только в зимний период. «Зима» кончилась. Полк после боев стоял в Восточной Пруссии. Боевых действий не было. Была небольшая передышка, быть может, перед последними боями. Привычка выпить осталась (с зимы), а выпить было нечего. Штаб полка располагался в просторной 3-х этажной вилле. Службами полка были заняты первые 2 этажа, а спальни 3-го пустовали. Через пару дней, после того, как штаб полка разместился на вилле, ПА заметил, что что-то случилось с старшиной-украинцем, командиром комендантского взвода. От него, еще довоенных времен сверхсрочника, вдруг стало резко пахнуть луком, чесноком, трофейным эрзац-одеколоном, а глаза его предательски поблескивали и никак не могли сфокусироваться. Улучив момент, ПА зажал старшину в одном из закоулков виллы: «Колись!» Старшина глубоко вздохнул: «Ох, Петр Алексеевич, пошли на третий этаж, только осторожно, чтобы замполит или смершевец не пронюхали!». Оказывается, вилла принадлежала главному инженеру находящегося неподалеку пивного завода. В его спальне был оборудован умывальник с двумя - светлым и потемнее - кранами и стандартной раковиной. Все дело было в том, что из кранов, в соответствии с их расцветкой, текло светлое и темное ПИВО! Как пытливый хохляцкий ум старшины привел его к пивным кранам, одному Господу известно! Но теперь и от ПА стало пахнуть луком, чесноком, трофейным эрзац-одеколоном, и глаза его тоже с трудом фокусировались на предметах...
Но все хорошее имеет свойство быстро кончаться. Когда через несколько дней был получен приказ на перебазирование, сожалению ПА и старшины не было предела. Они залили пиво во все, что можно было залить, но, увы, марш под теплым весенним восточнопрусским солнцем скислил все их запасы...

Сказка о жадности
Жил был старшина. Как все старшины жадный. В смысле - хозяйственный до чрезвычайности. И в плане хозяйственности имел привычку, с точки зрения рядового состава, вредную, а по мнению старшего командования - весьма полезную. Как тот несун-мужик все в дом, так и тот - все в роту. Вот и притыривал ништяки в виде новых парадок, парадных ботинок и кирзовых сапог и прочего полезного вещевого имущества. А рядовому составу выдавал ништяки старые, то есть бывшие в употреблении, и действо это сопровождалось горестными всхлипами и разными словами, кои со временем военный народ воспринимал как своего рода старшинские мантры или заклинания, для поддержания боевого духа.
- Сынки, вы пока поносите это... Что делать, ребятушки?! В сорок первом было хуже: убьют солдата, сапоги снимут, отдадут следующему. А вот я тебе дратвы дам... Подремонтируй, латочку поставь... Детишки в Эфиопии с голоду пухнут. Время-то такое! - и со страшным всхлипом-стоном добавляет. - А тебе новое дай!
И лежали новые ништяки аккуратными штабелями, распространяя по каптерке запах свежей полушерстяной и хэбэшной ткани, яла и хрома, от которого слезились глаза у рядового состава.
Вот так и я получал парадку под эти причитания:
- Потерпи, сынок! На фронте и не такое терпели....
Ладно, парадка ещё туда-сюда, но вот ботинки. Задники стоптаны до гвоздей, даже шляпки постирались. Присягу ботинки пережили. А вот в первом увольнении задники отвалились.
Я еле доцокал остатками гвоздей до части. Сразу к старшине. Он помрачнел лицом, пустил слезу и приступил к традиционному плачу. Хотя, как я уже говорил, вряд ли это был плач, больше все это походило на распевание мантр группой монахов-буддистов.
- Ну, сынок! Ну, на ходу ведь рвете подметки! Как же теперь их носить? Ведь когда выдавал, им сносу не было. Восьмой год только служили. А им служить и служить еще!!! Вот тебе новые каблуки. Подбей, пришей, и носи, сынок, на здоровье...
С ремонтом я протрахался всю ночь. Оказалось, что резина подметки от времени превратилась в пластмассу и при прибивании каблука просто крошилась, и оный не держался совершенно. Утром пришел к старшине и, отвергнув его предложение прикрутить каблуки проволокой, потребовал то, что можно носить.
Старшина долго копался в куче хлама в углу сушилки. Через полчаса еле слышых рыданий и стенаний мне были предьявлены покрытые серым налетом пыли с плесенью по швам пара ботинок. С виду вроде приличные, и даже каблуки были сношены мало, но как-то вовнутрь стопы. В общем, я их взял и в следующую субботу натер, начистил, любо-дорого посмотреть!
В воскресенье, бликуя глянцем обувной кожи, дождливым утром вышел за ворота части, взял разбег на автобус и через десять минут довольный выходил перед излюбленной кафешкой. Идти по улице в ботинках, принявших форму чужой ноги и изгибающей стопу внутрь, было неудобно, но я как-то терпел. Но на второй луже раздался неприятный треск рвущихся ниток.
Короче, ботиночки окозались явно покойницкие, шитые одной ниткой, явно предназначенные сгнить вместе с хозяином, покойно лежащим в холодном деревянном ящике.
Размокнув под дождем, ботинки превратились в элегантные шлепанцы и держались на пальцах ног. Верх же оказался плотно пришнурован к верхней части стопы. Нужно ли говорить, что идти в таких шлепанцах по центру города - пытка?
В общем, мягко говоря, в плохом настроении я вернулся из интересно начавшегося увольнения. Насмешив изрядно сотню прохожих и наряд на КПП, прошлепал в роту. На входе в упор столкнулся со старшиной и пожалел, что не снял ботинки прямо на КПП.
Взгляд. Ох, его взгляд говорил о многом. В этом взгляде я увидел и умирающих от голода детей Эфиопии, и Че Гевару, и Луиса Корвалана, сидящих в тюрьме, когда эти.... рвут подметки.
Где-то в уголках глаз старшины полоскалась мысль о моих родственниках, обо мне и еще немного лучащейся доброты. Я так и замер у порога, вперившись глазами в этот страдающий взор, полный живой, трепещущей человеческой мыслью. Замер я под ним и не замечал, как из остатков ботинок на чистый натертый пол казармы натекла лужа грязной дождевой воды. Где-то в глубине души я чувствовал непонятное раскаяние.
Мне мнилось, что я подвел всю страну, не справившись с выданными мне ботинками. Но то, что я услышал потом, просто свалило меня прямо в лужу и долго корчило от смеха.
А услышал я сдавленный полушепот-просьбу:
- Сынок, зашей ботинки! Я тебе ниточек дам...
В общем, вечером я получил дратву, шило, крючок и засел в бытовой комнате. К сожалению, зашить не получалось.
Продырявленная кожа превратилась в перфорированный кусок туалетной бумаги и оторвалась длинной полосой. Пришивать уже было не к чему. Между носком ботинка и верхней частью образовался зазор миллиметров в пять. Утомившись совмещать куски кожи, я проклял старшину, взял ботинки под мышку и заскребся в каптерку:
- Товарищ старшина, я не могу их отремонтировать!
Старшина наморщил лоб и вдруг, приняв решение, просиял лицом:
- Давай, боец, тащи струмент! Я тебе помогу!
Слегка недоумевая, я притащил шило с крючком. Старшина достал ржавые огромные плоскогубцы. Зацепил губками кожу на носке и натащил ее на голенище. Я пробил шилом первую дырку и протащил крючком капроновую, вощеную нитку.
Через час старшина вытер пот со лба:
- Ну вот, боец, а ты говорил, не починишь!
Я с сомнением посмотрел на ботинки, водружённые на старшинский стол. Зашить-то мы их зашили. Но из-за перетянутой кожи носок ботинка задрался вверх и очень сильно внутрь стопы, напоминая гигантские, зашнурованные когти ленивца. Я вздохнул и посмотрел на свои ноги в казарменных тапочках:
- Боюсь спросить, товариш старшина, а как их носить!?
Он деловито вручил мне ботинки и, сочувственно похлопывая по плечу, проводил до выхода из каптерки, сопровождая выход знакомыми причитаниями:
- Сынок, сейчас очень тяжело... Тут же это... В мире... совсем распоясались... Опять же... Дети Эфиопии... Луис и Че Гевара... А Анджела Дэвис...
На следующий день мы заступали в караул. Смешно вспоминать сейчас, но мне, часовому Первого поста было тогда совсем не смешно.
Мой напарник Лешка, сочувственно улыбаясь, смотрел на "чудовища", стоящие на табурете около моей кровати:
Как их носить-то?! Пробовал?
Я тяжело вздохнул:
- Стараюсь всячески оттянуть момент...
Тут раздалась команда:
Караул, к разводу стааановись!
Я начал забивать свои многострадальные ноги в ботинки. Дальше все пошло весело. В ботинках я не ходил, а ковылял косолапя, навроде больного подагрой медведя, припадающего на обе лапы при каждом шаге.
Первым поинтересовлся лейтенант:
Что у тебя на ногах?
- Ботинки, - морщась от боли, ответил я.
- Откуда? - участливее спросил он.
- Трищ старшина дал!
Он с сомнением посмотрел на мои ноги:
- А ты вообще ходить можешь?
- С трудом, - простонал я.
Взвод за моей спиной в корчах от смеха лежал на полу. Лейтенант пересек центральный коридор казармы и постучал в каптерку. Оттуда сразу же показалась голова старшины. Голос лейтенанта был громок и страшен на взрыке.
- Товарищ лейтенант, - зачастил старшина, - Да где ж я ему ботинков достану? Ну нет у меня! - в этом месте старшина дрожащим голосом взял верхнее «фа», - Нету у меня ботинков! А ботинки я дал ему хорошие - вчера весь вечер чинили. Ему просто привыкнуть, потерпеть, разносить надо!
В этот момент прибежал помдежа по части:
- Товарищ лейтенант, дежурный интересуется отсутсвием караула на разводе.
Лейтенант ойкнул и, тут же забыв про меня, старшину и ботинки, скомандовал к построению на плацу.
На плац взвод добежал быстро-быстро, кроме меня. Припадая на обе ноги, я вбежал на плац, бряцая автоматом и, подбежав к дежурному по части, страдальчески гаркнул:
- Товарищ капитан, разрешите встать в строй?!
Услышав недовольное:
- Становитесь, - поковылял в шеренгу.
Дежурный с удивлением уставился мне вслед. Его удивление было настолько сильным, что, вышедший к разводу командир части был вынужден недовольно заметить ему:
- Капитан, вы развод проводить будете?
Дальше все было почти хорошо: после доклада дежурного, командир части, набрав побольше воздуха в грудь чтобы поздоровкаться с личным составом и по привычке обведя строй взглядом, вдруг увидел мои ноги и ботинки.
Тут нужно сказать, что вообще-то я знал, что пятки должны быть вместе, а носки врозь на ширину автомата. Хотя, если честно у наших автоматов и прикладов-то никаких не было, впрочем, ширину разноса носков усвоили прочно и без них.
Итак, увидев ноги в ботинках, отдаленно напоминающих остроносые, восточные туфли и стоящиие в обратку ноги - носки вместе (причем, даже стоят друг на друге, а пятки врозь на ширину того же пресловутого приклада, которого нет), воздух из груди и щек командира части гвардии полковника Решетова вышел. Весь вышел, напрочь и с таким трубным ревом, что дежурная кляча нашего водовоза приняла это за сигнал к атаке из ее молодости в Первой конной армии, и ответила ему пенсионерка в наступившей полной тишине громким призывным ржанием.
Дальше сюжет разворачивался с потрясающей быстротой. В стиле Гоголя, пожалуй. Только ненорматива прекрасного и могучего языка было много. Даже чересчур. Если перефразировать речь командира в краткое и сухое изложение, то можно было бы написать что-то вроде:
- А позвать сюда того мудака, который собирал наряд в караул.
И дальше присутствующие могли наблюдать половое сношение командира со старшим прапорщиком, так сказать, полное единение духа и тел, которое мы, люди, почему-то называем любовью.
Отвергая жалкие попытки старшины оправдаться мягким голосом и сдерживая его от возможности распевания характерных для прапорщика мантр, зверским матом и зычным голосом командир применял к нему свои, по-особенному действенные, мантры и заклинания. Впрочем, в тех мантрах, кроме обертонов, не было ничего незнакомого нам. Вкратце речь звучала приблизительно так:
- В то время как... на страже священных... эфиопские дети как один... Луис Корвалан томится... а Че Гевара убит... Вы советского бойца обули как чучело и поставили его, мать вашу, на пост! Пост номер один! Что бы это, так сказать, чучело стояло там? Там ходят полковники! О Ф И Ц Е Р Ы ходят и женщины, прошу заметить, ходят тоже! А Вы, ГВАРДИИ СТАРШИЙ ПРАПОРЩИК, наряжаете солдата СОВЕТСКОГО в раздолбанное чучело!
В общем, гвардии полковник был полон эмоций, а гвардии старший прапорщик - унижения. Нужно понимать, что лично я воспринимал эту речь, обрушившуюся на голову старишины, с двойственным чувством. Впрочем, удовлетворение все-таки побеждало чувство сопереживания, а чувство "легкого неудобства" в согнутых ботинками ногах добавляло мстительности в чувство удовлетворения.
- Чем все это закончилось? - спросите вы.
Да, да, да, я получил чудные ботинки, хромовые, скрипящие, удобные как памепрсы для младенца. А через день к прапорщику нагрянула коммиссия. Инвентаризация!
Честно сказать, человек такое существо, у которого мстительность очень быстро сменяется сочувствием. Вы думаете, у прапорщика обнаружили недостачу? Ничего подобного. Из каптерки и верхних ящиков над шинельными вешалками изьяли маленько излишек: 250 новых бушлатов, 1200 алюминиевых фляг в чехлах, 1400 алюминиевых солдатских котелков, 400 комплектов парадного обмундирования, 230 комплектов хэбэ и 300 коплектов полушерстянной повседневки. Окончательно коммисию добили два мешка алюминиевых ложек, коих, при пересчете, оказалось ровно 2200 штук. И это все на роту из 110 человек.
Недаром говорят:
- У хорошего старшины снега зимой не выпросишь. Особенно там , где его много.

(с) Игорь Негорюй
www.artofwar.ru

Солдатская наука о печках.

Утянуто с чужого форума

Жили мы в больших армейских палатках, по два взвода в одной. По осени в палатки ставили печки-буржуйки, по две в одну палатку. На ночь на каждую палатку назначался ночной дневальный. Сначала топили углём, запасённым на зиму. В начале декабря уголь обычно заканчивался, и тут начиналось ТАКОЕ ...
Точнее, заканчивался он для топки солдатских палаток. Для котельной, столовой и для ряда других жизнено важных дел уголь на складе был. Но его надо было воровать со склада, охраняемого часовым. И не меньше трёх мешков на батарею каждую ночь.

Проникнуть на территорию склада было не просто. Не потому, что там был часовой. Уж чего-чего, а его принимали в расчёт только из принципа "не надо подставлять человека, завтра сам будешь на его месте". Начальник склада, забодавшись воевать с целым полком и получать по утрам очередных люлей от кэпа, наставил светосигнальных мин на растяжках и по вечерам ждал с нетерпением законной добычи - рабочей силы на складе всегда не хватало.

Экспедиция начиналась сразу после ужина. Дедушки СА и дембеля шли на разведку, по своим каналам выясняли кто стоит на посту, катит ли товарный обмен (сегодня ты нам, а завтра мы тебе), нет ли засады из злых прапорщиков и прочую жизненно необходимую информацию. Часть дедов и дембелей собирали и благословляли идущих "на дело" "черпаков" и "молодых". И, в меру своего высокого статуса, переживали за экспедицию. Ну и, естественно, всегда были готовы с диким рёвом "Наших бьют" бежать вступаться за бестолковый молодняк, у которых оборзевшие деды с соседних подразделений иногда пытались от отчаяния отобрать заветный мешок с углём.

Разведчики с полковой разведроты и батальонных разведвзводов, особенно офицеры, просто угорали, с какой хитростью, наглостью и скоростью производился налёт на объект. Скорости наполнения мешков углём мог бы позавидовать любой фокусник. А техника прохождения с полными мешками под колючей проволокой склада! А бесшумный отход на полной скорости с тяжеленными мешками!
В общем, в скором времени офицеры разведподразделений заставили своих бойцов перейти на общие условия. Теперь угорать и тихо дохнуть от зависти начали мы. Среди бела дня, фактически на глазах у начальника склада, разведчики тихо и спокойно наполняли свои мешки, а потом просто растворялись с ними. Куда, как и какими путями - не знал и не понимал никто.

Возвращались запыхавшиеся, грязные как черти, но весьма довольные. Особенно когда везло и добыча была больше ночной нормы. Излишки затаривали на черный день сначала в ящик у пожарного щита - естественно вместо песка, - затем в запасные выходы палаток. А потом приходил очередной проверяющий из штаба полка, зеленел лицом, глядя на эти "вопиющие нарушения правил пожарной безопасности, и это при том, что палатка сгорает за 45 секунд!!!", комбат получал очередной втык ... и жизнь продолжала своё движение к неизбежному дембелю.

Но в конце декабря уголь заканчивался для всех. А вот морозы заканчиваться не думали. И тогда начинался Великий Полковой Конкурс на лучшее знание процесса окисления с выделеним тепла.

Хорошо было первому батальону, т.к. они стояли на охране полевого вертолётного аэродрома. У них были море керосина и много кирпичей. Поэтому они вымачивали кирпичи в ведрах с керосином, а потом топили этими кирпичами буржуйки в своих блиндажах. Кирпичи были англицкими, а потому хватало их на много циклов.

Ещё лучше жили танкисты, противотанковые и зенитно-ракетные взводы, стоящие в боевом охранении. У них была соляра! Много соляры! Где и как её комуниздили ПТВ и ЗРВ, т.к. им соляра по штату не была положена, не знал даже не в меру любознательный зам.по тылу полка. Было сильное подозрение, что пару-тройку здоровенных цистерн с солярой летом завезли по ошибке на приданную РЛС, стоявшую в районе боевого охранения, посчитав почему-то, что её автономные бензиновые движки работают на солярке.
Технологически процесс был прост, а главное - изумительно экономичен. Из 9-литровой жестяной баночки по трубочке капала соляра в плошку с горящей солярой, расположенной в буржуйке. Скорость можно было регулировать обычной капельницей. Просто, выгодно, удобно. Сажи, конечно же, к утру было немеряно, но чистка была процессом хорошо известным и отлаженным.

Но лучше всех жил артдивизион. Артиллерия всегда была пижонистым родом войск. У артивизиона было всё - и соляра, и большие кучи ящиков от 122-мм гаубичных выстрелов. Самой большой деревянной ценностью артивизиона были ящики от градовских снарядов. На них можно было выменять что угодно - даже уголь, которого уже давно не было.

А в ротах и в отдельных взводах была бяда. Там были только шины от БТРов. Правда, их было немало, т.к. копили эти шины начиная с апреля. Резать их на куски, пригодные для топки, было сущим наказанием - мало того, что металлический корд в этих шинах был чуть ли не с палец толщиной, он шёл и радиально, и диагонально. Эту чертову сеточку приходилось вульгарно пилить, т.к. перекусить её было почти невозможно.
Роты и взводы жутко завидовали миномётчикам, разделававшим колеса от своих ГАЗ-66 - по сравнению с БТРовскими шинами там был не корд, а тонюсенькие проволочки, прекрасно перерезавшиеся переточенным штык-ножом.

Но старой резины было много, а значит в палатках по вечерам и по ночам было очень тепло и почти комфортно. Вот только было у резины два крупных недостатка.
Во-первых, печка на резине могла разогреваться так, что трубы становились красными. А армейская палатка действительно сгорает за 45 секунд, опыт в этом деле в полку был, и немалый. Но этот недостаток компенсировался опытом постоянных ночных дневальных - истопников.
Во-вторых, резина давала столько сажи, что чистить печку и трубы было двум истопникам просто не под силу - надо было полностью разбирать каждый день и буржуйку, и колена труб.

Солдатская смекалка быстро нашла решение проблемы. Автоматный патрон 5,45-мм в печку и проблема решена. Громкий щелчок, визг рикошета по внутренностям буржуйки, немножко сажи из дверцы, небольшое облако из трубы на палатку, а остальное из трубы в печку. Дешево и сердито. И, в обшем-то, практически безопасно. Даже когда пуля в трубу случайно залетает.
Но, заставь дурака богу молиться ... Дураки нашлись быстро. Народом очень верно подмечено, что дуракам везет. Повезло и этим. Что испытания начали с 7,62-мм винтовочного патрона, а не с 12,7-мм от «Утёса». Что стартовавшая вертикально труба не была настолько горячей, чтобы запалить соседнюю палатку, на которую она рухнула через несколько секунд после старта. Что быстро удалось потушить опрокинувшуюся печку и не спалить палатку. Что печка просто опрокинулась, а не разорвалась. Что сначала разъярённые сослуживцы, а потом не менее разъярённый ротный просто набили морду. Хоть и больно, и неудобно говорить и пищу принимать весьма продолжительное время, но всё же не штрафвзвод.
Главное - на корню загубили великую идею быстрой, удобной и технологичной чистки. Так и мучились потом с чисткой печек.

С печками было много случаев всяко разных. Но один из них был Случай именно с большой буквы.
В 6.00 по звуку полкового трубадура народ начинал неохотно просыпаться и готовиться к утренней зарядки. Ночные дневальные должны были загасить печки, но как же без горячей воды после утренней зарядки? Вот и наловчился народ потихоньку подтапливать без дыма, углями, слегка покрывшихся пеплом. А на угли эти класть металлические фляги с водой.
В конце концов, достал весь этот бардак нашего кэпа, и решил он речь по этому поводу перед полковым строем на утреннем разводе сказать. С полковой трибуны, стоявшей тылом к передней линейке палаточного городка.
Начало речи точно не помню, но фраза «... вы ******, *****, **** когда нибудь с этими флягами доиграетесь ...» была кэпом не закончена. По причине небольшого взрыва в палатке музвзвода, стоящей как раз за полковой трибуной, вертикального старта дымовой трубы и схлопывания онной палатки. И дальнейшего гомерического хохота всего полка.

http://forum.exler.ru/index.php?showtopic=68846&view=findpost&p=4868446

Домой!

От военной кафедры Бауманки на сборы нас возил подполковник Козлов (какое словосочетание). Выяснилось, что в это же время в это же училище поступал его сын, так что подполковнику было сильно не до нас. К концу сборов, то ли не выдержав экзаменационного напряжения сына, то ли просто повредившись рассудком, подполковник выдал нам распорядок последнего дня и план отбытия в Москву. По его идее выходило, что после завтрака мы должны были сдать форму и самостоятельно выдвинуться в Питер, где проводили целый день, предоставленные сами себе.
Услышав эту потрясающую новость народ хищно задвигал кадыками и выработал рекордное количество слюны в единицу времени.

- Поезд отходит в 0.35. Всем прибыть на вокзал в 23.00. Опоздавшие получат наряд вне очереди!

Подполковник задумался над только что сказанной глупостью и поправился:
- Опоздавшие получат ... просто получат - лично в морду дам! Если кто ужрется и попадет в милицию - пусть кончает жизнь самоубийством! Украденные или купленые детали военной формы не надевать, честь проходящим мимо офицерам не отдавать - в общем - ведите себя естественно. Естественно, я сказал, а не нажираться до состояния кладбищенского сторожа на Пасху! В общем - вы все поняли?
- Так точно, товарищ подполковник!
- Не верю, ох не верю я вам, сволочи! Медведев - лично отвечаешь за Камышева - чтобы хоть на руках, но до вокзала доставил! Ждан, пожалуйста, я тебя по-человечески прошу, не пей слишком много - тебя даже Медведев не поднимет! Хоть кто-нибудь из вас раньше бывал в Питере? Знает какие-нибудь достопримечательности?
- Курсант Бобров!
- Бобров, может ты какую прогулочную экскурсию организуешь?
- Слушаюсь, товарищ подполковник!
- А-а-а! (безнадежный взмах рукой) Наверняка устроишь ты им экскурсию по кабакам.
- Никак нет, как можно, товарищ подполковник!
- Давайте доедем до Москвы спокойно! На Ленинградском вокзале можете делать уже что угодно, но сначала - давайте доедем!

Ларек возле железнодорожной станции, откуда мы отправлялись в Питер, был взят штурмом. Было скуплено все, что можно было употребить вовнутрь. Никого не испугали гипертрофированные цены и отсутствие выбора.

Я думал было прикупить чего-то поприличнее и подешевле в самом Питере, но народ начал так мощно праздновать свободу, что пришлось за компанию принять пару глотков местного "сучка". Передернувшись всем телом и заработав на целый день стойкое отвращение к водке, решил, что буду пить только пиво!

В Питере выяснилось, что все-таки нашлось четверо сумасшедших, решивших действительно устроить пешую экскурсию по городу под моим руководством. К чему мы немедленно приступили, посетив пельменную, в которой торговали в розлив.

Должен сказать, что экскурсию я действительно провел, только сопровождалась она систематическим злоупотреблением, вкупе с фотографированием на фоне достопримечательностей.

Бессовестно обозвав "Медного всадника" "работой Растрелли", а Исакиевский собор назвав в честь великого русского архитектора Исакиевского, я некоторое время дожидался возмущенных воплей, но увидел в глазах коллег полное согласие с моей версией новейшей архитектурной истории России. После чего последние нити, связывавшие меня с объективной реальностью, были решительно оборваны. Моя версия истории Эрмитажа и его коллекции произведений искусств довела бы господина Пиотровского до вялотекущей шизофрении. Александровский столп оказался посвященным Пушкину. Васильевский остров получил свое название в часть святого Василия, а Петропавловская крепость получила имя в честь Петра I и Павла III.

Углядев у стен последней загоравших девушек мои подопечные пришли в состояние сильной эйфории и изъявили желание немедленно искупаться. Пришлось надавить авторитетом, пригрозить прервать экскурсию и не показать любимый кабачок Екатерины II.
Кабачок я найти так и не сумел, пришлось купить арбуз, но к тому времени коллеги требовали только две вещи - свободную лавочку невдалеке от туалета и пива - я добросовестно мотал их по питерским улицам где-то четыре часа подряд.

Время было только четыре часа дня. Я с ужасом пытался придумать в честь кого бы назвать Казанский собор и Мариинский театр, но друзья выразили бурный протест и двигаться еще куда-то отказались!

Закупились пивом в количестве, достаточном чтобы упоить вусмерть сборную Японии по сумо, мы забрели в симпатичный сквер, кажется возле Инженерного замка и продолжили экскурсию уже на словах.
Не помню уже каким образом я увязал Марсово поле с планетой Марс, а Пассаж с футболом, но остаток дня пролетел незаметно и лица моих собутыльников светились какой-то тихой умиротворенностью. Подполковник Козлов, увидев нашу компанию на вокзале ровно в 23.00, тихих, практически трезвых и говорящих об искусстве без единого матерного слова, долго пытался сморгнуть слезу умиления и пожал мне руку.

Через некоторое время начали подтягиваться остатки армии варваров, захвативших Рим и подвергшихся моральному разложению. Одни несли на себе поющие пьяные песни тела павших товарищей, другие скорбно волочили за собой по полу рюкзаки, которые невозможно было поднять из-за огромного количества булькающего содержимого.
Ждан строевым шагом подошел к подполковнику, четко доложился, после чего сделал книксен и упал. Вставать он не пожелал. Мужественный Медведев принес Камышева за шкирку, как нашкодившего котенка.

Подполковник лично закидывал в вагон неподвижные тела, двигавшиеся слишком медленно сопровождал отеческим пинком, после чего громогласно посочувствовал мирным пассажирам, имевшим несчастье оказаться в одном вагоне с нами, пожелал всем спокойной ночи в нецензурных выражениях и уснул мертвым сном.

Но о самой поездке в поезде - в другой раз!

О всепобеждающей силе любви

Спижжено с:
http://voffka.com/archives/013492.html
(Вероятный противник выбран не случайно).

В нашей затерявшейся в пространстве и времени войсковой части не было женских особей. Ни одной. Единственное существо почти женского пола - малоразговорчивая повариха Настя за женщину у нас не считалась. Страшная, как Квазимодо, в ней было добрых 120 килограмм потного тела, мыть которое она соглашалась не чаще, чем раз в месяц. Начиная со второго дня после помывки, от Насти опять несло адской смесью пота, курева, кухонных тряпок, кислой капусты, чеснока и полугодовало-нестиранного нижнего белья.
В довершение ко всему, Настя еще была крива на один глаз. Когда и как это случилось - не знал никто, но имя Настя-Кривая передавалось от призыва к призыву, и так было всегда...
В части ходили легенды о зоркости и непоколебимости Насти в вопросах сохранности социалистической собственности. У нее невозможно было выпросить даже куска сахара сверх того, что положено по норме. Справедливости ради надо сказать, что, в отличие от традиционного для людей ее профиля воровства, Настя не только ничего не давала нам, но и сама никогда не таскала домой сумки, полные "сэкономленных" за день продуктов. Повариха наша приходила в часть в 5 утра, а уходила в 10 вечера. Тяжело переваливаясь с боку на бок, как раненый пеликан, Настя-кривая медленно шла через все расположение части, покуривая свою беломорину и засунув руки в карман телогрейки.
Разговорить или хотя бы заставить улыбнуться Настю на моей памяти не удавалось никому. Даже обращаясь к ней напрямую, ты никогда не мог быть уверенным, что Настя смотрит именно на тебя своим единственным мутным глазом.

Ответы ее всегда были односложны, а иногда даже еще короче. Наша повариха неплохо обходилась звуками, типа: "у", "а", "э" и им подобными.
Ни в каких связях с мужчинами Настя никогда замечена не была. Об этом тоже ходили легенды и мифы местного разлива. Некоторые считали, что она - мужчина, которому так удобнее существовать. Другие считали Настю гермафродитом, третьи - бесполым андроидом. Никто и подумать не мог о том, чтобы к ней приставать, как это нередко случается в чисто мужских коллективах. Сама мысль об интимной близости с Настей-кривой отдавала запахом смерти. Секс с такой женщиной находился значительно ниже уровня человеческих чувств, в пограничной зоне между первичными инстинктами и зоофилией.
И все-таки, нам посчастливилось быть свидетелями короткого, но бурного романа нашей одноглазой поварихи...

В часть к нам прибыл из Белоруссии прапорщик Сосяк. Маленький, уродливый, кривоногий как Мойдодыр, в заляпанной машинным маслом шинели, он был почти идеальным кандидатом на роль соблазнителя нашей монстрообразной поварихи. Я как-нибудь расскажу о Сосяке подробнее, но сейчас разговор идет о том, как прапорщик этот разорвал цепь наших заблуждений и домыслов, и на собственном примере героически доказал принадлежность Насти-косой к женской половине рода человеческого.
Роман прапорщика Сосяка с Настей начался бурно. После ужина Сосяк попросил у Насти добавки жареного хека, на что получил твердый отказ с последующим закрытием раздаточного окна. На следующий день, получив опять отказ на просьбу о добавке, прапорщик Сосяк предложил поварихе сходить на собственное причинное место. На Настю подобные фаллические угрозы не действовали абсолютно. Окно захлопнулось без всяких комментариев.
Борьба за овладение дополнительной порцией продолжалась уже месяца два, но никаких надежд на успех у прапорщика Сосяка даже и не предвиделось. Настя просто и без комментариев каждый раз захлопывала окно перед носом у прапора, совершенно не реагируя на ответный набор цитат из милицейского справочника по ненормативной лексике. Так могло продолжаться бесконечно, надежд на успех Сосяка никто из нас не имел, как вдруг мой сосед по койке рядовой Сытин родил гениальную по своей простоте мысль. Он посоветовал прапорщику "отдрючить курву - мяхше станет".
Сосяк долго колебался. Настя, как я уже говорил, прямо скажем, плохо подходила для обложки Плейбоя. Но, с другой стороны, статуя обнаженного торса с лицом прапорщика Сосяка могла вызвать серьезную обеспокоенность даже у видавших виды обитателей соседней с нашей частью зоны усиленного режима.
Короче говоря, жадность и любовь к морепродуктам взяли свое и в один прекрасный вечер, после отбоя, прапорщик Сосяк овладел Настей прямо за огромным баком со щами. На месте предполагаемого прелюбодеяния наш Аполлон заранее предусмотрительно постелил взятую напрокат в каптерке старую шинель. Нервно выкурив три папиросы "Север" подряд и основательно высморкавшись, Сосяк вышел на середину опустевшей после отбоя кухни и без всякой прелюдии предложил Насте вступить в преступную половую связь. Отказа, к всеобщему удивлению не последовало...

В ту ночь прапорщик принес в каптерку две огромные сковороды жареного хека, угощал им всех и приговаривал: - Ешьте, обормоты, ешьте, я вам еще рыбки нае@у!

© Фельдшер Живаго